Я очнулась/проснулась где? Запахи помещения (точно, помещения) были незнакомы. Пахло немного холодной сыростью, немного пыльной затхлостью (так пахнут вещи, которыми долго не пользовались), немного банным мылом и ещё каким-то едким лекарством. Было довольно прохладно, и я чувствовала себя озябшей. Я лежала на животе, повернув голову набок. Почему-то очень сложно было поднять веки - они были тяжёлыми, припухшими и ресницы не разлеплялись. Создавалось ощущение, что до того как уснуть, я долго и безутешно плакала. Наконец удалось проморгаться, и я полноценно открыла глаза, пытаясь понять, что же я вижу. В поле зрения попало узкое длинное окно, с широким потрескавшимся подоконником, и отодвинутой в сторону темной гардиной, за окном явно вечерело. Перед окном расположился небольшой столик и стул весьма жёсткого вида, на столике стояла лампа "прабабушкиного" дизайна. Немного скосив глаза, я увидела платяной шкаф той же "прабабушкиной" породы с зеркалом, вделанным в половину дверцы. Прислушавшись к себе, я поняла, что срочно требуется в туалет и попробовала пошевелиться. Проба вышла неудачной - всё тело пронзила острая боль. Источник боли определялся как спина. Причём боль была необычной, не так как у меня бывало раньше, когда скручивало мой драгоценный копчик - болела вся спина от шеи и, простите, до попы.
Опыт движения, сопряжённого с болью, у меня имеется, поэтому я медленно, очень медленно постаралась опереться на предплечья и приподняться. Боль немного усилилась, но двигаться я всё же могла. Осторожно опустив одну ногу с кровати/лежанки, я перенесла на неё вес тела и аккуратно сдвинула торс. Получается! Опустила другую ногу и предприняла попытку оторвать руки от поверхности. Вышло не очень. То есть руки-то я оторвала, а вот распрямиться не вышло - спина горела так, что перехватило дыхание и слезы градом покатились по лицу. Отдышалась. Что ж, если не получается распрямиться, то пойдём так - крючочком, потому что в туалет хотелось всё сильнее.
Странно, я даже не задумалась о том, куда идти - буквально через пару шагов я открыла маленькую незаметную дверцу и нырнула в крохотное помещение, где был, собственно, унитаз и раковина для умывания. В процессе восседания на унитазе (вполне, кстати, чистом), я смогла кое-как осмотреться. Окна в туалете не было, но над дверкой подслеповато светил матовый плафон, что давало достаточно света. Автомат, что ли? Я ведь его не включала. Стены оклеены полосатыми лиловыми обоями, под ногами - деревянный, давно некрашеный пол. "Темноватенько, но чистенько", - решила я и закрутила головой в поисках туалетной бумаги, коли уж гигиенического душа в этих апартаментах не предусмотрено. Бумага нашлась рядом - на высокой, но узенькой табуретке. Она была какой-то необычной - серой, более плотной и мягкой, чем привычная и не рулоном, а кусочками, в стопочке. Я мысленно пожала плечами - экономные тут хозяева.
Вставая с унитаза, я поняла, что почти могу разогнуться, не совсем, правда, но уже и не крючок. Да и к боли я уже как-то притерпелась, или отступила она немного? В общем, потащилась я обратно в комнату, желая понять - где же я нахожусь. Осторожненько дойдя до, всё таки, кровати (хотя и совсем узкой) я присела на неё и принялась размышлять - где я и как я здесь очутилась?
Что я помню? Помню как умирала, точнее сказать, помню приступ, который, как мне казалось, будет последним. Помню лицо Адама, моего работодателя, который придвинулся ко мне слишком близко и это, кажется, мешает мне дышать. Помню голубой прозрачный камень, сияющий каким-то потусторонним светом, и этот камень лежит на раскрытой ладони Адама. Помню своё удивление от того, что свет от камня, каким-то странным образом, охватывает только меня и его. Помню его руку в странном жесте и чеканные слова незнакомого языка, эхом отдающиеся в моей голове. Помню свою мысль: "Не хочу забывать!"
"Не хочу забывать", - прошептала я и поняла, что произнесла эти слова не по-русски. Нет, думала то я по-русски - слова произнесла не по-русски. Я прокашлялась и уже громче сказала: "Не хочу забывать". И что-то в произнесённых звуках, показалось мне смутно знакомым. Я закрыла глаза и принялась немного раскачиваться, вспоминая - где же я могла слышать подобное? Вокруг было тихо, но я явственно услышала отдалённый гул моря и шорох чьих-то шагов. Потом пришли ощущения и запахи - это зябкий ветерок донёс солёный йодистый аромат. Я погрузилась в какое-то странное состояние - я знаю, что я не там, где эти запахи и звуки, но я будто там и ощущаю себя лёгким туманом. Я - туман, скользнула к себе, дремлющей в большом плетёном кресле. Тут ещё витает исчезающий запах кофе и моих сигарет. Голоса... Это мужские голоса. Я знаю этих мужчин. Они говорят обо мне. А откуда я это знаю? И понимаю - я сама сейчас говорила на этом языке.
Вот Адам:
- Ты сказал, что больше года она не проживет. Год заканчивается, но она чувствует себя вполне неплохо, исключая сегодняшний случай.
Вот доктор:
- Полагаю, что то, чего ты ждёшь случится достаточно скоро, но я не понимаю, зачем тебе смерть этой женщины?
- Предсказание, - сквозь зубы процедил мой странный бывший хозяин, - когда-то давно, очень давно, много поколений назад у нас в роду была провидица и вот мне не повезло возглавлять Дом во времена, которых касается её последнее пророчество.
- И женщина как-то связана с этим пророчеством?
- Да, друг мой, - устало сказал Адам, - связана. Она, можно сказать, его основное действующее лицо, не конкретно она, естественно, её сущность. В тексте всё изложено предельно ясно и даже приложен артефакт перехода в этот мир. Артефакт будет действовать только до конца года, понимаешь теперь почему я волнуюсь?
- Понимаю. В наше время очень сложно собрать силу на такую игрушку. Да и Совет вряд ли бы одобрил подобное расточительство.
Адам тяжело вздохнул.
- Именно. А я не имею права так грубо нарушать закон.
- Так ты решил приручить эту сущность ещё в её нынешнем воплощении?
- Не приручить, для начала - попробовать понять. Ты же знаешь, что базовые параметры сущности, или души, как говорят в этом мире, часто повторяются.
- И что же ты выяснил?
- Скорее всего, это будет нормальная личность, без перекосов и пагубных страстей, а значит с ней можно работать. В тексте чётко сказано: "дитя мира сердцем должно привержено Дому быть". И вот мне теперь как-то нужно "привержено" обеспечить.
Доктор скептически хмыкнул:
- Ну и как ты будешь её искать у нас? Никто не может провидеть где и в каком теле она возродится.
- Способ есть. Я помечу её душу на излёте - это тонкий момент, но методика Барглана должна помочь. Я очень рассчитываю на это.
- Что ж, тогда становится понятным твое ожидание её естественной смерти, ведь эта методика построена именно на естественности процесса умирания, когда сущность покидает тело плавно. Но, послушай, ведь метод Барглана позволяет только наблюдать, но не вмешиваться, как ты собираешься ставить метку?
- А вот это, друг мой, тайна, за которую я заплатил очень дорого. Маячок будет подавать сигнал достаточно долго, чтобы я смог его локализировать и отыскать младенца.
Доктор хмыкнул:
- Зачем такие сложности?
Ответ прозвучал тоскливо:
- Насильственно лишать её жизни никак нельзя - ни здесь, ни там. Об этом было сказано особо.
Я вынырнула из чужих голосов и попробовала обдумать понятый разговор, но голова была тяжёлой, а мысли ворочались медленно, как здоровенные валуны. В голове противно зашумело и внезапно обессилив, я повалилась на кровать - боком, как сидела.
Сколько длилось моё отсутствие в реальности я не знаю. Очнувшись, то ли он обморока, то ли от сна, я ощутила, что всё тело затекло от неподвижного лежания на боку. Но, памятуя больную спину, я не бросилась разминать затекшие члены. Всё что я себе позволила - это кряхтя и сопя, принять прежнюю позу, то есть сесть на кровати, не разгибая спину и не шевеля шеей. Теперь, когда в голове слегка прояснилось, я опять вернулась к тому разговору, но надумала я немного, хотя определённые выводы сделать удалось. Первое - я нужна Адаму, как участница некого пророчества. Второе - я каким-то образом поняла иностранную речь. Третье - я сама теперь говорю на этом языке. И что? Всё равно ведь непонятно, как я умудрилась это провернуть. Я покрутила свои мысли так и эдак, да и плюнула на это дело, обратившись к более насущному.
Итак! Я таки померла и в аду? В подразделении для карьеристок, которых мучают больными спинами? Или не померла? Где я сейчас? Ни на дом, в котором я работала у Адама, ни на мою квартиру, ни на больницу это помещение не похоже. Я всё продолжала сидеть на кровати, тупо уставившись на свои ноги, но ни одной полезной мысли в голове не появилось. Кстати! А что это я с таким вниманием рассматриваю? Ноги. Мои? Но почему я считаю эти две хворостинки своими ногами? Я перевела взгляд на руки - тоненькие, исцарапанные беленькие ручонки с синеватыми ноготочками, под которыми запеклась кровь. Это за что же я так цеплялась? Я? И поняла - я. И цеплялась я за колоду, на которой меня секли, и спина у меня болит именно от этой порки. И пороли меня не в первый раз. Не часто, правда, меня так наказывали, но раза четыре было, пусть и не до такого состояния. "Точно, ад!" - подумала я, и уже почти привычно завалилась на бок, теряя сознание.
В следующий раз я пришла в себя от женского голоса, что-то жалостливо причитающего прямо надо мной:
- Кати, девочка, да что ж такое делается-то! Ведь чуть до смерти не забили! Очнись, маленькая!
"Кати... точно, меня зовут Кати", - расцвела в голове "гениальная" мысль, мгновенно, впрочем, вытесненная жуткой жаждой. Я открыла глаза и поняла, что снова лежу на животе, повернув голову набок. Очевидно, это была единственная поза, в которой я могла лежать, не тревожа спину. Я попыталась открыть рот, но спекшиеся губы не желали разлепляться. Сколько ж я так валяюсь? Путём неимоверного (как мне казалось) усилия, я всё же справилась и постаралась подать голос. Из горла вырывалось только шипение, но мне как-то удалось прошелестеть:
- Пи-ить, пи-ить, пожалуйста.
Я опять говорила на одном языке, а думала на другом - на русском. Женщина заметалась по комнате:
- Сейчас, сейчас, Кати, подожди.
Она аккуратно повернула меня набок и сунула в рот носик маленького чайника. Я жадно присосалась к этому источнику влаги.
- Не торопись, не торопись, Кати. Сейчас попьёшь, потом я тебе спину полечу, потом хлебушка в молочке размочу и покушаешь. Третьи сутки ведь без воды и еды - всё в беспамятстве лежишь. Господин в тот день, уж так сердился на госпожу, так кричал, за то, что она приказала Тогу не останавливаться, когда он выдал тебе положенные пять плетей. Я на секунду оторвалась от чайничка и хрипло спросила:
- А сколько?
Женщина тяжело вздохнула:
- Двадцать. Но ты не думай, Того с пониманием - кожу то он, конечно, тебе в кровь посёк, но кости все целые. Шрамики останутся, куда ж без них, но тоненькие, почти незаметно будет.
- За что? - просипела я, и слёзы навернулись на глаза.
- Известно, за что, - женщина погладила меня по голове, - так-то за то, что ты лорда покусала, но на самом деле - не верит она, что господин по доброте душевной взял тебя, сиротинку, в воспитанницы. Уверена она, что ты его бастард. Вот и злится, вот и вымещает на дитя невинном свою злобу и ревность.
Потом она обтёрла меня тёплыми влажными тряпками, намазала спину чем-то жутко вонючим, накормила, ловко перестелила подо мной простынь и даже укрыла по пояс колючим одеялом. Я воспринимала все эти действия сквозь пелену удовлетворённой сытости и вскоре просто уснула, не в силах далее что-то узнавать и размышлять.
Проснувшись в очередной раз, я почувствовала, что двигаться хоть и больновато, но вполне возможно - мазь оказалась пусть и вонючей, но действенной. Посетив туалет, я решила пока не ложиться на опостылевшую кровать, а рассмотреть себя, в имеющемся зеркале. Я уже поняла, что тот младенец, которого намеревался искать Адам - это я. Моя душа пришла когда-то в этот мир, но (как оказалось) не забыла прошлую жизнь, и лет мне здесь совсем немного. А сколько? Я задумалась, потом пришло осознание - мне почти пятнадцать. Но где это "здесь", и кто "я"? Я задумалась, застыв посреди комнаты, потом вздрогнула, очнувшись от своего ступора, и решительно потопала в зеркалу.
Из зеркала на меня смотрела невысокая девочка, которой я и тринадцати бы не дала, уж больно я/она худенькая и замученная какая-то. Тоненькие косточки, грудка только намечается, хотя личико миленькое и волосы длинные, красивые. Правда, сейчас они подобраны и заколоты на макушке, видимо, чтобы не тревожить спину. Глаза и волосы оказались в одной цветовой гамме - волосы каштановые, а глаза карие. И то и другое с золотистыми проблесками. Только волосы насыщенного цвета и золотистые пряди в них тонки, но часты, а глаза светлые и прозрачные с золотистыми точечками. Брови и ресницы тёмно-каштановые, с красивым блеском. На мой взгляд, смотрится всё это необычно, но довольно интересно. Кожа чистая, но какая-то бледная - явно недокормлен ребёнок. А так, в общем, тельце стройное, узкокостное, пальчики тонкие, длинные, с совершенно неухоженой шершавой кожей. Я открыла рот, чтобы проверить состояние своих зубов - все на месте, кариеса не наблюдается. Потом растянула рот в широкой улыбке - зубки белые и почти все ровные, кроме одного, чуток кривенького, но он нисколько не портит улыбку, наоборот, придаёт какую-то милую пикантность. Губы нежно-розовые, тонкие, чётко обрисованные, будто косметическим карандашом обведены, а верхняя ещё и выгнута, как лук Амура. Понятно почему госпожа бесится - судя по моей внешности, мать должна быть красоткой.
Ладно, это всё хорошо, но надо и на страшное взглянуть. Я повернулась боком и вывернула голову, чтобы рассмотреть свою многострадальную спину. Это был сплошной кошмар - на спине не было живого места, она вся была исполосована вдоль и поперёк. Воистину - мастер работал. Каждый из двадцати ударов чётко просматривался на моей худенькой спинке. Тёмно-багровые следы, с лопнувшей кожей и капельками крови, застывшими на краях рубцов, смотрелись, как результат работы настоящего маньяка. Я зажмурилась. Боже! Где я? Где могут так избить девочку-подростка? На коже виднелись желтоватые жирные следы мази, и я сообразила, что, очевидно, она обладает, кроме заживляющего, ещё и обезболивающим эффектом, потому что с такими ранами двигаться было бы невозможно много дней.
Осторожно опустившись на кровать, я бочком пристроилась на довольно жёстком тюфяке (на матрац эта штука никак не тянула) и постаралась кое-как укрыться, пахнущим затхлостью одеялом. Хм! А почему я без одежды? То есть вообще без одежды - нигде в округе не видно даже захудалой рубашонки. Я, по-стариковски кряхтя, опять слезла с кровати и медленно подошла к шкафу. Шкаф был девственно пуст. "Они что, голой меня заставляют ходить?" - с ужасом подумала я. Потом поняла - это было частью наказания. У меня забрали всю одежду, чтобы я не смела выходить из своей комнатушки. Я почувствовала захлёстывающий стыд, когда вспомнила, как экономка высокомерно велела Того стащить с меня юбку, панталоны и обрывки старенькой нижней сорочки. Ведь это именно он принёс меня в комнату после наказания - сама-то я идти не могла.
Нет! Остановись! Эти урывки из обрывков, всплывающие в памяти, только осложняют дело. Надо постараться вспомнить себя, свою жизнь здесь более упорядочено. Сразу всё упомнить, конечно, вряд ли получится, но попробовать стоит.
Итак, с какого возраста я себя помню? Я постаралась успокоиться и, закрыв глаза, принялась глубоко дышать. Первое воспоминание относилось ко времени, когда мне было года четыре, впрочем, может и поменьше. Я вспомнила вкус собственных солёных слёз и сладкой горячей каши, с которой они смешивались. А эту кашу я ела где? Наверное, на кухне, потому что там была крепкая полная женщина с большим черпаком. Она что-то мешала в огромном чане (или мне он казался таковым) и весело приговаривала: "Ешь, малышка. Подумаешь, запретили кушать с детьми господина, ничего - здесь вкуснее!" При слове "господин" внутри у меня что-то дрогнуло, и я ощутила восторг и страх одновременно. Стоп! Так дело не пойдёт. Кто такой этот господин? Надо вспомнить. Перед моим мысленным взором возник образ - ну кто бы сомневался! Адам!
Господина я боготворила. Он оказался центром моего здешнего мироздания - его нахмуренных бровей и недовольства я ужасно боялась, а его улыбка и лёгкий одобрительный кивок возносили меня к небесам. И это было не просто уважение к учителю или любовь к отцу. Это было, до сих пор мне совершенно незнакомое, чувство какого-то, почти болезненного, экстатического почитания.
Как? Как он смог этого добиться? Понимание и воспоминания пришли сразу. Вот я совсем кроха и господин ласково расспрашивает меня о птичке и бабочке, которых я видела в саду и в моём сердечке бьётся любовь к этом красивому и очень важному человеку, ведь никто-никто вокруг не хвалит меня, не прикасается с лаской, не хочет меня слушать. И только он один и слушает, и гладит, и даже берёт на руки. И ещё, где-то в глубине души живёт огонёк надежды - а вдруг это правда, что господин мой отец? Я же слышала о чём шепчутся горничные на кухне. Когда мне было семь, я осмелилась задать ему этот вопрос. Конечно, итогом стало наказание - тогда я впервые попала на колоду и получила три плети. Господин разгневался и велел даже не помышлять о том, что он может оказаться моим отцом.
Ну, хорошо, я - воспитанница, не прислуга, меня не заставляют работать по дому, но что я тут делаю? Ответ - ничего. Я хожу в храм, там я должна молиться за господина, госпожу, их детей. Я должна обслуживать себя сама - постирать, прибраться в комнате, что-то заштопать. Я хожу гулять или играть с дочерью господина, когда ей становится скучно. Когда приезжают гости, мне приносят симпатичное платье, причёсывают и отправляют поздороваться. Я присутствую в гостиной вместе с детьми господина, ровно столько времени, сколько и они. Если гости приезжают со своими детьми, то я должна развлекать их вместе с детьми господина. Правда, развлечения эти заканчиваются для меня либо трёпкой, либо полным равнодушием со стороны других детей.
Я довольно быстро поняла, что эти дети никогда не примут меня в свою компанию. Да я никогда и не смогла бы играть в их игры, ведь они все были магами, пусть и маленькими. Поэтому, мне либо отводилась роль жертвы, которую загоняли, пользуясь магическими методами, либо меня использовали, как учебное пособие, на котором отрабатывались разные заклинания и артефакты, либо меня просто игнорировали. За полученные трёпки, меня наказывали, потому что часто страдало новое платье, тогда меня лишали одежды, и я долго сидела в своей комнате. А ещё у меня имелась главная работа - я должна была изучать хронику Дома и пересказывать её господину, когда тот спросит.
Ага! Значит читать я умею. Я вспомнила библиотеку и ровный ряд тёмно-бордовых томов хроники, которые я, кажется, уже выучила наизусть к своим пятнадцати годам. А почему я больше ничего не читала, кроме этой проклятой хроники? Понятно. Господин запретил.
Он вообще выстроил вокруг меня зону отчуждения - все решения по мне принимал лично он. Даже самые мелкие, вроде запрета на использование душистого жидкого мыла для мытья волос. Я помню, как расстроилась по этому поводу и тихонько плакала на кухне. Волосы его дочери после купания благоухали жасмином и мне тоже очень хотелось, чтобы и мои волосы вкусно пахли. Пусть бы и не таким роскошным запахом, но и не простым вонючим мылом. Тогда меня утешила наша повариха Магда - она подмигнула и сказала, что научит меня собирать один весенний цветок, правильно его сушить и заваривать для полоскания. А потом пусть хозяйская дочка обзавидуется тому, какие душистые, пышные и густые волосы у меня станут.
Адам жёстко определил мой круг общения, виды занятий и уровень образования. Играть с детьми из деревни мне было запрещено, так как мог пострадать престиж Дома, про общение с прислугой и речи не было. До самого последнего уборщика было доведено, что воспитанница господина, хотя и стоит по статусу ниже его детей, но внимания ей господин уделяет много и содержит в разумной строгости, поэтому всем рекомендовалось поддерживать соответствующую дистанцию. Лучшими занятиями считались: молитва и чтение хроник. А с образованием вообще всё просто - чтению обучили, основы этикета вдолбили, вот и ладно. Да я писать и считать научилась только тогда, когда дочь господина приступила к получению начального образования и стала иногда звать меня на свои занятия, потому что ей было скучно одной.
Адам стал моим идолом, непререкаемым авторитетом, тем кто по праву определяет и вершит, тем кто знает лучше и никогда не ошибается, и это было для меня таким же обычным и нормальным явлением, как восход светила. Я считала естественным даже то, что кормили меня тем, что лично определил господин - ведь так он заботится обо мне и хочет, чтобы я была хорошей.
Я знала, конечно, что даже дворовым детям горничные просто так совали в карманы вкусняшки, а деревенские детишки получали от подвыпивших мужичков, возвращающихся с ярмарки, медовые пряники и сливочные конфетки. Но знала также, что это всё не для меня. Как объяснил когда-то господин - я могу стать плохой, если буду делать то, что он не разрешил.
Нет, меня, конечно, не морили голодом, но что-то вкусное, желанное, типа сочного красного яблока, конфеты или. одуряюще пахнущего, кусочка балыка, мог мне дать только господин. Например, сладкую булочку я могла получить лишь в качестве поощрения за хороший пересказ раздела хроники. И эта булочка, сопровождённая лёгкой поощрительной улыбкой, была для меня высшей наградой. Господин дрессировал меня, как собачку, завязывая только на себя мои положительные эмоции, с младенчества стимулируя этот посыл, вкусной пищей и прикосновениями. Ведь ласково прикоснуться, и вообще, эмоционально положительно прикоснуться ко мне, мог только он. Разумеется, полностью меня изолировать у него не получалось, но Адам всё сделал для того, чтобы прикосновения других людей были для меня сопряжены либо с болью, либо с холодным равнодушием.
Боже! Я, кажется, его ненавижу!
С моей едой было вообще интересно. В те дни, когда герцог находился в родовом гнезде, ему приносили на утверждение меню малого Дома, состоящее из меню господ, прислуги, охраны, наёмных работников с производств поместья и ... меня. Внимательно просматривалось лишь моё - я неоднократно это видела сама, и даже когда-то гордилась этим фактом, дурочка маленькая. Господин тщательно следил, чтобы мне не перепадало вкусностей - он даже сливки исключал из моего рациона. А вот дальше, меню попадало к госпоже и правилось уже ею. Например, молочная каша с маслом, после её исправлений, приобретала вид овсянки на воде, из супа или жаркого исчезало мясо и так далее. Экономка, преданная госпоже как собака, ревностно следила, чтобы все её пожелания исполнялись в точности. Разумеется, что никто (включая меня), никогда не говорил господину об этих маленьких усовершенствованиях, а сам он не интересовался тем, что на самом деле ест его воспитанница. Я задумалась: "Неужели целая герцогиня опускалась до того, чтобы лишать ребёнка полноценной еды? Пусть без вкусностей, но полноценной. А какова же тогда её собственная жизнь? Что она в ней контролирует?"
Детей господина я отнюдь не боготворила, так же как и его жену. Я вообще их всех считала недостойными его "идеальности". Но надо сказать, что детей (двух мальчиков и одну девочку), я считала, в какой-то мере, его продолжением. Но к моему огорчению, никто из них не дотягивал до моего "бога", по, так сказать, морально-этическим качествам. Никто из них не был столь же умён, благороден, сдержан, милостив и добр. О, он мог быть грозен, мой господин, но всегда справедлив. А я частенько вздыхала по поводу его жены и детей. "Дурная кровь", - приговаривала я про себя с интонациями нашей поварихи. Я не понимала, что означают эти слова, но произносила их Магда всегда в отношении жены господина. Правда говорила она это только тогда, когда никто не мог её услышать - исключая меня, разумеется. Почему исключая меня? Да потому что люди меня не замечали, если я этого не хотела. А я часто этого не хотела, особенно в холода, когда часами сидела незамеченной - в тепле у Магды на кухне, так как в моей комнате в это время было особенно сыро и стыло.
Должна сказать, что какой-то инстинкт самосохранения у меня всё же имелся, если в присутствии господ я никогда не пользовалась своим умением становиться незаметной. И даже когда господские дети и их гости лупили или травили меня как белую ворону, я всё равно ни разу не воспользовалась своим умением. Почему-то я решила сохранить хоть что-то только для себя. Я никак не объясняла себе этот факт, я об этом просто не думала, загоняя своё умение в неведомые дали сознания. А ведь где-то раз в месяц или в два, мой "бог" устраивал мне настоящие исповеди, на которых я выставляла на его суд не только свои поступки, но и мысли, и желания, и мечты. И даже бывала порой наказана за желания или поощрена за мечты, но ни разу я не проговорилась о своём умении. Я вспомнила первое наказание за желание, вернее, за нежелание - мне было лет восемь, когда на "исповеди" я призналась, что не хочу присутствовать на завтраках леди Адалины - дочери господина. Она на два года младше меня, ей тогда было шесть, и она хотела, чтобы я развлекала её разговорами, пока она завтракала, рассказывая о проделках котят с хозяйственного двора. Мне было не трудно, да и котята были забавными, но вот десерты, которыми она меня дразнила - это было обидно. Господин тогда строго сказал, что я должна понимать, что такое честь служить роду, а Адалина член рода и если мне не нравится исполнять её просьбу, значит я плохо понимаю своё служение. В наказание у меня забрали одежду на три дня, зато после, Адалина уже больше не звала меня на свои завтраки.
Что ж, если к действиям, которые Адам совершал над моим умирающим телом, там - на Земле, добавить воспоминания о его беседе с доктором, плюс здешние впечатления о детских "шалостях" - можно сделать вывод - в этом мире есть магия. И может быть моё умение становиться незаметной, тоже - часть местной магии. Это надо бы как-то проверить, ведь умение незаметности постепенно, по мере того, как я подрастала, перешло в дар невидимости. Я совершенно случайно обнаружила этот факт, когда забывшись пришла под незаметностью в свою комнату и ... не обнаружила себя в зеркале. Сначала я жутко перепугалась, но потом освоилась и даже научилась бесшумно не только ходить, но и бегать.
И вдруг я вспомнила - доктор! Я же здесь его видела - он приезжал по приглашению Адама, как раз затем, чтобы проверить меня на магический потенциал. Меня тогда позвали в кабинет господина и приказали положить руки на чёрную каменную доску и подумать сначала о чём-то хорошем, а потом о чём-то плохом. Зелёный шарик, установленный в углублении перед моими руками, послушно прокатился сначала в одну, потом в другую сторону, но больше ничего не произошло. Меня похвалили и отослали из кабинета, но краем уха я услышала заключение, произнесённое доктором под облегчённый вздох господина: "Успокойся, Адам, у девочки нулевой потенциал. Её уровень полностью совпадает с фоном окружающей среды, это даже меньше, чем у простого селянина". Странно, но ведь откуда-то моё умение взялось? С этим тоже надо будет разбираться.
Надо сказать, что во все эти дни, когда вспоминались основные вехи моей жизни в поместье, я чувствовала себя несколько необычно. Моё состояние можно отдалённо сравнить с тем, что испытываешь видя себя на видео - ведь ты знаешь, что это ты, помнишь свои мысли и чувства, но тебя не покидает ощущение какой-то чуждости наблюдаемого объекта. Нет, всё равно не то, не могу выразить словами. Ну, может быть так - ты крепко спишь и снов не видишь, а твоё собственное тело что-то в это время делает, а неспящая частичка твоей души с кем-то общается, кого-то любит, кого-то ненавидит. И вот ты просыпаешься, частичка души, подпрыгивая на ходу, бежит к тебе в объятья, а ты хватаешься за голову: "Что ты тут натворила, неразумное дитя!?"
Впрочем, мне стало много лучше и в физическом, и в душевном смысле - я уже не проваливаюсь в беспамятство или в сон каждые несколько часов. Полагаю, что эти провалы были связаны не только с ранами на теле, но и с тем, что в жёстко выстроенном, линейном сознании подростка проснулась взрослая душа. И вот теперь я наконец разрешила себе вспомнить причину своего жестокого наказания и всё, что ему предшествовало.
Это был обычный день - то есть я проснулась, позавтракала у Магды на кухне и пошла в домашний храм для ежеутренней молитвы во славу рода господина, потом я планировала пойти в купальню, а после устроить постирушки. Много времени эти дела не должны были занять, а значит, я могла бы пойти в библиотеку, чтобы повторить генеалогическое древо рода. После храма я заскочила в свою комнату и, взяв приготовленные тючки с чистой и грязной одеждой, пошла в купальню. Я знала, что в это время там никого не должно быть - все на работе. Искупавшись, я устроилась на лавочке под деревом, где любила сидеть пока сохли волосы, и вот тут-то меня и нашёл лорд Марек - второй, младший сын господина. Ему уже пятнадцать (он на несколько месяцев старше меня), только если я выгляжу младше своего возраста, то лорд Марек вполне соответствует своим годам. Я вспомнила как выглядит этот Марек - вполне себе развитый подросток: широкоплечий, длинноногий, самоуверенный. Можно даже сказать, красивый - черноволосый, как отец и сероглазый, как мать. Я поняла, что он очень похож на своего старшего брата - Арнэ, только тому уже скоро двадцать и он учится в столичном университете, поэтому в поместье бывает редко.
Марек молча смотрел на меня, скорчив презрительную рожицу. Я тоже молчала - я ведь совсем не хотела нарваться на трёпку. Да и по этикету положено, что старший по положению должен первым начать беседу. Хотя надо сказать, что в последний год Марек меня не трогал - он на меня просто не обращал внимания. Наконец, он многозначительно произнёс:
- Вчера в городском доме кое-что было. Отец даже Арнэ из университета порталом привёл. Про тебя говорили, - он выразительно выгнул бровь, явно подражая отцу и старшему брату. - я от любопытства приоткрыла рот. Марек заметил мою реакцию и надменно подбоченился: - Ну что, шлюхино отродье, радуйся, отец принял решение - ты остаёшься в Доме.
Я обиженно хлопнула ресницами:
- Почему ты так меня называешь? - отчего-то его злые обзывательства задели меня, хотя я давно уже научилась не обращать внимания на оскорбления, которые он старался мне нанести.
- Мама так тебя называет, - пояснил Марек.
- Но это ведь неправда!
- Какая разница, - он пожал плечами, - даже если ты не шлюхино отродье, то станешь шлюхой Дома.
- Как это?
- Мама так сказала. Она с отцом жутко поссорилась из-за его решения. Ведь через год тебе будет шестнадцать, и ты выйдешь из статуса воспитанницы, а значит - должна будешь отправиться вон. Мама на это очень рассчитывала, - Марек помолчал. - Но отец почему-то не хочет тебя отпускать, поэтому он сказал, что ты должна понести от кого-либо из членов рода, тогда ты навсегда останешься при Доме, как и твой ублюдок. Это называется "зависимый". Я потом прочитал про это в законах Дома - это очень старый закон. Когда ублюдок родится, его объявят бастардом Дома, а тебя зависимой, - он хохотнул. - Ты станешь никем, но зато никогда не покинешь Дом.
Я оторопела:
- Ты, ты хочешь сказать, что я должна...
- Вот именно! - перебил он меня. - Ты должна будешь молча раздвигать ноги, чтобы выполнить пожелание главы Дома. Отец сказал Арнэ, что это он должен заделать тебе ребёнка. А Арнэ ответил, что ещё не хватало, чтобы его использовали, как любителя малолеток, и что он не намерен оказывать отцу такую услугу. И если ему так надо, то пусть сам этим и занимается. Видишь, Арнэ отказался, отец никак не может, - Марек на секунду задумался, - во всяком случае, до твоих шестнадцати - он ведь твой воспитатель, записанный в храме. Остаюсь только я.
Я вспомнила, как шептались горничные, что госпожа уже отправила Лигу обслуживать покои лорда. А про Лигу все знают, что она запросто с мужчинами обходится.
- Неправда, - тихо сказала я. - Господин не мог такое решить.
- Ещё как мог! Так что я решил приступить к твоему обучению уже сейчас. В постель ты, конечно, пока не годишься, - он окинул меня скептическим взглядом, - но кое-что ты можешь уже сейчас.
Мне очень хотелось плакать от непонятного разочарования. Но в то же время, я не поверила этому мерзкому мальчишке - не мог господин такое говорить и приказывать сыновьям. Вдруг голос Марека сделался вкрадчивым и мягким, совсем как у его отца, когда тот расспрашивает меня о моих мечтах и желаниях.
- А вот скажи-ка мне, Кати, ты леденцы любишь? - такая резкая смена темы совершенно меня ошарашила.
- Да, люблю, - растерянно ответила я, - только я их пробовала всего два раза.
Он умилённо погладил меня по голове:
- Очень хорошо! Я дам тебе леденец, только если ты сделаешь кое-что для меня.
Я с подозрением уставилась на Марека:
- Что ты хочешь?
- Ты пососёшь одну штучку, как леденец, а потом я дам тебе настоящий.
- Какую штучку?
Он ухмыльнулся и потянул меня за руку:
- Пойдём в грот, там и покажу.
В садовом гроте Марек зачем-то стал расстёгивать свои штаны, а я, почуяв что-то неладное, попыталась убежать. Он схватил меня и притиснув к стене, прошипел:
- Сиди тихо! Будешь послушной и станешь получать свои леденцы, хоть два раза в день.
Я молча, но отчаянно вырывалась, тогда он прижал меня к стене одной рукой, а другой продолжил возиться со штанами. Я каким-то образом извернулась и изо всей силы укусила его за руку. Он заорал, а я убежала к себе в комнату, где и просидела трясясь, пока ко мне не ворвалась взбешённая госпожа. Она кричала, что я, то самое, шлюхино отродье, покалечила её мальчика, и теперь должна заплатить за свой проступок.
Адам появился в поместье к вечеру того же дня, видимо отложив все свои важные дела по управлению провинцией. Где-то за час до ужина им был назначен суд Дома, так как было совершено нападение на члена рода. Семью, главного управляющего, начальника охраны, экономку и меня собрали в малом совещательном зале в крыле господина. Герцог сидел в большом кресле, стоящем на небольшом возвышении у торцовой стены зала, вытянув длинные ноги и утомлённо взирая на присутствующих. Нас с Мареком поставили перед ним, а остальные расселись на стульях, поставленных вдоль стены, и лишь герцогиня, нервно стиснув руки, стояла у окна, повернувшись спиной ко всем присутствующим. После объявления герцогом, что суд начат, она резко обернулась и сказала, что требует примерно наказать мерзавку, которая нанесла физический вред её сыну. Потом Адам принялся расспрашивать Марека, а уж потом обратился ко мне в вопросом о том, что я могу сказать в своё оправдание.
Ещё до приезда господина, ко мне в комнату прокрался Марек и злобно-испугано прошипел, чтобы я не придумала пересказать отцу или кому бы то ни было наш разговор у дерева, потому что решение отца оставить меня при Доме он подслушал. И если об этом решении станет известно посторонним, до того как герцог сам решит его объявить, то ему, Мареку, придётся плохо, после чего он меня просто убьёт или продаст в рабство людям пустыни. Не сказать, чтобы я сильно впечатлилась его речами, но подумала, что нехорошо выставлять на всеобщее обозрение явную ложь Марека о том, что господин якобы приказал заделать мне ребёнка. Ведь это уронит престиж Дома в глазах служащих и членов семьи, а честь и престиж Дома это то, о чём мы с господином должны заботиться всегда.
На суде я рассказала правду, но только начиная с предложения Марека о леденцах, а Марек лгал, что я сама на него набросилась. Я верила, что господин заступится за меня, ведь я ничего плохого не делала. Но он рассудил по другому - Мареку было сказано, что если он уже такой взрослый, то кадетский корпус ждёт его через два дня. А мне за покушение было предписано получить пять кровавых плетей и декаду сидения в комнате. Я ужасно испугалась, услышав про кровавые плети. Конечно, бывало, что меня наказывали плетьми, но никогда ещё господин не приказывал пороть меня до крови. Госпожа кричала, падала в обморок, но господин остался непоколебим, и Марек уже, очевидно, уехал. Меня же утром следующего дня повели на наказание, и госпожа лично присутствовала при этом.
"Хм, хм, хм! Понятно", - сказала я своим воспоминаниям. Вряд ли Марек соврал - пацану не выдумать такое. Придумать, как воспользоваться ситуацией для удовлетворения своей подростковой гиперсексуальности - да. Но выстроить комбинацию, подняв старые законы рода о зависимых? Нет. Вывод - отпускать меня Адам не намерен ни под каким видом. Если надо - он меня запрёт, и сам изнасилует, и будет делать это до тех пор, пока я не забеременею. А после, на совершенно законных основаниях (если верить Мареку) припишет к роду, как зависимую, и всё - приплыли помидорчики.
Опыт неудавшегося расставания с Адамом у меня имеется. Я прекрасно помню, как там, на Земле, он отравил меня, не дав уйти. Ну да ладно, у меня есть целый год, чтобы что-то придумать и хоть немного узнать мир за границами поместья, пусть и из книг. Сегодня-то я вообще ничего не знаю.
Через несколько дней, в течение которых я мучительно искала выход и верстала планы, женщина, которая за мной ухаживала (это оказалась Сона - сердобольная посудомойка с Магдиной кухни) принесла мои тряпочки, изъятые ранее экономкой, и импровизированные бинты, из старых выношенных простыней. Она сказала, что мне уже можно выходить, и что они - Магда и Сона ждут меня на кухне, чтобы вместе пообедать. Сона помогла мне нанести свежую мазь и забинтоваться, потому как подвергать раны трению одеждой было опасно. Я была очень благодарна этим добрым женщинам - без них моя жизнь в поместье была бы совсем уж беспросветной. Я это понимала очень хорошо, особенно глядя на ситуацию с высоты своего прошлого возраста и опыта.
Итак, срок моего заключения окончен, спина поджила настолько, что я могла почти без боязни надеть сорочку и блузку на свою забинтованную тушку, только двигалась я ещё очень сковано.
Медленным, очень медленным был путь из моего скворечника на кухню. С одной стороны, я боялась как-нибудь задеть спину или неловко наткнуться на кого-то. С другой стороны, что-то неладное было у меня с лёгкими - я задыхалась при малейшем усилии. Как бы мне внутренние органы не повредили этой поркой. Дверь на кухню я открыла бледная, в мелких бисеринках пота и задыхающаяся. Магда и Сона, увидев такое дело, всполошились и чуть ли не на руках донесли меня до высокой и широкой лавки, куда и уложили на бочок, подложив под голову свёрнутые полотенца, наказав не шевелиться. Магда скомандовала кухонному мальчишке сбегать в деревню за травницей - за неимением в поместье лекаря, та пользовала всех его обитателей, кроме хозяев, естественно. Пока ждали, женщины напоили меня пряным куриным бульоном, попутно рассказав о новостях. Оказалось, что господин с госпожой так и не помирились, в результате чего она забрала дочь и уехала на воды. Сам же господин перебрался в городской дом, а к настоящему времени и вовсе должен был уехать сначала в столицу, а потом в соседнее королевство, потому как наш король повелел господину возглавить миссию по сватовству тамошней принцессы за нашего принца. Мне было немножко смешно слушать про эти иномирные реалии - какие-то короли, принцы, сватовство. Марек, действительно, отбыл в кадетский корпус, и теперь его можно не ждать до следующего лета, когда у первокурсников будут вакации. Меня лично, эти новости только радовали - они означали, что я смогу достаточно свободно распоряжаться своим временем, но тут меня ждал небольшой облом. Оказалось, что господин не забыл о своей воспитаннице и дал распоряжение нашему жрецу о проведении воспитательной работы. Лучше бы эта сволочь, пригласила нормального целителя, а то ведь выяснилось, что даже мазь передал Соне, поровший меня Того. И вот теперь, по милости его милости, я должна молиться в храме не один раз в день, а три, и не только о Доме, но и молить Создателя о своём раскаянии, так как посмела поднять руку (хы, вообще-то - зубы) на лорда рода. И вот это было уже не очень хорошо, и я уже почти расстроилась, когда вспомнила, что молитвы в здешних храмах дело сугубо личное и проходят молитвенные бдения в отдельных каморках, за закрытой дверью. А в каморке и свет есть, и скамеечка, и тепло там - читай себе не хочу.
К моменту появления травницы я уже почти оклемалась и смогла сесть на своей лавке. Еды мне пока не давали, а на мои жалобные взгляды женщины твёрдо заявили, что сначала пусть Агна (травница) разрешит, а потом уж они меня накормят от пуза. На моё счастье, вредной экономики сегодня в поместье не было - она отбыла на ярмарку за покупками, а значит никто не мог уничтожать меня презрительными взглядами и выгонять из кухни. Я довольно щурилась, отогревая косточки и уже почти болтала ногами в воздухе, невзирая на голодное пение желудка, когда как вихрь ворвалась Агна. Вопреки моим представлениям о знахарках и травницах, это была вовсе не старушка, а молодая, симпатичная женщина лет тридцати, с широкими размашистыми движениями, командным голосом и явно решительным характером. Она подробнейшим образом расспросила меня и женщин о том, что со мной случилось. Разбинтовала, простучала, прослушала, осмотрела, как заправский терапевт и вынесла вердикт - вялотекущее воспаление лёгких, со смазанными признаками. Она объяснила, что сначала удары немного повредили что-то в лёгких, а потом холод и отсутствие движения, довершили процесс заболевания. Агна деловито намазала и забинтовала меня, выдала женщинам травяные сборы и подробно рассказала что и как принимать. Дополнительно она вручила мне баночку с мазью, сообщив, что теперь, когда первое заживление прошло, пора пользоваться ею, чтобы не осталось на спине грубых рубцов. Но потом покачала головой и сказала, что ей очень не нравятся мои рубцы, как-то не так они выглядят. Вздохнув, она подтвердила моё мнение, что тут нужен настоящий целитель. А ещё она объявила, что если меня не начнут нормально кормить, то я не только не вылечусь, но и приобрету заболевание крови. В общем, расписав ещё и моё будущее меню, она хлопнулась на стул и принялась пить чай с пирогами, попутно сплетничая о знакомых и незнакомых мне людях. Меня же усадили есть густую мясную похлёбку со свежим, ещё тёплым хлебом и велели не мешать.
Я наслаждалась каждой ложкой еды, каждым мгновением покоя среди тепла и этих женщин, как вдруг услышала, что Магда рассказывает Агне историю отбытия госпожи на воды:
- И вот, значит, выходит она, такая - в узких штанах, на каблучищах, в шляпке котелком, на шее белый шёлковый шарф - длинный-предлинный. И говорит, значит, маленькой госпоже: "Быстро на заднее сиденье!" И сама прыг в мобиль и фы-ыр-р - только пыль столбом по дороге.
Я невольно вмешалась:
- Магда, куда села госпожа?
- Ах, ты ж, любопытная! Ну да, ты же не знаешь - господин-то хотел ведь помириться с госпожой и подарил ей мобиль. Это аппарата такая, без лошадей ездит, на магическом движителе, вот! - Магда воздела вверх указательный палец.
- А красивый он, мобиль? - снова встряла я.
- Очень! Весь черный, сверкает только ручки на дверцах серебристые, да эти, как их, фары светлые. А ещё, у него крыша складная, шкурка на той крыше такая лаковая вся. Я тут на кухне кормила кучера мобильского, что пригнал аппарату сюда, в поместье, так он мне и показал, как крыша складывается.
"Опачки! - задумалась я. - А ведь здесь далеко не отсталость дикая, матушка моя, похоже здесь по земному счёту уже, почитай, двадцатый век, ну или вторая половина девятнадцатого, хотя всё относительно, конечно". Я погрузилась в размышления о том, что возможно уклад жизни поместья является традиционным, как это принято у аристократов. Однако, где-то наверняка есть и другая жизнь - где есть фабрики и заводы, офисы и города, где есть технический, ой, ну пусть будет - магический, прогресс. Надо как-то узнавать о положении женщин в этом мире. Ведь если есть прогресс, то его следствием обязательно должно стать расширение прав женщин и некоторая свобода действие для них. Этот процесс неизбежен, так как прогресс всегда связан с нехваткой рабочих рук и тут уж не до мужского шовинизма, когда прибыли недополучаются.
Перед уходом Агна ещё раз осмотрела меня и разрешила не лежать в кровати, а только беречься от сквозняков, не переохлаждаться и каждый час принимать её снадобья. А взглянув на мою спину, она покачала головой и пробормотала, что такая жестокость в наше время возможна только по отношению к членам Дома, где действуют свои, родовые законы. И если бы я не была официальной воспитанницей, то есть временным членом Дома, она, Агна, тут же бы сообщила об издевательствах над ребенком в ближайшее управление порядка. Эти слова ещё больше укрепили меня в мысли о том, что мне надо срочно изучать местное законодательство.
Наверное, этот год был для меня самым счастливым за всё время жизни в поместье Адама. Я перестала походить на забитую мышку, немного отъелась и сильно подросла. И это несмотря на то, что я очень серьёзно занялась самообразованием. Я работала по десять-одиннадцать часов в сутки, при этом жёстко следя за расписанием трапез и обязательных прогулок, на сон отводилось не менее семи часов. Мой организм легко воспринял такой режим, благодарно принимая и учёбу, и отдых, и еду. Я много узнала об истории, географии, экономике, магии этого мира. Я старательно изучала право королевства, попутно захватывая законодательство ближайших соседей. Адам не отменил (забыл, наверное) доставку прессы в поместье, и я активно вникала в текущие новости. Я узнала, что носители магии, даже с самым минимальным уровнем дара регистрировались в городских или окружных управах, а там уже определялись - стоит ли учить данного индивида или пусть так живёт. Учёба была и на уровне профессионального образования, и на уровне высшего знания. Высшее знание давали университеты, профессиональное или специальное образование - школы магов или индивидуальные мастера. Высшее образование было платным и очень дорогим, за остальное тоже платили, но король или казна. Там какая-то непростая система, связанная с текущими потребностями государства. Естественно, что маг, получивший образование за счёт казны или короля, должен был за копейки отработать не менее пяти лет в их пользу. Но все считали это вполне справедливым.
Если бы у меня обнаружился магический дар, то у Адама не было бы выхода, всё же владетель провинции не может открыто нарушать законы королевства, так что он был бы обязан отправить меня учиться, а там - ищи ветра в поле. Однако, мне так не повезло. Поэтому я тщательно искала место, куда могла бы сбежать. И я нашла такое место. Даже не место, а целый край - Северная провинция королевства. Именно там билось маготехническое сердце страны. Именно там бешеными темпами росли производства и города, и постоянно требовались люди. Именно там девушка/женщина могла найти себе место для жизни - достойную работу и жилье. По крайней мере, так воспевала эту провинцию журналистка одной из центральных газет.
Итак, место определено. Теперь надо раздобыть свои документы и хоть немного денег. Я прекрасно осознавала, что я не маг и вскрыть по щелчку пальцев сейф в кабинете Адама я не смогу, но я как кошка за мышью следила за нашей экономкой. Она единственная имела доступ к сейфу, из которого брала деньги и на содержание поместья, и для отсылки членам семьи.
А между тем приближалось время, когда госпожа с дочерью должны возвратиться из своего длительного путешествия, а младший отпрыск приехать на вакации из кадетки. Да и сам господин должен был вскоре подъехать из своего заграничного вояжа. Конечно, никто меня об этом не оповещал, но о приближающихся хозяевах говорила суета в поместье - чистилась мебель, мылись окна, натирались полы. Матрацы, одеяла и подушки с хозяйских постелей вытаскивались на улицу, сушились и выбивались. В общем, творился трэш и угар. А для меня ад кромешный начнётся, когда господа и их дети соберутся в родных стенах. И тогда мне уже будет не выбраться отсюда. Адам костьми ляжет, но я забеременею от кого-нибудь из мужчин семьи, тем более, что за этот год я превратилась из ребёнка в молоденькую, очень симпатичную девушку. Разумеется, что вся эта ситуация очень меня тревожила. И наверное поэтому, впервые со времени осознания себя девочкой Кати, я, вместо чтения книг, искренне и страстно молилась в храме, прося помощи у Создателя этого мира. И может быть он услышал меня... или мне, тупо, повезло.
Экономка поместья происходила из обедневшей мелкой знати и была вполне симпатичной внешне - небольшого роста, довольно пухленькая, с большой грудью, но вовсе не толстушка. Казалось бы, с такими данными она должна быть милой и весёлой, однако она была особой амбициозной и надменной. Она относилась к тем немногим, что были особо приближены к хозяевам. Более того, она единственная из обслуги имела допуск в святая святых - в сейфовую комнату. Без сомнения, такое доверие на пустом месте не возникает, и поэтому я совершенно не удивилась, услышав сплетню о том, что в своё время она принесла кровную клятву пожизненного служения (по существу, рабства), но никого, в том числе и её, это не смущало. Я случайно выяснила механизм действие этой клятвы, когда искала, чем же мне грозит статус "зависимой". Человек, принёсший кровную клятву, получал жёсткую ментальную установку преданности, преодолеть которую не могла и смерть. То есть, даже некромант не смог бы ничего выудить у трупа нашей экономки. Такая клятва приносится в храме, в присутствии жреца-менталиста, который подтверждает добровольность отдачи крови и искренность согласия на принесение обета. Кстати, действие кровной клятвы похоже на то, что Адам собирался сотворить со мной. Только привязка "зависимых" делается не через ментал с залогом в виде крови, а через новорожденного ребёнка, которого ещё не представили Создателю в храме, и женскую кровь, проливаемую во время родов. То есть никакого храма, никакого жреца и никакого согласия для меня не предполагалось. В случае рождения бастарда, всё перечисленное этому Дому просто не требуется. А уж потом, со мной можно было бы делать всё что угодно, только обозначив, что это в интересах рода.
В отсутствие хозяев наша экономка обладала полнотой власти почти как главный управляющий, только в масштабах поместья, чем вовсю пользовалась, в меру своего разумения и наложенных клятвой ограничений. Судя по её поведению, разум и клятва оставляли ей не так уж много возможностей для самоутверждения. Да и перед кем она могла важничать? В сущности, только перед рядовыми обитателями поместья, посему свои походы в сейфовую комнату она обставляла как можно торжественнее. Понимание собственной статусности у неё было весьма своеобразным - она заставляла охрану торчать в холле того крыла дома, что занимал господин. А там в публичной части, кроме кабинета располагались - туалетная, курительная и оружейная комнаты, бильярдная и малый зал для совещаний. Охранники вечно ворчали, что нет смысла в их присутствии, потому что стоя в холле, они всё равно не видят и не слышат, что там творится у кабинета.
А выглядело всё это примерно так: на кухню прибегала её личная горничная, заполошно выкрикивая имя очередного дежурного лакея, которые всегда паслись у Магды. Дежурный лакей, солидно выслушав переданное указание, отправлялся в караулку к начальнику охраны, начальник охраны присылал срочный наряд. Именно поэтому я всегда заранее знала, когда она отправится в кабинет господина.
В один из вечеров, когда экономка опять устроила шоу с охраной, я, как обычно, сделавшись для всех невидимкой, отправилась за ней. Я делала так уже много раз и каждый раз наблюдала, как она чётко осуществляет все положенные процедуры по открытию и закрытию сейфовой комнаты. Я давно выучила все её действия и даже научилась разделять их на магические и механические. Нет, я не вижу и не ощущаю магию, просто экономка, при некоторых жестах очень напрягалась, вплоть до пота, выступающего на лбу. Я сообразила, что должно быть, у этой женщины маленький уровень дара, и ей, наверное, довольно тяжело совершать сложные магические манипуляции, поэтому при некоторых жестах она так напрягается. А значит, другие её движения связаны с механикой запорного устройства. Я же при всём желании не смогла бы повторить магическую составляющую процесса, просто потому что я не маг. Ну не чувствую я этого грёбаного потока и, соответственно, не могу им управлять. К тому же ключи от всех этих хитроумных замков, экономка носит с собой - украсть невозможно, я уже примеривалась. Это закрыть сейфовую комнату можно без ключей, а вот открыть только с ними.
В этот раз всё было как обычно, но только до определённого момента. Она уже запирала сейф, когда прибежал дворовый мальчишка и из коридора крикнул, что приехали госпожа с дочерью. Экономка подхватилась и побежала, не завершив процедуру на последнем этапе. Я, обливаясь потом, ждала, когда затихнут её шаги - а вдруг да решит проверить и вернётся? Не вернулась. Я мысленно одёрнула себя: "Успокойся! Сейчас всё зависит только от тебя".
Дальше всё было как по нотам - сейфовая дверь открылась медленно, солидно, но мягко и тихо. Я вошла туда и чуть не задохнулась от расстройства - где лежат мои документы, я не имела ни малейшего понятия, а комната оказалась весьма обширной. Кроме денег и ценностей там ещё присутствовала и куча разных бумаг. Я мысленно дала себе подзатыльник и приказала: "Думай". Мои рассуждения были просты - вряд ли Адам часто обращался к моим документам за последние шестнадцать лет. Скорее всего, он как положил их, так и не трогал - просто никчему было. С другой стороны, вряд ли мои бумаги лежат там же, где, например, находятся документы на недвижимость. Я быстро просмотрела верхние листы разных стопок на самых удобных полках - так, тут стопка с судебными решениями, тут, действительно, бумаги на недвижимость и тут на недвижимость, только одна стопка относится к столице, другая к провинции. Видимо, нужное мне место будет самым неудобным, пыльным и позаброшенным. Я медленно повернулась вокруг себя, обводя взглядом пространство. И вдруг меня будто что-то толкнуло к скромно притулившемуся в уголочке, пыльному железному ящику с ключом, торчащим в замочной скважине. Ключ со скрипом повернулся, и я осторожно подняла крышку - на дне ящика лежала одна-единственная папка без надписи. В папке находилась выписка из книги регистраций Управления города Сэона о том, что младенец женского пола был найден двадцать первого дня цикла гроз четыре тысячи двадцатого анно от явления Создателя. Таковая дата была признана датой рождения данного младенца, которому присвоено имя Кати, вместо имени рода дано названия города Сэон.
Итак, я, Кати Сэон, родилась двадцать первого июня четыре тысячи двадцатого года. Сегодня двадцать первое июня четыре тысячи тридцать шестого года. Сегодня мне исполнилось шестнадцать лет. "Благодарю тебя, Создатель, за помощь!" - мысленно помолилась я и быстро просмотрела остальные бумаги. Там, собственно, было только два документа - Соглашение о принятии на воспитание младенца Кати Сэон, заключенное между Управлением города Сэон и герцогом Адамом Сэтгорнийским, владетелем Восточного края, сроком действия до сегодняшней даты и выписка из Сэонского храма о регистрации Адама, как воспитателя, на тот же срок. Ещё там был маленький пакетик, в котором лежало красивое золотое колечко с необычным золотистым камнем, а к колечку прилагалась опись, гласящаяся, что кольцо было найдено вместе с младенцем, получившим имя Кати Сэон. Привет от мамочки, я так понимаю, ну что ж, с паршивой овцы... Кстати, один из пунктов Соглашения содержит указание, что воспитатель обязан выдать воспитуемой пятьдесят золотых в день окончания действия оного, как там написано - "на обзаведение". О чём, нужно составить расписку в трёх экземплярах, один из которых следует переслать в Управление города Сэон. М-да! Не густо. Усредненный доход городского жителя королевства, имеющего магическую квалификацию, примерно двадцать золотых за цикл - это в провинции и сорок в столице. Хотя эти цифры, как говорится, очень средние, а данных без доходов аристократов я не встречала. Наверное их не выпускают на всеобщее обозрение, чтобы и самим не пугаться народной нищеты и людей не пугать. Всё как у нас. В общем, сироте предложено обзавестись на полсотни, и ни в чём себе не отказывать. А с другой стороны, хоть что-то, и за то спасибо.
Что ж, сказано нужна расписка - сделаем. Я лихо уселась за стол Адама и быстро написала три одинаковых расписки, воспользовавшись его письменными принадлежностями. Канцелярии у него тут много, так что бумагу я выбирала тщательно - простенькую, не гербовую, как раз ту, на которой господин пишет записки экономке. Потом, почесав затылок, я порылась на этажерке для входной/выходной корреспонденции и обнаружила очень скромный рядовой конвертик (слава Создателю, до марок и других платных штук тут ещё не додумались). Старательно выведя на конверте адресата, я опять заскочила в сейфовую комнату, где один экземпляр расписки оставила Адаму - в той самой папке, в том самом ящике, который закрыла как было, и даже пыль не потревожила на крышке. Ещё один экземпляр оставлю себе, а в Сэон я отправлю бумажку сама, ибо незачем обременять бывшего воспитателя. Я честно отсчитала пятьдесят золотых, пяток из которых взяла серебром. "Жаль меди нет в сейфе герцога", - нервно хихикнула я. Ладно, надо выбираться. Я вышла из хранилища и прислушалась - вроде тихо, но в этом крыле всегда тихо - господин не любит шума. Я аккуратно притворила дверь сейфа и, затаив дыхание, довела до конца последнюю операцию по закрытию. Я была права в своих предположениях - магия на этом этапе не требовалась. Дверь сыто чавкнула и включилась защита.
Можно сказать, что из кабинета я выползала, как ужик - это счастье, что его можно открыть изнутри, а потом просто легонько захлопнуть дверь. Очень хотелось припустить бегом, но я себя остановила и проверила невидимость. Как? Просто - я ведь не отражаюсь в зеркалах в таком состоянии. И ведь очень правильно сделала, что заглянула в ближайшую отражающую поверхность, потому что бумаги были видны. Я в ужасе прижала их к животу и, по счастью, этого хватило - они исчезли из видимости.
Добравшись до своей комнаты, я сначала впала в эйфорию, потом поплакала - то ли от радости, то ли это страх выходил и только потом задумалась. Мне надо было уходить, причём нынешней же ночью. Выйти из поместья так, чтобы меня не заметили - это совсем не проблема - за пошедший год я тут всё разведала. У меня есть немного продуктов длительного хранения - сухари, полоски вяленого мяса, парочка кружков сырокопчёной колбасы, завёрнутой в вощёную бумагу, чтобы не пробивался запах, сушёные кусочки фруктов и фляга с водой. Всё это добро уложено в собственноручно сшитые холщовые мешочки. Я ведь, как хомяк стаскивала нужное к себе под кровать, воруя по чуть-чуть из продуктовых подвалов. Кое-какую одёжку я подсобрала, да я даже мешок вещевой стащила из кладовки, в которую скидывали всё, вышедшее из употребления, но негодное в переработку. Обычно тряпьё из этой кладовки доставалось деревенским и никакого учёта там не велось. В ней же я нашла плащ, зачарованный на непромокаемость (немножко прожжённый, но я совершенно незаметно заштопала эти дырочки) и старые ботинки Марека, оставшиеся от его недолгого увлечения походами. Расческу, пару кусков мыла, зубную щётку и порошок возьму свои. Блокнот для записей и несколько карандашей я позаимствовала из учебной комнаты хозяйской дочери - у неё их столько, что никто и никогда не обнаружит пропажи. Подробные карты провинций я нагло спёрла из библиотеки, тем более, что там их не по одному экземпляру. Обстоятельное описание дороги в город своей мечты под названием Терполь, я составила. В целях экономии монет и максимального сохранения скрытности передвижения, я планировала по полной программе воспользоваться своим даром и большую часть пути проделать зайцем.
Перед уходом надо было хорошенько почистить хвосты, поэтому я тщательно осмотрела комнату и туалет, перетрясла свою тощую постель и унесла всё, кроме простыни в кладовые, где уложила так, будто одеяло, тюфяк и подушку никто не трогал давным-давно. С простынкой я добежала до прачечной и сунула её в бак, где, как всегда по ночам, вываривались простыни охраны. Никто тут не обнаружит чужого - мои простыни были такими же грубыми и плотными - мы с охранниками получали их в одной каптёрке. Потом я старательно вымела и смыла в унитаз весь мусор, волоски и прочее, на чём можно организовать магический поиск, а щётку и совок вернула в закуток горничных. Свой старый тюфяк и подушку я ещё на прошлой неделе сожгла, ведь подушки хранят сны и мечты, и их может извлечь умелый маг, по крайней мере, так говорят книги о магии. С тех пор, я каждый вечер утаскиваю из тюфячной кладовой новый комплект, а каждое утро возвращаю - так мои сны не приживутся в других подушках. Из своей одежды я не оставила и тряпочки, тем более, что у меня её всего-то два комплекта. Я сильно вытянулась за последний год, и то, что я носила раньше экономка брезгливо повелела уничтожить, сказав, что этот мусор и на тряпки не годится. Я внимательно проследила за уничтожением - вся моя бывшая одежда пошла на изготовление туалетной бумаги. Ну, а так как экономка была не особо расположена меня баловать, комплектов одежды мне было куплено всего два - один носить, другой на сменку. Одёжка была крепкой, страшненькой, не маркой. И меня это устраивало полностью.
Что ж, вроде ничего меня тут больше не держит. Надо идти, потому что уже завтра я превращусь из кареты в тыкву и хорошо если госпожа герцогиня меня просто выгонит, а ведь может быть что-то и похуже. Не зря же она приехала точно в день окончания соглашения. Думаю, что и Адам поспешает - догадывается ведь, что от его супруги мне добра не будет.
Решительно встав, я переплела косу, потом оделась так, как тут, на востоке, принято одеваться в дорогу простым незамужним девушкам - длинная юбка, приталенная блузка на выпуск и платок на голову. На ноги я навернула портянки, из мягчайшей выношенной тряпки, и надела крепкие разношенные ботинки. Откинувшись на доски кровати, я весело изобразила велосипед, вспомнив, как охранники учили меня накручивать портянки ещё в те годы, когда мои ноги, как у любого ребёнка, могли за сезон увеличиться на размер или даже два. Хорошие мужики были - добрые. Они заметили, что в начале холодов экономка покупает мне ботики всегда на пару размеров больше, чем нужно, частенько забывая купить чулки, и пожалели соплюшку - помогли по-своему, по-мужски - научили полезному. Так что спасибо им огромное, ведь спасалась я тогда только дарёными портянками. Отодвинув воспоминания, я вскочила и потопала ногами, проверяя всё ли правильно сделано - мне же предстоит почти всю ночь идти до ближайшей почтовой станции. Конечно, можно было дойти до Сэтгорна - главного города провинции - он то всего в двух часах ходьбы, и ехать на север уже оттуда. Но уж больно душа у меня не лежала к такому варианту. В Сэтгорне всё принадлежит Адаму, и он легко может перекрыть движение почтовых карет хоть на сутки, хоть на неделю, поэтому мы уж лучше ножками поработаем.
Взяв со стола свои документы, я вознамерилась было засунуть их в мешок, но вспомнила, что почему-то их было видно в зеркале у меня в руках и не видно у живота, хотя с другими бумагами такого казуса не случалось. Повертев их в руках, и не обнаружив ничего особенного, я провела эксперимент - перейдя в режим невидимости, я взяла в одну руку блокнот, в другую свои бумаги и подошла к зеркалу. Всё точно - блокнота не видно, а документы видно. Вплотную придвинув документы к лампе, я обнаружила, что вокруг них вроде бы виднеется какое-то слабое сияние и решила, что это магия. Подумав ещё немного, я пришла к выводу, что это закономерно - документы-то важные, но если у моего живота они не видны, значит магия слабенькая. Я продолжила эксперимент - убрала бумаги в мешок и надела его на себя - мешка в зеркале было не видно. Значит магия действительно слабенькая и легко перекрывается тканью мешка. Хотя, что я знаю про этот мешок? Я повертела его в руках, понюхала и даже лизнула - мешок как мешок - потёртый, но ни одной дырочки или распоротого шва нет. Он таким и был, мне даже не пришлось его ремонтировать. Я опять задумалась, покачивая мешок за лямки, только вот нетяжёлый он совсем, а ведь я туда много чего напихала. Повспоминав фэнтезийные земные книжки, я пришла к выводу, что, может быть, мой мешок немножко зачарован на облегчение веса, а значит он сам магическая вещь и, наверное, перекрывает своей магией магию документов. Раздумывать дальше было некогда. Надев мешок на плечи, я снова покрутилась перед зеркалом, потом перешла в невидимость и ещё раз проверила - не торчит ли в воздухе ничейный мешок? Всё было в порядке. Я остановилась у порога и оглядела свой бывший приют - комната выглядела так, будто в ней много лет никто не жил. Закрыв за собой дверь в прошлое, я решительно шагнула в будущее.