Со Славкой Мартемьяновым Иван учился на одном курсе института. Это был рослый и худощавый парень с густыми, зачесанными назад волосами, низким голосом. Он любил все внешние атрибуты мужественности: курил "Беломорканал", носил кожаный пиджак, в кармане которого всегда лежал короткий, но тяжелый нож с выкидывающимся лезвием, занимался дзюдо. Иван не любил работать с ним в одной паре: обязательно разозлится и с бешеными глазами начнет работать в полную силу, Иван всегда проигрывал ему на тренировках, однако на соревнованиях побеждал. Он тоже мог быть яростным, но короткое время. Славка был таким почти все время. На курсе его боялись. Он подавлял своей грубостью. Любимым его развлечением было подойти к знакомому парню, хлопнуть по плечу и спросить сквозь зубы: "Как жизнь, чувак?" "Чувак" заискивающе улыбался и, пробормотав нечто необязательное, отходил в сторону. Славке нравилось, что его боялись, хотя грани он никогда не переходил, на беззащитных руку не поднимал. Но то, что сейчас он был лидером у "красных", изумляло. Он всегда питал отвращение к политике. Любил спорт, любил выпить, любил девочек (хотя сам у них особым успехом не пользовался). Впрочем, и сам Иван был весьма аполитичным человеком, и если его судьба затянула в нынешнюю непонятную историю, то почему бы и Мартемьянову не стать лидером "красных"? Но что собой представляют "красные"? Никаких объяснений Жуков дать не пожелал. И в этом была своя прелесть, своя интрига.
Ивану все время казалось, что он где-то видел их нового сопровождающего Федора. Тяжеловесный, сутулый, круглолицый мужчина с оловянными глазами явно на кого-то походил. К тому же был молчалив и едва ли сказал при встрече несколько слов. И тут до Ивана дошло, что Федор -- вылитый вождь немецких коммунистов Эрнст Тельман! Тот же упрямый лоб, короткая бычья шея и несгибаемое упрямство во всем облике. -- Вы коммунист? -- спросил Иван. -- Сочувствующий, -- прорычал в ответ Федор. Все дальнейшие вопросы он игнорировал. И Вася не лез со своими комментариями. Сочувствующий коммунистам Федор привез Ивана в сверкающий огнями ночной город. Он вел машину на такой большой скорости, что все сливалось за стеклом. Нельзя было разобрать, работает ли так ярко городское освещение, или реклама превращает ночь в день, или витрины магазинов сливаются в одну светящуюся стену. Проснувшееся в Иване любопытство к окружавшему его миру заставило его пойти на хитрый маневр. -- Я хочу на свежий воздух, -- попросил он. -- У меня кружится голова. Федор подумал секунду-другую и, приняв решение, резко нажал на тормоза. Иван стукнулся лбом о стекло, но оно оказалось как бы бархатным и мягко обволокло лицо Ивана. -- Иди прямо, не сворачивая, -- дал указание Федор. -- А я медленно поеду рядом. Иван, а за ним и Вася выбрались из машины. Город казался совершенно пустынным. Ни одного человека! Широкие улицы действительно странно освещались. Холодный, синеватый свет исходил снизу. Иван представить себе не мог, как можно устроить подобное освещение. Не мог же свет проникать сквозь асфальт? Горели синим "огнем" витрины магазинов. За чистыми стеклами виднелись горы продуктов. Сыры и колбасы, копченое мясо и свинина, овощи и фрукты (особенно поражала своими размерами ярко-оранжевая морковь) -- все это лежало, можно сказать, на улице. Двери магазинов раскрыты настежь. Точно так же раскрыты двери аптеки. А на огромной стоянке выстроились сотни великолепных машин с приоткрытыми дверцами. Иван, повинуясь инстинкту, заглянул в один из магазинов и увидел на вешалках самые разнообразные мужские и женские костюмы. Из чисто хулиганского побуждения он взял в руки кожаный пиджак, натянул на себя -- пришлось впору. Он ожидал, что вот сейчас явятся владельцы или охранники или просто кто-то подойдет и объяснит, почему город пуст, а товаров навалом. Но та же абсолютная, убивающая, уничтожающая тишина стояла и в магазине. -- Странно, -- сказал Вася, -- магазины давно упразднены. Мы все получаем по месту жительства или по месту работы. И Иван все получал по месту жительства в алкогольном округе. Он уже забыл слово "покупать". Его заменило другое -- "заказывать". При виде "экскурсантов" лицо Федора исказила полуусмешка-полугримаса. -- Здесь, -- кивнул он головой на асфальт, -- расположена штаб-квартира "красных", и сами они проживают. Для них отстроили дома и улицы, но они предпочли находиться под землей. "Странное решение", -- подумал Иван, но вопросов задавать не стал. Этот сопровождавший их чугунный мужик говорил только то, что считал нужным, и раз уж он принялся что-то объяснять, то лучше всего не перебивать. -- А рядом квартал для фашистов, -- продолжал Федор. -- Но и они живут под землей. Как еще они могут выразить свой протест против господствующего режима? -- Ага, говорят они, -- Федор комично развел руки в стороны, -- вы хотите приручить нас, вы построили для нас роскошные квартиры, бани и стадионы, а мы все равно не выйдем из-под земли. -- И услышан их протест? -- поинтересовался осторожно Иван. -- Кому они нужны? Про них все забыли. Это только им самим кажется, что они протестуют. -- Но, кажется, вы сказали, что сочувствуете им, -- напомнил Иван. -- Ребята они неплохие, -- согласился Федор. -- Когда с кем-нибудь десятки лет возишься, поневоле станешь сочувствовать. Вот там, видите, голова? Это "красный" за добычей вышел. Действительно, в стороне от шоссе, у самых дверей магазина с едой, оказался сдвинут в сторону люк. Показалась голова в противогазе, затем на поверхность ловко выбрались несколько человек. Они сняли противогазы и, волоча за собой огромные сумки, направились в продуктовый магазин. -- За провизией пришли, -- заметил Вася. -- Только противогазы зачем? -- Там метров сто нужно по шахте спускаться вниз, -- стал объяснять Федор, -- и в этой шахте постоянно газ. Для жизни не опасный. От него сон нападает. -- Что за ерунда! -- удивился Иван. -- Зачем же газами людей травить, если для них выстроен роскошный город? -- Да они сами его пускают, не хотят, чтобы к ним посторонние проникали. Им так спокойнее. От столетних привычек трудно отвыкать. Подождали, пока "красные" набьют сумки продуктами, и не спеша направились к ним. -- А, Федор! -- встретили их насмешливым возгласом. -- Здравствуй, друг, давно не виделись. "Красные" не выражали никаких агрессивных намерений. Федору, Ивану и Васе дали по противогазу, и они стали спускаться по крутой лестнице. Вскоре желтоватые фонари стали меркнуть. Газ висел плотными слоями. Пот струился по лицу Ивана, и он про себя клял этих упрямых ослов. Нашли чем отгородиться от посторонних. Но после пяти-семи минут почти вертикального спуска они вышли на широкую площадку, сорвали противогазы и сели в весьма комфортный лифт. Он бесшумно помчался вниз. Ивана чуть подташнивало. Он вспомнил подземелья армии Каштанова, и сердце его наполнилось тоской. Почему эти люди обрекли себя на добровольное заточение в подземелье, если в их распоряжение властями отдан роскошный район города? Или, может быть, шутят? Его-то с какой-то целью водят за нос? Ну какой из Славы Мартемьянова коммунист? И вообще, какие коммунисты могут быть в наше время? Мартемьянова он узнал только по глазам. Черные как угли, они сверкали на его желтоватом лице. Голова его была чиста от волос. Высокий лоб, тяжелый подбородок и, главное, властный, пронзающий взгляд. А что, настоящий вождь. -- Здравствуй, Слава, -- прошептал, прослезившись, Иван и обнял друга. Но даже в эти трогательные минуты Мартемьянов не изменил выражения волевого лица. -- Ну-ну! -- Он похлопал по спине Ивана. -- Без сантиментов. Дошел ты, Ваня, до края. Плакать начал, а плакать нам нельзя. Мартемьянов закурил крепкую папиросу и кивнул на старенький диванчик: -- Садись. Сам он вышел. Иван осмотрелся. Васю и Федора сюда не пустили под предлогом, что вождь не желает их видеть. А без Васи Иван чувствовал себя уже неуютно. Впрочем, в этом подземелье вообще было неуютно. Везде эти бесчисленные "коммуналки", как про себя назвал Иван помещения, которые разделялись коридором на два крыла. Двери всех комнат были раскрытыми, и "красные" сновали из одной комнаты в другую, о чем-то дискутируя друг с другом. Равномерный шум, похожий на жужжание, стоял в ушах Ивана. Комната очень скромно обставлена. Кроме старого, продавленного дивана, на котором сидел Иван, здесь находились еще стол, старинная пишущая машинка, стул и небольшой шкаф с книгами. Стены обиты простыми сосновыми досками. От них шел запах хвои. Над столом портрет Ленина. Вячеслав скоро появился и смущенно сообщил: -- У нас тут раскол произошел. Теперь на две фракции разделились. И мои оппоненты стали проявлять нездоровый интерес ко всему, что связано с моей личностью. Отдал распоряжение, чтобы твой приход остался в тайне, а то раззвонят по всему подземелью, что я веду двойную игру и ищу выхода на президента. Иван помолчал, не зная, как себя вести, а потом спросил настороженно и ехидно: -- По какому вопросу раскол произошел? Уж не по уставу ли? -- Хуже, брат, -- опустил глаза Вячеслав, и Ивану показалось, что в них запрыгали огоньки веселья. -- Ляпнул я тут на конференции, что по поводу диктатуры пролетариата нужно внести некоторые уточнения, поскольку самого пролетариата уже давно не существует. И началось! И ревизионист я, и уклонист, и неверный ленинец. Клевета, конечно, но обидно. Иван засмеялся. Сначала тихо, но потом все громче. Досмеялся до того, что спазмы смеха стали его душить. Он и рад был остановиться, но не мог. Мартемьянов курил очередную папиросу и сохранял полное спокойстќвие. Словно Ивана и нет в комнате. Когда тот, икая, все же успокоился, Вячеслав сказал: -- Ну вот и славненько, вроде что-то начал соображать. Лика! -- крикнул он во весь голос так, что Иван вздрогнул. -- Чаю нам! Вошла необыкновенной красоты молоденькая девушка в красной блузке с глубоким декольте, в черной в обтяжку юбке и узорных, тонких колготках на сильных, стройных ногах. -- С такими товарищами по борьбе жить можно, -- прокомментировал Иван. -- Товарищ Мартемьянов со мной и живет, -- отозвалась немедленно девушка и, улыбнувшись мужчинам, медленно вышла, покачивая тугими бедрами. -- Ну что, Славка, -- заметил Иван, -- полюбили тебя наконец бабы. Перестали убегать. -- Убежали бы, да некуда, -- непонятно, всерьез или в шутку ответил Вячеслав. -- А в молодости я плохо себя знал и был неуверенным в себе. Женщины же это чувствовали. -- Женщины любят лидеров, -- согласился Иван. -- Когда те уже лидеры, а пока мужчина себя не реализовал и силы непонятные в нем уже бушуют, то охотниц ставить на него не так уж и много. -- Слушай, чего ты тут наплел про диктатуру пролетариата... -- не выдержал все-таки Иван. Но Вячеслав приложил палец к губам, ожег Ивана гневным взглядом: -- Пей чай, после поговорим. Чай оказался отличным. Пах травами. В аккуратной корзиночке лежали розовые сушки. Иван пожал плечами. Не хочет говорить Славка, и не надо. Так молча и просидели полчаса, а может быть, и больше. Наконец Мартемьянов поглядел на большие наручные часы (кажется, из золота): -- Все! Сегодня они больше прослушивать не будут. У них железная дисциплина и никаких отклонений. Решили на совете: будут подслушивать до десяти вечера, -- значит, так оно и будет. Проверено. Иван ждал. Мартемьянов пересел к нему на диван, пододвинул пепельницу и снова закурил. -- Не знаю, с чего начать -- с конца или начала, -- промолвил он и почти глумливо ухмыльнулся. -- Эх, Слава, -- вздохнул Иван, -- кто б знал, где начало, а где конец. Иван решил начать рассказывать первым, чтобы было понятно, как он здесь очутился. Это облегчило задачу Мартемьянова. Слушая Ивана, он кивал головой, а потом уточнил: -- За нас принялись несколько позднее, а алкоголики попали в переделку первыми. После чего началась кампания по благоустройству вселенной. Ей-богу, так и называлась. Власти обратились к массам, ибо народа уже не существовало, с призывом помочь матери-природе нести свой груз на нашей голубой планете и в ее космических окрестностях. Города старого типа как источники нездорового образа жизни решено было устраќнить. К этому времени я был без работы -- да все почти сидели без работы -- и катался по России без определенной цели. Подобрали меня прямо на дороге -- и в комиссию по благоустройству вселенной. Сидят люди и сортируют других людей. Этого в список такой-то, а того -- в такой-то. Председатель, весьма мрачный мужик, посмотрел на меня мельком и говорит: "Этого в список 41". Приводят меня в комнату. Там сидит еще более мрачный тип и говорит, не глядя на меня: "Ну, господин коммунист, готовьтесь к переезду". У меня по хребту дрожь. "Вы меня с кем-то спутали, -- говорю, -- сроду коммунистом не был, и их идеалы меня не привлекают". А он мне с гаденьким смешком заявляет: "Вы просто сами не осознали того, что вы коммунист. И вообще, вот вам постановление комиссии. Назад дороги нет". Испугался я. Но возражать бесполезно. Подвалили два лба, взяли под руки и, как тебя, запихнули в поезд. А там народец ошалелый. Все такие же "коммунисты", как и я. Но несколько идейных было. С них-то и началось. Мы все духом упали. Сплошной стон по вагонам стоял, а идейные, напротив, веселые, бодрые. Один из них, старичок в пенсне, на Троцкого похож и глазами колючими, и бородкой, вдруг остановился возле меня, погладил по плечу ласково и поинтересовался, отчего я такой грустный. "Что, -- отвечаю, -- не понимаешь? Посадили в клетку и везут неведомо куда. Вдобавок коммунистом объявили". А он мне: "Милый, так ведь у тебя жизнь только начинается. Ты незрячим был, а теперь прозреешь". И начал лапшу на уши вешать. Вещи простые говорит, но как-то очень убедительно. "Тебя насильно в поезд затащили?" -- спрашивает. "Практически да", -- отвечаю. "Так существует у нас свобода?" "Нет". "А что существует?" "Произвол и насилие над личностью". "Ну вот, -- захихикал коммунист, -- стало быть, и ты ленинец". "Как так?" "Всякий, кто против насилия и произвола, -- объясняет старичок, -- есть настоящий ленинец. Ленин ведь бунтарь был. Личность стихийная. И хоть повторял, что свобода есть осознанная необходимость, вслед за немцем Гегелем, но сам для себя никаких пут не признавал. Никогда не признавал диктата товарищей -- сам им всегда диктовал". "Постойте, -- возражаю, -- это про любого диктатора можно сказать". "Вот и нет, -- смеется старичок. -- Ленин мечтал, что в будущем все станут такими, как он сам. Наполеону и Гитлеру такое в голову прийти не могло. Они были уверены, что таких, как они, больше нет и не будет. А Ленин хотел, чтобы только такие, как он, и жили на земле. Он не мог принять того факта, что люди захотят мыслить не так, как мыслит он". Я возражать начал. Втянулся в спор. Говорю старичку, что с помощью вашей логики можно всех в ленинцы произвести, а он возражает, хихикает и неожиданно заявляет, что в комиссии, нас сортировавшей, сидели психологи высшей квалификации и они безошибочно нашпиговали этот состав людьми с коммунистической психологией. Старичок оказался прав. Повыли мы, погоревали и давай организовываться. Тут же избрали органы самоуправления. Поделились на десятки и сотни. Устроили дискуссионный клуб. И началось! Стало складываться братство. Я всегда был волком-одиночкой. Никогда не думал, что так приятно столкнуться с незнакомым человеком и услышать ласковое: "Здравствуй, товарищ". И с утра до вечера разговоры и споры. Впервые после армии я испытал наслаждение оттого, что стал частью чего-то. Если угодно, частью коллектива. Парень я неглупый, если с остальными сравнивать. Народ все-таки подобрался примитивный. И начали меня старички ленинцы в лидеры проталкивать. Однажды, когда поезд остановился, высыпали мы все на опушку леса. Было раннее утро. Вокруг хвойный лес. Елки и сосны, как резные, неподвижно стоят в дымке тумана. И тут мне мысль в голову пришла: это же спасение! Спасение от той грязи, с которой я раньше жил. Вот она -- чистота природы и душ человеческих! Между тем наши уже трибунку соорудили, выступают. Поднимается и мой старичок. Уже солнышко пригревало, и он соломенную шляпу на самые брови натянул. Одна бородка торчит задиристо. И предложил старичок избрать меня председателем нашего малочисленного ленинского народа. Такое предложение явилось неожиданно, но я всегда любил риск, а тут еще и вкус к власти почувствовал, чувствовал свою силу, побеждая в дискуссиях товарищей. Поднялся на трибуну, сказал краткую речь. Что-то там про диалектику людям втюхивал. Они же, родные, замерли. Слушают меня, как пророка. Из глаз нежность, любовь и благодарность струятся. Закончил я под дружный рев: "Ура товарищу Вячеславу!" В общем, брат Иван, для счастья нужно одно: в нужное время оказаться в нужном месте и среди нужных тебе людей. Привезли нас в Центральный округ, расселили в бараках на окраинах. Ходили мы на демонстрации с красными знаменами к президентскому дворцу. Кого-то нами пугали, значит, мы чувствовали свою нужность. Так продолжалось довольно долго, и это было счастье! Но вот президент сам объявил себя коммунистом и поборником сплошного социального равенстќва. Мы его, естественно, не признаем в таком качестве, и появляется передо мной некий капитан Петров. Брови Мартемьянова поползли к переносице, он крякнул и бессмысленно завертел в руках незажженную папиросу. Воспоминание о беседе с капитаном носило для него явно неприятный характер. После паузы он наконец прикурил и продолжил: -- Капитан предложил сделку. Он честно сказал, что для тех, кто обладает реальной властью, мы больше не нужны и передо мной лично стоит выбор: или я убираю своих людей из города и тогда всем нам будут регулярно вводить препараты, продляющие жизнь, или власть просто забудет о нас и мы вымрем гораздо быстрее, чем вымерли мамонты. Заметь, сюжет шекспировского размаха. Впрочем, вру. Я давно уже понял, что мы не больше чем марионетки. Но это в политике. В жизни же меня окружали обаятельнейшие люди, которые любили меня. И пожертвовать ими? Во имя чего? С другой стороны, если нам продляют существование на земле, то всегда есть шанс, что мы пригодимся. За прошедшие годы я понял, что марксистско-ленинское учение действительно вечное, ибо ко всем случаям жизни приложимо. Ей-богу, лучше даже, чем христианство. Ну как можно было совершить пролетарскую марксистќскую революцию в Китае и на Кубе, где никакого пролетариата и в помине не было? А совершили. Как можно совместить национализм и интернационализм? Совместили. Можешь смеяться, но за этим учением будущее. И главное, с его помощью можно доказать массам все, что угодно. -- Да ты фанатик, -- удивился Иван. -- Не ожидал. -- Фанатиков среди коммунистов-теоретиков быть не может, -- усмехнулся Вячеслав. -- Разве Ленин не понимал, что извращает идеи Маркса? Сталин не понимал, что он никакой не ленинец? Или я не понимаю, что я шарлатан? Понимаю, батенька. Но народу нравится, когда я выступаю не от своего имени, а от имени классиков. И они, между прочим, верят мне на слово, ибо этих классиков не читали. Порывистым движением Вячеслав открыл ящик стола и достал тонкую белую брошюрку. Он ласково погладил ее и протянул Ивану. На обложке значилось: "Развитие идей марксизма-ленинизма в условиях посткапиталистического и постсоциалистического общества". Более мелким шрифтом подзаголовок: "Наша борьба в современных условиях". Иван почувствовал, что на него накатывает приступ благодушного веселья, он почему-то вспомнил Брежнева. Такой миляга был! Душка! -- Я-то думаю, что у вас за шум в комнатах стоит, а это твою брошюру изучают. -- Верно, -- согласно кивнул Вячеслав. -- У каждого два карандаша -- синий и красный, -- ими подчеркивают наиболее ударные места, а потом конспектируют. Какой же ленинизм без конспектов.
* * *
Иван долго не мог уснуть. Включив в очередной раз свет и сев на кровати, Иван оперся рукой о прикроватную тумбочку и нащупал брошюру, подаренную Мартемьяновым. Усмехнувшись, перелистнул одну страницу за другой и наткнулся на текст, поразивший его: "Да, современные производительные силы дают человеку все, что он ни пожелает. Материальные ресурсы так велики, а население страны так мало, что любой каприз выполняется без промедления. Но нормальный человек не желает жить в хрустальном дворце с золотыми унитазами, ибо проживание в подобных хоромах ничего не прибавляет в сущестќвовании, и надо уточнить: в существовании достаточно жалком. Он раб не вещей, он раб людей, установивших небывалую в истории человечества диктатуру. Его сегодня отчуждают не от собственности, его отчуждают от духа. Если он не входит в число избранных, -- а они в свою очередь делятся на касты, -- то он заведомо отлучен от совершенствования духовного. Он выброшен из того информационного потока, который дает возможность реально оценивать события, происходящие в нашем обществе. Он не может на равных с избранными участвовать в процессе познания общества и себя самого, поскольку современная научная мысль также для него недоступна. Он только догадывается, как и кто управляет обществом, и всегда ошибается, так как его сознательно дезинформируют. Да и говорить о человеческом обществе в старом смысле этого слова нельзя. Раньше раб и крепостной были частью общества, потому что оно нуждалось в их труде. Сегодня власть имущие не нуждаются ни в труде большинства, ни в знаниях интеллигенции, ни в творчестве людей искусстќва. Огромные социальные группы, которые составляли веками основу общества, выброшены в резервации, чтобы доживать с комфортом свой век. Произошел самый ужасный в истории человечества переворот. И мы можем только догадываться, как он произошел, кто и когда смоделировал нынешнюю систему отношений. Но зададим вопрос: зачем понадобилось повернуть историю в столь гнусное русло? В чем мы "провинились" перед теоретиками и практиками черного замысла? Чего они хотят? Какие дали видят? Мы понимаем, что открытое восстание против нынешнего режима невозможно. Мы понимаем, что наше пассивное сопротивление, -- а и на него способны немногие -- тоже ничего не даст. Но рано или поздно в борьбе группировок за власть среди избранных перестанут соблюдать джентльќменские правила. И мы можем понадобиться как союзники в этой "внутрипартийной" борьбе. Тогда пробьет наш час, и к этому времени мы должны быть вооружены научно разработанной программой вывода общества из кризиса. Наше кредо прежнее: полное социальное равенство. Общество должќно быть возвращено к естественному эволюционному развитию. Социальное равенство при отсутствии государственных структур и власть, основанная не на силе, а на морали. Власть авторитетов -- это власть высоконравстќвенных людей". Иван не мог спать и не мог дожидаться утра. (То есть того времени, когда по радио объявят, что наступило утро.) Он вскочил и с раскрытой брошюрой бросился искать Мартемьянова. Он заблудился в бесчисленных коридорах, разбудил первого попавшегося мужика, и тот проводил его до кабинета Славы. Тот работал. Он поднял голову от пишущей машинки и, увидев в руках Ивана свою книжку, улыбнулся. -- Что? Проняло? -- Что же дальше? -- Не знаю, брат. Я только прикидываюсь, что знаю. Пишу и говорю с апломбом. Но иначе лидеру нельзя. Если он не уверен в завтрашнем дне, что требовать с остальных? -- А твое политбюро? Твои старички, о которых ты рассказывал? -- Старички исчезли. В одну ночь и все сразу. Видно, не все они мне рассказали. И кто-то не хотел, чтобы они анализировали ход событий. Среди них были аналитики с острым умом. Вот так вот, брат. А я пока господина Петрова устраиваю. Может, потому, что недостаточно умен? Последнее Мартемьянов произнес трагически. А как еще может вождь реагировать на то, что ему для победы элементарно не хватит ума и из-за этого проиграют и те, которые идут за ним? Иван обнял друга.
* * *
Дверь в комнатке Ивана распахнулась настежь и сильно грохнула ручкой о стену. На пороге стояла Алиса, она не казалась пьяной, но ступала неуверенно. Сев на кровать, расхохоталась и провела нежно руками по груди, а потом по бедрам. -- Славная была ночь, -- понял Иван без слов. Она не отвечала и продолжала жмуриться, как кошка от пережитого удовольствия. -- Сколько здесь одиноких мужчин... -- протянула она и выразительно посмотрела на Ивана. -- Ты не хочешь спросить, где я была и как провела ночь? -- Зачем спрашивать? И так все видно. -- И что? -- Ничего. Спать хочу. Алиса помолчала. Потом достала сигарету и закурила. Так она сидела довольно долго. Красивая, чужая и дерзкая. -- Я все наврала, -- наконец сказала она. -- Ночью здесь все спят спокойными снами праведников и борцов за счастье всей вселенной. Пойдем к фашистикам... Мне стало скучно здесь. Тебе ведь все равно туда идти. А со мной безопасно. Со мной не страшно. -- Ты разговариваешь так, словно я ребенок. -- Нет, -- смеялись глаза Алисы, -- ты мужчина, ты герой и победитель!