Мягкое осеннее солнце клонилось к закату, освещая золотистым сиянием причудливые творения Гауди, современные здания, улочки Готического квартала, порт с множеством кораблей и, конечно же, бесчисленных туристов и местных жителей. В многочисленной толпе возле церкви Святого Семейства двое молодых людей что-то очень бурно обсуждали, совершенно не стесняясь тысячи туристов. И, наверняка, большинство из них подумало что-то вроде: "Ох, уж эти испанцы!".
Вот только скажи кто-нибудь эти слова им в лицо, так на них бы обрушился "праведный" гнев молодой... каталонки. Только, в данном случае, к счастью, большинство туристов просто бы не поняло ис... то есть, каталонку, да и она их бы тоже вряд ли поняла. Да и увлечённость, с которой девушка разговаривала с испанцем, автоматически исключала возможность подобного инцидента. Так что туристы продолжали наслаждаться приятными лучами барселонского солнца и недостроенным творением Гауди, а эти двое продолжали увлечённо спорить...
Правда, эти двое "молодых людей" были вовсе и не молодыми, и даже не людьми... и нет, не инопланетянами, уфологи, я вас растрою, к жителям других планет они не относятся, это просто... страны. Не надо пытаться разгадать сей парадокс - бесполезно, постарайтесь принять этот факт, как должное, и не пытаться добраться до сути. Тем более, я думаю, вам будет интересно, о чём же горячо спорят, как вы уже могли понять, Каталония и Испания.
- Мучить и убивать быков ради развлечения - варварство, пережиток прошлого! Неужели ты думал, что я буду терпеть это на своей территории? Если да, то ты глубоко ошибался. Сегодня последняя коррида в Барселоне, и, чёрт возьми, я горжусь тем, что моя страна смогла запретить это отвратительное по своей жестокости действо! Знал бы ты, чего мне стоило это достичь. Но я, рано или поздно, всё равно всегда добиваюсь своего! - Девушка шла подле испанца, размахивая руками, словно пытаясь показать всю значимость этого события.
- Это традиция! Она существует уже много веков! И отказываться ради неё в угоду новомодных течений - глупо, а в нынешнее время просто непозволительная роскошь! Ты хоть понимаешь, чем грозит эта реформа? Это сотни людей без работы. Твои, между прочим. Что ты с ними собираешься делать? Наша экономика сейчас ещё довольно слаба, и ты это знаешь не хуже меня. А как же туристы, которые едут ради корриды? Признай, твоя экономика зависима от туризма и спад приезда отдыхающих не придёт тебе на пользу.
- Ой, и с каких это пор тебя стали интересовать вопросы экономики? - В голосе каталонки слышен явный сарказм и некоторое пренебрежение. - Тебя же это не интересует. Или тебя заботит именно моя, - последнее слово девушка подчёркнуто голосом, - экономика? Уж за неё можешь не волноваться! Я-то лучше тебя в ней разбираюсь. И если я приняла решение отменить корриду, то готова к последствиям такого решения. А если ты думаешь, что туристы едут ко мне ради этого варварского представления, то ты глубоко ошибаешься.
- Монсеррат, - голос мужчины из яркого и насыщенного, немного праздного и очень эмоционального, вдруг стал резковато-холодным и непривычно серьёзным, - этими сказками про защиту бедных, беззащитных быков можешь кормить общественность, а со мной это не пройдёт. Я тебя слишком хорошо знаю тебя, слишком долго жил с тобой бок о бок, чтобы не мочь разобрать, когда ты говоришь искренне, а когда - нагло играешь на публику, пользуясь врождённым актёрским талантом.
- Значит, ты мне не веришь? Значит, по-твоему, мне абсолютно плевать на быков? - В голосе Монсеррат слышались нотки возмущения, а глаза хитро прищурились.
- Я не говорил, что тебе нет дела до быков!
- Нет, говорил!
- Да не говорил я такого!
- Если даже и не говорил, то думал! И мне интересно, что же я такого скрываю, за "этими сказками", - передразнила девушка испанца.
- Ты прекрасно знаешь.
- О, конечно, я знаю, но мне интересно послушать твою точку зрение. Обычно я узнаю много нового о своих побуждениях, так что давай, валяй, я вся во внимание.
- Издеваешься? Да? Тебе только повод дай. А я, между прочим, души в тебе не чаю! И ты даже не представляешь, как мне больно от всех твоих попыток добиться независимости. Думаешь, я не понял, что отказ от корриды, для тебя лично, это, прежде всего, отказ от испанской, моей традиции? Будто бы со мной тебе живётся плохо. Для тебя отказ от всего испанского стало в последние годы своеобразной манией. Монсе, почему? Откуда у тебя такое желание насолить мне? Что я тебе такого сделал?
- Почему? И ты ещё спрашиваешь почему! Разве не ты притеснял каталонцев? Разве не ты пытался разрушить самосознание моего народа? Тебя что-то никогда не интересовало, как больно и противно было мне, когда Каталония была просто твоей провинцией, не имеющая никаких прав, когда разрушалась моя культура! Но я не хочу воевать с тобой, - девушка резко встала напротив него, обхватила ладонями предплечья и потянулась к его уху, чтобы он мог расслышать её шёпот в толпе приезжих и местных жителей, - слишком устала, прошли те времена, когда я пыталась добиться свободы всеми способами, не хочу, чтобы кровь моего народа проливалась ради независимости. Её можно добиться без войн, без революций. Пусть это заведомо дольше, но так правильнее, человечнее. Я не хочу видеть, как ты страдаешь. Мне твои страдания не приносят ни капли удовлетворения. Если тебе кажется, что ради независимости, я по головам пройду, то ты неправ. Ты мне дорог, Антонио, но я хочу независимости, и с этим уже ничего не поделаешь.
Они вполне могли стоять так посреди улицы, не обращая внимания на недоброжелательные взгляды, а иногда, и слова прохожих, но тут к ним подошли двое мужчин в дорогих костюмах, которые сказали Каррьедо, что у него скоро самолёт в Мадрид. После прощания с Испанией Каталония направилась в сторону величественной церкви Святого Семейства, причудливые башни которой возвышаются над городом, словно песочные башенки, так и недостроенные непоседливыми детьми, над морским песком.
Лёгкий ветерок со стороны Средиземного моря развевал её лёгкие, чуть волнистые тёмно-каштановые волосы немногим ниже плеч. Лицо у страны словно высечено древними мастерами: тонкие, изящные черты, но вместе с тем чуть пухленькие губы, глаза имеют нечто общее с лисичьими - такие же выразительные, с хитрецой, немного прищуренные, но при этом не кажутся узкими, а цвет радужки одни быстро причисляли к драгоценно-изумрудным, другие сравнивали листвой в кажущимися бескрайними лесах, небольшой чуть вздёрнутый носик и ни одного изъяна. Кожа у девушки мягкая, слегка загоревшая, её нельзя было назвать худышкой, но удачное сочетание пропорций тела создавало ощущение некой хрупкости, однако, обманчивой. Одета она была в лёгкие брюки нежно кремового цвета и белоснежную рубашку с закатанными по локоть рукавами, на ногах были удобные сандалии в тон рубашке, а на шее висел серебряный крестик - неизменный атрибут религиозной каталонки.
"Эта церковь...", - девушка остановилась около неё, подняв взгляд наверх, - "Антони, ты говорил, что строишь её во имя искупления грехов Барселоны. Мне в некоторой степени жаль, что не ты достроишь этот маяк чистой веры посреди греховной реальности, но с другой стороны я благодарна Богу за возможность достроить его. Антони, своими творениями ты прославил Барселону, сделал этот город уникальным, неповторимым, волшебным. О тебе часто говорили как о человеке нелюдимом, высокомерном и безумно странном. Но что они знаю о тебе! Разве видели они тебя при общении пусть и с немногочисленными, но очень близкими друзьями? Разве они знали, что твоё высокомерие, как и моё, если быть откровенным до конца, это лишь щит, за которым приходиться прятать свою чувственную, тонкую натуру, чтобы её не могли растоптать другие? И даже, если знали, видели, то хотели ли понять? А если хотели, то поняли ли? Приняли ли? За грехи свои мы в ответе только перед Богом, и нет более строгого, но справедливого судьи. А что думают о нас другие... Антони, скажи, ведь, правда, вся эта мирская суета лишь отвлекает от больших деяний. И ты не отвлекался на неё. Творил, во имя Родины, во имя Бога. Твоя вера в Бога была настолько непоколебима, сильна и удивительна, в то ужасно безбожное время, что она мне помогала поддержать мою собственную веру в те тяжёлые минуты для всей Каталонии, когда я, кажется, теряла всякую надежду.
Вера в Бога... как часто именно она помогала мне, поддерживала мой народ. Бог не оставлял нас даже в самые трудные минуты, пусть я с горяча и могла подумать обратное. Он всегда давал нам маленький лучик надежды, нужно было только разглядеть его в бескрайней тьме отчаянья. И когда Франко полностью запретил каталонский язык, единственным местом во всей Испании, где родная речь звучала вне зависимости от указа этого диктатора, был монастырь Монсеррат. Разве это ни есть доказательство того, что Господь детей своих не оставит? А испытания, что выпали на нашу долю... так без этого - какая жизнь была б?
Антони, помнишь, когда в ту "трагическую неделю" люди с неистовой силой принялись громить всякий оплот веры, обличённый в монастыри и церкви, из меня будто выкачивали силы, будто во всём этом неистовстве я теряла частички себя, медленно и очень болезненно. И только благодаря Божьей милости погибло не так уж много священников. А ты словно и не боялся гнева толпы, ходил к своему главному творению, оплоту твоей неистовой веры и безграничной фантазии. И тогда твоя сильная рука, улыбка, полная тепла, взгляд, полный нежного обожания и светлой любви, не дали мне упасть, помогли мне держаться. А потом, когда тебя уже не стало, когда времена для Каталонии настали поистине ужасные, тогда я вспоминала тебя, твою неизменную поддержку, твои слова, сказанные мне, когда я была в отчаянье.
- Всё пройдёт, всё будет хорошо, ты только немножечко потерпи, - эти слова впоследствии не раз давали силы для дальнейшей борьбы за свободу.
Антони, я благодарна Господу за то, что он подарил мне такого сына Отечества. И мне до сих пор кажется, что стоит только закрыть глаза, прислушаться к собственным ощущениям, как ты оказываешься рядом, и даже такого нематериального присутвия мне хватает, чтобы понять - я не одна. Тогда и испытания, выпавшие на долю моей страны, казались не столь непреодолимыми.
Я, признаюсь честно, смотрю на большинство людей с высока. Разве что кроме тебя, Антони, да и, наверное,... Франциска. Хотя... как мне вообще на него смотреть, как мне относиться к нему? И вроде бы есть за что ненавидеть, за что презирать, но в тоже время... что-то мешает мне это сделать. И, честно говоря, я сама до конца так и не разобралась, почему после всех тех воин мы не держим друг на друга зла. Я ведь ничего не забыла. И то, как после ухода из общего дома ты пытался вернуть меня обратно, и то, как после объединения с Каррьедо я с упорством вьючного животного пыталась отобрать твои земли. Конечно, я никогда не забуду ни войны в середине семнадцатого века, после которой мои земли никогда больше не были вместе. Ни одиннадцатое сентября, когда я проиграла битву при Барселоне, после которой я больше двух с половиной веков была всего лишь провинцией Испании. Именно тогда мне пришлось расстаться со своим братиком Ловино по отцу Арагону. Знаешь, каково это сидеть в небольшой комнатке с родным человеком, когда ты понимаешь, что вас сейчас разлучат, знаешь, что теперь у вас будут разные дороги, и что ты ничего не можешь изменить? Когда тишина пронизывает каждую клеточку, разрушая тебя изнутри, выбивая из тебя последние крупицы надежды? Когда ожидание становиться настолько мучительным, что уже не хватает сил ни кричать, ни бороться? Это больно. И даже не смотря на то, что мы с братом были и не настолько уж близки. Вроде бы жили не один год вместе, но... что-то нас разделяло. И при этом всё равно было больно. Мне не забыть ни наполеоновских войск, которые варварскими методами пытались уничтожить памятники моей культуры, моего прошлого. И после этого я тебя не ненавижу... Вот и как меня можно понять?
Сколько себя помню, так почти всегда и при всех носила маски. Чтобы никто не видел меня настоящую: такую непонятную, противоречивую, странную, ранимую. И я не знаю ни одного успешного человека, который не умеет меняться в зависимости от людей, ситуации. А потому что иначе нельзя, не получается. А как иначе, если все вокруг, то невзначай, то специально, пытаются сделать больно, ударить в самое сердце? Вот и приходиться играть на людях, оттачивать мастерство в ношение масок и разбираться в людях, потому что всё равно человеку необходимо, как воздух, раскрывать свою душу перед кем-то другим. Видимо, Бог предусмотрел этот механизм для того, чтобы люди окончательно не замыкались в себе. Только бы научиться разбираться в людях, чтобы потом не ошибиться, чтобы не было мучительно больно и не захотелось скрыться внутри себя. Хотя... можно ли прожить без таких ошибок? И если можно, то будет ли такая жизнь полноценной?".
На востоке уже начали загораться крошечные огоньки из газов, называемые звёздами, а на западе от скрывшегося за горизонтом Солнце ещё осталась набольшая полоска света, в сияние которого город словно светился изнутри. И не смотря на поздний час, Барселона, кажется, наоборот стала только просыпаться, представая перед его жителями и туристами в ещё более прекрасном виде. Многочисленная подсветка дарила городу особое, почти мистическое очарование. А город, словно никогда не устаёт, как будто живой, не спящий, неустанно бурлящий организм.
И в бесконечной толпе одиноко шла страна, думая о чём-то своём...