Это была одна из самых питербуржских фотографий, которую я когда-либо видел. Действовала она гипнотически: CНЕГ, ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ ДОМА НА УНИВЕРСИТЕТСКОЙ НАБЕРЕЖНОЙ НЕВЫ, ДЕВУШКА С СИМПАТИЧНЫМ ЧУДОВИЩЕМ НА ПОВОДКЕ...

Обычно нарушающий границы реальности должен ощущать как растут его внутреннее спокойствие и концентрация внимания. Вот и сейчас эксперимент детектива Айзика Лайхтмана, специализирующегося в "розыске бессознательного", начинался с фотореалистической картинки, погружающей в трансцендентальное состояние, в котором повышается восприимчивость к влиянию бессознательного. Он просит меня:
  - Вглядывайтесь и вслушивайтесь.

Я стараюсь, но по-прежнему cпособен расслышить все звуки со стороны, в том числе как детектив управляет своим мультипсихометром, приковывающим и зрительное внимание движениями мелких и крупных деталей изображения. Одновременно я спрашиваю себя: "Почему именно ДЕВУШКИ С ХТОНИЧЕСКОЙ ХИМЕРОЙ поможет мне - "вечному" холостяку, привязывающемуся к "мамочкам", питающих собственной любовью, разобраться в собственных психологических проблемах? КАК ВДРУГ!..

На меня опускается странное спокойствие, когда я осознаю: вот вскоре мое сознание перестанет мне подчиняться. Появляется ощущение будто я наблюдаю за собой со стороны, и звук, похожий на то, как кошка мнёт одеяло лапками...

Это край чьей-то меховой одежды касается моей, немеющей от холода руки. Слышен смех...

Это Мария Давидовна Гренадёр, держащая на поводке чудовище, напоминающее химеру, смеётся и просит меня вернуться в мастерскую - продолжить работу:
   - Голубчик, пора нам вернуться к надгробной плите.
Эпитафию на надгробие в виде скульптуры женщины и горельефа солдата, погибшего на Первой мировой войне во Франции: "Ждите сто лет одиночества" - натурщица Мария Давидовна просила меня сочинить для мужа своего Эле-Лейб Гренадёра из Турова. Ещё несколько сот метров мы обсуждаем монтаж её надгробного памятника себе (ещё живущей) на купленном месте на том же кладбище:
   - Совершенно нормальное явление, - уверяю её, - если без указания даты смерти.
 А познакомил нас Айзик Лайхтман - питербуржский детектив, сбивающий деньги на посредничестве между родственниками убитых и ритуальным агентством.
  - Можно? - спрашивает Мария Давидовна, как только мы оказываемся за порогом моей художественной мастерской - В Париже нам рекомендовалось перед работой принимать душ.
Я киваю головой на ванную комнату:
  - Разумеется, Мария Давидовна. Но там нет двери.
Пока я занимаюсь переносом точек с макета на скульптуру, Мария Давидовна без лишней одежды остаётся в ванной комнате...
  - Голубчик, я готова!
Я отвлекаюсь от работы... Обнаженное тело старухи полно глубочайшего смысла.
  - Когда же умер ваш муж, Мария Давидовна? - интересуясь я.
  - Сто лет назад, голубчик, - в тыща девятьсот одиннадцатом.
  - Странное имя, Мария Давидовна!
  - Так ведь Эле-Лейб Гренадёр носил двойное имя. - поясняет она и начинает рассказывать "бесконечную" семейную историю...
Для натурщиц Мария Давидовна говорит много. Как правило все мысли их только о том как бы дотерпеть до перерыва и не грохнутся с подиума в обморок. Вот и сейчас Мария Давидовна спрашивает:
  - Можно сходить в туалет?
Я смотрю на часы...
  - Простите, Мария Давидовна. Я был должен предложить сам.
  - На Западе принято делать пяти минутные перерывы после каждых двадцати. - сообщает она и исчезает в ванной комнате.
  - Странная фамилия, - громко кричу вслед. - Не встречал подобную даже среди творческих псевдонимов натурщиц.
Мария Давидовна хорошо для своего возраста слышит и отвечает:
  - Идею подрабатывать натурщицей подкинул мой друг - боксер.
  - А фамилия вашего друга как?
  - Миша Штильман, - говорит вернувшаяся на подиум Мария Давидовна. - На идиш "штильман" означает "тихий". Миша был чемпионом Калифорнии в среднем весе.
  - Вы не устали, Мария Давидовна?
Она качает головой "Нет" и продолжает:
  - Я за свои годы стала привычной. Первые деньги начала зарабатывать с танцевальными импровизациями. Тогда моей партнершей была знаменитая парижанка Мистангетт. Ах, голубчик, вам не понять!.. Две девушки, рестораны, танцы, любовь...
  - Мария Давидовна?! Я очень люблю женщин.
Моя собеседница наигранно вздрагивает:
  - Ах!
Но тут же улыбка в ответ. В её возрасте уже ничего "смертельно опасного" исходить от мужчин не может. И она снова возвращается к рассказу:
  - После войны первые годы после смерти мужа я занималась танцевальной антрепризой. Выступала - по кабаре, снималась в немых фильмах. Сразу после этого - эмиграции. Две. Сначала из Франции в Америку, после второй войны - обратно в Россию. Но сначала было потрясающее Сан-Франциско! Цирк, гастроли... Попутчики между городами исчезали как покойники утром на кладбище.
Я хохочу понимающе, но замечаю как Мария Давидовна сдвинула ногу.
  - Мария Давидовна, у вас красивые коленки!
  - Так вот однажды на гастролях, - продолжает Мария Давидовна, догадавшись о тактичном намеке исправить положение ног, - мы познакомились. Я решила выехать ранним утром. От Сан Франциско до Гилроя около восьмидясяти миль. Думала: может быть удастся поймать попутчика? Может быть сразу? Может быть в Сан-Хосе?.. И, действительно, поймала!
  - Миша Штильман, Мария Давидовна?
  - Он! Он! В Гилрое мы переспали в мотеле, а утром зашли в студию, где Миша подрабатывал натурщиком. Он затащил меня в класс, чтобы познакомить с преподавателями, которых было двое - братья Зарецкие. Я помню: на возвышении сидел парень в свитере и смотрел книгу с картинками. При этом на эскизах будущих художников он почему-то был абсолютно обнаженный. Я удивилась...
  - Каждый домысливает сам! - обьяснил профессор Ошер Зарецкий.
  А ещё оказалось - чем чаще натурщики меняются у преподавателей, тем лучше для студентов.
  - Постоянство плохо тем, что все привыкают к одной и той же фактуре, - пояснил мне его брат Рейзл Зарецкий, после того как Миша запил и оказался надолго в тюрьме. Я тогда ещё долго плакала, пока не купила себе туфли на высоком-высоком каблуке. В них я очень нравилась братьям Зарецким. Хотя и были они старыми и давали трещины...
  - Трещины?
Мария Давидовна пояснила:
  - Ночью, когда мы спали вместе я трогала члены Ошера и Рейзла Зарецких руками и на них появлялись трещины.
  - О, как?!
  - В них как будто проникало время. На нём тоже образовывались трещины и каждая трещина просила воды. Можно я схожу в туалет?
  - Пожалуста, Мария Давидовна.
Женщине писать необходимо не меньше пять в сутки. Женщина в её возрасте просто вынуждена выполнять эти "лишние" движения в два-три раза больше.
  - А вы не расслабляйтесь! - наставляет меня Мария Давидовна. - Художнику надо всегда быть в тонусе беременной женщины.
И уходит.
Уходит, оставив меня наблюдающим за собой через несуществующую дверь. Я наблюдал, затаив дыхание... В основном за своими мыслями - за неявным стремлением снова очутиться в материнском лоне. Наверное - чтобы снова стать ребенком.
Впрочем, сложно отделить феминуринацию женщины от эротики и психоанализа. Действительно, глядя на писающих старух, можно увидеть интимные части тела и даже половые органы.
  - Подойдите поближе. - просит Мария Давидовна, когда выходит из ванной комнаты, - И наклонитесь ко мне.
Наклоняюсь...
  - Вот так.
Я почувствовал прикосновение холодных сухих губ.
  - Мне нужно уйти. - прозвучало как прикосновение кусочком льда. - Ждите.
Одевается и уходит из мастерской...

А вот далее я уже ощущаю себя как иную реальность, ещё раз переходящую границу допустимого, и полностью погружаюсь в абсолютно непределённый мир:

Неожиданно пропадает Мария Давидовна. На сутки. На трое...

Как вам обьяснить моё состояние?

Закройте глаза и представьте себе лицо любимого человека - какого цвета у него глаза, каковы на ощупь волосы, как выглядит его фигура сзади... Получилось? Вот и у меня не выходило ни визуализировать, ни аудилизировать. Как лишенный насильно воображения "закрыв глаза, я видел пустоту"...

Она отсутствовала до конца недели и я даже испугался - не смогу выполнить во время заказ. Испытывая неудобство и тревогу я отправился в Дом ветеранов, в котором Мария Давидовна жила.

...Дом был окружен большой территорией и зеленью. Беседки, скамейки, спуски для инвалидных колясок - всё чисто, спокойно и умиротворенно. Милые котята копошились у ног стариков и старух, подкармливаемые нехитрыми угощениями. На втором этаже шел ремонт. Кошмар начинался на третьем. Лежачие инвалиды, запах пота и мочи, перемешанный с запахом щей, котлет и хлорки. Сквозняк не справляющийся с запахом немощи. Комнаты мужчин и женщин чередовались. Стоял какой-то приглушенный гул. Стон? Или вздох?.. Я не могу передать ощущение безысходности и трагизма, пронзавшие меня. И глаза!.. Глаза стариков и старух, к которым никто не приходил.
Здесь мне обьяснили, что Марию Давидовну похоронили три дня назад. И как-то странно посмотрели на меня.

  - Что произошло? - спросил я появившегося на следующий день в моей студии Айзика Лайхтман - этот ушлый питербуржский детектив появился задать несколько полицейских вопросов в связи с насильственной смертью нашей общей знакомой.
  - Она была убита каким-то мужчиной, когда возвращалась домой в ночное время.
  - Изнасилована? - уточнил я, не до конца понимая уместность своего вопроса.
  - Нет, - без удивления ответил Айзик. - Вскрытие показало, что Мария Давидовна Гренадёр при жизни оставалась девственницей.
  - Девственицей? Ты что-то путаешь?! - удивился я, не доверяя ни ему, ни собственному слуху. - Ей было больше ста лет. Она была замужем ещё до Первой мировой войны!
  - Ну и что? - переспросил Айзик. - Я же сказал: "Вскрытие - показало".

Увидев моё оцепенение, детектив пожал плечами и вышел из студии.

А я почувствовал страх, накатывающийся девятой волной эмоций...

Страх неожиданно остановился, но масса признаков его, которые он же и привел в движение, не остановилась. Вместо этого они обьединились, а затем неожиданно оставили меня позади, несясь вперед с ускорением и принимая форму Девятого вала или скорее - крепости, профилем напоминающей вершину горы Демерджи в Долине привидений недалеко от Алушты, где я жил с мамой в детстве.

Я мысленно последовал за ней, и когда нагнал эту одиночную волну, она по-прежнему неслась вперед, сохраняя свой первоначальный профиль. Её высота постепенно уменьшалась до тех пор, пока я вновь не обнаружил себя в психоаналитическом диагностическом комплексе перед фотореалистической картинкой, пытаюшимся удержать взглядом последний кадр с гипнотической анимированной воронкой, уходящей в бесконечность...

Это была одна из самых питербуржских фотографий, которую я когда-либо видел: CНЕГ, ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ ДОМА НА УНИВЕРСИТЕТСКОЙ НАБЕРЕЖНОЙ НЕВЫ, ДЕВУШКА С СИМПАТИЧНЫМ ЧУДОВИЩЕМ НА ПОВОДКЕ...

Только очнувшись от нарушения границ реальности окончательно, я стал догадываться, что мир, должно быть, устроен вполне справедливо, если смотреть на него целиком и крайне несправедливо, если брать в рассмотрение небольшой его фрагмент. Но именно его-то, как и того исчезнувшего из параллельной действительности сфинкса, загадывавшего "вечному" холостяку загадку Эдипа, как оказалось, и не хватало.