В субботу 21 июня 1941 года мы ученики девятого класса сдали последний экзамен. Вечером я засыпал с чувством удовлетворения от успешного завершения учебы и мечтал, что на завтра можно выспаться и вообще на два месяца забыть про школу и комсомольские дела. В голове роились разные планы. Теперь сколько хочешь можно купаться в море, загорать и главное читать книги. Вечерами, когда спадет жара, играть с друзьями в волейбол. Скоро должен приехать молодой геолог Дмитрий, который уже два года подряд снимал у нас летом комнату. Несмотря на некоторую разницу в возрасте я сдружился с Дмитрием. В этот раз он уже прислал письмо, где сообщал, что приедет со своей невестой, которая тоже, как и Дмитрий работает над диссертацией.
     В прошлые свои приезды в Коктебель геолог целыми днями лазил по окрестным горам и часто брал меня с собой. Во время походов, которые обычно длились весь день, я помогал Дмитрию собирать образцы, а он много интересного рассказывал о геологии тех мест, где мы бывали. Однажды на берегу моря возле мыса Хамелеон я нашел отпечаток окаменевшего растения, который привел геолога в неописуемый восторг: "Это уникальная находка, которая меняет существующие представления о геологической истории Коктебельской долины, − говорил тогда Дмитрий. − Этой находке место в самом лучшем музее мира!" Я очень гордился своей находкой.
     Вспоминая наши походы, я немного беспокоился, что теперь Дмитрий приедет с девушкой, и меня с собой они уже брать не будут. Но на этот случай я придумал себе занятие. Однажды в поисках окаменелостей мы с Дмитрием на возвышенности Тепсене наткнулись на развалины древнего поселения. Там я откопал много черепков и даже пытался из них склеить старинный сосуд. Интерес к древностям проявился у меня не случайно, поскольку история преподавалась в школе на хорошем уровне.
     По меркам того времени учителя сельской школы в Коктебеле имели высокую квалификацию. Например, директор школы окончил Санкт-Петербургский университет. Русский язык, литературу, историю Древнего мира преподавал Николай Воздвиженский в прошлом выпускник Варшавского университета.
     Воздвиженский пожилой, немного полноватый мужчина с уже седыми волосами так интересно рассказывал, что меня увлекла история Месопотамии, Египта, Древней Греции, Рима. Интересно отметить то, что Воздвиженский увязывал изучение истории и литературы. Так эпизоды истории Троянской войны мы изучали на уроках литературы, когда разбирали фрагменты из Илиады Гомера.
     По рассказам Воздвиженского корабль Одиссея мог пристать к берегу прямо здесь в Коктебельской бухте. Амазонки или циклопы тоже жили в Крымских горах. Эти рассказы произвели на меня сильное впечатление. Тем более что фантастическая природа окрестностей Коктебеля и сам Кара-Даг как бы подтверждали то, что именно здесь античные герои совершали свои подвиги.
     Узнав о раскопках, мой школьный товарищ Игорь так же увлекся поиском древностей. Вообще Игорь был легко увлекающимся парнем родом из интеллигентной семьи. Раньше Игорь хотел быть летчиком, делал модели самолетов и посещал соревнования планеристов, которые регулярно проходили на горе Узын-Сырт. Теперь Игорь увлекся историями о приключениях и пиратах и загорелся поисками кладов. Тем более что по легендам в бухтах Кара-Дага когда-то прятались морские разбойники, поджидая проплывавшие мимо купеческие суда. Названия топонимов говорили сами за себя - Разбойничья бухта и скала Иван-Разбойник. А по рассказам старожилов после шторма на берегу иногда находили старинные монеты, с некогда затонувших здесь кораблей.
     А вот другой наш школьный товарищ Василь относился к нашим увлечениям скептически. Его больше интересовали веселые развлечения. Надо сказать, что культурная жизнь Коктебеля перед войной буквально кипела. Постоянно приезжали разные знаменитости, проходили вечера, концерты. Регулярно шли лучшие советские кинофильмы, а перед сеансом часто выступали то Крючков, то Утесов, то Ильинский. Мы с товарищами старались не пропускать такие мероприятия.
     Молодежь часто устраивала вечера с танцами под патефон, и Василь не пропускал эти вечеринки. Надо сказать, что Василь выделялся ростом и хорошим сложением, классическими чертами лица, носил зачесанные наверх волосы, которые упрямо топорщились высокой шевелюрой. Он вообще рано возмужал, был очень общительным, постоянно искал знакомства с девушками, а те тоже проявляли к нему повышенный интерес. Я же обычно избегал ходить на такие мероприятия как танцы, поскольку туда приходили девушки, которые были старше меня. Они мне тогда казались такими взрослыми, и я чувствовал себя с ними неуверенно. К тому же мне приятнее было провести вечер за чтением интересной книги.
     На одном из таких вечеров, которые организовывались на Планерной станции, Василь познакомился с девушкой. Оказалось, что новая знакомая Василя уже вступила в комсомол. Не желая отставать от девчонок, мой товарищ сказал, что и нам надо вступать в комсомол. Так благодаря случайному знакомству Василя с той комсомолкой за год до войны и мы стали комсомольцами. Поскольку я еще и учился на отлично, то вскоре меня избрали секретарем школьной комсомольской организации.


     Было еще ранее утро, когда сквозь сон я услышал шум. С улицы доносились необычно громкие, возбужденные голоса. Разобрать слова я не мог и поспешил на улицу. Еще на крыльце четко услышал слово 'война'. В первый момент не поверилось, - неужели началась война? Но сразу по телу пробежал холодок, как будто и в это теплое летнее утро потянул резкий ветер с моря. Войну ждали, но она случилась как-то неожиданно.
     На улице мои родители и соседи бурно обсуждали новость, которую они узнали от работников военного санатория. Якобы ночью немецкие самолеты совершили налет на Севастополь. Еще неизвестны были масштабы налета и люди высказывали надежду, что войны не будет, а ночной налет это только провокация. Но в это верилось слабо, поскольку от тех же работников мы уже знали, что военные срочно уезжают из санатория.
     Надо сказать, что, живя в таком культурном центре, как Коктебель, мы были в курсе всех событий, как в стране, так и в мире. Здесь не только продавались свежие газеты, но и постоянно приезжали на отдых важные люди, а потому быстро распространялись разные слухи.
     Я же интересовался внешней политикой и регулярно читал центральные газеты. Мир тогда захлестнули бурные события. Война в Испании, конфликты на Дальнем Востоке и в Монголии. Потом война в Европе.
     Приближение войны к нашим границам особенно сильно чувствовалось в Коктебеле наверно еще и потому, что здесь находился санаторий ВАММ, где поправляли свое здоровье высшие офицеры Военной академии моторизации и механизации Красной армии - главной кузницы кадров советских бронетанковых войск. В этот санаторий свободного пропуска не было, но иногда руководство санатория собирало актив села, перед которым выступали видные военноначальники с информацией о положении дел в мире, об усилиях по модернизации и строительству Красной армии.
     В середине мая мои родители в числе других активистов села, а мой отец работал в школе учителем, были приглашены на лекцию в санаторий ВАММ. Среди присутствующих были члены сельского совета, правления колхоза, руководители из других санаториев, учителя и отдыхающие здесь военные. В просторном зале на столах выставили вазочки с конфетами и печеньем. Угостили чаем.
     Выступал военный руководитель в высоком чине. В выступлении лектора было сказано, что война приближается к нашим границам теперь не только с запада, но уже и с юга со стороны Балкан. Немцы высадились на Кипре и захватили Грецию. Фактически к тому времени уже была оккупирована почти вся Европа и военная напряженность в мире достигла высокого накала. Все это мы знали и из газет. Но на этот раз, выступающий впервые открыто назвал немцев врагами, хотя еще недавно Германия была почти союзником. Лектор прямо говорил, что немцы сосредоточили возле наших границ большое войско. В связи с этим возможны всякие провокации. Оратор особо подчеркнул, что Красная армия знает о возможной агрессии и готова её отразить: "Мы, так сказать, держим порох сухим". И закончил лектор свое выступление тем, что повторил слова Сталина: "Нам чужой земли не надо, но ни пяди мы своей не отдадим".
     Родители вернулись с лекции под сильным впечатлением. Отец, зная, что я очень интересуюсь международными событиями, подробно пересказал содержание доклада, и мы долго обсуждали это событие. Для нас не являлось новостью то, что скоро будет война. Образно говоря, ветер с полей пока далеких войн уже веял над нами, и мы знали, что скоро пожар войны дойдет и до наших границ. Это чувствовалось и по обострению международной обстановки и по тем подготовительным мероприятиям, которые проводились в селе и в нашей школе еще за несколько лет до войны.
     Но была надежда, что война случится не вот прямо завтра, а когда-то в будущем, может через год или даже два. Однако только в середине мая после той лекции мы окончательно почувствовали, что война вот-вот начнется.
     Вечером я достал школьный атлас и стал рассматривать карту Европы, старясь представить, как наши войска в случае нападения фашистов ударят в ответ. От наших границ до Берлина по карте не так и далеко и наши танки должны быстро преодолеть это расстояние. А если наш флот и авиация высадят десанты прямо в центре фашисткой Германии..., то наша победа будет быстрой. Так мне тогда представлялся ход войны.


     В полдень после выступления Молотова по радио стало ясно, что началась большая война. В последующие дни мы жадно ловили хоть какую-то информацию. Но в основном ходили только самые фантастические слухи, да передавались малопонятные сводки по радио. По сообщениям Красная армия громили противника, постепенно отступая все дальше в глубь страны. Я начал отмечать в атласе города, где проходили бои. В целом картина складывалась удручающая.
     Вскоре я узнал подробности того первого налета на Севастополь. Василь, будучи старше меня на год уже проходил военную подготовку и в тот первый день войны оказался в Севастополе на сборах. Он вернулся через несколько дней и рассказал, как все происходило.
     Неожиданно ночью началась бомбежка. В казарме сразу началась суматоха, никто из призывников не знал куда бежать и что делать. Василь наспех натянул сапоги на босые ноги и выбежал на плац. Над городом ревели самолеты, часто бухали зенитки, грохотали взрывы бомб, содрогалась земля. К казармам подбежал какой-то полуодетый офицер и стал кричать, чтобы все бежали в убежище. Но никто спрятаться не успел, как из-за гребня соседней возвышенности вынырнул самолет и с ревом пронесся прямо над головами. Все кинулись бежать кто куда. Где-то рядом упала бомба, и Василь вдруг оглох. Когда слух восстановился, самолеты уже улетели, только предрассветное небо все еще чертили лучи прожекторов, освещая расползающиеся грязные пятна от разрывов зенитных снарядов. В нескольких местах над городом клубился дым пожара, да ветер разносил пока еще непривычный запах пороха и взрывчатки. На этом Василь вдруг замолчал и перевел разговор на другую тему.
     Вечером, вспоминая рассказ товарища, а обратил внимание на то, что в этот раз Василий не бравировал и не хвастался, что было для него обычной манерой поведения, а рассказывал как-то обреченно. Мне стало не по себе от тревожного предчувствия.
     Примерно через неделю после начала войны в Коктебеле организовали отряд народного ополчения, так называемый истребительный батальон. В ополчение записали всех мужчин, кто более-менее был пригоден к военной службе, но по тем или иным причинам не подлежал немедленному призыву. Конечно, все комсомольцы вступили в народное ополчение. Из нас, молодых парней и девчат создали роту наблюдателей. На специально выбранных местах, откуда открывался хороший обзор окрестностей, оборудовали наблюдательные пункты - настелили травы, соорудили подобие навеса на случай дождя и конечно тщательно замаскировали. Нам пояснили, что опасаются высадки воздушного и морского десантов, а также заброски на парашютах диверсантов и шпионов. Опасения не выгладили надуманными. Еще многие жители помнили высадку в Коктебеле десанта в 1918 г., когда белогвардейцы смогли развить успех и отбили Крым у красных.
     Предполагалось, что молодые ребята увидев что-то подозрительное смогут быстро прибежать в штаб и сообщить о случившемся. Штаб роты разместился в нашей школе. Здесь находилась дежурная группа, имелся телефон, по которому можно было по тревоге вызвать солдат. Нас даже символически вооружили. Дежурные, выходившие на задание, брали с собой старое охотничье ружье и несколько патронов. Постов было несколько, а ружье только одно. Но мы брали собой еще ножи, так для солидности.
     Прошло несколько недель. Ушли в армию те, кого сразу призвали, давно разъехались отдыхающие, и ажиотаж первых дней войны постепенно стих. Все также светило солнце и люди занимались обыденным делом. О том, что где-то идет война, мы знали только по сводкам Совинформбюро. Наша рота дежурила, но каких-либо признаков вражеского нападения мы не обнаружили. Поскольку в наблюдатели попали в основном школьники, то для некоторых из них служба в батальоне уже представлялась скорее игрой, чем серьезным делом.

     Среди тех, кто ходил на дежурство в составе народного ополчения, была Настя Коваль. Так случилось, что с Настей я познакомился за несколько месяцев до войны, когда её принимали в комсомол. Каждого вновь принятого в комсомол надо было еще утвердить в райкоме. Как секретарю мне полагалось ехать с Настей в Старый Крым на заседание бюро райкома. В Старый Крым мы выехали утром на попутном транспорте. Довольно быстро закончили все формальности и где-то к обеду уже могли возвращаться. Прямое сообщение тогда между Старым Крымом и Коктебелем отсутствовало. Можно было добраться только с пересадками через Феодосию или на попутках. Но существовал прямой путь из Старого Крыма в Коктебель по старой дороге идущей через лес.
     Стояла теплая весенняя погода. До темноты еще было много времени, и мы решили идти пешком по дороге проложенной в незапамятные времена напрямик через горы и лес от Старого Крыма до Коктебеля - путь не близкий, наверно километров пятнадцать, но в круговую добираться было еще дальше. Поэтому местные жители частенько ходили пешком или ехали на гужевом транспорте в Старый Крым по этой дороге.
     Мы вышли на юго-восточную окраину города и по тропе, пересекающей заросшую кустарником Монастырскую балку, на дне которой текла речка Чурук-Су и вышли на лесную дорогу. Хотя был еще месяц март, на деревьях уже распускались первые листочки и рясно цвели некоторые деревья. Весна в том году была дружная и ранняя, и как поговаривали в селе, предвещала хороший урожай.
     Мы с Настей шли не спеша, разговаривая на разные темы. Обстановка была более чем романтическая. К тому моменту у меня никаких увлечений девчатами еще не было. Здесь же весна и окружающая природа подействовали на меня как хмельное вино. Мне хотелось показать свои познания, и я говорил и говорил без умолку.
     В начале под влиянием ответственного политического события, ради которого мы ездили в Старый Крым, я рассказывал о международной обстановке и войне в Европе. Но потом под воздействием весеннего настроения и окружающей нас природы я постепенно перешел к рассказам о тех достопримечательностях, мимо которых мы проходили.
     Места же вокруг были живописные. Слева и справа возвышались не высокие горы, покрытые лесом и кустарником, а дорога узкой змейкой вилась между отрогами этих возвышенностей. Склоны окрестных гор были покрыты редколесьем из дуба, клена, боярышника, зарослями дикого винограда, а зеленеющие травянистые участки уже полыхали красными огоньками цветущих пионов.
     Тем временем слева показалась гора Сары-Кая или 'желтая скала', сложенная желтоватыми мергеловыми известняками. Об окрестных горах их геологическом происхождении, горных породах и минералах мне много рассказывал мой старший друг Дмитрий. Поэтому я и здесь мог показать свои обширные познания.
     Ближе к Коктебелю лес кончился. Впереди начиналась Коктебельская долина. Мы шли уже более двух часов, порядком устали и поэтому присели на траву отдохнуть. Под влиянием хмельного весеннего настроения я сорвал цветок и протянул Насте. Она смутилась, но цветок взяла. Хотя Насте было еще 14 лет, но она уже успела сформироваться как молодая девушка. Я внимательно рассматривал профиль её лица. Симпатичные черты, длинные ресницы, карие глаза, темно-каштановые короткие волосы аккуратно убраны под белый берет. Мне показалось, что я должен что-то сделать и волна нежности охватила меня. Я обнял её за плечи и поцеловал в щечку. Настя резко отмахнулась, встала, одернул подол легкого пальто и быстро пошла по дороге, а поплелся следом, укоряя себя за то, что обидел девушку.
     Теперь мы шли по голой равнине густо изрезанной оврагами и буграми невысоких округлых возвышенностей. Это был уже совсем иной, казалось неземной пейзаж. Та самая фантастическая Киммерия. Так мы шли некоторое время, когда дорога поднялась на очередной холм, и перед нами во все красе разлеглись отроги Кара-Дага, а рядом зеленым пятном с белыми точками домов выделялся Коктебель, а дальше почти сливаясь с небом, синело море. Настя остановилась, и сказала: 'Правда, красиво'. Потом повернулась ко мне и укоризненно сказала: 'Больше так не делай', и снова пошла вперед. У меня отлегло на сердце. Настя на меня не обиделась.
     Тот поход с молодой девушкой через горы произвел на меня очень сильное впечатление. Конечно, о чем-то серьезном говорить не приходилось, мне тогда было еще 16 лет. Вскоре учеба, общественная работа, потом экзамены полностью поглотили мое внимание. С Настей мы встречались в школе по комсомольским делам, но никаких особых отношений у нас не возникло. Неизвестно как сложились бы дальше, ведь вихорь событий так круто все изменил.


     В двадцатых числах июля война пришла и в наше село и взяла свою первую жертву. В тот день перед очередным выходом на дежурство Настя сидела перед школой на крылечке. С дежурства возвращались двое наших товарищей. Один из них, еще совсем мальчишка лет 14, подходя к крыльцу, игрался со старым охотничьим ружьем, немного бравируя перед девушкой. Вдруг ружье выстрелило. Заряд попал Насте прямо в живот.
     Выстрел произошел случайно, но ранение оказалось смертельным.

     Следующий день врезался в память разными деталями. С раннего утра меня нашел в штабе представитель райкома комсомола, который специально примчался из Старого Крыма, и сурово глядя на меня, спросил, почему я не сообщил, что у нас такое несчастье.
     - Я не знал... − начал я, но комсомольский начальник меня перебил:
     - Имей в виду, что обо всех несчастных случаях с комсомольцами ты должен нам тут же сообщать по телефону.
     − Я не знал. Был на дежурстве. Узнал только поздно вечером, − пояснил я.
     − Все равно, − строго говорил райкомовец, − твой заместитель должен был позвонить. А то получается, такое ЧП с нашим товарищем, а мы узнаем об этом уже из милиции.
     Я не знал, что ответить. Замечание было справедливым, но мне вчера вечером было совсем не до этого.
     Затем нас комсомольцев отправили копать могилу. Место выбрали на возвышенности над санаторием ВАММ. Здесь уже находилась могила летчика погибшего несколькими годами ранее при испытаниях планера. Земля оказалась очень "тяжелой". Глина в вперемежку с крупными камнями, то, что и на языке геологов называется - аллювий. Нам пришлось вернуться в село за ломами и кирками, поскольку лопаты оказались почти бесполезными из-за множества прочных камней от удара, о которые только вылетали искры. Несколько часов ломами и кирками мы копали могилу.
     Хоронить Настю собралась вся деревня. Стоял жаркий июльский день. Ближе к полудню слабый бриз совсем утих, и наступила настоящая летняя духота. Смолкли цикады. От жары и усталости у меня кружилась голова, и временами все казалось происходящим где-то далеко от меня.
     Начался митинг. Вступали заслуженные люди села. Они говорили, что уже месяц где-то идет война, но только сейчас она принесла беду и в наше село. Кто-то сделал такое заключение: 'Мы хороним первую жертву войны из нашего села. А сколько еще будет таких жертв − неизвестно'. Заиграла траурная музыка. Я отвернулся, стесняясь своих слез, и увидел, что у пожилого болгарина, который стоял рядом, по смуглым щекам тоже текут слезы.
     Так для нас еще совсем мальчишек война стала суровой реальностью, и холодное дыхание смерти мы почувствовали в то жаркий июльский день. А совсем скоро для нас смерть людей станет обыденным делом.


     С августа наш батальон бросили копать противотанковые рвы и окопы на севере Крыма. Когда в конце октября немцы прорвали укрепления на Перекопе нас, как не подлежащих мобилизации, отпустили по домам.
      Первого ноября фашисты вышли к Феодосии, разрезав наши войска в Крыму на две половины. Часть войск отступала в сторону Керчи, остальные уходили в сторону Севастополя. Через Коктебель на запад вдоль побережья потянулись отдельные подразделения отступающей Красной армии. Третьего числа к полудню дорога опустела. Прошло несколько часов. Больше никто не отступал. Село замерло в ожидании.
      Вдруг мы услышали с улицы веселую музыку, и вышли из дома. На дороге появилась небольшая группа солдат. Впереди бодро шагал баянист. Бойцы громко и невпопад, как будто были выпившие, пели советские песни:

      Наш паровоз вперед лети,
      В коммуне, остановка! − в Севастополе остановка! − прокричал кто-то.
      Иного нет у нас пути
      В руках у нас винтовка!

      − Мы отходим последними! − громко сказал нам боец, проходя мимо.
      За селом прогремел сильный взрыв, зазвенели стекла, залаяли собаки.
      − Мост взорвали! − добавил солдат.
      Отряд скрылся за поворотом. День заканчивался, а в ноябре темнеет рано. Наступили сумерки новой неизвестности. Ночь прошла в тревожном ожидании.
      Уже давно циркулировали разные слухи. А когда люди заметили, что всё начальство эвакуировалось, опасения усилились. Все боялись, что оккупанты предпримут какие-то репрессии против мужской части населения. За несколько лет до войны моя семья жила среди немцев - колонистов, но то были наши немцы, а сейчас мы ждали кровожадных фашистов, у которых руки по локоть в крови. Отец беспартийный, учитель математики. Мама работала в магазине. Пожалуй, только я из всей семьи имел какое-то отношение к советской власти, поскольку меня избрали секретарем комсомольской организации школы. Однако никто не знал, надо ли мне чего-то опасаться.
      Ночью отец несколько раз вставал и выходил во двор. Но к рассвету оккупанты так и не появились. Наши соседи сказали, что взрослым и подросткам лучше уйти из села в виноградники, и сами ушли первыми.
      От неизвестности все нервничали, ходили из угла в угол и не знали чем заняться. Ожидание стало невыносимым. Отец часто курил и ходил смотреть, что делается на улице, но там ничего не происходило. Ситуация была непонятная. Наши войска отступили, а фашистов все нет и нет.
      Мы иначе представляли военные действия и думали, что за отступившими войсками сразу должен прийти противник. Не хотелось думать, что наши ушли вот так просто, и без всякого боя сдали обширную долину, окруженную удобными для обороны горами. Мы верили, нам так внушили, что Красная армия сильная и непобедимая и как сказал т. Сталин: "...своей земли, ни одного вершка не отдадим". Хотя мы в своем селе не знали всей оперативной ситуации, но никак не могли поверить в то, что после прорыва немцев на Перекопе весь Крым, площадь которого сопоставима с иным европейским государством, Красная армия сдала практически без боя. Эта реальность пугала. Кто ж такие эти немцы, если их никак не могут остановить? Задавал я себе мысленно это вопрос.
      Наконец мама сказала, что немцы немцами, а кушать надо и заходилась выгребать золу из печи. Отец на неё прикрикнул, чтоб не занималась ерундой и сказал, что надо идти в виноградники и переждать под навесами, где раньше было полевые станы, пока ситуация не прояснится. Но мама категорически отказалась:
      − Нечего мне прятаться. Мы с маленьким Ваней тут останемся. Никто нас не тронет. Да и хозяйство я не оставлю. А ты иди с Володей. Хто знаэ как фашисты к мужикам и комсомольцам отнесутся. Вон у соседей уси мужики ушли. Если вас тут найдут, то за все село отдуваться будете, − рассудила мама. Она и раньше часто решала в семье те или иные дела. Отец спорил, но потом часто соглашался. Поскольку мама у меня была женщиной рассудительной. И сейчас отец видимо понял, что спорить бесполезно, и мы вдвоем ушли в виноградники, где уже собрались многие жители села. Там казалось, мы будем в большей безопасности.
      Моросил мелкий осенний дождик, с моря потянул неприятный ветер. Находиться в продуваемых насквозь навесах стало совсем неуютно. Уже прошло несколько часов, а в селе по-прежнему было тихо. Дорога в сторону Феодосии просматривалась на несколько километров, но там не наблюдалось какого-либо движения. Отец решил, что надо вернуться домой, чтобы хотя бы поесть и согреться, а дальше действовать по обстановке.
      Мама встретила нас словами: "Вот и добре. Замерзли? Давно бы пришли. И чего вы туды все поперлыся? Може немцы и сегодня не придут. Шо-то они не поспешают. Я и суп давно приготовила. Вже треба его снова греть".
      Не успели мы сесть за стол, как в селе появилась вражеская разведка. Мы ждали немцев со стороны Феодосии, откуда отступали советские войска. Немцы же пришли через лес и горы по той самой дороге, по которой мы с Настей возвращались из Старого Крыма. Теперь прятаться уже не имело смысла, и мы со смешанным чувством волнения и любопытства стали ждать дальнейшего развития событий.
      Вдруг раздается грубый стук в дверь, и в дом вошли трое солдат. С оружием наизготовку в серо-черных шинелях, в сапогах с низкими голенищами, касках непривычной формы, за спиной ранцы. У каждого на ремне висели гранты и что похожее на большой нож в ножнах.
      Фашисты ничего не говоря, бесцеремонно заглянули во все комнаты и даже под кровати. Убедившись, что в доме ничего подозрительного нет, они расслабились и громко "загавкали" по-своему. Мы сидели тихо, и казалось, не дышали. Мордатый немец видно был у них за старшего. Он подошел к плите, поднял крышку и наклонился над кастрюлей, шумно втягивая носом воздух. Запах похлебки ему видимо понравился: "О гуд, гуд", - сказал немец. Повернувшись к матери и показывая на кастрюлю, мордатый сказал:
      − Фрау аин вениг, вениг.
      Мать взяла из-за печки веник, протянула его немцу и торопливо сказала:
      − Вот веник, вот.
      − Нихт! Нихт! − возмущенно закричал немец. − Ду фрау! Вениг! − немец показывал на кастрюлю.
      − Это шо не веник? − удивленно спросила мама.
      − Найн! Найн! − раздраженно закричал немец.
      Поняв, что их не принимают с распростертыми объятьями и кормить не собираются, мордатый немец раздраженно крикнул своей команде: "О шайзе! Алес шлег! Форверс!" − и оккупанты ушли дальше прочесывать село.
      − Я ничего не поняла, − удивлялась мама, когда оккупанты ушли со двора. − Полезли по кастрюлям, думали мы там шо-то прячем и зачем-то веник просили. Чого они хотели? Веник? Я давала им веник. Думала, може им зачем-то, на улице нужен веник. Володя, ты же учил в школе немецкий, чого они хотели?
      − Я не знаю что такое "веник". "Фрау" это женщина, "найн" значит "нет".
      − Посмотри в словаре, − сказал отец.
      Тогда я взял с этажерки учебник немецкого языка и вскоре нашел, что немецкое слово "вениг" означает "немного".
      − Так они хотели немного супа? − наконец поняли мы.
      − Как там по ихниму будет "нет"? − переспросила мама.
      − Найн.
      − Вот в следующий раз, как полезут по моим кастрюлям и попросят "веник", я им так и скажу: "Найн, бисовы выродки!"
      − Что ты расхрабрилась мать, − сказал с усмешкой отец. Сразу спало напряжение, и мы с отцом стали наперебой обсуждать происшедшее. Только мама молчала, потом, глядя в окно, сказала: "Даже погода як специально испортилась. Бог тэж против немцев".
      Прочесав всю деревню и не найдя ни одного красноармейца немцы ушли дальше в сторону Феодосии. На несколько дней наступило безвластие. Между собой жители села переговаривались о том, что в домах, жители которых эвакуировались, осталось много ценных или просто полезных вещей. Соседи потихоньку стали растаскивать кухонную утварь, а, потом не стесняясь, понесли и мебель. Попутно начали растаскивать по домам колхозное имущество.
      В Коктебеле было несколько санаториев и домов отдыха. Кроме санатория ВАММ были и другие дома отдыха, в том числе Дом отдыха писателей. Те, кто там работал, неплохо поживились разным имуществом. Они знали, где что лежит и может пригодиться в хозяйстве.


      В один из дней я узнал, что в село вернулся мой школьный товарищ Василь, которого всего месяц назад призвали в армию.
      − Армия? − пожал плечами Василь, отвечая на вопрос, который я задал, едва преступив порог.
     − Наша маршевая рота шла на Севастополь, да нас под Симферополем отрезали. Два дня шел лесами. Вчера вот вернулся, − нарочито небрежно рассказывал Василь. − А... все уже в прошлом. Война, Советы. Все! Прежняя жизнь уже не вернется. Теперь новый порядок будет. Пойдем, лучше, я что-то покажу, − и товарищ повел меня в дом.
      В одной из комнат я с удивлением увидел добротные мягкие стулья, украшенные резьбой. На столе накрытом дорогой скатертью лежал столовый сервиз. Василь стал хвастаться, показывая тарелки с царскими гербами на обратной стороне.
     − Из запасов императорского двора, − весело говорил мой товарищ. − Цари и графья ели, потом комбриги с комиссарами, а теперь и наша очередь подошла. Это маманя подсуетилась. А что? Было царское добро, потом якобы общее, теперь будет наше.
      Меня не удивило то, что я увидел. Я и раньше знал, что мать Василя работая в столовой санатория ВАММ, частенько приносит домой разные деликатесы.
     Сейчас Василий остался вдвоем с матерью. Его отец давно жил в другом селе, а старший брат ушел служить еще перед войной.


      Возможно под влиянием всеобщего психоза вызванного растаскиванием ничейного имущества, а скорее ради любопытства я решил сходить в школу. Там я нашел только опустевшие классы, где на полу валялись тетради и ученики, обломки мебели. Мне стало очень тоскливо от всего этого безобразия. Зашел в комнату, где раньше находился красный уголок. Здесь меня принимали в пионеры и в комсомол, а после начала войны в этой комнате находился штаб нашего взвода. Резанула глаз непривычная пустота на стене, где раньше висело школьное знамя, которое я как лучший ученик всего полгода назад нес впереди колоны на Первомайской демонстрации. Остался только плакат с портретом т. Сталина, под которым большим буквами было написано: "Да здравствует Всесоюзная коммунистическая партия большевиков передовой отряд трудящихся СССР". Дальше висела листовка, где подробно в картинках пояснялись, что должен делать санпост по сигналу воздушной тревоги.
      На боковой стене висела наша стенгазета, выпущенная еще к Первомаю. Я как комсомольский секретарь школы отвечал за её оформление и написал передовую статью о солидарности рабочих всего мира. Еще дальше болтался оборванный на половину плакат со словами "...крестьяне и трудящиеся... укрепляйте народный... фашизма и войны". А ведь еще недавно Германия считалась дружественным Советскому Союзу государству. "Вот и кончилась у нас власть трудящихся, а солидарности от рабочих других стран что-то не видно", − подумалось мне в тот момент. Тогда никак не укладывалось в голове, что среди фашистов могут быть и немецкие рабочие. Нам казалось, что фашисты это какие-то другие немцы, а рабочие никогда не пошли бы воевать со страной победивших тружеников, скинувших своих хозяев.
      От погрома и запустения мне стало тоскливо, возникло желание сохранить что-то на память из прошлой жизни. Я снял стенгазету и аккуратно свернул в рулон. Подумал и снял плакат с портретом вождя. Вышел в коридор. Советские плакаты хранить дома теперь будет не безопасно. Холодок пробежал по спине. Не видел ли кто? Но вокруг было тихо. Никому не пришло в голову искать что-то ценное в школе, когда можно были еще много полезного забрать в домах отдыха или на колхозном дворе. Разыгралось воображение, как я ночью пробираюсь на пяточек возле сельского рынка и вывешиваю плакат с портретом т. Сталина. Рано утром люди увидят, что еще есть советская власть. Вот будет шороху!
      Мое внимание привлекла непривычно раскрытая на распашку дверь директорского кабинета. Здесь, как и везде царил беспорядок. Только на полке аккуратно стояли все десять томов "Малой советской энциклопедии". Для меня - ценность неимоверная. Книги принадлежали директору школы Алексею Михайловичу Гагарину, который незадолго до оккупации выехал на Восток. Я очень обрадовался этой находке, связал все тома в две стопки, засунул подмышку рулон и поспешил домой. Все же опасаясь, как бы кто не увидел, я шел домой вдоль ручья протекавшего через Коктебель. Книги я спрятал в укромное место, так что никто из родных этого и не видел.


      Через два дня я услышал какой-то шум и громкий голос отца, который доносился из коридора:
      − Нет, ты мать посмотри, что наш комсомолец принес в дом! Не сегодня-завтра явятся фашисты с обыском, найдут советские книги и стенгазеты и нас всех к стенке поставят!
      − Так може не будут обыскивать, − засомневалась мать.
      − Мария! Ты еще маленькая в гражданскую была, а я хорошо помню, как приходит новая власть, сразу начинают что-то искать и всех подозрительных расстреливать.
      − А чего я маленькая была? − возразила мать. − Хорошо помню, як красные, белые и те же немцы-австрияки были раньше. Все я помню, хоть и девчонкой ще была.
      − Ты что сдурел! − накинулся на меня отец едва я вошел в комнату.
      − Так там же энциклопедия, − попытался я оправдаться.
      − Энциклопедия! − воскликнул отец. − А на букву "с" статья про товарища Сталина, а на букву "л" статья про товарища Ленина, − язвительно говорил отец. − Думаешь, тебя оправдает то, что там есть статьи про бабочек?
      − Так може спрятать, − вмешалась мать. − Всеж книги дорогие.
      Отец уже немного остыл и спокойно спросил:
      − Это все, что ты припрятал?
      − Все, − кивнул я.
      − А где книги взял.
      − В кабинете Алексея Михайловича.
      − Я так и подумал, − уже совсем спокойно сказал отец. − Энциклопедии заверни в вощеную бумагу, найди деревянный ящик и сейчас же поглубже закопай в огороде.
      − А это, − отец разорвал плакат с вождем пополам, − мы прямо сейчас в печку отправим.
      Так мои планы хоть чем-то насолить оккупантам развеялись как дым. Но я подумал, что могу и сам написать листовку. Ведь я уже писал статьи для стенгазеты. Эта мысль ободрила меня.


      Только спустя неделю после ухода наших войск немцы расположились в Коктебеле основательно. Под комендатуру заняли лучший дом. На высоком столбе установили огромный флаг, который поразил меня тем, что оказался тоже красного цвета, только в центре белый круг с черной свастикой.
      Сразу после установления нового порядка появились люди, желающие добровольно сотрудничать с оккупантами. В первую очередь это были те, кого в той или иной степени обидела советская власть. До коллективизации сады и виноградники вокруг села были в частной собственности. Потом в Коктебеле организовали колхоз им. И.В. Сталина. Понятно, что прежние владельцы окрестных угодий были этим недовольны. Кроме того, до революции в Коктебеле было много дач весьма состоятельных людей, которые при советской власти потеряли всё или почти всё. К таким относились и семейство Волошиных хоть и сохранившее двухэтажный особняк, но потерявшее много чего иного. К началу оккупации из семьи Максимилиана Волошина в Коктебеле оставалась его жена, тетушки и племянницы.
      Впрочем, среди тех, кто пошел сотрудничать с оккупантами, были и такие, кто просто хотел заработать на жизнь. Других, в основном из числа специалистов, немцы заставили приступить к работе.
      С помощью добровольных помощников немцы выявили коммунистов и советских работников, которые по разным причинам остались в селе, отвели в район Кады-Кой и там расстреляли. Следом вывезли в неизвестном направлении всех евреев.
      Комсомольцы не интересовали оккупантов. Позднее мы поняли, что они считали нас молодыми людьми, которых оболванила советская пропаганда или даже насильно загнала в ряды комсомола большевистская власть. К тому же Великой Германии были нужны наши молодые руки.


      Переводчицей при комендатуре Коктебеля стала работать одна из молодых женщин, которая проживала на даче Волошина. Её звали Екатерина. Я не знаю степень её родства с Волошиным, поговаривали, что она могла быть его племянницей.
      Хорошо запомнилось одно из первых собраний, которое проводили оккупанты. В тот день немного распогодилось, и люди не спешили разойтись, обдумывая очередные распоряжения новых властей. Едва комендант ушел, как Екатерина с крыльца обратилась к людям:
      − Слушайте, слушайте! Я сообщаю последние новости с фронта. Немецкие войска, которые окружили Ленинград, успешно продолжают наступление. Не сегодня-завтра Ленинград падет и советской власти больше никогда не будет. У нас там было имение, которое отобрали большевики. Теперь благодаря победе Великой Германии мы это имение получим обратно. Все, что отобрали большевики, после победы Германии будет возвращено хозяевам.
      Говорила Екатерина с особым пафосом, видимо искренне в это верила. Мне стало ясно, что она всегда таила злость на советскую власть, которая забрала у неё имение. Екатерина добровольно согласилась работать на немцев в надежде получить обратно свою собственность, а заодно заработать денег и шоколадку в придачу. Жители села её так за глаза и называли − "немецкая шоколадница".


      Послушав пламенную речь Екатерины, на следующий день старики болгары, надев свои национальные одежды, шубы, шапки, пришли в комендатуру. Самый пожилой болгарин обратился к коменданту:
      − Господин комендант вы знаете, что виноградники и сады вокруг села наша частная собственность, которую отобрали большевики. Разрешите нам приступить к работе на своих участках.
      Когда Екатерина перевела эту просьбу коменданту, он не сразу понял, чего хотят старики, а когда осознал о чем идет речь, побагровел, вскочил и диким голосом закричал:
      − Нет!!! Это все! Все! Теперь принадлежит Германии!
      Ошарашенные делегаты стояли, не зная, что им делать. Екатерина лучше ориентируясь в ситуации, быстро добавила от себя: "Уходите скорее, а то будет хуже". Не солоно хлебавши, старики разошлись по домам. Тогда многим стало ясно, что немцы воевали только за свои интересы.

      Первые недели оккупации почти непрерывно шел дождь, и ручей превратился в бурный поток, а мост взорвали отступавшие красноармейцы. Как раз в середине ноября фашисты выбили наших с Керченского полуострова и теперь перебрасывали войска под Севастополь. Проходивший через Коктебель транспорт объезжал взорванный мост по склонам оврага и снова въезжал на дорогу. На раскисших склонах машины и подводы постоянно застревали. Солдаты, особенно румынские, страшно ругались, вытягивая транспорт из грязи. А румынские офицеры при этом частенько били своих солдат.
      Мы уже осмелели, видя, что оккупантам нет никакого дела до мальчишек, свободно гуляли, где хотели. В тот день на короткое время дождь стих. Мы встретились в центре села и раздумывали, куда бы пойти. Василь вдруг сказал:
     − Смотрите, что у меня есть, − и достал конфету. − Это мне Гельмут дал.
     − Ты что уже с немцами завел знакомство? − удивился я.
     − А чего? Они разве не люди? Вот конфетами угостили. Ешьте, у меня еще есть, − и он достал еще пару конфет.
     Глядя на конфету, я почувствовал неприятный приторный привкус во рту и отказался. Игорь также отказался от немецких конфет.
     − Не хотите и ладно. Я их девкам скормлю, они страсть как сладкое любят, − сказал Василь.
     Мы молча шли вдоль улицы.
     − А немцы культурная нация. Гельмут вот мне рассказывал... − начал Василь.
     − Это на каком языке ты с ним общался? − перебил его Игорь, − у тебя же по немецкому всегда был неуд.
     − Там просто. Я знаю несколько немецких слов, и Гельмут уже что-то по-русски знает.
     − И что он тебе рассказал?
     − Сказал, что в Германии живут лучше, чем у нас.
     − Фашистская пропаганда, − вставил я, но Василь не обращая внимание и продолжил:
     − Гельмут сказал, что скоро начнут набирать на работу в Германии.
     − И ты уже собрался ехать? − удивился Игорь.
     − А что тут делать. Санатории не работают. Мать сидит дома. Мне никакой работы нет. Запасы скоро кончатся, а кушать то что-то надо.
     − Надо здесь где-то искать работу, − сказал я.
     − Ага! Предлагаешь идти в полицаи? − ехидно спросил Василь.
     − Нет, ну говорили, что весной вместо колхоза начнет работать сельхоз община.
     − Надо еще дожить до будущего урожая и то неизвестно, может немцы все себе заберут.
     Мы снова замолчали. Сейчас я тоже задумался над вопросом, что же делать дальше? Раньше отец и мать работали и получали зарплату. Что-то мы выращивали на огороде. Но в Коктебеле нет хорошей пресной воды, а солоноватая вода из колодца плохо годишься для полива. Поэтому серьезно рассчитывать на огород не приходилось. Я припомнил, что родители в полголоса часто говорили между собой о том, как им жить дальше, но со мной они своими планами не делились. Сейчас нас спасала корова и запасы, которые мы предусмотрительно закупили перед оккупацией. Как оно будет дальше? Было не ясно.


     Мимо нас в сторону моста проехали две машины, которые везли длинные стволы тополей.
      − Айда, посмотрим, что там затеяли фашисты, − предложил Василь.
      Мы уже ходили к переправе возле моста, и с внутренним злорадством смотрели, как вражеские солдаты копошатся в грязи, перетаскивая машины и орудия через овраг. На это раз мы увидели совсем иную картину. Фашисты пригнали пленных красноармейцев и заставили их восстанавливать мост. Пленные работали в гимнастерках и пилотках под ноябрьским дождем. Они были измученны и работали медленно. Конвой из немецких солдат подгонял их криками: "Шнель! Шнель! Арбайтен! Бистро! Бистро!".
      Задача пленных состояла в том, чтобы из тополиных стволов намостить мост. Стволы были тяжелые и одно бревно тянули несколько пленных. Они корячились и так, и сяк, пытаясь приподнять бревно на руках или волоком подтянуть его ближе к месту работ. Но было видно, что ослабевшим от голода людам поставили трудно выполнимую задачу.
      Тут мы увидели, как подъезжает легковой автомобиль. Сквозь стекло мелькнула фуражка офицера. Автомобиль остановился посреди дороги, не доезжая до места работ. Из задней дверцы выскочил солдат с автоматом - личная охрана и быстро открыл переднюю дверцу. Из машины высунулась нога в лакированном сапоге и повисла над дорогой. Дорога здесь была мощеная, но сейчас её покрывал толстый слой жижи расквашенной колесами машин, которые рядом въезжали с обочины. Офицер видимо передумал ступать в грязь и сапог исчез в машине. Подбежал старший охранник, что-то доложил. Офицер вылез из машины, но остался стоять на подножке и с минуту смотрел, как работают пленные. Ему показалось, что работы идут медленно, и он стал командовать: "Арбайтен! Шнель!"
      − Арбайтен! Шнель! − Дружно подхватили охранники. Однако, несмотря на команды, пленные не ускорили работы. В это момент пленным никак не удавалось дружно взяться и подтянуть к мосту очередное бревно. Они поочередно то поднимали, то роняли, то один, то другой конец бревна. Офицер топтался на подножке, и было заметно, что немец хотел подойти ближе, чтобы заставить неповоротливых русских скорее тянуть бревно. Он уже вытянул вперед ногу, но, еще раз посмотрев на грязную дорогу, не стал пачкать начищенные сапоги и остался на подножке автомобиля.
      Видя, что его команды не помогают, он снова начал еще громче кричать, но теперь он орал: "Гог! Гог! Шталин! Гог! Шталин! Гог! Гог! Шталин!"
      Он кричал изможденным людям, что надо поднимать бревно, как за Сталина. Немцы не считали пленных за людей, для них это был рабочий скот да еще отравленный коммунистической идеологией. Мол, на Сталина вы работали, а теперь работайте на нас. Немец думал, что достаточно будет крикнуть слово "Сталин" и от испуга у пленных удесятерятся силы, и они дружно кинутся работать и легко поднимут толстенное бревно. Но из этого снова ничего не вышло. Никто из пленных ни за Сталина, ни за Гитлера поднимать бревна не хотел.
      Видя, что ничего не выходит, офицер разразился грозной тирадой уже по адресу своих подчиненных. Охранники подбежали и стали подталкивать пленных прикладами. Наконец военнопленные с трудом приподняли бревно и потащили его к мосту. Не успели они сделать и десяти шагов, как один поскользнулся на жидкой грязи и упал на колени. Следом и остальные его товарищи по несчастью уронили бревно. Охранники озверели и принялись ожесточенно бить наших солдат прикладами карабинов. Люди попадали в грязь, крутились и корчились, старясь уклониться от ударов и хоть как-то прикрыть руками голову.
      Мои пальцы сами собой сжимались в кулаки. Но что мы еще мальчишки могли сделать? Дальше смотреть мы не смогли и молча пошли обратно. Я шел и думал, что обязательно сделаю так, чтобы не было фашисткой победы.
      Уже на нашей улице мы остановились и прежде чем разойтись по домам. Видимо выражая вслух свои мысли, Игорь сказал:
      − Вот Буденный и Ворошилов скоро соберут силы и разгромят фашистов.
      − Бесполезно, − сказал Василь, − у немцев сила, а у нас пшик. Я в армии видел, как наши драпанули, едва появились немцы, а командиры нас бросили, − он обреченно махнул рукой.
      Я промолчал, потому что не знал что сказать. Так не должно было быть, но так было. Как это изменить я не знал.

* * *