Андрей Ильич, пенсионер со стажем, обитал последние пятнадцать лет в дачной резервации, как и большинство российских пенсионеров. Городскую квартиру они с женой отдали дочери. Весной - посевная, летом - грядки с парниками, осенью - грибы-ягоды, зимой - телевизор. Впрочем, неправда: телевизор-то как раз был межсезонный.
У них с женой, Галиной Юрьевной, было даже два телевизора. Один - для "Модного приговора", "Давай поженимся" и "Малахова". Второй - для футбола, политических программ ("этого лая собачьего!" как называла политические шоу Галина Алексеевна) и всяких там новостей. Утром супругов объединяла "Дурка" - так окрестила программу Елены Малышевой про здоровье строгая Галина Юрьевна.
Они ели кашу, пили растворимый кофе (недавно Малышева его снова разрешила), глотали утренние таблетки: эти до завтрака, эти после, и прислушивались к своим организмам, встревоженным малышевскими пророчествами.
- Надо пойти на кровь талон взять, - Андрей Ильич потянулся за аппаратом померить давление.
- А что тебе кровь покажет? Напрописывают только еще пять видов таблеток, всю пенсию на них ухнешь.
Неожиданно раздался звонок.
- Вы - Зимин? Андрей Ильич?
- Да, а с кем я...
- Меня зовут Елизавета Михайловна. Я из отдела кадров Мореходного училища. Вы ведь плавали долго электромехаником?
- Да, давно. Да.
- Мы ищем преподавателя электротехники. С опытом работы на судах. Вы не хотели бы у нас поработать? На полставки.
Андрей Ильич зачем-то встал с табуретки, прижался животом к подоконнику и погрузил свой нос в натянувшийся тюль. Ячейки тюлевой сетки принялись двоиться, расширяться, менять форму, и вдруг там, за этими нитяными рамками, Андрей Ильич увидел, как навстречу ему плывут все его пароходы. Все четырнадцать. От маленького, допотопного буксировщика "Марксист" до мощного океанского сухогруза "Капитан Решетов".
- Да-да, слышу. Конечно, согласен! Когда приезжать? Завтра? Буду!
- Ты куда это собрался? - Галина Юрьевна разволновалась.
- Преподавать, в мореходке! - Андрей Ильич не заметил, как сбил с табуретки аппарат измерения давления, неуклюже наступил на его грушу и быстро затопал по лестнице, ведущей на верхний летний нетопленый этаж их утлого дачного домика.
- Объясни же все толком! - кричала снизу ему Галина Юрьевна, но в ответ сверху прокатилось:
- Галчона, где мой парадный китель?!
- Китель ему подавай парадный, да там шитье все потемнело, борта сто лет, как залоснились, да и на животе, небось, не сойдется, - ворчала она, - В шкафу наверху, где ж ему еще быть?!
Андрей Ильич уже скатился вниз: в едва застегнутом кителе и белой фуражке. Из-под кителя виднелись тренировочные штаны, но он их не замечал. Он смотрел на себя в зеркало. Там он стоял в окружении четырнадцати своих пароходов. Они гудели басом. Поршни двигателей стучали ровно. Их гюйсы полоскали на ветру, приветствуя чаек.
Андрей Ильич повесил форму на плечики, схватил авоську и бросился вон:
- В магазин! - крикнул он опешившей Галине Юрьевне. Она, было, открыла рот сделать хоть какой-то наказ, но не успела: калитка захлопнулась.
Он вернулся через два часа. Стриженый. Макушечные длинные пряди, как всегда, не дал отстричь: маскировка лысины. В авоське честно болтался пакет молока.
Вечер прошел нервно: Галина Юрьевна причитала. Старый дурак, куда собрался, посмотри в паспорте возраст, как ездить в такую даль с дачи, зимой скользко - суставы, летом жарко - сердце, эти балбесы хулиганить начнут - инсульт...
Ночью Андрей Ильич почти не спал. Он мысленно рисовал на доске мелом параллельные и последовательные электрические цепи, но это было не главное. Он думал, как более доходчиво рассказать юношам о принципах работы вольтметра и амперметра, но и это было не главное. Главное - это передать опыт, "с опытом работы на судах", вспомнил он слова Елизаветы Михайловны. И опять ночью его обступили пароходы. Все четырнадцать.
Про этот он расскажет, как судно чуть не утонуло во время шторма в Бискайском заливе. А про тот, как в открытом море встали все генераторы, и ночью в каюте взвыл ревун. А вот на этом пароходе был страшный пожар в трюме, а он нес вахту в машинном отделении, докладывал капитану о температуре, почти сварился, и в каждую минуту мог раздаться взрыв...
Эти истории Галина Юрьевна называла "рассказами динозавра". Раньше внуки слушали Андрея Ильича с интересом, но вскоре интересы их сменились на барышень, и Андрей Ильич замолчал.
Назавтра Андрей Ильич мчал в электричке в город, толком не поев и забыв про таблетки, заботливо подложенные Галиной Юрьевной. Щеки его розовели под белой фуражкой, китель теснил диафрагму, сердце часто стучало почти в горле, там, где был узел узкого форменного черного галстука с маленьким якорьком.
К Мореходке (как называли в его молодости училище) он подходил за полчаса до назначенного времени. Ватага курсантов дымила сигаретами на ближайшей скамейке и пускала по кругу двухлитровую пластиковую бутыль дешевого пива. "Дурачье молодое", - беззлобно думал о них Андрей Ильич, - "друг перед другом выделываются, в остроумии упражняются. Ну, ничего, скоро они узнают, с чем в жизни приходится сталкиваться настоящему моряку". И он, размечтавшись, с улыбкой посмотрел на ребят.
- Ты чего лыбишься, дед? - вскинулся самый высокий.
- Ничего. Смотрю на тебя, пацана молодого да глупого еще, и улыбаюсь, - Андрей Ильич доверчиво смотрел ему прямо в глаза и улыбался.
- Я не понял, дед, ты что, нарываешься? Дак я с нашим удовольствием...
- Вадик, брось, ты что, не видишь: это ж ветеран русско-японской войны, оставь его доживать, - востроносенький чернявый парнишка потянул за рукав назад высокого.
Высокий не унимался:
- Ну что, дед, просрал Цусиму? Отвечай теперь перед родиной, - и высокий дал Андрею Ильичу звонкий обидный щелбан. Белоснежная фуражка слетела с головы Андрея Ильича и спикировала в ближайшую лужу.
Андрей Ильич потемнел:
- Сейчас же подними мою фуражку, молокосос!
Дальше Андрей Ильич помнил плохо. Очнулся он на скамейке. Две пожилых женщины суетились возле него, помогая замыть грязные ладони и брюки. Одна сунула ему в рот нитроглицерин:
- Под язык, пожалуйста! Я сейчас в училище сбегаю, у них должен быть медкабинет!
- Не надо, - угрюмо, но твердо отрезал Андрей Ильич, - Мне лучше уже.
- Неизвестно, сколько вы тут пролежали, показаться бы врачу, - вторая с сомнением смотрела на старика.
- Мой трамвай, - Андрей Ильич надел грязную фуражку, тяжело поднялся и заковылял через дорогу.
Женщины замахали водителю, чтобы подождал. Он подождал.
Дома Галина Юрьевна набросилась на мужа с упреками в упрямстве и беспечном отношении к собственному здоровью: "Я тебе говорила", "Ты меня не послушал"... Оно и понятно - перенервничала сама. Он молчал. Она тоже умолкла. Только тревожно смотрела на него, смотрела... Потом поцеловала и прошептала:
- Иди-ка ты спать, родненький, вон как умаялся.
- Да, - и Андрей Ильич послушно зашаркал в спальню.
Ночью он прощался со своими пароходами. Он стоял на причале. В кителе и фуражке. Швартовы всех четырнадцати судов давно были отданы. Пароходы набирали скорость. Уменьшались в размерах. Потом они превратились в светлые далекие точки. И исчезли. Совсем. Их гребные винты оставили еле видные вспененные дорожки, веером расходящиеся к горизонту.
Утром начальница отдела кадров Елизавета Михайловна пила кофе с секретаршей Леночкой.
- Что за люди? - недоумевала она, - Вчера должен был прийти кандидат на должность преподавателя электротехники. Весь день прождала его. Такая безответственность! А ведь пожилой человек. Больше ему ни за что не позвоню.