В туманные деньки начинает чудиться слабый запах чая с бергамотом и лавандовой пудры, и хочется быть не собой, а какой-нибудь бледной худенькой и высокой девчушкой с пепельными волосами.
Жить бы где-нибудь среди зелёных холмов, в долине, налитой, как чашка парным молоком, до краёв густым-густым туманом, в кирпичном домике с черепичной крышей, я да две мои тётушки - пухленькие и смешливые старые девы. И чтобы в двери была маленькая дверца для истинного хозяина дома - толстого рыжего кота.
И плющ чтобы карабкался по стене и затенял бы почти полностью окно моей комнаты - ах, непременно под самой крышей! Мои милейшие тётушки, добрые душеньки, жалели бы и баловали сиротку - ну конечно, я была бы сиротой, моя мама умерла бы от малокровия молодой - я была совсем малышкой тогда, и я запомнила её красивой, как русалка, - бледное лицо и струящиеся чёрные волосы, такая хрупкая и слабая среди груды пухлых подушек.
А папа... А папа был офицером королевского флота и погиб в чудовищный шторм у берегов какой-то пряной-жаркой-далёкой колонии, или нет - не погиб, а просто потерял сознание, когда рванули пороховые бочки в трюме, и пошёл на дно, но русалка, похожая на мою покойную маму, подхватила его бесчувственное тело и унесла в свой подводный замок. Конечно, русалка влюбилась сразу же в моего отца - он такой высокий и статный, с серыми грустными глазами и профилем таким красивым, как у античных героев. Морская дева сделала так, что папа потерял память, взяла его своим мужем и стала жить с ним в своих сказочно богатых чертогах.
Мне, бедному дитяти, можно было бы всё. Просыпаться и прямо так, в пижаме и папильотках, не умываясь даже, зевая и протирая сонные глаза, плестись пить чай с тостами в компании тётушек. Утаскивать тарелку с пирожными к себе в спальню и рисовать подводные замки цветными карандашами в толстом альбоме, лёжа на полу и поедая сладости.
Мне можно было бы не затягивать талию дурацкими корсетами и не носить мучительно тесные туфли с дюжиной пуговиц и тонкими каблуками. И чулки в тонкую лиловую полоску, и глупые шляпки. Меня одевали бы в детские платья, пошитые специально на мою долговязую тонкокостную фигуру, клетчатые, пепельно-розовые, тёмно-красные и небесно-голубые, с лентами и рюшами по низу подола, с круглыми воротничками и высокой талией, и короткие, не ниже колен.
Мне дарили бы плюшевых зайцев на Рождество, и горький шоколад в жестяных коробках, расписанных золотыми и красными попугаями, и нежно-лиловое лавандовое мыло в коричневой обёртке, и кружевные панталончики, и сандалии, цвета переспелых вишен, с серебряными пряжками и с чудесными круглыми носами, и белые носочки дюжинами.
Мы ходили бы с тётушками на ежегодный рождественский бал в ратушу, и противные старухи поджимали бы губы, глядя, как я сверкаю коленками, кружась в танце с застенчивым рыжим юношей, и я хохотала бы и встряхивала подвитой пепельной чёлкой, и потешалась бы незлобно над моим неловко краснеющим кавалером, а за окном темнело, и туман редел и рассеивался по мере того, как становилось темней, и ровно в полночь с бархатно-чёрного неба начинали бы падать огромные, мягкие и совсем не холодные снежные хлопья.