Лачин. Ф - Плач сирен

Плач сирен

310 год

Фабиола Публию - привет.

Ты спрашивал, что сталось с Юнием. Он счастливейший - и несчастнейший из нас. Он отбыл навсегда, а куда - нам лучше не думать.

Мы плыли на малой триере, груженной азиатскими коврами, ведомой стариком Тамусом, направляясь в Анций (1). Солнце стояло в зените. Кроме тихого плеска воды слышался только редкий щелк бича надсмотрщика, погонявшего бритоголовых невольников-гребцов. Мы приближались к острову Паксы.

Там, на борту, я открылась Юнию, по-гречески, чтобы нас не понял народ. Я рассказала о нас с тобой, о нашем решении принять галилейскую веру, удалиться в авенарии (2), и убеждала его сделать то же без промедления. На его тонком лице отражались печаль и сомнения. Указав на дубовую фигуру Афины Тридониды, он промолвил: "Меня все же чарует красота изваяний, и человеческого тела, и стихов Катулла. Пусть приму я решение поздно, но зато оно будет твердым".

Тогда мы и услышали этот голос. Подобный раскатам грома, он звал со стороны острова: "Тамус! Тамус!" С трудом я передам тебе смятение, охватившее всех. Рабы побросали вёсла. Кормчий трясся от страха, а надсмотрщик кричал на него, что нужно откликнуться, иначе боги покарают всех. То же говорили и Юний, и торговец коврами, грек Анатолий. Когда голос призвал старика в третий раз, упирающийся Тамус, подтолкнутый к борту, дрожащим голосом откликнулся: "Это я". Под еле слышный говор волн мы в оцепенении ждали ответа, и прозвучал он над водой: "Проплывая мимо острова Палодес, передай, что Великий Пан умер".

В глубоком волнении все обсуждали случившееся. Я плохо помню эти разговоры, потому что сама говорила Юнию, едва не крича, что это знамение - старый мир гибнет, и пора обратиться к Галилеянину. Я видела по его смущению, что он поражен не менее других. Я только заклинала его быть твердым и не колебаться впоследствии. Ты знаешь ведь, Публий, он человек изнеженный, привыкший к роскоши. Сможешь ли, вопрошала я его, устоять перед зазывными кликами Лупанария (3), не устрашиться Эргастула (4)? Он глянул на меня надменно и насмешливо, и медленно выговорил: "Я уже принял решение. Раздайся сейчас пение сирен - даже оно не прельстило б меня. Нет нужды меня привязывать к мачте, Одиссею подобно, и залеплять уши воском, как матросам его".

Я поверила, Публий. Несмотря на изнеженность тела, в нем была сила духа. Мы плыли молча, боясь растревожить охватившие нас покой и счастье, огражденные невидимой стеной от возбужденного гомона невольников, покрикиваний надсмотрщика, стенаний Тамуса и греческих молитв Посейдону Анатолия.

И когда в темнеющем воздухе мимо нас поплыли берега Палодеса, старый кормчий, дрожа от вечерней прохлады и страха, крикнул будто настороженному острову: "Великий Пан - умер!"

Секунды две стояла тишина, молчали даже волны, а потом - потом нас охватил страх, Публий. Тысячеголосый вопль поразил наш слух, с берега, хотя он был пуст и из чащи никто не выглядывал. Хор голосов - мужских, женских, звериных, полуживотных - лился над притихшей водой. Будто рыдали, плакали, выли, скулили нимфы, кентавры, дриады, гамадриады (5), тысячи иных бесовских существ (6). Гребцы налегали на вёсла. По мере того как гасло перед нами солнце, за нами гасли звуки плача.

То был лучший момент моей жизни. "Боги гибнут! - возвысила я голос. - Грянут новые времена". Потеряв осторожность, я была готова к открытой проповеди. Но меня удивили Анатолий, надсмотрщик и Тамус. Застыв в неподвижности, они смотрели мимо меня, за мою спину. Обернувшись, я увидела Юния на ногах, сбрасывающим одежду. И оставшись нагим, он сказал с улыбкой: "Тамус, тебе я завещаю свою мурринскую чашу (7). И ты не прикажешь спасать меня, верно? А Анатолий не умеет плавать". Он прыгнул в воду и поплыл к Палодесу. Я закричала, звала его. Он остановился, держась на воде, обернулся. И говорил мне: "Я не нарушил клятвы, Фабиола. Никакие соблазны, и даже пение сирен не поколебали бы меня. Но старый мир плачет, и я останусь с ним. Негоже направляться в рай, когда сирены плачут!"

Он отплыл, и пропал из виду. Мы с Анатолием напрасно кричали в темноту.

Я не знаю, что думать, Публий, и не знаю, чего я хочу. Мне страшно это думать и писать, но кажется, что Юний нашел свой рай, а я - буду ли счастлива, достигнув блаженства вечного? Какой грех в моих мыслях! Обличай меня, Публий, жги меня словом, как ты умеешь! И если это мне мало поможет, я найду в себе силы бежать в пустыни Египта, там я сорву с себя пеплум (8), дабы обрядиться в рубище - пусть наставник-аскет истребит мою плоть, пусть протащит за волосы по камням и песку - тогда, может быть, я забуду нагого Юния на фоне заходящего солнца, и голос плачущих сирен.

-------------------------------

1 - Анций - прибрежный город в пятидесяти км к югу от Рима.

2 - авенарии - песчаные карьеры, в которых скрывались ранние христиане (как и в подземельях).

3 - Лупанарий - публичный дом.

4 - Эргастул - каторжная тюрьма.

5 - гамадриада - лесное божество, нимфа дерева, которая (в отличие от дриады) рождается и умирает вместе с ним.

6 - ...бесовских существ - у ранних христиан персонажи античной мифологии ассоциировались с нечистой силой.

7 - мурринская чаша - белая чаша из плавикового шпата, такие чаши привозились в Рим с Востока и считались чрезвычайной редкостью.

8 - пеплум -- одежда знатных женщин.

Комментарии: 8, последний от 10/05/2006. © Copyright Лачин (cherven@list.ru) Размещен: 18/04/2006, изменен: 17/02/2009. 6k. Статистика. Рассказ: Проза		Ваша оценка:
Аннотация: Стилизация под эпистолярный жанр времен Древнего Рима, с характерными для него вступительной формулой и оборотами речи (заключительную формулу моя адресантка опустила вследствие душевного волнения). В качестве примера взяты письма Плиния Младшего, в том числе его эмоциональность. В основу положен рассказ Плутарха из книги "Почему оракулы молчат?" о невероятном событии 2 пол. I в. н.э. Автор позволил себе перевести его рассказ в нач. IV в. Все герои и их судьба (кроме Тамуса) вымышлены.

Лачин: другие произведения.

Ф - Плач сирен