![[]](/img/s/samojlowich_a_m/xmas/xmas3.jpg)
|
|||||
|
Если один из нас умрёт...
| "Eсли один из нас умрет, то я поеду в Париж" - заметил однажды Фрейд. И умер, мучительно страдая от рака ротовой полости в Хэмпстеде, близ Лондона. Что это было?.. "Ошибка, совершенная здесь, изображающая собой ошибку, сделанную где-либо в другом месте"?.. "Первая, но не последняя смерть"?.. В моём, не менее психоаналитичном интерьере жизни до сих пор никто не умирал, а я... Я - каждый раз, когда что-то умирало во мне, отправлялся в Париж. В город любви, город влюбленных. Мое "Я" бежало регулярно туда, где тот же старик Фрейд увлечённо занимался истериками и нейропатиями. Никто и ничто не могло справиться со мной - я ехал в Париж! Отъезды совершались регулярно по мере необходимости перенормирования отношений с самим собой, возникших задолго до того, как я стал взрослым. Главный парадокс моего детства, в котором родители - дипломаты, нанимавшие нянь на период командировок, заставляли мой детский мозг усваивать идею о том, что для удовлетворения потребностей нужно больше, чем одна женщина. Он - усвоил. Вот и в последнее Рождество я уехал в Париж. И, в отеле, в котором остановился, то ли по легкой тени смущения, пробежавшей по лицу женщины из соседнего номера, то ли по неуклюжим попыткам её спутника осведомиться "Как у меня дела?", то ли просто считав информацию, "висевшую" в воздухе, я понял: мои соседи встречаются тайно, а она - замужем. Нежная и беременная француженка, а он, наверное из числа тех, у кого карма - встречаться только с чужими и нежными. Мария (так звали соседку) олицетворяла не только контраргумент парадоксов моего детства - таких не нужно более, чем одна, но и прелесть недосказанности. Это была та красота, которую нельзя измерить приборами, она - не имеет значения, сравнима только с собой и ее можно только вычислить аналитически. Для того, чтобы найти решение, мне необходимо было оказаться в состоянии душевного покоя. Придерживаясь мнения, что отношения и тем более секс - это когда люди из прошлой жизни встречаются снова в этой жизни - что-то у них не доделано, что-то не досказано, я проверял себя три дня. Для полного равновесия потребовалось не просто забыть прошлое и настоящее, приведшее в Париж, но и осознание трех вещей: никакая женщина не вечна, никакие отношения не закончены и ничто не совершенно. Судя по тишине за стеной комнаты соседей, Мария явно придавала "тайным отношениям" некую глубину. Пытаясь уловить хоть какое-нибудь свидетельство "разврата", я оказался в ситуации "как если бы наблюдатель мог войти внутрь открывающегося пространства", и в результате - возникал новый параллельный мир. В нём тайная любовница могла парадоксально делать всё!. "Она же тайная... " - объяснил мой мозг. На четвёртый день, не поспевая за ускорением воображения, я осознал, что наработал слишком много новых причинно-следственных связей, чтобы оставаться сидеть на "скамейке запасных". Поэтому, с раннего утра до завтрака меня навязчиво преследовали ожидания - податливые и текучие, как вода, за которую невозможно зацепиться, ибо у воды нет волос, за которые можно держаться. -- Вы вернулись в Париж или впервые? - наконец-то дождался я проявления решительности и "поймал" соседку, спустившуюся без спутника в буфет. -- А вы?.. -- Я возвращаюсь сюда каждый раз, но не могу понять то ли это игры и упражнения по развитию дополнительных пространственных представлений, то ли... - я развёл руками, так как не мог объснить словами ощущения дереализации и деперсонализации. - Здесь все на тебя смотрят, ты нужен всем и все готовы тебя любить. Можно целый день ходить по улице в огромной дурацкой шляпе "Людовика XIII", свалянной из меха бобра и обвитой длинным пером, которую нужно только выкинуть, но люди здесь говорят: "Смотрите, кто идет в огромной шляпе?!". А в других местах слово "шляпа", наверно, значит, не то же самое. И это страшно! Сообщая сведения о себе, я предполагал, что соблюдаемые правила знакомства на короткой дистанции должны быть искренними и доверительными как признание в онанизме, и Мария отнеслась к услышанному адекватно. Она сказала: -- Обычно, любовные отношения - это боль, и если её выкинуть - будет уже не больно. И вот это, на самом деле, окажется страшно. "В самом деле! - испугался я и почувствовал дополнительный момент страха перед учащающимся до бесконечности пульсом. - Теперь - всё, действительно, уходит без возврата из Рождества, до которого оставался неполный день в Новый год, который я в Париже проведу один...". Но Мария не оставила меня одного и продолжила: -- Вчера утром, после завтрака я дала клятву, что больше не буду есть хлопья. Я отказалась от них. Мне уже двадцать девять лет, и я не могу остаток жизни сидеть в отеле... И есть хлопья! -- А что же вы едите сейчас? - поинтересовался я, понимая что от ее ответа зависит "судьба Вселенной".. -- Проклятые хлопья. Мы рассмеялись... -- Я дала клятву не себе. Но его больше нет. "Ах, вот в чём подтекст её шутки! - cообразил я. - Спутника Марии уже больше нет. И... Что теперь я мог добавить к этому?" ...Конечно же я "снял свою огромную шляпу" и предложил ей немедленно покинуть этот чертов отель, чёртов Париж, чёртову Европу. Я попросил Марию отправиться со мной на Рождество, до которого оставался всего один день, в Монреаль. -- Монреаль? - удивилась она. -- Это самая последняя точка на глобусе. - пояснил я. - Если вы не знаете точно куда вам надо, вам нужно именно туда. -- О, нет! - застонала Мария. - Я слишком беременна для тематических путешествий. Но, скажите... Почему -Монреаль? Почему, не Нью Йорк, Ванкувер или Сан-Франциско? -- Видите ли, Мария... На самом деле, было много причин, по которым не следует жить в любом другом городе, но главная из них заключалась в том, что Монреаль - это единственный способ выяснить собственные намерения. Ты должен знать, как долго сможешь не скрывать свои мысли, отсутствие доходов, письма любовниц и пакетики с марихуаной. А уехать из Монреаля - всё равно, что уничтожить улики. Всего этого я не сказал, но подумал. Одна из вещей, которые все должны решать - это как сделать женщин простыми, чтобы их было легко использовать при любой степени сложности отношений. С учётом этой мысли, я ответил: -- Ни для кого на свете Монреаль не означает так много, как для Солдата Любви Ремарка. В те минуты, когда он возвращается с фронта, когда страх смерти заставляет его глубоко зарываться в вагины монреальских шлюх всем лицом и всем телом, он - его единственный друг, его брат, его мать, он сам. На Западном фронте без перемен! Этот вечер оказался, пожалуй, самым рождественским из всех рождественских в моей жизни. В подарок мне дали послушать тишину, которую не так-то просто слушать. А кто любит в тихий спокойный вечер устроить бурный и громкий секс с беременной женщиной? Он был тихий и спокойный, с железными нервами. А потом... Когда Мария почувствовала наступление схваток, я побежал искать ночного портье, а когда возвратился с ним в номер, отеля то роды уже произошли. Через несколько минут меня поздравляли уже все, кто только мог ходить, говорить или пожимать руки: парамедики, пьяницы, соседи и соседки, не спавшие в Рождественскую ночь. Люди появлялись и исчезали с частотой произнесённых тостов и преподносили много подарков - большие шары, бутылки водки, рождественские кексы, немцы - Weihnachtsmann или Christkinder, подвыпившие англичане - махали ветвями остролиста, символизирующего достаток, и омелы, означающей плодородие, под которыми мы с Марией должны были по обычаю целоваться. ...Я не сопротивлялся, не жаловался и не объяснял никому ничего - cо мной оставалось только то, что не имело значения. Так, в конечном счете, и выглядели мои отношения с миром - адюльтер, подкрашенный одиночеством, и переделанная на новый лад фраза старика Фрейда, которую я в Рождественскую ночь шептал на ухо возлюбленной: "Если один из нас умрет, то я вернусь... в Монреаль".
| ||||