Теперь, по прошествии некоторого времени, нам остается лишь припомнить и добросовестно изложить все то, что было рассказано или прочитано с листа на встрече в аккерманском экспрессе. Как, впрочем, и до нее и после. И каждый читатель уже теперь может убедиться в правдивости наших историй. Ну, разве что за небольшим исключением.
Было это лет пятнадцать назад, если не больше. Ещё в те времена, когда в нашем городе достойно соревновались два спортивных общества - "Спартак" и "Авангард". Их председатели, Хижняк и Худыш, располагались в одном большом кабинете, и у них почти постоянно тусовался разномастный спортивный актив. И все знали друг друга в лицо и по имени, и все были в курсе всех событий и новостей.
И Борю все знали. Уверенный и арапистый, с длинным смуглым лицом и тяжеловатым взглядом темных глаз, он заметно выделялся в кругу сотоварищей. Боря ещё до службы в армии получил первый разряд по пулевой стрельбе, а из армии вернулся мастером спорта с номерным значком на груди. Правда, мастером он стал в стрельбе по мишени "бегущий кабан", а этот вид в Одесской области не культивировался, и Боря не мог проявить себя в полной мере. Но была ещё спортивная охота, где можно отвести душу, а Боря охотником считался неплохим.
И вот однажды, в зимний понедельник, то есть в день, который следует за воскресной охотой на пушного зверя, в означенном большом кабинете заговорили о вчерашних походах, удачах и неудачах. Хижняк, офицер в годах и в отставке, тоже был большой знаток и любитель, и хотя туговат был на ухо, старался не отставать от общего разговора.
- Я вчера взял одного зайца, - сказал Хижняк, поблескивая глазами.
- А я взял двух, - сказал Боря небрежно и нагловато.
Хижняк удивленно приоткрыл рот и несколько мгновений молчал, а затем строго произнес:
- Я вчера вечером звонил в общество охотников, и там сказали, что все вчерашние удачники взяли только по одному зайцу.
- А я взял двух, - повторил Боря с вызывающей улыбкой.
Будучи человеком простодушным и прямым, Анатолий Никифорович бросил коротко:
- Врешь.
Все притихли, примолкли, и даже те, кого охота не очень-то интересовала, навострили уши и подались поближе к эпицентру возможного взрыва. Даже Яша Худыш и тот оторвался от шахматной доски и незаметно толкнул своего партнера.
Чувствуя на себе выжидающие взгляды, Боря приосанился и со снисходительным достоинством повторил:
- Я вчера взял двух зайцев. И готов держать пари.
- Бутылка коньяка, - сказал Хижняк.
- Идет, - сказал Боря.
Они стиснули друг другу ладони, а самый авторитетный из болельщиков принял на себя обязанности арбитра и разбил их. Все трое молча оделись и вышли на улицу, в предвечерние зимние сумерки.
Боря жил недалеко и вскоре привел высокую комиссию в тесный коммунальный дворик, вдоль которого по обе стороны лепились одна к другой низкие квартирки. Своим ключом Боря открыл одну из них, включил свет. Дома в этот ранний зимний вечер никого не было, все на работе. На кухне Боря показал проверяющим одного зайца. Потом с таким же молчаливым достоинством вышел во двор и прямо напротив своей квартиры остановился возле маленькой летней кухоньки. Достал из-под коврика ключ, щелкнул замком. В холодной промерзшей кухне лежал на столе второй заяц...
Долго тогда недоумевал и смущенно разводил руками Хижняк. Только со временем, когда бутылка коньяка была уже и распита и забыта, выяснилось, что кухонька во дворе принадлежала не Боре, а его соседу, и заяц был чужой.
Конечно, кое-кто Борю за его самомнение и гонор недолюбливал. И мелкие стычки порой бывали, не без того. Ну, это как всегда и везде. Но вот как-то после обычного небольшого совещания один из инструкторов посмотрел на Борин значок мастера спорта и задумчиво спросил:
- Боря, а твой значок действительно номерной?
- Конечно, - ответил Боря. - На оборотной стороне выбито.
- Так у тебя, наверно, и удостоверение мастера есть?
- А как же.
- Что-то ты нам его ни разу не показал.
Боря был строг и совершенно спокоен. Выдержал эффектную паузу и небрежно обронил:
- Да ещё лет шесть назад в Одессе вместе с кошельком вытащили.
И тут к разговору подключились другие заинтересованные лица и стали давать разные полезные советы.
- Так ты можешь удостоверение восстановить, - обнадежил Борю один.
- Конечно. Сделай запрос в Москву, в центральный архив, - подсказал второй.
- Анатолий Никифорович! - крикнул третий глуховатому Хижняку на всю комнату. - Помогите Боре получить удостоверение. Сделайте официальный запрос. Это можно?
- А что, - ответил Хижняк солидно, - поможем... Боря, какой там номер? Покажи.
Составили официальное письмо, украсили печатью и подписью. Отправили, как это принято и положено, и, как это обычно бывает, забыли. Вспомнили, когда пришел ответ. Читали его вслух и говорили про Борю, а тут и он, легок на помине, звонит. Яша повёл с Борей неторопливый разговор, а сам улыбается Хижняку и пальцем показывает на трубку. Яша, надо сказать, большой дипломат и талантище. Лишнего зря не скажет, но если понадобится - с любым найдёт общий язык и любого уболтает. В своё время он организует и проведёт в нашем городе международный турнир любителей настольного тенниса. Это вам не дешевенький финт гроссмейстера Бендера в Нью-Васюках. Настоящий международный турнир "Старая крепость".
Здесь я должен назвать ещё одну фамилию, и да простится мне по несовершенству памяти, если ошибусь: Авксентьев. Подошел к Яше Авксентьев и трубочку у него забрал, но держал её так, чтобы им обоим было слышно Борю. И ласково так завёл:
- Боренька, здравствуй, это Авксентьев. У нас для тебя хорошая новость: письмо из Москвы пришло.
- И что же там, в письме? - спросил Боря сдержанно.
- Да вот пишут, что твой значок мастера спорта был выдан одному уральцу, победителю соревнований по городкам.
Боря молчал, молчал и вдруг сорвался в неожиданный нервный крик.
- Кто это говорит?! Какой Авксентьев?! Никакого Авксентьева я не знаю! - и стукнул трубкой.
Коварна судьба-насмешница. Подкинет иногда к случаю лишнего зайца, а потом стребует за него целого кабана.
Вспоминается сценка. В большом кабинете подведены итоги первенства города. Многонациональная спортивная тусовка разбирает шапки и добродушно посматривает на двух пробивных и гораздых на выдумку сынов Давидовых.
- Боря, - спрашивает Яша Худыш. - Ты сегодня с мотоциклом?
- Да, на колесах.
- Подбросишь меня?
- Конечно. Прокачу с ветерком.
Яша улыбается белозубо из-под чёрных усов и со спокойной самоиронией произносит знаменитую гоголевскую фразу:
- И какой русский не любит быстрой езды!
Много воды утекло с тех пор. Бори давно уже нет в живых. Нет и Яши Худыша. А тот злополучный бегущий кабан и поныне бежит. И как знать - может быть, бежать ему ещё долго-долго.
В ШУТКУ И ВСЕРЬЁЗ
Иногда на какой-нибудь "камерной" встрече меня спрашивают с недоумением и сочувствием:
- Почему это так? Вот вы добились на литературном поприще заметных успехов, а воспользоваться плодами своих трудов уже не сможете, жизнь-то прошла. Почему так?
Я отвечаю полушутя, полусерьезно.
- Наверно, судьба такая. Вот Петр Ершов написал своего знаменито-го "Конька-горбунка" в двадцать лет - и всё. Александр Грибоедов "Горе от ума" выдал в сорок - и опять-таки больше ничего. А у меня почти всё лучшее написано в шестьдесят, плюс-минус пара лет. Ну, и что? Кто из нас более счастлив или несчастлив? Я бы лично не позави-довал славе ни первого, ни второго.
Да, именно так я отвечаю. А про себя, то бишь "мовчки", ещё и так думаю: "ЕСЛИ бы я написал только трагедию "Фантасма" или только поэму "Песнь Бытия", то и тогда остался бы в истории отечественной культу-ры. Подобно Эдуарду Багрицкому с его поэмой "Дума про Опанаса". А почему бы и нет?"
Шутка.
ЗАГОВОРЕННЫЙ ПЯТАК
Лет пятьдесят назад в посадке за городом цыгане табором стали. Во-дитель грузовика Федор Неврода проезжал мимо, когда к дороге вышла цыганка и подняла руку.
Неврода остановился, цыганка спросила, не сможет ли он достать немного олова для полуды котлов.
- Олова нет, а вот баббит найдется. Сплав такой, мы им подшипники заливаем.
- Ну привези баббита, я отблагодарю.
Привез кусок, подарил. Деньги предлагала - не взял.
- А пятак медный у тебя найдется? - спросила цыганка.
- Да вроде есть.
Поискал, нашел. Она взяла пятак, пошептала над ним и вернула Невроде.
- Держи всегда при себе, удача будет. - И ушла, юбкой цветастой помахивая.
Не успел он в город вернуться - навстречу мужик.
- Слушай, друг, надо картошку с огорода привезти....
А потом и пошло, каждый день клиенты голосуют. Всё лето свежая копейка в карман текла. Да как-то Неврода свой пятак заговоренный то ли потерял, то ли спички на него купил по оплошности. И всё, кончи-лась жизнь-малина. Иногда, конечно, и подкалымишь на общих основа-ниях, да это уже не жизнь.
К ВОПРОСУ О ЖЕНЩИНАХ
Готовя интервью для газеты, Вера Лебедева сказала:
- Анатолий Михайлович, в вашем индивидуальном гороскопе есть указание на то, что важную роль в вашей жизни играют женщины. По-моему, это правда.
"Пожалуй, - подумал я. - Вот хотя бы Черница из Одесского общества "Знание". Или профессор Черкасова из Киева и литконсультант Петухова из Москвы. Да и лестно, черт побери, признать это правдой..."
А Петухова, между прочим, была в моей творческой судьбе лас-точкой первой и самой драгоценной. Сотрудница "Литературной га-зеты", она обнаружила в моем рассказе "Вечный покой" задатки но-вого своеобразного прозаика. И затем, после той замечательной рецензии спустя почти целый год (!), она писала мне: "Ваш рас-сказ из тех, что не так уж часто попадаются в редакционном самоте-ке. Мы прекрасно помним его, и всё, что Вы сообщаете о себе, нам не безразлично".
Да... Но не будем особенно-то растекаться приятными воспоми-наниями по древу, ставшему бумажным листом. Расскажу-ка я лучше одну забавную историю из другой области человеческих поисков и сразу о двух женщинах.
* * *
Отдыхал я летом восемьдесят первого по честно заработанной профсоюзной путевке в санатории "Звезда", километрах в тридцати от Киева. И уже срок моего пребывания перевалил на вторую поло-вину, когда я собрался-таки съездить в Институт философии Акаде-мии наук УССР, чтобы встретиться с кем-нибудь из специалистов. Тогда меня и свел случай (записка замдиректора в её сектор) с Дудецкой. Зав. сектором. Н. Я. Иванова, один из ведущих специалис-тов, автор недавно вышедшей монографии "Философский анализ про-блемы смысла бытия человека", была в отпуске, и Валентина Игнать-евна на правах сослуживицы и подруги взялась её отыскать и приг-ласить на встречу. Позвонила Ивановой на квартиру, объяснила, в чем дело. И встреча наша состоялась (здесь же, в Институте), но, к сожалению, разговора не получилось. Н.Я., натянутая и резкая, сразу же заняла непримиримую позицию: "Я буду с порога отвергать всё, что вы будете говорить о смысле бытия применительно к самому бытию, то есть природе. Такого смысла нет и не может быть". На том и разошлись.
Размеренная санаторная жизнь отодвинула в прошлое мою неудач-ную поездку, отвлекла сиюминутными заботами и развлечениями - я стал забывать о встрече с двумя киевлянками.
Однажды вечером сижу с десятком отдыхающих в фойе, смотрю телевизор. Вдруг кто-то осторожно трогает меня за плечо, как бы прося обратить внимание. Оборачиваюсь и вижу улыбающееся лицо незнакомой женщины. Вглядываюсь в её черты и начинаю понимать, что где-то видел эту незнакомку, но когда и где не могу вспомнить. Ясно только то, что она не из теперешнего санаторного окружения, а откуда-то из более отдаленного, совершенно иного мира.
- Здравствуйте, Анатолий Михайлович, - говорит незнакомка всё так же улыбаясь и даже забавляясь моей растерянностью. Только те-перь я узнаю Дудецкую, отчего удивление мое не становится меньше, скорее наоборот.
- Здравствуйте, Валентина Игнатьевна, - отвечаю вполголоса и поднимаюсь из кресла.
Мы выходим из корпуса на улицу, идем вечерними дорожками парка, среди столетних дубов и сосен, стоящих в густой зелени подлеска. Говорим о чем-то простом и незначительном, словно готовясь, соби-раясь с духом, чтобы заговорить или спросить о более важном. Уди-вление мое появлением Дудецкой всё более переходит в иную плоскость: теперь я знаю, кто пожаловал, но зачем понадобилось ей мчаться на электричке в такую даль, одной, вечером, после рабо-ты? Что могло подвигнуть её на такой шаг? И потом, она же не зна-ла моего адреса - только поселок Ворзель и санаторий "Звезда" бы-ли упомянуты мной походя при знакомстве. И словно подслушав мой безмолвный вопрос, Дудецкая рассказывает, как ей пришлось наво-дить справки, расспрашивать прохожих, а потом ещё спорить с дежур-ной сестрой, чтобы она искала в книге прибывающих мою фамилию и по ней - номер корпуса и комнаты. Я понимал, что по пустякам такие усилия не предпринимаются, должна быть для этого какая-то серьез-ная причина.
Мы свернули в тихую аллейку, присели на одинокую скамью. Дудецкая заговорила, и стало ясно, что она приехала, чтобы вернуть-ся к моей работе, к нашему неудачному контакту и возможному взаимопониманию. "Неля Яковлевна принципиальный человек, - говорила Дудецкая. - Правда, она бывает резковата, вы сами видели... Но она действительно знающий специалист и порядочный человек. Она просто не могла не заявить вам прямо, что понятие смысл нельзя применять к понятию бытие... А работа ваша интересна. Вам надо обязательно учиться. Поступайте на философский факультет заочно и занимайтесь. Неля Яковлевна вам поможет. И на вашем месте я бы ещё раз встре-тилась с ней. Только не употребляйте понятие смысл в отношении к природе. Ну сделайте хотя бы пока такую уступку, хорошо? Ну, мо-жет быть, следует употребить какое-то другое понятие? Согласитесь, принять ваше положение после того, как мы учились и выросли на других представлениях, очень трудно... Вы обещаете не злоупотреб-лять понятием смысл? Хорошо?.. И позвоните Неле Яковлевне - я дам её квартирный телефон, - позвоните и поговорите с ней. Хорошо?.."
Я обещал позвонить. Идею поступления на заочное отделение не принял, сославшись на возраст и здоровье, а отказываться от поня-тия смысл не спешил (да и не собирался). Но уже темнело и стано-вилось прохладно, а Валентина Игнатьевна была в легком платье с коротким рукавом, и к тому же комары становились всё нахальнее и злее. Я взял записку с киевским телефоном и пошел проводить Дудецкую на платформу к очередной электричке. Моя вечерняя "незна-комка" улыбнулась из окна вагона и умчалась в иные столичные миры.
* * *
Из санатория дозвониться я не смог, а в Киеве детский голосок ответил, что мамы нет. Помню, я повесил трубку с явным облегчением...
Вскоре Иванова ушла из Института и переехала в другой город. А мы с Дудецкой всю осень вели переписку, обсуждая спорное поло-жение (я - отыскивая новые доводы "за", она - пробуя эти доводы опровергать). И в конце концов истина была выявлена и утверждена: Дудецкая сообщила, что она показала мое последнее письмо одному кандидату наук, и он сказал, что мое доказательство правомерно и что я могу пользоваться им.
БОМБА
На самом углу Измаильской и Первомайской, в подвальчике, рас-положен бар "Гавань". По одну сторону от него и над ним - небольшой магазин канцтоваров, а по другую - солидный двухэтажный дом, на втором этаже которого проживал когда-то известный ныне писа-тель Наниев Павел Иванович. Да-да, тот самый "Самый богатый человек", о котором наши "Аккерманские байки" уже баяли.
Во дворе дома стояли деревянные сарайчики, где хранились дрова и уголь жильцов, один сарайчик был Павла Ивановича. Как-то со временем подгнил угловой столб, поменять надо было.
Взял Наниев лопату и лом, приготовил другой столб и взялся за дело. Долго ли, коротко ли - вернулся с работы один сосед, а там и другой вышел из дома, постоять за компанию. Но, известно, в но-гах правды нет. Присели. Но опять что-то не так, чего-то не хватает. Принесли это недостающее и перебрались в сарайчик. С тем прикидом, что посидят немного и втроем тот столб заменят.
Так и сделали. Посидели и принялись за работу.
Освободили и выбросили подгнивший столб, новый примерили. БЫЛ он длинноват, но пилить его не стали, просто углубили ямку. Одна-ко и после этого столб не хотел вписываться в габарит, пришлось копать глубже. А там наткнулись на что-то твердое и стали долбить ломом.
Бывает иногда такое невезение: уже как будто почти управились и тут - на тебе! - какая-то мелочишка застопорит всё дело. Думали, что камень попался, помянули старые клады, которые в городе иногда находят. И между тем продолжали долбить что-то крепкое и округлое, с чего лом почти при каждом ударе сбивало в сторону.
Подошел третий сосед, милицейский следователь. Примерился, пощупал и негромко сказал:
- Больше не долбите и шум не поднимайте. Кажется, это авиабомба. Килограмм на двести. Если такая рванет - полквартала в щепки.
Вызвали милицию, приехали саперы. Бомба оказалась большой и толстой. И взрыв за городом получился впечатляющий.
ЗАРУБКИ НА ПАМЯТЬ
Лишь на истинном знании может утвердиться истинная вера. А её жаждут сонмы, тьмы и тьмы неприкаянных душ. Атеист - это без-божник. Но неверующий - не безбожник, а сомневающийся по недостатку веры. Даже к апостолам Христос не однажды обращался с укориз-ной: "Маловерные, почему вы усомнились?"
* * *
Наше знание или незнание в конце концов может привести к гибели всю земную цивилизацию. Проблема глубинного познания Бога и Бытия замыкается в некий заколдованный круг, из которого при всём желании планете Земля вырваться не так-то просто. Слишком долго человечество обходилось жиденькой похлебкой легковесных истин. Слишком долго красовалось оно в мантии голого короля.
"ПРОКЛЯТЫЙ" ВОПРОС ИСТОРИИ
Начальник станции знал, что у него сегодня в ожидании аккерманского экспресса соберется интересная компания. Он уже предвкушал то наслаждение, ту взбудораженность мыслей и чувств, которую пре-дстоит испытать.
"Ах, как же прав был Гейне! - думал он. - Как же он был прав, когда назвал проблему смысла жизни "проклятым" вопросом истории!.. Если присмотреться к проявлениям нашей душевной неудовлетворенности, то картина получится неожиданно-впечатляющая, на грани потрясения. Люди давно почившие и ныне здравствующие терзаются, недоумевают, взывают, ищут. Тут горечь и грусть, сомнение и страх, безысходность и неприкаянность... Вопросы, на которые нет ответа, и думы, от которых нет избавления. Вот, например, Федор Тютчев..."
Начальник станции запнулся в мысленном своем монологе и остановился возле рабочего стола, пытаясь вспомнить начало нужной стро-фы. Вспомнил довольно удачно, легко и снова не спеша зашагал по кабинету, декламируя про себя давно полюбившиеся строки.
"Нам мнится: мир осиротелый
Неотразимый рок настиг,
И мы, в борьбе с природой целой,
Покинуты на нас самих.
Или вот Олег Кочетков, современник по нашей земной жизни.
Даль знобит и дышит так глубоко!
Всяк здесь равен: мертвый и живой.
Почему ж тебе так одиноко
Перед этой ширью ветровой?"
"Самовар надо приготовить, - подумал начальник станции. - Сказать, чтобы принесли бутерброды..."
И снова привычный переход к любимой теме, которая подогревалась ожиданием славных мужей.
"Да, кто-то из нас на определенном этапе своего развития, может быть, смирится с неизбежностью и необходимостью физической смерти. Но вряд ли согласится безропотно на бесследное исчезновение своего имени и образа, на гибель своего бесценного достояния - человеческого духа.
Вот Улугбек Есдаулетов, - думал он. -
Потому и на сердце тревожно,
Что бесследно уйти не хочу.
Или вот Омар Хайям.
Удивленья достойны поступки творца!
Переполнены горечью наши сердца,
Мы уходим из этого мира, не зная
Ни начала, ни смысла его, ни конца.
Или, наконец, Афанасий Фет.
Не жизни жаль... А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя."
"Да, да... Всякий настоящий художник - писатель, композитор, живописец - это наш обнаженный нерв, - откуда же нам и ждать самых первых и самых жгучих сигналов, будоражащих наше сердце и нашу мысль!.. И может быть, познание смысла бытия не дается нам ещё и потому, что мы, возводя вавилонскую башню истины, говорим на разных языках?"
Он подошел к подернутому сизой дымкой окну. Вечерело. Эфирная колея дороги почти незримо струилась из прошлого в будущее. Сегодня на его станции будет маленький праздник. В ожидании аккерманского экспресса соберутся за большим круглым столом искусство и философия, наука и религия, - они, между прочим, уже не враждуют, а нащупывают новые точки соприкосновения. И снова пойдет разговор, который будет длиться весь вечер, и в котором каждый может быть или собеседником или просто слушателем.
Возможно, Фет скажет, ни к кому не обращаясь: "Жизнь пронеслась без явного следа. Душа рвалась - кто скажет мне - куда?"
Есенин попытается утешить собратьев: "Успокойся, смертный, и не требуй правды той, что не нужна тебе".
С негодованием откликнется Гейне: "Только рот забьют землею... Да ответ ли это, полно!"
Альберт Эйнштейн улыбнется в усы и наклонит слегка гривастую голову: "Природа скрывает свои тайны в силу возвышенности, а не из коварства".
И Ван Гог, ещё не знаменитый художник, а шестнадцатилетний юноша, скажет пылко: "Человек испытывает потребность в немалом - в бесконечности и чуде - и правильно поступает, когда не удовольствуется меньшим и не чувствует себя в мире, как дома, пока эта потребность не будет удовлетворена".
И Валентин Распутин, уже зрелый мастер, выскажет своё отстоявшееся, выстраданное: "Не может для человека оказаться злой насмешкой жизнь... В этом есть и должен быть великий смысл... Надо бес-страшно и честно ответы искать..."
Вечерело. За окном струилась эфирная колея, по которой завтра примчит за его почетными гостями сказочный аккерманский экспресс. И гости степенно пройдут в свой вагон и помашут из окон ему, на-чальнику небольшой бессарабской станции, как давнему приятелю и соратнику. А он с шутливой улыбкой возьмет под козырек и будет смотреть им во след. И потом всю долгую осень и зиму будет ждать лета и новой встречи.
ЗАРУБКИ НА ПАМЯТЬ
Однажды шла весна восемьдесят первого. Мне было то ли ещё сорок шесть, то ли уже сорок шесть, но я был на взлете и груза прошедших лет не замечал... Позвонили из местного общества "Знание" - прие-хал кандидат философских наук доцент Кобляков. Ленинградец, специ-алист в той области, где я, мягко говоря, пробовал свои силы. Доцент был проинформирован ещё в Одессе, - Н. Черница постаралась, - и познакомившись со мной, предложил встретиться в ближайший вечер в аккерманской гостинице, где он остановился. Для меня, провинциального мыслителя-самоучки, это была первая в жизни встреча с профес-сиональным философом, и потому я слегка мандражировал. Тем более, что мне предстояло не просто побеседовать о смысле человеческого бытия, а изложить некоторые узловые моменты работы, претендующей на значительное открытие. Можно сказать, судьба решалась... Прочи-тал Валентин Петрович первую главку "Постижения мира" (остальное ещё не было отпечатано), поговорили... Кобляков сказал мне: "Из таких чудаков и рождаются настоящие философы, а не из тех, кто что-то заучил".
* * *
Тем же летом я побывал в Киеве, проверил кое-что с двумя сотрудницами Института философии. Ещё через год, в Москве, трижды встречался с доктором наук А. Г. Мысливченко, и после строгой дискуссии признал он верными все основные положения, которые мы обсуждали. Признал даже то, что опровергало его точку зрения. Мужественно и честно, как и подобало настоящему ученому. Ох, далеко не каждому это по силам...