Случилось это так давно, что я счел ненужным обременять читателя воспоминаниями точной даты, а сразу перейти к тому, что спустя столько лет до сих пор отчетливо стоит перед глазами.
Итак. Зима тогда выдалась ранней.
Вроде еще вчера, высеребрив утренними росами зеленую лощину вдоль ручья, бабье лето кружилось в воздухе невесомой паутиной, а рыжее солнце, махнув на календарь, истомно плавилось в сочном ультрамарине бездонного неба. Похоже, что ни оно, и ни это самое бабье лето нисколько не сомневались в нерушимости процессов мироздания.
Но и рыжим, как оказалось, не всегда масленица. Мороз ударил внезапно.
Непроницаемой белесой пеленой он отгородился от солнца и безжалостно сковал все живое. Окрестности тут же укутались искрящимся инеем, и в природе воцарилась первозданная тишина.
Даже наглый хозяйский кот, допрежь не признававший в доме иного мнения кроме своего, как-то разом сник, скукожился. Он возлежал на своем излюбленном местечке, заняв пол подоконника, и с неведомой прежде робостью поглядывал то на мир сквозь морозные узоры, то на мои приготовления. Он явно не одобрял моего намерения выйти на мороз, и в другой раз немедленно проявил бы свой буйный нрав, яростно вцепившись когтями в унты, но сегодня был вынужден лишь нервно дергать пушистым рыжим хвостом.
- Что рыжий? И тебе, стало быть, не всегда масленица?!
Уже нахлобучив на голову шапку и запахнув полушубок, я поймал себя на том, что меня так и тянет щелкнуть его по наглому носу!
Но зверюга видимо что-то учуял во мне, и его зрачки угрожающе сузились.
- Ладно-ладно! Недотрога....
Оставив мечту неудовлетворенной, я отворил дверь и шагнул за порог.
- М-м-м-м-м...
Какое это наслаждение - выйти на улицу в морозный день тепло одетым! Щеки рдеют от прикосновения стужи, ноздри слегка прихватывает при дыхании, а тебе тепло и все нипочем! И как аплодисменты этому состоянию в памяти всплывает нетленное:
"Мороз и солнце,
День чудесный!..."*
Да-а-а....
Надо сказать, что вместе с вышеописанными ощущениями, первые морозцы всегда приносят и некое таинство очищения, познать которое можно лишь выбираясь на длительные прогулки. А гулять по лесу в такую пору - одно наслаждение!
И ход легок, и дышится легко, и сердце остро чувствует какую-то неповторимую возвышенность в этом скоропостижном излете осени. Природа, она ведь как таинственная незнакомка, то и дело разит своим сиюминутным преображением. И всякий раз только диву даешься!
Вот с таким примерно букетом в душе я и шел березовым леском к темнеющему вдали сосновому бору.
Зыбкий хрусталь, в который упокоилась не успевшая пожухнуть трава, весело звенел под ногами, где-то в отдалении каркала неугомонная ворона, а я то и дело с мальчишеской удалью порывался скользнуть с разбега по промерзшим проселочным лужицам.
Хорошо!
Мне и прежде доводилось бывать в этих местах, и я помнил, что ранее здесь взбиралась на косогор от опушки стайка молоденьких березок. Но ведь когда все то было?
Теперь, по прошествию всего лишь нескольких лет, эта беспорядочная поросль оборотилась в красивейший березовый лес. И тут и там, подросшие березки собрались группами в девичьи хороводы, о чем-то перешептываясь друг с дружкой. Они манили взор налитыми белоснежными станами, излучая такую прозрачную чистоту и первозданность, что теплая волна какой-то особой нежности тотчас заполонила меня. А как необычайно красиво должно быть здесь летом?
Нет, эта самая первозданность присутствовала здесь и сейчас, но только видно было, что зима врасплох застала эти райские кущи. И мороз с мазохистской сладострастью принялся обнажать лесных красавиц, методично оголяя их шелестящие кроны. Стройные березки, никак не ожидавшие от природы такого подвоха, стыдливо полыхали багряно-желтым румянцем на фоне припорошенных инеем елок, а в воздухе, наполненном пряной истомой, тихо шелестела их опадающая листва.
Не сочтите меня меланхоликом! Грусть мелькнула во мне лишь мимолетно.
Ибо жизнь ничем не была нарушена. Природа, как и тысячи лет назад, шла по своим извечным циклам, а я, осознавая это обстоятельство, радовался тому ребенок. И вот так, вкупе с покоем и неземной тишиной я совершенно незаметно преодолел несколько километров пути, миновал сосновый бор и вышел к озеру.
Оно-то и было конечной целью моей прогулки.
Озерцо само по себе было небольшое, и глубину имело... воробью по колено! Оттого-то в глубине моей души охотника тихо рдела надежда, что пришел я не напрасно....
Я вынул из футляра бинокль.
Так и есть!
Озерцо только-только прихватило ледком, а по утренней пороше на этом зыбком льду уже потянулась лисья цепочка - переход рыжая наладила.
Здесь нужно пояснить, что лисья шубка в то время, пошитая незаурядным мастером стоила немалых денег и была желанной вещью многих барышень. Так что редкий охотник того времени не ставил своей целью добыть с десяток-другой ценных лисьих шкур. Да и охота из "засидки" сама по себе очень необычна и по-своему интересна. Хотя соглашусь, что далеко не всегда и не всем охота эта приносит ожидаемого результата. Но я был удачлив.
Да и появившиеся облака вселяли в меня немалую надежду, так что отправился я домой в приподнятом настроении. А пока шел, имел возможность убедиться, что предчувствие меня не подвело и в этот раз - не прошло и часа, как из лениво проплывающих над головой тучек посыпался пушистый снег. Он невесомо парил в воздухе, но на землю ложился таким аккуратным одеялом, что хоть пой!
. . .
Дома, уже ближе к вечеру, под неусыпным оком хозяйского кота я оделся для ночного бдения, и по первому снежку отправился в путь. А на месте я был вместе с сумерками.
Это место я облюбовал заранее.
К обрывистому бережку здесь сплошной стеной подступала густая полоса кустарника, и мне не составило труда отыскать в нем лаз, через который до ледостава хаживала к озерцу на водопой всякая животина.
Бросив на лед у лисьего перехода приманку - битую по пути ворону, я принялся обустраивать в кустарнике "засидку".
Это не сложно, если ты по-настоящему обучен правилам этого воистину мужского занятия. Главное здесь, все устроить так, чтобы обозревать из засидки окрестность, оставаясь при этом невидимым. Ну и еще помнить при этом, чтобы окружающий ландшафт нисколько от твоих деяний не изменился. Это касается не только оставленных в целостности кустарников, бугра и самого озера, а вообще любых других следов твоего пребывания.
Я просочился сквозь чащобу переплетенных веток вовнутрь и, памятуя обо всем вышеизложенном, проделал нехитрый объем работы. Затем вытоптал под собой пятачок, пристроил раскладной стульчик, сел, натянул на голову капюшон, пристроил ружье на сгибе руки, и замер в ожидании.
Сумерки к тому времени совсем сгустились, морозец заметно крепчал, но здесь в густом не продуваемом кустарнике мне было уютно и тепло, что медведю в берлоге. Да и сходство с косолапым нынче я имел немалое, потому как и он, был облачен в меховой комбинезон и унты.
Минуты ожидания тянулись медленно.
Я вслушивался в тишину, думал о чем-то, философствовал. Хорошо, знаете ли, вот так поразмышлять о жизни, когда сытно и тепло, а ты никуда не спешишь, ход времени тебя нисколько не тревожит, и на душе лишь покой да благодать!
Вот в таком примерно состоянии я тогда и пребывал.
Минута шла за минутой. Так минул час.
За ним другой....
И так захватили меня мысли, что в какой-то момент я... потерял контроль над собой.
Вывело меня из этого "задумчивого" состояния что-то тревожащее извне. Нет, то не хрустнул стебелек под лапой зверька, и не филин ухнул из соседнего леска. Это было нечто такое, о чем не сразу и сообразишь. Помню только, что в голове отчаянным набатом пульсировала навязчивая мысль - обернись. Ну, обернись же!!!
Но как?!
Не поверите, удушливое чувство не знакомого мне прежде страха прямо-таки парализовало меня! Это неприятное чувство струйкой скользнуло по позвоночнику и, вороша мурашками одежду, холодом разлилось по спине так, что я и пошевелить-то не мог мигом одеревеневшей шеей.
Такого со мной еще не случалось.
Меж тем всем своим существом я ощущал, что какая-то неведомая мне опасность исходила со стороны лаза. Этот лаз выходил на то открытое место, где ожидаемый мною лис никак не мог появиться, и я не стал заделывать его. А сейчас я всеми фибрами ощущал чье-то присутствие именно там.
Это ощущение стремительно усиливалось с каждым ударом бешено колотящегося сердца. Напряжение в воздухе и теле росло катастрофически.
А когда оно грозило оглушительно лопнуть в висках, мне неимоверным усилием удалось преодолеть мышечный спазм и я, грозя свернуть себе шею, с натужным хрустом повернул голову.
Он стоял в шагах десяти от меня.
Место там было совершенно открытое, и на фоне свежевыпавшего снега он как призрак весь искрился под лунным светом.
И едва я успел что-либо сообразить, как наши глаза встретились.
Это был лисовин.
Нигде и никогда прежде я и не встречал таких.
Крупный огненно-рыжий самец с широкой белой грудью был ростом с хорошую лайку.
Он сидел прямо передо мной, оперевшись на передние лапы в черных носочках - будто изготовился к прыжку!
Я не помнил ни одного случая, чтобы лис, даже зараженный бешенством, бросался на человека, но сейчас же мои руки инстинктивно дернулись к ружью. Вернее, это только мышцы конвульсивно дернулись. Дернулись и тут же напряглись в тщетных муках - мои руки будто приросли к коленям.
Лисовин лишил меня воли и обезоружил с такой легкостью, что в тот момент я со всей ясностью осознал то, что чувствует дичь, за секунду до неминуемого выстрела. А мой мозг меж тем с присущей ему холодностью констатировал, что мое аховое положение из опасного переросло в критическое. Мне казалось даже, что атмосферу мгновенно заменил озон, как это бывает в случае с рядом ударившей молнией.
Не в силах что-то противопоставить зверю, я попытался предотвратить его бросок и изо всех сил качнулся со стулом в сторону. Но тело вновь отказалось повиноваться мне!
А лис все также сидел передо мной.
Он был спокоен и неподвижен, как мумия. Его нисколько не волновало ружье в моих руках, как и моя решимость немедленно пустить его в дело, появись такая возможность. Он вперился в меня полными огня глазами и неописуемо было то, что я испытывал!
И еще я знал, я ощущал это собственной кожей, что он запросто читал меня. Я был гол перед ним. Все мои мысли в голове и чувства на сердце был открыты. Так вероятно мы чувствовали себя во младенчестве перед своими матерями, еще неосознанно внимая их божественной доброте.
И я вдруг почувствовал... что уже никогда не смогу поднять ружье на этого зверя.
Поверьте.
Самое искреннее желание быть прощенным вселилось в мою душу. Ведь не для прокорма, а из-за сомнительной страсти к красивому меху я преследовал его собратьев, и истреблял самым нещадным образом!
Эмоции зароилась в моей подкорке, на сердце стало так тепло и легко, что я воспрял и... распрямился. Чресла мои получили полную свободу!?
Эх-х-х!!!
Привычно обхватив оружие, я с неповторимым чувством осязал его изящные боевые изгибы, как и его готовность мгновенно поразить любую выбранную мною цель.
Сердце мое вдвое замедлило бег.
Я поднял глаза.
Лис ни на йоту не изменил своей позы.
Он смотрел на меня, не мигая.
Не отдавая себе отчета, я... отбросил ружье в сторону. В тот же миг жуткая боль в локте скрючила меня. Боль была ужасна, в голове будто петарда взорвалась!
Я скрючился и долго массировал локоть, пытаясь унять разлившуюся по руке боль. А когда мысль о лисовине снова овладела мною, я поднял глаза.
Передо мною никого не было.
Я судорожно сглотнул и еще раз огляделся - вокруг не было ни души..
Недоумение ширилось во мне, гулко отдаваясь в висках с каждым ударом сердца. Ружье лежало у меня на коленях, а справа еще покачивалась подросшая осинка, в ствол которой я и заехал локтем. А рядом не было ничего, что бы напоминало о том что я переживал еще какие-то мгновения назад.
Я встал.
В кустах было тихо и покойно, луна как прожектор освещала озеро, и хорошо было видно принесенную намедни ворону.
Вон она, чернеет на заснеженном льду...
Так что же....
Ошарашенный, я вновь, до мельчайших деталей прокрутил в голове все, что со мной произошло, и только тогда наконец-то полностью осознал, что все это мне... приснилось.
Гамма противоречивых чувств залила мое сознание. Она добрых несколько минут буйствовала во мне шквалом, а после, когда все это благополучно схлынуло, я глубоко и спокойно вздохнул - все же никакой сон не способен убить душу настоящего охотника!
Был я им, навеки им и останусь.
Сейчас, конечно же, ни о какой охоте и речи быть не может - я стоял, высунувшись по плечи из кустов, и можно было только представить, какой шум на всю округу я поднял своим вошканьем в кустах.
Но это уже совсем не огорчало меня.
Посмеиваясь в душе над своей мнительностью (пусть даже и во сне, но терять концентрацию негоже!), я потянулся к рюкзаку за термосом с горячим чаем и еще раз попытался сфокусировать внимание на сновидении.
Но, увы!
Образ лисовина никак не желал всплывать в моей памяти.
А жаль! О таком трофее можно было только помечтать...
Ну, ничего, может это и есть - хорошая примета накануне завтрашней охоты?
Не без удовольствия я констатировал, что мысли мои, наконец, приобрели былую проворность. Ну а когда пара глотков горячего ароматного напитка вернули мне и все прочие привычные ощущения, то я засобирался домой.
Предвкушая встречу с теплой постелью, я даже пару раз громко и смачно зевнул.
Потом еще разок...
Разинув рот в невероятном оскале, я вновь услышал в груди знакомый, все учащающийся перестук.
К тому времени вышедшая из-за небольшого облачка луна залила светом заснеженную полянку передо мной, и я во все глаза пялился в то место.
Это длилось несколько секунд. А может несколько минут.
Только когда я совладал со своей челюстью, и сомкнул-таки рот, то сразу же рванул напрямик через кусты на поляну.
На белом снегу явственно виднелись четкие следы.
Лисовин и в самом деле был очень крупным.
Отпечатки в оставленной им двойной цепочке следов своим размером походили на собачьи. Но дело было вовсе не в этом.
Самое главное было в том, что следы эти тянулись прямо к моей засидке.
А вот и место, где Он так долго сидел передо мной.