Annotation

     Энтузиазм.

     Глава 1.

     1.

     Закатное солнце играло с тенями недостроенных пирамид. Каждая из них имела восемь углов, ориентированных по сторонам света. Семь из восьми пирамид были древними усыпальницами фараонов, и только одна возвышалась среди них, как тополь среди плюща. Стройка, продолжавшаяся несколько поколений, подходила к концу.

     По плану жрецов главная пирамида должна была задевать вершиной небо, таким образом щекоча пятки богам. Никто не понимал, почему боги должны бояться щекотки, а жрецы, когда их спрашивали, только закатывали глаза и ссылались на древние тексты. О каких древних текстах они говорили — даже жрецам было понятно не до конца.

     Чем выше становились пирамиды, тем труднее было затаскивать монолиты к вершине. В этот вечер снаряжалась последняя экспедиция, которая должна была доставить огромную коническую вершину высотой с два человеческих роста на макушку. Двое рабочих, входивших в отряд каменщиков, только что закончили ставить крытые лежанки на ночь. Они вдыхали и выдыхали раскалённый пустынный воздух, утирали пот после всех приготовлений, собирали импровизированный стол.

     — Всё в этом мире двойственно, кроме верблюдов, — Говорил своему другу рабочий, пережёвывая вяленое мясо, — Только верблюды целостны.

     Волосы его развевались под порывами ветра, сливаясь по цвету с песком. Высокий лоб бликовал на солнце, постоянно играя напряжёнными морщинами — последствиями жизни, проведённой в раздумьях. Он глядел на горизонт и ещё дальше, взглядом будто бы огибая земной шар и упираясь в собственный затылок.

     — Только верблюды целостны, и больше — никто? Почему такой странный выбор?

     — Верблюды здесь только для метафоры, Греций. Верблюды означают любое сознание, не стремящееся познать мир. Не-человеческое сознание.

     — Но я и среди людей знаю лентяев, которые не стремятся ничего познавать.

     — Тем всё равно интересно, что случится, если засунуть палец в нос глубже обычного. Верблюды не суют себе ничего в нос, они и без этого прекрасно идут по своей пустыне.

     — Человек тоже идёт по пустыне, Аврелий? Ты тоже идёшь по пустыне? А я, я тоже иду?

     — Мы и все наши колена жили в пустыне, поэтому очевидно, что да.

     — Ты не так меня понял, я имел ввиду не эту пустыню.. Что-то большее, наверно.

     — Я тебя прекрасно понял, просто хотел убедиться в твоей вовлечённости в разговор. Ты забыл о том, что важнее всего на пути по пустыне.

     — И что же?

     — Уметь быть отвлечённым. Тебе ещё работать и работать.

     — Я, в конце концов, каменщик, а не жрец, Аврелий. Кстати о камнях — что ты думаешь обо всём этом походе? Ты ведь не сам вызвался на вершину, тебя заставили?

     — Вообще, именно так всё и обстоит. Мне не интересно завершить стройку, начатую нашими предками, я не хочу остаться на памятной плите — а это и есть основной стимул для наших рабочих, помимо наказания за тунеядство. Дело не в этом. Знаешь ли, мне интересно услышать, как хохочут от щекотки боги.

     — Я бы не стал проверять на твоём месте. Думаю, нас всех сразу же сшибёт с ног от их хохота, а потом ещё и придавит от гнева.

     — На этот случай мы взяли прочные колья и верёвки, которыми мы привяжем себя к кирпичам.

     — И ты думаешь, что верёвка может спасти от разгневанного Пантеона? Ты смеёшься надо мной!

     Аврелий задумчиво чистил зубы тростинкой.

     — Подброшенному камню упасть не грех.. Да и вверх взлететь не такое уж благо.

     — Это ты к чему?

     — Так, просто вспомнилось. Не знаю даже, где я мог слышать такую нелепицу.

     Греций потянулся к баклаге с вином, но та была пуста.

     — Ты что, выпил всё до дна, свинья?

     — Похоже на то.

     — Почему же ты совсем не пьян?!

     — Потому что вино уже в желудке верблюда, Греций.

     2.

     Орёл начищал перья, мазал их воском, курил трубку. Он готовился к отлёту — пожалуй, одному из самых важных событий за всю его жизнь.

     — Дорогой, ты не передумал? — Орлица была сама не своя от волнения. — Ты понимаешь, что, возможно, не вернёшься? К чему это бессмысленное геройство?

     — Таково моё предназначение, я полагаю. Я могу потратить свою жизнь на множество чудесных вещей, на огромное гнездо для нас с тобой, на тысячи мышей и хомяков до конца моей жизни, но выбираю этот полёт и эту судьбу. Я говорю, что я выбираю, но в моей воле лишь сказать о выборе, а не сделать его. Все мои перья уже отданы, отданы давным-давно, я лишь возвращу должное.

     — Ты летишь умирать, мой милый.

     — Не обязательно, птичка. Возможно, я рожусь, а не умру. Этого я точно не знаю.

     Орлица прикрыла глаза крылом.

     Из-за камня, неподалёку от гнезда, свитого в скале, выковылял птенец.

     — Улетаешь, папа? Кто же научит летать меня? Мама ни за что не научит, она слишком беспокоится. Какой я буду орёл, если стану вышагивать наравне с голубями или курицами? Пожалуйста, папа, не бросай меня!

     — Меня никто не учил летать, сын. Я научился этому сам, когда был таким, как ты. Не трать свои слёзы попусту, не для того открылись твои глаза три дня назад. Я обязательно вернусь. А летать ты будешь уже совсем скоро. Пойдём со мной.

     Орёл и птенец вышли к краю скалы. Отец что-то рассказывал сыну о том, как важно правильно входить в восходящий поток и быть хорошей птицей. Ветер сносил их, когти царапали шероховатый камень. В этом ущелье никто не жил кроме них, поэтому никто не увидел, как перепуганный комок перьев столкнула в обрыв, в реку, непреодолимая сила преемственности.

     Секунды кажутся часами в такие моменты. Каждый взмах крыла — настоящий, взрослый взмах крыла — отпечатывается в памяти и ложится узором на оперение. Бывает так, что некому научить птенца летать, и на этот случай у генетики орлов есть занятный запасной механизм.

     Птенец отчаивается, признаёт себя никчёмной, никудышной птицей, начинает стыдиться своих крыльев. Он подавлен настолько, что это становится невыносимо. Он ходит кругами, воображая, что стал змеёй, и пытается вырвать себе перья из хвоста, ведь именно хвостовое оперение стабилизирует птицу в полёте. Птенец начинает считать, что раз он не умеет летать, то и перья в хвосте ему ни к чему. Когда и эта затея не удаётся, отчаянный птенец прыгает из гнезда вниз, в надежде разбиться, и.. неожиданно для себя, летит. Летит так же, как и все. Внезапно для птенца, ему удаётся лететь даже без помощи кого бы то ни было, в нём просто это есть с самого начала.

     Остаётся один вопрос в отношении пташек — зачем так мучить себя, почему бы не попробовать прыгнуть сразу?

     Маленький орлёнок полетел, а Орёл вернулся к Орлице и продолжил курить трубку. Это занятие продолжалось до самого рассвета, пока не настала пора улетать.

     — Вот ты и покидаешь меня, навсегда, навсегда покидаешь! Нет, я не вынесу! — Орлица едва сдерживала рыдания.

     — Я вернусь, обещаю.

     — Как ты вернёшься, если отдашь им свои перья из хвоста?!

     — С чего ты взяла, что мои перья вообще пострадают? И почему именно перья на хвосте, скажи мне? — Хотя птичий клюв и является, по сути, окостеневшей неподвижной челюстью, Орлу удалось изобразить подобие беззаботной улыбки. — Следи за малышом и жди меня. Я прилечу назад точно таким же, обещаю.

     Они обнялись. Затем Орёл упал с края пропасти точно так же, как его сын полдня назад.

     3.

     — Хочешь знать, что я обо всём этом думаю, Греций?

     — Не хочу, потому что и так знаю.

     — Точно.

     Греций и Аврелий вздохнули и сказали одновременно:

     — Всё это плохо кончится.

     — Всё это плохо кончится.

     Они стояли у водопоя и наполняли баклаги водой.

     — Вода — необходимый ресурс для существования человека. А что ещё необходимо для существования человека? У тебя есть догадки?

     Греций зачерпнул руками воду и умыл лицо, перепачканное пылью.

     — Я думаю, ты говоришь не о еде и сне. О чём-то из духовной сферы.

     — Верно.

     — Может быть, признание?

     — Близко, но не то.

     — Тогда любовь? Каждый хочет быть любимым кем-то.

     — Ты берёшь слишком узко. Обобщай.

     — Тогда, наверное, общение?

     — Да. Мне кажется, именно общение.

     Аврелий наполнил последнюю тару и начал обвешивать флягами верблюда.

     — Именно общение. Смотри, мы ведь каждый день с кем-нибудь о чём-нибудь говорим. Представь теперь, если вдруг ты случайно на один-единственный день остаёшься в полном одиночестве, причём остаёшься не по своей воле, а, например, потерялся или тебя где-нибудь заперли. Ничего страшного не происходит, правда? Ты так же дышишь, так же ешь, всё замечательно. Проходит ещё один день без людей. Большинству становится скучновато. Особенно тем, кто любит поболтать. А тем, кто в обществе предпочитает одиночество, вне общества становится по-настоящему одиноко. На третий день без людей человек начинает сходить с ума. Один раз я заблудился в барханах с двумя верблюдами и шёл на солнце четыре дня. За четыре дня я чуть не расплавился от собственного общества. Смотри, как это было, я запомнил всё или почти всё.

     Компаньоны повели верблюдов к месту общего сбора.

     — Первые часы после того, как я потерялся, всё было хорошо. Я надеялся, что заплутал недалеко от ближайшего оазиса, и собирался ночью определить по звёздам, в какую сторону мне идти. Ночью небо заволокло тучами. На второй день я начал говорить сам с собой. Сначала про себя, затем шёпотом вслух, затем уже во весь голос. Я говорил обо всём подряд, лишь бы отвлечься от мысли о глупом конце посреди пустыни. Я говорил о богах, о жизни и смерти, о лучших и худших людях, о добре и зле, а ещё о красивых женщинах и хорошей выпивке — когда нужно отвлечься, мысли о высоком и мысли о низком одинаково хорошо помогают. Когда все эти темы закончились и я охрип, несколько часов я шёл в молчании, опустошённый. Затем произошло нечто, что очень смутно осталось в моей памяти. Я начал петь. Сначала тихо, потом громкость всё нарастала и нарастала, будто вскипала каша на костре и к концу переливалась за котелок — я кричал во весь голос на нечеловеческом языке, я забыл все мои любимые песни и осталось только мычание, рык, бой барабанов, щебетание. К третьему дню я стал животным. Весь день я лишь тупо брёл по гребням, не разбирая дороги. Когда на четвёртый день навстречу мне вышел караван, ты не поверишь, я, со всей своей хладнокровностью и сдержанностью, упал им в ноги и целовал грязные щиколотки, пока меня не отняли от них. Только через несколько часов я окончательно принял человеческий облик.

     — Мне кажется, Аврелий, что ты просто не выносишь общество самого себя. Есть люди, и я в их числе, которым комфортно наедине с собой. Ты, похоже, много грешил в прошлом, раз совесть так сильно начала тебя мучить.

     — Дело совсем не в совести, Греций! Я хотел сказать о..

     — Дело именно в совести. Это то, что наш народ называет «Разбить зеркало в гневе» — ты не можешь смотреть на себя, не отвлекаясь и не убегая. Поэтому ты вечно ищешь слушателей вроде меня, лишь бы занять неспокойный разум и отвлечься от мыслей о тёмном прошлом.

     Аврелий хотел что-то ответить, но осёкся и крепко задумался.

     К тому моменту они подошли к подножию пирамиды. Жрец вышел на небольшой помост и пересчитал собравшихся. Он прокашлялся, достал какой-то пергамент и пробежал по нему глазами, затем снова посмотрел на рабочих и верблюдов. Он постоянно что-то бормотал, и это бормотание показалось Аврелию знакомым.

     — Приветствую всех, — Жрец ещё раз откашлялся. — Вы знаете, зачем вы сегодня здесь собрались. На вашу долю выпала великая честь..

     — Бредни, — Пробурчал Аврелий.

     — ..Великая честь довершить строительство воистину невиданного доселе творения, увековечить своё имя..

     — Не все такие заранее воодушевлённые как ты, Аврелий, — Прошептал Греций. — Рабочим страшно, они ищут поддержки и опоры в том, кто кажется им умнее. Им нужно поверить в то, что они делают.

     — Ты всем ищёшь оправдания, Греций. У наших жрецов для их учеников есть специальное упражнение, когда они пытаются защитить, обосновать действия самых страшных и ненавистных богов. Так они укрепляются в вере, особенно когда не могут достичь поставленной задачи. Низшая оценка по этому предмету приравнивается к высшей. У тебя была бы отличная успеваемость..

     — ..Надеюсь, все разобрали выданные запасы еды, воды и инструментов, а теперь слушайте внимательно!

     — Помолчи, — Греций толкнул друга в плечо. — Нам хотят сказать что — то важное.

     — Я выдаю каждому один-единственный камешек, вот он, — Жрец поднял над головой небольшую таблетку белого цвета, чтобы всем было видно. — Ни в коем случае не потеряйте его, понятно? От этого зависит ваша жизнь! — Жрец колебался, будто хотел сказать что-то ещё или не мог понять, получил ли он нужное доверие от своих рабочих.

     Он прошёл по рядам, выдавая каждому по таблетке.

     Из толпы донёсся закономерный вопрос:

     — А для чего нам это, Жрец?

     — Я объясню, когда поднимемся до середины пути, — Жрец отдал последнюю таблетку и опять взобрался на помост. — Пока что просто не потеряйте их, иначе вы умрёте, я вам это обещаю.

     Греций положил таблетку в один из холщовых мешочков, обвязанных у него на поясе. Аврелий повертел подарок жреца в руках, положил таблетку на ладонь и сжал кулак. Когда он разжал его, в руке уже было пусто.

     — Если эти камешки так важны, почему он не оставил их у себя? Раздал бы там, да и всё.

     — Для него они может быть и важны, но для нас.. Я скажу так — надо смотреть за этой сволочью в оба глаза, раз он под угрозой смерти раздаёт смертельную отраву. Лучше выкинь эту дрянь, я один раз уже видел такие камешки.

     Греций открыл мешочек и взял таблетку двумя пальцами, чтобы рассмотреть. Он колебался в нерешительности.

     — Пусть лучше пока полежит.

     Жрец повозился ещё минут пять, затем наконец сказал немного громче, чем всё остальное в его напутственных словах до этого момента:

     — В путь, люди!

     Караван стал взбираться по первым ступеням пирамиды, терявшейся в облаках.

     Аврелий обернулся к Грецию, шедшему позади него:

     — Любое большое путешествие начинается с маленького недоразумения, — Он замялся, вспоминая точную фразу. — Или как-то так.

     4.

     Ступени были прилажены друг к другу без малейшей щели. Каждая ступень представляла собой квадратную плиту длиной и шириной в два человеческих роста. Лестница шла по спирали вокруг пирамиды, теряясь в солнечных бликах на сверкающих кирпичах. По стене пирамиды вдоль лестницы была изображена барельефами вся история пустынного народа: битвы древних героев с богами, потом пиры детей древних героев с этими же богами, и так по кругу во всех смыслах. Иногда мелькали и иные сюжеты: на одном из барельефов Греций заметил, как какой-то бог сбрасывал мужчину и женщину с небес на землю.

     — Аврелий, ты же, вроде бы, подкован в нашей истории. Скажи, про что эта картина?

     — О, это занятная история. Один из наших богов у других народов ставится выше всех остальных, более того, он у них единственный, представляешь? Они считают, что именно он создал землю, людей и всё вытекающее. Так вот, когда он создал первого человека и первую женщину, он запретил им плодиться. Двух людей ему было вполне достаточно для утешения и игры в прятки. Создал он их по своему образу и подобию, потому что фантазии у него было не очень много, да и за сотни кальп уже как-то вошло в привычку. Разумеется, с прочими прелестями к людям перешла и черта, поистине достойная только богов — это свобода воли. А люди получили эту свободу и захотели узнавать друг друга, потому что всё остальное у бога в раю им и так было понятно. Бог не умеет только одного — плодить других богов, поэтому людям это было интереснее всего. И как только они приоткрыли завесу тайны, бог знатно обиделся. Так обиделся, что швырнул их с небес на землю. Эта история мне интересна своей злободневностью, Греций. Я думал над ней и вот к чему пришёл: На небе, в раю, все вместе быть не смогут. Только кто-то один.

     — Почему же? Ты хочешь сказать, что каждый хороший человек после смерти попадает в свой личный рай, а у бога небеса заместо постоялого двора, где каждому выделен свой закуток?

     — Не забывай, что мы говорим не о нашем пантеоне, а о вере людей вне песка. Я слышал об этом от иноземных торговцев, и такая система мира просто показалась мне странной. Я развиваю мысль дальше, слушай. Зачем человеку вообще нужен бог?

     — Очевидно, любой бог — это просто надежда.

     — Именно. Богу необязательно сидеть наверху и иметь имя. Он может быть в общем благе, в пирамидах, в тебе, в конце концов. Так уж получилось, что для нас боги — это целый пантеон, божественный город, спрятанный высоко в небесах. Но лично ты можешь верить даже в самого себя. Однако плюс религии в том, что в неё уже верят другие люди, поэтому в чужого бога поверить легче, чем в собственного. В тебя-то уж точно никто кроме матери с отцом не поверит. Если так, то чем больше других людей верят в какого-то бога, тем легче поверить в него и тебе, а значит и твоя вера, и сила, которую тебе даёт вера, возрастают. Получается, бог нужен нам лишь для того, чтобы иметь преимущество перед другими людьми. Так вот! А теперь представь, что ты в раю, где не нужно больше верить в бога, потому что вот он, прямо перед тобой, стоит и хлопает божественными глазами. В него больше не нужно верить. Все в раю знают, что бог есть. Преимущество пропадает! Любое соревнование пропадает! Никому ничего не нужно доказывать! Вся сила, которую вера давала людям на земле, испаряется. Люди перестают верить в бога и начинают видеть все его промашки, всю его детскую, несмышлёную натуру. А когда вера в бога исчезает, исчезает и сам бог. Люди просто убили бы бога в его собственном доме, если бы были вместе. Представь, что ты сделаешь, если в твой дом залетит стая летучих мышей, их миллионы, миллиарды. Разве ты, каким бы ты могущественным не был перед ними, смог бы справится со всеми? Тебе остаётся только одно: сбежать из дома, забросить его. Ты даже не сможешь убить этих мышей, потому что они, по иронии — твои дети. И если одного человека в раю ты ещё сможешь как-нибудь привязать к столбу и убрать все острые предметы поблизости, то двое уже начнут плодиться. Поэтому бог и выкинул своих детей в этот мир. Иначе они съели бы его живьём.

     — Так что же в этой истории злободневно?

     — А то, что мы сейчас собираемся постучать в дверь дома, в котором нам не рады, мы будем хуже незваных гостей. Мы рискуем повторить судьбу этих несчастных с картины.

     — Но разве жрецы не говорили на всеобщем собрании, что собираются ублажить богов, щекоча им пятки? Что же в этом плохого?

     — Я слышал о другом варианте развития событий, и мне он нравится намного меньше.

     — И что же ты слышал?

     — Один осведомлённый человек рассказывал мне давным-давно, что ублажение богов — это просто легенда для фараона. Жрецы уверили его, что не станут лезть в пантеон, а лишь достроят пирамиду до его низа так, чтобы верхушка выпирала над облаками. Но на самом деле.. Жрецы боятся.

     — Боятся чего?

     — Боятся, что никаких богов там не окажется.

     — Как это так?

     — А вот так вот. Представляешь, что начнётся, если вдруг выяснится, что жрецы больше не нужны, потому что прислуживать некому? Они и все их привилегии полетят в тартарары, поэтому они решили не рисковать и не достраивать пирамиду до небес — чтобы не иметь возможности узнать всю правду. Конечно, фараон ничего об этом не знает, а если бы узнал, вырвал бы им языки за лживые обещания. Но всё это просто догадки, и, честно говоря, я здесь, чтобы узнать, что же происходит наверху на самом деле. Мне жуть как интересно.

            — Заканчивая разговор о твоей истории про фреску.. Я хотел сказать о том, как же хорошо, что наши боги нас не создавали.

     — Хорошо, но всё равно как-то неудобно. А кто тогда?

     5.

     Греций и Аврелий считали ступени, а в перерывах болтали о местах, где они никогда не бывали. В тот момент, когда Греций пытался представить себе хвойный лес, с друзьями поравнялся один из рабочих и мягко одёрнул Аврелия за локоть.

     — Эй, человек, послушай. В нашей артели говорят, что ты умён. Помоги мне рассудить, как лучше поступить.

     Аврелий посмотрел на палящее солнце. Несколько секунд он пытался ослепнуть. Затем, закрыв глаза, вздохнул:

     — В чём дело?

     — Помоги мне принять верное решение. Внизу, у подножия пирамиды, меня осталась ждать любимая. Нам с ней было очень тяжело расставаться, она плакала, пока мы собирались. Когда мы поднялись на много ступеней и сделали привал вечером, я глянул вниз, на наши селения. Они тянулись далеко за горизонт, и везде горели огни..

     — Давай к сути, человек.

     — Так вот, я посмотрел вниз и попытался разглядеть нашу деревню. Я узнал её по необычной форме: все остальные стоят кругом около дома жрецов, а наша почему-то квадратом. Я живу в самом углу квадрата, на окраине. Глазами я отыскал свой дом. Я разглядел, где в моём доме кухня, а где спальня. Я разглядел окно спальни и увидел.. Как моя любимая лежит в постели с мужчиной!

     — И что?

     — Я разглядел мужчину..

     — У тебя поразительно острый глаз, человек. В чём же твоя проблема?

     — Проблема вот в чём, человек. Этим мужчиной был я.

     — В каком смысле ты? Что ты несёшь?

     — Вот так! Я смотрел на себя, лежащего в постели моей любимой!

     — Тебе приснилось, чудак. Ты не мог с высоты холма разглядеть лицо человека, тем более — ночью. И уж точно ты не мог быть в двух местах одновременно.

     — Я клянусь тебе пантеоном и даю своё слово, что я не спал! Сначала я так испугался, что чуть не упал на уровень лестницы, что был ниже. Я позвал рабочих, чтобы показать им это, но все уже спали. Когда я растолкал моего друга и он спросонья пихнул меня пяткой в лоб, мы пошли вместе с ним к обрыву и посмотрели в то же окно. В этот раз там никого не было.

     — Ты просто заснул и во сне увидел себя рядом с любимой, потому что очень скучаешь по ней. Это бывает, когда ты влюблён: ты видишь её во сне, ты слышишь шелест её волос, временами чуешь запах её тела. Это нормально, друг. Через две недели ты к ней вернёшься.

     — Неужели не может произойти того, что произошло со мной, в настоящей жизни?

     Аврелий кинул взгляд на деревни, ковром расстелившиеся около пирамид и крепко задумался.

     — Может. Доволен?

     Рабочий оторопел.

     — Значит, всё-таки может? Я не сошёл с ума?

     — Да, это действительно может произойти в нашем мире. Теперь ты отстанешь от меня?

     — И.. и что же мне делать?

     — Успокойся и чаще смотри под ноги. Ничего серьёзного здесь нет.

     — Ты так думаешь?

     — Я уверен в этом. В том доме был настоящий ты. В трудные моменты жизни человек может разделиться на две полусущности, и обе эти полусущности смогут лишь воспринимать, но не изменять окружающий мир. Ты так хотел увидеть свою ненаглядную, что разделился на две половинки. Мне рассказывали о таком монахи иной веры, когда наши караваны везли пергамент в их страну.

     — И ничего страшного в этом нет?

     — Ничего, иди с миром.

     Рабочий удалился к товарищам, а Аврелий опять посмотрел вдаль, на горизонт, усеянный хибарками и домишками, а кое-где и массивными постройками из камня. Греций попытался поймать его взгляд.

     — Что случилось с этим человеком?

     — Скорее всего, ему просто приснилось. Сны порой бывают очень правдоподобными. Но он поверил в то, что с ним произошло какое-то чудесное, необычное событие. Он хотел услышать это от меня, чтобы стать сильнее в своих заблуждениях. Но в то же время он не хотел, чтобы в этом событии была какая-то угроза его жизни. Я просто сказал ему то, что он желал, чтобы я сказал.

     — А если по правде, может ли такое случиться под солнцем?

     — Если по правде, Греций, то под солнцем может случиться всё что угодно. Но кое-что я знаю точно. Если ты встретишь самого себя, то скоро умрёшь.

     В десяти шагах раздался страшный вопль и тут же плавно затих, будто его источник убежал прочь со скоростью стрелы. Рабочие сбежались к краю скалы. Греций с Аврелием тоже подошли к обрыву и посмотрели вниз. На предыдущем пролёте лестницы лежало в луже крови едва заметное с высоты тело.

     Один из рабочих плюнул в пропасть и пожал плечами:

     — Оступился.

     Глава 2.

     1.

     Жрец, ведущий рабочих к вершине, был нездоров.

     Он часто говорил сам с собой. Рабочие привыкли к такому чудачеству, для жрецов были нормой и более странные вещи. Все считали, что он говорит с богами или их наместниками на особом, никому не понятном языке. На самом деле только он сам понимал, что с богами говорить невозможно.

     Когда Клавдию было четырнадцать лет, родители увидели странные пятна на теле мальчика. Ошибочно приняв их за божественное клеймо, ребёнка отдали на попечение местного жреца. Он, в свою очередь, будучи человеком неглупым, сообразил, что пятна на теле юноши были не знаками свыше, а синяками от бесконечных ударов, которые мальчик наносил себе каждый раз, когда в его голове начинался непонятный отвратительный шум, похожий на жужжание тысяч мух. Обычно он занимался этим в одиночестве, когда никто не видит. Но однажды жрец застукал своего ученика за битьём головой об и без того хилую стену кельи. Парнишка не понимал причину, по которой ему хотелось выть, не знал, отчего он временами слеп, не догадывался, откуда на затылке появлялись кровавые подтёки. Во всём он винил мух, которые со временем стали непроглядной мельтешащей стеной перед его взором.

     Жрец выпорол мальчика до потери сознания, но мухи никуда не улетели. Тогда жрец запер его в кладовке на неделю и кормил через щель между дверью и полом. Мухи остались. Жрец обливал его кипятком из ковша, но, как ни странно, мухи были на прежнем месте. Жрец испробовал все методы истребления головных мух, которые он знал, но ничего не помогло. Тогда жрец отказался от дрянного ребёнка, успевшего к тому времени снести все перегородки и половину несущей стены в келье, используя лоб вместо кувалды. Парнишку пнули на улицу и захлопнули дверь.

     Мальчик стучал в дверь жреца кулаками до темноты в небе и в глазах, но тот ему не открывал. Первую ночь Клавдий провёл на пороге своего учителя, дрожа от холода на сырых камнях. Бессильно царапая ступени у входа в дом, взор его был обращён через время к его родителям, которые ушли из деревни, едва расставшись с ним.

     Проснувшись на утро и едва поднявшись от ломоты в костях, Клавдий не мог расслышать ни малейшего шороха за стенами кельи. Наверное, жрец вышел ещё ранним утром, переступив через спящего. Мальчик ощущал страшный голод в животе, поэтому поплёлся к продуктовым лавкам, находившимся недалеко от центра деревни.

     Он бродил среди лотков с овощами и фруктами, обходил стороной прилавки с рыбой и мясом, источавшие невыносимую вонь, а мухи в его голове не прекращали жужжать.

     «Ты голоден.. Возьми, ну же. Ты одинокий и пропащий мальчик, разве тебе есть, что терять? Протяни руку, схвати покрепче что попадётся и беги», — Впервые в жизни нашёптывали ему голоса в голове. «Никто и не заметит такого оборванца» — Мухи хихикали и подтрунивали. «Что тебе стоит? Ты будешь сыт, мы сделаем тебя сытым, больше никто не будет над тобой властен! Они не отведут тебя к родителям, твои родители убили тебя, когда оторвали от родного дома, они не отведут тебя к жрецу, ведь он отказался от тебя, а мы никогда не откажемся! Возьми же эти сладкие груши и финики, ты наешься, и мы будем сыты и отстанем. На время. Вперёд!»

     Рука Клавдия потянулась к одному из прилавков против его воли, расталкивая молодых и старых женщин с корзинами, пробиваясь сквозь толпу, как ручей пробивается через камни. Он не понимал, какая неведомая сила влечёт его, он не выносил шёпота мух, которые пытались внушить ему и без того очевидные желания.

     Стая не унималась и не искала компромиссов.

     «Ты достоин свежего фрукта! Ты достоин лучшей еды! ты маленький и хилый, ты не сможешь убить, но украсть — вполне».

     Несколько раз Клавдий одёргивал руку, пытаясь пересилить неведомую тягу, и каждый раз, с мертвенным видом отшатываясь от прилавка, он ловил на себе сердитые и угрожающие взгляды продавцов. Один из них поглядел на мальчика с сожалением, выбрал средних размеров яблоко и кинул ему в руки. Клавдий так ослаб, что не успел его поймать, и яблоко покатилось по земле, пачкаясь в пыли.

     — Растяпа, — послышались насмешки продавцов. — Иди с миром, пока тебя здесь не выпороли.

     Мухи не прекращали гудеть. Клавдий упал на колени, и начал слепо шарить по дорожке в поисках яблока, но никак не мог его найти. Голоса в голове говорили ему украсть так ясно, так громко, что на время он оглох и ослеп.

     «Возьми! Присвой! Твоё! Твоё!»

     Внезапно Клавдий испытал такой приступ ярости, боли, гнева, что взгляд его тут же прояснился, руки стали послушными и перестали дрожать, и сам он весь напружинился и будто приготовился к прыжку через глубокую пропасть. Он одним движением схватил яблоко, развернулся и со всей силы с неистовым криком швырнул его через толпу женщин прямо в лицо торгаша, который минуту назад сжалился над ним.

     Он пошатнулся, схватился одной рукой за нос, другой за лоб, закатил глаза и упал под лотки с продуктами. К нему тут же ссыпались все прочие торговцы, пытаясь привести его в чувство. Клавдий тем временем протиснулся к прилавку, загрёб себе в дырявую рубаху всё, что было поближе и побольше, и тут же побежал прочь что было сил. Вслед за ним увязались два торговца, надеясь схватить и как следует выпороть несчастного. Но та же сила, которая заставила Клавдия украсть, в этот момент щекотала его пятки, так что их сверкание и миниатюрная песчаная буря — всё, что осталось разъярённым преследователям.

     Парень очнулся от наваждения лишь на окраине деревни. Вокруг были рассыпаны бананы и яблоки, груши и сливы, и он лежал посреди них, как ваза на натюрморте. Задумчиво откусив кусочек яблока, забыв вытереть его от грязи, Клавдий стал думать, что делать дальше.

     2.

     «Мы получили то, что хотели, теперь мы довольны».

     Клавдий обхватил голову руками.

     Он сидел на песке в тени обветшалого, заброшенного дома и размышлял.

     Теперь, в деревне, где он провёл свою короткую несчастливую жизнь, его изобьют до полусмерти, как только признают в нём мальчика с рынка. Было ясно, что оставаться нельзя.

     Жрец в перерывах между бесконечными порками рассказывал мальчику, что до ближайшей деревни идти от рассвета до заката Солнца. Сейчас был обед, выходит, где-то к середине ночи он мог бы добраться до нового места.

     Клавдий снял с себя рубаху, хотя солнце и невыносимо жгло бледно-белую кожу, собрал туда всю еду и завязал в узел. Перекинув этот узел через плечо, он зашагал в направлении, противоположном от селения, признав в далёком мираже утонувшего в песке корабля верный ориентир.

     Скорпион уже ждал.

     Бархан следовал за барханом, они шли на мальчика словно волны, то подкидывая его, до накрывая песочным цунами. Никакого спасения, никаких обид, никакого прощения, никакой жалости. Песок скрипел на зубах, шептал на ухо колыбели, обмывал неугодное тело, стараясь обветрить его подобно скалам. Но впереди у мальчика было большое, сияющее будущее. Он пока и сам не знал, каким оно будет, но представлялось оно ему именно как Солнце: необъятное, неподвластное и, что самое главное, далёкое.

     Вздымаясь, как вздымается грудь при вздохе, на очередной гребень бархана, мальчик увидел чёрную точку невдалеке от себя. Точка, едва завидев мальчика, тут же исчезла.

     Достав из котомки финик, Клавдий устремился туда, где только что видел какое-то движение. Может, ему померещилась точка, может, это он померещился точке, но, в любом случае, каждый из них остался при своём мнении, которое было, в сущности, одинаковым: голову напекло.

     На сколько хватало глаз мальчик не увидел ни единого тенистого куста, под которым можно было бы перевести дух. Тогда он ненадолго присел на песок прямо там, где стоял, чтобы дать передышку уставшим ногам.

     Всматриваясь в песчинки, Клавдий почувствовал лёгкое дуновение ветра в спину — явление в пустыне хоть и довольно частое, но всё же необычное: почему-то именно этот порыв показался ему особенно таинственным и предвещающим. В этот момент между его скрещённых ног промелькнула ящерица. Клавдий уже давно перестал чему-либо удивляться и поэтому неспешно спросил:

     — Что ты здесь делаешь совсем одна, посреди пустыни?

     Ящерица была без хвоста, но с двумя головами.

     — Я тут за тобой, я тут предвещаю Скорпиона. Я тут потеряла хвост, ты не видел? Вот где-то тут я потеряла.

     — Какого скорпиона?

     — Я тут, а Скорпион там. Я тут, а он всё видит оттуда.

     — Чего тебе нужно?

     — Я тут нужна тебе, а не ты тут нужен мне. Скорпиону ты нужен там, а я нужна Скорпиону тут.

     — Тут?

     — Я тут.

     — Испарись, Ятут, пока я тебя не съел, как есть.

     — И тебе привет, Клавдий. Хвост мой не видел тут?

     Клавдий не обратил внимания на то, что ящерице известно его имя. Нутром он догадывался, что ниоткуда, кроме как из его головы, она появиться не могла, поэтому имя ей, очевидно, было известно.

     — Я видел, как что-то маленькое и чёрное бежало по песку, но подумал, что мне померещилось.

     — Ох, он опять сбежал туда, мой хвост, я тут, а он опять где-то там. Я тут уже всё обыскала, а он там, оказывается. Скорпион тебя там ждёт. Он даст тебе там кое-что. Ты тут остаёшься сидеть или туда пойдёшь?

     — А туда — это куда?

     — Туда — это прочь отсюда, потому что там — это где угодно, но точно не тут.

     Клавдий всё ещё раздумывал, наестся ли он ящерицей при условии того, что она выдуманная. Впрочем, он уверял себя, что при случае легко найдёт практический ответ на этот вопрос. Он был почти уверен, что получил солнечный удар и сейчас бредит, зарываясь зубами в песок.

     — Не тут?

     — Не тут, а там. Я тут. Ты туда идёшь. Понятно?

     — Так куда же мне идти? Я и так полдня иду по пустыне, я совсем устал, а к вечеру у меня уже не будет еды. Лучше всего я прихлопну тебя и засушу, чтобы потом обглодать. Зачем мне сдался твой скорпион?

     Ящерица посмотрела на него взглядом уставшего земноводного, у которого и так совсем нет времени играть в игры, а тут ещё приходится объяснять пропащим мальчикам очевидные вещи. Она начала бормотать под свои носы:

     — Хвост опять меня тут потерял.. Ну ничего, там он отрастит себе новую ящерицу.. Я бесполезна, а вот хвост очень важен, я тут и там каждый раз новая, а хвост там и тут всегда один и тот же..

     Клавдий поднялся на ноги. Ящерица опомнилась:

     — Так ты туда пойдёшь? Не будешь тут умирать?

     — Зачем мне туда идти?

     — Затем, что ты опять потерялся и не понимаешь, в какой стороне жизнь, а в какой — смерть. Хвост бы отвёл тебя туда, а я должна оставаться тут и засыхать.

     В этот момент перед лицом мальчика замелькало несколько мух. Они начали противно жужжать, напоминая о себе и пытаясь что-то сказать. Ятут поглядела на мух четырьмя глазами и начала ползти по щиколоткам Клавдия. Он ощутил странную щекотку, будто иголки царапали его высохшую кожу. Ящерица пролезла под штанами и рубахой на плечо Клавдия. Он безуспешно несколько раз попытался задавить её ладонью, но каждый раз он лишь наносил себе увечья, а ящерица выскальзывала прямо из-под удара невредимой. Одним движением, словно лягушка, она слопала одну из мух. В оставшейся стайке поднялось дикое жужжание, похожее на вой Святых Земель, когда на них ступила нога еретика. Голова Клавдия заболела сильнее обычного.

     — Ты умеешь их прогонять? — Клавдий попытался посмотреть на своё плечо, но ему не хватило гибкости шеи.

     — Я везде ими питаюсь, тут и там, везде и всюду. Там, где есть головные мухи, и я сразу появляюсь. Но это мой последний обед, пора мне тут на покой..

     Ятут окаменела и свалилась с плеча Клавдия на землю. Она прижалась брюхом к отвердевшему песку и зажмурила все четыре глаза. кожа медленно сползла с неё, и из-под кожи обнажилась лишь горстка пепла — огорчающе несъедобная. Она медленно увязла в песке, через время растворившись в нём. Клавдий облегчённо вздохнул, осознав, что мираж кончился, а от ящерицы теперь не осталось и следа.

     Он поднялся и продолжил путь.

     3.

     — Так ты здесь?

     Скорпион ползал вокруг тела, уткнувшегося лицом в песок. Клавдий успел пройти ещё несколько десятков шагов, прежде чем потерял сознание.

     — Посмотрим, посмотрим.. Характерные пятна.. На плече ожог, значит, Ятут на тебя уже залезла.. Ладно. Талифа Куми! — Скорпион замялся, пытаясь вспомнить, как это сказать на всеобщем языке. — В смысле, поднимайся уже давай, хватит играть в смерть.

     Клавдий очнулся. Левым глазом он видел жёлтый песок, а правым глазом — жёлтое небо. Чёрный скорпион на фоне этой лимонной идиллии показался ему раздражающим.

     Песок сыпался из ушей и волос, мухи отплёвывались и ругались на свой манер. Клавдий отряхнулся и тупо уставился на скорпиона.

     — Я ядовит, но не для тебя.

     — Почему вы разговариваете?

     — Для всех остальных — да, но тебя трогать не стану. Вообще мы пускаем в дело яд только тогда, когда чувствуем опасность.

     — Где я?

     — Печально, что Хвост куда-то запропастился, он был бы сейчас очень кстати. Так ты видел ящерицу?

     — Что всё это значит? Вы мне снитесь или я уже умер?

     — ..Если ты обратился ко мне во множественном числе, значит, либо у тебя двоится в глазах, либо ты всё-таки видел ящерицу.

     — Ответь на мой вопрос, демон!

     — Я не демон. А Хвоста ты не видел?

     — А кто же ты?

     Скорпион сложил клешни рупором и позвал:

     — Хвост! Хво-о-ост!

     Клавдий подскочил и побежал, но вскоре споткнулся и растянулся на песке. Скорпион медленно, даже немного иронично подполз к нему.

     — Ты хочешь убежать от рыбы в её же реке?

     Клавдий ожесточённо ловил не придавленной рукой Скорпиона, но он, на манер Ятут, всё время утекал сквозь пальцы.

     — Хватит играть со мной в игры! Я голоден, вся моя еда высохла, мне срочно нужно идти в деревню! В какой стороне корабль?!

     Клавдий начал дико озираться по сторонам.

     — Не ищи корабль, ты давно сбился с пути. Я отведу тебя к еде и накормлю, и к тому же доставлю в место, где живут другие люди, но попрошу кое-что взамен. Когда придём, я отвечу на все твои вопросы и выскажу мою просьбу. Идёт?

     Мальчик ощутил жжение в горле. Выбора будто не было вовсе, безумие обволакивало его голубоватой пеленой. Голос его сорвался:

     — И.. Идёт.

     — Ну, раз идёт, то и мы пойдём. Возьми меня на руки, я устал, пока искал тебя.

     Клавдий поднялся и тупо, опираясь лишь на указания паукообразного, побрёл, не видя дороги. Её видел лишь скорпион, который смотрел, как сотни и тысячи змей под песком плывут в нём, как в воде, в одну сторону, единым потоком. По этому потоку он и вёл Клавдия. Змеи то выпрыгивали из песка, приветствуя Скорпиона, то зарывались обратно.

     Так продолжалось несколько часов. Клавдий вконец обессилел, а в один момент ему даже померещился знакомый корабль вдалеке, и от радости он поспешно сжал ладонь, в которой сидел Скорпион, в кулак. Ощутив острую боль, он тут же разжал ладонь обратно. Мальчик слишком устал, чтобы задать хоть один вопрос, пусть даже это был бы вопрос жизни и смерти.

     — Вот мы и пришли, — Скорпион легко спрыгнул с ладони Клавдия на песок. — Туда, куда нужно.

     — Но ведь здесь только песок, одна и та же картина до самого горизонта. Мы будто не сдвинулись с места за все эти пару часов.

     — А мы никуда и не сдвигались. Ты ходил кругами, как бывает иногда у моих особенно несчастных друзей-птиц. Мне нужно было заставить тебя устать достаточно сильно, чтобы ты смог заснуть.

     Клавдий попытался пнуть Скорпиона, но нога по инерции взлетела вверх и юноша растянулся на песке. Он закричал, смотря на безоблачное небо и яростно дрыгая руками и ногами, поднимая в песок клубы песка:

     — Когда ты меня встретил, я и так уже спал! Разве нельзя было сделать всё сразу?!

     — Нет, мне нужен от тебя сон другой природы. Отчаянный сон, а не вечный сон. Сны ведь бывают разные, мальчик мой. О, а вот и Хвост, наконец!

     Из-за бархана вновь показалась маленькая точка, которую Клавдий видел несколько часов назад. Это бежала совсем маленькая двухголовая ящерица, величиной, может быть, с ноготь, которая волочила за собой несоразмерный хвост. Не успел Клавдий моргнуть глазом, как она оказалась рядом с ними. К его удивлению, звук доносился не изо рта ящерицы, а из хвостовой части:

     — Привет, Скорпион, привет, Клавдий. Ятут ты уже..

     — Так это был не сон? — Устало спросил парень.

     — Нет, это была Ятут. Её ты уже знаешь. Я — Хвост.

     — Но ведь Ятут умерла у меня на глазах, к счастью.

     Ящерица запищала, надрывая горла:

     — Я там тебе всё говорила, дурень, а ты там совсем не слушал! Я тебе тут повторяю, что меня много, а Хвост всегда один! Ну, умерла там, подумаешь, родилась снова тут.

     «Всё это сон. Ты спишь. Проснись. Раздави этих тараканов. Хватит один раз топнуть ногой, и их не станет.. Ну же, мы отведём тебя к деревне. Помоги нам, а мы поможем теб..»

     Маленькая ящерица опять, едва завидев мельтешение мух, слопала одну из них и прямо на глазах Клавдия, Скорпиона и Хвоста увеличилась до размеров мизинца.

     — Будешь меня кормить, — Мягко пробормотал Хвост. — Прошлый кормилец кормит червей. Твой черёд кормить червей придёт, когда накормишь меня.

     Клавдий будто бы не мог проснуться от бредового, горячного сна. Он слышал мух, и теперь к нему снова пришло стойкое ощущение нереальности всего происходящего. Он попытался найти что-нибудь странное в своей ладони, чтобы отличить явь от сновидения, но там был только маленький белый камешек, оставленный скорпионом.

     — Кстати о птичках, — Скорпион хитро посмотрел на Клавдия. — Это тебе надо проглотить.

     Клавдий безразлично проглотил таблетку.

     «Если бы он хотел меня убить, он сделал бы это намного раньше», — Подумал он.

     А теперь отчаянно засни.

     Тень от бархана, гонимая заходящим Солнцем, укрыла всех четверых, как одеяло.

     Клавдий лёг на песок. Он пытался заснуть, но эмоции каждый раз были другие, или нервный храп, или тяжёлое сопение, а вот отчаяние почему-то не появлялось. В какой-то момент Клавдий услышал странный шелест под собой. Кожа начала шелушиться, очень сильно захотелось пить. Через минуту жажда стала такой сильной, что ему показалось, будто из тела выкачали всю воду до последней капли. Но самой последней каплей всё-таки стал тот момент, в котором Клавдия начало засасывать в песочную пучину. Когда он осознал, чью судьбу он повторяет, было уже слишком поздно: половина лица, рука и нога уже были намертво сцеплены чем-то мягким и тёплым. Тогда Клавдий подумал, что единственное правильное решение, которое он может предпринять в такой ситуации — это не сопротивляться.

     4.

     Поясница коснулась вершины песочной горки первой, за ней — бёдра и нижняя часть спины, потом — голени и плечи, и в последнюю очередь — ступни и голова.

     Клавдий лежал на холмике посреди тёмной комнаты. Голова его неудобно запрокинулась, он не мог сглотнуть слюну. В подземелье стоял запах сырости.

     Запах сырости посреди пустыни.

     — Глубоко мы упали, — Где-то над ухом Скорпион приводил юношу в чувства второй раз за день, — Глубже обычного, по крайней мере. Это комплимент, человечек. Это означает, что твой ум глубже прочих, значит, ты лучше подходишь для уготованной тебе роли.

     Клавдий боком скатился на каменный пол подземелья. Скорпион выполз на вершину песочной кучи и посмотрел на него с достоинством.

     — Пока ты не очень похож на творца истории, но ничего, это ещё прибудет. Поднимайся, нам нужно в другую залу.

     Ятут заползала по животу мальчика, щекоча его.

     — Вставай уже! Мы тут все из-за тебя собрались, у нас там ещё дел невпроворот, а мы тут перед тобой распинаемся.

     — Поднимайся, человек. Пора завершить одно дело и начать новое, — Если ящерица говорила торопливо и раздражительно, то Хвост наоборот как-то растянуто, медленно, сонно.

     Скорпион хвостом метнул горсть песка в лицо Клавдию.

     — Ты не проиграл, если упал, ты проиграл, если не поднимаешься. Шевелись.

     Клавдий встал, потирая ушибы и бешено озираясь по сторонам. Вокруг были только давящие гладкие стены, арками сходившиеся над головой. В проёме одной из арок была видна дыра, через которую он сюда попал. Дыра зияла высоко над горкой, так, что стоя на вершине холмика Клавдий мог кончиками пальцев уцепиться за край потолка.

     Хвост, Ятут и Скорпион тремя хлебными крошками помелись в сторону дверного проёма, выбитого в каменной монолитной стене. Клавдий осторожно покрался следом.

     В следующей комнате было совсем темно. Если в предыдущей зале с потолка опускался лучик света, пробивавшийся через дыру в том месте, где осыпался песок, то здесь стояла беспросветная тьма. Из дальнего угла комнаты доносилось боязливое, настороженное, будто бы пойманное в клетку жужжание.

     — Момент..

     Скорпион уполз куда-то в темноту. Затем, одна за другой, начали загораться свечи, поджигаемые остриём жала Скорпиона. Зал осветился, и Клавдий увидел, что находилось в том углу, откуда доносилось жужжание.

     Целая гора мух.

     Целая гора мух высотой с Клавдия, тысячи и десятки тысяч жалобно жужжали, ослепнув от яркого света. Скорпион подполз поближе к углу.

     — Вот они где. Хвост, посмотри, что я для тебя нашёл! Это настоящий пир!

     — Действительно, — Хвост направил Ятут к мушиной куче, чтобы он получше рассмотрел свой корм. — Тут хватит на много лет, если они будут умеренно плодиться. Клавдий, помоги нам. Под этой кучей лежит одна вещь, которую тебе нужно унести с собой в реальный мир. Я не вижу здесь ничего, чем можно было бы разгрести этих мух, поэтому придётся руками. Мы тут тебе не помощники.

     Клавдий будто окаменел, как только зажглась первая свеча. Мухи преследовали его всю жизнь, а в этот раз в одном месте он увидел их столько, сколько не видел никогда до этого. Страх завладел им без остатка. Вспомнились бессонные ночи, вспомнились искусанные локти, вспомнился холодный пот по утрам. Вспомнилось всё то, что последний раз преследовало его ещё только сегодня на восходе Солнца. Он не мог сдвинуться с места, не мог закричать, не мог сказать ни слова.

     Оцепенение поразило его.

     — К тому же, — Попытался Скорпион приободрить мальчика, — Там еда. За этой горкой. Еда и иголка, немного поработать руками, и ты наешься и обретёшь смысл жизни. Ну же.

     Клавдий с трудом выдавил из себя, стуча зубами:

     — Вы ничем не отличаетесь от мух.

     — В каком смысле? — Ятут недоуменно мотала головами. — У нас нет крыльев тут, на спине. Тебе разве оттуда, с высоты, не видно, дурень?

     Клавдий не сводил взгляда с кучи, издававшей звук такой низкой частоты, что каменный потолок беспокойно дрожал, будто по нему, как по поверхности воды, шла мелкая рябь.

     — И они, и вы лишь хотите использовать меня.. Вы просто хотите использовать меня. Я презираю вас не меньше, чем их, — Клавдий повторил два раза, потому что проглотил начало фразы при первой попытке высказать свою мысль.

     Скорпион, Ятут и Хвост переглянулись. Все трое издали лёгкий насекомый смешок. Скорпион медленно начал говорить, понемногу ускоряя темп:

     — Конечно. Конечно, мы тебя используем, о, Пантеон. Клавдий, забавный человечек, как же ты мал. Ты ведь имеешь тяжёлое прошлое, ты заблудился в пустыне совсем один и не ждал помощи, ты знаешь жизнь не на свои годы. И ты веришь, что мы, энтузиасты, станем помогать тебе просто так?

     — Энтузиасты? — Клавдий впервые услышал это слово. Скорпион едва разошёлся:

     — Да, энтузиасты. У нас есть цели, и теперь наши цели — это твои цели. Ты и сам прекрасно понимаешь, что они из себя представляют.

     — Вы все мне мерещитесь. Мухи мерещатся мне с самого рождения, не хватало теперь и вас. Вы заставите меня умереть, потому что я сам этого хочу, так?

     Скорпион будто не слышал его.

     — Ты веришь, потерявшись в песках, что боги или демоны протянут тебе руку помощи, или что вот эта жалкая горка мух, — Скорпион махнул жалом в сторону жалкой горки мух, — Поможет тебе выбраться отсюда живым? Они желают твоей смерти. Все, все, абсолютно все хотят, чтобы ты умер, что уж говорить о тебе самом. Не буду скрывать, и мы тоже хотим. Но не потому, что ты нам не нравишься или мы злодеи, а потому что так заведено в миру: каждый хочет чужой смерти, чтобы увидеть конец мира первым.

     — Какой конец мира? Что ты несёшь?

     Скорпион начал загибать клешни, изображая отдельные пункты своего объяснения:

     — Есть две точки. Точка начала мира и точка конца мира. По сути это одна и та же точка, но, как бы сказать, на неё смотришь с двух разных сторон: первая жизнь смотрит на неё с начала, а последняя жизнь смотрит с конца. Мы же, все, кто обречён жить посередине, смотрим на эту точку как бы сбоку, видя лишь мимолётную и всё время ускользающую границу раздела начала и конца точки. Понимаешь, что здесь самое смешное? Нет, не понимаешь, ты же не доучился у своего жреца. Самое смешное здесь то, что точка не имеет ни начала, ни конца. Каждое живое существо всеми силами стремится прочь от точки начала мира и с таким же рвением бежит к точке конца мира — это то, что люди и боги называют временем.

     — Точка? Как из точки может начаться целый мир? Ты заговариваешь мне зубы.

     — Подними с пола любую крупицу песка. Посмотри на неё внимательно. Что ты видишь?

     Клавдий подошёл поближе к свече, закреплённой в стене, чтобы рассмотреть маленькую песчинку.

     — Это просто песчинка и ничего больше.

     — Именно, человечек! Просто песчинка. Думал, я сейчас тебе стану объяснять, как из ничего появилось всё? А может быть, ты хочешь, чтобы я показал тебе разницу между тем, какую низменную цель преследуют твои мошки, желая твоей смерти, и какие высокие, в противовес, наши мотивы? Куда там, это совсем не твоего ума дело. К тому же, я и сам не знаю, как ответить на второй вопрос: мухи просто мешают нам убивать тебя, а мы мешаем мухам. Но ты-то умрёшь в любом случае, так что успокойся. Тебе всего лишь нужно понять, что и ты тоже песчинка в огромном океане песка, и всё, что тебе нужно делать — это поддаться времени, ведь если ты будешь продолжать битву — ты умрёшь слишком рано. Добровольная смерть — это единственный способ победить в гонке со временем. Повторюсь, единственный способ прекратить игру — не играть в неё совсем.

     — Я не понимаю твоих слов, Скорпион. Если бы ты меня не жалил, и если бы эта мерзкая ящерка не была такой вертлявой, я бы давно вас всех придавил.

     — Всё верно, человечек, даже не пытайся понять, — Скорпион пропускал мимо ушей угрозы Клавдия, — Всё, что от тебя сейчас требуется — это постараться усвоить лишь две простые вещи..

     Ящерица аккуратно, не издавая шороха, ползла по стене, волоча Хвост следом. Она ползла по потолку, прилипая перепонками к мокрым каменным сводам. Не отрывая двух пар глаз от Клавдия, она примерилась и повисла на одном Хвосте ровно над головой мальчика.

     -..Во первых, ты должен достигнуть точки конца мира, а во вторых..

     Ятут прыгнула Клавдию за шиворот и начала быстро ползать по спине. Хвост в один момент прицелился своим острым концом и уткнул его между двух позвонков юноши, отчего ноги его подкосились и он полетел вниз, прямо на жужжащее месиво. Скорпион запоздало закончил фразу:

     — Во вторых, ты должен разгрести эту гору мух.

     Клавдий барахтался в них, они забились ему в нос, рот и уши, он будто очутился в своём самом страшном кошмаре, и ему ничего не осталось, как судорожно отгребать от себя противную пёструю сине-зелёную массу.

     — Вот так бы сразу, целый переворот часов тебе только зубы заговаривал, — Скорпион отвернулся, чтобы не видеть страданий Клавдия. — О, Пантеон, и я даже не побоюсь воззвать к богам в случае твоей бесконечной трусости и глупости! Столько бреда пришлось выдумывать, лишь бы ты немного повозился с мошками. Когда закончишь, на дне будет люк. Открой его.

     Клавдий насилу избавился от мух, потратив на это немало времени. Он подумал, что, раз уж он всё равно оказался в этой отвратительной куче, то можно и сделать то, о чём просят, тем более его решительность укрепляло две мысли: во-первых, мысль о том, что под горой мух должна быть еда, и, во-вторых, мысль о том, что, возможно, он передавит много мух, прежде, чем перетащит их всех.

     Передвинув всю кучу на несколько шагов от угла вдоль стены, Клавдий откинулся назад и разлёгся на холодном полу подземелья. Ему было трудно и противно дышать. На освободившемся месте блестела железная кайма деревянного люка с массивной кованой ручкой.

     — Вот, так совсем другое дело, — Затараторила ящерица, бегая вокруг люка. — Тут всё и лежит, что тебе нужно. А та-ам, — Она жадно посмотрела на мух, — Там лежит всё, что нужно мне. Все присутствующие тут довольны, тут ещё не всё потеряно, — Она съела несколько особенно жирных крылатых и выросла до размеров обычной ящерицы. Скорпион дал Клавдию немного отдышаться и повторил:

     — Открывай.

     Клавдий на корточках подполз к люку и с трудом приподнял его, образовав узенькую щель, из которой вкусно пахло. Как бы юноша ни старался, выше нескольких сантиметров приподнять затвор ему не удавалось. Доски были несоразмерно тяжёлыми, Клавдию даже показалось, будто люк кто-то держит с другой стороны.

     — Я не могу его поднять, — Клавдий утёр пот со лба одной рукой, другой продолжая тянуть люк вверх. — Он очень тяжёлый.

     — Это видно, что не можешь, — Ящерица ехидно проползла в щёлку люка. — Но вот что он тяжёлый тебе только кажется. Ого, сколько тут всего! Эй, ты, там, открывай тут быстрее!

     Клавдий выдохся и отпустил ручку, замуровав ящерицу внутри.

     — Открывай! Я и Хвост не хотим тут навсегда оставаться! Ненадолго — можно, но мне мухи там побольше этих гранатов и слив тут по душе. Ну же, он ведь лёгкий, как пёрышко!

     Мальчик безуспешно попытался поднять люк ещё раз, но опять ему удалось откинуть его лишь на толщину пальца, и сквозь эту щель ящерица юркнула обратно, как раз в тот момент, когда Клавдий отпустил люк.

     — Чуть не придавил тут! Умер бы Хвост, а я вместе с ним!

     — Жаль, что этого не случилось, — Клавдий в очередной раз попытался наступить на ящерицу, но вместо этого раздавил нескольких зазевавшихся мух.

     — Посмотри на этот люк внимательнее, — Хвост пытался намекнуть мальчику о том, как одним простым действием открыть неподдающуюся заслонку. — Возможно, то, что ты пытаешься сделать, намного легче, чем тебе кажется. Просто посмотри на него.

     Клавдий тупо уставился на люк. Скорпион попытался подать ему нужную мысль:

     — Что ты видишь?

     — Я вижу люк, мерзкая дрянь.

     — Что это за люк?

     — Это четыре доски, вокруг которых рамка из железа. А сам ты слепой? Зачем меня спрашивать о таких подробностях?

     — Что ещё ты видишь?

     — Тут есть ручка, она тоже из железа и совсем ржавая.

     — Ещё?

     — Странные символы на блестящей пластинке в центре и рычаг..

     — Это не важно, продолжай.

     — Мне нужно дёрнуть за рычаг, да? Ты к этому клонишь?

     — Ни в коем случае, тогда нас всех отправит прямо на задворки Пантеона, если я правильно перевёл надпись, а туда нам пока рановато. Что тут ещё есть?

     — Погоди.. Здесь есть.. Нет, это всё. Мне показалось, что тут ещё какая-то кнопка в углу..

     Ятут закатила глаза. Она уже собиралась сказать что-то мальчику, но хвост дёрнулся, дав ей понять, что он сам должен прийти к нужной мысли.

     — Тут видно, в каких местах были сучки на досках, может, мне нужно одновременно нажать на все эти выступы?

     Ящерица закатила глаза.

     — Или мне нужно заслонить все трещины в досках одновременно..

     Ятут не выдержала.

     — Мухи, глупая твоя голова! Мухи должны открыть этот люк! Давай, не тяни время, — Она проглотила пару мушек из огромной кучи, — Заставь их помочь!

     Со стороны горки донеслось недовольное жужжание.

     Клавдий посмотрел сначала на Ятут, потом на Хвоста, потому на Скорпиона, как бы ожидая дальнейших указаний. Но все лишь смотрели на него с видимым нетерпением. Тогда он наконец посмотрел на гору мух.

     — Что я должен сделать?

     — Прикажи им помочь тебе, — Скорпион посмотрел в глаза Клавдию, — Не забывай, мы находимся в твоей голове. Ты знаешь, как устроена голова человека?

     — Ты тупоголов даже для насекомого. Моя голова намного меньше, чем эта комната. Тем более, — Клавдий на несколько секунд осёкся, представляя себе твёрдость аргумента, который он собирался привести. — Тем более, у меня и сейчас есть голова на плечах. Как моя голова может быть внутри моей же головы?

     — А вот так, дурацкая, никчёмная, бесполезная твоя голова! — Ятут мела пыль Хвостом. — Будешь задавать такие вопросы — и одна, и вторая, и все остальные твои головы взорвутся от неспособности ответить.

     Клавдий вздохнул.

     — Так что я должен сделать?

     — Прикажи им помочь тебе, — Скорпион подполз к мушиной куче, чтобы показать Клавдию, что от него требуется. — Вот так, — Он топнул всеми правыми ножками и крикнул: — Эй, мухи, откройте живо этот люк! Вот так вот. Меня они не слушаются, потому что это не мои мухи, а твои. Тебе же достаточно лишь грозно глянуть на них, чтобы они тут же залетали под твою дудочку. Всю свою жизнь, насколько мне известно, ты только и делал, что молил их, но единственный способ заставить их повиноваться — твёрдо и чётко озвучить своё желание, без объяснений и извинений.

     — Почему вы сразу мне не сказали это? Почему заставили сначала искупаться в их отвратительных крыльях?!

     — Потому, — Скорпион тяжело вздохнул и поднял четыре пары глаз на юношу, — Потому что прежде чем приказывать своим страхам, нужно обнять их. Хотя бы попытаться обнять, хотя бы сделать вид, что ты их любишь. Иначе они поймут твою ложь, увидят твою фальшивость, и ты сам её увидишь лучше них.

     Клавдий задумчиво поглядел на мух.

     — Ладно.

     Он подошёл к куче и принял позу, которая показалась ему боевой. Вздохнув, он прошептал:

     — Мухи, откройте этот люк.

     Ящерица перевернулась на пол от хохота.

     — Ты себя слышал, герой? — Ятут смеялась в оба рта. — Громче крикнуть уже сил нет? Давай, сорви горло один раз хорошенько и будешь есть.

     Клавдий повторил чуть громче:

     — Мухи, откройте этот люк.

     — Громче, они тебя даже не слышат, — Подсказал Скорпион.

     — Мухи, откройте этот люк!

     Крылатая масса встрепенулась.

     — Ещё громче, сейчас они не чуют в тебе угрозы, — Спокойно сказал Хвост.

     Клавдий набрал в грудь побольше воздуха. Он помедлил секунду, а затем исступлённо бросился на кучу мух, топча её, размахивая руками, вгрызаясь в бесплотное существо, заставляющее его просыпаться с криками по ночам. Он визжал, надрывая голос, пинал разжиревших и сонных созданий, размазывая их по каменному полу, превращая насекомых в отвратительный паштет.

     — Откройте люк!

     Крылатое воинство испуганно вспорхнуло и метнулось к дверце. Мухи цеплялись одна за другую, создавая нити и цепляясь за ржавую ручку. Десятки и сотни таких нитей прикрепились к потолку одним концом, а к ручке люка — другим. В мгновение ока тяжёлая заслонка вылетела из своего места, расшибясь о стену.

     5.

     Мухи, после того, как открыли люк, разлетелись по щелям. Многие из них остались на месте прежней кучи навсегда. Их было не видно и не слышно.

     Клавдий сидел, спиной опираясь на холодную стену подземелья, рискуя застудить шею. Он так объелся, что не мог сдвинуться с места. Исподлобья поглядывая то на Скорпиона, то на Ятут, он пытался понять, могут ли они взять власть над его головой ещё большую, чем мухи, с которыми они разделались его собственными руками.

     — В этом деле, — С расстановкой подмечал Скорпион, — Главное — без фанатизма. С энтузиазмом — пожалуйста, но фанатизм — это то, что рушит любую хорошую задумку. Яркий огонь горит быстро, уголёк же будет тлеть, пока ему не надоест. Ты сейчас — пылающий уголёк, мальчик. Только недавно твой желудок начал вариться в собственной кислоте, а теперь он давится фруктами и бараниной. Нужно было начать постепенно, так же постепенно продолжить и закончить. Сейчас мы вынуждены оставаться в этой пустой голове только из-за твоего обжорства.

     — Я всё ещё сплю? — Клавдию было, в общем, всё равно, жив он или мёртв, пока он чувствовал себя сытым. — Тогда если я наелся в своей голове, пока сплю, то что же ждёт меня, когда я проснусь?

     — Не беспокойся, — Голос Скорпиона глухо доносился из подвала, в который вёл люк. Он шарился под полками со всевозможными явствами, вином, приготовленным мясом в поисках чего-то не съестного. — Находясь здесь, наше трио преследует несколько целей. На самом деле тех, кто по собственной воле стремится к концу света, намного больше, но мы хотим опередить всех остальных и для этого придумали гениальный план. К сожалению, в силу наших размеров что-то мы самостоятельно сделать не можем. Нам нужен человек, не обременённый жизненным опытом и моральными ориентирами, которому можно будет внушить всё что угодно и заставить плясать под нужную музыку для всеобщего блага. Одинокий, помешанный, никому не нужный ребёнок вроде тебя идеально подходит для таких целей.

     — А? — Клавдий не совсем понял слова Скорпиона, но почувствовал, что его опять хотят обдурить, скрыв за лесом слов несколько кустов смысла.

     — Не обращай внимания на негативный подтекст, потому что он есть всегда и везде. Пока что ты не очень смышлён, но, думаю, если мы продолжим говорить с тобой на высокие темы высоким языком, со временем ты выучишь этот самый язык ещё лучше нас. Так вот, о чём это я? Мы преследуем три довольно конкретные цели. Во-первых, мы здесь из-за эффекта таблетки. Это не просто лекарство, вроде тех, что готовят в своих кельях жрецы. Это нечто вроде пропуска для тех, кто знает, куда он хочет, чтобы его пустили. Обывателя с перепугу может занести неизвестно куда — под землю или на высоту птичьего полёта, потому что большинство людей не знают, где они на самом деле хотят оказаться. Зачастую такие путешествия смертельны. Но энтузиасты вроде нас могут с одной такой таблеткой перенестись хоть на другой конец бесконечной пустыни. Будто у бесконечной пустыни есть хотя бы один конец, ха!

     — Ты хочешь сказать, что я могу проснуться там, где пожелаю?

     — Ты проснёшься там, где мы тебе скажем, потому что пока ты не умеешь так хорошо управлять сигналами своего мозга.

     — Это нечто вроде магии?

     — Магии не существует, человечек. Хотя это зависит от того, что ты называешь магией. В другом мире или в других началах — возможно, что-то такое я слышал. Но конкретно в этом мире её нет. Весь контроль может исходить только из мозга человека или другой разумной сущности. По сути, с помощью разума можно постичь что угодно и повелевать чем угодно, но большинство обывателей останавливается на таких примитивных вещах, как планирование своих дел и вычисления. Будто бы эти кишки, набитые нейронами, больше ни на что не годны. Так вот, во-первых, мы хотели вытащить тебя из пустыни, потому что твой ориентир был неверен и ты шёл в сторону, ровно противоположную той, которая была тебе нужна.

     Из подвала послышался металлический звон.

     — Нашёл, — Скорпион кряхтел, пытаясь вытащить нужный предмет. — Спустись, Клавдий, помоги мне достать иглу.

     Клавдий пролез в люк, стараясь не задеть еду на полках и не порвать верёвки с сушёными грибами и кореньями. Скорпиона не было видно.

     — Я здесь, под нижней полкой.

     Юноша опустился на четвереньки, выглядывая в темноте силуэт Скорпиона. Заметив отблеск серебра в углу, он пошарил там рукой и спустя мгновение почувствовал сильный укол.       Он попытался теперь уже нарочно задеть Скорпиона, но ладонь ловила только пустоту и паутину.

     — Нет, не меня нужно достать, а иглу. Чуть левее.

     Клавдий вытащил серебряный гвоздь длиной с локоть. На одном конце он был заточен до толщины волоса, а на другой имел набалдашник в виде жемчужины величиной с кулак.

     — Зачем мне эта штука?

     — А вот это хороший вопрос. Очень правильный и своевременный. Вылезай, наверху поговорим. Как твой живот?

     — Уже лучше, но пока я не смогу сделать то, что ты сказал.

     Они вылезли из подвала. С одной из полок Клавдий прихватил несколько обитых мехом досок и разложил их вдоль стены. Он уселся и стал разглядывать находку.

     — Почему эта игла лежит в моей голове?

     — Ты даже понятия не имеешь, что есть в твоей голове. Мы находимся в залах — двух передних комнатах с самым необходимым, и пока что открыли только одну дверцу, где лежит самое ценное. Здесь, — Скорпион обвёл вокруг себя жалом, указывая на стены комнаты. — Столько потайных дверей и проходов, что ты и представить себе это не в состоянии. В этом подвале лежит еда и инструменты, необходимые для начала и конца мира. У тебя в руках инструмент для конца мира, — Скорпион перешёл на невнятное бормотание. — Или самоубийства. Конец мира и самоубийство — это одно и то же, в общем.

     Клавдий не услышал его последних слов.

     — Ты хочешь сказать, что из своей головы я способен достать предмет, способный уничтожить целый мир?

     — Именно это ты только что и сделал.

     — А если я не хочу уничтожать мир? — Клавдий не верил в слова Скорпиона, но ему было интересно, как далеко он может зайти в своих недостижимых желаниях.

     — В сущности.. — Скорпион немного съёжился, собираясь сказать нечто неприятное. — В сущности, Клавдий, это и есть моя просьба. Мы спасли тебе жизнь, подарили тебе возможность ещё многие годы любоваться этим миром и жить в нём, а ты взамен должен уничтожить его для нас.

     — Эта игла есть только у меня в голове?

     — Она есть у любого человека и у любого бога. Не всегда в виде иглы, и я даже предполагаю, что игла играет роль только в этом мире, в других же мирах для конца нужна была бы большая стрела и огромный лук, или специальный танец, длящийся многие годы. Но правила везде одни — каждый человек имеет право завершить мир или создать новый.

     — Почему тогда любой другой человек не сможет сделать то же самое, о чём вы просите меня?

     — Давай по порядку. Сначала боги. Очевидно, что им незачем прекращать мир, который они же и создали до своего увеселения, раньше времени. Каждую кальпу находятся энтузиасты вроде нас, которые заканчивают мир без участия богов. Боги не могут им помешать, да и не хотят, потому что их основное занятие — это просмотр за сменяющимися картинами и пейзажами мироздания, которые никогда не повторяются, будучи при этом абсолютно одинаковыми. Для простоты твоего понимания представь две капли воды. Они ведь одинаковые, верно? Однако человеку, как и богу, нужно очень много капель, чтобы утолить жажду. Но боги намного могущественнее людей, и жажда воды им вообще незнакома. У них есть только скука, бесконечная, непрекращающаяся скука, которую они утоляют наблюдая, как возникают и рушатся их миры, словно песочные замки на берегу моря.

     — Ладно, с богами, наверное, понятно, а что насчёт людей?

     — О, человечек, чтобы понять, почему разум человека закрыт для него самого, вспомни себя несколько делений солнечных часов назад. Припоминаешь? Ты едва ли сам бы открыл этот люк, потому что он лежал под твоим самым большим страхом. И хорошо, что у тебя этот страх только один — и даже так мы лишь хитростью заставили тебя разобраться с ним. Из-за того, что ты ещё мало жил, настоящий страх у тебя был единственный. Но у взрослых людей, которые много прожили и испытали много страхов, такая же комната была бы завалена самыми отвратительными вещами до самого потолка. И мало того, что им нужно научиться входить в собственный разум, — а без проблем с головой вроде твоих это почти невозможно — так и ещё после этого они должны были бы бороться с десятками своих самых ужасных кошмаров, один за другим раскапывая самые потаённые, самые омерзительные уголки своей души. Через эту комнату открывается вход во все остальные подземелья, но самые необходимые вещи лежат именно там, где были мы — в соседней комнате. И только после того, как человек передвинул каждый свой страх, обнял его или показал ему свою любовь другим способом, несчастный должен найти в себе силы приказать всем своим страхам одновременно, заставить их работать как единое целое, потому что чем больше кошмаров, тем тяжелее люк.

     Клавдий безуспешно попытался осмыслить услышанное. Он смутно понимал, что все эти аргументы — просто прикрытие какого-то главного, неоспоримого факта, но для связывания двух очевидных вещей у него не хватило умственных сил.

     — Многие люди хотели уничтожить мир ещё больше нас, Клавдий, но все они сдались перед собственными страхами. Ни у одного не хватило решимости дойти до конца. Перед тем, как возненавидеть весь мир, человеку нужно вырасти и возненавидеть себя, потому что когда ты ребёнок — сделать это довольно трудно. Невинность ограждает до поры от опасных желаний. Интересно вот что.. Хотя, ты не поймёшь.

     — Попробуй объяснить, а я если и не пойму, то хотя бы постараюсь запомнить. Раз уж я всё равно теперь должен отплатить вам за спасение, я хочу разобраться, почему вы этого хотите, а значит, почему этого следует хотеть и мне.

     — Ты начинаешь говорить умнее, чем прежде, хотя ты с нами всего полдня. Неплохо.

     Скорпион забрался на кучу песка и расположился на том месте, куда падал луч света.

     — Интересно во всём этом то, что ненависть, по сути — это естественный механизм разрушения мира. Хотя это и чисто негативная эмоция, негатива как такового она в себе не несёт, потому что и самого негатива не существует. Это лишь чёрная краска, в которую человек окрашивает бесцветный мир. Говоря проще, любовь — это естественный исток начала мира, тогда как ненависть — естественный исток его конца. Но для существа, которое осознало эти условности, вопрос конца и начала мира становится чисто арифметической задачкой — такого существа, каким являешься ты. Для живых, осознавших две по-настоящему реальные вещи в этом мире, остаётся лишь две реальные цели, и нет особенной разницы — начинать новый мир или завершать старый. По сути, это одно и то же. Короче говоря, нам нужна твоя игла, поэтому мы здесь и задержались. В другом случае можно было бы почти сразу же проснуться на нужном месте. И, наконец, в-третьих, человек, мухами которого питалась Ятут, умер, а у тебя их достаточно. Это не бешенство, но скорее заразная форма без.. Впрочем, неважно. Я со стороны лишь могу сказать, что это довольно выгодное предложение — она и Хвост будут помогать тебе, направляя твои решения прямо из мозга, а ты к тому же будешь держать под контролем свой большой страх, по крайней мере, пока Ятут будет здесь жить и питаться им.

     Клавдий приподнялся с земли.

     — Думаю, такой обмен меня устроит. Как думаешь, эта цель, о которой ты говоришь.. Я пока что не понял её до конца, но можешь ли ты уверить меня, что она позволит мне возвыситься над всеми, кто смел меня унижать в прошлом или посмеет в будущем?

     — О, конечно, обязательно! Я ведь именно это и пытаюсь тебе растолковать — более высокой цели, чем окончание мира, скорее всего, не существует.

     — Тогда я согласен. Так ты говоришь, что нам нужно забраться обратно туда, откуда мы упали?

     — Да, вроде того. Будь готов, в случае чего, откопаться.

     — В каком смысле?

     — Давай, лезь.

     Клавдий Встал на вершину песочной горки, схватился руками за края дыры в потолке и попробовал подтянуться. Сил не хватало. В этот момент его пятку что-то больно ужалило и он поспешно вскарабкался на потолок. Выше была округлая яма, из верхнего конца которой медленно спускался вниз прохладный воздух. Клавдий упёрся руками в высохшую глину с двух сторон и пополз наверх. Где-то на середине пути, когда до верха практически можно было дотянуться руками, песок с края ямы осыпался и завалил Клавдия с головой. Стало темно и глухо, юноша начал быстро откапывать себе путь наружу, чувствуя, как проталкивать песок наверх становится всё легче и легче.

     Наконец, отплёвываясь и часто дыша, он понемногу выбрался из песка, будто мертвец из могилы. Неподалёку была деревня, лежавшая на изгибе большой реки.

     — Здесь мы ненадолго. — Скорпион юркнул в кусты, ища иглу. — Где она?

     Клавдий достал из-за пояса иглу, похожую на огромный гвоздь и показал её Скорпиону.

     — Отлично. Отправимся за едой.

     — А где Ятут и Хвост?

     — Они остались там, попробуй докричаться до них. Кричи про себя как можно громче, мысли идут в главную комнату твоего разума через ходы и туннели, тянущиеся на сотни шагов. Ты будешь кричать с противоположного конца твоего сознания к тому месту, откуда мы только что выбрались.

     Клавдий попытался позвать ящерицу, но ответа не было.

     — Наверное, она ещё недостаточно выросла, чтобы докричаться до тебя в ответ.

     Они зашагали по утоптанному песку между кустов акаций и папоротников. Сухая трава выгоревшим ковром обнимала ступни. Звёзды перемигивались с Луной, повисшей над головой Клавдия так же, как недавно это сделала Ятут. На горизонте Лунный Заяц освещал маленький треугольник единственной недостроенной пирамиды: уже трудно было сказать, касается она неба или нет, но до фактического уровня обитания богов и завершения стройки было однозначно ещё далеко. Вся поверхность пустыни от путников до пирамид была усеяна деревушками и городами, пастбищами, небольшими ухоженными садами. Если смотреть прямо на пирамиды с позиции мальчика и Скорпиона, то по левую сторону вдали виднелись невысокие холмы, испрещённые дырами каменоломен и шахт, похожими на гнёзда синиц в берегах огромной высохшей реки, а по правую сторону — бескрайняя пустыня. На самом деле она имела края, но так как они всё время менялись, то выхватывая из небытия новые, неизведанные части суши, то выкидывая освоенные территории вместе с их жителями за грань реальности, то для простоты её называли бескрайней. На тему краёв пустыни даже придумали несколько баек, которыми матери пугали непослушных детей ночами:

     — А не будешь спать, я снесу тебя к краю пустыни и там тебя поглотит великое ничто! — Так говорили они, и малютки сразу засыпали от страха.

     Глава 3.

     1.

     На другом конце деревни в это же время Аврелий и его подельник Герман рыли подкоп под дом одного из уважаемых жрецов в надежде украсть нечто очень ценное. Дом был обнесён со всех сторон высоким, толстым — с локоть в длину — забором и поэтому больше походил на маленькую крепость, чем на дом и уж тем более на скромную келью жреца. Звёзды слабо блистали на открытых спинах, орошая своим блеском в каплях пота высохшую землю.

     — Всё пройдёт, как по маслу, — Аврелий на секунду прекратил копать, — Я слишком хорошо знаю этот двор..

     — Почему этот птенец так важен, Аврелий? Я работаю с тобой всего в третий раз, и пока что ни одно из дел не принесло нам выгоды. Каждый раз мы идём за чем-то совершенно бесполезным, а все ценности ты говоришь оставлять на месте. Почему я вообще не ушёл от тебя после первой же такой выходки?

     — Наверное, потому что ты осознаёшь, что невольно стал участником какой-то большой игры, правил которой ты не понимаешь, и тебе просто интересно, что же будет в конце.

     — Я не спорю, Аврелий, работаешь ты профессионально, такого мастера я ещё не видел. Ты совсем не оставляешь следов. Но знаешь, иногда мне кажется, что с такими навыками ты давно уже украл всё, что тебе нужно, и теперь делаешь это просто для своего развлечения. Зачем же тогда тебе нужен я?

     — Энтузиасты знают ценность взаимовыручки..

     — Кто знает? Что знает? Я уже несколько раз слышу от тебя это слово, но никак не возьму в толк, о чём ты говоришь. Что за энтузиасты?

     — Не бери в голову, лучше срежь ещё земли вот здесь, иначе клетка может не пролезть.

     Герман сердито продолжал копать. Он чувствовал себя ребёнком, которого взрослый вместо ответа на трудный даже для взрослого вопрос просто треплет по голове, ласково говоря не думать об этом.

     — С этим птенцом нужно быть поаккуратнее, — Аврелий на секунду перестал копать, задумавшись. — Скорее всего, у него ушиблено крыло. Если он не сможет больше летать, он нам неинтересен и мы зря тут тратим время.

     — Зачем жрецу эта странная птица? Тем более, она вся вроде бы переломанная и совсем крохотная, по твоим словам. Я понимаю, курицу можно зажарить и набить ей живот, или, скажем, есть птицы, которые очень красиво поют. Но этот, как ты его назвал..

     — Орёл.

     — Да, вот именно, на что этот орёл годен? Не знаю такой птицы. Наверняка, совершенно бесполезная.

     — В основном, так оно и есть. Орлы в пустыне бесполезны для человека, они лишь чистят барханы от гниющих трупов, помогая им быстрее обратиться в песок. Но жрецы, я слышал, используют в своих ритуалах множество совершенно бесполезных вещей. К тому же, им совершенно неважно, кого приносить в жертву — богов в пантеоне так много, что какой-нибудь из них обрадуется в любом случае.

     — Тогда зачем эта тварь нужна нам?

     — Очевидно, ради забавы, Герман. Помоги мне выбить землю.

     Они забрались под забор и вдвоём ударили лопатами под углом вверх. Крупный ком земли полетел во двор, образовав дыру, в которую можно было просунуть голову. Подельники расширили края и прибили ударами лопат плашмя, чтобы земля не осыпалась к их приходу.

     Аккуратными шажками они пробрались к порогу дома. Как оказалось, вся его защита ограничивалась одним лишь забором: само жилище представляло из себя вполне обычную хижину с довольно просторным вольером около неё и тремя натасканными охотничьими псами внутри вольера. Клетка была сделана из стальных полос, грубо скованных между собой большими железными гвоздями. Дверь вольера была приоткрыта.

     — Погоди.. — Аврелий перешёл на шёпот. — Кажется, нужно приготовиться. Видишь этих собак? Сейчас они спят, судя по тому, что нас ещё не подрали на клочья, но когда мы станем выносить клетку, может подняться много грохота. Есть идеи, как их усыпить навеки?

     Герман не заметил вольер. Будучи глуховатым от рождения, он по-своему понял слова Аврелия и поэтому ответил почти во весь голос:

     — Но ведь жрец и так спит, зачем его усыплять? Или ты это к легенде о спящем боге, который в каждом своём сне засыпал и в конце концов..

     Со стороны вольера послышался сонный рык. Аврелий подскочил к Герману и одним сильным движением зажал ему рот. Как бы Герман ни сопротивлялся, они простояли так целую минуту, пока возня в вольере не стихла. Герман, как только Аврелий отпустил его, готов был броситься на подельника с кулаками, но тот лишь повернул его голову в сторону клетки и показал пальцем.

     — Нас сейчас сожрут, если ты будешь орать. Это ты понимаешь, глухая сволочь?

     Герман раскрыл глаза от удивления и страха и сразу обмяк, расслабив сжатые кулаки.

     Аврелий на цыпочках подкрался к вольеру.

     «Если я запру замок сейчас, а потом мы сбежим быстрее, чем старик проснётся, то у нас есть все шансы на успех.»

     Калитка, закрывающая проход в вольер, ужасно скрипела. Аврелий достал из кармана небольшой бутылёк, подаренный ему одним из прошлых компаньонов, беребежчиком из страны, где люди выращивали странные цветы, всегда повёрнутые к Солнцу своими чёрно-жёлтыми соцветиями. Он капнул несколько капель на петли двери и аккуратно, не дыша, закрыл её, перекинув железный крюк через петли. Он повернулся к Герману и шепнул:

     — Не здесь. В окно.

     Они обошли дом кругом и нашли только одни ставни, открытые на ночь. Через оконный проём была видна спальня. В одном из дальних углов лежал жрец на циновке с высоким основанием, хрипя и посапывая во сне. В другом углу стояла на грубо отёсанном деревянном столе занавешенная клетка. Она была высотой с половину человеческого роста и шириной где-то с половину размаха рук.

     — Такая огромная клетка для одного маленького птенца?

     — Не думаю. Я полезу один, а ты останешься здесь и примешь клетку сверху.

     Аврелий осторожно, стараясь не скрипеть земляным полом, пробрался мимо кровати жреца к столу. Клетка оказалась внушительно тяжёлой. Из-под накидки было слышно сопение десятков птиц и птенцов, уготованных в жертву богам.

     С трудом обхватив цель всей затеи, Аврелий поднёс её к окну.

     — Не срывай полотно ни в коем случае!

     — Что?

     — Поставь клетку на землю и отойди! — Аврелий шипел за невозможностью кричать.

     — Наступить на клетку?

     — Отойди от неё!

     — Как же я отойду, если я держу её в руках?

     — Дай мне вылезти, — Аврелий, задыхаясь от напряжения, пролез в оконный проём, но зацепился за край и кубарем полетел вниз. Герман едва успел отойти, держа клетку в руках. Энтузиаст лежал на земле, разглядывая созвездия и вспоминая, был ли у него менее смышлёный напарник за все прошлые годы.

     Вольер за углом дома сначала сонно, но потом всё больше и больше стал расходиться лаем, заглушая стрекот цикад и молчание ночных бабочек.

     — Ты меня чуть не задавил!

     Аврелий быстро поднялся с земли и отряхнулся.

     — Живо, к проёму!

     Напарники побежали к тому месту в заборе, где до этого выкопали проход. Первым пролез Герман, затем Аврелий попытался впихнуть в лаз клетку, но та никак не хотела проходить, упираясь углами в глину. Из дома послышался звук зажигаемой свечки, а после — крик жреца.

     — Быстро, хватай лопату и сбивай углы по краям!

     Герман взял лопату и поспешно начал ковырять обсохшие края дыры. Выходило неумело и медленно.

     — Давай её сюда! Давай лопату!

     Аврелий двумя ударами выбил нужные места и протиснул клетку вперёд с таким усилием, что все спящие до этого птицы внутри мигом проснулись, попадав со своих жёрдочек и насестов. В клетке поднялся страшный гвалт, шёлковая накидка слетела на землю и между прутьями замелькали пёстрые крылья, клювы, хвосты. В углу клетки краем глаза он увидел маленького бурого птенца — зажатого, обессиленного, по-птичьи плачущего. Аврелий вылез наружу вслед за клеткой. Он поставил её перед собой, сидя под забором прямо возле прохода. Был слышен приближающийся вой собак. Аврелий решительно открыл дверцу клетки так, чтобы едва можно было просунуть ладонь. Все птицы разом повалили наружу, и левой рукой он едва смог удержать весь напор, пришедшийся на тонкую решётку дверцы. На ощупь он достал из угла орлёнка, аккуратно вынул его и захлопнул замочек клетки. Как раз в тот момент, когда со двора послышался звук открывающегося вольера, Аврелий схватил клетку и запихнул её в проход, заслонив его от собак. Гончие, истошно воя, побежали на запах воров. Птицы в бешенстве шатали клетку, земля осыпалась на них, приводя в ещё большее буйство. Ровно в тот момент, когда собаки прибежали к проходу, птицы до того разломали клетку своими метаниями, что вылетели разноцветным фонтаном прямо в лицо жрецу, приковылявшему к месту в ночном уборе и его сторожам.

     Аврелий бережно уложил орлёнка на ладони, сказав Герману захватить лопаты. Они побежали прочь.

     Когда напарники бежали по базарной площади в центре деревни, из темноты прямо на них вышел мальчик, на вид не больше четырнадцати лет. Глаза его странно поблёскивали в свете Луны. В нескольких шагах от него ползло нечто хорошо знакомое Аврелию. Пробегая мимо, он крикнул мальчику:

     — Осторожно, парнишка, позади тебя скорпион! Смотри, чтобы не ужалил!

     Мальчик остановился и смотрел на Аврелия и Германа, пока они не скрылись за домами.

     — Вот кого бы я точно ужалил, будь моя воля, так это его, — Сказал Скорпион Клавдию, когда подполз поближе.

     Аврелий и Герман забежали в заброшенную хижину, забытую на отшибе деревни и наполовину утопленную в разлившейся реке. Сваи, державшие её над водой, давно сломались от старости, и вода мерно плескалась в бывшей главной комнате, оставляя энтузиастам лишь небольшой клочок сухих досок, на которых можно было разложить лежанки и заночевать. Аврелий уложил птенца в заранее подготовленную самодельную кормушку, устеленную старым тряпьём и засыпанную овсом и пшеницей. Орлёнок едва дышал. Он приоткрыл один глаз, насилу склевал несколько крупных зёрен и заснул тяжёлым сном.

     — Наш герой заснул, надо и нам вздремнуть. Сейчас Луну видно с левого края окна. Когда она коснётся правого края, мы выдвинемся. Времени осталось мало, так что вздремни, пока есть возможность. Путь нам предстоит неблизкий.

     — А ты не будешь спать?

     — Я посторожу, — Аврелий подошёл к окну и вдохнул свежий ночной воздух, — Посплю потом.

     — Я не могу отдышаться, о сне даже думать не хочется. Давай пойдём сейчас, а?

     — Сейчас нельзя, напарник. Жрец наверняка сейчас поднял на уши всех своих учеников и они вместе прочёсывают деревню. Река, по которой мы собираемся уплыть, тоже под присмотром. Вода в котле вскипает за десять поворотов часов. Понимаешь, к чему я клоню?

     — Не очень.

     — Он уже сварил всех птиц, что мы там оставили, и все они, все до единой, вылетели на воздух, чтобы высмотреть нас сверху. Возможно, в ход даже пошла одна собака, чтобы загрызть наши души. Ты никогда не видел человека, душу которого расчленяет душа собаки? Интересная картина: лежит целёхонькое тело, подходишь поближе, трогаешь шею — кровь стучит, ещё дышит. Пытаешься растормошить его, привести в чувство. Плещешь холодной водой ему в лицо, а он всё спит. И вот, когда ты наклоняешься к нему и почти касаешься его лба своим лбом, он начинает дёргаться в судорогах, его руки и ноги выворачивает из суставов, кости в локтях и коленях рвут плоть, затем он выпрямляет руки о ноги так сильно, что конечности отрываются от тела. Без твоего участия. Сами по себе. Никого нет рядом, а человек разламывается на кусочки, будто кто-то невидимый чистит рыбу от костей, раскладывая плоть в одну сторону, а требуху и кости — в другую. Поэтому давай лучше переждём. Есть риск, что они найдут нас и здесь, но он меньше, чем если мы пустимся наутёк прямо сейчас.

     Герман не верил своим ушам. Он был так перепуган описаниями Аврелия, что подорвался со своей циновки и подошёл к окну, рядом с которым стоял Энтузиаст.

     — Ложись спать ты, а я посторожу.

     — Ну, как хочешь. Но чуть что заметишь — ни в коем случае не пытайся справиться в одиночку, сразу буди меня. Хорошо?

     — Да, спи.

     2.

     Аврелию снился сон. Тот же сон, что и в прошлую ночь, и в позапрошлую, и каждую ночь на протяжении уже многих лет.

     Иногда он понимал, что спит, и пытался проснуться, изменить ход событий, но пока что ему это не удавалось.

     Он шёл по пустыне. Песок, гонимый ветром, попадал ему в глаза, мешая увидеть силуэт впереди. Солнце слепило отовсюду, песок плавился в стекло, отзеркаливая блики и нагревая воздух. Невыносимая жара сжигала виски, сушила высунутый по-собачьи язык.

     Аврелий брёл, не разбирая пути. Он глядел себе под ноги, будто бы ища что-то. В один момент он поднял голову и увидел вдалеке фигуру, копошащуюся в песке. Он не мог разглядеть лица.

     Подойдя поближе, шагах в пятидесяти Аврелий прикрыл глаза ладонью от песка и рассмотрел очертания скул, изгиб бровей, широко открытые, почти безумные выпученные белки. Он увидел самого себя, неистово рывшего песок голыми руками. Энтузиаст подошёл к яме.

     — Что ты тут забыл?

     — Видно, нам суждено встречать незнакомцев в пустыне всю нашу жизнь. Забавно, что сам ты для себя — тоже незнакомец, правда?

     — Зачем ты роешь здесь яму?

     Весь песок, который Аврелий вытаскивал пригоршнями из ямы, тут же осыпался с краёв обратно на дно. Было видно, что он работает если не весь день, то уже очень долго, а яма за всё время едва ли углубилась. Весь этот процесс в глазах пришедшего Аврелия был совершенно бесполезным занятием.

     — Разве ты не видишь, что работа не продвигается? Что же ты пытаешься откопать?

     Аврелий из сна приподнялся с колен и отряхнул руки от песка.

     — А ты не знаешь?

     Он задумался. Да, он знал, зачем другой он копает песок. У них были общие цели.

     — Конечно, ты знаешь. Но, чтобы не разрушать порядок, я скажу это снова, как говорил тебе уже тысячи раз. Где-то здесь, в толще переработанных миллиардами лет останках жителей океана, сокрыта величайшая истина, и я её ищу. Ты её ищешь. Помнится, один мой знакомый говорил так: «Гони прочь из головы два вопроса: первый, вопрошающий о том, в чём смысл жизни, и второй, вопрошающий о том, кто ты такой». Но мы-то с тобой знаем, что, как бы мы ни пытались, эти вопросы никуда не денутся. Они сидят и точат мой мозг, твой мозг, заставляя метаться в поисках истины по всей пустыне. И даже если и так, даже если это и совершенно бесцельный труд — что мне остаётся делать? Лечь на землю и засохнуть? На сотни дней вокруг и тысячи жизней вперёд и назад во времени мне больше нечем заняться, кроме как копать бесконечную яму в поисках смысла. Я точно знаю, что до нужной глубины совсем немного, что если бы некая сущность не ссыпала бы весь песок обратно, я бы давно уже докопался до правды. Но пока что это всё, что я могу сделать. Сейчас единственное, что мне остаётся — это продолжать рыть.

     Высоко в небе послышался крик хищной птицы. Оба Аврелия запрокинули головы и попытались разглядеть точку, бросавшую на землю неподалёку большую тень. Тень медленно ползла по земле, и в один момент накрыла Аврелиев и яму.

     — Орёл летит. Что он здесь забыл? Поживиться в песке явно нечем.

     — Ты каждый раз задаёшь этот вопрос.

     — И всё-таки, зачем он здесь летает? Для чего он нужен в моём сне?

     Другой Аврелий усмехнулся и продолжил копать.

     — Что ему нужно?

     Аврелий из сна без чувств рухнул в яму. Спящий подбежал к нему и перевернул бездыханное тело лицом вверх. Глаза покойника зажмурились. Побледневшие губы прошептали, растянувшись в хитрой ухмылке:

     — Он ждёт твоей смерти.

     Аврелий проснулся в холодном поту. Одежда мерзко облипала туловище и ноги, сухое горло требовало влаги.

     — Я только собирался тебя будить, — Герман согнулся над ним и смотрел в подёрнутое кошмаром лицо Аврелия. — Луна перешла на другой край окна. Время уходить.

     Шлёпая босыми ногами по дощатому полу, они вышли на бывшую террасу дома, теперь затопленную и уместившую в себя небольшое двухместное каноэ. Лодка мерно покачивалась, ожидая, когда её отвяжут и выпустят по течению.

     Аврелий перенёс дремавшего Орлёнка вместе с кормушкой, закрепив её на носу так, чтобы она была защищена от воды, уселся, принял весло у Германа и отвязал канат. Они вытолкались вёслами через дверной проём и вошли в поток.

     Млечный путь отражался в глазах Аврелия. Вода беззвучно рассекалась каноэ. Герман посапывал, бормоча всякие глупости. Дома по левому берегу реки прильнули к воде, как котята к груди матери-кошки. Аврелий высматривал между ними учеников жреца, но освещённые переулки и тропинки были пусты. Деревня спала, иногда чихая и ворочаясь с боку на бок в такт падающим звёздам.

     Внезапно в темноте мелькнуло две пары глаз. Герман совсем не вовремя словно очнулся и хрипло спросил:

     — А куда мы, кстати говоря, плыв..

     В этот момент над их головами промелькнуло несколько стрел.

     — Тихо! Ложись на дно!

     Аврелий схватил Германа за шиворот и пригнул к днищу лодки. Они лежали бок о бок, а вровень с бортами мелькали освещённые луной металлические наконечники стрел. Оперение заметно просвечивало.

     — Это не совсем обычные стрелы, — Взбудоражено шептал Аврелий напарнику. — Скорее, призраки стрел. Если не ошибаюсь, призраки стрел могут поразить только призраков людей, но лучше нам сейчас не рисковать, сам понимаешь.

     С берега доносился гвалт. Догоняющие не успевали за лодкой, идущей по спокойному, сильному течению. Мало-помалу расстояние между преследователями и преследуемыми увеличивалось. Одна стрела звонко стукнулась о борт каноэ, расщепив край в месте попадания. Она упала поперёк шеи Германа. Аврелий взял стрелу с перепуганного компаньона и внимательно её рассмотрел.

     — Нет, смотри-ка, самые обычные стрелы, — Аврелий облегчённо разогнулся, сев на свою скамью. — Видимо, они не уповали на то, что пёс, которого принёс в жертву жрец нас нашёл. Может, никакой жертвы и не было вовсе.. Тем не менее, всё в порядке, пока они не поняли..

     — Я бы не сказал, что сейчас всё в порядке, Аврелий, — Герман проглотил нервный смешок, чуть было не вырвавшийся из его горла. — Мне кажется, что ради какой-то птички так рисковать не было никакого смысла.

     — Много ты понимаешь, приятель. Что ты там спрашивал, пока эти дурни не начали стрелять по нам?

     — Куда мы несём этого птенца? Почему он, в конце концов, так важен?

     — Не думаю, что это хорошая тема для непринуждённой беседы под Луной. Я даже не могу сказать тебе, куда мы плывём, пока не прибудем на место. Мало ли, ты потеряешься в пустыне или утонешь по дороге, а на том свете тебя станут допрашивать о некоторых подробностях последних дней твоей жизни.. Мне не нужны лишние проблемы.

     — Хочешь сказать, что я всё ещё так легко могу умереть? Ты, наверное, забыл, как мы встретились?

     — Это зверьё я бы и сам бы перебил, если бы ты не появился. Ты их видел? Меня всего-то собирались загрызть несколько шакалов, тут и речи не могло быть о другом исходе, кроме как победы человека над дикой природой. Впрочем, спасибо тебе. Хоть это была и верблюжья услуга, благодаря этому случаю мы познакомились и ты до сих пор мне помогаешь. Помогаешь, даже не зная моих целей и мотивов. Однако, ты сейчас проявил одну из самых детских и наивных черт любого человека. Все почему-то думают, что умрут когда угодно, но точно не завтра. И не послезавтра. И не на этой неделе. И вообще, как минимум — к следующему урожаю. Странно, живя в таком непостоянном и условном мире думать, что именно ты живее всех остальных и не кончишь жертвой бандитов или тем высохшим мешком с костями, через который ты брезгливо переступаешь, ведя свой караван по пустыне. Ты вообще задумывался, как ты можешь умереть, Герман?

     — Не задавай таких вопросов. Боги не любят, когда люди пытаются пронюхать их планы.

     — И всё-таки, разве тебе никогда не бывало интересно?

     — Нет, и хватит об этом.

     — Ну, как хочешь. Нет, подожди, а если я тебе скажу, куда мы плывём, ты поделишься своими мыслями о смерти?

     Герман почесал бороду, ненадолго задумавшись.

     — Ну, я не буду загадывать о том, как я умру, но скажу, как бы я точно не хотел умереть.

     — Идёт. Мы едем к Архею. Теперь ты.

     — К кому?

     — К Архею. Рассказывай про страхи смерти.

     — Кто такой этот Архей?

     — Это человек, который знает одно полезное для человека применение орла. Но взрослого орла поймать трудно. На днях я увидел, как жрец нёс в руках совсем крохотного и будто переломанного орлёнка, возвращаясь домой с реки, и с тех пор загорелся идеей заполучить его. План Архея мне очень понравился, и, в целом, у нас есть все возможности для его осуществления, только вот орла до сегодняшнего дня не было. Ну, не томи, теперь ты.

     — Ладно, — Герман взял вёсла в руки и стал зачем-то грести ими, хотя течение и так прекрасно несло лодку. — Слушай. Во-первых, я однажды слышал, как высокого по чину жреца, близкого к фараону, похоронили заживо. Он увлекался травничеством и как-то объелся особенной травы, изучая её свойства. Упал замертво. Подбежали слуги — кровь застыла, а зеркало ко рту поднести не догадались. Жреца в один день снесли в пирамиду и замуровали в одном из потайных ходов с почестями и церемониями. Спустя несколько дней фресочник, проходивший мимо по коридору, услышал за стеной глухие отчаянные крики. Ты знаешь, как складно и уверенно работают каменщики на пирамидах. Пока стену разобрали, бедняга уже весь вышел. Не хотел бы я такой смерти. В полной темноте, в окружении кувшинов с мёдом, который не лезет в тебя уже на второй день заточения.

     — К твоей радости, Герман, ты не жрец и не приближен к фараону, — Аврелий тихо засмеялся. — Всё, что с тобой сделают после сметри — может быть, забросают песком, а то и вовсе бросят на радость падальщикам. К слову, под песком ты будешь жив без воздуха всего-то пару минут, довольно быстрая и неплохая смерть. Есть много вещей и похуже. Кстати о них — что-нибудь ещё у тебя есть на примете? Сожжение заживо, спицы в горло, четвертование..

     — Всё это, понятно, довольно жутко, но вот чего я правда боюсь — так это то, что однажды мне придёт в голову убить себя самому. Самоубийцам путь в преисподнюю заказан. К тому же, мне кажется, что человек, который решится на подобное, обречён на страдания задолго до смерти.

     — А вот это интересно, даже не знаю, как в твоей маленькой голове появилась такая большая мысль. И всё-таки, из-за таких пустяков тебе переживать не стоит.

     — Я знаю, что никогда не позволю себе опуститься до такого, и всё же иногда мне страшно думать о том, как я начинаю дышать под водой. Но я не прошу у тебя успокоения, ты сам попросил рассказать тебе, вот я и рассказываю. Твои обнадёживающие речи мне ни к чему.

     — Это понятно, спасибо тебе за откровенность, конечно.. Просто ради смеха я хотел заметить, что в пустыне довольно трудно свести счёты с жизнью даже при большом желании. Река на все бескрайние пески у нас одна-единственная. Деревья у нас не растут и весь лес привозят издалека, так что повеситься тоже не получится. Никаких обрывов и скал поблизости, поэтому вариант разбиться упав с высоты отпадает, — Аврелий убавил тон и пробормотал под нос, — Другие способы ещё не изобрели..

     — А как ты боишься умереть, Аврелий? Ты что-то говорил про сожжение.

     Аврелий задумчиво поглядел в воду. Отражение Луны на волнах вселяло в его душу далёкие, почти забытые чувства.

     «Я умирал уже столько раз, что, наверное, испробовал все варианты».

     3.

     — Нет? Ладно, посмотрим вон в той лавке. Если и там ничего, придётся нам с тобой побираться с утра.

     Скорпион прополз под настил последнего прилавка, в который они с Клавдием ещё не заглядывали. Там было пусто.

     «Голодаешь, мальчишка?» — Голос Ятут глухо доносился до Клавдия из его собственного затылка. — «А я неплохо так объелась твоими подружками, ха-ха. Тут ещё много еды для меня, но если ты там перестанешь есть, она окажется бесполезной. Из мёртвого разума нет пути назад..»

     Клавдий медленно опустился рядом с лавкой, прислонившись к одному из её опорных столбов спиной. Он был так голоден, что иногда поглядывал на Скорпиона, пугаясь собственных мыслей.

     Ятут и Хвост были заперты в голове мальчика, и в это время передышки для них обоих наступили пусть и сытое, но довольно скучное время.

     — Как думаешь, — Ятут одну за другой лопала мух, выуживая их из темнеющих щелей разума Клавдия. — Как думаешь, сможем мы тут дожить до того момента, когда Клавдий станет старым-старым жрецом и сможет исполнить задуманное?

     — Мы с тобой точно сможем, пока будем жить у него в голове и с мальчиком ничего не случится. Ты же в курсе нашего уговора со Скорпионом?

     — Какого уговора? Наверное, прошлая я знала про уговор.

     — Как только Скорпион доведёт Клавдия до нового попечителя, он тут же прыгает к нам и мы руководим юношей отсюда, прямо из его подсознания.

     — А если с этим дурнем там что-нибудь случится? Мы что, умрём вместе с ним?

     — Именно. Ну, ты ведь знаешь, как это бывает, правда?

     — Да. Только это знание у меня и осталось, — Ящерица зябко поёжилась. — Ни одну свою смерть я пока не забыла. Много маленьких нелепостей: То колесо, будь проклят тот недалёкий день, когда его создали, тебя переедет, то сверху упадёт огромный камень, как только хочешь немного вырасти, чтобы есть вкусные плоды деревьев. Вечно какая-нибудь неурядица мешает довести дело до конца.

            — Я был с тобой всё это время, можешь не рассказывать дальше.

     — Разве? Иногда тебя там не было..

     — Наверно, в некоторых твоих жизнях мир был устроен так, что тебе не нужен был хвост для выживания. Соответственно, иногда и в моих жизнях всё поворачивалось так, что хвосты прекрасно обходились без ящериц. Однако именно сейчас..

     — Сейчас, здесь, тут и там мы прикрываем друг другу спины.

     — Точно. Короче говоря, — Хвост думал вслух, обращаясь не к ящерице, а скорее к самому себе, — Даже если мы в очередной раз умрём, как уже было сотни раз, мы не можем противостоять некоторым стечениям обстоятельств. Спустя пару кальп мы снова сойдёмся на том же месте и в то же время.. И, наконец, закончим спектакль. Иногда трагедия разыгрывается до конца, а иногда арену раньше времени разрывают овации, мешая героям распевать их реплики. Что ж, пока нам остаётся только ждать и смотреть, чтобы всё шло своим чередом. По большей части, всё прошедшее, все миллиарды лет в таком скоротечном небытие — очередной скачок к сути. А суть остаётся неизменной. Ятут?

     — Я тут.

     — Ты никогда не пробовала в моё отсутствие сочинять истории?

     — Я люблю переживать истории, а не сочинять их.

     — Жаль. Мне кажется, у тебя бы отлично вышло.. Учитывая, как много времени у тебя запасе. Даже за одну кальпу ты смогла бы сочинить все когда-либо существовавшие писания, просто выкрикивая случайные буквы и слова.

     — Это как?

     — А вот так, — Хвост выгнулся над спиной ящерицы и ударил её по макушке. — Ты всего лишь мартышка, глупая, несмышлёная мартышка, как и я. Единственный способ прекратить гримасничать заключается в том, чтобы понять, как далеко тебе до человека.

     Ятут на секунду задумалась.

     — Значит, человеку нужно понять, как далеко ему до богов, чтобы вырасти дальше?

     — Человеку, — Хвост захохотал, что он делал довольно редко. — Наоборот, нужно понять, что он — всего лишь мартышка. Тогда он и станет богом, мне кажется.

     Клавдий клевал носом, обхватив себя руками от ночного холода. В один момент он ощутил, как что-то перегородило ему лунный свет, льющийся киселём с облаков вниз. Юноша открыл глаза. Голова старика, стоящего перед ним, освещалась отблесками заячьего меха подобно нимбу, а горбатый нос и пронзительный взгляд делали его похожим на сокола. Он, задыхаясь, но изо всех сил стараясь сохранить надменность, спросил:

     — Ты никого здесь не видел, мальчишка?

     Клавдий указал пальцем в ту сторону, куда побежали Аврелий и Герман.

     Жрец поманил пальцем одного из учеников, бесполезной толпой рыскавших неподалёку, взял его под локоть и что-то шепнул на ухо, показывая пальцем на Клавдия. Ученик участливо закивал. Жрец отпустил его, а сам пошёл в ту сторону, которую показал ему Клавдий.

     Он снова начал дремать, когда с двух сторон к нему подошли четверо молодых людей, все на вид старше его на несколько лет. Они схватили Клавдия под руки, обхватили ноги и понесли. Он пытался вырваться, брыкался, но в один момент его затылок, свесившийся с несущих рук, ударила звонкая деревянная дубинка. Всё потемнело.

     — Пришла пора и мне на время укрыться в твоей голове. Постарайся сделать так, чтобы её больше ничего не било в будущем. Внутри ужасно трясёт.

     Ощущение цепких клешней Скорпиона перебралось с правого плеча Клавдия на шею. Внезапно он почувствовал, как в его ухо вогнали огромный клин, чуть не порвавший перепонки и не расколовший голову на две части. Скорпион едва пролез сквозь ушное отверстие. Его хвост зазубринами цеплялся за внутренний край уха, раздирая его в кровь. Клавдий закричал от боли, попытался вытащить её причину обратно, но лапы Скорпиона уже внутри головы начали скрести по мозгам, стараясь протиснуться глубже и упираясь в те моменты, когда мальчик пытался уцепиться за остатки насекомого снаружи. Клавдий не понимал, где он находится и что происходит. Он рефлекторно прижал к уху обе руки, ощущая тёплую кровь на ладонях. Она струилась по запястьям, капая с локтя на старую рваную рубаху. Весь его мозг рвался на части, раздираемый неосторожными движениями Скорпиона — он искал вход.

     Клавдия окружили толпой ученики жреца. Он лежал на полу просторной хижины, вокруг него пригоршней рассыпалось несколько десятков циновок. На подоконниках горели заплывшие воском свечи, было душно из-за закрытых ставней. Они неумело переложили его на солому в углу, попытались влить в рот настойки собственного приготовления, но Клавдий выплюнул всё назад. Он не открывал глаза с тех пор, как очнулся, боясь увидеть то место, куда его приволокли. Без Скорпиона он совсем потерял ориентиры. Если сначала это был корабль вдалеке, а потом не до конца ясная высшая цель, то теперь на их месте образовалась пустота.

     «Мы всё ещё здесь», — Послышалось в его голове. Звуки речи были похожи на рвущуюся кожу туши при разделке.

     — Кто будешь такой? — Перед Клавдием, бессильно развалившемся на охапках сухой травы, стояла белокурая веснушчатая девчонка примерно его возраста. Глаза её озорливо стреляли по сторонам, всё время что-то выискивая, скрывая под собой постоянную настороженность. Острый, маленький, чуть вздёрнутый нос и тонкие губы прыгали и елозили каждый раз, когда она на несколько секунд о чём-то задумывалась — то есть почти всё время. Она упёрла руки в бока и немного наклонилась вперёд, так, что несколько прядей спадали со лба, закрывая глаз — как она их не поправляла, пряди всё равно каждый раз сползали обратно. Одета она была в рубаху и штаны грубого покроя, неподходящие ей по размеру, но подпоясанные так, что она выглядела просто поразительно. Аккуратные заплатки тут и там довершали образ. — Беспризорник, дитя пустыни, покинутый всеми.. Как и каждый из нас. Лучше выпей то, что тебе дают. Помогает от всяких тварей в голове.

     — Откуда ты знаешь про тварей в голове?

     — Да потому, что я сама тварь из головы, ха! Просто шучу. Я — Аделаида, — Она протянула руку, совсем как мальчишка, предлагая помочь подняться, — Или Адель, если проще, — Она выделялась среди оборванной толпы учеников своей самодельной опрятностью, единственный ученик жреца женского пола. Клавдий опёрся на протянутую руку и нетвёрдо встал на ноги. — Держи платок, — Она протянула Клавдию кусок рваной тряпки. — Готов прожить в этой и подобных ей хибарах остаток своей жизни, мучаясь над приготовлением зелий и пробуя их на прибывающих юнцах, а также пытаясь постичь пределы маразма нашего учителя?

     — Готов, только накормите меня.

     — Тогда пей, что дают.

     Клавдий принял склянку из рук подошедшего парня и сделал несколько глотков. Он с отвращением проглотил жидкость, но не сдержался и изверг всё выпитое обратно на пол.

     — Надо добавить сахара, видел, приятель? Ну да ладно, сейчас мы придумаем тебе ужин. Я их тут всех вожу по струнке, ха-ха. И тебя тоже буду водить, привыкай. Свой ужин все давно уже съели, но, наверное, у мышей что-нибудь найдётся. На крайний случай, найдутся хотя бы сами мыши.

     Клавдий сидел за единственным небольшим столом посередине комнаты, уминая пресную кашу. Ученики разбрелись по своим циновкам и сидели в группах по несколько человек, тихо переговариваясь между собой и иногда поглядывая на юношу. Адель сидела напротив него за столом, с умилением наблюдая за оголодавшим. Рука Клавдия, не занятая держанием ложки, до сих пор по инерции придерживала окровавленное ухо.

     — Можешь отпустить, кровь вроде бы перестала течь. Может, просто кончилась, вся вытекла, ха-ха. Остался ты с бескровной головой, но зато под кровом. Да не запихивайся ты, желудок надорвёшь с непривычки.

     — Чем вы тут занимаетесь? — Клавдий говорил с набитым ртом, так, что комочки каши вылетали прямо перед лицом Адель. Она тактично не замечала их.

     — Вас учат прислуживать богам?

     — Не совсем. В основном, все мы ждём какого-нибудь знамения, которое укажет на то, что нам пора отсюда выбиваться в высшие чины жрецов. Ученик жреца — низший чин, потом идёт жрец, за ним высокий жрец, после — очень высокий жрец, самый высокий жрец, наивысший жрец.. У всех ступеней есть другие названия, но мне для понимания легче знать их так. Последний жрец прислуживает не только богам, но и фараону. Большинство из здесь сидящих, — Адель наклонилась через стол с лукавой улыбкой, чтобы прошептать Клавдию на ухо, — Расходный материал, ждущий переработки в котле, может, и мы с тобой в том числе. Жрецы называют нас учениками, но на деле мы ничем не лучше их собак, или птичек, или грызунов, что они держат про запас на случай нехватки материала для опытов и ритуалов. Мы это прекрасно осознаём, но всё же надеемся, что когда-нибудь сумеем проскочить через неприятный этап варки в котле и станем чем-то большим, чем призрачными помощниками.

     — А кому-нибудь из вас на твоей памяти удавалось это сделать?

     — Нет. Когда мы спрашиваем жреца, как он достиг своего места под Солнцем, он только хмыкает и отворачивается. Делает вид, что не замечает нас. Поэтому мы с радостью принимаем новые лица. Иногда старых лиц уводят отсюда, сам понимаешь, куда. Все мы попали сюда бесприютными, и пути в мир у нас нет. Куда сбежишь из этой деревни, если для перехода по пустыне нужен верблюд, а любой караванщик тут же продаст тебя другому мерзкому старику, как две капли воды похожему на нашего?

     — Могли бы, в конце концов, убить старика и сбежать все вместе. Захватить караван. Ходить из деревни в деревню..

     — Ты видел его собак? Нет? Ещё полбеды, если он натравит их живыми, — Адель едва сдерживала смех, — Но при случае он может сварить одну в котле, как сегодня, и тогда шансов не останется. Видел хотя бы один раз, как дух собаки пожирает человека? Нас всех одолеет только один его пёс, если мы восстанем. Я уверена, что в эту ночь безумцам, которые додумались позариться на его дом, будет о чём подумать перед смертью. Кстати, похожие твари есть у каждого из них.

     — Хочешь сказать, теперь я не смогу уйти, даже если захочу? Мне кажется, что всё это выдумки, чтобы держать вас на привязи.

     — А ты догадливый, это мне нравится, хотя и не очень умный, — Адель расхохоталась так, что застучала кулаками о стол, — Если не веришь в то что я тебе говорю. Тарелку мыть вон в том корыте. Догадаешься, где ты сегодня спишь?

     Клавдий увидел одну свободную циновку в углу и показал не неё пальцем.

     — Там?

     — Это моё место. Циновку тебя отправят делать завтра, а пока её у тебя нет. Сегодня ты спишь на полу.

     4.

     Река почти стояла, неуклюже семеня по широкому руслу, едва помогая лодке идти вперёд. Герману пришлось взяться за вёсла.

     — Так как его, говоришь, зовут?

     — Архей.

     — И зачем нам к нему? Он заплатит за птичку?

     — Я поражаюсь твоей памяти, приятель. Мы ведь обсуждали это буквально сегодняшней ночью. Прошло не более чем полдня, а ты начисто всё забыл! Облегчи мой стыд за тебя, скажи что просто пытаешься поддержать диалог, задавая вопросы, ответы на которые ты и так знаешь.

     Герман спрятал подбородок в плечи и усиленно загрёб. В один момент весло косо вышло из воды, окатив лицо Аврелия брызгами.

     — Ты ведь сегодня ещё не умывался, так? Теперь эта проблема решена, — Герман трясся от смеха, не переставая грести. Аврелий почувствовал, как за доли секунды капли воды испаряются с его щёк и лба. Он промолчал, смотря сквозь спину Германа и ещё дальше, куда-то вглубь своей памяти.

     Река петляла змеёй среди песков, изгиб сменялся изгибом, позади оставались деревни и идущие вдоль берега караваны. Аврелий изредка поглядывал в кормушку на носу, проверяя, жив ли ещё орлёнок. Пейзажи сменялись, и только маленькие очертания пирамид, теряющиеся в голубоватой дали, оставались неизменными. Герман, спустя несколько часов молчания, наконец нашёл тему для разговора.

     — Как думаешь, зачем наш народ строит пирамиды?

     — А сам не догадываешься?

     — У меня есть идеи, но я ведь у тебя спрашиваю. Интересно, что ты об этом думаешь.

     — Как много времени потребовалось, чтобы у тебя в голове созрел этот вопрос?

     Герман почесал бороду и посмотрел на ужа, мелькавшего возле борта каноэ.

     — Я давно думаю о пирамидах. Может, уже несколько лет. Они возвышаются вдалеке, где бы я ни был. Их видно с любого края пустыни. А когда стройка подойдёт к концу, серебро вершины самой высокой из них будет видно отовсюду и за пределами песков. Конечно, мне интересно, что за этим стоит. Не могут же сотни тысяч рабов добывать в карьерах огромные камни, обтёсывать их, сплавлять по этой самой реке неделями и затем подгонять без зазоров до самого неба лишь затем, чтобы пощекотать пятки богам?

     — От кого ты услышал про щекотку пяток?

     — Уже не вспомню. Вроде, рабочие так говорили, пока я не сбежал со стройки. А ты там работал?

     — Я работал там полжизни назад. Уже тогда нужно было подниматься так высоко, что от нехватки воздуха многие не выдерживали и падали замертво по пути наверх. Сейчас даже не представляю, как они продолжают строить её.

     — Погоди, ты хочешь сказать, что наверху дышать труднее, чем здесь, внизу?

     — Представляешь, да! Я бы и сам не поверил, если бы не был там лично. Это как баня наоборот.

     — В каком смысле?

     — Если в бане ты можешь угореть от дыма, то там ты угораешь от чистоты воздуха. Он кристальный, он пронзительный, как вот эта стрела, — Аврелий пнул носком стрелу, оставшуюся с ночи на дне лодки. — Поражает тебя и ты падаешь на уровень ниже. А это высоко — как если десять человек встанут друг другу на плечи и последний вытянет руки вверх.

     — И сколько оставалось до неба, когда ты там работал?

     — Много. Да и сейчас ещё далеко до неба, но уж точно ближе, чем от земли.

     — Знаешь, лично мне история с пятками кажется притянутой за уши. Это просто верх глупости. У богов нет пяток! Наверное. Даже если и есть, то щекотки они точно не боятся. Тогда к чему весь этот вздор? Сказали бы прямо, что хотят проверить, всё ли там в порядке.

     — Что там всё в порядке мы и здесь, внизу, можем удостовериться. Если бы что-то шло не так, нас бы давно всех утопили или закидали камнями с неба. Иногда такое случается, и в эти моменты очень легко понять, что дела идут не совсем по божественному плану.

     — Но в чём же дело? Любой хоть немного смышлёный человек поймёт, что здесь сокрыта огромная тайна.

     — Ну, может, не огромная, а может, даже и не тайна. Я думал над этим.

     — И что же?

     — Может быть много вариантов, которые объяснять рабочим не то, чтобы опасно, но скорее бесполезно: эти жуки-навозники ничего не понимают дальше своей тарелки. Вот, например, ты слышал, что несколько жрецов, приближенных к фараону, предсказывают ему судьбу по звёздам?

     — Нет, а разве хоть кто-то может предсказать судьбу?

     — Не знаю. Это я только что выдумал. Фараон не нуждается в предсказаниях, чтобы править пустыней, ему достаточно опираться на своих скотоводов с военачальниками и на вести, которые они приносят. Но ведь и такое может быть, правда? И как ты такую вещь объяснишь простаку, который кроме как долбить камни киркой ничего больше не умеет?

     — Тогда всё равно можно было бы найти более вескую причину, чем щекотка. Во славу пантеона, например.

     — Всего пантеона?

     — Ну да.

     — И злых богов тоже?

     — Постой, конечно, нет. Восславлять злого бога - это самоубийство. Тогда во славу всех добрых богов.

     — И что ты предлагаешь, такую гравировку и оставить на пирамиде: «Во славу всех добрых богов»? Они разберутся между собой, по твоему, кто из них добрый, а кто злой? Смешно.

     — Тогда можно просто написать имя кажд.. — Герман осёкся, поняв наконец ошибку, рушащую его отличную идею. — Точно.

     — Теперь ты понял, к чему я клоню?

     — Да, теперь понял. Имена всех добрых богов не уместятся на гравировках, даже если бы каждое имя было песчинкой, а пирамида — пустыней, так много их у нас. А если хоть одного бога забыть при такой огромной жертве, то он, конечно же, разгневается, поэтому лучше не рисковать.

     Некоторое время они плыли молча.

     — И всё же, какая тогда, по-твоему, истинная причина постройки пирамид, Аврелий?

     Энтузиаст вытянул шею, пытаясь заглянуть за следующий поворот реки.

     — Смотри, мы приплыли! Наконец. Я уж думал, придётся тебе рассказать тайну мироздания, а потом свернуть шею как свидетелю.

     Они выгребли к песчаному берегу, затащили лодку на песок и протолкали до колючих кустов, скучившихся шагах в двадцати от берега. Вокруг не было видно ни деревень, ни даже маленькой хижины, а барханы просматривались на много часов пути вперёд. Аврелий взял из лодки кормушку с птенцом и прижал её к груди, будто младенца, не отводя глаз от маленького орлёнка.

     — И где этот Архей? Куда ты нас затащил?

     — Здесь недалеко, пойдём.

     Они преодолели несколько песчаных гребней, затем Аврелий стал внимательно искать что-то взглядом на белом, похожем на снег песке. Герман смотрел на него, как на сумасшедшего. Наконец Аврелий заприметил маленькую чёрную бусинку, отложил кормушку с птенцом в сторону и принялся копать то место, где лежала находка. Бусинка была привязана к длинной тонкой верёвке, уходившей в землю. Аврелий аккуратно раскапывал её, стараясь не порвать. Герман разнервничался.

     — Что ты делаешь? Ищёшь воду? Так вот она, целая река воды, ты можешь напиться оттуда! Лучше веди к проклятом старику!

     Аврелий на секунду отвлёкся, взглянув широко открытыми глазами на напарника:

     — А как ты узнал, что он проклят?

     Герман закатил глаза и воздел руки к небу:

     — О, пантеон, почему я всё ещё возле тебя? Почему я не высадился возле первой же деревни, мимо которой мы проплывали? Я не ел и не спал по-человечески уже несколько суток и всё хожу вокруг да около тебя в надежде, что ты гонишься за мифическим сокровищем и когда отыщешь его, я буду рядом. Но о каком сокровище может идти речь, если ты, похоже, просто помешанный? Эй, отвечай!

     Аврелий молча продолжал рыть.

     — Нет здесь никакого старца, ты просто зачем-то хочешь похоронить комок перьев. В какой стороне деревня? — Герман посмотрел вдоль реки в обе стороны и увидел костры и лодки в трёх часах хода. — Если ты не убедишь меня, что под слоем песка у тебя гора еды, я пойду. Не знаю, какими телятами ты питаешься, учитывая, что за последнюю неделю я не разу не видел, как ты ешь хоть что-нибудь, но я люблю жареных телят из мяса, а не из воздуха.

     — Иди, если хочешь. Я понимаю, что тебе от всего этого мало толку, поэтому повторю: я тебя не держу, приятель, — Аврелий быстро поднялся с колен и протянул Герману руку. — Если ты уходишь, то счастливо и прощай. Может, ещё увидимся.

     Герман в это мгновение увидел, как Солнце блещет на длинных волосах Аврелия, как его прямая осанка и поднятый вверх подбородок выдают в нём человека не от мира сего, как его взгляд снова смотрит сквозь вещи, проникая в самую их суть. Он испуганно и неосознанно пожал руку, развернулся к Энтузиасту спиной и пошёл прочь.

     Аврелий продолжил копать песок. Он долго разрывал яму вширь, чтобы сухие крупицы лавинами не скатывались обратно на дно ямы, затем углубился и дошёл до влаги. Он рыл, пока не увидел, к чему крепилась нитка — это был деревянный круглый щит, плотно сидевший в отверстии шириной в полтора локтя. Энтузиаст долго очищал от песка зазор между кромкой щита и пазом, пока не смог подцепить его ногтями и откинуть в сторону. Он поглядел вниз. Под ногами была тускло освещённая комнатка самодельной пещеры, освещённая несколькими свечами. В сумраке ничего нельзя было рассмотреть утомлёнными от яркого песочного блеска глазами. Аврелий выбрался из ямы, взял в руку кормушку и полез обратно, свободной рукой придерживаясь склона, чтобы не свалиться в проём целиком.

     Когда глаза Аврелия привыкли к темноте, он разглядел седого старика в углу, сидевшего на своём месте с тех самых пор, когда Аврелий впервые нашёл его в другом месте. Бусинка и шнурок всегда одни и те же, и Архей всё время сидел в одном и том же углу — менялось лишь скромное убранство комнаты. Сейчас это была фаянсовая ваза с фруктами и кувшин с водой на низком деревянном столе, плетёный шкаф и корзина рядом со столом — несмотря на разный материал и местонахождение, они всегда оставались пустыми, ожидая заезжего на отдых гостя — и кровать из слоновой кости, почти не выступавшая над каменным полом. Архей медленно повернул голову в сторону Аврелия и прошептал, прошептал, потому что годами не открывал рот для разговора:

     — Вот и ты здесь. И орёл с тобой.

     5.

     На следующее утро Клавдий отправился со жрецом за соломой для циновки. Все ученики так и называли этого старика — жрец. Имени его никто не знал. Они шли по пшеничному полю, задевая ладонями колосья к тому месту, где пшеница уже была скошена и стога сена сохли под негаснущим солнцем которую неделю.

     — Как вы убиваете своих учеников? — Клавдий, казалось, совсем не боялся жреца.

     — Кто сказал тебе, что я убил хоть одного?

     — Это неважно. А если вы их не убиваете, то куда они пропадают?

     Жрец улыбнулся и посмотрел на юношу, идущего рядом с ним.

     — Ты видел, чтобы хоть один ученик пропал, пока ты был здесь?

     — Нет, но они же пропадают. Я это точно знаю.

     — Не будь так уверен. Возможно, ты — это прошлый ученик, который вернулся после того, как в один из вечеров я забрал его из вашего жилища.

     — Это уловка, да? Вы просто не хотите говорить об этом?

     Затянулось молчание. Они подошли к куче соломы и Клавдий стал набивать охапку в холщовый мешок.

     — Я понимаю, что это необходимо, иначе ни один человек не решился бы на такое зло, как убийство детей. Мне просто интересно, как и почему вы это делаете? И почему все ученики так плохо говорят о вас, хотя вы не бьёте их и не издеваетесь над ними, по крайней мере, на виду у остальных или так, чтобы хоть кто-то знал об этом.

     — Я их не убиваю, Клавдий. Тот, кто рассказал тебе такую чушь — просто трус или фантазёр. Да, я убиваю бедных животных, но всегда делаю это для жертвы богам, а не для своего удовольствия. Часто мне попадаются больные, немощные птицы и звери, которые не смогли бы выжить, если бы я их не выходил. А забрать жизнь имеет право только тот, кто сам её подарил, ведь так? Забивай мешок плотно, иначе солома продавится и тебе будет неудобно спать.

     — Ладно, может, я вам и поверю. Но, всё-таки, почему тогда остальные из учеников так уверенно говорят, что вы убийца?

     — Скорее всего, потому что они видят только одну сторону монеты, а на другую не хотят смотреть.

     — И что же на другой стороне? Вы забираете мальчиков из группы и отпускаете их на волю или находите им новых родителей?

     — Не совсем. Да, они уходят, но волей это назвать трудно — я передаю их жрецам, которые могущественней меня, если вижу их способности. Например, если они смышлёнее остальных или лучше управляются с моими поручениями. Мы, низшие жрецы, играем роль старейшин и воспитателей, заменяем отцов беспризорным мальчишкам. Девочек обычно не выгоняют из дома, даже если они дефектны, как большинство из вас — почти всегда даже проблемная девочка может продолжить потомство, и эта способность спасает её от разлуки с семьёй.

     — Дефектны? Вы так сказали про мальчиков. Что это значит?

     — В пустыне люди болеют не так, как во всём остальном мире. Понимаешь, Клавдий, ты, наверное, знаешь, что каждому человеку суждено умереть, когда он станет стар. Но иногда, и даже очень часто, люди умирают из-за болезней раньше положенного срока. И если в землях за границей пустыни при болезни отнимается нога или плечо, или начинает ужасно, невыносимо болеть живот, то у наш, пустынный народ имеет другую хворь. У некоторых детей, чаще всего у мальчиков, с самого рождения невыносимо болит голова. Боль может быть разного рода. У некоторых это просто невыносимая мигрень, у других, как у тебя с твоими мухами — ещё и голоса, которые в какой-то момент начинают приказывать ужасные, немыслимые вещи, если юноша не может справится с их настойчивостью. Если никто не поможет ему, то, скорее всего, он убьёт себя.

     — Всё это какой-то вздор. Все мальчишки, с которыми я успел поговорить, выглядят абсолютно здоровыми. Вы что, хотите сказать, что умеете лечить от этого?

     — Почти всегда получается вылечить болезнь и вырастить из мальчика мужчину. Если он способен и здоров, то становится жрецом, а если просто здоров — мы отправляем его и подобных ему на великую стройку последней пирамиды.

     — Жрец, к которому отдали меня родители, не смог меня вылечить. Он много пытал меня, но в конце концов сдался и просто вышвырнул за порог.

     — И такое бывает. Возможно, он был недостаточно способным, возможно, ты неизлечим. Не могу сказать точно, это выяснится, когда я опробую на тебе свои методы.

     — А в ваши методы входит обливание кипятком и побои?

     — Что ты, конечно же нет! А твой жрец делал всё это с тобой?

     — Да, и даже хуже. Некоторых самых неприятных вещей я просто не могу вспомнить.

     — Этим он тебе только навредил, я могу сказать точно. Знай же, Клавдий, что проблемы с головой не могут решаться с помощью насилия. Твой жрец сам, возможно, прошёл отбор нечестно, поэтому вылечился не до конца. Не вини его. Да, он сделал тебе только хуже и скорее всего усугубил твою болезнь, но это лишь означает, что сам он нездоров.

     — Как же тогда можно вылечить мою болезнь?

     Клавдий несколько раз за эти дни хотел рассказать жрецу о Скорпионе, но каждый раз, когда он открывал рот, чтобы заговорить об этом, что-то его останавливало.

     — И можно ли вообще её вылечить?

     — Если и можно, то только с помощью беседы. Нельзя в этом случае вышибить клин клином, как говорится на севере. Побои не лечат побои, и насилие не лечит насилие. Я стараюсь беседовать со своими больными учениками, вместе заниматься с ними бытовыми делами, и, как видишь, почти все из тех, кто живёт с тобой, сейчас вполне здоровы. Если они тебе и говорили что-то пугающее насчёт меня, то скорее всего просто хотели разыграть, не более. Теперь, когда мы наконец говорим с тобой наедине, ты убедился, что я не могу причинить вреда?

     — Вы тоже болели в детстве? И вас тоже вылечил жрец, такой же, каким вы стали теперь?

     — Примерно так и было. Первый жрец, к которому я попал многому меня научил, и я до сих пор благодарен ему за это. Я стараюсь быть таким же, как он.

     — А как вы заболели? Как впервые поняли, что больны?

     — О, это было очень легко понять. Когда голоса прекратили кричать в моей голове и я очнулся на коленях перед убитым жрецом, который всей душой хотел меня вылечить, сжимая в ладонях окровавленный нож так сильно, что лезвие раздирало кожу на пальцах и я не чувствовал боли, всё встало на свои места, — Говоря это, жрец оставался с бесчувственным лицом. Губы его лишь слегка подрагивали вместе с кустистыми белыми бровями, как бы показывая, что это воспоминание почти стёрлось из его памяти и что он так много раз переживал этот страшный момент в своей голове, что он потерял всякий смысл за столько лет. — Но что было, то прошло, мой новый учитель, к которому меня отправили после приёма таблеток вылечил меня окончательно и я перестал слышать голоса, хотя и до сих пор сожалею о содеянном. Надеюсь, теперь, когда я рассказал тебе эту историю, ты понимаешь, какие ужасные вещи могли бы случиться с тобой, если бы ты и дальше оставался один и я бы не приютил тебя?

     — Я всё ещё не уверен, что вы можете меня вылечить. Я слишком зол на всех, чтобы так просто простить себя даже за эту самую злость.

     — Но если ты этого не сделаешь, эта злость погубит тебя.

     Они остановились у порога дома учеников, который стоял в нескольких минутах ходьбы от дома жреца. Один из учеников открыл дверь жилища и с улыбкой протянул жрецу иглу и грубую верёвку. Жрец передал их Клавдию.

     — Мешок у тебя есть, осталось зашить. Сам справишься? У меня ещё много дел, так что если тебе не нужна помощь, то я пока пойду.

     Клавдий пытался схватить маленькую иголку, но всё время ронял её в песок. Каждый раз, наклоняясь, чтобы поднять её с земли, он ощущал, как холодная сталь иглы за поясом, которую он достал из собственной головы жжёт его бедро. Наконец он сумел схватить иголку и продел в ушко грубую нить.

     — Кстати, как твоё ухо? Мазь, которую я тебе дал, помогла?

     — Всё ещё болит, но уже не так сильно.

     — Как же ты так расцарапался? Мальчики сказали, что очень аккуратно занесли тебя и уложили на пол, а кровь пошла уже после того, как ты очнулся.

     — Я.. — Клавдий делал грубые, неровные стежки, пытаясь не отвлекаться на разговор, чтобы не уколоться, — Я слишком сильно дёрнулся, когда очнулся, но эта мазь мне очень помогла, — Клавдий прокашлялся и почувствовал привкус железа в горле, — Спасибо вам.

     — Ну, тогда я пошёл. Спросишь у ребят, куда положить иголку и нитку, когда закончишь.

     Жрец ушёл, поднимая песок в воздух складками платья. Клавдий смотрел ему вслед, пока он не скрылся за своим забором.

     Делая последний стежок на шве мешка, утрамбованного соломой, он ощутил сильнейшую боль в затылке. Иголка уколола палец вместо того, чтобы закрепить нитку в ткани мешка. На внутренней стороне его черепа безжалостным жалом выводились два слова, царапая кость, разрывая мягкие нервы, оставляя непоправимый, фатальный след. Это были два слова, означавшие всю его дальнейшую судьбу:

     «Слишком поздно».

     Глава 4.

     1.

     Птенец ходил кругами по столу, опустив клюв. Он плакал по-птичьи, стыдливо прижимая хвост к земле. Архей и Аврелий уже несколько часов наблюдали эту отчаянную картину.

     — Думаю, нужно закрепить ему правое крыло. Смотри, как болтается.

     — Может, так оно и должно быть?

     — Тогда почему левое крыло плотно прижато к брюху? Нет, это точно, он ушибся, пока пытался научиться летать. Слишком рано пытался.

     — И что нам с ним делать? Я гонялся хоть за каким-нибудь орлом несколько лет, и вот, наконец, одного нашёл — да и тот совсем крохотный и больной.

     — Вырастить его нетрудно, а крыло, как я уже сказал, нужно лечить.

     — Ты знаешь, как лечить птиц?

     — А что тут, по-твоему, сложного? Всё так же, как и у людей. Нужно закрепить кость, чтобы она не болталась и ждать, пока всё срастётся.

     — А если не срастётся?

     — Будем искать новую птицу. У нас ещё десять лет в запасе, за это время хоть одна да найдётся.

     — А других вариантов нет?

     — Ты же сам должен помнить, хотя каждая смерть и стирает часть старых воспоминаний. Мы перепробовали всё. Взять хотя бы тот случай с ураганом..

     — Какой случай?

     — Уже забыл? Неудивительно, ты успел уже несколько раз умереть с того момента.

     — Так что же там было?

     Архей подошёл к плетёному шкафу и начал нерасторопно в нём рыться, разгребая рукой побрякушки, медные фигурки, глиняную посуду и предметы неопределённой формы и назначения. Наконец он извлёк с самого дна ящика эластичный бинт и медленно вернулся в своё кресло.

     — Бинтуй.

     — Я не умею!

     — Учись. Тебе же на нём лететь. Мы в ответе за тех, кого.. Украли.

     Аврелий засопел, но взял бинт в одну руку, а птенца в другую и стал аккуратно приматывать больное крыло к туловищу, не заматывая при этом здоровые конечности. С третьей попытки начало получаться.

     — Так что там с этим ураганом? У меня, верно, память отшибло в тот раз. Я умер прямо там, внутри него?

     — Точно.

     — Тогда это неудивительно. Расскажи, как нам удалось его вызвать?

     — Как и всегда, как и во все прочие неудавшиеся попытки преодолеть силу притяжения. Ты использовал голову, как я тебя и учил.

     — ..Ты уверен, что мне не раскрошит череп, как в прошлый раз? На такую боль снова я не согласен, пусть это даже и будет платой за касание к небесам, — Аврелий кричал Архею сквозь бешеные порывы ветра, сносящие их обоих с ног и временами немного отрывающими от земли.

     — Ты и сам прекрасно знаешь, что иного пути нет! — Архей, обычно говорящий очень тихо, в этот раз был вынужден кричать во всю свою старческую силу. — Ты сам выбрал этот путь, и теперь попросту не сможешь с него сойти!

     Тучи сошлись под небесами, заслонив Солнце — крайне редкое явление в пустыне. Ещё полчаса назад на небе не было ни облачка, пока двое людей не вышли на середину огромного пустого пространства, окаймлённого барханами со всех сторон. Один из них, тот, что был моложе, прикрыл зевок рукой и тут же упал навзничь, будто в припадке. Он пролежал без движения несколько минут. За это время небо успело наполниться тучами и пресытиться ими так, что девственно сухая земля пустыни впервые окропилась бы дождём, если бы молодой человек не проснулся раньше. Когда Аврелий поднялся с колен, с запада начал дуть слабый ветерок. Со временем он усиливался, надувая просторную рубаху старца и будто бы пролетая насквозь через худого, как призрак, Энтузиаста.

     — Я не уверен, но, кажется, получилось, — Архей явно был доволен, — Ты же не забыл парус?

     — Постой.. — Аврелий порылся в наплечном мешке, затем раздражённо опустил его с плеча на песок и начал копаться в нём, загребая рукой вещи со дна. Он сидел так с минуту, прежде чем встал и обречённо вздохнул:

     — Нет. Я его забыл.

     — Тогда ты пропал. Приготовься к смерти. Меня, может быть, вознесёт на моём тряпье, а тебя просто расколошматит об землю. В этот раз для тебя всё кончено.

     Архей стоял и, как ни в чём ни бывало, продолжал любоваться на клубы песка, взметаемые вверх вместе с ветром. Невдалеке начинал образовываться небольшой смерч, пока что высотой лишь с одноэтажный дом, но стремительно увеличивавшийся в размерах.

     — Если уж так вышло, то этот способ я опробую сам. Конечно, моя одежда не предназначена для таких целей, как наши, но она хотя бы покажет, возможно ли это в принципе.

            — Где мне искать тебя в следующей жизни?

     — В этот раз я, скорее всего, опять буду близ пирамид, на западе от самой низкой из них. Помнишь, где ты откопал меня две жизни назад?

     — Помню, как же забыть такое. Прямо посреди города, на базарной площади, и в тот раз я насилу посреди ночи разломал плитку, скрывавшую люк.

     — Точно. Придётся тебе опять повозиться с ломом. Сам виноват! Не забыл бы парус, может, тебя бы и вынесло из этого урагана. А теперь нам остаётся только ждать, ни закопаться, ни убежать мы уже не успеем.

     Пока они говорили, смерч набрал внушительную силу. Выметая весь песок и в некоторых местах добираясь до слоя глины, он направлялся прямо на них, как и задумывал Аврелий, копаясь в потайных шкафах своей головы, будучи в обмороке. Смерч приближался ужасающе быстро. Аврелий кричал сквозь уносящий слова ветер Архею, стоявшему в шаге от него:

     — Может, весь этот заговор жрецов, о котором ты говоришь — двойной? Может, он тройной? Ты не думал об этом? Я начал сомневаться в этом ещё несколько жизней назад. Почему ты так уверен в своей правоте? Ты сбежал из касты жрецов так давно, столько всего могло поменяться за это время и за все эти перерождения!

     — Неужели я хоть раз давал тебе повод сомневаться во мне? — Архей пристально посмотрел на Аврелия, хотя это и давалось с трудом из-за песка, заволакивающего взгляд уже почти сплошной стеной, — Я научил тебя такому, к чему простой смертный не может приблизиться и за тысячу перерождений! Я подарил тебе бессмертие!

     — Но ведь я каждый раз умираю! Какое же это бессмертие?

     — А разве у тебя есть выбор? Я повторяю — разве он у тебя есть?! Ты ведь прекрасно понимаешь и сам, что теперь все твои попытки выбраться из этой истории похожи на попытки убежать от вот этого урагана — Архей махнул дряхлой рукой в сторону смерча, и порыв ветра тут же ударил по раскрытой ладони, чуть не закрутив его волчком. — Это бессмысленно! Пути назад нет! Будет прекрасно, если они достроят её до самого неба и нам не придётся искать способ взлететь на высоту десяти деревьев вверх, но я тебе уже уже столько раз говорил, что это почти невозможно! Они же понимают, что может произойти, если пирамида будет достроена! Нам остаётся только ждать, и было бы отлично, если бы у нас был план для любого исхода.

     — Скажи, пока я ещё здесь; я забыл спросить тебя, когда мы собирались — а если вдруг фараон захочет сам взобраться на вершину, они что, столкнут его вниз, чтобы правда никому не открылась?

     — Я не уверен, но и такое может быть, — Архей срывался на крик, но ослабевшее горло не позволяло ему перекричать ураган. Аврелий читал по губам:

     — Ты уже не убежишь.. От этих.. Мыслей.. — Архей запахнул рубаху и упёрся ногами в песок, противясь поднимающему его ветру, он зажмурился и прикрывал глаза рукой, — Ступени пирамиды имеют всего два направления.. Вверх.. И..

     В этот момент старика увлёк за собой очередной стремительный поток ветра. Он поднялся в воздух и исчез в столпах пыли. Аврелий попытался лечь на землю, но спустя одну лишь секунду и его пронесло над песком несколько десятков метров, за которыми последовал резкий удар о землю и темнота.

     Птенец клевал рассыпаные по столу зёрна, всё ещё плача, но уже больше по инерции, чем из-за боли.

     — Нам нужно научить его говорить.

     — Разве звери разговаривают?

     — Нет. Но как иначе мы объясним ему, что нам от него нужно?

     — Думаю, мы могли бы его выдрессировать..

     — Это орёл, Аврелий. Гордая птица. Не думаю, что он будет рад нашей задумке.

     — Поэтому ты предлагаешь невозможное как самый возможный вариант?!

     — Ладно, я, наверное, неточно выразился. Если мы не можем научить его говорить по-человечески, то, может быть, он научит нас говорить по-орличьи?

     — По-орличьи?

     — Да. По-орличьи.

     — Архей, я, — Аврелий начал быстро ходить из одного конца комнаты в другую в страшном волнении, — Я доверял тебе до этого момента, доверял всем твоим безумным идеям о вознесении, но говорить по-орличьи — это уже слишком.

     — Думаешь, и это невозможно?

     — Я ещё никогда не видел человека, который мог бы говорить на зверином языке.

     Архей рассмеялся и хлопнул себя по коленям. Он показал пальцем на Аврелия и сказал, задыхаясь от смеха:

     — А ты когда-нибудь видел человека, который мог бы вызывать грозу только силой своего ума? А человека, который одним своим разумом смог выбраться из-за края бескрайней пустыни, когда он поглотил его, ты видел? Если нет, то посмотри в зеркало и считай, что теперь вы знакомы.

     — Но это же совсем..

     — Другое? Да неужели ты думаешь что с помощью одной только воли к познанию можно изменять мир, перерождаться, но научиться такой мелочи, как язык орлов, нельзя? Не смеши меня!

     — Ладно, ладно. Возможно, это и может быть правдой. Но даже если и так, то как ты собираешься совершить задуманное?

     — Всё известно заранее. Я уже был здесь, на этом моменте, да и ты был не одну сотню раз, только не помнишь этого. Весь мир, все события в нём, Аврелий — это лишь повторение одного и того же, бесконечное однообразие форм и цветов, тысячи совершенно одинаковых сценариев. Пойми уже, сколько раз я тебе это повторял. Просто вообрази, я говорю серьёзно. Ты не только перерождаешься и каждый раз повторяешь судьбу одного и того же мира — но над всеми твоими перерождениями есть ещё один, высший порядок, заключающий в себя абсолютно все варианты развития этой вселенной. Другими словами — сколько бы раз ты не перерождался, ты не выберешься за рамки одного-единственного сценария — а их нескончаемое количество. И если все прошлые наши инкарнации смогли достичь поставленных целей, то неужели мы не сможем? Хоть я пока не знаю, как нам выучить орлиный язык, но зато точно знаю, что нужно делать, чтобы узнать, как его выучить. А ты догадываешься?

     — Может, нужно выкрикивать разные звуки, похожие на птичий крик, пока орёл не начнёт отзываться?

     — Совершенно верно — нужно пробовать все варианты и теории, пока мы не наткнёмся на верный способ. Ты перескочил через ответ на мой вопрос и сразу выдал зерно, главную суть ответа.

     — Тогда я начинаю?

     — Погоди, разве ты не видишь?

     Птенец мирно сопел в кормушке, утомившись от отчаянной ходьбы.

     — Дай ему отдохнуть, да и тебе не помешает поспать. Завтра утром начнём.

     2.

     Клавдий и Адель сдружились за первые месяцы, которые Клавдий провёл у жреца. Хотя их характеры и были совершенно противоположны, почему-то их тянуло друг к другу. Клавдию нравилась беззаботность, весёлость Аделаиды, а ей — серьёзность, задумчивость Клавдия. Иногда, когда они были вдвоём, Она будто бы пропадала на несколько минут, глядя на Клавдия. Она щурилась, хмурила брови, затем снова распрямляла их, но молчала, словно пыталась что-то разглядеть в нём. Вместе они неплохо ладили: Адель всё время болтала, а Клавдий чаще всего молча слушал. По сути, ему больше ничего не оставалось, кроме как водиться с Адель, потому что остальные мальчишки игнорировали его, побаиваясь его взгляда — взгляда волчонка, загнанного охотниками, а Адель хотя бы иногда заглушала Скорпиона и Ятут с Хвостом своим бесконечным трёпом. Клавдию нравилось чувство спокойствия, когда он слышал настоящий голос вместо голосов из головы, поэтому в последнее время он часто сам задавал темы для разговора.

     В один из дней они пошли по указанию жреца помогать собирать урожай в поле. За косьбой завязался очередной разговор, которых за это время протекло уже огромное количество.

     — Мы знакомы уже давно, и я всё время забываю спросить тебя: как так получилось, что ты попала к жрецу? Ведь девочек родители не бросают, вместо этого их отдают замуж.

     — Так и случилось. Мне стукнуло тринадцать, и, как и всех девчонок в этом возрасте, меня попытались отдать замуж. Хотя, почему попытались? Отдали же. Жених был, знаешь, видный. На верблюда похож: мощный, губы навыкат, дышит медленно так, и глаза совсем глупые. А какой сильный был — мог меня подкинуть и швырнуть, если бы захотел. У него своё поле было, дом большой, в общем, повезло. Но я подвела — он попытался дать мне ребёнка и ничего не получилось. Пытался целый год. Когда уже все, и родители наши, и сам он, поняли, что я проклята, то и отдали жрецу. Хотя как человек может быть проклят? Никогда этого не понимала. Самому ещё можно проклясть себя, но чтобы кто-то.. А я-то уж точно себя не проклинала! В общем, они подумали, может, это вылечить или свести как-то можно. Но жрец меня осмотрел и сказал: нет, тут дело не в голове, а в животе. Тут ничем не поможешь. Вот я уже год как у него сижу и куда пойду, когда вырасту, не знаю. Да и кому я нужна такая? Думаю, буду грабить караваны или ещё что-то такое. Соберу отчаянную шайку, и будем мы кочевать по пустыне, обвешанные саблями и кинжалами..

     — А меня возьмёшь с собой, разбойница?

     — Нет, тебя ни за что не возьму. Посмотри, какой ты слабак! Весь ссутуленный, бормочешь постоянно. Такие долго не живут даже на стройке великой пирамиды, где тебя и кормят, и кров дают. Жизнь таких быстро перемалывает, а сам ты себя изведёшь ещё быстрее.

     — Почему это ты так решила?

     — А потому. Я гляжу на тебя, гляжу, и вид у тебя какой-то.. Будто что-то сидит в тебе и жрёт изнутри. Это одна из тех болезней, которые жрецы лечат?

     — Да, вроде того. Может, ещё не всё потеряно, как ты думаешь?

     — Нет, всё окончательно и бесповоротно потеряно, — Аделаида смешно скорчила грустную гримасу, — Я за год таких, как ты, навидалась. Все они приходят, поначалу вроде ничего, а потом как выкинут.. Трюк какой-нибудь. И исчезают. Не хочу знать, что жрец с ними делает.

     — Смотри, я здесь уже два месяца, и вроде ничего пока что не выкинул.

     — А жаль. Скучно. Но у тебя всё ещё впереди, уж поверь. Ещё настанет твой час, ха-ха.

     — Я спрашивал жреца о том, что он делает с пропавшими учениками, и он сказал, что всё это выдумки — про убийства и про всё остальное. А ты как думаешь — куда он их девает?

     — Я же сказала, не хочу об этом думать. Да и жрец, мне кажется, не хочет — ему приходится.

     — Всё-таки странно, почему вы так ненавидите жреца, — Клавдий махал косой так сильно, что порой был совсем недалёк от того, чтобы поранить ногу идущего рядом Греция.

     — Потому, что каждый из них, каждый из этих мальчишек хочет стать жрецом. Ты чаще всего ненавидишь того, кем ты хочешь стать. А все хотят быть, как минимум, здоровыми. Это из личного опыта, ха-ха. Я, например, ненавижу свою мать за то, что она смогла меня родить — а я никого родить не смогу. Думаю, иметь детей — весело. И всё-таки, придётся искать другое занятие.

     — А если твой сын был бы болен или твоя дочь не могла бы родить, ты отдала бы ребёнка жрецу?

     Адель немного смутилась.

           — Дочь — ни за что, а сына — пожалуйста, но я не забуду о нём и не отрекусь от него, как делают все родители. Жрец его вылечит и я заберу его обратно в.. Я бы не забыла, да. Я бы не отреклась. Я бы забрала. Что уж говорить об этом, — Она рассмеялась, — Если не везёт с детьми, то повезёт в чём-нибудь другом, наверное.

     — Хоть кого-то на твоей памяти забирали домой после выздоровления?

     — Я ещё ни разу такого не видела. Родители ставят крест на больных детях.

     Они на минуту остановились, чтобы перевести дух и наточить косы.

     — Адель?

     — Да, чего тебе?

     — Как ты думаешь, что будет, если один из учеников убьёт жреца? Что будет со всеми нами?

     — Некоторые пытались провернуть подобное, но сама я таких ещё не видела и, как мне рассказывали, ни у одного это пока не получалось. Слишком, как говорят, неумелые были, все до одного. Скорее всего, если уж это и произойдёт, то нас со временем подберут другие жрецы. То есть, конечно, сначала старейшины деревни со своими помощниками поймают всех, кто ещё слишком молод для продажи в рабство, и заключат под стражу, пока мимо не будет проходить с караваном жрец, готовый принять эту кричащую ораву. Однако, убивать жреца нам, конечно же, незачем. Мы останемся без крыши над головой, без еды, без цели в жизни, без возможности вырваться из ученической касты. Со смертью жреца для всех нас останется только одна дорога — дорога вниз, жизнь раба. Кроме жреца некому нас защитить. Не все ненавидят жреца — у многих это вроде симптомов болезни, а остальные, те, кто здоровее, стараются не выделяться.

     — Я давно это понял. Он и сам мне это объяснял. А с тобой он говорил?

     — Да, но всего один раз. Обычно он выбирает для беседы тех, кто, по его мнению, ближе всего к потере рассудка. Когда я только пришла сюда, он переговорил со мной, понял, что я здорова и просто оставил у себя.

     — А если он говорил со мной, то это значит, что я на грани?

     — Не обольщайся, дурак. Он всегда беседует с теми, кто только что пришёл к нему.

     — Похоже, что пока всё не так уж плохо.

     — Похоже, ха-ха, забавный ты, — Адель, смеясь, глянула на Клавдия, идущего рядом и не заметила, как её руки повели косу дальше положенного. Остро заточенное лезвие легко просекло пшеницу и врезалось в икру Клавдия, разорвав наискось мышцы и обнажив белую кость. Клавдий почувствовал, как кожа, а затем и мышцы под кожей разошлись в две стороны под косой, но боли не было. В один момент он посмотрел сначала на Адель, улыбка которой тут же сменилась жутким испугом, а затем на свою ногу, из которой толстой струёй потекла по щиколотке, сандалии и на землю алая кровь. Клавдию стало тошно, свет померк, сознание ушло. Адель наспех оторвала лоскут от своей рубахи, грубо и криво перевязала ногу, но кровь продолжала течь и она бросила его, побежав к жрецу за помощью.

     Очнулся он уже в доме жреца, в комнатке, как бы отделённой от остального дома: покои жреца были справа от главного коридора, кухня и кладовая — слева, а прямо рядом со входом в дом находилась дверь в небольшую пристройку — одиночный лазарет.

     В комнате никого не было. Клавдий поглядел на свою ногу, теперь уже резко отзывавшуюся болью при каждом движении. Икра в месте раны была умело перебинтована, из-под бинта торчала нить, на которой свешивалась, не касаясь койки, иголка — видимо, рану сшили и забинтовали совсем недавно.

     Клавдий прислушался. Было тихо, лишь несколько мух жужжали рядом с приоткрытой дверью да ветер сквозил в окно.

     «А знаешь, почему они открыли окно и дверь?»

     «Сейчас очень жарко, иначе здесь было бы душно.»

     «Нет, не угадал, мальчик! Они открыли окно, потому что ты уже разлагаешься! Твой труп гниёт, а ты даже не понимаешь этого!»

     Несколько липких касаний прошлось по затылку Клавдия. Из прежнего места, после нескольких недель молчания, раздался голос Ятут:

     «Нескольких мух тут пропустила, уж извини. Ты ведь там не сердишься на Адель? Уж лучше не сердись, она ведь случайно тебя по ноге царапнула. Тебе не стоит её винить за то, ты ей приглянулся и она немного отвлеклась. На поле, в смысле.»

     Клавдий обхватил руками голову. Все голоса вернулись одновременно: и Ятут, и мошки начали трещать на свои лады, не давая мыслям в голове собраться вместе. Для полной картины не хватало только Скорпиона.

     «Но, если ты всё-таки убьёшь её, против никто не будет. Никто из нас, человечек. А разве есть у тебя теперь кто-то ближе нас? Можно и отомстить за то, что теперь ты останешься хромым на всю жизнь. К тому же, Клавдий, дружба с девчонками до добра не доводит — она убьёт тебя и все твои великие мечты, не успеешь и моргнуть. Все они мешают достижению целей, а любовь, о, Пантеон! Любовь убивает всякое стремление к целям,» — Под конец Скорпион начал неразборчиво бормотать, так, что Клавдий ничего не понял. К тому же, вместе со Скорпионом не прекращали галдеть Ятут и мухи.

     Испарина проступила на лбу юноши, он не выдержал и закричал, обессиленно царапая ногтями тонкую подстилку. Спустя несколько минут в двери показалась белокурая, спрятанная в высоко поднятых плечах голова Адель. Она виновато улыбалась во весь рот и смотрела на Клавдия, пытаясь понять, может ли тот встать с кровати или хотя бы шевелить руками. В руке Адель несколько раз блеснула маленькая склянка, и, когда Адель заметила, что Клавдий увидел эту склянку, тут же спрятала её за спину.

     — Как поживаешь? Ты три дня пролежал без чувств, и мы все уж решили, что придётся тебя хоронить. Ученики даже собрали вчерашний лён, чтобы обмотать тебя. Как же я рада, что ты жив! Погоди, я приведу остальных.

     Голова исчезла в проёме. Клавдий не отрываясь смотрел на оставленную щёлочку между дверью и стеной, тяжело дыша. Через некоторое время в комнату вошёл жрец, а за ним следом, поникшей толпой, все ученики. Многие опускали глаза, не желая встречаться с Клавдием взглядом. Видимо, жрец настойчиво просил их прийти, и только из-за него они собрались. Только жрец смотрел прямо на мальчика, широко улыбаясь.

     — Произошло чудо! Пантеон смилостивился и оставил тебя в мире живых! Веришь ли, Клавдий, вчера даже я перестал надеяться, что ты снова проснёшься. Мы уже собирались дать тебе отравы, чтобы облегчить муки, и только я вручил Адель яд — она ведь твой друг, верно? — так вот, она прибегает ко мне и говорит, что ты очнулся! Скажи, видел ли ты что — то, пока был там?

     Клавдий уставился на жреца. Всё расплывалось перед глазами, двоилось, расслаивалось на семь цветов радуги. Юноша ничего не понимал, только боль в голове всё нарастала и нарастала.

     — Ответь же! Ты можешь говорить? — Жрец присел на край стола, на который уложили Клавдия и взял его за плечи, — Если тебе плохо и ты слаб, просто кивни.

     Клавдий покосился на Адель, стоявшую в углу комнаты, загороженную другими учениками. Она всё ещё улыбалась, радуясь тому, что её друг жив.

     «Они смеются над тобой».

     «Они жалеют, что ты не умер».

     «Они радуются, видя, как ты страдаешь».

     Клавдий застонал и уткнулся подбородком в грудь, не в силах поднять голову в прежнее положение. Жрец попытался подсунуть ладонь под затылок мальчика, чтобы вернуть голову на место, но, как только он коснулся волос, боль усилилась во сто крат, и Клавдий, не помня себя, ударил жреца по руке. Он затрясся, словно рыба, выброшенная волной на берег, а больная нога свесилась со стола. Жрец подозвал нескольких учеников, чтобы те помогли поправить безвольное тело, но было слишком поздно — швы на ране разошлись, и чистые сменённые бинты покраснели. Клавдий снова провалился в темноту.

     2.

     Спустя несколько месяцев Клавдий прогуливался, по двору Жреца, разминая больную ногу. Из птичьей клетки в спальне через открытое окно доносился щебет на сотню ладов. Нога зудела, но, в целом, болела уже не так сильно, как в первые дни, когда рану зашили во второй раз. С последнего припадка голоса Скорпиона и Ятут каждый день раздавались в голове Клавдия. Они были уже не такие агрессивные, а поначалу и вообще заискивающие. Оба извинялись за то, что переборщили со своими уроками, а голоса Хвоста почему-то вообще не было слышно. Сам Клавдий тоже как-то забыл про него.

     Он разминал ногу, делая аккуратные маленькие шажки, наматывая круги по двору в одиночестве — жрец лишь кормил его, избегая разговора, а ученики совсем не заходили во двор — боялись, что он опять впадёт в бешенство. Адель не было видно, а прийти к ней, в дом, где жили ученики, Клавдий не мог. Он был уверен, что теперь его даже не пустят на порог, пока не убедятся, что он не опасен.

     «Ты не забыл о своей цели, человечек?»

     «О конце мира?»

     «Да, о том, что ты должен оплатить долг».

     «Вас не существует. О каком долге идёт речь? Я что, не могу закрыть долг перед самим собой?»

     «Не можешь, Клавдий. Долг перед самим собой — самый твёрдый и неизбежный из всех, в какие вообще можно попасть. У тебя есть всего два пути — достигнуть точки конца мира или умереть раньше. По сути, ты выбираешь лишь время своей смерти, не более — и мои условия справедливее, потому что всё, о чем я тебя прошу, о чём мы тебя просим — это прожить чуть дольше, чем тебе хотелось бы, оказаться в нужном месте в нужное время, и там уже спокойно умереть. Я знаю, что ты очень хочешь умереть раньше, но если ты это сделаешь — поверь, ничего не изменится. Ты окажешься на том же самом месте, на котором закончил в прошлый раз. Это лишь замедляет естественный и неизменный ход событий. Как бы ты ни хотел закончить существовать раньше положенного, это тебе ни за что не удастся. Смерть — это не конец жизни, Клавдий. Смерть — это как споткнуться. Хочешь — не хочешь, а пойдёшь дальше».

     «Опять ты говоришь так, чтобы я не мог тебя понять, Скорпион. Я не в силах прогнать вас, но, чтобы прекратить твои глупые выкрики, я могу проломить себе голову. Скажи, почему мне не стоит этого делать?»

     «Почему же, именно этим тебе и следовало бы заняться».

     «Почему же, ведь именно это тебе и хочется сделать. Зачем отказывать себе в заманчивом желании разбиться вдребезги, напролом пронестись через жизнь, не дав ей шанса раскрыться перед тобой во всей своей красоте? Если ты решился — иди своим путём до конца, пусть даже весь твой путь заключается в маленькой точке, крохотном для вселенной промежутке от рождения до самоубийства. Но поможет ли это тебе? Ответь на вопрос — имеет ли это смысл? Решит ли смерть проблему неопределённости, бессмысленности, так мучившую тебя? Конечно, нет. Это лишь усугубит твоё стремление, замедлит поиски ответа на настоящий вопрос. Ты можешь взять передышку, прожить ещё несколько жизней в неведении, чтобы вернуться к тому же месту, на котором ты когда-то закончил. Но проблема останется, останется и вопрос. Настолько ли ты слаб, чтобы заканчивать именно сейчас, или в тебе ещё есть силы, чтобы продолжать? Ты ничего не теряешь, выбирая жизнь, точно так же, как и выбирая смерть. Всего-навсего и ты, и мы все подождём немного дольше окончания твоего приключения. Но время в этом случае не играет никакой роли. Чего-чего, а времени у тебя навалом. Может, не у тебя, а у твоей сущности, в то время как ты усиленно хватаешься за свою личность, но пойми, что личность развеется вместе с прахом, а сущность останется неизменной. Так нужна ли тебе эта скука, проведённая в ожидании продолжения приключения, или ты готов довести его до кон..»

     — Привет, Клавдий! — Адель, наигранно крадучись, вошла во двор и стала обходить Клавдия кругами, постепенно приближаясь к нему. — Прости, что я так долго не навещала тебя. По правде говоря, я боялась, что ты от злобы или бессилия убьёшь меня, или, что ещё хуже — перестанешь со мной дружить. Даже не знаю, как ты можешь меня убить, ведь ты до сих пор немощен, уж прости за честность. Но что-то было в твоём взгляде, когда ты очнулся в первый раз.. Что-то, что заставило меня улыбаться до самого твоего буйства. Ведь всё-таки лучше смеяться, чем рыдать, верно? Извини, я и не думала шутить над тобой. Но ты всё равно слабак! — Адель хихикнула и, уже приблизившись вплотную, неумело и слишком слабо обняла его. Руки его были заняты костылями, поэтому он просто стерпел этот жест.

     — И тебе привет, — Клавдий, когда Адель отстранилась, немного ускорил шаг и начал прихрамывать сильнее, сам не зная, зачем. Нога не болела так сильно, как он старался показать это ей. — Зачем ты пришла, если не издеваться надо мной? Просить прощения за косу?

     — Извиняться бессмысленно, — Адель обошла его и встала перед ним, вынудив остановиться на месте. — Я же сделала это не специально, ты ведь понимаешь, дурак? Все ученики подшучивают над тобой, да и раньше подшучивали, а после этого случая некоторые стали даже высказывать мне уважение — как ты, говорят, хорошо всё это придумала, и как, главное, случайно! Но я ничего им не отвечала. Я могла только шутить, ты же понимаешь? Как же, говорю им, весело он будет теперь хромать!

     — Нет, Адель, если честно, ничего я не понимаю.

     — Это точно, — Адель коротко и незаметно вздохнула, откинула непослушную прядь и ненадолго отвернулась, — Но послушай: ведь если бы я сказала, что раскрошила твою ногу специально, это было бы неправдой, а если бы призналась, что сделала это ненарочно, то..

     — Что?

     — Да как же ты не понимаешь! Кстати, жрец просил передать тебе о выселении из твоих дворцов, ха-ха. Сегодня соберёшь вещи и придёшь обратно. Я сохранила твою циновку и миску, хотя все уже давно хотели их выкинуть.

     Скорпион переступал своими маленькими ножками с одной извилины мозга на другую, вдавливая их друг в друга, перемешивая, местами царапая и обнажая их содержимое. Он что-то искал.

     «Что ты с ней возишься? Она пришла, чтобы замазать свою вину неумелыми извинениями. Неужели ты настолько глуп, чтобы верить ей? Прогони её сейчас же.»

     — Знаешь, Адель, на самом деле я рад, что ты пришла, и, по правде говоря..

     «Да хватит с ней любезничать! Гони её за шиворот к выходу, она не искупит свою вину, пусть даже не пытается!»

     Скорпион коснулся жалом коры мозга, от этого на лице Клавдия появилась странная, немного жуткая улыбка.

     — Хорошо. Ты меня навестила, Адель, спасибо, а теперь иди. Ты мешаешь моему разговору.

     — Какому разговору? — Адель немного растерялась.

     «В преисподнюю её, неужели ты хотя бы не можешь размозжить ей лицо в отместку за изуродованную ногу?! Я даже не говорю о том, чтобы убить её..»

     — Разговору! Ты мешаешь! — Клавдий пытался повысить голос, но горло его было сорвано. Мухи голосили в голове всё громче. Скорпион опять завёл какой-то монолог про бесполезность любви, но Клавдий едва его слышал. — Уходи! Потом! Потом поговорим ещё!

     — Клавдий, тебе плохо? Я имею ввиду, у тебя что-то болит кроме ноги? — Адель совсем потерялась. Хотя она и ожидала ссоры и отказа, но всё же в душе надеялась, что Клавдий простит её.

     — Просто уйди, Адель! — В глазах Клавдия стояли слёзы. — Ты отвратительна! Уйди и не мешай мне!

     Аделаида опешила. Он подошла было к Клавдию, чтобы обнять его напоследок, но лишь она протянула руки — и Клавдий тут же оттолкнул Адель так, что она чуть не упала. В последний момент она извернулась, будто кошка, и удержалась на ногах. Сам Клавдий не выдержал своего толчка и свалился на землю. Игла, заткнутая за пояс, проткнула его бедро. Он почувствовал холодное железо внутри себя и онемел. Адель не думая о его приказе уйти подбежала и рухнула рядом с ним.

     — Клавдий! Что-то заболело? Ответь! — Адель беспомощно глядела на него, пытаясь понять, в чём дело, но Клавдий только ужасно скорчил лицо и прижался обеими руками к пояснице. Он то показывал Адель открытыми ладонями на место, где вошла игла, то опять зажимал её, боясь вытащить и даже шевельнуть. — Ты ушибся? Вот здесь? Дай я посмотрю, что там такое? Подними рубаху! Ты напоролся? Отвечай же! Подними рубаху! — Клавдий не отпускал рук от иголки, лишь мотая головой и плача. — Ай, давай я сама, постой, да не вертись же!

     Адель распахнула рубаху Клавдия и отняла руки от больного места. Клавдий до последнего прижимал его руками, не желая выдавать иглу, он примкнул весь свой локоть к животу, желая заслонить своё тайное орудие, и от этого скорчился в неестественной угловатой позе. Адель пришлось бороться с ним, насилу оттаскивать судорожно скрюченную руку. Наконец, когда ей с большим трудом и скорее с позволения Клавдия, чем из-за его слабости это удалось, она обессиленно отстранилась. Боль магическим образом сразу отпустила Клавдия, он замер на месте.

     — Так ведь у тебя там ничего нет, дурак ты, паршивая ты дрянь. Ни синяка, ни ранки, ни даже маленькой болячки. В чём дело? — Адель упёрлась взглядом в землю, не в силах понять. — В чём же дело?

     Она поднялась, отряхнулась и побрела в сторону ворот. Клавдий ощупал место, куда воткнулась его игла. Ничего. Его орудие всё это время спокойно сидело за поясом на другом боку. Он так и остался сидеть на земле до самого заката.

     3.

     Архей и Аврелий сидели на тех же местах, что и вчера, когда Аврелий завалился в землянку и присел перевести дух. Архей покуривал трубку, пуская кольца дыма. Аврелий постоянно размахивал их и кашлял. Это продолжалось уже довольно много времени в полном молчании.

     — Что нам делать?

     — Можем просто подождать, пока он сам заговорит. Тогда нам даже не придётся учиться. Можем подождать, пока мы сами по себе заговорим на птичьем языке. Ждать примерно одинаково.

     — И сколько же?

     — От нескольких минут до целой кальпы.

     — Неплохой разброс. Я бы предпочёл что-то более конкретное.

     — Если говорить конкретнее, то есть ещё один вариант: мы не можем так просто научить его говорить или обучиться его языку, но можем поговорить с ним в другом месте.

     — Ты же не про то, что мне опять нужно куда-то его тащить, вроде следующего твоего жилища за десятки дней пути отсюда?

     — Нет, нет. Более того — чтобы переместиться, нам даже не нужно будет выходить из этой комнаты. Мы, точнее, ты — ты переместишься с ним в, так сказать, более конкретную часть этого жилища. В твою голову.

     — Таблетки?

     — Как и всегда, Аврелий. Ничего нового за последнюю сотню жизней я не придумал, и всё делается точно тем же методом, что и в самый первый раз, когда я попробовал повлиять на мир вокруг меня. Да, Таблетки. Выглядит совсем как эти маленькие лекарства, которые готовят жрецы, но я немного изменил рецепт. Такие же круглые и желтоватые.

     — И что ты туда добавил? Плоды какого-то редкого растения?

     — Это, — Архей взял белый камешек в руки и повертел перед глазами, рассматривая, — Начало и конец, вопрос и ответ, жизнь и смерть, эссенция человеческого знания.. Но если я скажу тебе, что это на самом деле такое, разве оно будет действовать? Смешай несколько таблеток с зерном и подсыпь птенцу. Подождём, пока он склюёт одно из ненастоящих зёрен и будем надеяться на лучшее.

     Через две забивки трубки птенец, до этого иногда поклёвывавший зёрна и всё так же глупо прыгающий по клетке, свалился замертво.

     — Время пришло, — Архей аккуратно отложил трубку на стол и резко, не на свой возраст, вскочил с кресла. — Теперь и ты глотай таблетку. Ложись на спину, вот сюда, на ковёр. Вот так, — Он впопыхах скрестил руки Аврелия на груди и принёс спящего птенца, уложив его в ладони Энтузиаста. — Теперь настойчиво спи. Никак иначе — именно настойчиво, у тебя есть чёткое намерение, как только ты очутишься там, ты сразу же всё поймёшь.

     Аврелий заворочался, пристраивая орлёнка поудобнее. Заснуть на спине было тяжело. Через минуту всё стало расплываться, свет начал меркнуть, и из оставшегося светлого пятна доносился голос старика:

     — Помоги ему! В последний раз!..

     Он очнулся в полной темноте. Тусклыми звездами блестели на потолке небольшие разноцветные камни — сапфиры, алмазы, изумруды горстями были разбросаны по сводам и мерцали во мраке. Из проёма, не видного в темноте, доносился птичий плач. Аврелий на ощупь подполз к стене, встал, опираясь на неё и побрёл вдоль фресок и барельефов, угадывавшихся пальцами, пока рука на провалилась в проход. Он завернул в него и плач сделался сильнее, громче. Орлёнок в дальнем углу комнаты услышал шорох приближающихся шагов и перепугался до ужаса. Глаза Аврелия, тем временем, уже привыкли к темноте и могли различить дрожащие, порывавшиеся взмахнуть крылья. Пара глаз мелькнула в темноте и тут же пропала.

     — Ты здесь? Видел кого-нибудь ещё, кого мне стоит бояться?

     — Они ушли.. Когда ты зашёл. Мои кошмары пропали. Но они всё ещё неподалёку.

     — Если ты так легко говоришь со мной во сне, то почему не можешь в настоящем мире?

     — А разве тот мир настоящий, а не этот? — Орлёнок вспорхнул и подлетел к Аврелию, хотя в реальности он посапывал, подложив искалеченное крыло под бок и даже сквозь сон ощущая в нём сильную боль. — Как по мне, здесь намного лучше. Здесь я могу летать и говорить. Могу даже увидеть поле и лес, если постараюсь.

     — И где проход к лесу? Ты уже нашёл эту дверь?

     — Конечно, я всегда знал, где дверь к моему родному лесу, к моим скалам, с которых я упал. Она почти на самом видном месте, посмотри вверх, — Орлёнок вспорхнул на плечо Энтузиаста. — Вон там, в са-амом верху.

     Аврелий запрокинул голову. Потолок этой комнаты был в десятки раз выше, чем в начальной зале. Камни мерцали совсем слабо маленькими звёздочками в вышине, а поверхности, к которой они крепились, было вовсе не видно. Тем не менее, высоту можно было определить по крохотному выступу, находившемуся под самым потолком. Уступ служил порогом для небольшой дверцы, в которую с трудом мог пролезть ребёнок.

     — Видишь её? Вот она, моя заветная дверь. Хорошо, что я снова здесь оказался. Я давно тут не был, с тех самых пор, как выпал из гнезда — но тогда это произошло случайно.

     — Ты вывалился из гнезда или кто-то столкнул тебя?

     — Мои родители куда-то улетели. Надолго. За кормом, наверное. Я захотел устроить им сюрприз, хотел научиться летать, пока их нет. Я очень долго решался прыгнуть со скалы, но в один момент не удержался и случайно полетел вниз. Я даже не успел ничего понять — и вот уже лежу на земле, в тени травы, и моё крыло подробило на части. Я звал их, сколько мог, но никто не прилетел. Да и как им было услышать меня? Я их не виню. Когда я съел всех жучков, до которых мог достать клювом, я стал просто лежать и думать о том, как я умру. Ты когда-нибудь думал о том, как ты умрёшь, человек?

     — Мне приходилось задумываться, но чаще.. Как бы тебе сказать.. Неосознанно. Так, на одно мгновение. И что же ты думал? Ты что-то представлял?

     — Ну, да. Я представлял, как пролежу на этом самом месте, куда я упал, ещё денёк или два, и умру от голода.

     — Ты будешь смеяться, но и у меня несколько раз были такие мысли, когда приходилось голодать во время.. Моих путешествий.

     — Нет, я не буду смеяться. Ну так вот, а потом пришёл жрец и забрал меня с собой. Так я оказался у него.

     — Грустная история. А ты знал, что в один день он убьёт тебя?

     — Почему ты так думаешь?

     — Жрецы подбирают раненых и больных животных, чтобы принести их в жертву. Они считают это хорошим делом — и бедное зверьё от страданий избавить, и жертву богам принести.

     — Может, он бы меня и не убил. Может, долечил бы и отпустил на волю. Кажется, он собирался это сделать — я слышал его речь накануне, когда он говорил сам с собой. Почему этот человек обращался к себе, как к другому человеку, с вопросами и ответами на чужие вопросы?

     — Они все странные. В любом случае, мы никогда не узнаем, что он на самом деле собирался с тобой сделать, потому что раньше любого исхода я тебя украл. Ты ведь не против?

     — А разве я могу решать это? Меня несёт по реке жизни так же, как и тебя, мы — просто щепки в бурном потоке.

     — Здравая мысль. Хорошо, что ты понимаешь, что на некоторые вещи нельзя повлиять. Тогда ты не будешь против, если и ты, и я, и мой друг, все мы будем считать, что я спас тебе жизнь от верной смерти?

     — Я не до конца уверен в этом.. Но ты говоришь, что возможность умереть была — ладно, пусть будет так.

     — Тогда ты согласишься, что за любую большую услугу, пусть она даже и непрошеная, полагается награда?

     — Но мне нечем тебя отблагодарить, пусть даже и так.

     — А мне и не нужно, чтобы ты мне что-то дарил. Я лишь прошу тебя оказать мне ответную услугу.

     — Какую услугу я, орлёнок, могу оказать тебе — человеку? Разве что принести тебе в подарок зазевавшуюся мышь, когда поправлюсь.

     — Спасибо, я могу наловить себе мышей сам, если потребуется. Ты ведь знаешь, что орлы живут примерно столько же, сколько и люди?

     — Мои родители были уже очень старыми, когда я их потерял. Не могу сказать, сколько им было лет, но папа рассказывал мне, что когда они только прилетели в новое гнездо, в котором я родился, того большого дерева, вершина которого равняется с вершиной скалы сейчас, ещё не было. Наверное, прошло уже очень много лет с того момента.

     — Так вот. Орлы вырастают до огромных размеров, — Аврелий замялся, — Послушай, птенец.. Не думаю, что мы расстанемся навсегда после того, как мы вылечим тебя, поэтому я хотел бы называть тебя как-нибудь. Так проще запомнить, что что-то существует — когда у этого чего-то есть имя. Так называть тебя будем только я и Архей. Может, придумаешь себе имя?

     Орлёнок ненадолго задумался.

     — Ну, пусть я буду, например, Зерном.

     — Зерном? Ты хочешь, чтобы мы называли тебя Зерном?

     — Да. Когда я вырасту и сделаю что-то важное в своей жизни, вы сможете называть меня «Важное Зерно» или «Большое Зерно». Тебе нравится?

     — Большое Зерно.. — Аврелий усмехнулся, — Ладно, Зерно, пусть ты будешь хоть пшеница или овёс, это не суть важно. Главное, чтобы тебе нравилось. Так вот, Зерно, когда ты вырастешь — а это произойдёт, не успеешь ты и клювом щёлкнуть — ты станешь таким огромным, что с лёгкостью сможешь поднять что-нибудь большое и тяжёлое. Например, меня. Мне нужно, чтобы ты один раз поднял меня на высоту, на которую я сам не могу взобраться.

     — Только и всего?

     — Только и всего. Но это очень высоко, Зёрнышко. Это очень-очень высоко, а мне нужно даже выше, чем очень-очень высоко. Может, ты и не сможешь выполнить мою просьбу — что ж, я не буду тебя винить. Но попытка не пытка, правильно?

     — Наверное, ты прав. Я уж думал, что ты потребуешь моих перьев или детей-орлят, когда они будут, но, раз так, я согласен.

     — Ты уверен? Когда ты соглашаешься на сделку, пути назад уже нет. Повтори ещё раз, чтобы боги нас точно услышали.

     — Я согласен на сделку с тобой, Аврелий, — На этой фразе Зерно немного понизил голос и стал громче, — Но ты сказал про высоту и мне стало так легко на душе..

     — Почему это? Разве ты не боишься тяжёлого полёта?

     — В том-то и дело, Аврелий. Я ужасно боюсь высоты с тех пор, как упал. Видишь, — Зерно запорхал из одного угла комнаты в другой на уровне глаз Энтузиаста, — Выше подняться даже здесь не могу, так сильно боюсь. А теперь посмотри вот на это, — Орлёнок взмахнул крыльями несколько раз, поднялся чуть выше, и тут же рухнул камнем на пол. Аврелий тут же подбежал к нему и осмотрел, растягивая крылья и проверяя, целы ли они.

     — Ты хоть понимаешь что случилось бы, если бы ты и здесь покалечился?! — Он почти кричал от волнения. — Ты даже представить себе не можешь, как трудно залечить раны, полученные во сне! Больше не делай так!

     Птенец спокойно поднялся и продолжил говорить:

     — Вот видишь. Сразу вниз. Выше просто не могу. Поэтому мне и стало так легко после твоих слов о высоте и о том, что ты простишь меня, если я не смогу поднять тебя — я не смогу. Так что, по сути, я тебе ничего не должен.. правда?

     Аврелий насмешливо посмотрел на него. Некоторое время он молчал, что-то обдумывая и смотря вверх, на дверь под потолком.

     — Нет, птичка, ты так просто от нас не улетишь. Придётся мне помочь тебе. В последний раз. Считай это безвозмездным подарком — ты не только останешься жить, но и сможешь летать так же высоко, как и все птицы.

     — И как ты собираешься вылечить мой страх?

     — Легче лёгкого, смотри внимательно..

     Аврелий медленно подошёл к птенцу и попытался схватить его, но тот мгновенно выпорхнул и улетел от него в другой угол комнаты.

     — Что ты делаешь? Ты хотел забросить меня туда?! Нет, только не так! Хоть на шее меня туда поднимай, но не бросай! Я ведь тут же упаду обратно вниз, если ещё раньше этого не расшибусь об стену.

     — Но если я прицелюсь хорошенько, то ты попадёшь аккурат на тот выступ в стене и спокойно влетишь в дверь.

     — И как мне это поможет? Тогда я не смогу вернуться назад, сюда, а здесь есть и другие важные двери. Вот эта, например, — Зерно подлетел к совсем крохотной дверце в стене, зацепился клювом за миниатюрную ручку и приоткрыл её, — Здесь лежит моё сердце, которое я кому-нибудь отдам, когда придёт время. Но до этой поры доставать его нельзя — разобьётся или замёрзнет.

     В глубине небольшой выемки, скрывавшейся за дверцей, действительно отливало красноватым глянцем нечто живое — маленькая кучка мышц бесперерывно стучала, будто кто-то хотел вырваться из заточения наружу и отчаянно барабанил по стенкам.

     — А вот ещё дверь, — Орлёнок подлетел к другой дверце, закрытой на засов. Своим клювом он ухватился за перекладину, не дававшую двери открыться, и вытащил её. Доски медленно отошли от стены. Из щели выглядывал глаз, опасливо озиравшийся в щёлку настолько, насколько мог досмотреть. Зерно заглянул внутрь.

     — Ну как ты здесь?

     Глаз в щели тут же пропал. Послышался шорох, и когда дверь распахнулась полностью, птица внутри забралась так глубоко, что даже Аврелий не смог бы достать её оттуда, залезь он по локоть. С того конца послышался голос, похожий на голос Зерна:

     — Потихоньку. Есть и пить мне не нужно, так что живу. Только скучно. Поиграй со мной..

     Птица внутри быстрыми рывками начала протискиваться к выходу. Орлёнок тут же захлопнул дверь и навесил засов обратно. Он прокричал в закрытую дверь:

     — Ну, скучай дальше, ничем не могу помочь! В следующий раз, дружище! — Он, отдышавшись, посмотрел на Аврелия и кивнул в сторону запертой двери, — Я. Там, запертый. Таких здесь несколько десятков, и везде нужно иногда чинить двери, чтобы не продолбились клювом на свободу. Теперь понимаешь, как много у меня тут дел?

     — Как ты можешь запирать самого себя? Что это вообще такое?!

     — Здесь я и там я. По-моему, всё просто. Странно, что ты не понимаешь.

     — Нет, в целом, понимаю.. Но если ты так хорошо сдерживаешь все свои личности, как же у тебя не хватает воли полететь?

     — Думал, ты мне расскажешь, раз собрался помогать.

     Аврелий подошёл к стене, в которой под потолком располагалась дверь к мечте Зерна и осмотрел её. Самая обычная стена без выступов и каких-либо выемок, за которые можно было бы зацепиться.

     — А почему ты думаешь, что не научишься летать, если я просто подкину тебя вверх? В конце концов, ты полетишь от страха. И даже если нет — я смогу тебя поймать.

     — Я даже пробовать не хочу. Мне очень страшно.

            — Не забывай, что ты согласился отплатить за помощь. Так что для того, чтобы выполнить обещание, ты должен хотя бы попытаться выполнить предложенное мной. Иначе твоё слово будет нарушено, а это уж..

     — Не продолжай. Да, да, ты прав, но давай обдумаем всё это ещё раз. Неужели другого способа нет?

     Аврелий огляделся по сторонам, отыскивая проход без двери — путь в глубокие коридоры, к концу приближающиеся в место сознания.

     — Я отойду туда, подожди, может, что-нибудь и придумается.

     Аврелий скрылся в проёме. Через некоторое время его голова высунулась из-за угла.

     — Пошли.

     Они петляли нескончаемыми поворотами коридоров, узких и низких, и Аврелию всё время приходилось идти, пригнувшись. Даже так он иногда бился головой о земляные бугры потолка.

     — Это здесь. Проходи.

     — Что это? Куда ты меня привёл?

     — Мы в твоей голове, тебе лучше знать, что здесь может быть.

     Птенец осторожно заглянул за дверь.

     — Если здесь нет новых, бесстрашных крыльев, то я понятия не имею..

     Аврелий пнул птенца в проём и прыгнул следом. За порогом была комната без пола — бесконечная пропасть, уводящая вниз. Зерно тут же потерял сознание, а Аврелий следил за тем, чтобы он сам и его подопечный не счесались о стены во время падения.

     Через три минуты Орлёнок пришёл в себя. Им обоим приходилось кричать, несясь вниз на огромной скорости.

     — Ты убил нас обоих.

     — Ну да. Теперь всё зависит от тебя. Если успеешь пролететь в заветную дверь, то, по крайней мере, твоя проблема будет решена. А я умру, точно, но это дело десятое.

     — И как мне поможет преодолеть страх то, что я окажусь в моих любимых местах? Я проснусь, как только умру, а после этого буду мучиться бессонницей, пока наконец не упаду без сил. И много в этом толку для наших целей?

     — Не знаю, но попытаться стоит. Тем более, пути назад нет — тогда какие могут быть переживания? О каком страхе ты говоришь, если тебе больше нечего бояться, по крайней мере, здесь, во сне? Ты всё равно умрёшь через несколько минут, это неизбежно. Страх — это всегда неопределённость. Тебя не может мучить смерть от падения, тебя мучит ожидание этой смерти. Ты боишься боли, боишься представления о боли, хотя на самом деле смерть — это совсем не страшно, поверь мне. Ты всегда умираешь раньше, чем успеваешь понять, что ты умер.. понимаешь? Здесь нет ничего страшного. Мы, люди, да и остальные существа тоже, боимся не темноты, а того, что может скрываться в темноте, не высоты, а того, что может произойти, если мы упадём, не боли, а того, насколько сильной она может быть. В конце концов, мы боимся не смерти — мы боимся того, что не знаем, что за смертью. А я тебе точно скажу — там ничего удивительного. Просто поверь мне. Одна только скука. Страх — это ожидание, страх — это неизвестность. Раз уж ты всё равно падаешь, может, попытаешься взмахнуть своими крыльями?

     Зерно едва расправил прижатые к тельцу крылья, как они тут же раскрылись под давлением неподвижного воздуха, сквозь который он падал вниз. Орлёнок воспарил, оставив Аврелия далеко внизу. Хоть ему и чуть не оторвало крылья от такого внезапного замедления, всё же он несколько раз взмахнул крыльями, и, наконец, замотал ими также, как если бы снизу было высоты всего лишь с человеческий рост. Он понял, что пытался сказать ему Энтузиаст.

     Аврелий закричал из глубины дыры:

     — Вот видишь!..

     Спустя несколько секунд до птенца донёсся глухой удар о замлю. Это Аврелий превратился в мешок с костями, расплющился о холодный пол первой комнаты, из которой они недавно прошли в коридоры. Снизу забрезжил тусклый огонёк, который разгорался ярче по мере того, как Зерно планировал вниз. Наконец, он увидел дверь — с той стороны на стены туннеля падали закатные лучи и сквозил тёплый ветер. Он медленно подлетел к проёму, наслаждаясь чувством полёта — ощущением, похожим на свежий воздух после дыма костра. Он впорхнул внутрь, заметив снизу остатки Аврелия — белые одежды, перепачканные в пыли и обагрённые кровью. Через мгновение он глядел на прекраснейший закат из всех когда-либо увиденных им. Он вознёсся над полем, поросшим пшеницей. Вдалеке слышалась незнакомая ему музыка — играли арфы, били в барабаны, дребезжали сферы в странном, непривычном ритме. В раскалённых лучах Солнца, среди колосьев, танцевал Аврелий. Он захохотал, сложил руки рупором и прокричал Орлёнку:

     — Я же говорил!

     4.

     «Так что со мной случилось?»

     «Тебя проткнуло собственное орудие возмездия, растяпа.» — Скорпион ёрзал в голове, борясь с Ятут, и говорил с отдышкой. Они не могли поделить одну вещицу, найденную среди прочего хлама. Сотни дверей, дверок, ящичков и замочков уже были отперты ими, всё разложенное по местам добро вываливалось и складывалось в одну кучу. Этот беспорядок в голове, производимый её обитателями плохо сказывался на рассудке Клавдия.

     «Надо быть поаккуратнее, человечек. Эй, это моё! Ятут!»

     «Что вы там делите? Мои сокровенные мечты?»

     «Какие у тебя могут быть мечты? Ладно, что я тебя спрашиваю, узнаю сам, когда мы дойдём до них. Мы откопали среди тонны твоих безделиц и хлама, присыпанных горстями недобитых мух, одну очень занимательную вещицу. Но тебе про неё не скажем. Если ты узнаешь, что мы нашли, ты, вероятно, очень рассердишься.»

     «Напомни, почему мне не стоит убивать себя? Ты говоришь, это бессмысленно? А что, если в следующей жизни вас не станет и в моей голове будет спокойнее?»

     «Навряд ли. Мы ведь не по своей воле появились, Клавдий. Всё имеет.. да отдай же ты, дрянная ящерица! Всё имеет свои истоки. Для того, чтобы разобраться с нами, тебе стоит разобраться со своим прошлым, волшебным образом вернуться во времени назад и отговорить твоих родителей отдавать тебя к тому старику.. Тебе это по силам? Нет? Я так и думал. Слушай, какая, всё-таки, занятная вещица..»

     — Да что там у вас такое?!

     — Клавдий? — Жрец прошёл во двор, обняв одной рукой охапку хвороста, — Всё в порядке? С кем ты говорил?

     «Посмотрим.. Да, Клавдий, ответь жрецу, тут есть такой интересный рычажок, на этой штуковине.. Подойди к нему поближе.»

     «Что?»

     «Не стой, как истукан, подойди поближе к жрецу! И скажи ему что-нибудь!»

     «Да что мне ему сказать? Зачем подходить к нему? Что ты несёшь?!»

     — Клавдий? Ты здоров? Ты очень бледен, будто сейчас опять в припадок упадёшь.

     — Нет, нет, ничего, я просто..

     Ноги его не слушались. Они неестественно выворачивались, закидывая вверх колени, потом отбрасывая вперёд голени и обрушивая их на землю, на манер очень странной птицы. Клавдий ничего не мог с этим поделать. Каждый раз, ударяя пяткой о землю, в ноге отдавалась уже порядочно затянувшаяся рана. Рука потянулась к поясу, нащупывая иглу..

     «Что будет, если на него нажать? Разве это кого-то волнует? Нет, нет, даже не так. Разве кого-то волнуют последствия? Самое интересное — это ведь сам момент. Странно, конечно, но весь мир состоит из странностей, если задуматься. Это как прыжок в холодную воду. Представляешь, Клавдий? Конечно, нет, ты за свою жизнь не встретил ничего холодного в этом пекле. Войти в холодную воду. Не нужно думать — просто сделать шаг вперёд, а там разберёмся.. Шаг левой, шаг правой, и ты уже плывёшь на другой берег. И вот ты уже жрец. Я опускаю рычаг..»

     — Отойдите! — Клавдий кричал, захлёбываясь слезами. — Они заставляют меня сделать это! Бегите, иначе..

     «Какая разница, если он тебя всё равно не поймёт? Какое ему дело до нас? Он — лишь помеха на пути. Ты ведь отлично знаешь, что никто не станет подносить тебе должность жреца на блюдечке. Нужно пойти по головам. В этот раз — всего по одной-единственной голове.»

     — О чём ты говоришь? Что с твоими ногами, о, Пантеон! Их будто дёргают за ниточки, ты сейчас выглядишь как кукла, как марионетка.. Это забавно, уж извини, — Губы жреца стали складываться в добродушную улыбку. Он протянул Клавдию руку. — Держись за меня. Пойдём, я попробую дать тебе одну из моих таблеток. Твои мышцы слишком напряглись, ты, видимо, чересчур много упражнялся сегодня..

     Клавдий, не в силах контролировать своё тело, распахнул рубаху. Сверкнуло серебро. Улыбка на губах жреца мгновенно стёрлась с лица, а протянутая кисть ослабла и повисла, когда он увидел, как Клавдий судорожно схватил иглу.

     «Таблетку он хочет дать, посмотрите на него. Знаем мы, какие у этих жрецов таблетки — заснёшь и не очнёшься. Ты должен стать жрецом. Должен ради нашей общей цели, ради выполнения обещания. А разве есть ещё способы, кроме как занять его место? Есть, конечно, но наш, но мой способ — самый простой и быстрый. Жрец — это не должность, не призвание. Это вторая личина. Никто не знает, что под ней. Нацепи на себя его одежду — и станешь им. Наверное. Если кто-то тебя не понимает — он должен умереть. Железная логика, и какая действенная! Если бы она не была такой, вряд ли бы ты стал слушаться. Никто ведь тебя не заставляет, правда? Ты сам этого хочешь.»

     Клавдий шёл на жреца, не видя его самого, такого неподготовленного, без всех его склянок, котлов и призванных душ, не видел черт его перекошенного от страха лица, не видел, как он закрывается руками и ногой от занесённой сбоку иглы — он видел лишь яркое, сияющее, светлое будущее. Вершину пирамиды. Солнце, всходящее над ней. Чувствовал руками холодный пар, исходящий от облака. Вдыхал ноздрями озон. И Скорпион нашёптывал, угомонив, наконец, Ятут, издыхающую в углу:

     «Если он тебя не понимает — просто убей его.. Ему не дано.»

     И Ятут, задыхаясь, исходя голубой кровью, закусив кусочек Хвоста от боли, хрипела в коридорах:

     «Не в этот раз, маленький дурень.. Я честно пыталась, но тут он победил. Ты будь поаккуратней, а уж там, потом, мы что-нибудь придумаем.. Мы с Хвостом.»

     И Хвост гулко звенел, беспомощный без тела ящерицы, Хвост, разжиревший от съеденных мух, сделавший Ятут неповоротливой и медленной, говорил Скорпиону:

     «Мы так не договаривались, насекомое. У нас ещё столько лет впереди, спешить некуда.. Остановись, пока не поздно.»

     «Какая разница, если он должен оказаться на вершине? Если он окажется там в любом случае, то почему самый короткий путь — не самый правильный? Ты мне безразличен, Хвост, у меня нет к тебе злобы, я просто не понимаю. Что он несколько лет будет выслуживаться перед этим стариком, что станет им сейчас же — это вопрос одной лишь скуки. Ведь нам с вами сидеть здесь, в этом подземелье, до самой смерти человечка. Так, может, немного ускоримся?»

     Весь этот диалог произошёл, пока рука Клавдия проходила совсем небольшой путь от бедра Клавдия к печени жреца. Он выпустил ведро, оно разлило воду в падении и, пустое, упало на ногу Клавдия, но он этого даже не заметил. Хворост рассыпался у их ног. Игла вошла в жреца, как в масло, затем ещё раз, и ещё. Скорпион без конца дёргал рычажок на маленьком механизме, состоящем из одного только этого рычажка, да медной пластины, к которой он крепился. Изрешеченный, жрец повалился на колени и упал лицом к небу. Клавдий стоял над ним глупо, будто искололи только что его, а не жреца, просто он ещё не упал и по неизвестной причине продолжает стоять. Так он стоял несколько минут. Кровь маленькими капельками капала с конца иглы на босые ступни Клавдия.

     «Это надо будет отмыть» — Подумал он в забытьи.

     «Чего стоишь, дурак?! Тащи его быстрее к дому, пока никто не увидел!»

     Юноша, шатаясь, склонился над трупом. Всё плыло, будто в тумане, хотя туманов и не бывает в пустыне. Клавдий взял жреца за обе ноги и попробовал сдвинуть с места. Одеревеневшее тело было на удивление тяжёлым, хотя жрец был низок и худощав. Клавдий пытался поднять его и так, и этак, но туша лежала на земле камнем, всё ещё продолжая кровоточить. Кровь впитывалась в песок почти без остатка, поэтому, перевернув тело, под ним он увидел лишь небольшое красное пятно.

     Клавдий достал из-за пазухи иглу. Он вытер её об одежды жреца и прикоснулся остриём к своей груди. Левой рукой он взял её за середину, а ладонью правой руки упёрся в массивный набалдашник.

     «Это уже слишком.»

     Едва он захотел согнуть локоть правой руки, чтобы игла впилась в сердце и со всем было покончено, как голос в голове отчётливо сказал:

     «Стой.»

     Рука не дрогнула.

     «Слишком поздно. Слишком поздно что-то менять, Клавдий. Всё кончено. Послушай же, наконец! Ты собрался уничтожить весь мир. Ты стёр бы этого старика в любом случае, просто он отправился в следующую жизнь чуть раньше остальных. Ничего страшного, понимаешь? Рано или поздно все там оказываются. Да, он был добр к тебе, да, он пытался тебе помочь, но что же вышло? Помощь всегда кончается именно так. Ты помогаешь, а в ответ тебе — лишь злоба. Человеку не нравится, когда ему помогают, он чувствует себя униженным, должным, понимаешь? Ты не стал исключением из правила, не стал чем-то необычайным. Ты всего лишь подтвердил это правило. А теперь придумай способ, как затащить его в дом. Иди, поищи носилки.»

     Клавдий прошёл в дом, обессиленный, замученный бесконечными монологами Скорпиона. Как только он пытался сделать что-то по-своему — Скорпион сразу начинал выливать ему в уши непонятные речи, от которых всё желание противиться пропадало. И так каждый раз.

     Проходя по коридору, Клавдий увидел на стене средних размеров зеркало — медную полированную пластину. Он поглядел на своё лицо. Бледно-белое, почти синее. Мешки под глазами. Короткая стрижка, обнажавшая совсем ещё молодые залысины. И глаза — запавшие, глядящие будто бы изнутри, ничем не прикреплённые к глазницам, которые наверняка вывалятся, если Клавдий наклонится вперёд.

     «Интересно, какой ты, да?» — Скорпион пытался привести его в чувства. — «Я расскажу тебе. Видишь эти глаза? Если глаза человека — это зеркало души, то в твоём зеркале ничего не отражается. Сколько я ни смотрел на них, пока был снаружи, меня не покидало странное чувство. Знаешь, какое? Такое чувство, будто глаза твои — отдельно от остального тела. Будто бы мозг, голова, туловище, руки с ногами — всё другого человека, а глаза — отдельно, только глаза твои. Понимаешь, о чём я?»

     Клавдий кивнул, смотря в свои собственные глаза и наблюдая, как зрачки остаются неподвижными, когда подбородок опускается вниз, а лоб выступает вперёд.

     «Да и то, твои — это чьи? Ты — это кто? Мальчик — убийца? Или мальчик — самоубийца? Может, больной, запуганный ребёнок? Или искатель истины? Завершитель мира? Кто ты такой? Как можно описать тебя целиком? Если рассматривать..»

     Клавдий уже не слушал. Он шарился на кухне, в спальне, и в последнюю очередь вышел из дома и зашёл в комнату для больных — то место, где он пролежал, почти не вставая, последние месяцы. В углу, рядом со входом, стояли две длинные твёрдые палки, между которыми был натянут большой кусок ткани.

     «Странно, как я это не заметил за всё время, что был тут».

     «..И вот, оказывается, что ты — это лишь совокупность всех событий, которые произошли с тобой, всего твоего прошлого, но это — всегда что-то нецельное. Ты постоянно меняешься, настоящее накладывается на прошлое, и твоё «Я» постоянно меняется, так что твои глаза — это тоже очень странно сказано.. А если тебя, если тебя, Клавдий, нет — то кто же тогда убил жреца?..»

     Клавдий вышел в двор, зажав носилки сбоку одной рукой. Он разложил их на песке рядом с трупом, и с трудом перекатил его, так, что жрец упёрся в ткань отёкшим лицом. Клавдий взял носилки с одного конца, и, хотя другой конец и утопал в песке, так было намного легче. Понемногу, в несколько подходов, он затащил тело на крыльцо, затем по коридору и на кухню.

     «Снимай с него одежду. Мерзко — не смотри, а одежду сними. Хотя лучше смотри, конечно, чтобы привыкнуть. Его ещё нужно будет хоронить, а там — хочешь не хочешь, а насмотришься.»

     Клавдий снимал со жреца его одежду, расстёгивая пуговицы, расслабляя петельки. В конце концов на столе остался голый старик, у которого на месте живота, немного правее, было несколько затёкших отверстий. Клавдий попытался соскрести засохшую на боку струйку крови, и, не до конца подсохшая, вязкая, густая, она забилась ему под ногти.

     «Не такое уж великое дело — несколько раз пырнуть человека иглой, правда? Всего три-четыре маленьких дырки — и через них вытекла вся душа, какой бы там большой она ни была.»

     «Просто молчи. Я не хочу тебя слышать, не хочу видеть. Ты не даёшь мне умереть — а это всё, чего я по-настоящему хочу. Ты изматываешь меня, и вот до чего всё это дошло.»

     Клавдий вытащил иглу из-за пояса и швырнул её к стене. Серебряный звон разлился по полу.

     «Подними! Подними, урод! Это самое важное, что у тебя есть! Не смей это выбрасывать!»

     «А что ты мне сделаешь? Заставишь поднять, как заставил убить жреца? Сначала найди такой рычажок, а потом делай что хочешь.»

     «Здесь много рычагов, Клавдий, много кнопок, скрытых в стенах. Я могу просто нажимать их все подряд, и ты будешь то бешено плясать, то кататься по полу, то рыдать, пока тебя не скрутят ученики. Я могу сделать так, что ты будешь годами валяться в ужаснейших припадках — стоит мне только разворотить несколько важных дверей, вскрыть несколько замков. Ты уже не уйдёшь от меня, слишком поздно. Лучше нам с тобой жить в мире. Подними иглу, человечек, будь умницей.»

     До Клавдия донёсся шёпот Ятут:

     «Всё правильно, мальчишка. Так и нужно. Не поднимай иглу. Оставь там. Тут уж разберись, если ты попал в такую историю, но к игле больше не прикасайся. И Скорпиона тут не слушай — он не знает, о чём говорит. Я тут постараюсь убить эту букашку, но ни за что не ручаюсь. Если не выйдет, если он переборет меня — бросай там всё. Найди тайник жреца — у него там свитки лежат, записи, а ещё таблетки. Глотай одну таблетку и старайся заснуть, хотя Скорпион не даст. Приди сюда и убей его — так будет лучше для всех.»

     Клавдий застыл в нерешительности.

     Неожиданно в комнату залетела Адель — она была вне себя, с трудом дышала.

     — Жрец! Жрец! Там, на пороге, кровь! Это рана Клавдия, она.. — Аделаида оглянула комнату невидящим взглядом, и уже собралась бежать дальше, как увидела Клавдия и труп, лежащий на столе.

     — Ж-жрец?.. Ты.. Ты убил его? Ты.. жрец.. я..

     Она не смогла больше ничего сказать, только прикрыла раскрытый рот ладонью и вылетела из комнаты. Клавдий пробежал за ней по коридору, нагнал возле выхода из дома, уцепился за плечи сзади и повалил на пол.

     — Постой, Адель. Постой. Помоги мне.

     — Ты убил жреца! — Адель в ужасе брыкалась, не помня себя от страха, не глядя отпиралась руками. — Убийца! Убийца! Помогите!..

     Клавдий зажал рот Адель ладонью. Она закусила её, почувствовав на дёснах кровь. Клавдий не отпустил руку.

     — Послушай меня. Прошу, послушай. Я болен. Я не могу себя контролировать. Моя болезнь заставила меня сделать это. Сейчас всё позади. Пожалуйста, не рассказывай ученикам. Я уже в порядке.

     «Да что с ней возиться, ты же видишь, что она предала тебя. Адель не может понять, что тебе нужно, так же, как не мог понять старик. У неё только дети да какая-то ересь про свободную жизнь на уме.»

     Адель пыталась что-то сказать, но уже тихо, и Клавдий немного ослабил хватку. На губах и по щекам Адель стекала его кровь.

     — Да как же я могу тебе верить после такого? Я обязана, обязана сказать.. Ты неизлечим, только если.. Только..

     — Пожалуйста, прошу, послушай. Кроме тебя у меня никого нет. Ты — единственный человек, которому я могу довериться. А разве у тебя есть люди, кроме меня, которые тебя..

     Этот диалог происходил на пороге дома жреца, они лежали прямо в дверном проёме. Клавдий, как мог, пытался успокоить Адель, и та, похоже, понемногу приходила в себя.

     — Да что это за проклятая болезнь? — Она всё ещё не могла отдышаться. — Ты же был здоров, ну мухи, да — мухи, но ты же сказал, что они ушли! Так в чём дело? Ты хочешь занять его место?! Отвечай мне, отвечай!

     — Мухи ушли, Адель, но на их место пришли другие. Я думал, что болезнь прошла — а она только усилилась. Теперь мне уже не поможет ни один жрец.

     — Тогда разве могут быть оправдания для твоей жизни? — Адель опять начала повышать голос, но едва рука Клавдия потянулась ко рту, как она тут же перешла на хриплый шёпот, — Всё, что тебе остаётся — это убивать всех вокруг, а в конце — и себя самого. Теперь я даже не знаю, смогу ли я тебе помочь.. Жрец рассказывал нам, как это бывает — как в другой деревне один из них не смог вылечить мальчишку. Со временем он озверел..

     «Что ты её слушаешь, человечек? У тебя столько ещё впереди, ты должен идти к вершине пирамиды, а эта девчонка только мешает тебе, мешает нам. Она ведь всё равно рано или поздно предаст тебя — ты же видел, как она побежала, когда увидела тебя там, рядом с трупом. Если бы она хоть верила тебе, не то что любила тебя — она бы ни за что так не поступила. Но всё, что она умеет — это упираться и кричать. Мелочь, соринка. Она тебя не стоит. Где там этот рычаг..»

     Клавдий отпустил Адель. В один миг он поднялся, попятился назад и упал. Заслоняясь руками от чего-то невидимого, он прокричал ей:

     — Беги! Беги! Они и тебя хотят.. Убегай, пока не поздно!

     Адель встала, ничего не понимая.

     — Клавдий?

     — Беги! Сейчас же! — Он прокашлялся, запрокинул голову к стене и посмотрел в потолок.

     Адель побежала изо всех сил, глядя на Клавдия через плечо. Клавдий, сидя в коридоре, через открытую дверь видел, как она добежала до ворот и завернула налево — к хижине учеников.

     «Ты чувствуешь это, Клавдий? Ведь чувствуешь, да? Каким ты был — и каким ты стал совсем недавно. Люди живут в своём мирке целые жизни, боясь сделать лишний шаг за его границу. Как вот она, например — чуть что случилось, и тут же всё её геройство пропало. Люди рождаются, живут, умирают, и при всём этом — совсем ничего не делают, понимаешь? Ты чувствуешь реальность, Клавдий? Чувствуешь, как реальность маленькими, острыми коготочками впивается в твой мозг? Ещё вчера ты жил во сне, ты спал наяву — рождался утром, умирал вечером, и ничего не делал. А теперь, теперь — ты сделал хоть что-то. Можно строить пирамиду до неба или убивать людей — неважно, что делать, важен размах, масштаб. Зачем жить посередине, боясь каждой тени? Можно играть в бога, можно играть в человека, можно играть в жреца или фараона — какая разница во что играть, если по настоящему важна отдача, с которой ты это делаешь? Ты убил, да, ты убил — так насладись этим! Зачем корить себя за свои желания? После твоего первого жреца ты ненавидишь всех жрецов, и этот так же достоин ненависти, как и тот. Почувствуй, с какой резкостью теперь каждое мгновение отдаётся в твоей голове! Каким медленным стало время!»

     Клавдий всё так же сидел в коридоре, голова его опустилась, он едва ли не спал.

     «Уже совсем скоро прибудут его ученики и тогда я не знаю, что будет. Тебе нужно спрятаться на время. Поищи, у него должен быть какой-нибудь.. подвал. Наверняка он есть, поищи. Вроде бы они все живут в подвалах.»

     Клавдий устало поднялся и побрёл на кухню. Перед столом на полу лежал коврик из волокон джута, а под ним темнел прямоугольник люка. Клавдий откинул коврик. Оказавшись внизу он зажег свечу, которую нащупал на одной из полок вместе с огнивом — там же лежали ещё десятки свечей, нужных почти для любого ритуала жреца. Он оглядел комнату. Около стены стоял стол, заваленный свитками, стопками писчей бумаги, сломанными перьями. Рядом стоял шкаф, доверху набитый исписанными страницами. Клавдий подошёл к шкафу и потянулся к свиткам.

     «Они вот-вот придут, Клавдий. Это, конечно, твоё дело, но я бы перетащил тело сюда и заперся.»

     Клавдий, вздыхая, поднялся наверх и стащил жреца со стола. Труп глухо ударился о пол. Хватаясь за дряхлую, тонкую шею он подтащил тело к яме и опустил вниз. Жрец упал на плечи, его шея глухо хрустнула. Сам Клавдий опять спустился и закрыл люк изнутри.

     Наконец, развернув наугад попавшийся свиток, он начал читать, вспомнив на секунду самого первого жреца, который обучал его грамоте в свободное от издевательств время:

     «..Второй месяц Половодья високосного восьмидесятого года от начала стройки пирамид;

     Среди жрецов ходят слухи о том, что пирамида не будет достроена до верха. Когда совет задал вопрос Верховному Жрецу — ответа с его стороны не последовало. По жреческим собраниям прошла смута. Уже были случаи выхода жрецов из касты — почти всех поймали и казнили, нескольким, по слухам, удалось скрыться.

     ..Третий месяц Низкой воды восемьдесят первого года от начала стройки пирамид;

     Давние слухи о заговоре верховных жрецов подтвердились. Низшим жрецам объяснили суть задумки и все успокоились. Верховный жрец Архей, когда узнал о заговоре, сжёг всеобщую библиотеку, над которой был назначен смотрителем, и скрылся. Не знаю, что будет, если обо всём этом узнает фараон..

     ..Четвёртый месяц Выхождения восемьдесят второго года;

     В порядке обязанностей, возложенных на меня по ходу восстановления библиотеки, продолжаю приводить рецепты лекарств, которые помню на память. Среди прочих, общеизвестное средство — таблетки без названия, настолько же лёгкие в приготовлении, насколько и действенные.

     Описание:

     Желто-белый, ближе к белому цвет, сильно сплюснутый шар без других особенных признаков величиной с ноготь большого пальца. Размер может меняться в зависимости от изначального количества материала.

     Способ приготовления:

     Зёрна мака растолочь с зёрнами кукурузы в отношении один к одному до получения клейкой однородной массы. Пропорции смешивания можно увеличивать или уменьшать в зависимости от целей приготовления. Спрессовать и просушить.

     Действие и показания к применению:

     Основной спектр показаний — бессонница, припадочная нервозность у взрослого населения — болезнь, которая мучит почти каждого представителя пустынного народа. Также — расстройства ума у детей, слишком распространённые в нашей пустыне — формы болезни наподобие бешенства в северных странах, но очень растянутые во времени; применять к детям только в крайнем случае с точно определённым диагнозом. При неправильной дозировке ребёнок почти всегда умирает во сне и излечивается лишь в редких случаях — но другого пути для запущенных сроков болезни болезни мы пока что не нашли. В основном заболевание ума у детей лечатся с помощью особых бесед, подробнее — см. запись от пятнадцатого месяца большого урожая високосного девяностого года.. Согласно уцелевшим обрывкам записей Архея, таблетки имеют и другие свойства, но в последние дни перед его побегом он отказался подтверждать свои предположения..»

     Клавдий бросил листки на пол, к другим беспорядочно разбросанным записям. Рядом со столом находилась кровать, не такая просторная и удобная, как в спальне, но всё же приличная. Около кровати — стул, и на спинке стула — вычищенная жреческая ряса, такая же, какую Клавдий снял со жреца и бросил на кухне, чёрная с тёмно-оливковыми продольными полосами, но менее потрёпанная.

     «Надень её. Как думаешь, что будет?»

     Клавдий посмотрел на стол. Над столом к стене была прикреплена записка. На пожелтевшей, истлевшей бумаге виднелись выцветшие строки:

     «Неважно, кто надел маску жреца — как только он будет готов, он заменит своего предшественника. Жрецы часто умирают из-за своих учеников, но жреческая школа всегда заменит их новыми слугами богов. Лицо жреца — это не лицо человека. Лицо жреца — это факел света, факел знаний, который жрец передаёт после смерти своему ученику.»

     Клавдий снял со стены бумажку и сжёг её на пламени свечи. Тут же по подвалу рассеялся горький дым, давящий слёзы из глаз. Клавдий присел на кровать.

     «Я убил. Я убил. Я убил. Я. Убил.»

     «Да, ты убил! Хватит ныть, тряпка. Так надо, и ты это прекрасно знаешь. Хватит уже об этом.»

     «Я убил. Я убил. Я убил.»

     Сверху, по потолку кухни, затопал с десяток босых ног. До Клавдия доносились возгласы учеников:

     — ..Сбежал! Убил и сбежал!

     — ..А труп где? Адель кричала, что здесь лежал труп!

     — ..Спрятал! Мне он всегда не нравился, гад..

     — Нашли Клавдия? — Голос Аделаиды был надорван, но всё равно звучал громче, взбудораженнее остальных, — Нам надо поймать его, пока он не загубил других и себя! Ищите его!..

     «И после этого ты называешь её твоим другом?» — Скорпион царапал одни и те же места, раздражая, не давая покоя, изматывая. — «Впрочем, потом. Точнее, сейчас или никогда. Труп в углу, там его не видно. Мигом надевай его одежду и выходи.»

     «Ты спятил?»

     «Это ты спятил!» — Скорпион на несколько секунд расхохотался, но тут же снова стал серьёзен. — «Я не шучу. Натягивай это платье и вперёд наверх, я помогу. Сам увидишь, как всё гладко пройдёт.»

     «Да они же загрызут меня! Это самоуб.. Впрочем.. Какая разница?..»

     «Да, именно, какая разница, Клавдий? Смышлёный ты парень, я с самого начала это знал, и вот, наконец, ты понял, о чём я тебе толкую. Нырни в холодную воду и узнаешь, что будет.»

     Клавдий нацепил рясу. Его маленькая тушка легко проскользила в просторную одежду и он сразу почувствовал какую-то тяжесть, усталость, сильнее любой другой усталости, которая была у него когда-либо. Мягкими, дряхлыми шагами он поднялся наверх и поднял люк. В кухне никого не было. Он вылез, тихо закрыл люк и прошёл по коридору.

     Ученики вместе с Адель в этот момент сидели на полу в спальне и обсуждали, что им дальше делать. Лица у всех были поникшие, беспокойные. Адель отчаянно думала, где могло быть тело жреца и куда мог сбежать Клавдий. Она была подавлена и жалела, что не осталась с ним в последний момент, когда он прокричал ей убегать.

     В этот момент в коридоре послышались шаркающие шаги. Адель встрепенулась, вытянула шею и увидела за спинами смирившихся со своей участью учеников жреца — того самого, который совсем недавно лежал на столе раздетый и затёкший кровью. Он был намного моложе, но всё равно с уже седой головой.

     Все повернулись в сторону двери и оторопели.

     Скорпион открывал и закрывал рот Клавдия, руководил работой лёгких и мимикой лица с помощью странной системы ниток, появившейся посередине главной залы в голове юноши, как только он нацепил жреческую рясу. Клавдий непринуждённо опёрся о дверной косяк и скрестил руки на груди.

     — Вы что, потеряли меня? Я отходил совсем ненадолго. Не стоило так беспокоиться.

     — Жрец?! — Адель встала с пола и попятилась назад, всё ближе прижимаясь спиной к стене, почти так же, как в тот момент, когда Клавдий дал ей сбежать. — Ты умер! Ты же умер! Призрак! Уйди прочь!

     Ученики замерли, ожидая, чем всё кончится.

     — Аделаида, что с тобой не так? — Клавдий улыбнулся так же легко и добродушно, как умел улыбаться жрец. Сам он никогда не улыбался, и это ощущение уголков губ, поднятых вверх, вызывало в нём отвращение. — Мы же говорили ещё совсем недавно, и ты была в полном порядке. Так что теперь изменилось? Тебе нехорошо?

     — Вы.. Ты.. Я.. Отвечай, что ты сделал со жрецом, демон! Схватите его! Хотя бы его не упустите! Эй, что вы сидите, свиньи?!

     Никто из учеников не двинулся с места. Все спрятали головы между поднятых колен и оттуда следили за происходящим.

     — Ребята, Адель, похоже, не здорова. Хоть ты, девочка, можешь поручиться за свою болезнь? Я насилу справился с Клавдием сегодня утром. Пришлось связать его и отдать в караван, идущий в другую деревню. Я направил его к знакомому жрецу, может, он сможет его выручить. Этот мальчишка ободрал мне волосы на голове и бороде, представляете? Пришлось обрезать торчащие клоки. Скажи мне, Адель, всё в порядке? Если нет, я тебе помогу, пойдём со мной..

     — Да вы видели его?! Это же не он! Он.. Он.. Он был старый! А этот.. Демон! Демон! Где Клавдий?! Где жрец?!

     — Я всё понял, достаточно. Свяжите её и принесите на стол в комнату для больных. Потом расходитесь, я позабочусь о бедняжке.

     Толпа учеников обступила беззащитную, потерянную Адель со всех сторон, навалилась на неё, заломила руки за спину, схватила и понесла над землёй по коридору, на выход, потом — в пристройку. Она кричала, брыкалась, вспоминала злых богов, но всё без толку. Жрецы всегда учат своих учеников, что больной не виноват в своих припадках.

     Когда ученики вернулись в хижину, и жрец — Клавдий — остался в доме наедине с Адель, он взял пригоршню таблеток из подвала, миску с похлёбкой и прошёл в комнату для больных. Стоял поздний вечер, почти ничего не было видно. Клавдий отворил дверь в пристройку, поставил миску на полку и рядом положил таблетки, зажёг свечу. С койки, крепко привязанная, ненавидящим взглядом на него не мигая смотрела Адель.

     5.

     «..Собрание записей всех жрецов ... селения за 60-94 годы;

     ..Записи делались разными жрецами, сменявшими пост в ... селении в разное время..

     ..Третий месяц Новой воды шестьдесят пятого года;

     Я уже не знаю, что ещё можно сделать с этим мальчишкой, Аврелием. Сколько бы я с ним ни говорил, сколько бы не упрашивал его, в голове у мальчишки засела одна-единственная мысль — какая-то истина, какой-то смысл. Он сам не может объяснить, что значат все его выкрики во время припадков. Это необычно, и только поэтому я ещё не отбраковал его. Он очень способен, иногда он выкрикивает вещи, о которых не имеет малейшего понятия — что-то о невозможных желаниях, о вечном возвращении.. Признаюсь здесь, что иногда он задаёт мне неразрешимые вопросы, на которые я могу лишь отмалчиваться. Это тревожит меня. Он похож на нас, жрецов, он с лёгкостью сдаст экзамены на вступление в касту, если допустить его. Но я пока что не тороплюсь. Всё-таки, несмотря на все его таланты, он, очевидно, болен. Одержим. Пока я не излечу его, об обучении не может быть и речи.

     ..Дата стёрта;

     На днях в селение с караваном приходил Архей. Он принёс новые свитки, бумагу, прочие принадлежности. Осмотрел учеников. Было неудивительным то, что Аврелий сильно приглянулся ему. Они беседовали наедине некоторое время — я так и не узнал, о чём они говорили. Я рассказал о его болезни, и Архей просил перевода Аврелия к нему. Я отказал. Пусть лучше побудет у меня некоторое время, пока не решится точно, излечима ли его болезнь..

     ..Дата стёрта;

     ..Жрец в этом селении умер, и меня прислали на замену. Когда меня излечили от ненавистных червей, слишком многое в моей жизни поменялось. Ненависть сменилась радостью, счастьем — в каждой мелочи жизни. Я научился по-новому воспринимать этот мир, где отвратительные черви не лезут из каждой дыры, не мешаются в носу и ушах. Этот мир — лучший из всех. Мой учитель говорил мне делать записи о моей работе и жизни, он сказал — это может помочь. И помогло. С тех пор, как я начал вести дневник, они исчезли. Конечно, не всем это под силу. Глядя на моих новых учеников, я понимаю, что многим из них не хватит усидчивости. Некоторые из них агрессивны; возможно, им помогут только таблетки. Однако, однако — меня учили не терять надежды в борьбе с болезнями. Эта пустыня приготовила испытание для каждого, кто родится в ней. Кому-то — большое испытание, кому-то — маленькое, но проверен на прочность будет каждый. Такова наша природа..

     Шестой месяц Засухи пепельного восемьдесят второго года;

     ..Всех нас, жрецов, учили, что тайна скрывается под землёй. Поэтому наши рабочие места, наши мастерские — скрыты в подвалах домов, в землянках, подальше от посторонних глаз. Я считаю, что в этом укладе есть как плюсы, так и минусы. Ночью в подвале тепло, а днём прохладно, ученики не могут достать вещи, которые могли бы им навредить. Но при этом — многие из нас слепнут, едва достигнув седин, бывают случаи удушья от свеч взаперти, и, конечно, очень трудно втайне приносить сюда все материалы, нужные для ритуалов. Но, всё-таки, главное преимущество работы под землёй — для учеников мы остаёмся обычными учителями, которые, казалось бы, ничем особенным не занимаются. Пока ученик не попал в касту — он не знает ровным счётом ничего о нашей настоящей работе. Ритуалы.. Если бы все эти мальчишки знали, какие ритуалы мы проводим.. Вероятно, они бы очень расстроились.

     ..Пятнадцатый ... Урожая високосного девяностого года;

     Иногда я размышляю о методах нашей работы и всё время прихожу к тому, что они — наиболее эффективные из всех возможных. Беседа с больным учеником — это почти всегда разговор на отвлечённые темы, не связанные с болезнью. Казалось бы, как такие разговоры могут помочь? Однако — помогают. Я думаю, вот почему: когда юноша болен, он зацикливается на своей болезни. Начинает закапываться внутрь себя всё глубже и глубже, искать причины, пытаться сделать выводы из своих страданий, обосновать их. Всё это лишь напоминает ему о том, что он болен, но никакого эффекта не даёт. Как показывает наша практика, чем меньше ученик думает о своих проблемах, тем быстрее он выздоравливает. Наша задача, как жрецов, как учителей и наставников — показать юноше, что кроме него в мире, внезапно, есть и другие люди. Они тоже, возможно, больны или страдают. Когда ученик начинает обращать внимание на других, он меньше думает о себе, и это — удивительно — помогает ему почти всегда, кроме запущенных случаев. Именно поэтому система обучения и содержания построена так, что ученики сами обеспечивают себя почти всем необходимым — сами готовят, сами убирают за собой и приводят в порядок вещи. Жрец лишь разрешает конфликты и споры, если они возникают. В остальном — ученики вынуждены заботиться друг о друге, ты кому-то помог — и кто-то помог тебе. Эта несосредоточенность на своих недостатках и вовлечённость в дела других (имеется ввиду взаимопомощь и поддержка) помогают им выздоравливать так, как не могут помочь никакие таблетки.

     ..Третий месяц Новой воды шестьдесят шестого года;

     Ещё один ученик умер. Мне больно об этом писать, но отчётность того требует. Каждый раз тяжко признаваться, что мы, жрецы, на которых бездомные дети возлагают свои надежды, не всегда способны им помочь. Этот мальчик, Аврелий, был одним из моих любимых учеников. Он был так одарён, выполнял все мои задания с таким рвением, что я уже подумал назначить его на сдачу экзаменов для входа в касту. И он бы с лёгкостью их сдал!.. Если бы не умер раньше. И да, да, это мне пришлось, по сути, убить его — и я был уверен, что он умрёт! Я беседовал с ним на протяжении полутора лет, старался выгнать из его головы все ненужные мысли и оставить лишь ценные, практические знания — грамота, арифметика, начала биологии и механики. Я даже втайне от других учеников обучал его простейшим ритуалам, хотя распространять эти знания вне касты строжайше запрещено. Но, увы, дело дошло до таблеток. В последний день перед тем, как я решился, ученики прибежали ко мне в дом и позвали в их хижину. Я прибежал. Аврелий стоял на столе посреди комнаты, к потолку(как он смог дотянуться?) был закреплён прочный канат, который обвивал его шею. Лишь увидев меня, он начал кричать о том, что ему срочно нужно увидеться с кем-то.. Я очень смутно помню его выкрики, он задыхался, говоря. Затем он прыгнул со стола и начал брыкаться, повиснув на канате. Вместе с учениками мы тут же подхватили его, кто-то обрезал канат, и он упал на пол, заходясь в пене и проклиная нас.. В итоге, я решился дать ему таблетки. Произошедшее далее я не могу отнести ни к чуду, ни к проклятию — Аврелий не только выжил после таблетки, что удаётся одному ученику из сотни, но, к тому же, не излечился, хотя при выживании исцеляются абсолютно все! Проснувшись, он, как ни в чём ни бывало, попросил ослабить стягивающие ремни и легко соскочил с койки — будто ничего и не произошло. На следующий вечер я шёл мимо моего двора и увидел его, стоящего на заборе — голова была в крови, его качало ветром, а на утрамбованной дороге под забором в пыли был будто бы отпечаток тела. Он прыгнул у меня на глазах, крича, что вернётся. Уже потом я понял, что с первого раза разбиться с такой маленькой высоты у него не получилось. Он спрыгнул, покалечился, залез ещё раз — и закончил начатое. Ужасная, непостижимая болезнь!..»

     Клавдий потерялся в собственном сознании. После того, как Скорпион захватил его голос при встрече с учениками, самого Клавдия выбросило в одну из пустующих мрачных комнат в сети бесконечных коридоров собственного разума. В рту у него пересохло, мысли в голове путались, но он прекрасно мог слышать, что говорили ему Скорпион и Ятут. Комната практически не освещалась, и Клавдий шатался во мраке от стены к стене, пытаясь найти дверь.

     «Я тут, Клавдий. Я всё ещё тут. Никогда не поздно начать всё сначала. У меня есть вариант для тебя, и мне тут больше говорить не о чём. Пришла пора тебе там действовать. Таблетки, что ты взял, не могут тебя убить. Ты слишком сильно хочешь умереть, чтобы достичь своей цели — ведь мы никогда не достигаем именно желаемого. Так что этот момент — самый подходящий, чтобы расправиться тут со Скорпионом. Развяжи эту девчонку, она присмотрит за тобой, она всё поймёт, стоит тебе только хорошенько объяснить ей. Она, я — мы вместе поможем тебе. Ты не один.»

     «Заткнись, рептилия! Послушай, человечек. Если ты её развяжешь, всему конец. И мне, и этой тупой, что твоя коса, ящерице, и нашему плану, и тебе. И не думай, что это будет хороший и быстрый конец — о, нет, я постараюсь сделать так, чтобы ты мучился как можно дольше. Впрочем, я уже говорил тебе всё это. Единственный возможный для тебя путь — убить последнего свидетеля. След окончательно сотрётся, мы спокойно похороним тело и продолжим идти по маршруту. Всё, что от тебя требуется — сидеть там, где ты сидишь и ничего не делать. Я помогу и сам сделаю всю грязную работу.»

     «По какому маршруту ты собираешься идти, тварь? Ты хоть понимаешь, о чём говоришь? Ты ведёшь его к смерти!»

     «А разве это и не было нашей изначальной целью?»

     «Было, но я.. Я тут передумала.»

     «Что значит — передумала? Что это такое? Мы действуем по заранее оговорённому плану, и ты здесь со своим своеволием — единственная неправая.»

     «Если смерть, то почему такая медленная? Зачем обрекать его на страдания? Давай убьём его прямо сейчас и дело с концом, ведь так и было в прошлый раз!»

     «Прошлый раз — это прошлый раз, Ятут. То был совсем старик, ему некогда было играть в эти игры — если бы мы не поторопились, он бы умер быстрее от старости, чем по нашей воле — а в этом мало смысла, согласись. И чем дольше мы будем водить мальчишку, тем большую выгоду мы получим. Скажи, разве я не прав? Зачем я растолковываю тебе то, что ты и сама отлично знаешь?»

     Ятут неуклюже бросилась на Скорпиона, пытаясь откусить его жало, но он лишь отмахнул её в сторону, и она повалилась на каменную стену, придавив Хвоста. Тот жалобно завыл. В голове Клавдия затрещало, он пошатнулся и придержался за дверной косяк.

     — Давай сюда свои таблетки, демон. Я отправлюсь вслед за Клавдием, — Адель собралась с духом за ту минуту, пока новый жрец пытался прийти в себя около входа, — Не знаю, куда ты их дел, где ты их закопал, но ты — отвратителен. Ты убил моего друга. Может, ты убил и моего учителя — я почти уверена в этом. Я даже не хочу знать, кто ты такой — просто закончи поскорее.

     — Не хочешь знать, кто я? Пусть так, но я всё равно скажу, — Скорпион кричал в какую-то медную гнутую медную трубу в зале сознания Клавдия, — Я — это и есть Клавдий. Не похож, да? Сильно постарел за эти полдня, но и событий сколько было, правда? Я узнал много нового..

     Клавдий, не в силах контролировать свои мысли, повернулся к косяку и со всей силы ударился головой о доску. Скорпиона сильно тряхнуло, но он продолжил говорить.

     — Во-первых, что мой бывший учитель — это пустяк, мелкий, ничтожный старик, которому лишь бы усесться поближе к кормушке фараона — жрецы ведь отъедаются получше рабочих на стройке великой пирамиды, одних объедков столько, что хватает на двадцать учеников. Во-вторых, что ты — предатель, Адель. Извини, но, боюсь, ты проболтаешься обо всём, как только я отпущу..

     Клавдий ещё раз ударился, теперь об угол полки, на которую положил таблетки и миску с едой — таблетки рассыпались по полу, а миска едва не перевернулась. Клавдий ощутил тёплую полоску на лбу, в глазах померкло, и он упал на пол. Без сознания, с закрытыми глазами, он продолжал говорить снизу словами Скорпиона:

     — Отпущу тебя на свободу. Вот и получается: отпустить я тебя не могу, но и вечно держать тебя здесь тоже не выход. Придётся идти на компромисс.

     Тело Клавдия механически, неестественно поднялось, не глядя схватило остатки таблеток с полки и двинулось к Адель. Когда Клавдий уже вплотную подошёл к койке, свет в сознании опять зажёгся и он смог удержать руку, порывавшуюся запихнуть горсть таблеток в рот Адель. Она лежала, не понимая, что происходит, связанная и беспомощная.

     — Клавдий? Ты? Я уже не хочу об этом думать. Я хочу умереть.

     — Не вздумай умирать! — Ящерица, отпихнув Скорпиона, прорвалась к трубе, отвечающей за речь Клавдия и кричала в неё, — Если и ты умрёшь, то для Клавдия всё пропало. у нас тут.. У нас тут небольшие, — Ятут толкнула Скорпиона, яростно жалящего Хвоста, — небольшие несговорки, понимаешь? Клавдий сейчас в этом теле, но мы его глушим, или как-то так. Всего я объяснить не могу, мне тут мешают, но ты там сопротивляйся, сколько сможешь, я что-нибудь придумаю..

     — Кто это говорит? Что за злые боги шутят над тобой, Клавдий? Это уже не болезнь, это какая-то..

     Ятут повалилась на землю во второй раз. Скорпион парализовал её своим жалом и окончательно взял трубу под свой контроль. Ящерица лежала на полу, едва дыша.

     «Ещё раз ты мне помешаешь — я тебя убью. Клавдий уже достаточно силён, чтобы справиться без меня.. Точнее — наоборот. Я лишь пытаюсь помочь, а ты ведёшь себя как в позапрошлый раз, помнишь? С тем мальчишкой. В тот раз я тоже чуть тебя не убил. Ты хочешь, чтобы всё повторилось? Этому парню было только хуже от твоей великодушной помощи, дрянь. В этот раз будет так же. Этого ты хочешь?»

     «Я хочу, чтобы ты перестал ломать комедию и просто делал то, что должен. А ты заигрался, Скорпион. Ты слишком умный, чтобы не понимать этого.»

     «Заигрался?! Да что ты вообще понимаешь в играх? Ты — всего лишь вирус, неспособная ни на что соринка, в то время как я могу сам принимать решения, я — результат твоей эволюции. А раз так, то, конечно, я готов к любой ответственности. Что тебе ещё нужно? Извинения? Мне смешно. Смешно, Ятут!»

     — Клавдий, просто.. Я ведь всё понимаю. Всем нелегко. Ты собрался меня убить, а теперь просто встал и стоишь, думаешь непонятно о чём. Какие-то там сражения у тебя в голове..

     «Вот-вот, там, то есть — тут, это верно, послушай, что она скажет» — Ятут шептала, но Клавдий слышал её громче, чем Скорпиона.

     — Слушай, ты мне как-то говорил, что смерть — это лучший выход для тебя. Я тогда ещё начала тебя обзывать и смеяться, помнишь? Проглоти эти таблетки, которые ты сейчас раздавишь в кулаке от натуги. Умереть ты не не умрёшь, хотя бы потому что ты слишком сильный для этого, я знаю — но, может, эти твои кошмары уйдут. Куда ты смотришь? В том углу ничего интересного нет.

     Клавдий не мог прийти в себя. Сам он был заперт в какой-то темноте и второй час безуспешно пытался нащупать дверь. В какой-то момент вместо двери он ощутил под ладонью холодный металл рубильника. Он дёрнул его, и стены с потолком начали ходить ходуном — тело Клавдия падало прямо рядом с койкой Адель. Несколько таблеток упало на стол близ её рук. Получилось так, что после потери не только сознания, но и бессознания, Клавдий упал на пол с запрокинутой головой и открытым ртом. Не долго думая, Адель собрала в кучку несколько таблеток и, вспомнив о Пантеоне, бросила ему в лицо. Все камешки разлетелись в стороны, ударившись о щёки или лоб, но одна всё-таки попала в горло. Тело Клавдия машинально закашлялось, чуть не поперхнулось, но в итоге проглотило таблетку.

     Дверь комнаты, в которой был заперт Клавдий, отворилась. Тусклый свет полосой упал на его лицо, и он пополз по этой полосе через комнату на выход. Рядом с дверью со стороны выхода тускло горел факел. Пламя факела было словно застывшее и почти не грело. На выходе из комнаты был низкий и узкий коридорчик, тянувшийся слева направо и с обоих концов теряющийся в темноте. Клавдий повернул налево.

     Протиснувшись через несколько особенно узких мест, где стены едва-едва расходились на толщину головы, он оказался перед ещё одной запертой дверью. Она открывалась вперёд, но лишь на маленькую щель — дальше ей что-то мешало. Сквозь щель Клавдий увидел Горы камней и камешков, которыми Скорпион завалил проход, чтобы помешать Клавдию выйти. Виднелись мотки верёвок, рабочий инструмент, кирпичи — дверь собирались замуровывать. С той стороны до него доносилась напряжённая возня.

     — Можешь не помогать, но тогда не мешай. Всё равно уже слишком поздно. Он останется там, и ему ты уже ничем не поможешь. Кто такой Клавдий? Ты помнишь Клавдия, Ятут? Я вот не помню. А, был какой-то парень, только ни личности у него, ни целей, ни желаний особенных не было. Ничего страшного — это мы исправим.

     — Ты правда думаешь, что сможешь тут хозяйничать? Вспомни, что это я тебя привела к нему, это из-за меня мы находим следующих жертв. Без меня ты тут, каким бы ты ни был умным и изощрённым, не стоишь и песчинки.

     — Это Хвост приводит нас к цели, а ты — лишь его носитель, дрянь. Хво-ост! Ты меня слышишь там, из-под этой разжиревшей ящерицы?

     — Слышу, Скорпион, — Хвост говорил, чуть не плача, — делай, что хочешь, мне уже всё равно..

     — Как тут всё жестоко устроено! Почему ты тут решаешь, отбросить меня или нет, а не наоборот! — Ятут выгнулась, обращаясь к Хвосту, — Мягкотелый, бесполезный, отвратительный!

     — В любом случае, эту дверь я обложу камнями, Ятут, и больше можешь не переживать о бедных мальчишках — их попросту больше не существует. Это всегда легко — если хочешь о чём-то забыть — можно просто представить, что этого никогда и не было. Но ты спросишь меня — а как мы тогда оказались в этом теле? А я отвечу: шли мы мимо, лежало тело, вот мы и залезли внутрь. И совсем не страшно теперь, правда?

     — Я тут.

     — Да, а где же ты ещё?! Была бы ты там, как всем было бы хорошо!..

     — Оглядывайся каждую минуту. Я тут без тебя проживу, а вот ты без меня — нет..

     Дверь, снизу уже обложенную в несколько рядов грубых маленьких кирпичей, сильно тряхнуло. Скорпион и Ятут, опять собравшиеся драться, одновременно повернулись в сторону прохода. С первого толчка несколько камней разлетелось, и по всей невысокой стенке пошли мелкие трещинки. Дверь толкали с обратной стороны ещё и ещё, с каждым разом всё сильнее, и, наконец, стена, выстроенная Скорпионом, разлетелась мелкими камешками по полу, поднимая пыль, дверь распахнулась, и из проёма кубарем вылетел Клавдий. Он растянулся на полу, тяжело дыша.

     — Почему вы никак не успокоитесь?! Клавдий! Ты ещё более безмозглый, чем мухи, которых мы перебили! Что ты здесь забыл?! Отстань, Ятут, и не приближайся к нему! Ты! Выйди и закрой дверь с той стороны, тебя здесь быть не должно. Слишком поздно, Клавдий, сколько можно это повторять! Всё кончено, ты потерян, твоя личность стёрта. Я даже не требую благодарности — просто встань и уйди. Ты помнишь, каким ты был? Слабый, пугливый мальчик. Я в один день возвысил тебя до жреца, а через несколько лет ты будешь главой верховного совета жрецов, будешь иметь влияние на фараона. Тебе этого мало? Сам ты ничего бы не добился, поголодал бы и умер прямо там, на пороге своего недоумка-жреца, к которому тебя отдали родители. И вообще — был ли он жрецом? Ты видел других его учеников? Может, ты принял за жреца безумного старика, которому было скучно?

     — Клавдий! Это наш шанс! Убей его тут, прямо тут, здесь и сейчас!

     — Заткнись, хватит нам мешать. Клавдий, я повторю ещё раз — в тех коридорах, откуда ты вышел, есть комнаты посветлее и попросторнее. Не обязательно сидеть в темноте целую вечность — я просто затащил тебя в ближайшую комнату, чтобы ты не успел очнуться и натворить чего-нибудь во вред себе. Пойдём, я отведу тебя к вечно накрытому столу, там бьёт горячий источник прямо из стены, ярко горят лампады, со временем ты даже сможешь придумать себе почти настоящих друзей.. Скорее собеседников, но всё же — идём. Хватит. Даже не пытайся на меня полезть. Я обещал, что не наврежу тебе ещё там, среди барханов, и повторю вновь — я не сделаю тебе зла, если ты не будешь пытаться меня убить.

     — Ты предлагаешь мне самому заточить себя в собственном сознании навеки? — Клавдий сел на полу и сгорбился, повесив голову. — Ты думаешь, так мне будет лучше?

     — Ну конечно же! Вспомни, как ты боялся этих мошек — ты видишь хоть одну сейчас? Мы с Ятут удерживаем их. Ты потерялся в пустыне — я вытащил тебя оттуда, хотя Ятут просила убить тебя на том самом месте. Жрец принял тебя за сумасшедшего и хотел отравить своими таблетками — я не дал ему этого сделать. Я желаю тебе только добра, человечек. А Ятут, — Скорпион ужалил свернувшуюся клубком ящерицу так, что она запищала от боли, — Ятут только и делает, что пытается тебя убить. Так кому ты веришь? Разве ты не видишь, что мой путь — единственно правильный и возможный для тебя?

     — Если ты тут убьёшь его, то мне придётся убить тебя, это правда, — Ятут отползла подальше от Скорпиона, так, чтобы он не мог достать её жалом, — Но убивать — это часть моей природы, а природа Скорпиона — это изматывать, мучить, подводить к ужасному краю. Я пытаюсь оградить тебя от страданий. До поры я могла надеяться на жреца, но теперь, когда ты бросил его тело там, в подвале — надеяться больше особенно не на что, мальчишка. Выбор за тобой.

     Клавдий глядел то на Ятут, то на Скорпиона — они были по разные стороны от него. Клавдий то сжимал, то разжимал кулаки, челюсти его напряглись, он дышал всё чаще и чаще, и в один момент бросился налево, стараясь телом накрыть насекомое и не дать ему сбежать. Вся комната замерла в тишине. Клавдий почувствовал, как на животе его вздулся маленький бугорок, как будто его укусил большой комар — это Скорпион, извернувшись, впрыснул яд. Веки Клавдия стали тяжелеть, его поглотил сон..

     — Любые попытки обречены, — бормотал Скорпион, таща тело Клавдия по тёмным коридорам обратно в комнату, из которой он выбрался, — Ты слышала эту девчонку, Ятут? До последнего кричала что-то оттуда, снаружи. Какая, всё-таки, беспросветная глупость. Глупо слушать чужие советы — нет, что ли, своей головы на плечах? Мог бы и меня не слушать, но ведь раз же послушал, ведь один раз согласился?! А раз согласился — то иди по выбранному пути.

     Ятут ползла чуть сбоку и позади Скорпиона, косясь левой парой глаз на опустевшие открытые глаза Клавдия.

     — Ты тут болтаешь, а сам ведь прекрасно знаешь, что там, посреди пустыни, у него не было выбора.

     — Выбор есть всегда! А если человечек не может выбрать — то уж конечно кто-то выберет за него. Я вообще вижу это как собственный подвиг. Я спас ему жизнь, я дал тебе пропитание — так чем вы все недовольны?

     — Дал ему жизнь, чтобы потом забрать, да побольше? Ты уже убил учителя, если ты сейчас запрёшь его, то убьёшь и мальчишку — да, тело живое, но внутри-то, тут, уже будем мы, а не он! А девчонка? Сейчас мы тут провозимся, поднимем его с пола, а дальше что? Ты ведь и её убьёшь.

     — Конец света, ящерка. Так он и выглядит. Он уже начинается — но это происходит не в одно мгновение. К таким вещам нужно готовиться заранее. Это ты, тупоголовая, можешь думать, что это будет быстро и не больно — раз, и ничего нет. Пустота. Но конец света — это очень больно. А всё, что больно, ведёт к укреплению. Всё имеет свою цену, и если что-то идёт хуже некуда, то естественно, что потом всё будет так, как нужно.

     — Странно ты говоришь. Странно и ужасно глупо. По твоим словам, если всё рушится — это хорошо? Если убить человека — на его месте появится два новых?

     — Да зачем там кому — то появляться? Дело в том, чтобы совершить толчок, раскачать лодку и перевернуть её, потопить — новая лодка со временем появится сама, и раскачать её будет уже труднее. Да, может, плохой пример.. Но кому я объясняю? В конце концов, сделанного не вернуть. И что ты так прицепилась к этой.. Адель, да? Она будет нам мешать. Я уже говорил это Клавдию, скажу и тебе ещё раз. Убить её придётся в любом случае, иначе совсем недолго — и она убьёт нас, характер у неё подходящий. Это вопрос даже не Клавдия, а нашего с тобой выживания, Ятут. Пришли.

     Скорпион, скрипя и пыхтя, затащил тело Клавдия в просторную, ярко освещённую комнату и оставил на середине богатого ковра. В углу комнаты была наполненная тёплая ванна, пар неспешно поднимался над водой и растекался по потолку. Вдоль стены стояли столы, в несколько слоёв заставленные тарелками, вазами и кувшинами. Фрукты, мясо, зелень, хрустящий тёплый хлеб, было даже вино. Рядом с ковром стояла двуспальная роскошная кровать. Стены и потолок были украшены фресками и барельефами.

     Бросив Клавдия, Скорпион поспешил на выход. Ятут поползла за ним, через плечо всё время глядя на юношу.

     — Вот так его тут и оставим?

     — Да, он скоро очнётся. Закрывай дверь и навесь на неё вот эту балку.

     — Она же тяжеленная! — Ятут посмотрела на массивный брус, который надо было поднять и положить на перекладины, чтобы заблокировать дверь.

     — Как я тебе её подниму?

     — Где все твои мухи? Они бы помогли.

     — Но ведь ими только Клавдий может тут управлять, дурень. А Клавдий остался там, в комнате.

     — Клавдия больше нет, Ятут, понимаешь? Нет — и всё тут. Теперь мы полные хозяева в его голове. Вот смотри, — Скорпион замахнулся жалом и расшиб прикрытую дверь в новые покои Клавдия. Едва жало коснулось двери, она мелкими щепками разлетелась частью в коридор, а частью — в комнату. Скорпион отвёл жало, немного поводил им в воздухе, будто стряхивая что-то налипшее, а затем выпрямил его в прямую стрелу. Все щепки, труха, пыль и мусор, разлетевшиеся после его выходки, собрались в комок, вытянулись и растеклись по дверному проёму. Дверь встала на прежнее место — ещё чище и крепче слаженная, чем раньше.

     — Страхи контролируют человека, а я теперь — самый главный его страх. И никакие мухи со мной не сравнятся — в них было мало практической цели, им было нужно лишь истерзать и насытиться. Моя цель вполне ощутима — а когда ты определился с целью, то достигнуть её не составляет никакого труда. В этом проблема большинства людей — они всю жизнь не могут до конца понять, чего они хотят. Нужно быть проще, яснее.

     — Меня он вряд ли боится.

     — Всё же попробуй, я накину эту балку без проблем, но хочу убедиться, что ты здесь так же слаба, как и в настоящем мире.

     Ятут подползла к брусу и попыталась столкнуть его с места. Брус не шелохнулся. Скорпион усмехнулся и легко закинул его на небольшие загнутые пазы, ржаво торчавшие из стен.

     — Теперь можешь делать, что хочешь, Ятут.

     — Я тут, Скорпион, Я всегда тут. Можешь не напоминать мне моё имя, когда говоришь со мной.. тут. Я ещё придумаю, как с тобой разделаться.

     — Думай, у тебя впереди столько лет раздумий, что мне даже немного завидно — я проведу их в достижении целей, в восхождении по пирамиде жрецов этой пустынной страны.. А тебе останется только сидеть на месте и думать, почему у меня всё получается, а у тебя нет.

     — Пока ты тут говорил, я уже придумала, что мне с тобой сделать. Осталось только уточнить детали.

     — Я даже не хочу спрашивать, что ты придумала — наверное, что-нибудь поразительно глупое.

     — Пока что это всё равно не важно.. Скорпионы засыпают раз в десять лет, а ты последний раз спал на это Половодье..

     — Что ты там бормочешь, Ятут? Из-за эхо не слышно.

     — Иди к твоим проклятым рычагам и трубам и делай, что хочешь. Я ухожу в коридоры.

     На развилке в зале они разошлись: Скорпион остался, чтобы возвращать тело Клавдия к жизни и настраивать все механизмы в его голове под себя, а Ятут скрылась в бесконечных коридорах, темницах и подземных водах сознания.

     — Опомнился? Жрец.. Клавдий! Что произошло?       — Адель, всё ещё связанная ремнями по рукам и ногам, не в силах повернуть голову, говорила к очнувшемуся Клавдию, не видя его.

     — Ты справился там?

     Клавдий медленно, очень точно и размеренно встал на ноги. В каждом его движении были грация, величественность, даже некоторое презрение. Он сверху вниз посмотрел на Адель. Хотя он и старался держаться как можно ровнее, его всё равно непроизвольно немного пошатывало.

     — Справился, Адель.

     — Ты победил их?

     — Нет. Они победили меня.

     Взгляд его был пустым — Скорпион ещё не разобрался с обзором изнутри. Пока он пытался узнать, где в пещере подсознания находится окно или что-то наподобие, он мог только слышать и чувствовать происходящее.

     — Так, значит, всё зря? Ты убьёшь меня?

     — Выходит, что так. Не относись к этому слишком осуждающе.

     — Болезнь — это болезнь. Но я ещё никогда не видела, чтобы она проглатывала человека, как змея глотает антилопу. Целиком.. Ты, хотя бы, не демон, как я сначала подумала. Просто говорящая болезнь, у которой появился свой разум. На самом деле, я ничего не понимаю. Я не против умереть — я думала, что смогу вернуть Клавдия, вылечить его от тебя, но сделала только хуже. Клавдия больше нет — вместо него ты, детей я тоже иметь не могу.. Пожалуй, заканчивай всё это.

     — Я тоже ничего не понимаю, Адель. Разве это не прекрасно — ничего не понимать? От этого всё становится намного интереснее. Так легче понять самое главное — понять, что ты всё ещё жив. Каждый раз, когда чувствуешь, какой ты маленький и беззащитный перед судьбой, ты яснее понимаешь, что всё ещё существуешь.

     — Сейчас ты меня убьёшь, и как мне тогда понять, что я мертва?

     — Я дам тебе верный ориентир, если хочешь. В первый раз, когда ты поймёшь, что уже должна бы умереть, а сама до сих пор живая — вот тогда-то ты и умерла.

     — А понятнее сказать напоследок нельзя?

     — Понятнее — на той стороне.

     Игла снова была у него за поясом — Скорпион отлично помнил, как Клавдий выкинул её в кухне, но, вопреки всему, она была здесь, с ним. Чистая и острая.

     Один достаточно сильный укол под скулу и наверх — к макушке. Клавдий вытащил иглу и отёр её об одежду Адель. Она лежала на столе, увядшая и спокойная. Белые волосы мягко и ровно расстелились вокруг головы и были прекрасны для нового Клавдия даже в том, что были слегка обагрены рядом с ухом.

     Вечером, на закате, он похоронил оба тела на заднем дворе дома, недалеко от вольера с собаками. Наконец, Скорпион нашёл небольшую щель, скрытую за ширмочкой, через которую мог видеть всё, что его окружает. Клавдий вышел на край деревни и уселся на уже прохладный песок, чтобы посмотреть на заходящее солнце. Красные лучи мерно обтекали его лицо вместе с ветром. Ему было хорошо и просторно.

     — Слишком поздно, — Бормотал он себе под нос, — Слишком поздно..

     6.

     — Значит, мы договорились?

     Архей мерно поглаживал седую бороду, глядя на то, как Аврелий помогает Зерну разминать крыло: он слегка отклонял его то в одну сторону, то в другую, то вниз, то вверх.

     — Нет сомнений, — Зерно весело переводил взгляд с Аврелия на Архея и обратно, — Вы провели меня в свободную жизнь, помогли мне.. Особенно ты, Аврелий. Теперь я не могу так просто этого оставить и обязательно вам помогу. Но вы же понимаете — мне нужно время. Причём точное, я ведь не знаю, куда нас с вами занесёт через десять лет.

     — Неважно, куда нас занесёт, — Аврелий щепотками складывал зерно в маленькую плетёную котомку, приспособленную для птенца, — Важно то, что через десять лет всем нам нужно будет встретиться в одном месте. Послушай меня внимательно, Зерно. Мы с Археем не один год провели в расчётах времени, когда стройка подойдёт к концу — и сколько раз мы не начинали считать снова, какие варианты бы мы не прогоняли — время неизменно остаётся одним и тем же. От сегодняшнего числа осталось ровно десять лет, три месяца и шесть дней — на сотый год они закончат то, что начали век назад. Как-то даже слишком аккуратно для них, скажи ведь, Архей?

     Архей о чём-то думал, нахмурив брови.

     — Когда-то я ещё работал в библиотеке, — Он с дрожью в коленях встал со стула, подошёл к стеллажу и вытащил оттуда свиток. Раскрыв его на хорошо знакомом месте он сверил свои слова с написанным, свернул его и положил обратно. — В это время я был довольно близок к людям, которые первыми предложили не достраивать пирамиду до конца. Разумеется, всё это продумано заранее — красивая дата, которую будет легко воспевать летописцам. Но эта цель всплыла позже, и только из-за того, что основная цель — построить пирамиду до неба — провалилась ещё на этапе задумки. Многие жрецы, услышав о том, что мы собираемся потревожить богов, отказались в этом участвовать — в итоге стройка потеряла своих лучших архитекторов, художников, управляющих. Это затянуло процесс почти на двадцать лет — вот уж десять лет как это всё началось, и продлится ещё столько же. Если бы все сразу договорились о том, чтобы не достраивать пирамиду до неба — она уже была бы закончена.

     Аврелий почти не слушал — он и так слышал это сотни раз и лишь ждал, пока Зерно осмыслит слова Архея.

     — Так, получается, они просто сделали вид, что так всё и задумывалось?

     — Да. Жрецов, хотевших построить лестницу в небо, в тот момент оказалось больше, но, как это часто бывает с большинством, они были глупее. Я тогда знатно на них обозлился за всю эту истерию и сбежал.

     Зерно ненадолго задумался.

     — Архей, можно вопрос?

     — Да, в чём дело?

     — Если ты сбежал, а не стал помогать, значит, ты был против того, чтобы человек поднимался к небесам? Почему же теперь вам с Аврелием так нужно подняться именно туда, на вершину, против которой вы были ещё десять лет назад?

     — Всё.. довольно сложно, птичка. Десять лет назад я работал в библиотеке. Читал писания и свитки по изготовлению лекарств, и иногда, очень редко, пробовал создавать свои лекарства — а это и тогда, и сейчас у жрецов строжайше запрещается — по нашим законам, есть готовый список лекарств и ритуалов, которые может изготавливать и проводить жрец, и всё, что отклоняется от этого — незаконно. Так вот, интереснее всего мне было работать со снотворными — я пытался добиться того, чтобы человек не просто погружался в свой сон, но и ещё влиял на сознание внутри этого сна. Это уже совсем другая история — вкратце лишь скажу, что в практике воспитания юношей с болезнями нередко слышались истории из их уст, как их галлюцинации — потаённые страхи или обиды, которые они себе представляли — увлекали их в совершенно непохожее на реальный мир место, подчинявшееся собственным законам и принципам. Мальчики независимо друг от друга рассказывали жрецам о системах коридоров, странных механизмах и прочем — у каждого это выглядело по-своему, но суть оставалась неизменной. Этот же самый мирок упоминают все выжившие под действием таблеток — особого, нехитрого, впрочем, лекарства, которое мы даём им в крайнем случае. Каждый подопечный, которому повезло выжить после приёма рассказывал, что в своём мирке, в этих комнатах, где они оказывались, они проходили.. какое-то испытание. Побочный эффект у таблеток настолько сильный, что почти всегда влечёт за собой смерть, но всё-таки так лучше, чем оставлять их в вечном безумии. Что-то вроде загадки или, может быть, необычного поединка, в котором решалось, победишь ты свою болезнь и выживешь или поддашься ей и умрёшь. Конечно, все выжившие рассказывали о том, как они победили. Проигравших, к сожалению, спросить уже не удастся. Так вот..

     Архей долго и обстоятельно прокашлялся.

     — Мне стало интересно, что это за испытание и почему это вообще происходит. Почему некоторым удаётся выжить, а другим предназначено умереть? Что это за комнаты, о которых все ученики говорили в один голос? Как туда попасть и, что самое интересное, что с ними делать, когда ты внутри? В общем, в тот момент, когда все обсуждали пирамиды, я занимался совсем другими делами. Проезжая с караваном по одной из деревень, я наткнулся на него, — Старик кивнул на Аврелия, — Он тогда был ещё совсем мальчишкой. Не буду долго рассказывать, как же хорошо мы с ним сошлись, скажу лишь, что попросил его перевода к себе у местного жреца, и тот мне почему-то отказал. Я сильно расстроился, да и Аврелий тоже, но я надеялся забрать его позже. И вот, в один вечер, спустя где-то неделю или две недели с того момента, как я уехал из той деревни, я услышал в библиотеке босые шаги по полу. Он.. Как ты тогда сказал?

     Архей повернулся к Аврелию и сощурился.

     — Перестал бояться. Я тогда так тебе сказал. А накануне твоего отъезда мы разговаривали о страхе смерти.

     — Да, точно. Я не представлял, что такое вообще возможно. Опущу подробности, но в конце концов этот мальчишка с ветром в голове научился управлять своей смертью! Аврелий, расскажи теперь ты, у меня плохо получается.

     — Да, кхм, так вот, — Аврелий поёрзал на стуле и кашлянул в кулак, — Страх смерти — это самый сильный страх из всех. Вот так вот я считаю, может, я и не прав. Но тут есть оговорка — под смертью не столько понимается физическая смерть, сколько.. в общем, всё что угодно. Легче показать на примере. Вот смотри: идёшь ты по дороге и падаешь на ровном месте. А почему падаешь? Потому что за секунду до этого подумал: «Как-то я странно иду, а должен ли я идти так? Может, мне стоит ходить иначе? Это моя походка? Какая походка — моя?» Вот от этих мыслей ты и споткнулся. Не потому, что не умеешь ходить и даже не потому, что боишься упасть, а как бы потому, что боишься забыть, как ходить правильно. Здесь очень тонкий момент, и, может быть, пример не очень удачный. Давай вот ещё как: когда я и мой напарник доставали тебя из клетки, пока я выталкивал клетку в окно, то сам выпал оттуда очень смешно: зацепился, кувыркнулся, наелся песка. Я ведь отлично управляю своим телом, я с лёгкостью выскочу из любого окна, будь у меня хоть десять птичьих клеток в руках. Дело тогда было в том, что я побоялся, что жрец нас услышит, отвлёкся на этот страх и оступился. Вот в чём дело: столько возможностей в жизни мы упускаем и столько целей оставляем недостигнутыми, сколько страхов у нас есть. И чем больше страхов — тем сильнее нерешительность и больше неудач. Я думал над этим, когда был молод, и пришёл вот к какому выводу: если ты не боишься умереть ради какой-то цели, то даже смерть будет не в силах помешать тебе достичь её. Сразу после этого я подумал: а что будет, если поставить себе недостижимую, нереальную цель и поверить в неё без остатка, полностью? Всё произошло так, как я и ожидал. С той поры я умирал уже десятки, если не сотни раз и каждый раз возвращался в этот мир, как ни в чём ни бывало — потому что моя цель не достигнута. Это стремление к недостижимой цели я назвал Энтузиазмом. Проблема в другом — как только я достигну цели, я, вероятно, сразу умру, так что толку от этого достижения будет мало. В любом случае, это всё равно интересно.

     — Так ты поставил себе недостижимую цель узнать, существуют ли наши боги на самом деле?

     — Да.

     — И для этого ты должен подняться на небо и осмотреться там?

     — Именно.

     — Тогда почему я не могу слетать туда прямо сейчас, чтобы узнать, прилететь и сказать тебе, как там дела?

     — Мы с Археем думали об этом — так не пойдёт. Ты ничего не увидишь в облаках, даже если там в самом деле будет прекрасный, величественный Пантеон со стенами, упирающимися в звёзды, будут висячие сады и толпа богов — просто потому что ты — не человек. Может, ты увидишь птичьего бога или богов — но этого мне дела нет. Если бы не эта пирамида, по которой я смогу взобраться к самому поднебесью, то ты был бы нам вовсе не нужен — конечно, даже такая мощная птица, как орёл, не сможет протащить человека на высоту облаков. Сотню локтей — ещё можно попробовать, а это..

     — Ты сказал — на высоту облаков? Да ведь над нашей пустыней облаков нет уже сотню лет. по крайней мере, сколько я себя помню, на небе никогда не бывало туч. Если Пантеон скрывается не за облаками, то где?

     — Я думаю, что эта голубая плёнка на небе — просто занавеска. Они отгородились от нас, чтобы мы не завидовали.. впрочем, это можно проверить только одним способом.

     — Ты можешь ещё раз объяснить про страх смерти?

     — Ладно, всё равно увидимся в следующий раз нескоро. Смотри: каждый раз, когда человек ошибается на своём пути, происходит маленькая смерть. Если человек боится смерти, то, умерев — то есть споткнувшись, оступившись, забыв о чём-то — он отбрасывает любые попытки и прекращает идти по пути. Конечно, часто это бывает не сразу — ошибся один раз, другой, третий.. Со временем страх ошибки всё равно появляется. Человека слишком тянет к стабильности, чтобы ему нравилось ошибаться. А как только человек начинает бояться ошибок — этот страх овладевает им полностью и не даёт идти вперёд. Достигают успеха в пустыне те, кто не боится остаться в одиночестве, кто не боится быть неправым, несогласным со всеми — например, как Архей. Ведь каждый раз, когда мы отходим от мира, мы умираем в глазах других людей. Каждый раз, когда мы говорим: «Я не такой!» или «Я думаю иначе!» — для большинства людей мы становимся пустым местом. Никто в этом не виноват, просто так устроена человеческая природа — кого больше, тому легче выжить, а значит, тот и прав. Многие, очень многие боятся умереть в глазах других людей. Но я не боюсь. И Архей не боится. Всё это стало таким мелочным, когда мы с ним решили эту проблему и перешли к следующей — к страху настоящей смерти. Умереть не страшно, если смерти не ждёшь. Страшно — это когда ты знаешь, что умрёшь. Странно, правда? Ведь все люди знают, что умрут, никто ещё не опровергал это: каждый человек на земле рано или поздно умирает. Но раз так, то почему все ещё не посходили с ума? И вот тут самое интересное: вместо того, чтобы принять смерть и жить с ней рядышком, бок о бок, люди внушили себе, что могут не замечать её и тогда она как бы исчезнет сама. Это всё только для того, чтобы не сойти с ума. Когда я поразмыслил над этим, то пришёл к очевидному выводу — вместо того, чтобы не замечать смерть, как это делают все, можно попробовать принять её. Даже сейчас, после стольких лет поисков, мне трудно объяснить это до конца. Легче понять самому, чем рассказать другим. В общем, переступив без страха через смерть, каждый следующий твой шаг будет огромным, великанским. Можно гулять с одного конца бескрайней пустыни на другой по несколько раз на дню и видеть, как солнце всходит и заходит за то время, пока твои глаза успевают моргнуть.. Ты меня слушаешь, Зерно?

     Птенец мирно посапывал, повалившись сверху на аккуратную сумку с зерном, сплетённую для него Аврелием. Сверху, из щели в люке на птенца упал голубоватый рассветный луч. В комнате было пыльно, и луч был виден в воздухе, казалось, что его можно сорвать, как висящую с потолка верёвку, и смотать в клубок.

     — Пора, — Аврелий встал со стула и подошёл к столу, на котором спал Зерно, — Просыпайся, соня, пора в путь.

     — Куда? Где? Мне?

     — Да. Мы пойдём к берегу реки. Архей, ты уверен, что он выдержит?

     — Он ведь выдержал таблетку. Значит, он готов.

     — Хорошо.

     Они вышли к реке. Солнце всходило аккурат над верхушкой недостроенной пирамиды, так, что она отбрасывала тень, казалось, на всю пустыню. Мелкий подсохший вьюнок обнимал ступни, крошась под ними. Аврелий подступил к самой кромке течения и помочил ноги.

     — Хорошая погодка, чтобы искупаться, правда?

     — Зачем купаться? — Птенец всё ещё был сонный, — Мы же собирались куда-то идти.. Или мы поплывём на лодке?

     — Есть способ перемещения гораздо более быстрый, чем лодка, но тебя мы пока что перенесём в чащу неподалёку отсюда и попрощаемся.

     — Делайте, что хотите..

     Аврелий вытащил лодку из прибрежных кустов, пока Архей возвращался в прежнее убежище за забытыми таблетками. Они вывели лодку на воду, погрузили на нос птенца и немного еды, сели и отчалили.

     Солнце бликовало на зеленоватых брызгах. Вёсла мерно рассекали воду, плавными рывками толкая лодку вперёд. Архей щурился чему-то на небе, Аврелий думал о том, что они с Археем собирались сделать ещё до полудня.

     — А куда мы плывём? — Зерно сладко потянулся.

     — Мы провожаем тебя в свободное.. В свободный полёт, — Аврелий налегал на вёсла, то всем телом сгинаясь пополам, то распрямляясь в струну, — А потом уходим.

     — Ты так и не сказал, как мне определить время, когда мне нужно будет прилететь.

     — С этим всё очень просто. Видишь эту высокую пирамиду вдалеке?

     — Да, это ведь на неё вам надо будет взобраться?

     — Точно. У орлов острое зрение, поэтому ты должен видеть, что вершина пирамиды не заострённая — сверху она плоская, будто кто-то срубил кончик. Это потому, что вершина ещё не достроена. Каждый день, десять лет подряд, вылетая на охоту за мышами, ты будешь видеть эту пирамиду. Всё, что от тебя требуется — это не пропустить тот день, когда до завершения останется возложить на вершину последние кирпичи. Это будет значить, что тебе пора лететь. За то время, пока рабочие поднимутся к вершине, ты и сам как раз туда доберёшься.

     — Хорошо, но у меня есть ещё один вопрос. Что мне делать, если вас там не будет?

     — Архея там точно не будет, ему подниматься незачем, у него другая цель и на пирамиду ему забираться ни к чему. Я буду там, во что бы то ни стало — я просто не могу там не оказаться. Если в тот момент, когда пирамида будет почти достроена я не буду около её вершины, то я почти уверен, что меня каким-нибудь образом туда перенесёт.

     Орлёнок уже не слушал.

     — Вы бросаете меня. И что мне делать одному? Я ведь совсем ничего не знаю о жизни, о том, как должен жить орёл..

     — А разве орёл может жить как-то по-особенному? Мне кажется, что тут различий между людьми и животными нет. Делай, то, чего хочет твоё сердце и желудок, а остальное — брось, для остального попросту нет времени.

     Они причалили к берегу. Лодка вошла в сушу слишком резко, её нос, на котором сидел орлёнок, накренился, и птенец упал в воду. Он стремглав вылетел из неё на прибрежную глину, испуганно отплёвываясь и щебеча птичьи ругательства.

     — Смешно он упал, — шепнул Аврелию Архей, — лучше посмеяться сейчас, потом уже будет не до шуток.

     — Ну, вот и всё, Зерно, — Аврелий опустил весло в воду, брызнув на птенца, — Как крыло?

     — Почти зажило. Ладно, удачи вам и прощайте! — брызги всё ещё стекали по клюву орлёнка, солёными капельками падая обратно в реку.

     — Простимся через десять лет! — Аврелий оттолкнулся вёслами от берега и повернул нос лодки дальше по течению.

     — Постой! — Архей порылся в котомке, которую он сложил для себя и Аврелия, достал оттуда деревянную крепко слаженную курительную трубку и швырнул её на берег, — На память!

     Трубка упала, запачкавшись в глине, совсем близко от Зерна.

     Дальше они плыли не оборачиваясь, а птенец провожал их взглядом до самого поворота реки.

     — Раньше мы такого не делали, — Аврелий устало бросил вёсла. Лодка застыла на середине реки, почти не двигаясь по течению.

     — Всё когда-то бывает в первый раз.

     — Хотя я и проходил через это, всё-таки страшно. Раньше всегда — только для того, чтобы попасть в другое место. Но никогда — в другое время.

     — Механизм и принцип всегда один. Держи, — Архей протянул Аврелию желтоватую таблетку с чёрными крапинками, — Можно и без них, но сложнее. Там придётся идти дольше. Может, даже не идти, а ползти или карабкаться.

     — Ты думаешь, у нас получится?

     — А почему нет? Каждый раз происходит одно и то же — мир начинается заново и доходит до того места, на котором ты умер, но в каждый следующий раз ты оказываешься в другом месте — в том, которое тебе нужно. Точно так же происходит со временем.

     — А если ничего не получится и мы просто переместимся к пирамидам, но останемся в этом же дне?

     — Попробуем ещё раз. Потом ещё, и ещё. В этом ведь и заключается твой энтузиазм — пока продолжаешь пытаться, число попыток не ограничено.

     — Ладно, но если окажется, что это в принципе невозможно?

     — Если другого пути не будет, конечно, останется только ждать. Но мы и так прождали слишком долго. Я не знаю, чем всё это может закончиться — а если это не закончится, то нам же хуже. В какой-то момент наверняка наступит точка невозврата, после которой окажется, что ты больше просто не сможешь умереть по-настоящему, как бы ты не пытался. А это — ужаснее всего, как мне кажется. Я прожил всего семьдесят лет, а уже чувствую, как устал от жизни. Если я или ты попадём в эту бесконечную петлю.. Ничего хорошего не произойдёт.

     Архей проглотил таблетку. Затем то же самое сделал Аврелий, скривив лицо от горечи и передёрнув плечами. Он посмотрел на Архея.

     — Ну хорошо. Кто первый?

     — Ты, потому что пойдём через тебя.

     — Ты следом?

     — Да.

     — Тогда я пошёл, — Аврелий поднялся с места гребца и встал посередине лодки, повернувшись лицом к корме. Он смотрел на тихие, едва заметные волны и зеленоватую мглу, скрывавшую дно реки. Он покосился на Архея. Архей молча и настороженно смотрел на Энтузиаста, ожидая, пока тот решится.

     — Раз, два, три! — Аврелий зажал нос и прыгнул в воду. Лодка зашаталась, брызги дождём осыпались на одежды Архея. Он недовольно поморщился. Аврелий поплыл на дно реки, подгребая одной рукой, а другой держа зажатым нос. Совсем скоро всё затихло.

     — Разве нельзя было зайти в воду аккуратнее, — Пробормотал Архей. Он так же встал и повернулся к воде, аккуратно раскачался, прыгнул и вошёл в воду, почти не подняв брызг. На реке, легонько качаясь, осталась пустая лодка, а в ней — недоеденный завтрак.

     Они очнулись посреди привычной залы с каменными стенами. Аврелий проснулся первым и помог Архею встать на ноги. К стенам были прибиты шкафы и полки, заполненные разным полезным инструментом — кирками, топорами, гвоздями и крюками, связками отмычек, исписанными свитками, непонятными чертежами и множеством предметов, которых в настоящем мире не может быть.

     Архей огляделся по сторонам.

     — У тебя здесь как-то тесновато. Но очень аккуратно. Легко задеть хотя бы вот этот шкаф и разрушить весь наведённый порядок.

     — Это невозможно. Всё расставлено так, чтобы не мешать проходу. Задеть тут что-нибудь можно только специально. Веди меня. Для прыжка в новое место — по коридору и налево, а где тут можно прыгать в другое время — даже не знаю, хотя за эти годы я несколько раз обошёл всё подземелье.

     — Это вроде следующего уровня, я полагаю. Если для того, чтобы попасть в собственный разум, человек должен вынести боль смерти, то для перемещения из собственного разума в другое время необходимо.. очень постараться.

     Они прошли на выход из комнаты, согнувшись преодолели несколько коротких перемычек и оказались в комнате с дырой сверху. Из проёма тянуло свежим воздухом.

     — Это куда? — Архей задумчиво шаркал ногами по полу, как бы проверяя его на прочность.

     — К пирамидам. Можно и в другое место — если поставить перед собой другую цель.

     Архей начал ходить по комнате, не отрывая ступней от земли. Он начал из центра комнаты и ходил по кругу, постепенно приближаясь к стенам. Наконец, его нога задела небольшой выступ на полу. Он наклонился и стал разглядывать его.

     — Что ты там нашёл?

     — Иди сюда.

     Аврелий подошёл к Архею и наклонился рядом с ним. Под ногами виднелась маленькая тонкая щель, едва ли с волос толщиной.

     — Я видел у тебя на полках молотки. Можешь принести один?

     Аврелий сходил за молотком и протянул его Архею.

     — Ты думаешь, что это то, что нам нужно?

     — Я знаю. Я уже делал так. Жизнь — это спираль, и чтобы перескочить с одного витка на другой, надо поработать молотком.

     — Если сломать пол, разве я не.. А!

     Не успел Аврелий договорить, как Архей со всего размаху всадил молоток в пол. Трещина в некоторых местах сплюснулась, сомкнувшись, а в некоторых разошлась складками. Аврелий схватился за голову от внезапной боли.

     — Это же моя голова, Пантеон! Разве нельзя открыть её аккуратнее? Я могу достать муравьёв из банки или иглу, чтобы сделать всё чисто..

     — Ни в коем случае не трогай иглу, ты всегда обходился без неё, обойдёшься и теперь. А твои побеждённые страхи тут не помогут. Страхи тоже имеют страхи, и, конечно же, как и мы, больше всего страхи боятся собственной смерти. Если твои муравьи случайно упадут в открытую щель — они погибнут. Здесь ты вряд ли сможешь запугать их сильнее, чем они уже запуганы.

     — Ну, можно хотя бы бить не так сильно?

     — Я могу или разбить всё это за три удара и делу конец, как, возможно, конец и твоему черепу, или могу взять долото и постукивать полдня, пока твоя голова не покроется трещинами. Риск потерять рассудок есть, но, если я буду медлить и жалеть тебя, ты безусловно получишь парочку новых страхов, например, страх молотков или страх полов — а ты сам знаешь, как трудно избавляться даже от самых смешных и нелепых боязней.

     — Побери тебя Аид, продолжай.

     — Ведь не я это придумал, — пожал плечами Архей и ударил во второй раз.

     Аврелий очнулся на полу той же комнаты. Архей тряс его за плечи, видимо, уже довольно давно.

     — Вот, посмотри, и оставь свою голову в покое, это мелочи, — Архей вспотел, по сухой и местами дряблой коже скатывались крупные солёные капли. Аврелий мутным взглядом посмотрел на учителя и потрогал ушибленное место на голове. Под ладонью чувствовалась корка подсохшей крови.

     — Подойди и посмотри.

     Аврелий на карачках подполз к пробитой в полу дыре. Снизу было темно и сыро.

     — Это что такое? — Аврелий оглянулся на Архея и кивнул головой в сторону проёма, — Ты же не хочешь сказать, что..

     — Да! Да! Именно!

     — Следующий уровень в моей голове?

     — Нет! Это другая твоя голова! Прыгай вниз, я а следом.

     — В каком смысле? — Аврелий попятился назад и осел, ссутулив плечи, — А если из этой головы я перейду в ту, то что случится здесь?

     — Всё исчезнет. Не переживай, там всё точь-в-точь такое же, как здесь. Единственное — дыра из потолка ведёт туда, куда нам нужно.

     — Слишком поздно что-то менять, правда?

     — Точно. Прежний ты всё равно на дне реки, а следующая попытка — какая разница, в каком теле? Они все похожи как две капли воды. Но ты будешь чувствовать себя старше, потому что прошло целых десять лет. Тебя будет сильнее тянуть к земле, будут подгинаться колени и скручиваться в колесо спина — чем старше ты становишься, тем сильнее земля, из которой ты вышел хочет вернуть тебя обратно. Но это неважно — меня, скорее всего, вообще там не должно быть. Может, я провожу тебя на порог тайны, а сам останусь сторожить дверь.. Может, такова моя цель.

     — А как ты до этого возвращался?

     — Я думал над этим и со временем стал понимать, что никакой точной цели у меня никогда не было — может, я хотел найти.. Кого-то вроде приемника. Всё, чем я был занят последние десять лет — пытался дойти с тобой до истины. Ничего другого я не хотел. Может моей целью было помочь тебе, насколько это возможно? Если так, то лучше попрощаться заранее.

     — Ты ведь не боишься смерти?

     — Я не боюсь умереть, я боюсь не вернуться в следующий раз. Если всё так, как я описал, то я вполне могу считать себя справившимся с целью. А тебе — дорога дальше, на вершину. Впрочем, сейчас — вниз. Шевелись.

     Аврелий скользнул в дыру, зацепившись за острый каменный выступ и оцарапав руку. Вслед за ним спустился Архей. Они прошли в соседнюю комнату и увидели люк — такой же, как в на этаже выше.

     — Лезь первый, как привык, а я — за тобой.

     Аврелий уже зацепился за края и почувствовал, насколько другим стал воздух по сравнению с тем, который он вдохнул перед прыжком в реку. На секунду он оглянулся на учителя.

     — Архей?

     — Что?

     — Так что ты добавляешь в таблетки?

     — Тебе скажи, ты ведь не поверишь.

     — Скажи, как есть, потом проверю, если понадобится.

     — Жжёные одуванчики. Ты знаешь, как одуванчики горят? Это такая яркая вспышка, один миг — и остаётся только пепел. Лезь наверх.

     Аврелий хмыкнул и полез. На середине пути рука, упёртая в глину, соскользнула и задела сухой слежавшийся песок. Аврелия начало засыпать, но, чем быстрее он карабкался к верху, тем больше песка оттуда сыпалось. Насилу выбравшись он опомнился и понял, что Архей остался внизу. Энтузиаст упал на колени и начал разгребать яму, чуть не плача, но каждый раз песок возвращался на прежнее место. Аврелий рыл, и рыл, и рыл до самого вечера — пока не откопал весь завал и не добрался до того места, где должен был находиться люк. Никакого люка под песком не оказалось. Минуло за полночь, а Аврелий всё сидел посреди большой ямы с песком и копал, локоть за локтем, пока наконец не упал на дно ямы без сил.

     Очнулся он уже на рассвете от холода, иссохший, грязный и голодный. Выглянув из ямы, он впервые посмотрел по сторонам — совсем недалеко, на другом конце столичного города пустыни, с краю которого он очутился, виднелась пирамида — в паре дней пути. Верхушка её терялась в облаках, но Аврелий всё равно легко мог понять, что она стала намного выше, чем была ещё вчера.

     Энтузиаст устало поплёлся по улицам и улочкам, спотыкаясь и сбивая с ног прохожих. Он добрёл до одного из жреческих центров, на пороге которого стоял мальчишка — ученик и кричал:

     — Жрецы ищут добровольцев для довершения строительства великой пирамиды! Хорошая оплата за смертельный риск! Жрецы в поиске хороших каменщиков..

     Аврелий подошёл к мальчишке и устало спросил:

     — Где записываться?

     Глава 5.

     1.

     «Для начала нам нужно определиться с истиной, обозначить, какую она имеет форму, какой цвет, вкус, запах. Иначе как мы будем искать истину, если не знаем, что она из себя представляет?»

     — Кто это говорит?

     «Во-первых, я слышал, что основной критерий истины — это объективность.»

     — Где я?

     «Но ты же видишь, что ты снова посреди пустыни. Ты на дне глубокой ямы, ты уже едва видишь маленький кусочек голубого неба сверху — это то место, где ты начал копать.»

     — Кто ты такой?

     «И что в этом проёме? Смотри, это же летит орёл. Он прилетел, чтобы забрать тебя отсюда. Что это значит?»

     — Я во сне?

     «Ты снова во сне, Аврелий. А раз ты во сне, то выберись, наконец, из этой ямы на свежий воздух — тебе давно пора. Попробуй взлететь, ведь во сне нет пределов твоих возможностей.»

     Аврелий напряг мышцы, которым нет названия и плавно воспарил со дна ямы наверх. Солнце ослепило его. Во все стороны до самого горизонта простиралась гладкая пустыня.

     «Раз мы во сне и пределов больше не существует, то давай установим своё определение истины — пока мы здесь. Никто ведь не может нам запретить, верно?»

     — Архей, это ты? Я узнаю твой голос. Ты всё ещё внутри моего сознания? Почему ты не можешь выбраться оттуда? Как мне тебе помочь?

     «Здесь, во сне, истина может быть какой угодно. Представь истину в форме яблока, или в форме пирамиды, или в форме недостижимой цели, к которой ты так упрямо идёшь все эти годы. Является ли она недостижимой теперь?»

     В воздухе перед Аврелием из ниоткуда возникла игла. На острие иглы сидел маленький муравей и шевелил усиками. Аврелий с трудом мог его различить, но при этом видел каждое трепетание его лапок.

     — Значит, это для тебя истина? Оказывается, не нужно было копать столько времени, все ответы — на поверхности!

     — Но я не представлял этого, это появилось само!

     — Незачем было представлять истину. Она уже внутри тебя. Неужели не нашлось варианта поудачнее? Для тебя истина — это конец света?

     — Я выбрал цель и иду к ней, это всё, что я знаю..

     — И если великая цель всегда недостижима, то ты решил выбрать своей целью смерть? Получается, что сколько бы раз ты ни пытался умереть, всё напрасно? А как же Пантеон, как же твоё желание увидеть богов собственными глазами? Разве это тебя не манит?

     — Эта игла — лишь.. Я не знаю! Разве оказаться в Пантеоне не значит умереть? Разве это не одно и то же?

     — Ты же знаешь, что в Пантеоне могут жить только боги, а людям суждено перерождаться снова и снова, проживать тысячи жизней, крутиться вместе с бесконечным колесом мироздания. Значит, ты возомнил себя богом? Ты думаешь, что доберёшься до Божественного города и там тебя встретят с открытыми объятиями? Ты думаешь, что если получил власть над смертью, то вместе с этим обретёшь власть над жизнью?

     — Я ничего не понимаю Архей, я так мал, я.. Я..

     — Я не Архей.

     — Но кто же ты тогда?!

     — Возьми иглу. Попробуй выбраться отсюда — получится ли у тебя? Если истиной во сне может быть что угодно, что почему бы не взять за истину то, что твой сон — это и есть реальность? Тогда если ты заснёшь во сне, который для тебя будет реальностью, то твой сон во сне — будет ли он настоящим миром или следующим уровнем сна? Продолжая эту мысль, отойдём от таких скучных вещей, как полёт или самолюбование в зеркале — во сне есть и более серьёзные вопросы, которыми можно задаться. Например — сколько может быть уровней у сна? Если существует всего два слоя — то есть реальность и сон, то можно ли сказать, что каждый раз исчезая из реального мира и попадая в сон, ты точно также исчезаешь из сна, когда попадаешь в реальный мир? Это звучит немного глупо, но мне и правда до жути интересно. Может быть, каждый раз ты не перескакиваешь из одного мира в другой, а появляешься заново? Можешь ли ты хотя бы примерно описать, что было вчера? Что было с тобой до того момента, пока ты не проснулся здесь, посреди пустыни? Это сейчас ты понимаешь, что есть другой ты, настоящий ты, но ведь обычно этого не происходит. Каждый раз просыпаясь то тут, то там, ты не помнишь, кем был до этого. Если ты окажешься заперт в собственном разуме и не сможешь найти путь наружу — что будет происходить с твоим телом, пока ты спишь? Ты умрёшь? Но это будет означать, что последняя секунда твоей жизни, то мгновение, когда сердце перестаёт биться — это и будет вся вечность, это и будет самый настоящий Аид.

     — Я запутался, просто дай мне выйти!

     — Пожалуйста, выходи. Возьми иглу и сделай это.

     — Зачем ты задаёшь все эти вопросы, если знаешь, что я не могу на них ответить?

     — Это не я задаю вопросы, Аврелий. Я лишь озвучиваю то, что ты не хочешь говорить вслух. Почувствуй лёгкий ветерок, который дует тебе в лицо. Почувствуй крупицы песка под ногами. Почувствуй холодок от тени орла, когда он пролетает над тобой. Ты точно спишь сейчас? Может, ты так и не выбрался со дна реки? Здесь всё такое реальное — это твоё воображение или ты просто забыл, что в реальности человек может лететь туда, куда ему вздумается?»

     Аврелий судорожно схватил иглу со стола.

     — Прекрати! Хватит!

     — Сможешь ли ты вернуться или сейчас окажется, что ты снова очнёшься на дне ямы, исступлённо копая её?

     — Есть только один способ узнать!

     Аврелий со всего размаху вонзил иглу себе в сердце. Игла прошла беспрепятственно, не задев рёбра. Аврелий ощутил приятный холод в груди.

     — Так мы ничего не узнаем, нужно достать её, чтобы дать крови выйти.

     Аврелий медленно вытащил иглу. Кровь потекла по груди, по животу, заструилась по ногам и начала пропитывать песок вокруг него. Голос молчал. Крови вытекло уже больше, чем вообще могло быть в Аврелии, а он всё ещё стоял, затаив дыхание. Наконец, голос прошептал:

     — Похоже, ты всё ещё тут.

     Аврелий проснулся.

     Над головой мерцали звёзды, он сильно хотел есть. Греций храпел рядом.

     Аврелий подошёл к краю лестницы. Он вспомнил рабочего, который ещё сегодня днём сбросился с обрыва на предыдущий уровень лестницы. Энтузиаст пытался вызвать в памяти момент, когда увидел внизу тело до мельчайших деталей, стараясь восстановить его в точности, но чего-то всё время недоставало. Что-то всё время ускользало от него.

     — Почему ты не спишь?

     Жрец подошёл сзади бесшумно. Чёрное платье с оливковыми полосами зашуршало лишь в тот момент, когда он начал говорить. Аврелий оглянулся и увидел морщинистое лицо. На лице играла лёгкая добродушная улыбка.

     — Кошмар приснился.

     — На высоте кошмары — не редкость. Чем дальше мы поднимаемся, тем чище становится воздух. Он разгоняет кровь и от этого человек может видеть очень странные, пугающие сны. Иногда может доходить до того, что сны начинают становиться явью — я раздал рабочим таблетки именно на этот случай, но пока что никто не жаловался. Она осталась у тебя?

     — Я как-нибудь обойдусь без таблеток.

     — Так не пойдёт. Если ты не выспишься, то можешь оступиться сегодня же во время подъёма и полететь вниз так же, как тот бедолага. Я не могу вести весь караван с камнями на вершину один, мне нужен каждый рабочий. Один человек — это уже огромная потеря.

     — Не думаю, что у тебя всё так просто. Я знавал жрецов, и ваши таблетки — это последний способ, которым я стал бы бороться с кошмарами. Не удивлюсь, если тот рабочий, который сегодня бросился вниз — ведь он разбежался и прыгнул, правда? — просто принял таблетку без твоего указания. Зачем ты это делаешь? Ты знаешь, что ждёт нас на вершине?

     — Мы идём, чтобы достроить пирамиду. Я — представитель фараона. Скажи, зачем мне вас убивать?

     — Откуда я знаю, может, ты не хочешь оставлять свидетелей вашего позора и вашей трусости перед богами. Может, ты хочешь забрать всю славу себе. В конце концов, тебе может просто нравиться убивать.

     — В каком смысле — трусости?

     — Если ты заметил только это, значит, остальные мои догадки ты признаёшь верными?

     — Я просто не вижу смысла отрицать их, потому что они глупы. Но насчёт трусости — что ты имеешь ввиду?

     — Если ты самый приближённый к фараону жрец, то, конечно, знаешь о вашем сговоре.

     — Я не понимаю, о чём ты говоришь. Что за сговор?

     — Не играй со мной в игры. Ты обязан знать, что пирамида не будет достроена до конца.

     — От кого ты услышал такую чушь?

     — От.. Я просто знаю, и всё.

     — Что ж, может и так. Но есть ли разница? Это всё равно огромный, вечный памятник нашему народу. Пусть даже мы и не узнаем, что там, наверху, пусть так — но о нашей попытке люди будут помнить веками.

     — И это всё? Тысячи людей рождались и умирали просто для того, чтобы о нас помнили?

     — Даже если это и есть главная задумка, в конце концов — почему нет? К тому же, если боги существуют — а это неоспоримый факт, конечно же, они существуют — то это величайшая жертва из всех, которые мы когда-либо им приносили.

     — А себя ты бы принёс в жертву богам, жрец?

     — Странный вопрос. Как бы я принёс себя в жертву?

     — Так же, как ты приносишь в жертву богам животных, ты бы принёс им в жертву себя?

     — Много лет назад я ещё думал о смерти. Ты же знаешь, что все жрецы набираются из оборванцев, оставшихся без родителей? Мне хотелось умереть раньше, просто так, без всякой жертвы — но теперь я понимаю, как был глуп. Смерть ничего не изменит. По крайней мере, моя. Мой долг, как жреца — это приносить богам жертвы, а если я умру, то это будет несравненно малая жертва по сравнению с тем, что я могу дать богам, если буду жив. Я не хочу умирать.

     — Ты боишься смерти?

     — Да. Раньше не боялся, но с годами я вырос и стал мудрее. Игра со смертью всегда кончается проигрышем. Я видел это много раз, пока пытался лечить тяжело больных мальчишек. Вообще говоря, по сравнению с другими жрецами, слишком мало моих учеников остались живы — наверное, таково моё бремя.

     — Готов поспорить, что тебе нравилось кормить их таблетками до смерти.

     — Ни одна смерть не была напрасной. Каждый неизлечимый ребёнок — это жертва богам, намного большая жертва, чем какая-нибудь жалкая птичка или собака.

     — Делай, что хочешь, но я твою таблетку есть не буду и скажу моему другу, чтобы он свою выкинул.

     — Как знаешь, тебе же хуже.

     — Ты говоришь так, потому что думаешь, что смерть лучше жизни? Почему же ты тогда сам до сих пор не умер?

     На горизонте блеснул первый рассветный луч. Аврелий ненадолго забыл о разговоре и задумался, почему в его жизни так много закатов и рассветов — и почти нет дней и ночей. Когда он опомнился, жреца уже не было рядом.

     — Эй, вставай, Греций! Осталось совсем немного! Три дня пути — и мы на вершине.

     — Снова в путь? Как бы сладко я сейчас поднимался с моей кровати.. — Греций, потянувшись, раскрыл глаза и увидел рассветный вид, открывавшийся с обрыва, — С моей кровати.. Хотя, знаешь, всё не так уж плохо. Ты напоил верблюда?

     — Своего — да, а твой верблюд — на твоей совести.

     — Побери тебя.. Впрочем, неважно, — Греций ещё раз потянулся и, отряхиваясь, поднялся с лежанки на ноги, — Котёл уже стоит?

     — Стоит. Позавтракаем — и в путь.

     Барельефы сменялись барельефами, и иногда Аврелию начинало казаться, что некоторые из них уже повторяются. Жрец брёл впереди артели, глядел себе под ноги и без конца бубнил.

     — Странный наш жрец, правда? — Греций донимал Аврелия вопросами от нечего делать, потому что дорога была уж слишком однообразной. Они то заходили на затенённый участок пирамиды, куда солнечный свет не попадал, то опять выходили на пекло.

     — Я почти уверен, что кроме пирамиды у него есть ещё что-то своё на уме.

     — А у кого нет своих мыслей на уме? У меня вот тоже есть пара идей, которых я тебе не расскажу, и что же, я теперь жрец?

     — Послушай, у тебя осталась таблетка, которую жрец дал нам у подножия?

     — Да, вот она..

     Греций начал копаться в узелках, закреплённых на поясе, но таблетки нигде не было.

     — Похоже, выпала по пути. Слушай, хорошо, что ты напмнил, Аврелий! Вдруг бы она понадобилась, а я её потерял.. Жрец! Жре-ец!

     — Погоди, не кричи, что ты от него хочешь?

     — Жрец!

     Клавдий сбавил шаг и поравнялся с ними.

     — Да, в чём дело?

     — Я потерял таблетку, ты не мог бы..

     — Ты её не съел, она просто потерялась?

     — Да, наверное, выпала по пути..

     — Вот, — Жрец порылся по карманам платья, достал жёлто-белый камушек и протянул его Грецию, — Не теряй, лучше проглоти прямо сейчас. Это на случай, если вдруг станет плохо или слишком холодно — мы уже довольно высоко поднялись, так что вместе с этим накинь тёплую одежду.

     — Хорошо, спасибо, — Греций открыл рот и запрокинул голову. Едва он собрался положить таблетку на язык, как Аврелий ударил открытую ладонь и таблетка полетела в пропасть.

     — Не смей её есть!

     — В чём дело, Аврелий? Я не хочу, чтобы ты в следующий раз меня бил. Так и до драки недалеко.

     — Не мешай мне помогать рабочим, — Жрец старался скрыть злость за терпеливой улыбкой, — Дай ему сделать собственный выбор. Я не хочу чтобы мои рабочие страдали.

     — Ты хочешь избавить их от страданий, старик?! Греций, послушай, возьми ты этот камешек, если хочешь, но хотя бы сейчас, пока всё хорошо, не глотай его. Может, и без него обойдётся?

     — Хм.. Как скажешь, — Греций принял ещё одну таблетку от жреца и на этот раз положил её в кармашек. Аврелий поймал на себе холодный взгляд Клавдия.

     — Если ты ещё раз помешаешь мне исполнять мои прямые обязанности, я могу отправить тебя назад. Своей мнительностью ты можешь загубить чью-то жизнь.

     Аврелий ничего не ответил и проводил глазами отошедшего жреца.

     — Скажи, что с этой таблеткой не так?

     — Просто выкинь её, и всё тут.

     — Но жрец говорит..

     — А, впрочем, какая разница, делай, что хочешь. Когда вдруг захочешь броситься вниз, — Аврелий махнул ладонью в сторону обрыва справа, — Можешь считать, что приносишь великую жертву богам или что угодно ещё.

     Греций надолго замолчал.

     До конца дня они сделали ещё несколько привалов. Иногда Аврелию казалось, что солнце как будто стало увеличилось в размерах. Они заночевали на очередном лестничном пролёте. Рабочие стаскивали лежанки и дрова с верблюдов, отвязывали камни, которые несли двугорбые, чтобы животные тоже отдохнули за ночь. Вокруг костра большая часть людей говорила о том, кто чем займётся, когда все вернутся вниз. Некоторые легли спать сразу после ужина, и Аврелий был в их числе.

     2.

     В углу комнаты показалась тощая зеленоватая полоска. Ятут проскользнула вдоль стены на середину комнаты и осмотрелась.

     — Клавдий! Я тут! А ты — ты тоже всё ещё тут?

     Никто не ответил.

     — Клавдий!

     За десять лет комната почти не изменилась. Вода в ванне была всё такой же тёплой, стол всё так же завален вкусной едой, полированное золото и серебро неустанно блестело в свете свечей и факелов. Изменились лишь стены.

     Барельефы и фрески стёрлись, оставив вместо себя только неровную, местами будто съеденную штукатурку. Почти по всей стене, избегая лишь слишком глубокие выбоины, виднелись надписи. Местами они накладывались друг на друга, даже в несколько слоёв, так, что изначальную надпись было не разглядеть. Кто-то упорно и безнадёжно выцарапывал надписи, раз за разом повторяющиеся вдоль одной из стен комнаты:

     «Я убил жреца — и я стал жрецом»

     «Я убил Адель — и я стал Адель»

     «Я убил себя — и я стал собой»

     «Я убил себя — и вот я тут»

     «Я тут»

     Последняя фраза повторялась чаще всего, она заполонила собой оставшиеся три стены и занимала всю их площадь от пола до того места, докуда можно было дотянуться рукой.

     Ятут завороженно глядела на годы чьей-то безумной работы. Вдруг левой парой глаз она заметила за столом чавкающее существо, уминающее всё, что там стояло, без всякого разбора, прямо руками. Существо было горбатое, лохматое, примерно двадцати пяти лет. Новая еда сама собой появлялась на столе и тут же отправлялась существу в рот.

     — Клавдий! Это ты? Я там три года ела балку, которая держала дверь, пока ты тут уминал своих фазанов или что у тебя там. Но это неважно — проход свободен! Мы можем убить Скорпиона!

     Существо не обратило на Ятут никакого внимания.

     — За эти годы Скорпион сильно изменился, да. Теперь ему есть, что терять. Может ли быть страх у страха? Может ли страх чего-то бояться? Я не знаю, Клавдий. Нет, нет, не так, лучше вот что мне скажи: может ли заболеть болезнь? Я тут много о чём думала, пока давилась опилками..

     Для заросшего и заметно располневшего создания Ятут не существовало.

     — Клавдий! Ты меня там слышишь?

     Ящерица взобралась на стол, и, мелькая между тарелок и чашек, подползла прямо к Клавдию.

     — Эй! Посмотри на меня, мальчишка! Я тут!

     Существо, запихиваясь мясом, на секунду остановило пустой взгляд на ящерице. На мгновение, казалось, в его глазах блестнул слабый огонёк, но он тут же затух. Существо взяло ящерицу за обрубок, на месте которого раньше был хвост, и запрокинуло голову. Ятут не смогла увильнуть от его цепких рук и начала извиваться. Как бы она ни пыталась увильнуть, он слишком сильно держал её.

     — Клавдий, остановись! Что ты делаешь?! Я пришла, чтобы.. Клавдий! Это же я! Это я тут! Клав..

     То, что когда-то было человеком, открыло рот, закинуло туда ящерицу и проглотило, почти не пережёвывая. Существу понравилось то, как еда дёргается в пищеводе и затем легонько подрагивает в желудке.

     Оно подождало, пока все волнения внутри него закончатся и затем продолжило есть. Пещерный сквозняк слегка покачивал распахнутую дверь. Лохматое нечто на секунду подняло голову и взглянуло на проход. Оно промямлило, исковеркав почти все звуки:

     — Я тут.

     — Нет, нет, я ничего укладывать не буду! Моя задача — руководить, а камни пусть останутся каменщикам..

     Жрец суетился, управляя сборивашейся в путь толпой рабочих. Он ходил от одного к другому, держась за внезапно заболевшую голову, проверяя у каждого наличие таблетки. Тем, кто потерял её за четыре дня пути, он выдавал новую. Наконец он подошёл к Аврелию с Грецием.

     — Мы поднимаемся даже быстрее, чем планировалось, если будем и дальше так идти, то будем наверху уже завтра.

     Аврелий запрокинул голову и посмотрел на вершину пирамиды. Он вытянул руку в её направлении, мысленно пытаясь дотянуться.

     — Подъём ведь будет сужаться к концу, так?

     — В конце пути будет стоянка, где можно будет привязать верблюдов, а после неё — узкая лестница, пройдём только пешком. Оттуда до вершины ещё примерно полсотни ступеней — по ним придётся затаскивать камни наверх.

     — Тащить камни по этой лесенке будут все?

     — Я думаю, мы сделаем вот как: рабочие выстроятся по лестнице и будут передавать камни по цепочке. Наверху цепочки буду я и последний рабочий.

     — Ты уже знаешь, кто будет последним рабочим?

     — Поэтому я к тебе и подошёл. На самом верху дышать почти невозможно — если рабочий не проглотит таблетку, то он легко может упасть в обморок. Раз ты наотрез отказываешься спасать себе жизнь, придётся мне спасти её вместо тебя. Ты всё ещё не передумал?

     — Нет. Я буду на вершине вдвоём с тобой и прослежу, чтобы то, что ты называешь спасением жизни, ни с кем не случилось.

     — Раз так, то договорились. Греций, а ты возьмёшь таблетку? Твой друг теперь вроде бы не против.

     Греций искоса посмотрел на Аврелия. Встретив в его глазах лишь безразличие, он с осторожностью принял её из ладони жреца.

     — Аврелий, ты не боишься высоты?

     — Стараюсь просто не смотреть вниз, тогда, вроде бы, не страшно. А ты?

     — А мне всё время кажется, что я вот-вот упаду. И всё время перед глазами у меня тот рабочий.

     — Не думай, что он многое потерял. Его любимая нашла себе другого ещё до того, как он умер. Разлука убивает чувства.

     — А ты любил хоть однажды, Аврелий?

     — Нет, как-то.. — Аврелий нахмурился, — Как-то не пришлось.

     — Правда? Очень странно. Не могу себе представить, чтобы человек за всю жизнь никого не полюбил. Может быть, ты болен? Ну, как сказать..

     — Нет, всё в порядке. Просто не было повода.

     — Не было повода? Да неужели за все эти годы ты не встречал красивых девушек? Даже я умудрился влюбиться в парочку, хотя я и не падок на все эти нежности.

     — Нет, почему, красивых девушек было много, и я пробовал многих из них. Я о другом. Не было повода — в смысле не было потребности в том, чтобы любить кого-то, понимаешь?

     Греций глупо почесал затылок.

     — Нет, Аврелий, честно тебе скажу. Для меня твои слова — тёмный пустырь.

     — Понимаешь, Греций, мне кажется, что человек влюбляется не потому, что ему нравится другой человек. Это.. как набирать воду в чашку по капле. Как-кап, кап-кап. Ты всё думаешь, всё мечешься вдоль и поперёк своей жизни, и постоянно гадаешь, чего же тебе не хватает. И эти мысли капают в твою чашку, понемногу наполняя её. Может быть, смысл в любви, а я, как дурак, ищу её в потёмках? Почему все кругом счастливы от любви, а мне приносит счастье путешествие? Я правда так одинок или мне так кажется, потому что я никого не люблю? Как мне перестать быть одиноким? Где мне найти силы, чтобы преодолеть трудности на моём пути? Кап-кап. И в один поистине прекрасный, красивейший момент твоя чашка переполняется и выплёскивается наружу, и ты готов влюбиться в первую встречную, ты в панике бегаешь из угла в угол, ища поддержки у кого угодно — лишь бы кто-нибудь полюбил тебя в ответ. Это очень странно.

     — То есть ты думаешь, что мы любим от безысходности?

     — Немногие могут найти в себе силы, чтобы никого не любить и при этом не утопиться. Кто откажется от любви и ласки, скажи мне? Каждый, каким бы сильным он ни был, сколько бы он ни говорил о своей защищённости и независимости — каждый в один момент влюбляется. Просто у кого-то чашка больше, а у кого-то — меньше.

     — Ты говоришь — каждый, но что же тогда с тобой не так? Ты какой-то особенный? Что случилось с твоей чашкой, что она никак не переполняется? Я всё-таки думаю, что ты привираешь.

     — С моей чашкой всё просто — она без дна.

     — Смешно. А по правде? Что ты такое понял, что тебе не хочется больше влюбляться?

     — Я, конечно, могу рассказать, но ты вряд ли поймёшь. Ты по-другому устроен, ты не можешь жить так, чтобы никого не любить.

     — Но разве ты мог никого не любить с самого рождения?

     — Не в этом суть. Ну, ты слушаешь?

     — Слушаю, рассказывай уже.

     — Я научился любить всё. Ну, в смысле, вообще всё. Жизнь целиком. Мы ведь часто делим мир пополам — что-то нам нравится, а что-то нет. Чтобы было проще жить, мы выбираем человека, который будет нам нравиться больше всех остальных. Я, может быть, и хотел бы так, но почему-то не могу. Это не болезнь, просто я так устроен. Мне нравится каждый человек, которого я встречаю. Может, я его и ненавижу, но при этом — он мне нравится. Звучит плохо, правда?

     — Правда в том, что у тебя, похоже, солнечный удар и все мысли в голове перепутались. Всех любишь, но при этом не всех? Это как?

     — Головой не всех люблю, а сердцем — всех. Когда потом думаю о людях — когда не вижу их — всех люблю. Вблизи всех любить пока что не получается, но я хотел бы и так научиться.

     — Значит, ты всех любишь, а говоришь, что никого?

     — Говорю же тебе, это что-то другое. Любить одного человека — это как закапываться в глубокую яму. А потом в один момент посмотреть наверх и понять, что тебе уже из этой ямы не выбраться. Остаётся только ждать, пока яма исчезнет, пока земля по краям смоется с дождями и тогда ты выберешься наверх. А всех любить — это как посмотреть на чихнувшего лисёнка и подумать про себя: какой же ты забавный зверёныш!

     Греций беззлобно рассмеялся.

     — Иди уже себе дальше, зря я тебя спросил, правда. А ведь ты мне умным казался!

     Вечером артель опять разбила лагерь — тесниться стало труднее, потому что ступени стали заметно уже. Теперь поперёк мог стать всего один верблюд, тогда как у подножия их помещалось двое. Солнце на закате начало странно себя вести. Аврелий смотрел на светило и незаметно оглядывался по сторонам, пытаясь понять, видят ли другие рабочие то же, что и он. Если кто из них и заметил то же, что Аврелий, то уж точно не подал виду.

     Солнце застыло на горизонте, и вторая его половина всё никак не заходила. Вместо этого полукруг плавно двигался вдоль горизонта, будто Земля сменила ось вращения.

     Аврелий так загляделся на это зрелище, что вскоре заснул.

     3.

     На следующее утро рабочие быстро собрались и двинулись дальше, уже предвкушая скорый путь домой и возвращение.

     — Спускаться всегда легче, чем подниматься, правда?

     — Не знаю, Греций, может, и легче. Только не всегда безопаснее.

     — Надо было нам оставить солому снизу. Представляешь, как смешно! Сложили бы соломы на каждом уровне, а потом — прыг! Вот мы спустились на пару сотен ступеней. Прыг — ещё сотня. За день бы добрались домой.

     — А верблюды?

     — А верблюдов жалко, да, — Греций рассмеялся.

     Аврелий засмотрелся на горизонт. Он что-то искал взглядом.

     — Аккуратней! Здесь часть ступени обломилась!

     Рабочие предупреждали друг друга по цепочке, аккуратно переступая через опасное место. Было раннее утро. Лестница уже стала такой узкой, Что по ней едва мог пройти верблюд.

     Аврелий и Греций шли в самом начале цепи, почти сразу за жрецом.

     Позади них послышался грохот, а затем — звериный и человечий рёв. Верблюд оступился и полетел в пропасть, утянув за собой неосторожного рабочего, который додумался крепко обмотать уздечку вокруг кулака. Верблюды сзади и спереди от упавшего отчаянно закричали, и ведущим их людям едва удалось успокоить животных.

     — Время пришло, — Жрец кричал через плечо, стараясь не сводить взгляда с лестницы, — Передайте тем, кто идёт сзади: пусть достанут таблетки и проглотят их. Мы почти на вершине, ноги становятся тяжёлыми и непослушными — таблетки помогут дойти до конца.

     Аврелий нехотя прокричал эти слова назад, за ним — следующий рабочий, и так до последнего человека в цепочке.

     Через несколько часов они достигли последней широкой плиты, на которой впритык уместились все верблюды. У животных, стоявших на самом краю, копыта иногда соскальзывали и повисали над пропастью, и верблюды так и стояли дальше на трёх ногах. Рабочие аккуратно стаскивали с горбов привязанные кирпичи и складывали их у подножия лестницы, ведущей наверх. С этой плиты и выше ступени были такие узкие, что человек мог пройти по ним, лишь ставя ступни на одну линию, как бы пяткой к носку. Греций с опаской оглядывался на них, пока они укладывали всё необходимое у начала лестницы.

     — Нам нужно ещё выше, ведь так?

     — Посмотри сам.

     Греций глянул наверх. Пирамида возвышалась буквально ещё на один лестничный пролёт, а затем обрывалась. Ветер то и дело пытался снести всех, кто был на вершине, поэтому люди старались держаться одной кучкой и так, чтобы верблюды заслоняли собой хоть часть ветра. Греций на секунду взглянул вниз и тут же отвёл взгляд. На лбу у него проступила испарина.

     — А знаешь, Аврелий, лучше всё-таки пойдём вниз по ступеням.

     — Ты думаешь? А я уже начал искать, где бы нам достать соломы на вершине величайшей из пирамид.

     Аврелий подошёл к подножию лестницы. Он слегка наступил ногой на первую ступень, как бы проверяя её на прочность.

     — Как думаешь, можно ли вообще здесь пройти? Я уже не говорю о том, чтобы перетащить наверх все эти блоки, — Жрец с трудом перекрикивал свистящий ветер, говоря в спину Аврелию, — Но мы слишком много прошли, чтобы поворачивать назад, правда?

     — Я думаю, — Аврелий попытался отойти от лестницы и края пропасти подальше, но Клавдий загородил ему дорогу так, что ему пришлось встать прямо перед жрецом и продолжать говорить, — Я думаю, даже если мы не упадём, то кто-то или что-то обязательно нас столкнёт.

     — Почему ты так решил? Посмотри, как слабо ты держишься на ногах. Может, всё-таки примешь таблетку?

     — Когда мы уже пойдём наверх?

     — Да что ты всё рвёшься наверх, посмотри, тебя же сейчас ветром сдует. Стоит мне легонько тебя толкнуть, и ты тут же улетишь в пропасть.

     — Отойди! — Аврелий попытался оттолкнуть жреца, но тот даже не шелохнулся. Он словно врос в то место, на котором стоял.

     — Ты совсем ослаб по пути, Аврелий, — Клавдий улыбнулся, — И никакие таблетки тебе не помогут. Они вообще никому не помогают, кроме тех, кто верит в силу лечения.

     Аврелий лихорадочно пытался разглядеть даль горизонта через плечо. Чистое, безоблачное небо касалось песка ровно посередине взгляда — и в этот момент на границе сверкнула маленькая точка. Она приближалась с угрожающей скоростью.

     — Хочешь — толкай! Можешь толкнуть хоть всю артель поодиночке, только кто достроит пирамиду? Ты?!

     — Мне не нужно ничего достраивать, — Жрец толкнул Аврелия в плечо и прокричал, пока он падал спиной вниз, — Я собираюсь всё разрушить!

     Аврелий развернулся в полёте и посмотрел вниз, на приближающуюся лестницу. Орёл должен был подлететь именно в эту секунду. Но каменный пролёт всё приближался, а орла всё не было. За миг до падения Аврелий понял, что только что случилось на самом деле.

     — Аврелий? Куда ты смотришь?

     Греций пытался заглянуть в глаза приятелю.

     Аврелий отвёл взгляд от горизонта и словно проснулся, хотя всё это время они не прекращали вести верблюдов к последней стоянке.

     — Я такого ещё не видел. Под ноги не смотрит, вперёд не смотрит. Уставился вбок и шагает, как завороженный. У тебя всё в порядке?

     — Я задумался.

     — Много думать вредно. Пропадает аппетит, начинаются головные боли..

     Они без происшествий дошли до верха. На просторной площадке рабочие привязали верблюдов, не спеша разгрузили кирпичи и собрались перед жрецом, ожидая указаний. Жрец погрузился в свои мысли и даже не заметил, как вокруг него собралась большая толпа. Наконец он очнулся.

     Клавдий рассказал рабочим, как встать и подавать кирпичи, а сам скорее поднялся наверх. Взяв с собой рабочего, которого он смутно помнил неизвестно откуда, он надеялся, что на вершине его будет ожидать какой-нибудь божественный знак — что-то, что подскажет ему момент, в который миру будет суждено завершиться. Клавдий приказал рабочему укладывать башню не так, как задумано архитекторами, а так, чтобы на неё можно было взобраться — на случай, если он не дотянется до богов с уже достроенной площадки. Рабочий упирался, и Клавдий вышел из себя. Он пригрозил убийством, но даже это не помогло. В тот момент, когда Жрец готов был столкнуть дрянного рабочего, боги подали знак — Клавдий оглянулся и увидел, как огромная ступня передвигается по небу. Нога, которой эта ступня принадлежала, уходила так высоко, что он едва мог разглядеть щиколотку. Клавдий ясно понял, что он должен сделать. Забыв обо всём, он наспех накидал кирпичей на вершину башни, вскарабкался на неё и вонзил иглу в божественную пятку. Сверху раздался оглушающий рёв. Жрец, всё ещё держа вонзённую иглу, посмотрел вниз — пирамида рушилась вместе с людьми, стоящими на ней, утопая в огромной пропасти, тянувшейся от горизонта справа до горизонта слева. Весь песок, все города, всё утопало в этой чёрной бездне. И Клавдий, смеясь, полетел вместе со всеми навстречу ей, предвкушая начало нового, лучшего мира.

     — Я иду вперёд, за мной идёт он, — Клавдий показал пальцем на Аврелия, — и только потом уже все остальные. Вы должны выстроиться в цепь и передавать кирпичи на самый верх, а этот рабочий будет укладывать их. Но сначала примите таблетки те, кто не сделал этого раньше.

     Рабочие вставали на узкие ступени, переминались с ноги на ногу, ожидая, пока выстроится вся шеренга. Аврелий забрался на самую вершину и встал посередине небольшого квадрата, на котором должна была встать вершина. Это была площадка длиной и шириной в полтора шага. Со всех сторон был крутой обрыв, не оставляющий шанса упавшему зацепиться хоть за что-нибудь во время падения. Аврелий посмотрел вниз. Рабочие по спирали передавали кирпичи наверх. Когда первый кирпич дошёл до рук Энтузиаста, жрец, стоявший рядом, окликнул его:

     — Начинай класть кирпичи один на другой, а потом сооруди небольшую лесенку, так, чтобы можно было забраться на самый верх.

     — Вся твоя затея развалится, если я не сложу сначала основание, потом среднюю часть, и только после этого — верхушку. Что ты от меня хочешь?

     Клавдий аккуратно потянулся к поясу и достал из-за пазухи иглу. Он сжал её посередине, направив остриё немного мимо Аврелия.

     — Делай так, как я говорю.

     — Если я не послушаюсь, ты меня убьёшь?

     — Я не собираюсь убивать одного тебя. Просто сложи кирпичи так, как я говорю, а потом делай, что хочешь.

     — Но..

     — Давай. Здесь легко оступиться, а снизу ещё много людей, способных заменить тебя.

     Аврелий начал укладывать блоки один на другой, пытаясь сообразить, что обезумевший жрец собрался делать. Ему никак не удавалось придумать ничего путного. Спустя какое-то время, когда башенка из кирпичей почти поравнялась с плечами Аврелия, поток ветра свалил её и она упала. Лишь один кирпич свалился в пропасть, едва не задев голову одного из рабочих. Снизу послышались проклятия.

     — Строй всё по новой, и так, чтобы на этот раз она не свалилась.

     — Раз мы всё равно тут на целый день, может быть, уберёшь иглу? Ты так странно её зажал.. Для чего она тебе вообще?

     Жрец убрал иглу и стал стоять прямо над работающим Аврелием, с нетерпением ожидая, когда тот закончит.

     В один момент снизу раздался возглас:

     — Смотрите, орёл летит!

     Аврелий обернулся, едва скрывая восторг. И правда, к пирамиде приближался огромный орёл, совсем не похожий на того птенчика, каким его запомнил Аврелий.

     — Быстрей, заканчивай, как можно скорее, накладывай кирпичи сверху! Забудь про ступени, ты меня подсадишь!

     Аврелий посмотрел на жреца, потом на иглу, которую он снова неосознанно достал, и не спеша отошёл от башни.

     — Что ты хочешь сделать?

     — Клади кирпичи!

     — Ты..

     — Заканчивай, или полетишь вниз!

     Аврелий принял боевую стойку.

     — Ну, что ж, попробуй меня столкнуть, в крайнем случае, поговорим по пути к подножию, пока будем грызть друг другу глотки.

     — Побери тебя Аид! — Жрец, задыхаясь, начал лихорадочно докладывать кирпичи на верх башни. Башня выходила кривая, готовая упасть от любого порыва ветра. Наспех закончив, он повернулся к Аврелию.

     — Подсади меня скорее!

     — Сначала выкинь эту палку из рук.

     — Подсади, сволочь! Знал бы ты, что это за палка, ты бы сам бросился в пропасть!

     Аврелий не сдвинулся с места и испытующе глядел на Клавдия. Жрец прождал немного, наконец сплюнул и стал карабкаться сам. Едва не упав, он всё-таки забрался на верх башни и с трудом встал во весь рост. Ветер раскачивал его то вправо, то влево, и под ним во все стороны были километры пропасти. Жрец достал иглу и занёс руку к бедру.

     — Сейчас пролетит! Прямо над вершиной! Смотрите, смотрите!

     Орёл Заметил Аврелия на вершине и улыбнулся ему. Он начал планировать вниз, спускаясь по спирали. Жрец восторженно следил за ним широко открытыми глазами. Он застыл, не шевелясь, следя за каждым трепетаньем пера.

     — Время пришло! — Радостно прокричал орёл Аврелию, делая последний поворот перед приземлением. Он сделал поворот и полетел прямо к вершине, надеясь пролететь над кирпичной башенкой, развернуться и зацепиться за вершину.

     — Зерно, поверни! Поверни назад! — Аврелий кричал орлу, но тот его не слышал. Аврелий попытался схватить Клавдия за подол платья, но он всё время вырывался и ветер мешал ему как следует уцепиться за ткань, чтобы сбросить жреца в пропасть. В тот момент, когда Зерно оказался ровно над жрецом, тот занёс руку и со всей силы всадил иглу в ему брюхо. Орёл крикнул, из последних сил повернулся в полёте и рухнул на вершину пирамиды, врезавшись в башенку. Аврелий едва успел отскочить и, не рассчитав прыжок, оступился и проскользил по краю обрыва. Зацепившись руками за край вершины он повис над пролётом, безуспешно пытаясь зацепиться ногами хоть за какой-нибудь, самый маленький выступ в стене. Жрец не удержался и, хохоча, полетел в пропасть.

     — Слишком поздно!

     Он кричал это без конца, неистово и весело, постепенно затихая. Пальцы Аврелия уже были готовы разжаться, как вдруг он почувствовал, как его нога упёрлась во что-то мягкое и неустойчивое. Судорожно подтянувшись и помогая одной ногой, он, дрожа, выкарабкался обратно наверх. Едва забравшись, он перегнулся через выступ и посмотрел вниз. Жреца не было видно. Снизу на лестнице ему улыбался Греций.

     — Всё в порядке?

     — Да! Да, всё.. Спасибо!

     Греций подмигнул ему и отвернулся, уговаривая рабочих поблизости не кричать и не суетиться. Аврелий ещё секунду поглядел на него, а затем подполз к упавшему орлу.

     — Я ведь говорил повернуть!

     — Мы не виделись десять лет, иголка — это пустяки. Я рад, что ты добрался сюда.

     — Ты ведь теперь едва ли вниз долетишь, не то, что унесёшь меня наверх!

     — Нам стоит попробовать. Ты ведь знаешь, что мы сделаем, если у нас не получится?

     Аврелий смотрел на орла. Тот тяжело дышал. Он был в несколько раз больше Аврелия, и крохотная полоска крови на нескольких перьях не внушала особой опасности.

     — Ты думаешь, у нас всё ещё может получиться?

     — Мы всё ещё можем попробовать. Ты ведь не просто так шёл сюда всё это время?

     Снизу раздавали возмущённые и испуганные возгласы. Аврелий не вслушивался в них.

     — Ну, значит, полетели?

     — Забирайся.

     Аврелий вскарабкался на спину орла и тот тяжело встал. Лапы Зерна тряслись от тяжести и раны. Он собрался с силами и взмахнул крыльями.

     Едва он слетел с вершины, как они вдвоём рухнули вниз. Аврелий был уверен, что Зерно не справился и сейчас бессильно упадёт вниз, но в один момент крылья снова заработали и они медленно, превозмогая, полетели вдоль ступеней лестницы. Рабочие недоуменно смотрели на Аврелия, не понимая, что происходит.

     — Нам идти вниз?

     — Что стало со жрецом?

     — Ты.. летишь?

     — Он отправляется к богам!

     Аврелий старался не смотреть в глаза рабочим и, отвернувшись, махал им. Краем глаза он увидел Греция, который сложил ладони рупором и прокричал:

     — Расскажешь мне, что там, когда вернёшься!

     Они поднимались всё выше и выше, и рабочие уже скрылись под размашистыми крыльями орла, а они всё летели. Сама верхушка пирамиды уже казалась крохотной, а неба, точнее, места, где оно заканчивается, было не видно. Аврелию стало трудно дышать настолько, что он стал задыхаться. Орёл прокричал ему:

     — Почти прилетели! Знаешь, Аврелий, мне кажется.. Мне как-то очень тепло внутри..

     В воздухе под ними мелькали капельки крови.

     — Ещё немного! Осталось чуть-чуть! Давай же..

     Орёл изо всех сил работал крыльями, и Аврелий вытянул шею, стараясь заглянуть за край неба как можно раньше. В какой-то момент, Аврелий этого даже не заметил, светло-голубое полотно сменилось сначала темнотой, а потом и звёздами. Дышать стало намного легче. Они словно застыли на одном месте и в то же время поднимались всё выше и выше.

     — Ну где же.. Где же Пантеон?

     — Мы уже достаточно высоко, смотри внимательнее.. Аврелий, я, кажется, больше не могу..

     Орёл сделал последний взмах крыла и застыл, по инерции всё ещё летя вверх. Аврелий выгнулся, что было сил и занёс голову так высоко, как только мог. В последний момент перед тем, как начать падать, он краем глаза увидел угол светло-розового прямоугольника, выглядывающий из-за чёрного пространства, похожий на мираж. Нельзя было разглядеть, что это было такое, но Аврелию на один только миг показались сады в цветах, замурованные бойницы, фонтаны — и всё это умещалось на маленьком уголке строения, похожего на угловую башню огромной, нечеловеческой крепости. Он затаил дыхание, стараясь запомнить каждую мелочь, но едва он осознал происходящее, как они с орлом полетели вниз.

     Они падали, рассыпаясь перьями, преходящими мыслями, песочной метелью, кровью, вырванными из петель дверьми, пригоршнями таблеток, соломой, и падали так до самого основания пирамиды. Орёл падал спиной вниз, окутав крыльями ничего не понимающего Аврелия. Пролёты лестниц с бешеной скоростью пролетали мимо них, всё расширяясь и приближаясь, пока наконец Аврелий не почувствовал обволакивающий и мягкий удар.

     Он очнулся посреди пустыни, стоя на коленях посреди небольшой ямки. Было прохладно, и Аврелий зябко поёжился. Холод был очень странным чувством — обычно в пустыне было холодно только ночью, но сейчас стоял полдень. Небо заволокло тучами. Аврелий глядел на горизонт, ожидая путника, который всегда рано или поздно там появлялся. Но минута шла за минутой, и горизонт был чист. Солнца не было видно — всю пустыню заливал прохладный приглушённый белый свет. Аврелий посмотрел наверх. Он просидел так, на коленях и с запрокинутой головой, неизвестно, сколько времени — может, несколько минут, а может, вечность.

     «Что произошло?»

     «Ты не достиг цели. Придётся начать всё сначала.»

     Он заметил в воздухе белые хлопья, медленно кружащие по невидимым спиралям. Хлопья были похожи на пух. Аврелий почувствовал холод от первой пушинки, упавшей на голое плечо. Пушинки падали одна за одной, всё прибывая и покрывая пустыню ровным белым слоем. Несколько хлопьев упали на веки Аврелия, растаяли и скатились вниз по его щекам.

     Аврелий чувствовал себя счастливым.

     Март 2020 года.