Постель для одной широкая, холодная. Сон не идет. До рассвета не смогла сомкнуть глаз. Сердце колотиться, просит выпустить его на свободу. Больно покалывает. Одолевает дикое желание встать, одеться и бегом по поселку на розыски непутевого блудного мужа. Надо бы забыться спасительным сном. Что толку от моих переживаний? Какой смысл таращить глаза в темноту, бередить душу? Разве этим можно что-то изменить?
В утренней тишине разливается стройный, переливающийся бархатными нотами, звон колоколов. Приходит спонтанное желание. Я вскакиваю с кровати, мимоходом бросаю взгляд в зеркало. Бессонные ночи не красят, лицо отекло, под глазами чернота.
Иду в ванную, встаю под душ. Горячая - холодная, горячая - холодная и еще раз горячая - холодная. Выхожу посвежевшей, румяной. Вода сделала свое дело: бессонной ночи как не бывало. Вытаскиваю длинную черную юбку до пят, трикотажную водолазку с длинными рукавами, на голову - газовую косынку. Видно пришло мое время обратиться к богу. Я как слепой котенок в поисках спасения беспомощно тычусь в разные стороны.
Останавливаю машину у чугунной ограды. Мимо, крестясь, проходят женщины в таких же длинных, как у меня, юбках, с повязанными платками головами.
Отрешившись от всего мира, простаиваю всю службу. С детства помню только две молитвы: Отче наш и хвалебную песнь Богородице. Бабуля, царствие ей небесное, научила в свое время. А время к верующим было жестоким. Я до сих пор помню, как в третьем классе на школьной линейке позорили мою одноклассницу Лебедеву Иру, заметив у нее на шее веревочку с крестиком. А я дрожала от страха, что найдут и мой нательный крестик, пристегнутый бабушкой маленькой золоченой булавкой к майке.
Дома бабуля мне объяснила, что бог специально посылает испытания, чтоб проверить на крепость нашу веру.
Потом перекрестила меня, поцеловала в макушку и вздохнула:
- Грехи наши тяжкие. Безвинно дитя страдает.
С тех пор она перестала брать меня с собой в церковь, объяснив перед этим, что у каждого бог живет в душе и молиться ему можно и дома. Берегла меня от лишних волнений: комсомольцы стали устраивать рейды, выискивая верующую молодежь.
После службы ставлю свечки за здравие и за упокой, пишу поминальные записки. Надо бы исповедоваться, но я не соблюдала пост. Ловлю себя на мысли, что пришла в храм, когда стало плохо. Ко мне подходит отец Иероним. Он помнит меня с младенчества, я была первым ребенком, которого он крестил. Эту полудетективную историю мне сотни раз пересказывала мама. Как, таясь, в трескучий мороз, они с бабушкой вдвоем, пешком, десять километров несли меня трехмесячную на руках, чтобы в холодной церкви искупать в купели. И я, словно понимая ответственность момента, ни разу не закапризничала.
С батюшкой беседовали долго, хорошо, по душам. Он посоветовал мне набраться терпения, ничего не предпринимать самой.
- Бог не посылает испытаний, которые человек не вынесет. Раз выпала тебе на долю такая ноша, значит она тебе по силам. Бог сам подскажет выход из ситуации. Хотя прелюбодеяние грех большой. Тело это храм души, негоже его осквернять. Даже в дом мы не пускаем посторонних. Привела бы ты его ко мне.
- Вряд ли у меня получиться. Он мне всегда говорил, что еще не нагрешил столько, чтоб каяться в церкви.
Отец Иероним сокрушенно качает головой.
- Церковь дает в таких случаях разрешение на развод, но тебе потребуется написать письмо и изложить все причины. Но я еще раз тебе советую, не бери этот грех на свою душу. Бог вас сам рассудит, подскажет выход из сложившейся ситуации.
Сдержать слезы не смогла. Отчего это глаза в последнее время у меня на мокром месте? Раньше бывало и похуже, но я крепилась, а теперь плачу и плачу. Неожиданно пришедшая мысль просто пригвождает меня к месту. Пропавший аппетит можно списать на настроение, но отсутствие месячных и легкая тошнота по утрам....
- Батюшка, а если я беременна?- Задаю этот вопрос и сама понимаю, что совершила глупость. Что он мне может сказать? Только то, что убийство не оправдать никакими причинами. Дурею, глупею с каждым днем больше и больше. Торопливо прощаюсь, целую батюшке руку и поспешно ухожу.
Прихожу в себя, отъехав километров двадцать. Подсознание за меня все решило, я еду к двоюродной сестре в Нижний. Надюшка работает в центре здоровья. Практикующий врач гинеколог, имеющий ученую степень. Кандидат медицинских наук, прием по записи. Такие вот пироги. Достаю мобильник, коротко рассказываю о проблеме. Надюшка немногословна:
- Будешь подъезжать, позвони. Решим твою проблему сегодня же.
Двигатель работает почти бесшумно, никакого гула, только шум колес по асфальту. Клонит в сон. Естественная реакция организма, вторые сутки не смыкаю глаз. Вдоль дороги березы, поля, опять березы. Ставлю в магнитофон диск Валерии. Первая песня "Часики" напоминает о времени. Кидаю взгляд на встроенный циферблат на панели машины. Почти одиннадцать. Уехала из дома, не предупредив детей! Идиотка!!! Опять терзаю мобильник. Дети еще не встали, сидели вчера допоздна, сегодня спят без задних. Хорошая пора детство, все в розовом свете. Анюта обиженно бормочет:
- Могла бы и нас в гости взять.
Я оправдываюсь:
- Анют, в следующий раз, обязательно. А сегодня я строго по делам.- Не признаваться же собственным детям, что в бессознательном состоянии рванула.
- Привет от меня с Сашей Тане с Наташей передай. Может, ты их к нам на недельку привезешь?
- Я поговорю с тетей Надей, и если девчонки захотят, то привезу,- обещаю я.
Движение в Нижнем бешеное. Водители рвут на красный, не дожидаясь зеленого. Желтый, как цвет отсутствует на всех светофорах абсолютно. Хорошо, что попадаю на зеленую улицу и несусь в потоке. Иначе бы меня на каждом светофоре матюгали за неумение водить. К Надюшке приезжаю ближе к двенадцати и звоню уже из вестибюля.
- Молодец, вовремя приехала,- хвалит она меня и через пять минут спускается ко мне и чмокает в щеку. Время ее не берет, красавица. Худенькая как девочка, носит сороковой размер одежды при росте сто семьдесят сантиметров. Я в своей длинной черной юбке, трикотажной водолазке и капроновых колготах при жаре под тридцать смотрюсь нелепо.
- Ела сегодня?- спрашивает он меня по дороге к больничному корпусу. Честно отвечаю, что нет, только воду пила.
- Вода тоже еда,- философски замечает Надюшка, искоса поглядывая на меня со стороны. Вижу, что ей хочется спросить, что же со мной случилось, но срабатывает правило не лезть в душу без разрешения. Если человек захочет, сам расскажет.
- Я бы тому болвану, что тебя стриг, голову оторвала,- неожиданно произносит она. Я машинально трогаю свои волосы. Вздыхаю:
- Самой жалко.
- Шикарная была шевелюра,- замечает она,- ты хоть на шиньон оставила?
- Угу,- киваю, не вдаваясь в подробности.
Поднимаемся на второй этаж, в гинекологическое отделение. Надюшка ненадолго исчезает в дверях ординаторской, и через пару минут мы уже втроем с симпатичной докторшей идем в смотровой кабинет. Ловлю себя на мысли, что сегодня мне встречаются только красивые женщины.
Пока я готовлюсь к осмотру, то есть снимаю с нижней части тела все тряпочки, Надюшка с докторшей, которую зовут Елена Николаевна, заполняют какие-то формуляры. Спрашивают, когда были последние месячные. Я тщетно пытаюсь вспомнить, но не могу.
- Не мучайся, - бросает мне Надюшка,- так осмотрим.
Лежать на кресле страшно неудобно, да и лампа, как прожектор, светит прямо в глаза. Осмотр заканчивается быстро:
- Семь, восемь недель. Будем делать мини.
Надюшка поворачивается ко мне:
- Сможешь выдержать без наркоза? У нас противный анестезиолог, мне бы не хотелось к нему обращаться, а сама я не рискну.
- Очень больно?- задаю я вопрос.
- Конечно, резать то по живому. Естественно, я тебе шейку матки обколю, но это не сильно поможет. Необходимо лежать не двигаясь, чтоб не мешать работе. Если не сможешь, то сразу скажи, я пойду просить Ивана Сергеевича. Но придется ждать часа три, да и то я не уверена в результате. Неизвестно, какой очередной бзик придет ему в голову.
- Надь, я потерплю,- обещаю я.
- Чистить будет Елена Николаевна, я поассистирую вместо медсестры, полежишь после операции пару-тройку часиков, и я заберу тебя к себе домой.
- А сразу уехать не получиться?
- Ты, что с дуба рухнула? Вдруг кровотечение откроется или температура подскочит? Даже не мечтай. В лучшем случае, я тебя отпущу завтра после обеда, да и то не обещаю. Ты же сама за рулем?
- Да.
- Тем более, тебе нельзя. Леночка, это же операция, вмешательство в организм извне. Так или иначе, а операция слепым методом, все на ощупь. Да еще индивидуальности организма. Рисковать не будем, ночуешь строго под моим присмотром или я не берусь ни за что.
- Ты как генерал перед наступлением,- шучу я.
Меня переодевают в белый балахон до колен, на ноги бесформенные полотняные чулки. Пересаживают на кресло и катят в операционную. По времени вся процедура заняла не более десяти минут. Руки и ноги мне привязали специальными креплениями к креслу кушетке. Хотя я и без этого старалась не двигаться, и, по-видимому, мне это удалось. Время от времени до меня доносилось умничка, очень хорошо. Внизу живота что-то трещало и рвалось, лоб периодически покрывался холодным потом. Теперь я знаю, как это происходит, когда холодный пот покрывает тело.
- Как ты себя чувствуешь?- обеспокоено спрашивает Надюшка. Я отвечаю в три выдоха:
- Хо-ро-шо.
Скрести меня перестают, подключают какой то аппарат, состоящий из прозрачного корпуса пылесоса и бесцветного гофрированного шланга. Внутри корпуса начинает тихо опускаться и подниматься черный отсасывающий компрессор. По стенкам шланга медленно стекает слизистая кровавая масса. Боль тягучая, кажется, я скоро вся стеку в этот прозрачный аппаратик. Не понимаю, как отключаюсь.
Резкий запах раздражает ноздри, затрудняет дыхание. Прихожу в себя. Надюшка ласково вытирает мне пот со лба:
- Молодец, все отлично прошло.
- Уже все? Закончилось?
- Да, все позади.
Руки и ноги уже освобождены от пут, мне помогают сойти с кресла, и укладывают на кушетку. Между ног огромная простыня. Кушетка дерматиновая, холодная. Тонкая простынка не греет. Меня трясет в ознобе, да еще на животе грелка со льдом.
- Мне холодно,- я клацаю зубами.
- Потерпи немножко, - говорит Надюшка,- необходимо полежать с холодом на животе.
Подходит Елена Николаевна, смотрит на прокладку. Несколько бледно розовых пятен.
- Можно перевозить.
Мне помогают пересесть в кресло на колесиках. Ноги не держат, трясутся и подгибаются. Какая глупая мысль управлять в таком состоянии автомобилем. Я до него самостоятельно и дойти не смогу. Проезжаем мимо гинекологического кресла, на котором делали аборт. Внизу стоит эмалированный таз с кровью и какими-то кусочками. Вот и все, что осталось от моего нерожденного ребенка. Сердцу больнее всего, заныло и куда-то ухнуло. Надюшка толкает меня по коридору, что-то весело щебечет. Для нее это повседневная работа.
Отвозят меня в одноместную палату, наверное, бронь на всякий случай. Помогают лечь в постель. Натягиваю одеяло до горла, Надюшка заботливо подтыкает одеяло возле ног.
- До пяти меня не будет, отдыхай.
Заходит Елена Николаевна, протягивает мне две капсулы и стакан воды:
- Антибиотики придется принимать в течение пяти дней четыре раза в сутки.
Я приподнимаюсь и послушно проглатываю пилюли. Ложусь и плотнее закутываюсь в одеяло. На улице тридцатиградусная жара, а у меня почему-то ноги холодные как у лягушки. Надюшка о чем-то шушукается с симпатичной докторшей.
- Ленчик, я пошла. Если, что жми на кнопочку, Елена Николаевна рядом. Звонок на стене, у изголовья.- Они уходят, но через некоторое время Елена Николаевна возвращается и протягивает мне полтаблетки белого цвета:
- Примите еще и это. Поможет вашему организму легче перенести стрессовую ситуацию.
- Который час,- спрашиваю я, проглатывая снадобье.
- Пять минут второго,- отвечает она, мельком бросив взгляд на запястье.- Ничего не беспокоит?
- Нет, нет, все отлично.- Врач уходит. Я начинаю медленно согреваться и проваливаюсь в сон.