1

     ВВЕДЕНИЕ

     - Кому они нужны эти глупые истории….

     - Моллюск не может судить, кому нужен его жемчуг».

     Сергей Лукьяненко «Близится утро».

     «Ради людей... принадлежащих к разным типам,

     научная правда должна подаваться в различных

     формах, при этом её следует считать одинаково

     научной, независимо от того подаётся ли она в

     выразительной форме и живых красках физической

     иллюстрации или в простой бесцветной форме

     символов».

     Джеймс Кларк. Обращение к секции физики и

     математики Брит. ассоц. «За прогресс в науке», 1870.

     Вопросы о смысле жизни человека чаще всего появляются в раннем подростковом

     возрасте, но получив ответ типа «жить надо ради жизни», большинство людей этим и

     удовлетворяется, хотя бы на время. Позже, а иногда и раньше государство само пытается

     внушить своё понимание смысла жизни. В России, начиная с 17 и по 90-е годы

     формальным, а для многих и неформальным смыслом жизни была борьба за светлое

     будущее всего человечества.

     Но стоило появиться первым прорехам в железном занавесе, скрывавшем от нас не

     только другой мир, но и возможности критического осмысления реальной советской

     действительности, как стала видна ошибочность и бессмысленность навязанного идеала

     смысла жизни. А вскоре, после практически бескровной смены государственного

     устройства, навязанные идеалы были и официально отвергнуты. Казалось бы, вот она

     свобода: мысли, спорь, доказывай – ищи новый смысл жизни, но «за семьдесят лет

     советской власти, за пятнадцать лет так называемой демократии люди в нашей стране не

     только разучились думать, но даже и не знают для этого простого словарного

     определения» (1).

     Однако руководители любого государства прекрасно понимают, что «скопище

     людей превращают в нацию две вещи – общее великое прошлое и общие планы на

     будущее» (2). С великим прошлым, учитывая многовековую историю России, в принципе

     проблем не было, а вот с планами на будущее возникла явная заминка.

     Попытка провозглашения полной свободы, к которой так стремились, немедленно

     привела к такому расцвету мошенничества и бандитизма, что государству пришлось

     немедленно официально оговариваться: свобода свободой, а законы нарушать нельзя. В

     общем«... к середине девяностых стало ясно, что чудо демократии как-то не задалось. Что

     свобода не приносит счастья, что мы просто не можем быть честными, умеренными и

     аккуратными по буржуазному» (3).

     Было бы логично, чтобы ведущую роль в решении этой проблемы сыграли учёные

     философы, но практически все они, воспитанные в тоталитарном государстве, могли

     играючи цитировать труды коммунистических классиков, критиковать буржуазную

     философию, а вот собственных-то идей у них оказалось не слишком много. Причём

     разброс мыслей у некоторых авторов, пытающихся объяснить происходящее и найти

     выход из имеющейся ситуации, колебался от банального идеализма до полной рениксы.

     В качестве примера чистого идеализма можно привести работу В.К. Бакшутова (4),

     в которой автор убеждает читателя, что выход из критической ситуации в обществе

     заключается в привлечении русской патриотической интеллигенции, вооружённой

     «духовным наследием предшествующих поколений, свободой мыслить без марксов и

     2

     фрейдов и способностью смотреть не назад, а вперёд», к созданию духовной диктатуры,

     единственно способной возродить великую Россию.

     И уж совсем забавными, почти пародийными выглядят идеи Б. Диденко (5), если бы

     они не распространялись на XIX – м Всемирном философском конгрессе. В своей книге

     автор утверждает, что в ходе антропогенеза возник не один вид – homo sapiens, а четыре, к

     тому же «два из них являются видами хищными, причём с ориентацией на людей! » Всё

     это нужно только для того, чтобы появилась возможность заявить, что «несчастный»

     суперэтнос, состоящий из великороссов, малороссов и белорусов, сумевший осуществить

     «самовыбраковку» хищных гоминид, в настоящее время страдает из-за доминирования

     пришлых хищных видов (тюркских, кавказских и др.). Это-то и объясняет все беды

     России.

     Достаточно трезво оценив ценность подобных научных изысканий, государство

     начало активно привлекать к разработке проблемы специалистов другого профиля (в

     первую очередь религиозных деятелей и политологов). Само по себе это и не плохо,

     поскольку «эксперт в одной области не всегда разбирается в другой» (6). Беда в том, что

     вновь призванные эксперты тут же стали предлагать в качестве смысла жизни, как

     человека, так и государства лишь чуточку обновлённые дореволюционные идеи

     православия, патриотизма и народности.

     Ярче всего это проявилось у религиозных деятелей. Они тут же предложили новый

     смысл жизни для бывшего советского человека. Правда он оказался лишь другим

     вариантом коммунистической идеи, только вместо борьбы за светлое будущее в реальной

     жизни, была предложена борьба за светлое будущее в загробной жизни. Причём

     доказательство правильности предлагаемого решения практически не изменилось со

     временем – слепая вера. «Раз ты потерял веру, значит, потерял всё ценное, что у тебя было.

     Для чего тогда жить?» (7). В лучшем случае предлагалось опять-таки вековечное

     доказательство: «для веры, несомненно, должно быть основание, и это основание можно

     отыскать. Не могло же ошибаться всё человечество» (8).

     Конечно, думающие руководители государства могли бы ответить, что «... вера

     должна быть основана на знании, она не может быть слепой, нельзя без конца повторять

     неправду в надежде, что от многократного повторения она станет правдой» (9), но то ли

     знаний не хватило, то ли на первое место были поставлены «государственные интересы».

     Тем более что даже многие либералы, напуганные проявлениями аморализма в

     посткоммунистическом обществе, начали находить в этой идее разумные вещи, считая, что

     именно религия сможет призвать людей к соблюдению правил высокой морали.

     Однако на деле по меткому замечанию Черномырдина: «думали как лучше, а

     получилось, как всегда». Официальная поддержка и внедрение в жизнь государством

     религии, в первую очередь православия, привела только к тому, что стало также модно и

     престижно называть себя верующим, как Советском союзе называть себя материалистом.

     И почему-то ни государственным мужам, патронировавшим это нововведение, ни

     срочно приспособившимся к нему гражданам не пришло в голову, что «звание

     христианина – это не автоматический щит против неправедности. Ибо ещё в Послании к

     римлянам сказано: «Что же? Станем ли грешить, потому что мы не под Законом, а под

     благодатью? Никак». (Рим., 6: 15)» (10). Более того, если задуматься, то «влияние

     людского материализма – это ведь не так плохо на самом деле. Ведь если бы люди были

     лишены материалистических устремлений, они бы не старались так упорно всё время

     улучшать свою жизнь и сейчас были бы не более чем одним из видов млекопитающих и

     населяли бы родную планету наравне с животными» (9).

     Естественно, что в обществе не могли не появляться и жемчужины - достаточно

     правильные идеи или подходы к решению проблемы. Однако чаще всего (и это говорит о

     качестве нового общества) они возникали у тех людей, которых это новое общество так

     или иначе отвергало или наказывало. Ведь «жемчужина – это болезнь, попытка моллюска

     защититься от попавшей внутрь песчинки» (11). И поскольку отвергало и наказывало

     3

     государство отнюдь не философов, то и идеи появились пусть и верные, но более

     практичные, чем философские.

     Так Михаил Ходорковский, пусть с опозданием, но разочаровавшийся в системе

     государственного устройства, высказал в своей публичной лекции достаточно правильную

     мысль, естественную для любого человека, воспитанного в духе либерализма: «Когда

     говоришь с моими сверстниками или людьми чуть старше, синонимом правильного часто

     является слово «государственное». «Государственная позиция», «государственный

     подход», «интересы государства». На самом деле в такой логике причины перепутаны со

     следствием. Государство было создано людьми, для того чтобы служить интересам людей.

     И когда мы с вами говорим, что мы должны служить интересам государства, получается,

     что мы должны служить некому идолу, которого сами себе и создали. На самом деле всё

     наоборот. Человек должен служить: во-первых, самому себе, своей семье, во-вторых,

     обществу. А государство должно служить человеку» (12).

     Действительно, в современном демократическом обществе смысл жизни

     государства заключается в служении людям его создавшим и поддерживающим, но вот на

     вопрос в чём смысл жизни человека современные демократы и либералы чёткого ответа

     не дают. Вот почему решению этого вопроса и посвящена предлагаемая читателю книга.

     Автор её не является профессиональным философом, но дело в том, что попытки решения

     стоящих перед нашим обществом жизненоважных вопросов чисто философским путём

     без серьёзного и профессионального использования данных подчас далеко не смежных

     областей науки приводили и будут приводить только к чисто философскому

     субъективизму.

     В предлагаемой работе будет много цитат и ссылок как на философские, так и на

     биоэтологические работы, и относительно мало собственных изысканий. Дело в том, что

     смысл создания этой книги заключается не в попытке автора доказать свою личную

     гениальность, а в том, чтобы показать, как на основании уже имеющихся сведений в

     различных областях науки можно найти ответы на волнующие наше общество вопросы.

     В принципе предлагаемые автором идеи являются только планом для дальнейших

     исследований уже более узких специалистов. А оправданием её незаконченности может

     послужить короткий диалог из «Академии» Айзека Азимова (13):

     « - Никто из... ныне живущих людей не проживёт более столетия. Зачем же нам в таком

     случае отягощать себе жизнь, гадая о том, что будет через пятьсот лет?

     - Ну а я протяну не более пяти... Однако для меня это вопрос - первостепенный... я

     думаю так, потому что считаю себя человеком».

     ЛИТЕРАТУРА:

     1. Панюшкин Валерий. Михаил Ходорковский. Узник тишины 2.

     2. Черчилль Уинстон. Цит. по «Известия», 11.01.2008.

     3. Ходорковский Михаил. Левый поворот. «Ведомости» от 01.08.05.

     4. Бакшутов В.К. Философская антропология: смена парадигм. Екатеринбург, 1998.

     5. Диденко Б. Сумма антропологий (кардинальная типология людей). М,1993.

     6. Хайнлайн Роберт. Достаточно времени для любви.

     7. Саймак Клиффорд. Дети наших детей.

     8. Саймак Клиффорд. Зачем брать их обратно с небес?

     9. Саймак Клиффорд. Проект «Ватикан».

     10. Азимов Айзек. Путеводитель по Библии. Новый Завет.

     11. Лукьяненко Сергей. Близится утро.

     12. Ходорковский Михаил. Публичная лекция. 2000 г. Цит. по (Панюшкин Валерий.

     Михаил Ходорковский. Узник тишины 2).

     13. Азимов Айзек. Академия.

     4

     ГЛАВА 1.

     «... нечестивая самонадеянность руководит теми

     законодателями или правителями, как

     светскими, так и церковными, которые,

     будучи сами не кем иным, как

     небоговдохновлёнными и способными

     заблуждаться людьми, присваивают себе

     власть над верованиями других и

     устанавливают свои взгляды и образ

     мышления как единственно истинные и

     безошибочные, и стремятся насильно

     навязать их как таковые другим...»

     АКТ об установлении РЕЛИГИОЗНОЙ

      СВОБОДЫ, принятый Ассамблеей Виргинии в

      начале 1786 г.

     ЛОЖНЫЕ ПУТИ ИДЕОЛОГИЗАЦИИ ПОСТКОММУНИСТИЧЕСКОГО

     ОБЩЕСТВА РОССИИ.

     Процесс перестройки, разрушивший «железный» пропагандистский занавес между

     социалистическим и демократическими капиталистическими государствами, раскрыл

     перед большинством наших граждан все ужасы так называемого строительства

     коммунизма, дал возможность увидеть чего достигло большинство государств, шедших

     нормальным историческим путём и привёл к осознанию бессмысленности продолжения

     прежнего пути развития общества. Вот почему так сравнительно легко и почти бескровно

     осуществился переход от социализма к капитализму в бывшем Советском Союзе.

     Однако скорость, с которой это произошло, значительные экономические

     трудности, заложенные ещё прежним государственным устройством, отсутствие чёткого

     плана перехода от одного типа государственности к другому, появление новых

     непривычных экономических отношений и, наконец, непонимание большинством граждан

     невозможности быстрого достижения такого же высокого уровня жизни, как в

     большинстве демократических государств, не могли не привести к резкому изменению

     психологии масс.

     Практически все бывшие советские граждане оказались в состоянии фрустрации

     или кризиса, а многие в обоих состояниях сразу. Попробуем разобраться, в чём различие и

     общность этих состояний, и почему они не могли не охватить всё общество при

     формировании новой России. Наиболее чётко эти вопросы освещены в монографии Ф.Е.

     Василюка «Психология переживания» (1).

     Необходимыми признаками фрустрирующей ситуации является наличие сильной

     мотивированности достичь цели (удовлетворить потребность) и преграды

     препятствующей этому достижению. Возникновение состояния фрустрации может

     5

     приводить к, казалось бы, прямо противоположным вариантам поведения: бесцельному

     двигательному возбуждению, апатии, агрессии и, наконец, к регрессии, которая

     проявляется либо «обращением к поведенческим моделям, доминировавшим в более

     ранние периоды жизни индивида» (2), либо снижением «конструктивности» поведения.

     Может показаться спорным положение о том, «что поведение фрустрированного человека

     не имеет цели» (3), поскольку определённая цель в его действиях может выявляться, но

     она не имеет никакого отношения к исходной цели или мотиву, не достижение которой и

     вызвало развитие фрустрации.

     В той или иной степени ощущения фрустрации не только возникли, но и

     сохраняется до сих пор у очень значительного количества бывших советских граждан: в

     среде молодых ребят из рабочих семей, у которых осознанно или неосознанно имелся

     мотив достижения родительского положения в обществе (ощущения себя членом класса -

     гегемона, имеющего самую большую заработную плату, почёт и возможность

     пренебрежительно относится к «очкастой» интеллигенции), в среде интеллигенции

     (возможность ухода в науку с нарастающей в зависимости от полученной научной степени

     зарплатой и официально признанной духовной избранностью), в среде комсомольских и

     партийных работников, имевших целью подъём пусть и на невысокие вершины партийной

     власти, наконец, в среде настоящих и будущих пенсионеров, уверенных в безбедной, пусть

     и не очень обеспеченной старости.

     За прошедшие годы часть людей сумела избавиться от синдрома фрустрации

     (бывшие комсомольские работники, используя старые связи и навыки работы с людьми,

     превратились в преуспевающих бизнесменов; многие выходцы из рабочего класса и

     интеллигенции, начав с «челночничества», превратились в реальный средний класс

     общества, более того в настоящее время даже зарплата высококвалифицированных

     рабочих, типа экскаваторщиков, станочников в крупных центрах позволяет им чувствовать

     себя представителями среднего класса), но большая часть населения новой России до сих

     пор остаётся в состоянии фрустрации.

     Особенно ярко это состояние проявляется в трудно живущей провинции. Так по

     данным опроса, проведённого социологами Санкт-Петербургского института комплексных

     социальных исследователей в Петербурге и небольшом уральском городке

     Краснотуринске, если жители второй столицы наиболее постыдными событиями в

     российской истории считают проигранные военные кампании и сталинские репрессии, то

     жители провинции – развал Советского Союза и гайдаровские реформы (4).

     Больше того, по данным опроса ВЦИОМ в октябре 2008 года (5) почти половина

     россиян не смогли назвать причину Гражданской войны, а более половины её виновников.

     Так, например, в развязывании Гражданской войны 8% опрошенных обвинили

     «большевиков, коммунистов», а ещё 4% отдельно – Ленина и Троцкого, 53% - в принципе

     оказались не в состоянии ответить на вопрос о том, кто виноват в развязывании

     Гражданской войны. Среди других вариантов ответов и жажда власти, и нищета, и «враги

     России». В то же время 62% опрошенных считают, что участников Гражданской войны

     надо «понять и простить или просто забыть о ней».

     Но сложнее всего оказалось с проявлениями психологического кризиса.

     Происходящие жизненные события вызывают психологическое ощущение кризиса только

     в том случае, когда они «создают потенциальную или актуальную угрозу удовлетворения

     фундаментальных потребностей» (6), то есть тогда, когда они являются поворотным

     пунктом всего жизненного пути. Поэтому и выход из кризиса возможен только в случае

     принятия нового смысла жизни, новых жизненных ценностей.

     А у советских людей как раз и произошла внезапная потеря смысла жизни. До

     этого у них был пусть неправильный, псевдонаучный смысл своего существования –

     создание всеобщего прекрасного будущего без болезней и смерти, надежда на лучшее

     пусть не для себя, так хоть для детей. Тем более что государство активно поддерживало

     это представление о смысле жизни, убеждая, что надо только подождать, ещё немного

     6

     потерпеть, при этом постоянно внедряя и прославляя идеалы аскетизма. Конечно, чем

     дольше существовало советское общество, тем меньше иллюзий оставалось у его членов.

     Как правильно подметил писатель Александр Мелихов (7): «Обычно на ранних этапах

     становления культуры люди страстно живут коллективными грёзами, а потом они

     начинают понемножку распадаться, растёт индивидуализм, прагматизм, люди уже не

     готовы жертвовать жизнью ради химер… Это сейчас принято называть угасанием

     пассионарности». И всё-таки какие-то остатки этой веры в светлое будущее у людей

     сохранялись. А тут и жизнь не улучшилась, и идеалы пропали, но самое главное исчез

     смысл жизни.

     Попытки новой власти найти выход из этой ситуации привели к тому, что

     государственная идеология практически вернулась к идеологии царской России:

     православие, самодержавие, народность. К счастью хотя бы идея самодержавия не нашла

     достаточного количества своих сторонников из-за явно выраженной одиозности, её

     заменила идея государственности – установления сильной власти, способной вернуть

     России если не уважение, то хотя бы опасение перед её могуществом окружающего мира.

     Все эти новые идеалы появились далеко не случайно, причём своим появлением

     они обязаны, как чисто психологическим причинам, так и поддержке их существующей

     властью. Попробуем разобраться в причинах их появления и самое главное установить:

     способны они принести пользу или вред нашему обществу.

     С психологической точки зрения почти внезапная потеря смысло-жизненных

     установок достаточно часто заставляет слабых в эмоционально-волевом отношении людей

     обращаться к религии. Как пишет в «Пришельцах» Клиффорд Саймак: «Когда люди не

     знают, что делать, они обращаются к вере. Или к тому, что им кажется верой. Это

     мистический отход в царство ирреальности. Попытка хоть как-то объяснить

     необъяснимое, то, что мы объяснить не в состоянии. Поиск какого-то символа, который

     смог бы увязать наши понятия с явлениями, выходящими за их пределы» (8).

     Именно это, по мнению К. Любутина (9) и произошло в постсоветской России:

     «Обвал, случившийся в нашем отечестве, привёл к утрате мировоззрения, основанного на

     принципах социалистической справедливости. Реальная дегуманизация породила давно

     невиданный в цивилизованном мире всплеск мистических увлечений, пропаганда религии

     стала нормой для государственных средств массовой информации».

     Наиболее прямо и эмоционально необходимость создания «симфонии церкви и

     власти» обосновал главный редактор журнала «Политический класс» Виталий Третьяков

     (10), утверждающий, что в «сегодняшней России теснейшее взаимодействие между РПЦ и

     государством совершенно необходимо». Причём речь идёт именно о сотрудничестве с

     православной церковью, а не просто с религиозными конфесссиями вообще. Благо, как он

     уверяет, «идея «отделения церкви от государства», как и многие другие брутальные

     идеологемы, довольно быстро изживает себя… И исторический маятник начинает своё

     движение в обратную сторону. Россия после нескольких десятилетий атеизма вернулась к

     религиозности, а западная Европа… устремилась к секуляризму (официально не

     декларируемому атеизму)».

     Вот только в реальности происходит не столько возвращение к религиозности,

     поскольку «вера даётся – ей нельзя научиться». (11), сколько государственное внедрение

     религиозности. Как верно подметил Александр Марков, профессор кафедры рекламы и

     связей с общественностью СПбГУП: «Мы же переживаем эпоху очередного крещения.

     Все 90-е годы у нас происходит этап крещения, по темпам, агрессии и вложенным

     средствам сопоставимый с первым Крещением Руси» (12).

     Интересно, что необходимость такого агрессивного введения православия

     его сторонники пытаются доказать как с помощью идейных, так и чисто прагматических

     аргументов.

     Появление идейных сторонников внедрения православия в жизнь общества, в

     принципе, легко объясняется традиционными особенностями российской интеллигенции,

     7

     для которой, по мнению Н.А. Бердяева, характерно, что «лучшие, наиболее культурные и

     мыслящие русские люди XIX века не жили в настоящем, которое было для них

     отвратительно, они жили в будущем или прошлом» (13). Попытка жить в будущем, вернее

     для будущего за время советской власти их полностью разочаровала, как и современные

     грязь и грубость, столь типичные для ранней стадии капитализма, и им ничего не

     осталось, кроме успокоения собственной совести за отступничество прежним идеалам

     тем, что «нельзя верить в прописи 15-летней давности,.. бегать по кругу – удел собак с

     перебитым нюхом. Человек имеет право на эволюцию своих взглядов». Правда под

     эволюцией в данном случае понимается скорее контрреволюция – возвращение к идеям

     далекого религиозно-патриотического прошлого, поэтому для объяснения своего

     предательства либерально-демократических ценностей приходится использовать

     сентенции типа: «мне «мои патриоты» дороги» тем, что «торят дорогу всем нам – и

     государственникам, и либералам». Ведь у нас «цель одна – воспитание духа», что у

     клерикалов, что у атеистов, поэтому «двигаться к ней вполне допустимо разными путями»

     (14).

     Однако, если действительно возвращаться к идеям православной империи, то путей

     в наличии только два – Третий Рим и славянофильство. Именно эти две идеи сливаются у

     потерявшей себя интеллигенции в одну мессианскую идею. Благо у этих путей есть одна

     и, причём, основная общность – православие.

     Действительно, как это подметил ещё Н.А. Бердяев (13), с одной стороны

     «Доктрина о Москве, как Третьем Риме, стала идеологическим базисом образования

     московского царства… Принадлежность к русскому царству определилась исповеданием

     истинной, православной веры», а с другой стороны «Славянофилы верили в народ, в

     народную правду и народ был для них, прежде всего мужики, сохранившие православную

     веру и национальный уклад жизни. Славянофилы были горячими защитниками общины,

     которую считали органическим и оригинально русским укладом… Они были

     решительными противниками понятий римского права о собственности».

     И вот уже в XXI веке Вадим Межуев, главный научный сотрудник Института

     философии РАН снова провозглашает на VIII международных Лихачёвских научных

     чтениях: «Россия – это наследница Византии… Жизнь по совести или по разуму – вот суть

     диалога, который Россия ведёт с Европой последние два столетия» (15).

     Но какой диалог можно вести с Европой, справедливо возражает Александр

     Марков, ведь «диалог возможен, если его субъекты равны друг другу и аутентичны.

     Западная культура абсолютно аутентична своей системе ценностей – это свобода, права

     человека, гедонизм, удовольствия. Запад сознательно уходит от религиозности, от церкви,

     чтобы расширить пространство для диалога с другими культурами. Россия же и русская

     культура предельно не аутентична. Мы находимся в переходной стадии, когда покинули

     одно духовное поле и сейчас пытаемся усвоить те ценности, которые усваиваются не одно

     столетие» (12). Причём, к сожалению, в первую очередь пытаемся усвоить именно

     религиозные православные ценности.

     Каковы же те прагматические ценности, которые может принести обществу и

     государству внедрение религиозных православных ценностей? Ради чего государство

     готово отбросить закрепившийся в нашем сознании просвещенческий лозунг «отделения

     церкви от государства»? По мнению Виталия Третьякова (10), сохранение этой идеи «не

     реально, и контрпродуктивно. В нашей недавней истории мы уже имели опыт такого

     «отделения». Можно, конечно, всё валить на «невежественных» или «преступных»

     русских большевиков».

     И тут Третьяков осуществляет явную подмену понятий, поскольку при советской

     власти происходило не отделение, а уничтожение РПЦ, хотя даже при этом почти полное

     подавление религиозного влияния церкви на общество, в общем-то (если исключить

     периоды войн и их ближайших последствий), достоверно не сказалось ни на количестве

     преступлений, ни на поведении граждан в быту.

     8

     «Какие же» тогда «фундаментальные функции», с точки зрения Виталия

     Третьякова, «выполняет в сегодняшней России РПЦ (шире – православная религия)?

     Прежде всего, православие является главным хранителем моральной традиции, по

     сути – единственным универсальным (кроме житейских обычаев и здравого смысла)

     институтом поддержания морали в обществе… веру и мораль нам взять, кроме как из

     православия, неоткуда». В данной главе мы не будем подробно останавливаться на истоках

     и принципах формирования морали, поскольку этому будет посвящено целая

     самостоятельная глава, но несколько слов всё-таки хочется написать.

     Достаточно просто удивиться: и как это большая часть жителей Земли, не

     исповедующих православной религии, умудряется жить, а во многих государствах даже

     гораздо лучше жить, чем в России, не имея православной морали? Может быть, у них

     просто больше обычного здравого смысла? А то, что у европейцев морали нет и быть не

     может, в этом Третьяков нисколько не сомневается: «Если, например, навыки рыночной

     экономики мы можем позаимствовать у Запада, то экспортировать оттуда мораль не можем

     – если бы даже хотели. Ибо понятие «грех» из западной морали уходит, из чего она

     превращается в квазимораль, в моральный релятивизм». Причём, как следует из «Основ

     учения Русской православной церкви о достоинстве, свободе и правах человека», «в

     качестве нарушителей прав человека выступают те, кто оскорбляет религиозные святыни и

     попирают традиционную мораль».

     Вообще с этим тлетворным влиянием Запада одна беда. Вот «и так-то слабый у нас

     институт права всё больше и больше, следуя западной традиции, отделяется от института

     справедливости», а «развившийся», опять же не без тлетворного влияния Запада, «до

     патологических размеров институт защиты прав и свобод всех и всяческих меньшинств

     реально трансформирует когда-то демократическую систему в тоталитаризм

     миноритариев. Консервативные по своей природе политические институты пока ещё

     сдерживают эту опасность, но без помощи церкви они, безусловно, рано или поздно

     сдадутся».

     И мы тут же превратимся в общество одиночек и изгоев, поскольку «вторая

     фундаментальная функция православия: именно он поддерживает необходимый для

     элементарного физического выживания общества институт семьи, многодетности и

     родительской опёки». Правда немного странно, почему это в официально атеистическом

     Советском Союзе сохранялся и институт семьи, и многодетность и родительская опёка?

     Наверное, только из-за страха расстрела на месте и ссылки в сибирские лагеря. Интересно,

     что же удерживало сохранение семьи в Западной Европе, где не было ни коммунизма, ни

     православия?

     Наконец, «сегодня церковь всё чаще выступает и как едва ли не единственный

     (кроме плохо справляющегося с этим образования) влиятельный институт защиты

     высокой культуры и классического искусства от массового невежества и пандемии

     масскульта». Оригинальность этого утверждения Третьякова заключается в том, что,

     написав вышеприведённую фразу, он сам своей идее и удивляется: «Парадоксально то, что

     многие, а в последние два-три столетия едва ли не большинство произведений

     классического искусства были либо антирелигиозны, либо антиклерикальны» (10). А как

     же могло быть иначе, если «православная аскеза» считала признаком греховности наличие

     «всякого богатства и роскоши жизни, всякого творческого избытка в искусстве, в мысли» и

     вообще «сомневалось в оправданности культуры, склонно было видеть греховность в

     культурном творчестве» (13).

     После такого исчерпывающего набора «фундаментальных функций» РПЦ,

     Третьякову остаётся только предложить ей последнюю «функцию…

     историографическую, которая вообще-то возложена на плечи науки, плохо с ней

     справляющейся». Действительно, зачем нужна география, если ямщики есть? Тем более,

     что, по убеждению Третьякова: «самим пора быть Вольтерами, то есть интеллектуальными

     пастырями, не загоняя в «церковную резервацию» пастырей духовных и моральных».

     9

     Всё это было бы смешно, если бы не было так грустно, поскольку подобные

     доказательства и откровения изрекает в одном из основных Российских изданий не

     безграмотный схимник, а главный редактор журнала «Политический класс».

     Понятно, что либералам, рассматривающим в качестве нарушителя прав человека

     исключительно государство и требующим свободы, в том числе и свободы совести,

     подобные установки не могут понравиться, но может быть государству действительно

     выгодно иметь такого сотрудника, как православная церковь. Тем более что «в истории

     народов, окормляемых Русской православной церковью, сложилось плодотворное

     представление о необходимости соработничества власти и общества»(16).

     Поскольку речь идёт не о государстве вообще, а о конкретном российском

     государстве, стремящемся всемерно укреплять вертикаль власти, то оно действительно

     может не воспринимать как отрицательное способность всех великих религий «нарушать

     и извращать принципы свободы, как только становятся массовыми организациями,

     управляемыми религиозной бюрократией» (17), но странно, что это государство почему

     то не учитывает того, что в самой сути любой монотеистической религии заложено

     стремление к тоталитаризму, поскольку даже при подсознательном аналогизировании у её

     последователей возникает идея о необходимости единого лидера (мессии, пророка),

     который в свою очередь может, осознав свою значимость и поверив в свою избранность,

     начать трактовать слово Божие так, что это будет способно привести паству, а значит и

     государство к катастрофе.

     Интересно, что даже такой сторонник создания «симфонии церкви и власти», как

     Виталий Третьяков, невольно предупреждает в своей статье: «Если церковь будет

     оппозиционна власти… то это путь как минимум, к гражданским конфликтам» (10). Благо

     за историческим примером далеко забираться во времени не приходится. Стоит только

     вспомнить, как принципиально и быстро изменился Иран после прихода к власти

     религиозных лидеров, подчинивших себе и общество, и государство, как таковое. Но вот

     стоит ли из страха перед такими конфликтами обществу и государству идти путём Ирана –

     это вопрос.

     Принципиально важно понять, что если в общество, в котором веками

     существовала, а при советской власти и прививалась коллективистская мораль,

     государством будет внедряться и, не дай Бог, внедрится новая в данном случае

     религиозная высшая идея, для которой «личность представляет собой лишь средство для

     служения целям высшей общности», то сразу, как утверждает Хайек, «ужасающие черты

     тоталитарных режимов» начнут «проступать с роковой неизбежностью» (18).

     Особо следует остановиться на поведении лидеров государства, демонстративно

     показывающих свою религиозность, и явно не думающих о том, как это выглядит с точки

     зрения общечеловеческой морали. Дело в том, что, начав свою карьеру в

     коммунистической партии, принимавшей в свои ряды только атеистов, и резко

     изменивших свои взгляды после выхода из партии, они ставят всех окружающих перед

     дилеммой: либо они лгали раньше ради карьеры, либо они лгут сейчас ради идеи

     внедрения православия. Что уж говорить об остальных чиновниках, устремляющихся в

     храм лишь тогда, когда туда являются первые лица. Пожалуй, лучше всего на эту тему

     высказался Глава синодального отдела Русской православной церкви протоирей Дмитрий

     Смирнов: «Но что значит – ходить в храм? В храмы и воробьи залетают, и мыши бывают,

     и даже кота там видел. Зайти в храм и даже помолиться, ещё не значит стать

     христианином» (19).

     Несомненно, что столь явное предпочтение православной религии на уровне

     государственной власти (присутствие руководителей государства только на православных

     службах, транслируемых на всю страну) при наличии официального требования РПЦ

     «определять содержание и объём взаимодействия государства с разными религиозными

     общинами в зависимости от их численности, традиционности для страны и региона,

     вклада в историю и культуру»(16) не могло не сказаться на межнациональных

     10

     отношениях в многонациональной и многоконфессиальной России. Тем более, что новой

     России и так досталось далеко не самое лучшее наследство от Советского Союза.

     Как верно подметил Александр Мелихов (20): «Коммунистическая власть тоже

     довольно скоро поняла, что... равенство культур опасная утопия – возможна и необходима

     лишь декорация этого равенства. И после десятилетий страшного террора национальное

     замирение удавалось поддерживать столь малой кровью, что наивным людям этот

     вынужденный худой мир до сих пор представляется дружбой народов».

     Попробуем разобраться, какие ещё причины, кроме вышеуказанных, могут

     обострять межнациональные отношения в новой демократической России. Для этого

     необходимо совершить маленький экскурс в историю проблемы «нации и национализма».

     На самых ранних этапах развития общества понятия «нация» вообще не существует. Её

     появлению предшествует либо племенной патриотизм, в котором важнее всего прямая

     общность по крови и ощущение себя неотъемлемой частью племени, и при котором все

     решения принимаются автоматически по принципу «свой – чужой» , либо появляющаяся

     позднее религиозная общность, сближающая людей с разной кровью и разными языками.

     Национальный вопрос и национальный патриотизм начинают возникать только при

     достижении определённой частью населения достаточного культурного уровня,

     позволяющего получить представления об истории своей общности. И уже на самом

     раннем этапе формирования национального вопроса в большинстве случаев начинает

     проявляться феномен национализма. Этот психологический феномен возникает и

     поддерживается в первую очередь в умах людей, остановившихся в своём развитии на

     подростковом уровне, которые могут воспринимать национальную идею только по типу

     подростковой героизации (сделать жизнь с кого) и всегда готовы её отстаивать с

     типичными для подростка жестокостью и эмоциональной неустойчивостью.

     Появление же истинного национального патриотизма возможно только у человека,

     представляющего собой полноценную личность со своей собственной системой

     иерархических ценностей, сформированную на основе всестороннего критического

     осмысления жизненных вопросов и ценностей. В этом случае чувство национального

     патриотизма включает в себя не только благодарность и уважение к предкам, но и

     критическую оценку их поступков и деяний.

     Именно на этом этапе и уровне развития личности ознакомление и усвоение

     культуры других народов может привести человека к понятию и принятию

      интернационализма, на первых этапах хотя бы и регионального (например, ощущения

     себя европейцем или азиатом).

     В реальной жизни отношение большинства рядовых членов общества, не сумевших

     сформироваться как личности, к национальному вопросу, обычно, зависит от того, какой

     позиции по данному вопросу придерживаются его официальные и неофициальные

     лидеры.

     Яркий пример того, как стандартно и закономерно ведут себя люди, находящиеся

     на разных уровнях культурного и экономического развития, при столкновении с

     национальными проблемами, дают исследования М.Веллера и А. Бурковского (21) об

     изменении отношения к русским при распаде Российской империи. Так, положение

     русских в первые годы после революции было неплохим в Польше, Прибалтике,

     Финляндии, на территории будущих Татарстана и Крымской татарской республики,

     Эстонии и Латвии, то есть там, где хотя бы образованная верхушка общества считала себя

     европейцами. Значительно хуже приходилось русским в Грузии, где их как «иностранцев»

     лишили средств к существованию. Скорее всего, это объяснялось тем, что даже

     пришедшая в них к власти верхушка общества ещё не перешла от национализма к

     национальному патриотизму, позволяющему не только гордится своим прошлым, но и

     трезво оценивать качества представителей других народов. Однако хуже всего оказалось

     русским в «державе» 102-летнего имама Гоцинского и в Башкирии – тут их обычно сразу

     же вырезали. Дело в том, что в горах Кавказа, степях Казахстана и Киргизии, с одной

     11

     стороны, ещё не окончился родоплеменной строй, а с другой, русские являлись для них не

     просто недавними завоевателями, но ещё и иноверцами (джихад против неверных).

     Пришедшие к власти большевики сумели не только обострить национальные

     проблемы, оставшиеся от Российской империи, но и подложить мины под будущее

     российского государства. Причём последствия этих ошибок продолжают в той или иной

     мере ощущаться до сих пор и на государственном, и на бытовом уровнях.

     Начнём с государственного уровня. После большевистского переворота 7 ноября

     1917 года Центральная Рада Украины объявила об автономии в составе России и отвергла

     в декабре ультиматум Ленина о немедленном отказе от автономии. В ответ большевики

     часть своей территории с преобладанием русского населения над украинским относят к

     Украине и провозглашают её Украинской советской республикой со столицей в Харькове.

     И что же? Прошло 90 лет, а на Украине так и не прекращается противостояние востока и

     запада, сказывающееся как на населении восточной Украины, так и на наших с ней

     отношениях.

     А вот яркий пример на бытовом уровне. Согласно конституции 1918 года 30 – 35%

     всего населения было лишено политических прав, причём это распространялось на всех

     членов семьи «лишенцев» и не позволяло ни получить высшее образование, ни

     продвигаться по государственной службе. А вот на так называемые репрессированные

     народы, в которые вошли не только чукчи и юкагиры, но и евреи, ограничения не

     распространялись вне зависимости от их прежнего социального положения.

     Поэтому когда государству понадобился чиновничий аппарат, а большинство

     грамотных, умеющих вести документацию коренных жителей оказалось лишенцами, то

     пришлось воспользоваться услугами почти поголовно грамотных евреев, покинувших

     черту оседлости из-за немецкой оккупации и переселившихся вглубь России (200 тысяч в

     Петроград, 300 тысяч в Москву, 400 тысяч в провинциальные города). Естественно, что

     именно они стали составлять основную часть государственного аппарата. Если же учесть,

     веками формировавшееся отрицательное отношение к чиновничеству в царской России и

     оставшиеся на бытовом уровне остатки религиозного антисемитизма (убийство Христа),

     то вполне понятно почему, несмотря на официально внедряемый интернационализм,

     отрицательно отношение к евреям так долго сохранялось на бытовом уровне у

     большинства народов Советской России.

     Но если эта проблема практически сама собой «рассосалась» после отъезда

     значительной части евреев в Израиль, хотя потеря большого количества образованных

     людей вряд ли увеличила интеллектуальный багаж нашего общества, то проблема

     совместного проживания с народами Кавказа, выселенных с их родины по приказанию

     Сталина, не только не исчезла, но даже резко обострилась. С одной стороны их «опьянил

     воздух свободы», когда такие же и даже более малочисленные нации (литовцы, латыши,

     эстонцы, туркмены) получили право на создание самостоятельных государств, а они это

     право не только не получили, но ещё и подверглись прямому вооружённому насилию

     (Чечня), а с другой активная пропаганда православной религии не могла не

     активизировать пропаганду широко распространённого на Кавказе ислама, причём в его

     наиболее агрессивной к другим концессиям форме – исламского фундаментализма. Так

     произошло слияние национального и религиозного стремлений к государственной

     самостоятельности.

     Проблема эта до сих пор полностью не решена. Причём, похоже, правительство

     решило возобновить систему, разработанную в царской России и описанную Александром

     Мелиховым (20): «Сохранить за покорёнными народами право молиться, как они хотят,

     жениться, как и на ком хотят, есть, пить, танцевать, одеваться и даже судиться, и лучше

     всего управлять народами-вассалами руками их же собственных элит, усыпляя гордость

     последних возможностью входить в элиты «федеральные», тогда как гордость «плебса»

     будет убаюкана тем, что с чужеземцами в своей будничной жизни ему сталкиваться, почти

     не придётся».

     12

     Стагнация такого политического положения в кавказских республиках может

     привести только к поддержанию и возможно даже распространению подросткового

     состояния умов у большинства населения, что при замене лидера на более одиозного или

     при возникновении каких-либо значимых проблем в других регионах государства вызовет

     новый виток национально-освободительного движения со всеми вытекающими

     последствиями.

     Интересно, что проблемы национализма, связанные с недавним прошлым и

     настоящим возникают и на межгосударственном уровне. Причём некоторые проблемы

     искусственно поднимаются нашим правительством, а некоторые инспирируются бывшими

     советскими республиками, как своеобразный привет от советского прошлого.

     Причину и механизмы государственного варианта прекрасно раскрыл Александр

     Лившиц (22): «Мировую экономику накрывает волна национализма... Волну гонят

     экономические трудности. Их надо как-то объяснять. Сказать «простите, граждане,

     ошиблись, исправимся»? такое у правителей не принято. Начинают искать виноватых.

     Для того и лезут в сейф. За национализмом. Средство испытанное. Легко проникает в

     мозги людей. По эффекту сравнимо с водкой. Только вливается в уши, а не в рот. И, что

     любопытно, нравится любым режимам – и тоталитарным, и демократическим.

     Вот несколько примеров. В переводе с бюрократического языка на обычный.

     «Бедствуем из-за иностранцев. Наложили свои жирные лапы на наши ресурсы... Страдаем

     по причине собственной доброты. Понаехали иммигранты. Заводят свои порядки.

     Объедают. Опивают... Очень опасны зарубежные суверенные фонды. Лезут к нашим

     активам. Чтобы подрывать безопасность... Зря слушаем МВФ. Сознательно тащат в болото

     с целью утопления...

     Твёрдолобый национализм абсолютно никчёмный. Закрыл страну – понёс потери.

     Закрыл страну надолго – понёс большие потери. Иных примеров в истории нет. Сейчас на

     такое никто не пойдёт.

     Тревожит другое – проникновение национализма в текущую политику. Суть:

     главное – текущие национальные интересы. На всё остальное можно наплевать. Красиво.

     Западает в души. С восторгом воспринимается избирателями. Только ведь в остальных

     странах правят такие же. Самолюбивые. Злопамятные. Обид не прощают. Обязательно

     дают сдачи».

     То, что бывшие советские республики переписывают свою историю и превращают

     Россию в серого волка, только и мечтающего, как съесть маленькую беззащитную

     Красную Шапочку, это ещё полбеды: беда начинается когда они пытаются спровоцировать

     больших охотников устраивать облавы на серого волка. И в этом, как ни странно,

     некоторые наши интеллектуалы винят в первую очередь почти официально распинаемый

     в сегодняшней России либерализм.

     Так Александр Мелихов в своей статье «Голиафы против Давидов» (20) сначала

     справедливо подмечая, что «все национальные культуры стремятся не к равенству, а к

     первенству и что нетерпимость в мир несут не сильные, а слабые», которые «ищут

     реванша за своё реальное или воображаемое унижение», тут же обвиняет в этом «мировое

     общественное мнение, которое в значительной мере либерально». Обвиняет за то, что «для

     него-то – вопреки либеральному же принципу: «закон один для всех» - считается

     справедливым поддерживать национализм сильных, закрывать глаза, когда слабые нации

     нарушают права человека в борьбе против сильных».

     Вот только причём же здесь либерализм, если сам автор считает, что в соблюдении

     принципов либерализма и заключается выход из этой ситуации. Другое дела, что

     демократический характер государства отнюдь не означает, что в нём пунктуально

     соблюдаются все основные принципы либерализма. И вместо того, чтобы призывать

     демократические государства соблюдать принципы либерализма Мелихов провозглашает:

     «Сильные должны удерживать слабых от разнузданности, а потому они должны

     становиться всё сильнее», ибо «если же имперская элита окажется неспособной укротить

     13

     кнутом или пряником неизбежные амбиции отдельных народов, она открывает путь

     конфликтам всех со всеми». Прекрасный повод для развёртывания гонки вооружений.

     Другое дело, когда он разумно утверждает, что «использовать в собственных целях

     национальный реваншизм так же трудно, как извлечь выгоду из атомной войны, -

     национальные пассионарии могут работать только на себя», и потому «если каждый

     Голиаф станет держать в узде своих героев и не подзуживать чужих, мир получит шанс на

     новую передышку».

     Наконец, о бытовом национализме русского населения России, причины которого

     достаточно чётко раскрывает Олег Цыганков (24): «Даже когда человек или его позиция,

     либо группа людей являются сильными настолько, что не боятся никакой внешне угрозы,

     остаётся угроза внутренняя, которой избежать невозможно: она заключается в

     неизбежности деабсолютизации собственной точки зрения, в «утрате твёрдой почвы под

     ногами» вследствие признания права легитимности «другого».

     Действительно, пока маргинальная часть русского населения в Советском Союзе

     чувствовала себя выше других национальностей, что подкреплялось как на официальном

     уровне (имперский характер учебников истории), так и на уровне бытовой психологии

     (плохое знание русского языка расценивалось как признак скудоумия нацменов), а также

     стремлением приезжих к русифицированию – всё было спокойно, но времена изменились

     и маргиналы почувствовали страх, а отсюда и ненависть.

     Определённую роль в активизации национализма в новой России сыграло и

     возрождение, казалось бы, уже основательно забытой идеи народности, своеобразной

     богоизбранности русского народа, способного не только находить свой собственный путь

     развития, но и давать пример остальным народам. При этом речь идёт не столько о

     культуре и духовности интеллектуальной элиты Российского общества, сколько о

     духовности дореволюционного крестьянства, составлявшего почти 90% всего Российского

     народа, поскольку именно её предлагают считать верхом совершенства и моральным

     примером для всего разумного человечества новоявленные российские славянофилы.

     Даже такой интеллектуал и эстет, как режиссёр Н.С. Михалков утверждает, что «мы

     только начинаем понимать сакральный смысл русской провинции. Чем дальше от столицы

     расположена территория, тем чище и светлее, тем большую надежду она рождает».

     Но в принципе поэтизация «человека почвы» - это далеко не чисто Российское

     изобретение. Она началась ещё с Жан Жака Руссо, убеждённого, что все современные ему

     люди деградировали по сравнению с «дикарём» - человеком естественным (24), и

     продолжается по настоящее время. Хотя ярче всего эта поэтизация отразилась в типологии

     человека О. Шпенглера (25). В ней он выделяет «человека культуры», живущего на земле,

     имеющего отчизну, уважающего традиции церкви и благоговеющего перед преданиями и

     старшинством, и «человека цивилизации» - паразита, оторвавшегося от земли, у которого

     ценности исконного уклада жизни заменились на деньги и научную иррелигиозность.

     Важно отметить, что никаких серьёзных доказательств своей точки зрения ни

     Руссо, ни Шпенглер практически не приводят, поскольку «человека почвы» они, в

     основном, видели лишь из окон своих карет. Поэтому можно согласиться со словами

     Александра Мелихова (7): «Человека отличает от животного способность и склонность

     относится к плодам своей фантазии серьёзнее, чем к реальности, особенно к плодам

     коллективной наследуемой фантазии. Иначе говоря, к тому, что более пышно именуется

     словом культура».

     Чтобы согласиться или не согласиться с высокой духовностью людей, воспитанных

     в крестьянской общине, надо проанализировать их истинный культурный уровень. Как

     известно духовная культура существует в двух взаимосвязанных формах: в форме

     духовного мира отдельно взятого человека и в форме духовных ценностей (книг, картин,

     законов, обычаев и пр.) и имеет определённые функции. Вряд ли стоит подробно

     рассматривать функцию приспособления к среде и информативную функцию. Качество

     функции приспособления к среде, которая в принципе должна помогать человеческой

     14

     особи выживать и благоденствовать в окружающей его среде, у крестьянства России

     действительно помогала только выживать, а не жить, учитывая огромную детскую

     смертность, отсутствие реальной медицинской помощи и регулярные голодоморы. Так что

     о благоденствии говорить не приходится.

     Вряд ли лучше обстояло дело и с информативной функцией, поскольку обеспечение

     преемственности и передачи социального опыта, в лучшем случае осуществлялось в

     пределах той или иной деревни, а социальный опыт в основном носил эмпирический

     характер. Отсюда, естественно, что ни какой познавательной функции, подразумевающей

     научный поиск, направленный на систематизацию знаний и раскрытие законов природы и

     общества, в принципе быть не могло, а коммуникативная функция, как способ сохранения,

     передачи и тиражирования культурных ценностей, ограничивалась словесным пересказом

     сказок и пословиц, да ещё народными песнями.

     Особо следует остановиться на оценочной (аксиологической) функции,

     представляющей способность создавать и сохранять духовные ценности в науке,

     нравственности и искусстве. В Российской предреволюционной деревне нравственные

     ценности в основном базировались на передаваемых веками общинных и христианских

     религиозных представлениях.

     Но о каком качестве христианских моральных ценностей можно говорить, если

     знания о них крестьяне получали только в результате пересказов малограмотных

     священников и родителей, поскольку, будучи в основном безграмотными и

     малограмотными они вряд ли могли свободно читать религиозную литературу,

     написанную на старославянском языке, а воскресных церковных школ в деревнях

     практически не было. И самое главное, что все эти религиозно сформированные

     моральные ценности поддерживались не идей сохранения общества и человека, а лишь

     боязнью наказания в другом мире. Поэтому стоило только после революции бросит мысль,

     что бога не существует, и все моральные нормы (не убий, не укради) рухнули, и тысячи

     бывших христиан начали выбрасывать иконы, срывать купола с храмов и устраивать в них

     клубы и зернохранилища.

     На регулятивной функции, представляющей систему норм и требований общества

     ко всем своим членам во всех областях их жизни и деятельности (труде, быте,

     межгрупповых, межклассовых, межнациональных и межличностных отношениях),

     включающей обычаи (устойчивая система поведения человека в разных сферах жизни и в

     разных ситуациях, ставшая нормой и передающаяся из поколения в поколение) и обряды

     (символические религиозные коллективные действия), стоит остановиться особо.

     Начать стоит с общинной морали, господствовавшей в дореволюционной России на

     протяжении многих веков, именно к её возвращению или хотя бы использованию

     призывают многие современные политики. Попробуем разобраться, что же на самом деле

     представляла эта общинная мораль, какой она была и, больше того, не могла быть иною.

     Пожалуй, лучше всего в сути и феноменах существования общества, в котором основой

     является власть общества над индивидом, разобрался Александр Зиновьев в своей книге

     «Коммунизм как реальность» (26). (в этой подглавке все цитаты, выделенные курсивом

     взяты из книги Александра Зиновьева «Коммунизм как реальность»)

     По его мнению, коммунальное общество является общечеловеческим феноменом,

     возникающим тогда, когда большому числу людей приходится жить и действовать

     совместно, что и приводит к созданию стандартных объединений – коммун (в нашем

     случае выступающих под названием общин). Условиями появления коммунального

     общества является наличие в обществе отношений, «которые осуществляются в

      интересах общества как целого к его окружению (удержание территории, защита от

      врагов, добывание средств к существованию)» и вытекают «из самого факта общения

      людей между собой (общаться, сталкиваться, распадаться на группы, подчинять и

      подчиняться)».

     15

     С этой точки зрения Российская деревенская община обладала всеми признаками

     коммунального общества: жёсткое объединение, обусловленное природными и политико-

     экономическими (прикрепление к земле в условиях крепостного права) условиями,

     необходимость защищаться от врагов (природных условий и экономических требований

     помещика и государства) и однотипное добывание средств к существованию.

     Принципиально важно, что « положение и поведение человека во внутреннем

      аспекте жизни коллектива детерминируется определёнными правилами (законами), без

      соблюдения которых человек не может нормально существовать в своей социальной

      среде и добиваться успеха», поэтому «законы коммунальности одни и те же всегда и

      везде». Это позволяет нам представить реальный характер поведения людей в общине и

     основу их моральных принципов и устоев, т.е. избавиться от сентиментальной

     идеализации общинной жизни, воспеваемой славянофилами и народниками, в лучшем

     случае видевшими эту жизнь с высоты помещичьей брички.

     В коммунальной жизни действуют принципы «возникшие в результате

      биологической эволюции человека (не действовать во вред себе, препятствовать другим

      действовать во вред себе, избегать ухудшения своего существования, стремиться

      улучшить своё существование)». Поэтому «если что-то можно сделать согласно

      принципу коммунальности безнаказанно, то у него нет никаких ограничений,

      препятствующих осуществлению такого рода действий». То есть в коммуне действует

     принцип «человек человеку волк», поскольку никто не отдаст своих благ без борьбы. И это

     вполне понятно, поскольку в условиях цивилизованного государства «ограничителями

      служат принципы цивилизации», а в условиях общины основой поведения являются с

     детства усваиваемые принципы коммунального поведения.

     Основным принципом существования в коммунальной среде является принцип:

      «сохранить и укрепить свою социальную позицию». Дело в том, что сохранение и

     упрочение социальной позиции принципиально важно для каждого члена коммунального

     общества, поскольку в этом обществе «принцип «каждому по труду» реализуется как

      принцип «каждому по его социальному положению». Он действует не как юридический

      принцип, а как объективная тенденция в сложном массовом процессе… Иерархия

      социальных позиций служит естественной основой для материального и социально-

      психологического неравенства людей».

     Действительно в крестьянской общине, осуществлявшей перераспределение

     единственной кормилицы – земли (пахотной в среднем раз в 12 лет, а сенокосов –

     ежегодно), удаление «вредных и порочных членов», увольнение и приём членов,

     назначение опекунов, организацию общественного призрения и образования, создание и

     распределение хлебных запасов, раскладку всяких податей и платежей, принятие мер к

     предупреждению и взысканию недоимок, индивид полностью зависел не от

     государственных законов, а от своего положения в ней. Ибо как бы крестьянин не

     обрабатывал, не холил свой участок земли, но через несколько лет ему приходилось с ним

     расстаться, а передел земли мог осуществляться по наличному числу душ мужского пола,

     по числу лиц мужского пола рабочего возраста и, наконец, по числу ревизских душ,

     определяемых на основании переписей, проводившихся в среднем раз в 15 лет. Поэтому

     то, что он мог получить при переделе - целиком зависело как от случая, так и от

     отношения к нему старосты и большинства членов общины. Ибо « в сражение за лучшие

      социальные позиции… в условиях царства коммунальности… преимущества имеет не

      лучший работник, а более гибкий и изворотливый в коммунальной среде индивид».

     Использование подобных методов далеко не случайно, поскольку в условиях

     коммунального общества «наибольшую опасность для индивида представляет другой

      индивид, превосходящий его по своим возможностям – отсюда стремление ослабить

      социальную позицию другого индивида, не допустить его усиления. Поэтому доносы,

      клевета, подсиживание, предательство – не отклонение от нормы, а именно норма.

      Неизбежным следствием вышеуказанных принципов является тенденция к осреднению

     16

      индивидов. Будь как все – вот основа основ общества, в котором коммунальные законы

      играют первую скрипку».

     Поэтому-то все основные принципы коммунального общества являются лишь

     методами подстройки под общественное мнение. Так «чтобы добиться успеха, надо

      выглядеть в глазах других как среднеподлое и среднебездарное существо», поскольку

     коммунальное общество не любит любые крайности: от слишком умного или доброго до

     слишком подлого. А для этого требуется соблюдение закона социальной мимикрии: надо

     уметь выдавать «донос» за «смелость и честность», «подлость» за «добродетель»,

     «клевету» за «святую правду». К тому же коммунальное общество не любит выскочек,

     пытающихся достичь большего или изменить своё положение одним рывком. Поэтому

     если ты хочешь чего-то добиться, то «окружающие должны привыкнуть к твоему

      подъёму», а твои «претензии не должны видимо угрожать положению окружающих».

     Важно также понять, что жить в коммунальном обществе и быть свободным от него

     нельзя, поскольку «группа стремится к тому, чтобы всё, что он получал от общества, он

      получал бы в зависимости от группы. Группа стремится контролировать поощрения и

      наказания, его производственную деятельность и личную жизнь.…Такой контроль есть

      вполне естественное… явление, без которого невозможна целостность группы как

      коммунального индивида». Причём из-за отсутствия реальных экономических рычагов

     контроля, он становится сугубо субъективным и осуществляется путём доносов, слежки и

     прямого надзора за членами группы.

     Поэтому нельзя не согласиться с нелицеприятной оценкой дореволюционного

     общества, сделанной Дмитрием Быковым (27): «Русский социум, сколько бы его ни

     идеализировали народники, сколько бы ни умилялись апологеты «общины» и «мира», был

     разобщён, раздроблен, инстинкт взаимовыручки слаб, и лишь очень немногие

     действительно радикальные вещи справлялись на короткое мнение с этой тенденцией. Как

     правило, чтобы сплотить это пёстрое и разбросанное пространство, нужна катастрофа, а

     катастрофами согласно национальной конвенции считались природные катаклизмы,

     войны, пожары или (по указу патриарха Тихона) посягательства на святыни. По другим

     поводам в набат не били».

     Подводя итог рассмотрению составляющих духовной культуры российского

     крестьянства можно точно сказать, что большинство его духовных ценностей невозможно

     отнести не только к общечеловеческим ценностям, но даже к национальным ценностям, и

     потому они явно не могут претендовать на идеал для вновь формирующегося

     посткоммунистического общества.

     Вот почему пытаясь вернуть современное Российское общество к общинному,

     коммунальному образу жизни, ему в принципе предлагают вернуться к варварству,

     поскольку «в плане культуроантропологии варвар есть человек, признающий за людей

     только представителей своего этноса, класса, страты, конфессии, референтной группы…

     считающий за людей только индивидов, имеющих такую же, как у него, систему

     ценностей и ведущих такой же, как и он сам, образ существования… считающий

     культурой материальное или духовное богатство только своей общности или личности…

     прибегающий скорее и без размышлений к грубой силе, чем к разуму, при контактах с

     иными культурами, общностями, личностями» (28).

     Вполне понятно, что призывать к возвращению подобной морали можно только из-

     за исторической безграмотности или из-за осознанной или подсознательной ностальгии по

     ушедшему коммунизму, отменившему капиталистические экономические отношения и

     сделавшему коммунальные отношения господствующими в обществе. Благо «правила

     коммунального поведения естественны», и поэтому « давление на тебя часто не

      воспринимается и стереотип поведения кажется не навязанным, а естественным».

     Но особенно опасным следствием психологического кризиса, охватившего Россию,

     явились сознательные или подсознательные поиски героя – вождя, способного вернуть

     утраченное, и тяга к авторитарному, если не тоталитарному управлении. Как верно

     17

     подметил писатель Александр Мелихов (29): «В кризисном обществе люди лихорадочно

     ищут символы и образы, которые бы вернули утраченную уверенность и единство, а

     поэтому любой сколько-нибудь подходящий носитель уверенности и единства на этой

     стадии бывает предельно защищён от критики. В нём видят символ, а не реальную

     личность, и потому рациональный разбор его недостатков не вызывает ничего кроме

     раздражения: не всё ли равно, из какой ткани изготовлено знамя?..

     Страстная потребность в вожде возникает тогда, когда утрачивают авторитет

     важнейшие обычаи и вследствие этого люди утрачивают уверенность, а важнейшие

     социальные институты перестают выполнять свои функции. Тогда требуется источник

     единой воли, который бы преодолевал хаотическую борьбу частных воль. Таким

     источником может быть только личность – человек на глубинном уровне может доверять

     лишь человеку, а не абстракциям типа «демократия», «закон»… Когда эти абстракции

     действительно начинают работать, а ещё лучше, когда индивид даже не видел их в жалком

     и уродливом состоянии, - только тогда он утрачивает потребность подкреплять их

     авторитет чьей-то харизмой». Действительно, как свидетельствуют «опросы немецких

     социологов: самыми непопулярными политиками за столетие в России являются Ельцин и

     Горбачёв, а самыми популярными – Путин… Сталин и Брежнев» (30).

     Однако, стремление к авторитаризму ещё не является авторитаризмом. Может быть

     правы официальные политологи, отрицая его наличие в новой России? Для того чтобы

     разобраться, лучше всего воспользоваться исследованиями причин и проявлений

     авторитаризма и тоталитаризма, проведёнными лауреатом нобелевской премии Ф.А.

     Хайеком (18) ещё в 30-годы XX столетия и к несчастью получившими быстрое

     подтверждение в истории двадцатого века. (в дальнейшем все цитаты из работы Ф.А.

     Хайека печатаются курсивом)

     Важной предпосылкой для появления авторитаризма он считал: «растущее

      сходство экономических взглядов правых и левых и их единодушная оппозиция

      либерализму». А у нас в последние восемь лет критикой либерализма занимается даже

     либерально-демократическая партия, не говоря уж обо всех остальных, причём последние

     четыре года только такие партии и присутствуют в парламенте.

     И это в первую очередь потому, что большинство их избирателей, несмотря на

     резко усилившееся общее благосостояние, прогрессирующее увеличение числа людей,

     сумевших приспособиться к новой жизни, приведшие к ослаблению влияния

     коммунистической партии, придерживается аналогичных взглядов. Так даже термин

     «демократ», имевший в начале антикоммунистического движения положительный и даже

     возвышенный характер, к настоящему времени приобрёл у значительной части населения

     полностью противоположное значение и переделан в соответствии с грубоватым

     российским юмором в «дерьмократ».

     Причина подобных изменений в настроении масс прекрасно отражена в монологе

     одного из героев Артура Баневича (31): «Говённый строй – эта демократия. Помню, как

     однажды нам в список управления такого выборного кассира ввели. Тоже на четыре года.

     Через три сукин сын в Теллицию дёру дал и живёт-поживает, как король за счёт нашего

     серебра, которое тайно в тамошних банках держал. Теперь всё по-другому: кассиром не

     любая лахудра становится. Надобно иметь деревню, замок какой-никакой… Есть откуда

     долги тянуть. И не на четыре года синекуру представляют, а либо на год, либо

     пожизненно. Любое решение лучше тех лунных четырёхлетий. Потому что за один год

     наворовать и спрятаться не успеет, а избиратели ещё помнят, что он обещал и за что ему

     следует дать под зад. А при пожизненном назначении даже если крадёшь, то не помногу,

     чтобы раньше времени под собой сук не подрубит». И с подобными мыслями в нашей

     стране готовы согласиться слишком многие. Проблема только в том, что Баневич писал

     свою книгу в трагикомическом стиле, и приведённая цитата должна была вызывать смех, а

     не одобрение.

     Кроме предпосылки Ф.А. Хайек выявил следующие признаки авторитаризма:

     18

      1)

      «усиливающийся культ государства, преклонение перед силой и

      могуществом, восхищение всем величественным и грандиозным»,

      2)

      «планирование», требующее « гораздо более широкого

      централизованного руководства всеми сторонами нашей жизни»,

      3)

      государственная монополия,

      4)

      появление и рост нового «среднего класса»,

      5)

      исчезновение стремления к свободе,

      6)

      наличие партии, устроенной по военному образцу,

      7)

      «размах пропаганды»,

      8)

      выборочная «правозаконность»

     Первый из признаков (усиливающийся культ государства) имеет в новой России

     сразу несколько причин появления и их можно разделить на исторические,

     идеологические и психолого-биологические.

     С исторической точки зрения привычка к жёсткой, сильной и в принципе

     единоличной власти выковывалась на Руси веками. Государство, граничащее с одной

     стороны со Степью, регулярно рождающей кочевые орды, а с другой стороны с достаточно

     сильными, состоявшимися феодальными государствами, всегда готовыми расширить свои

     границы, должно было иметь возможности для постоянного активного противостояния. А

     это невозможно без наличия большого хорошо вооружённого войска и, учитывая

     значительную протяжённость границ, достаточного количества мощных крепостей.

     Естественно, что для прокормления такого количества не работающих мужчин, для

     создания или покупки вооружения требовалось большое количество хлеба и денег.

     Взять их в феодальном обществе можно было только у крестьянства. Но

     особенности природных условий (не высокая урожайность распаханных земель,

     обусловленная природно-климатическими условиями и качеством самих земель) и низкие

     технические возможности (крестьянин физически не мог вспахать, засеять и собрать

     урожай больше чем с двух десятин земли) не позволяли получать достаточное количество

     хлеба. Поэтому отнять у крестьянина значительную часть его скудных припасов можно

     было только силой, что возможно только при наличии мощного государственно-

     чиновничьего аппарата, управляемого и контролируемого сверху до низу. Естественно, что

     в большом государстве реально общались и притесняли крестьянскую массу лишь

     мелкие, чаще всего местные чиновники, и именно они (благо примеров мздоимства и

     лихоимства чиновников достаточно и в наше время) представлялись конкретным людям

     истинными источниками их бед, а царь (в советское время - коммунистический лидер)

     оставался последней надеждой на восстановление справедливости.

     В свою очередь постоянное балансирование на грани выживания не позволяло

     крестьянину иметь достаточное количество скота и улучшать качество и количество

     обработанной земли, что не могло не приводить к стагнации экономики и

     прогрессирующему экономическому отставанию от большинства западноевропейских

     государств. Это экономическое отставание, если судить по ВВП, сохранялось и при

     советской власти, а, следовательно, оставались как необходимость сохранения сильной

     центральной власти, так и привычка, перераставшая в потребность, к ней.

     Второй причиной возникновения массовой тяги к имперской государственности

     явилось резкое крушение идеологических представлений, вызвавшее появление комплекса

     неполноценности.

     Дело в том, что на протяжении большей части как дореволюционной, так и

     послереволюционной истории население, как России, так и Советского Союза жило в

     унитарной реальности. Речь в данном случае идёт о чисто психологическом феномене.

     Суть его достаточно чётко определяет доктор психологических и философских наук

     Сергей Ковалёв: «Люди и страны живут не в объективной реальности, а в той реальности,

     которую для себя принимают. У нас эта реальность унитарная, то есть объединяющая,

     19

     требующая единства, поскольку Россия и окружающие её страны веками боролись за

     объединение. В такой реальности всё определяют правила и принципы» (32).

     Действительно, практически все граждане нашей страны были воспитаны на

     истории, прославлявшей имперскую политику, как старой России, так и Советского

     Союза, большую часть жизни они прожили в государстве, которое на равных боролось со

     всей капиталистической системой, и пользовалось во всём мире если не уважением, то

     страхом. Интересно, что взгляды на историю государства несколько отличаются у жителей

     столиц и в провинции. Так согласно опросу, проведённому социологами Санкт-

     Петербургского института комплексных социальных исследователей в Петербурге и

     небольшом уральском городке Краснотуринске, петербуржцы с тоской вспоминают об

     имперском прошлом России, а в Краснотуринске испытывают ностальгию по Советскому

     Союзу. (4)

     Даже сейчас, спустя почти 15 лет после распада советской империи, заместитель

     директора Института прикладной математик Георгий Малинецкий (33), разрабатывающий

     и представляющий государству математические прогнозы развития нашего общества, в

     своём интервью газете «Известия» заявляет: «Общечеловеческие ценности», как их

     трактовали «прорабы перестройки», - это полная чушь, ибо каждая цивилизация борется

     за то, чтобы её ценности воспринимались как общечеловеческие. Ценности России

     таковы: духовное выше материального, общее выше личного, справедливость выше

     закона, будущее важнее настоящего и прошлого» и в качестве выхода из существующей

     ситуации предлагает бороться за« новый конфедеративный союз вокруг России»,

     прекрасно понимая, что при этом «не исключена жёсткая смена элит, революционные

     потрясения. Если приложить сверхусилия, можно восстановить на евразийском

     пространстве историческую общность – советский народ с по-прежнему желанным типом

     жизнеустройства».

     Что же тогда говорить о миллионах так называемых «простых людей», которые

     внезапно, а с исторической точки зрения мгновенно оказались в стране, потерявшей всё

     свое влияние и едва сводящей концы с концами, вынужденной не просить, а выпрашивать

     помощь у своих бывших врагов. Больше того даже тогда, когда произошло улучшение

     экономической жизни, во всяком случае, для большинства наших граждан, по-прежнему

     оставался психологический феномен, подмеченный Александром Мелиховым (7): «Народ

     создаётся и сохраняется коллективной грёзой, в которой он представляется себе

     значительным, прекрасным и предназначенным для высокой миссии. Поэтому никакой

     народ никогда не будет благодарен тому, кто его всего лишь накормит, он будет

     восхищаться тем и благодарить того, кто позволит ему гордиться собой».

     Подобный кризис не мог не вызвать у большинства наших граждан комплекс

     неполноценности, впервые описанный немецким психоаналитиком Альфредом Адлером:

     ощущение жертвы, повышенная агрессивность, чрезмерное высокомерие, подчёркнутые

     символы статуса (автомобили, одежда, дорогая отделка кабинетов), избыточное

     употребление алкоголя. Естественно, что у каждого конкретного человека эти симптомы

     проявлялись по-разному: от банального злоупотребления алкоголем на глазах

     телезрителей всего мира и использования статусных автомобильных кортежей с

     перекрытием дорог для рядовых граждан до высказываний на тему существования

     многовекового всеевропейского заговора против России, призывов вымыть сапоги наших

     солдат в Индийском океане и возвращения к поискам своих особых путей для

     богоизбранного государства.

     К счастью выраженность этого патологического синдрома отличается у политиков и

     рядовых граждан России. Так, по мнению главного редактора журнала «Политический

     класс» Виталия Третьякова (34), поскольку «практически в самом начале своего

     президентства В. Путин произнёс фразу, ... приобретшую значение стержня национальной

     стратегии: «Либо Россия вновь станет великой державой, либо её не будет вовсе», то

     «политический класс России … откажет в доверии любому главе государства, который

     20

     поставит под сомнение сам стержень национальной стратегии…. Ещё скорее откажет в

     доверии президенту, отклонившемуся от «курса Путина», российское общество». Но по

     данным Всероссийского опроса ВЦИОМ, проведённого 22-23 марта 2008 года, из всех

     граждан 153 населённых пунктов, проживающих в 46 областях, краях и республиках,

     только 7% считают наиболее важным для себя лично положение России в мире.

     Интересно, что власти, стремящиеся сохранить и развить чувство гордости за

     отечество, используют для этого проверенные, хотя и примитивные методы. Одним из

     таких методов является введение уроков патриотизма.

     Яркий отпор этой идее дал колумнист Андрей Максимов (35): «А тут вот решили

     уроки патриотизма в школе ввести... или мы всерьёз считаем, что патриот – это тот, кто

     умеет Родину славить?.. крикливый патриотизм – это прибежище дураков и лентяев.

     Потому что нет ничего проще, как орать: «Мы лучше всех! Мы самые-самые!»... Что за

     странная мания такая: думать, будто мы любим свою родину только за её победы? Любой

     мужчина, который хоть раз в жизни по настоящему любил женщину, знает: страдания

     женщины только увеличивают любовь к ней, усиливают желание помочь, спасти... А если,

     узнав об ошибках своей любимой, ты её бросишь, то, значит, и не было никакой любви...

     Что такое патриотизм? Любовь к Родине... любовь – это поступки, а не слова...

     Патриотизм специально воспитывать не надо. А надо воспитывать хороших людей –

     увлечённых своим делом, любящих своих родителей и свой дом... патриотизм – это...

     естественное состояние нормального человека».

     Интересно, что подобной точки зрения придерживаются и ведущие деятели

     православной церкви. Так глава синодального отдела Русской православной церкви по

     взаимодействию с армией и правоохранительными органами протоирей Дмитрий Смирнов

     в своём интервью (36) на вопрос: «Можно ли быть патриотом и не одобрять политику

     государства?» отвечает: «Патриотизм здесь вообще ни при чём. А государство зачастую

     ведёт себя бесчеловечно», а на вопросы: «Можно ли воспитать патриота? Или это чувство

     рождается само собой?» он отвечает: «Оно рождается». Правда, как истинный

     религиозный деятель он убеждён, что культивировать его надо с помощью религии,

     поскольку «без веры нет нравственности».

     Ещё одним способом воспитания патриотизма руководство страны считает

     вознесение до уровня общегосударственного подвига побед наших спортсменов и

     артистов, особенно в широко популярных видах (попса, футбол), при этом вольно или

     невольно копируя методы других авторитарных государств типа Турции, в которой

     футбол, по словам лауреата Нобелевской премии писателя Орхана Памука, превратился «в

     машину по производству национализма, ксенофобии и авторитарного мышления» (37).

     Вторым признаком авторитаризма является стремление государства осуществлять

     как можно более широкое и подробное планирование. Причём это желание государства

     совпадает с чаяниями достаточно широких народных масс. И одной из основных причин

     подобного совпадения «является всеобщее недовольство медлительностью и

      громоздкостью демократической процедуры… все требуют от правительства быстрых

      и решительных действий… В этот момент наиболее привлекательным для масс

      оказывается политический деятель (или партия), выглядящий достаточно сильным и

      решительным, чтобы «довести дело до конца».

     А ведь неэффективность представительных органов появляется только тогда, когда

      «дело доходит до детализированного руководства экономической жизнью страны.

      Виноваты в этом не отдельные члены парламента и не парламентские учреждения как

      таковые. Демократический законодательный орган, голосующий и принимающий

      поправки к единому общенациональному плану статья за статьёй, как в случае обычного

      законодательства – это абсурд. Экономический план, заслуживающий этого названия,

      должен исходить из единой концепции…. Трудность тут в том, что для разработки

      экономического плана требуется делать выбор между взаимопротиворечащими или

      конкурирующими задачами, между различными потребностями различных людей».

     21

     Больше того, даже «контролировать выполнение задач» парламент может только

      «там, где можно дать чёткие указания, где с самого начала существует единодушие

      относительно цели», но когда подлинное единодушие отсутствует, «он будет лишён

      возможности осуществлять руководство, а его роль сведётся в лучшем случае к выбору

      лиц, облечённых практически неограниченной властью». Тем более, что в обществе в свою

     очередь «всё шире распространяется убеждение в том, что, чтобы чего-то добиться,

      нужно освободить исполнительные органы от оков демократической процедуры».

     Большинство членов общества просто не понимает, что «устанавливая иерархию

      приоритетов для различных целей, планирующие органы тем самым устанавливают

      также, интересы каких социальных групп и отдельных людей важнее, а какими можно

      пренебречь», и при этом естественно не рядовые граждане будут решать в какую

     социальную группу они попадут.

     Понятно, что при правительственном планировании «все экономические и

      общественные вопросы превращаются в политические, в том смысле, что решение их

      зависит исключительно от того, в чьих руках находится аппарат насилия, от того, чьи

      взгляды будут всегда одерживать верх». И беда большинства наших граждан заключалась

     и заключается в непонимании того, что «разделение экономических и политических целей

      является главной гарантией свободы личности», поскольку «так называемая

      экономическая власть, возможно, и является принуждением, но в руках частных лиц она

      никогда не будет ни единственной, ни полной, никогда не станет властью над жизнью

      человека. Если же её централизовать и превратить в орудие политической власти, она

      порождает зависимость, едва ли отличающуюся от рабства».

     Конечно, если бы в стране имелись сильные истинно демократические партии,

     способные завоевать большинство мест в парламенте, и самое главное имеющие чёткие

     конкретные экономические и политические планы выведения страны из разрухи

     рухнувшего коммунизма, проблема была бы решена. Но как верно подметил президент

     фонда «Политика» Вячеслав Никонов (38): «Россия на протяжении последних лет была

     единственной страной в мире, которая заявляла себя как демократическое государство, но

     власть у нас была при этом беспартийной, а такого не бывает».

     Но как не планируй, однако, для осуществления таких планов нужны структуры,

     готовые их беспрекословно выполнять, и вот тут-то без создания государственных и

     подконтрольных государству частных монополий не обойтись. В принципе, «монополии не

      являются «результатом технического развития или неизбежным продуктом эволюции

      «капитализма», наоборот они появляются «в странах с… сравнительно молодой

      промышленностью», причём часто «образуются при помощи тайных сговоров и

      поощряются правительственной политикой» сверху до низу, поскольку, по меткому

     замечанию Сергея Теплякова (39): «Мелкий бизнес чиновнику не интересен. К тому же он

     нутром чует опасность: если «лавочников» станет много, ещё не известно, удастся ли

     клеркам сохранить свою власть?.. в результате в России фактически отсутствует целый

     сектор экономики».

     Конечно, появление в государстве мощных монополий нельзя расценивать

     однозначно отрицательно, ибо они не могут не приносить определённую пользу

     населению своей страны за счёт взимаемых с них налогов, создания новых рабочих мест

     и, наконец, благотворительной деятельности, которой они занимаются (во всяком случае, в

     Западном мире).

     Однако, по верному замечанию Лорел Гамильтон (40): «экономика,

     просачивающегося вниз богатства …хороша, когда у власти действительно достойные

     люди». Но можно ли уверенно предсказать во всех случаях, кто будет у власти завтра:

     достойные или недостойные олигархи и чиновники-управленцы? И, наконец, при любой

     власти олигархи всегда будут поводом для зависти и злости у завистливых людей,

     которым всегда будет казаться, что их обворовывают и недодают, а гордым и

     22

     свободолюбивым членам общества всегда будет неприятно получать подачки из чужих

     рук, какими бы достойными они не были.

     И всё же государственные монополии гораздо хуже, чем частные. Во-первых,

     потому что они всегда менее эффективны. Ярким примером неэффективности

     госмонополий является российское государственное здравоохранение, о явной

     неэффективности которого свидетельствует уже то, что Россия занимает по смертности 22

     место, а по продолжительности жизни – 127 место в мире.

     Основными причинами несостоятельности монополии государственного

     здравоохранения, как и любой другой государственной монополии, являются отсутствие

     конкуренции и чиновно-бюрократический способ управления, который в современном

     российском здравоохранении осуществляется точно так же, как во времена планируемой

     социалистической экономики: сверху вниз по чиновничьей вертикали.

     Проблема усугубляется тем, что широчайший диапазон различных медицинских

     специальностей, требующих очень специфических знаний, не может позволить подобрать

     компетентного во всех вопросах управляющего, каков бы не был его собственный

     медицинский профиль и качество профессиональных знаний. Больше того, характер

     работы даже одинаковых по профилю медицинских специалистов значительно отличается

     в зависимости от того, на каком уровне они осуществляет свою медицинскую

     деятельность: в центральной специализированной клинике или в маленькой районной

     больнице. Что же тогда говорить о квалификации министров здравоохранения, вообще не

     имеющих медицинского образования.

     Причём сравнение России с большинством европейских государств, где министры

     здравоохранения не являются медиками, в данном случае не правомочно, поскольку в

     этих странах министры осуществляют не только самое общее, но и в принципе не

     конкретное руководство здравоохранением, ибо надзор за качеством работы и

     квалификацией врачей осуществляют специализированные медицинские ассоциации, а

     борьбу за качество обслуживания и широту диапазона оказания медицинских услуг ведут

     подстёгиваемые конкурентной борьбой менеджеры от медицины.

     Кроме того, проблема некомпетентности центрального аппарата медицинской

     государственной монополии дополнительно усугубляется особенностями чиновничьего

     управления, характерного для любого планового общества, в котором доход и положение

     директора впрямую зависит от его способности угождать вышестоящему начальству. Ибо,

     как верно подметил Хайек: «пока он следует по протоптанному пути объективно

      установленных обязанностей, он может быть больше уверен в своих доходах, чем

      капиталист-предприниматель; зато в случае серьёзного провала ему угрожают

      последствия, гораздо более опасные, чем банкротство. Он может быть уверен в

      завтрашнем дне до тех пор, пока удовлетворяет своих начальников, но эта уверенность

      куплена ценой свободы и физической безопасности». Причём избежать действия этого

     фактора практически невозможно. Если рядовой медицинский работник увольняется

     только через суд, то от неугодного руководящего работника легко избавиться, обвинив его

     «в несоответствии занимаемой должности».

     Вот почему любые попытки улучшить положение в государственном

     здравоохранении, не меняя принципиально его устройство, заканчиваются либо крахом,

     либо ситуацией, соответствующей народной пословице – «хвост вытащил, нос увяз».

     Ярким примером подобной ситуации является, проводимый в настоящее время

     национальный проект «Здоровье». Казалось бы, на него выделяется достаточно большая,

     во всяком случае, для нашего здравоохранения сумма – 5 млрд. долларов, но из них, как

     указывается в исследовании Бориса Немцова и Владимира Милова (40): «лишь четверть

     средств… пойдёт на оснащение диагностическим оборудованием муниципальных

     поликлиник и строительство новых центров высоких медицинских технологий, остальные

     на текущие расходы», причём «закупка нового оборудования для медицинских

     учреждений осуществляется бессимптомно и избирательно», а «зарплату повысили лишь

     23

     врачам общей специализации и младшему медперсоналу, но не специалистам, которые,

     собственно, и лечат людей».

     В приведённом высказывании есть только одна ошибка, обусловленная тем, что

     авторы не являются практикующими врачами: собственно лечат людей не только врачи

     стационаров и узкие специалисты поликлиники, но и участковые врачи, которым и была

     повышена зарплата. Другое дело, что квалификация врачей стационаров и узких

     специалистов действительно выше, и поэтому с точки зрения любого нормального

     человека, даже не имеющего никакого отношения к медицине, оплата их труда должна

     быть выше, а не ниже, чем у участковых врачей.

     Но в этом и заключается особенность планирования законодательным путём,

     которое, как снова справедливо подмечает Хайек, безальтернативно «устанавливает,

      насколько материально обеспечены будут те или иные люди, что им позволено делать и

      что иметь». Интересно, что, с точки зрения английского философа XIX века Джона

     Стюарта Милля, подобную ситуацию, когда «кучка людей взвешивает всех остальных на

     весах и даёт одним больше, другим меньше по своей прихоти и по своему усмотрению –

     можно вынести только от существ, обладающих, по всеобщему убеждению,

     сверхчеловеческими качествами и опирающихся на невообразимые ужасы».

     К счастью для нашего государства ему не приходится бояться возмущения

     недовольных, поскольку десятилетия жизни под твёрдой рукой советской власти приучили

     большинство населения нашей страны к тому, « что им живётся лучше или хуже, чем

      другим, не из-за непредвиденных и никому не подвластных обстоятельств, а потому что

      так хочет какой-нибудь правящий орган».

     Несомненным подтверждением вышеприведённого факта является то, как

     безропотно и покорно восприняли последствия несправедливого и глупого изменения

     оплаты работы врачей по принципам программы «Здоровья» не только врачи, но и их

     пациенты, потерявшие возможность вовремя проконсультироваться у нужного им узкого

     специалиста, ушедшего, дай бог, в участковые врачи, а не вовсе из медицины, или

     получить своевременное хирургическое лечение, поскольку высококвалифицированные

     операционные сёстры переквалифицировались в поликлинические.

     Есть ещё одна, причём очень значимая ошибка проекта «Здоровье», которую не

     заметили очень многие немедицинские критики проекта: повысив зарплату участковым

     врачам, государство не потребовало реального повышения качества их работы. Для

     сравнения в США любой врач вне зависимости от стажа, квалификации и учёного звания

     должен регулярно подтверждать свои знания на специальных экзаменах. И это при том,

     что ещё в начале своей деятельности американский врач подготовлен значительно лучше,

     чем наш молодой специалист, поскольку, окончив медицинскую школу (аналог наших

     медицинских академий и университетов), он прежде, чем получить звание доктора

     медицины (не надо путать с нашим учёным званием доктора медицинских наук) обязан

     ещё пройти 3-5 летнее практическое обучение в высококвалифицированной клинике.

     Вот потому то, несмотря на все старания государства улучшить положение дел в

     здравоохранении, « качество медицинских услуг в России не стало лучше. По данным

     Левада-Центра, в 2007 году лишь 14% россиян были удовлетворены системой

     здравоохранения в России, 72% считали, что качество медицинских услуг в России в 2006-

     2007 годах не изменилось или ухудшилось» (41). Более того, неэффективность

     Национального приоритетного проекта «Здоровье», разработанного по классической

     чиновничьей методике, подтверждается тем, что в первом полугодии 2008 года смертность

     по всем основным группам заболеваний не только не снизилась, но возросла на 0,8%,

     причём по данным Росстата за первые два месяца 2008 года младенческая смертность

     увеличилась на 20% (42).

     Но почему же так дорога власти государственная монополия? Одну из причин в

     своей афористичной манере раскрывает экс-министр финансов Лифшиц (43): «В

     закрытой экономике чиновник всесилен. Обращается с ней как с рабыней. С открытой

     24

     так нельзя. Особа самостоятельная. Сложная. Чувствительная. Реагирует не только на

     действия, но и на слова. Требует уважения и осмотрительности». Это высказывание

     является практически афористическим переложением идеи Хайека о том, что если

     « частная монополия почти никогда не бывает абсолютной», то « государственная

      монополия – всегда монополия, защищаемая государством и от потенциальной

      конкуренции, и от действенной критики».

     Другая причина имеет более глубокий, почти всегда сознательно или

     бессознательно скрываемый от общества характер. Дело в том, как утверждает Хайек, что

      «государство, которое с головой ушло в управление монополистической системой

      предпринимательства, будет обладать сокрушительной властью над отдельным

      человеком», ибо «там, где… центральные или местные власти непосредственно

      распоряжаются использованием более половины национального дохода… они тем самым

      косвенно регулируют почти всю экономику страны. В этом случае практически больше

      нет личных целей, осуществление которых не зависит от действий государства». И это

     самая прямая опасность не только для развития, но и для сохранения демократического

     общества.

     Естественно, что подобный возврат к системе огосударствления экономики

     приветствуют идеологи возвращения России к прежней авторитарно-тоталитарной

     социалистической системе. Так депутат Госдумы, член ЦК КПРФ, пресс-секретарь

     председателя партии Андрей Андреев, сообщая в газете «Известия» (44), о создании

     региональной самарской госкорпорации, не только поучает своих формальных

     политических противников: «Если российская власть всерьёз намеревается распутать узел

     социально-экономических проблем глубинки, то должна быть сделана ставка на развитие

     и усиление госсектора экономики, на формирование, если угодно, вертикали

     госкорпораций, которые должны прийти в каждый регион, а потом и в каждый

     муниципальный округ», но и проводит, пугающую помнящих историю людей, параллель:

     «Создание региональной самарской госкорпорации условно можно сравнить с процессом

     коллективизации. При всех организационных недочётах и перегибах этот процесс стал

     объединяющим началом для доминирующей в ту пору экономической отрасли.

     Эффективность участия в коллективных государственных структурах тогда, в конце

     концов, оценили даже завзятые единоличники».

     Однако, государственные монополии жизненно необходимы лишь авторитарному

     или тоталитарному государству, а не народу, жизнь которого они только ухудшают.

     Подтверждением этому является авторитетное мнение Александра Лившица (45),

     работавшего министром финансов в самые трудные годы новой России : «Экономику

     терзает инфляция. Подскочила почти до 12%. В 1997 году была на уровне 11%...

     Управиться пока не можем… Причины? Те же, что и раньше. По-прежнему душит

     монополизм... Там притаились бюрократия и коррупция. Перегораживают проход на

     рынки. Давят конкуренцию… Мы продолжаем много тратить по линии бюджета…

     нацпроекты, госкорпорации». Причём попытки правительства объяснить инфляцию тем,

     что «в России доля импортной еды приблизилась к 50%», Лившиц легко отметает

     сравнением со странами, где государственный монополизм практически отсутствует:

     «Германия тоже завозит продукты. А цены практически не растут – 2% в 2007 году.

     Япония зависит от импорта побольше, чем Россия, - 60%. Инфляции практически нет -

     0,4%. В тридцать раз меньше нашей».

     Интересно, что, даже сделав попытку отстранить чиновников от управления

     бизнесом со 100%-й долей участия государства, правительство тут же перестраховалось:

     акционерные общество по-прежнему будет возглавлять член правительства или

     высокопоставленный сотрудник администрации президента, а «среди так называемых

     «независимых» боссов бывших чиновников едва ли не больше чем бизнесменов.… Такая

     проверенная команда управленцев да ещё в одной упряжке с госповеренными, наверняка,

     будет двигаться в нужном направлении. А больше от неё ничего и не требуется». (46)

     25

     В свою очередь, постоянно возрастающая роль авторитарного государства в

     жизни общества требует « гораздо более широкого централизованного руководства всеми

      сторонами нашей жизни». А «поскольку государство единолично и в принудительном

      порядке решает, кому что причитается, единственной формой власти, имеющей какую-

      то ценность, оказывается участие в принятии и проведении в жизнь такого рода

      решений», что неизбежно приводит к «росту нового «среднего класса»: бесчисленной

      армии конторских служащих… администраторов… и мелких чиновников». Это

     предсказание Хайека практически дословно осуществилось в России. «Наш средний

     класс, - констатирует Сергей Тепляков (39) – это чиновники и силовики разных калибров.

     Однако эта «опора государства» - вне экономики. Да у многих есть свой бизнес. Но

     создаваемый при посредстве административного ресурса, он основан не на росте

     экономики, а на её постоянном переделе». Не случайно по данным Фонда «Общественное

     мнение» (47) большинство 16-25 летних людей (16%) мечтает о карьере чиновника

     высокого ранга, руководствуясь принципом «престижно, все боятся», а ещё 20% умеренно

     меркантильных рассчитывают на спокойную карьеру среднего чиновника с

     максимальным достижением - руководство крупным подразделением на предприятии или

     в учреждении.

     Основная опасность такого «среднего класса» заключается в том, что власть,

     которую они получают и неуклонное повышение их « уровня экономического

      благосостояния по сравнению с другими» позволяют им считать, что « они вполне

      достойны стать членами правящей элиты». А ведь «главная причина успеха»

     тоталитарных режимов «заключалась в том, что эти движения предложили…

      мировоззрение», которое «казалось, со всей очевидностью доказывало справедливость и

      заслуженность привилегий, обещанных тем, кто их поддержит».

     Возникновение и упрочение чиновничье-бюрократического класса неотвратимо

     приводит к двум чрезвычайно опасным для общества последствиям.

     Во-первых, привлекательность чиновничьей службы (об этом в частности

     свидетельствуют стремительно возрастающие конкурсы при поступлении в институты,

     готовящие работников госслужбы), приводит к исчезновению стремления к свободе,

     потому что, как верно подмечено А. Ф. Хайеком, « дух свободы нельзя, где бы то ни было

      искоренить силой, но вряд ли кто-нибудь смог бы успешно противостоять медленному её

      удушению, происходившему… там, где отличия и положение в обществе достигаются

      почти исключительно на государственной службе, там, где исполнение обязанностей

      похвальнее, чем выбор собственного пути, там, где все занятии, не дающие признанного

      места в официальной иерархии или твёрдого дохода, считаются второсортными и даже

      сомнительными… немногие устоят против искушения выбрать прочность и

      обеспеченность, пожертвовав свободой,.. ибо её можно получить, только пожертвовав

      большинством земных благ».

     Если же учесть, что в России, как в царской, так и в коммунистической стремление

     к свободе не только не приветствовалось, но и активно истреблялось, то нет ничего

     удивительного, как быстро исчез в авторитарном государстве дух свободы, охвативший

     Россию в конце 80-х – начале 90-х годов. Как показывает интернет опрос (а это опрос

     наиболее продвинутой части населения), проведённый газетой «Известия» от 25.04.2008

     (48), на вопрос: «Что самое главное дал Ельцин России?» были получены ответы: свободу

     и демократию – 7%, избавил от руководящей роли КПСС – 32%, Путина – 55%. Ответы, не

     требующие комментариев. И хотя классическое высказывание Бенджамина Франклина:

     «те, кто отказывается от свободы в главном ради временной безопасности, не заслуживает

     ни безопасности, ни свободы» звучит, несомненно, правильно, но конкретных людей всё-

     таки жаль.

     Во-вторых, рост числа чиновников не может не приводить к развитию коррупции.

     У нас часто любят ссылаться на то, что отечественное мздоимство имеет многовековую

     историю. Равно как и борьба с ним. Ещё в Древней Руси митрополит Кирилл осудил

     26

     мздоимство наряду с чародейством. При Иване Грозном взяточников пытали и

     обезглавливали, во времена Петра Первого весили и четвертовали, правда сами же и

     провоцировали её сохранение. Так, например, Екатерина II даже издала указ: «Приказным

     людям жалованья не давать, а довольствоваться им, по прежнему обыкновению, с

     челобитчиков, кто, что даст по своей воле».

     Что же способствует прогрессивному развитию коррупции в современной России,

     занимающей по данным Transparency International 145 место в мире? Самое

     правдоподобное объяснение этого феномена предлагает Александр Лившиц (49): «Страна

     уж больно большая. Требует такого же государства. Нанимается армия чиновников. С

     обильными полномочиями. Последние образуют коррупционную товарную массу. Она

     частично выносится на рынок. Где уходит по взяточным ценам.… Говорят, что у нас

     бюрократы чересчур вороватые. Заблуждение. Самые обычные. Просто их очень много.

     Примерно полтора миллиона. А значит, десятки миллионов функций, которые можно

     выставить на продажу».

     Почему же тогда, правительство, изобретая массу не эффективных мер борьбы с

     коррупцией, не пытается воздействовать на основную причину её появления? Да потому

     что для того, «чтобы сломить эту ситуацию, требуются не просто изменения, а изменения

     всей политической системы. Ведь сегодня у нас решения принимаются не политическими,

     а бюрократическими способами» (50), причём именно «администрация президента»

     представляет собой «генеральный штаб политической системы и российской бюрократии,

     которые используют, как известно, не только демократические, но и авторитарные методы

     руководства» (51).

     Более того, именно чиновники и являются основой прогосударственной, а вернее

     проправительственной партии, поскольку всегда готовы поддержать того, кто может, как

     минимум, гарантировать сохранения их места в государственной иерархии, а как

     максимум, обеспечить дальнейший служебный рост. Естественно, что в условиях, когда

      «люди ищут лидера, обладающего настолько прочной поддержкой, что это внушает

      уверенность: да, такой наверняка сумеет осуществить всё, что захочет. Тут-то и

      наступает черёд партии нового типа, устроенного по военному образцу». Причём в

     России это не вызывает ни удивления, ни массовых протестов, поскольку её население

      «давно приучили к политическим организациям полувоенного характера» и «сделали это

      социалистические партии». А для того чтобы такой партии «получить неограниченную

      власть, требовалось лишь пойти немного дальше, то есть черпать силу не в

      обеспеченных голосах значительных масс своих сторонников во время выборов, а в полной

      и безоговорочной поддержке небольшой, но прекрасно организованной группы». Не

     случайно председатель государственной думы Б.В. Грызлов заявляет: «реальная точка

     зрения народа формируется во внутрипартийных дискуссиях ЕР, в то время как

     межпартийные дебаты в ГД – это политическое шоу. Обсуждение в рамках партии и есть

     точка зрения народа» (52).

     Подобная партия в авторитарном, а тем более в тоталитарном государстве не

     просто может, а обязательно должна появиться, ибо «шансы навязать тоталитарный

      режим целой нации зависят от того, сможет ли лидер окружить себя людьми,

      готовыми добровольно подчиниться тоталитарной дисциплине, которую они затем

      будут силой навязывать остальным». А «поскольку цели устанавливает единолично

      верховный вождь, то у его орудий не может быть собственных моральных убеждений.

      Первое, что от них требуется – это безоговорочная преданность вождю, второе –

      полная беспринципность и в буквальном смысле слова способность на всё. У них не

      должно быть собственных идей, не должно быть соображений, что хорошо и что плохо,

      которые могли бы помешать намерениям вождя».

     И чтобы не говорили в оправдание появления такой партии её члены или

     сочувствующие им политики, но «подобная сильная и многочисленная группа, состоящая

     27

      из лиц с довольно однородными взглядами, скорее всего, будет сформирована не из лучших,

      а из худших элементов общества.

      Во-первых, чем выше умственные способности и уровень образования отдельных

      индивидуумов, тем резче разнятся их вкусы и взгляды и тем меньше шансов, что они

      единодушно примут какую-то конкретную иерархию ценностей…. Это означает лишь,

      что крупнейшая группировка людей с очень схожими ценностями неизбежно состоит из

      лиц невысокого уровня….

      Однако потенциальный диктатор не может рассчитывать только на людей с

      примитивными, и обычно весьма схожими, инстинктами: их будет слишком мало для

      осуществления поставленной задачи…. И здесь в дело вступает второй негативный

      принцип отбора: ведь проще всего заручиться поддержкой людей легковерных и склонных

      к послушанию, людей без твёрдых убеждений, которые охотно примут готовую систему

      ценностей, если им достаточно часто и громко её вдалбливать.

      Далее искусный демагог всегда будет стремиться сплотить своих сторонников в

      единую и спаянную группу – и тут начинает работать третий и, быть может,

      важнейший негативный фактор отбора. Дело в том , что людям свойственно – и это

      почти закон человеческой природы – быстрее и легче сходиться на негативной программе

      , на ненависти к врагам, на зависти к тем, кому лучше живётся, чем на какой бы то ни

      было положительной, конструктивной задаче…. Общая борьба против чужаков…. Враг

      – не важно, внутренний… или внешний – является неотъемлемой частью арсенала

      тоталитаристского лидера».

     Именно такая партия сейчас и является ведущей парламентской партией новой

     России. «Формально», конечно, у нас имеется « многопартийная система», но «при

     сохранении доминантной роли «партии власти» (53). Вообще-то у нас имеются две

     парламентские партии «вождистского» характера, которые не имеют чётких программ, и

     для избирателей которых важны не идеи, а лидеры. Но одна, возглавляемая

     беспринципным говоруном и истериком, принципиально исчерпала свой лимит голосов (в

     конце-концов даже не очень политически грамотные избиратели сумели понять, что за

     громкими призывами не стоит ничего, кроме банального эпатажа), а вот вторая,

     возглавляемая сравнительно молодым, неглупым «своим парнем» для народа,

     поднявшимся от рядового сотрудника внешней разведки до президента республики,

     неуклонно прогрессирует, хотя как не имела в момент её создания, так и не имеет сейчас

     чёткой и понятной партийной программы, зато с самого начала в своей деятельности она

     ориентировалась и ориентируется только на прямые и косвенные указания главы

     государства.

     И странно было бы, если не ориентировались, как никак заработная плата

     парламентёров больше чем в 30 раз превышает уровень средней пенсии в нашей стране.

     Взяв на себя долги бывшего СССР, новая Россия смогла расплатится с гражданами других

     стран, заплатив по кредитам Советского Союза, но почему то не расплачивается с долгами

     перед своими гражданами, ведь теперешние пенсионеры отдавали свой труд в долг,

     рассчитывая на возврат его при выходе на пенсию. Но парламентариям

     проправительственных партий не до того. Каждый из них и так делает для бедного

     человека всё тоже, что и сэр Джозеф (54): «... всегда готов подбодрить... В день Нового

     года я и мои друзья всегда будем пить за его здоровье. Раз в год я и мои друзья будем

     обращаться к нему с прочувственной речью. Один раз в своей жизни он, возможно, даже

     получит – публично... небольшое вспомоществование. А когда все эти средства, а также

     мысль о благородстве труда перестанут ему помогать и он навеки успокоится в могиле,

     тогда... я буду на тех же условиях... Другом и Отцом... для его детей».

     Действительно до народа ли, когда у партии имеются целых два врага: внутренний

     и внешний. Внешний, по мнению декана факультета международных отношений

     Дипломатической академии МИД Игоря Панарина, - это «американцы – а точнее,

     транснациональная группа сил», которые «организовали «похищение Европы»,

     28

     европейских ценностей», и поэтому «мы должны войти в Европу, но не мальчиками для

     битья, а с мощными кулаками» (54).

     А внутренний – это все инакомыслящие и особенно либералы, которым вице-

     президент Центра политической конъюнктуры России Виталий Иванов не только

     доходчиво объясняет в центральной газете (55): «После майских заявлений и назначений

     стало уже окончательно ясно, что «оттепель» скорее произойдёт на Луне, чем в России»,

     но и предупреждает в духе 30-х годов, что те, «кто всё ещё ждёт пусть хотя бы

     «нанооттепили» и хочет об этом поговорить» могут «легко накликать» беду «на себя, так

     сказать персонально».

     Но самым отрицательным фактом в деятельности партии власти является

     широкомасштабная попытка привлечения к деятельности партии, основным идеалом

     которой является её вождь, подростков, у которых в силу возрастных особенностей ещё не

     успела сформироваться собственная осознанная иерархия духовных ценностей, но легко

     формируется героизация личности конкретного человека. Речь идёт о создании и

     поддержке на самом высоком уровне движения с характерным названием «Наши».

     То, что это движение не случайный всплеск раболепствующей чиновничьей мысли

     подтверждает благодарное отношение власти к этому движению: её лидер и формальный

     основатель Василий Якеменко уже в октябре 2007 был назначен главой Государственного

     комитета по делам молодёжи, находящемся в прямом подчинении правительства, а в

     настоящее время руководит Федеральным агентством по делам молодёжи.

     Так к чему же призывал и, естественно, призывает на новом посту Якеменко, и

     каков идейный багаж этого резерва проправительственной партии, готового «оптом»

     сменить политическую, экономическую и информационную власть в стране»? Ответить

     на этот вопрос в принципе просто, поскольку все идеи этого движения чётко изложены в

     его «Манифесте».

     Судя по всему, необходимость в создании этого движения появилась у власти после

     осознания того, что исчезновение иллюзий у молодого поколения является одной из

     важнейших причин резкого падения уровня государственного патриотизма. А «если

     культура не обеспечивает человека иллюзией, что он является частью чего-то самого

     прекрасного и справедливого, у него исчезает мотив её защищать, приносить ей даже

     самые минимальные жертвы» (7).

     Вот почему за основу программы движения была принята «концепция суверенной

     демократии», которая «должна быть донесена до максимально широкого круга людей». И

     бог с ним, что суть этой идеи не ясна до конца даже сформулировавшей её «эффективной

     части элиты», более того, это даже хорошо, а то начнут разбираться какое у нас

     государство: демократическое, авторитарное или тоталитарное. Зачем? Сказано ведь, что

     особенное, не такое как у всех, значит и разбираться нечего, а главное сравнивать не с чем.

     Важно другое - убедить молодёжь, что своё государство (суверенную демократию) надо

     любить и защищать.

     Естественно, что защищать надо от противников и чем их больше, тем лучше.

     Поэтому с поисками врагов не очень то церемонились. Внешние враги, как и в средние

     века – все, кто не относится к православному миру: «на пространстве бывшего СССР под

     прикрытием лозунгов демократии и свободы Западом ведётся большая геополитическая

     игра, целью которой является «выдавливание» России из мировой политики и введение в

     России внешнего управления». Не больше и не меньше! Ну а внутренние (тут перечисляй

     побольше, и не важно, что при этом «смешались в кучу кони, люди») - все, кто не за нас, а

     ещё вернее не за нашего вождя, те против нас! «Сегодня на наших глазах формируется

     противоестественный союз либералов, фашистов, западников и ультранационалистов,

     международных фондов и международных террористов. Его скрепляет только одно –

     ненависть к Путину».

     Интересно, что подобное отношение к истории и политике, сочетающееся с

     преклонением перед «политическим гением», уже было в Китае при правлении великого

     29

     Мао, и потому не удивительно, что и методы действии «наших» почти полностью

     повторяют методы действий хунвейбинов. Действительно, если не знать, что призывы к

     «персональному публичному остракизму», когда «требования об отстранении конкретного

     чиновника от власти» должны осуществлять «тысячи молодых людей, вышедших на

     улицы», взяты из «Манифеста», то их можно смело считать лозунгами хунвейбинов. И уж

     если что и добавлено «нашими» - то это идея «социальной солидарности», которой

     придерживаются как мелкие уличные банды, так и крупные мафиозные объединения:

     «Каждый олигарх или чиновник, уличная шпана или член тоталитарной организации,

     поднявший руку на участника нашего движения, должен чётко знать, что завтра ему

     придётся столкнуться с движением в целом».

     Поэтому когда лидеры движения «наши» призывают «заговорить с молодёжью о

     православии на её языке», то это не может не вызвать ничего, кроме смеха. Тем более, что

     даже когда они пытаются повторять классические призывы православной церкви: «нужно

     предъявлять и пропагандировать то лучшее, что накопила русская Церковь за тысячелетия

     своего существования», то невольно срываются на оговорки по Фрейду, раскрывая свою

     истинную сущность: «необходимо», чтобы «православные почувствовали вкус к карьере».

     Но что поделаешь, если на самом деле ваша икона – президент, постоянно

     демонстрирующий свою глубокую религиозность?

     Особенности политической подкованности подобных ребят, действующих по

     указанию взрослых, высмеял ещё в XIX веке Чарльз Диккенс в «Холодном доме» (56),

     одна из героинь которого общественная деятельница миссис Пардигл радуется тому, что

     «меня всюду сопровождают мои отпрыски, приобретая тем самым… ту склонность к

     такого рода деятельности, которая в будущем поможет им приносить пользу своим

     ближним и достигнуть довольства собой», и в качестве примера их деятельности гордо

     сообщает: «Эгберт, мой старший сын (двенадцати лет)… послал свои карманные деньги в

     сумме пяти шиллингов и трёх пенсов индейцам Токехупо. Освальд, второй сын (десяти с

     половиной лет)… потратил два шиллинга и девять пенсов на памятник Великим

     Точильщикам нации. Фрэнсис, мой третий сын (девяти лет), дал шиллинг и шесть с

     половиной пенсов, а Феликс, четвёртый сын (семи лет) – восемь пенсов на Перезрелых

     вдов; Альфред же, самый младший (пяти лет), добровольно записался в «Союз ликующих

     малюток» и дал зарок никогда в жизни не употреблять табак».

     Но ирония иронией, а если серьёзно, то нельзя не согласиться с призывом писателя

     Александра Мелихова (7): «Ни в коем случае не нужно звать в крестовый поход массы

     простых людей. Они плохо знают историю, плохо знают своего противника, возможности

     современной дипломатии, вообще современные международные отношения» и поэтому

     «вызвать… войну, обратившись к массам и бросив простой и ясный клич, сейчас ничего

     не стоит».

     Однако, большинство граждан, не являющихся чиновниками и не стремящихся

     урвать кусочек власти или превилегий, тоже должны верить в правильность предлагаемого

     образа жизни, должны разделять представления и взгляды государственных лидеров, и

     самое главное не должны подвергать сомнению мудрость управляющей ими власти, а для

     этого надо, « чтобы все в эту систему целей поверили».

     Принципиальная опасность

     любого целенаправленного и массового влияния средств массовой информации

     заключается в том, что внедряющаяся таким образом в психологию масс идеология

     обладает относительной самостоятельностью и способна активно влиять на психологию

     общества, ускоряя или тормозя его развитие. Причём самым опасным является

     государственная идеологизация общества, поскольку она властно и активно отвергает

     другие точки зрения, препятствует не только их внедрению, но и популяризации, а, кроме

     того, осознанно или неосознанно ставит на первое место интересы государства, но не

     отдельно взятого человека.

      «Достигается это, конечно, пропагандой», причём «её специфическое воздействие

      на нравственность обусловлено не методами, а целью и размахом.… Когда все источники

     30

      информации находятся в одних руках» можно «придать человеческому мышлению любую

      требуемую форму, и даже самые развитые, самые независимые в своих взглядах люди не

      могут целиком избежать этого влияния, если их надолго изолировать от всех других

      источников информации».

     Если же учесть, что помимо двух основных государственных телеканалов у

     правительства имеется дружественный медиа-холдинг «Национальная медиагруппа»,

     включающий телеканалы НТВ, ТНТ, РЕН ТВ, «Санкт-Петербург – Пятый канал», самую

     читаемую в России газету «Комсомольская правда», таблоиды «Твой день», «Жизнь за всю

     неделю» и десятки других теле-радио компаний и газет, то становится абсолютно ясно, кто

     реально снабжает духовной пищей практически всё население страны. А в то, что медиа-

     холдинг, принадлежащий банку «Россия», тесно сотрудничает с существующим

     правительством легко поверить, если учесть, что реально банку активы медиа-холдинга

     через посредство поглощённого «Газпромбанка» обошлись в 166 млн. долларов (57), а

     через два года после продажи Дмитрий Медведев оценил стоимость активов «Газпром-

     Медиа» в 7,5 млрд. долларов (58). Такие подарки государство просто так делать не станет.

     Забавным, но достаточно показательным примером зависимости, если не

     пресмыкания руководства телевидения перед руководством страны является ситуация,

     когда стоило президенту оговориться и сказать о «понуждении к миру», как это выражение

     тут же это начали употреблять все теледикторы, пока президент сам себя не поправил.

     Большинство разбираемых проявлений авторитаризма не смогли бы появиться или

     были бы своевременно запрещены, если бы в государстве свято соблюдался основной

     принцип истинно демократического государства – правозаконность.

     По мнению Хайека: «Условия жизни в свободной стране ярче всего отличаются

      от условий жизни при деспотизме соблюдением великих принципов, известных под общим

      названием правозаконности». Основную суть которой блестяще отражает постулат

     Иммануила Канта: «человек свободен, когда обязан подчиняться не людям, а одним лишь

     законам».

     При этом, однако, необходимо понимать, что «говоря, что в планируемом

      обществе принцип правозаконности не сохраняется, мы не имеем в виду ни что действия

      правительства в нём будут незаконными, ни что само оно непременно будет

      беззаконным». Но в то же время будет не правильно считать, что «правозаконность не

      нарушается, пока все действия государства должным образом санкционируются

      законодательством».

     Для того чтобы решить вопрос имеются ли нарушения правозаконности в нашем

     государстве необходимо установить: соблюдаются ли в нём основные принципы

     правозаконности.

     Первый принцип правозаконности заключается в том, «что во всех своих

      действиях правительство связано твёрдо установленными и заранее доведёнными до

      всеобщего сведения правилами; а это позволяет человеку предугадывать, как власти в

      известных обстоятельствах используют аппарат принуждения, и, исходя из этого, с

      достаточной уверенностью планировать свои действия». И именно поэтому «в условиях

      господства правозаконности правительство лишено возможности свести на нет

      результат чьих-то индивидуальных усилий, действуя ad hok (специально для данного

      случая)».

     Но практически все проводимые социологические опросы, как отечественных, так

     и зарубежных инвесторов показывают, что одной из основных проблем бизнеса в нашей

     стране является отсутствие уверенности в завтрашнем дне, поскольку практически

     невозможно предугадать, как изменятся в ближайшее время те или иные требования

     государства к его ведению, и те или иные законные или подзаконные акты.

     Ещё одно важное «различие между правозаконностью и деспотизмом. В первом

      случае роль правительства ограничивается установлением правил пользования

      имеющимися ресурсами; для каких целей будут использованы эти ресурсы – решают сами

     31

      индивидуумы. Во втором – правительство решает, для каких конкретно целей

      использовать средства производства».

     Примером подобного нарушения принципа правозаконности, несомненно, является

     создание государством авиастроительных и судостроительных холдингов, объединяющих

     расположенные в различных концах нашей обширной страны заводы и конструкторские

     бюро, что, естественно, не может не привести к снижению или даже исчезновению

     конкуренции внутри соответствующей отрасли, поскольку решение о выборе, как

     конструктора, так и самого продукта будет «неизбежно зависеть от обстоятельств, и

      при принятии такого рода решений всегда будет необходимо уравновешивать интересы

      всевозможных лиц и группировок. В конечном счёте, решение в пользу тех или иных

      интересов будет зависеть от чьих-то личных взглядов, которые таким образом станут

      составной частью законов страны».

     Наконец нарушение принципа правозаконности в авторитарном государстве может

     осуществляться как путём выборочного, избирательного применения существующих

     законов, так и путём законодательного оформления преференций для той или иной группы

     лиц или даже целого класса. «Это означает, что применение правительственного

      аппарата насилия в нём больше не будет ограниченно и обусловлено заранее

      установленными правилами». Но «предоставив правительству неограниченную власть,

      можно юридически узаконить любое, самое произвольное установление, и … породить

      самый законченный деспотизм».

     Самым ярким примером избирательности Российского правосудия является его

     отношения к двум миллиардерам нуворишам: Михаилу Ходорковскому и Роману

     Абрамовичу. Ходорковский, принимавший участие в политической жизни страны не на

     стороне государственной власти, по решению ставшего нарицательным басманного суда

     не только лишился практически всего состояния, но и оказался за решёткой. Причём

     предвзятость правосудия подтверждается уже тем, что «как только активы ЮКОСА

     меняли собственников, суды сразу же пересматривали прежние решения о взыскании

     «налоговых долгов» ЮКОСА» (41).

     В то же время у лояльного к власти, поддерживающего дружеские отношения с

     президентом олигарха Романа Абрамовича в сентябре 2005 года было выкуплено 75%

     акций за 13,7 млрд. долларов (59).

     Причём «государство вообще могло не покупать «Сибнефть» (на момент продажи

     это была самая маленькая из российских вертикально интегрированных нефтяных

     компаний с падающей добычей). В конце концов, могло заплатить за неё существенно

     меньшую цену – с учётом того, что в своё время Абрамович приобрёл контроль над

     компанией за 100 млн. долларов.

     Однако «Сибнефть» купили по максимально возможной, искусственно взвинченной

     цене (60), причём половина покупки была профинансирована напрямую государством»

     (41).

     В качестве обобщающего подтверждения несоблюдения правозаконности в

     настоящее время является то, что «Россия завоевала сомнительное первенство по

     обращениям граждан в Страсбургский суд по правам человека. Более пятой части всех

     обращений в этот суд поступает из России, при этом государство проиграло гражданам

     более 90% дел» (41).

     Итак, появление и даже укрепление авторитаризма в последнее десятилетие

     несомненно имеет место в жизни Российского государства. Интересно, что скорее всего

     именно понимание факта появления этого феномена в России и привело к потребности

     введения совершенно нового в политической терминологии понятия «суверенная

     демократия». Что же реально представляет собой суверенная демократия? В принципе это

     просто дурная формулировка названия государства, пытающегося построить или хотя бы

     декларирующего строительство реальной демократии в посткоммунистическом

     коммунальном обществе.

     32

     Особенностью этого официально демократического общества является то, что в

     нём большинство людей не понимает сути терминов демократия и либерализм, поскольку

     им с детских лет внушалось, что буржуазная демократия – это ложь, придуманная для

     одурачивания простых людей. Больше того в нём не менее половины людей старшего

     возраста воспринимает Сталина как гения всех народов. Наконец, в этом обществе у

     значительной части населения уровень жизни остаётся ниже прожиточного минимума, но

     бедняки винят за это не истинного виновника (многолетнее строительство утопического

     общества, разорившее некогда богатую страну), а новую власть. И вот все эти люди

     имеют право голоса при выборе законодательной и исполнительной власти. То есть

     реально в этом обществе господствует не демократия, а охлократия. И если эта

     охлократическая часть населения будет иметь реальную возможность принимать

     решения, то общество быстро и неотвратимо скатится назад, в нашем случае в

     тоталитарный коммунистический режим.

     Чтобы этого не случилось, нужен авторитарный режим с почитаемым

     авторитетным лидером, который не хочет возвращать общество в коммунизм, но

     охлократическое большинство преклоняется перед ним и верит ему на слово. Как очень

     верно подметил ещё Джон Мильтон: «Несомненно, справедливее, если уж дойдёт до

     применения силы: меньшему числу принудить большее сохранить свободу (в чём не

     может быть для них зла), нежели большему, из угождения собственной подлости, обречь

     меньшее на оскорбительную участь таких же, как они, рабов».

     Интересно, что понимания обязательности авторитарного периода в государствах,

     которые ещё только пытаются вырваться из последствий авторитаризма или

     тоталитаризма, нет в большинстве демократических государств, политики которых до сих

     пор по детски наивно верят, что введение всеобщего голосования тут же превратит любое,

     даже доисторическое общество в современное буржуазно-демократическое государство.

     В России же большинство политиков, пусть и не всегда осознанно, понимают

     необходимость этого периода, но признаваться в его наличии им до ужаса не хочется.

     Отсюда туманные определения этого термина, как, например, у главного редактора

     журнала «Политический класс» Виталия Третьякова (51): «Концепция «суверенной

     демократии»… предполагает лишь то, что Россия развивает демократические институты,

     во-первых, с учётом своих исторических традиций, конкретных реалий современной

     обстановки и темпами и в сроки, которые она сама определяет; во-вторых, при этом она

     совершенно исключает внешнее вмешательство в свои внутриполитические дела и

     процессы, а также претендует на самостоятельную и независимую внешнюю политику,

     определяемую, прежде всего, национальными интересами самой России». И если второй

     тезис автора вообще никакого отношения к «суверенной демократии» не имеет, поскольку

     является естественным постулатом политики любого независимого государства, то вот

     первый тезис, несомненно, требует расшифровки: на какие всё-таки традиции надо

     равняться - имперские и самодержавные царской России или тоталитарные карательные

     большевистской?

     Больше того официальным политикам не хочется, чтобы о наличии авторитаризма в

     России догадывались и тем более возмущались им и их будущие возможные избиратели.

     Поэтому, когда оказывается, что, почему то не всем гражданам, живущим в российском

     государстве суверенной демократии, нравится, когда кандидата в будущие президенты

     выбирает действующий президент, да ещё и договаривается предварительно с этим

     кандидатом о своём месте в государственном устройстве после выборов, а потому «в

     либеральной среде стало модно интересоваться и восхищаться американскими выборами.

     Особенный восторг вызывают праймериз. Простые люди-де не только выбирают

     президента, но и отбирают кандидатов в президенты», то приходится жёстко поучать

     недовольных и «безграмотных» либералов: «Американская демократия – изнутри

     олигархия. Так же, как любая другая современная демократия» (61).

     33

     Читая подобные высказывания, невольно радуешься, что сравнительно молодому

     политику не пришлось писать свои опусы во времена «настоящей советской демократии»:

     уж тогда то ему бы точно не простили отсутствие прямого указания в статье на то, что

     наша то демократия ко всем «другим современным демократиям» не относится.

     Но чем же опасен авторитаризм? Ведь, хотя он и имеет массу отрицательных

     качеств, разобранных при выявлении признаков авторитаризма в современной России, но

     все они, в принципе, не смертельны, как для государства, так и для общества, тем более,

     что сам по себе авторитаризм жизненно необходим в переходный период от тоталитаризма

     к демократии. Но именно только в переходный период, когда сохраняется реальная

     опасность возвращения к тоталитарной системе, которой в условиях нашего государства

     являлся социал-коммунизм. Являлся, но уже не является, по крайней мере, в течение

     последних десяти лет. Сохранение же и тем более укрепление и расширение

     авторитаризма не может не привести к возвращению тоталитаризма.

     Тем не менее, похоже, что подтверждается предсказание Виталия Третьякова (51)

     об уровне «политических и гражданских свобод…. Не следует ждать и резкого

     повышения этого уровня – кремлёвские власти … опасаются любого проявления

     политического революционизма, как в собственной политике, так и в обществе,

     предпочитая медленное эволюционирование революционным скачкам».

     Определённым подтверждением этого предсказания является то, что вскоре после

     прихода к власти нового президента главный «поучитель и запугиватель» либералов

     Виталий Иванов радостно припугнул упрямых либералов: «После майских заявлений и

     назначений стало уже окончательно ясно, что «оттепель» скорее произойдёт на Луне, чем

     в России. И большинство тех, кто ещё недавно, ломая ноги, бегал записываться в

     «оттепелевцы», теперь стараются о своей дури не вспоминать (так пытаются стирать из

     своей и чужой памяти учинённые по пьянке непристойности)… Одни легли на дно и

     забились в ил, а другие, переобувшись в воздухе, громко славят «Программу-2020».

     Впрочем, тех, кто всё ещё ждёт пусть хотя бы «нанооттепили» и хочет об этом поговорить,

     всё ещё хватает…. По этому поводу можно заметить, что, рассуждая о войне легко

     накликать её на себя, так сказать персонально» (62).

     Действительно, сам по себе авторитаризм в нашей стране исчезнуть не может. Тем

     более, что значительная часть Российских граждан, не избавившаяся от коллективистского

     мышления, придерживается убеждения, что «наиболее отталкивающими своими чертами

      тоталитарные режимы обязаны исторической случайности,.. разве не могут оказаться

      во главе такой системы (если она необходима для достижения грандиозных целей)

      порядочные люди, которые будут управлять в интересах всего общества?» В конце

     концов «тоталитаризм одинаково может творить добро, и зло, а на какие цели его

      направить – зависит исключительно от того, кто будет диктатором».

     К несчастью, все «худшие черты… тоталитарных режимов – это не случайные

      побочные явления, а неизбежные следствия тоталитаризма, которые рано или поздно

      обязательно проявятся». И речь идёт даже не о том, что к власти (причём неограниченной

     власти) после очередных выборов придёт хитрый подлец или самодур, и даже не о том,

     что у действующего вполне порядочного президента произойдёт какой-нибудь

     микроинсульт, способный как минимум резко обострить черты личности человека, а как

     максимум принципиально изменить его психологию. Всё дело в том, что любому даже

      «демократическому государственному деятелю, занявшемуся планированием экономики,

      вскоре придётся возложить на себя диктаторские полномочия, либо отказаться от

      своих планов», а в тоталитарном обществе, где «государство поставлено выше личности

      … где всё общество поставлено на службу нескольким конкретным целям», и где

     тотальное большинство людей, развращённое тоталитарной пропагандой, готово

     жертвовать всем ради достижения этих целей, «неизбежно, что жестокость становится

      в какой-то момент долгом, что действия возмущающие душу, - например, расстрел

      заложников или убийство стариков и больных, - начинают казаться простой

     34

      целесообразностью, что насильственное вырывание с насиженных мест сотен тысяч

      людей превращается в политическую необходимость, одобряемую всеми, кроме жертв».

     Поэтому попытки проправительственных «истинных русских демократов», типа

     Виталия Третьякова (63), доказать, что «будущая… российская политическая система…

     не будет… калькированной с французского или американского образца», а «будет именно

     русская политическая система, всегда немного традиционная и всегда отчасти

     футуристическая, поскольку во внутренней политике России… всегда будет несколько

     больше авторитаризма, чем во Франции или Германии. Просто потому, что Россия

     пространственно больше, что у нас сильны соответствующие исторические традиции…»,

     не имеют под собой никаких серьёзных основ, кроме желания угодить мнению высокого

     начальства.

     На самом деле менталитет российского народа уже изменился за прошедший после

     установления демократии относительно короткий период и начинает приближаться к

     менталитету развитых капиталистических стран. Так по данным исследовательского

     центра портала SuperJob.ru: в 2008 году 78% наших граждан (а в 30-40 летнем возрасте –

     82%) стали понимать, что недостаток финансов – это мотивация для того, чтобы трудиться

     больше и лучше, и только 16% готовы умерить свои потребности и ждать, когда

     государство придёт им на помощь.

     Принципиальным подтверждением этому является и данные исследований

     Тартуского университета, доложенные на 14-й Европейской конференции психологии

     личности. При проведении репрезентативного психолого-социологического исследовании,

     в котором участвовали 40 российских вузов и были опрошены 11 тысяч этнически

     русских, проживающих от Камчатки до Карелии, выяснилось, что никакого стереотипа

     русского человека или специфического «русского духа» не существует. И поэтому, по

     мнению профессора Тартуского университета Юрии Алика: «оправдывать какую-нибудь

     политическую систему тем, что таков русский народ, или что демократия и другие формы

     западной жизни русскому противопоказаны, - чистая демагогия» (64).

     Постскриптум

     Глава уже была практически закончена, когда в мире разразился всеобщий

     экономический кризис, который достаточно точно выявил реальное отношение наших

     граждан к существующей власти. А именно от степени доверия граждан к своей власти в

     прямую зависит как тяжесть разразившегося кризиса, так и скорость выхода из него. Для

     подтверждения этого вывода сравним необходимые условия выхода из кризиса,

     достаточно точно отражённые в статье «Кризис и модернизация» сопредседателя Совета

     по национальной стратегии Иосифа Зискина, и поведение, а самое главное – причины

     поведения тех, от кого действительно зависит, когда и как мы будем из него выходить:

     «Кризис, как и разруха, коренится в головах. Для его одоления мало наладить

     финансовый кровоток. Нужно, чтобы все агенты экономической жизни поверили в свои

     перспективы в новых условиях, не изымали активы из оборота, не бежали из страны...

     Кризис безжалостный, но безошибочный диагност, выявляющий все дисфункции

     институциональной системы... При стабилизации, выстраивании властной вертикали было

     достаточно контроля за действиями ключевых игроков, блокирование выхода за

     определенные рамки. Для полноценного преодоления кризиса нужно доверие к мотивам и

     методам руководства страны. Доверие, способное побуждать активную часть общества к

     позитивным действиям в экономике, политике и социальной жизни. Иначе все «игроки»

     будут искать обходные пути» (65).

     Ну и каково же оно – доверие к существующей власти? В 2008 году из России

     утекло рекордное количество средств – 130 млрд. долларов (это при размере внешнего

     долга, который должен быть оплачен в 2009 году, 150 млрд. долларов). Причём даже

     «простые» граждане, не доверяя своему государству, только в октябре 2008 года скупили

     16 млрд. долларов (66). Вот и ответ на вопрос об уровне доверия к своему государству.

     35

     Если народ безмолвствует, то это ещё не говорит о том, что ему всё нравится в его

     правителях и их политике.

     Интересно, что только кризис заставил государство обратить своё внимание на

     неэффективность государственной экономики. Так уже в августе 2009 г. президент был

     вынужден поручить Генпрокуроре и своему контрольному управлению как госкорпорации

     распоряжаются вверенными им деньгами и имуществом, и на основании этих данных

     сделать вывод – нужны ли они как класс. Более того помощник президента Аркадий

     Дворкович, выступая перед студентами Международного финансового университета,

     вынужден был констатировать: «Чтобы достичь результатов, необходимо привлекать

     специалистов с рынка, эти компании должны стать рыночными, тогда и не будет стоять

     вопрос об их статусе» (67).

     Конечно, сторонники огосударствления экономики могут возразить: на Западе тоже

     есть госкорпорации, и никто там не возражает. Да, «госкорпорации есть и на Западе.

     Имеют единую законодательную базу. Создаются на время. Полностью открыты.

     Отчитываются перед парламентами. Дотошно проверяются аналогами нашей Счётной

     палаты. Дальнейшая судьба – приватизация активов... С выгодой для бюджета» (68). А у

     нас суверенная демократия не может копировать такой чужой опыт: «Государство

     снабжает ГК каким-то имуществом. Тут же с ним расстаётся. Поскольку оно переходит в

     собственность получателя... Госкорпорация должна раз в год отчитываться перед

     правительством. И всё. Всех прочих любопытных, включая депутатов, она вправе послать

     куда подальше... Чтобы ни делала госкорпорация, банкротство исключено... возможные

     убытки должны покрываться бюджетом... А, извините, почему? Ведь добро наше общее»

     (68). Нет не общее. В авторитарном государстве оно в первую очередь государственное,

     причём распоряжается им чиновничье-государственный аппарат, а не народ или его

     реальные представители.

     Если бы целью автора являлась банальная критика предлагаемых методов выхода

     из психологического и экономического кризисов в России, то достаточно было бы

     остановиться на достаточно правильных, хотя и общеизвестных рекомендациях: для

     предотвращения фиксации и тем более превращения переходного авторитарного периода

     в тоталитарный необходимо активно заняться перевоспитанием населения в

     демократическом и либеральном духе, начиная со школьных программ, и обеспечить

     создание достаточно мощного класса, имеющего как экономическую, так и политическую

     возможность не смотреть власти в рот.

     Однако, как мы уже убедились, существующая власть не очень то стремится к

     установлению в России либеральной демократии, к которой, по мнению Фрэнсиса

     Фукуямы, в конечном итоге придут все – не столько даже из идеологических, сколько из

     практических соображений. И это далеко не случайно.

     Как показали исследования Класинг, основанные на эксперименте психолога Геерта

     Хофштеде, разработавшего показатели «восприятия власти» и «индивидуализм» на

     основании обследования 100 000 человек из 65 стран мира, во всех странах, население

     которых длительно воспитывалось в условиях коллективизма и считало разумным

     наличие строгой иерархии (властной вертикали), государственные власти не

     демонстрировали особой заботы о частной собственности и свободах (69).

     «В сообществах коллективистов интересы личности не являются приоритетными, -

     комментирует свои наблюдения Класинг. – Вполне естественно, что такие особенности

     менталитета не способствуют защите прав и свобод». Хуже другое: «Более поздние

     эксперименты, аналогичные проведённому Хофштеде, показали, что выведенные им

     больше 30 лет назад индексы практически не меняются со временем, притом, что в

     экономике и политике стран успели произойти огромные изменения» (70).

     А, следовательно, для активного продвижения нашего общества к демократии

     необходимо изменение его менталитета, что в свою очередь невозможно без выявления

     36

     истинного смысла жизни человека и разработки на его основе новой действительно

     общечеловеческой морали. Именно этому и будут посвящены последующие главы книги.

     ЛИТЕРАТУРА:

     1. Василюк Ф.Е. «Психология переживания» (изд. Московского университета, 1984).

     2. Sarnoff A. Personality. Dynamic and development. – N.Y: Wiley & Sons, 1962. – 572 p.

     3. Maier N.R.B. Frustration theory: restatement and extent ion. –Psychological review,

     1956, vol. 63, No 6, p. 370-388.

     4. Би-би-си на других языках, 08.12.2005.

     5. «Известия» 31. 10. 08.

     6. Jacobson G.F. Programs and techniques of crisis intervention. – In: American handbook

     of psychiatry. /Ed. By S. Arieti – N.Y., 1974, p. 810-825.

     7. Мелихов Александр. «Известия», 26.06.2008.

     8. Клиффорд Саймак. Пришельцы.

     9. Любутин К. человек в философском измерении: от Фейербаха к Фромму.

     10. Третьяков Виталий «Известия», 03.07.08.

     11. Желязны Роджер. Доннерджек.

     12. Марков Александр. VIII международные Лихачёвские научные чтения (Известия

     16.06.08)

     13. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма.

     14. Ямпольская Елена. «Известия» 05.06.2008.

     15. Межуев Вадим. VIII международные Лихачёвские научные чтения (Известия

     16.06.08).

     16. «Основы учения Русской православной церкви о достоинстве, свободе и правах

     человека».

     17. Фромм Э. Психоанализ и религия.

     18. Хайек Ф.А. Дорога к рабству.

     19. Смирнов Дмитрий. «Известия», 12.09.2008

     20. Александр Мелихов. «Известия», 19.08.2008.

     21. Веллер М. и Бурковский А.

     22. Лившиц Александр «Известия», 09.07.2008.

     23. Цыганков Олег «Известия» 27.03.08.

     24. Руссо Ж. Ж. Рассуждение о науках и искусствах. / Трактаты. М. 1969.

     25. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. М. 1998.

     26. Зиновьев Александр. Коммунизм как реальность, 1980

     27. Быков Дмитрий. «Известия», 01.07.08.

     28. Баталов А.А., Шапошников Г.Н. Варварство и цивилизованность – извечные формы

     экзистенции. Екатеринбург. 2001.

     29. Мелихов Александр. «Известия», 03.06.2008.

     30. Малинецкий Георгий. «Известия» 11.06.2008.

     31. Баневич Артур. Где нет княжон невинных.

     32. Ковалёв Сергей. Известия 18.03.08.

     33. Малинецкий Георгий. «Известия». 11.06.08.

     34. Третьяков Виталий «Известия», 28.04. 08.

     35. Максимов Андрей. «Известия», 18.08.2008.

     36. Смирнов Дмитрий. «Известия», 12.09.2008.

     37. Воскобойников Дмитрий. «Известия», 30.06.08.

     38. Никонов Вячеслав. «Известия» от 22.04.08.

     39. Тепляков Сергей. «Известия», 07.07.2008.

     40. Гамильтон Лорел. Пляска смерти, 2007.

     41. Немцов Борис и Милов Владимир. Независимый экспертный доклад «Путин.

     Итоги. 2008».

     37

     42. Батенёва Татьяна. «Известия», 22-24.08.2008 .

     43. Лившиц Александр. «Известия», 21.05.08.

     44. Андреев Андрей «Известия», 23.05.08.

     45. Лившиц Александр. «Известия», 30.04.08.

     46. Савиных Анастасия. «Известия», 14.07.2008.

     47. Данные Фонда «Общественное мнение», «Известия»», 18.07.2008.

     48. Интернет опрос «Известий». «Известия», 25.04.2008.

     49. Лившиц Александр. «Известия», 18.06.2008.

     50. Дискин Иосиф. «Известия», 22.04.08.

     51. Третьяков Виталий. «Известия», 28.04.08.

     52. Грызлов Б.В. «Известия», 11.07.2008.

     53. Диккенс Ч. Колокола.

     54. Панарин Игорь. VIII международные Лихачёвские научные чтения. «Известия»,

     16.06.08.

     55. Иванов Виталий. «Известия», 23.06.08.

     56. Диккенс Ч. Холодный дом.

     57. Источник: финансовая отчётность Газпромбанка за 2005 год по международным

     стандартам финансовой отчётности.

     58. Источник: «Ведомости», «Дорогие медиа. «Газпром-Медиа» может стоить 7,5

     млрд. долларов». 6 июля 2007.

     59. Источник: финансовая отчётность «Газпрома» за 2005 год по международным

     стандартам финансовой отчётности.

     60. «Ведомости», «Сибнефть разогрели» 28.09.05.

     61. Иванов Виталий. «Известия», 05.05.2008.

     62. Иванов Виталий. «Известия», 23.06.08.

     63. Третьяков Виталий. «Известия», 17.07.2008.

     64. Би-би-си, 18.07. 2008

     65. Зискин Иосиф «Известия», 19.01.09.

     66. Каледина Анна «Известия», 19.01.09.

     67. Шишкунова Елена «Известия». 16.09.2009.

     68. Лившиц Александр. «Известия», 16.09.2009.

     69. Степанов Антон. «Сами виноваты», Smart Money. 04 (142).

     70. Klasing M. The cultural roots of institutions. University of St. Gallen Working Paper. №

     2008-28. Nov. 2008.

     ГЛАВА 2

     «Истинное счастье и подлинную свободу

     мы ощущаем, не приобретая новое,

     38

     а сбрасывая балласт ненужного».

     Александр Громов

     ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ.

     Принципиально эту главу можно было написать, как классический историко-

     философский обзор проблемы смысла жизни человека и человечества с чётким и

     подробным изложением взглядов всех философов, занимавшихся этой темой, но автор не

     философ и самое главное смысл этой главы заключается не в мелочно конкретной оценке

     деятельности того или иного исследователя, а в выявлении принципиальных ошибок,

     свойственных философии и философам, занимавшихся решением этого одного из самых

     важных смысло-жизненных вопросов.

     Хотелось, чтобы читатель понял: все мои поиски ошибок во взглядах и

     представлениях философ, исследовавших проблему смысла жизни, и особенно

     критические замечания об их работах обусловлены не философской безграмотностью

     цитируемых авторов (хотя советский период не мог не сказаться на системе решения даже

     философских вопросов) и не попыткой предстать перед читателем гением рода

     человеческого, а просто укоренившимися у автора представлениями о требованиях,

     предъявляемых к современным научным работам в областях, не связанных с

     гуманитарными науками, требованиями, определяющими чёткий набор действительно

     научных доказательств, без которых речь может идти в лучшем случае только о пусть и

     гениальной, но догадке, а в худшем просто о чистой фантазии.

     То что проблема отсутствия чётких критериев истины в философских вопросах

     существует не вызывает сомнения у большинства современных исследователей. Так, по

     мнению Э. Фромма(1): «Ирония истории состоит в том, что, несмотря на доступность

     источников, в современном мире нет предела для искажений и неверных толкований

     различных теорий». Причём это далеко не чисто теоретический вопрос, поскольку

     «существующий антагонизм идей – это надвигающаяся угроза всей нашей культуре» (2). И

     это действительно так, ибо отсутствие правильного (потому что оно действительно

     научное) мировоззрения в условиях многополярности и мультирелигиозности нашего

     мира с его огромными военно-экономическими возможностями может легко привести

     человечество к катастрофе.

     Но перейдём, наконец, к самому вопросу. Правильно поставленный вопрос – это

     половина правильного решения. Иммануил Кант, пожалуй, первым сумел чётко

     сформулировать три основных вопроса философии: «Все интересы моего разума (и

     спекулятивные и практические) объединяются в следующих трёх вопросах: 1. Что я могу

     знать? 2. Что я должен делать? 3. На что я могу надеяться?» (3). Но поскольку «самый

     главный предмет в мире, к которому познания могут быть применены – это человек, ибо

     он для себя своя последняя цель» (3), то к первым трём добавился четвёртый: «Что такое

     человек?».

     Из всех этих основных вопросов философии для большинства людей именно

     третий раньше или позже становится первым, поскольку «знание о смерти» автоматически

     «порождает вопрос о собственном и постоянном бытии, как и вопрос о смысле

     человеческой жизни... в диалектическом развитии философской антропологии положение

     о смертности есть первое» (4). Но кто же может дать человеку ответ на это вопрос?

     Иммануил Кант первым предложил достаточно простой с его точки зрения

     перечень наук, которые должны отвечать на все основные вопросы философии: «На

     первый вопрос отвечает метафизика, на второй мораль, на третий религия, на четвёртый

     антропология» (3). И если учитывать, что у человека именно осознание собственной

     39

     однократности, случайности было и остаётся на протяжении тысячелетий «ядром всей

     религиозности» (5), то связь религии с третьим вопросом кажется совершенно

     естественной. Более того, тогда и «философия, подобно религии, должна нести человек

     экзистенциальное утешение, духовную защиту» (6).

     Но если человек – искусственно созданное и запрограммированное какой-то

     высшей силой существо, то ответ на вопрос «в чём смысл его жизни?» упирается либо в

     поиски документальных божественных указаний (например, в изучении соответствующих

     религиозных манускриптов), либо в создание мира философской фэнтези: «философия –

     это искусство, вместо научности – перевод художественной интуиции в понятие» (7),

     которая может быть гениально поэтичной, но всё равно была и будет оставаться

     обыкновенной игрой в бисер.

     И только, если расценивать появление сознания (а вернее осознания себя) у

     человека, как естественный этап эволюции биологических существ, то можно попытаться

     найти научно-философский ответ на этот принципиальный и столь важный для человека

     вопрос. Поэтому и критическому разбору ответов на этот вопрос должны подлежать

     только те философские исследования, которые базируются на попытках осмысления

     реальных научных законов, а не на фантазии авторов.

     К таким реальным законам, которым вольно или невольно подчиняются все живые

     существа, несомненно, являются законы биологии. Интересно, что основоположником

     антропологического направления в философии оказался не материалист, что было бы

     наиболее логично, а идеалист А. Шопенгауэр, впервые постулировавший, что именно

     антропология определяет цель философии и более того является её исходным пунктом.

     Вот только концепция у него получилась не совсем человеческая.

     «В сердце каждого из нас действительно сидит дикий зверь, который только и

     жаждет случая посвирепствовать и понеиствовать в намерении причинить другим горе

     или уничтожить их» (8). А отсюда: люди «пожирают друг друга», «я и эгоизм, это одно»

     (9). Понятно, что при жизни в таком обществе сумма страданий не может не превышать

     сумму счастья, и счастьем может быть только освобождение от страданий, то есть целью

     такой жизни должна являться только смерть.

     Невольно складывается впечатление, что единственный зверь, с которым так или

     иначе имел дело Шопенгауэр, был бешеным волком. Но почему именно с него надо было

     делать человека – не понятно.

     Ф. Ницше (10) ещё более чётко ставит вопрос о значении биологического фактора в

     жизни человека: «Надо перевести человека обратно на язык природы», ибо «в основе

     нашего существа есть нечто, не поддающееся обучению, некий гранит духовного фатума,

     предопределённого решения и ответа на предопределённые заданные вопросы».

     Причём предпосылкой для этого заключения послужило у Ницше космогоническое

     учение Коперника. Вот только причина этого вывода несколько своеобразна: «Разве не в

     безудержном прогрессе пребывает со времён Коперника именно самоумаление человека

     … вера в его достоинство, уникальность, незаменимость … канула в небытие – он стал

     животным, животным без всяких иносказаний» (11).

     Но раз человек – животное, то и основой человеческой сущности, его «духовным

     фатумом» должен стать чисто животный (с точки зрения Ницше) сверхинстинкт воли к

     власти. Более того, разум (рационализм), способный подавлять подобные инстинкты, по

     его мнению, является не благом, а причиной физиологического вырождения. «Я учу

     говорит «да» всему, что накопляет силы, что оправдывает чувство силы» (12).

     Естественно, что если правда в силе, то «сама жизнь есть в основе своей

     присвоение, нанесение вреда, преодоление чужого и более слабого, подавление, твёрдость,

     навязывание собственных форм, воплощение … - эксплуатация» (13).

     Если бы Ницше просто почаще ходил в зоопарк, то вскоре бы заметил, что роль

     лидера даже в обезьяньем сообществе далеко не всегда принадлежит самому сильному и

     самому глупому, а само лидерство заключается не только в присвоении и угнетении, но и в

     40

     защите и наведении порядка в стае. Значимость именно такого лидерства подтверждает,

     например, этологическое исследование, во время которого одну из двух групп куриц

     постоянно лишали лидера, в результате чего все показатели выживаемости в этой группе

     оказались значительно хуже, чем в группе с лидером.

     Приведённые только что критические примеры, кроме того, объясняют в чём

     заключался принципиальный недостаток биологического подхода в создании концепции

     человека у большинства философ. «Эти попытки, однако, потерпели крах при их

     теоретическом осуществлении, в особенности из-за произвольных возможных

     утверждений», и в первую очередь потому, что «научного, эмпирически верифицируемого

     учения об инстинктах не существует, а это означает, что в нашей науке мы не имеем права

     предполагать существование таких независимых основных инстинктов, кроме

     органически представленных (инстинкта питания, полового инстинкта)» (14).

     Интересно, что, сделав подобный жёсткий вывод Гелен, тут же сам эмпирически

     предложил ряд основных инстинктов, которыми регулируется жизнь человеческого

     сообщества: инстинкт заботы о детёнышах, инстинкт восхищения и сострадания,

     инстинкт безопасности. (15). Именно эти три инстинкта, по его мнению, предопределяют

     гармонию и конфликты общественной жизни. Хотя важную роль, считает он, играют ещё

     инстинкты агрессивности и взаимности. Причём беда современного общества (и в этом

     он, в принципе, соглашается с Фрейдом) заключается, с одной стороны, в том, что

     инстинкт агрессивности недостаточно сублимируется в тяжёлый физический труд, а, с

     другой стороны система сегодняшнего воспитания не готовит человека к восприятию

     агрессии.

     Более сложным, двойственным представляется влияние биологического на человека

     К. Лоренцу (16). Основной проблемой человеческого вида он считает отсутствие

     инстинкта сдерживания агрессивности по отношению к представителям собственного

     вида, что в условиях постоянного прогрессирования вооружений может привести к гибели

     всего человечества.

     Более того, особенности современного развития общества, по его мнению,

     способствуют тому, что инстинктивные, генетически запрограммированные нормы

     поведения, которые ещё в недавнем историческом прошлом были добродетелями, в

     современных условиях могут приводить к гибели. «Единственная наша надежда – в нашем

     умении думать, и в моральных решениях, которых мы можем достигнуть с помощью этого

     умения» (17).

     Казалось бы, блестящий вывод: «надо думать!». Но ведь проблема то не в том, что

     все остальные исследователи не думали, а в том на основании каких фактов и как они

     думали. Автоматическая замена биологической концепции на социальную потенциально

     не менее (если не более) опасна, поскольку идей может быть бесконечное множество

     (сколько умов – столько идей), а благими намерениями – дорога в ад вымощена. Тем более

     что помимо теистических существуют и нетеистические религии, но религии, а не научно

     доказуемые истины.

     Отсутствие научно разработанного механизма постановки целей и принятия

     решений не может не приводить к субъективности, как в предлагаемых проблемах, так и в

     способах их решения. Для примера можно рассмотреть некоторые наиболее одиозные

     грехи цивилизации с точки зрения К. Лоренца (18).

      «Размягчение чувств». По мнению автора, лекарственные средства, снимающие

     боль, не дают ощутить радость, полноту здоровья, а исчезновение ярких, сильных

     переживаний, остроты жизни делает жизнь пресной, что приводит к исчезновению

     сильных характеров – эволюционному регрессу.

     Странный вывод. Вряд ли требуется специальное медицинское образование, чтобы

     понять: человек, испытывающий радость, а тем более полноту здоровья от зубной боли и

     принципиально не желающий её снять, имеет серьёзные проблемы с психикой, если ему

     уже не поставлен диагноз мазохизма. А яркость и сила переживаний, которые, например,

     41

     много раз в день испытывает трейдер или брокер, явно не уступают по силе эмоций

     переживаниям первобытного охотника или ковбоя. Тем более что по данным Института

     мозга РАМН и Института психологии РАН агрессивность и активность человека на 94% и

     89% соответственно определяются его генотипом, а не частотой пугалок и страшилок в его

     жизни.

     « Генетический упадок». Это понятие Лоренца включает в себя два положения.

     Первое – опасность накопления генетических дефектов из-за поддержания жизни

     генетических уродов. В принципе, это классический повтор установок нацистского рейха

     на эвтаназию психических больных и вообще всех «недочеловеков». Если даже вынести за

     скобки гуманистические и моральные установки современного общества, то и то с чисто

     биологической точки зрения для накопления генетических дефектов необходимо наличие

     закрытых анклавов, приводящих к близкородственным бракам, что становится всё менее

     реальным в условиях нарастающей глобализации человеческого общества. Тем более что

     это заявление Лоренца сделано в век активной разработки методов исправления

     генетических аномалий.

     Второе положение понятия «генетического упадка», по мнению К. Лоренца,

     заключается в том, что господство идеологии равенства не даёт побеждать сильнейшему, а

     стало быть, тормозит природное развитие человеческого вида. Если бы речь шла о

     выведении породы лошадей тяжеловозов, то спорить было бы не о чем, но кто может

     предсказать «кто матери истории более ценен» на том или ином этапе развития

     человечества? Так что бороться человечеству, конечно, надо, но не с равенством, а с

     уравниловкой, тормозящей развитие экономики и морально развращающей общество, как

     это неоднократно и по разным поводам сумела продемонстрировать система советского

     социализма.

     « Отказ от традиций». Самое странное для этолога положение. В нём Лоренц

     доказывает противоестественность внутривидового противостояния на примере

     конфликта поколений. В то же время он рассматривает нации как различные виды и

     приветствует их «межвидовое» противостояние, поскольку приобретение нацией в ходе

     эволюционной борьбы черт своеобразия делает её совершеннее, а потеря своеобразия и

     замкнутости приводит к тупиковой ветви развития нации как вида.

     Сама попытка отождествления наций с видом не выдерживает никакой критики с

     точки зрения любого биолога. Особенности исторического развития человечества привели

     к тому, что наличие общего языка и даже проживание на одной территории отнюдь не

     свидетельствуют о близком генетическом родстве между членами этого сообщества, более

     того генетическая общность разных национальностей может быть больше, чем между

     различными представителями одной нации. В качестве примера можно привести финнов и

     россиян. Те россияне, которые генетически относятся к угро-финской группе, конечно

     гораздо ближе к финской нации, чем к россиянам с преобладанием генов тюркской

     группы.

     И, наконец, стала ли совершеннее культура Советского Союза по сравнению с

     культурой Российской империи, самоизолировавшаяся за «железным занавесом» и

     воспринимавшая как порочную и разлагающуюся культуру всего остального мира? Да и

     что мешает в нормальном демократическом обществе развиваться различным культурным

     представлениям и точкам зрения? Скорее уж тупиком развития для культуры любого

     общества являлось и является желание сохранить её в неизменном виде, поскольку даже с

     чисто биологической точки зрения любая сверхспециализация вида несёт в себе угрозу

     гибели даже при незначительном изменении привычного ореола существования.

     То же по сути можно сказать и о противостоянии поколений. Во-первых, оно

     существует ровно столько, сколько существует само понятие поколений, а, во-вторых, и

     это, пожалуй, самое главное - противостояние поколений, вернее их взглядов на жизнь

     стимулирует развитие общества, его прогресс, не давая обществу одряхлеть в

     искусственно поддерживаемой неизменности.

     42

     « Подвластность человечества доктринам». Это положение включает у К. Лоренца

     две взаимоисключающие проблемы: некритичное восприятие современным

     человечеством модных идей и излишняя вера в науку, как одно из главных проявлений

     воздействия на умы современного человека. И если некритичность восприятия была и

     остаётся проблемой человечества, то, как раз причиной её появления всегда являлась и

     является, если не полная анаучность, то явная недостаточность научности восприятия

     действительности. А уж количество некритично воспринимающих те или иные идеи

     граждан в прямую зависит от того, как много их останавливается на уровне подросткового

     развития, при котором требуются герои, на которых надо равняться и чьи идеи

     воспринимаются без серьёзного осмысления как свои собственные. Так что лучше уж

     вера в науку, поскольку, начиная с самых ранних этапов формирования человека

     разумного, она, так или иначе, способствовала выживанию человека как вида в отличие от

     чисто умозрительных религиозных верований.

     В принципе отрицание биологического в человеческой природе и признание только

     социального начала присуще разным направлениям в философии. И колеблется от

     излишней идеализации человека у Монтегю: «Зло не присуще человеческой природе,

     человек злу учится… Его учат агрессивности, как и всем другим формам насилия, которые

     проявляет человеческое существо» (19), до классического марксистского убеждения в

     чисто социальной сущности человека: «Та сумма производительных сил, капиталов,

     социальных форм общения, которую каждый индивид и каждое поколение застают как

     нечто данное, есть реальная основа того, что философы представляли себе в виде

     «субстанций», и виде «сущности человека»… (20.).

     Правда, в более поздних работах классики марксизма отходят от столь

     примитивного похода к сущности человека. Так, «поздний» Маркс уже утверждает, что

     «если мы хотим … оценивать всякие человеческие действия, движения, отношения и т.д.,

     то мы должны знать, какова человеческая природа вообще…» (21). Ещё более чётко

     высказывается Энгельс в «Анти-Дюринге»: «Но ведь уже сам факт происхождения

     человека из животного царства обуславливает собой то, что человек никогда не

     освободиться полностью от свойств, присущих животному…» (22).

     Интересно, что у их последователей советско-марксистских философов почему-то

     вновь явно превалирует идея гегемонии социального начала в человеке. Причём при

     доказательстве «снятия» биологического социальным даже такой неординарный философ

     как Леонтьев опускается до уровня учебника младших классов: «… для того, чтобы

     обнаружить «глубинную» общность потребности в пище у человека и животного,

     достаточно взять изголодавшегося человека. Но это не более, чем софизм.» (Пожалуй, это

     единственное слово, которое может оказаться не понятным младшекласникам). «Для

     изголодавшегося человека пища действительно перестаёт существовать в человеческой

     форме, и, соответственно, его потребность в пище расчеловечивается, но если это что-

     нибудь и доказывает, то только то, что человека можно довести голоданием до животного

     состояния, и ровно ничего не говорит о природе его человеческих потребностей». (23).

     Как говорится: как и какой вопрос поставишь, так и такой ответ получишь. В

     данном случае Леонтьев убедительно доказывает только то, что марксистские философы

     привыкли питаться только не расчеловеченной пищей, а для того, чтобы сохранить в

     человеке человеческое достаточно своевременной поставки пищи.

     Конечно, само по себе признание важности биологического начала в человеке

     совсем не отрицает значимости его чисто человеческих составляющих: душевного мира

     (внутреннего мира конкретного человека) и духовного мира (мира других людей) (24).

     Больше того, нельзя не согласиться с Э. Кассирером (2), что «существует система

     деятельностей, которые составляют сферу истинно человеческого. Язык, миф, религия,

     наука, искусство – вот различные составляющие этой сферы». Причём для человека важны

     не только материальные компоненты человеческой культуры, но и само человеческое

     общение. Как справедливо утверждает Фромм: «Сама натура человека не может быть

     43

     согласна с изоляцией и одиночеством. У людей есть потребность в общении, связях с

     людьми, в самоутверждении, привязанностях, потребность обладать самосознанием,

     потребность в ориентации и необходимость иметь объект поклонения. Чувство

     одиночества, фрагментирующее личность, разрывающее её на дискретные части может

     вести к агрессивности, насилию, терроризму и анархии».

     И всё же хотя «коллективизм…обеспечивает тотальную безопасность, снимает

     страх перед жизнью», правда для этого надо подчиниться «всеобщей воле», где

     собственная ответственность поглощается коллективной ответственностью» (25), но

     истинного освобождения от одиночества, а, следовательно, от вопроса о смысле жизни он

     не даёт. Поэтому и продолжаются попытки философов дать на него ответ, но если они, как

     это привычно для представителей чисто гуманитарных наук, не обращаются к

     естественным наукам, то их ответы продолжают носить сугубо субъективный характер.

     В качестве примеров подобных ответов можно предложить идеи К. Любутина и Э.

     Фромма. Так К. Любутин (6) постулирует в одном абзаце практически два совершенно

     разных ответа на вопрос о смысле жизни: «Что движет человеком?.. Человеку присуще

     стремление реализовать себя. В этом, видимо, заключается смысл его жизни. Но каково

     содержание реализации? Только реализация одухотворённая даёт то совершенство,

     которое делает жизнь целостной. Смысл человеческого бытия – в самом бытии».

     То, что стремление реализовать заложенные в себе потенциальные возможности

     жизненно важно для человека, не вызывает никаких сомнений: и в реальной жизни, и в

     литературе постоянно отмечаются психологические проблемы, возникающие у людей,

     особенно на определённых этапах развития (например, кризис среднего возраста), если им

     не удаётся добиться реализации своих желаний и планов. Но реализация – реализации

     рознь, поскольку реализовать себя можно в чём угодно (например, в воровстве), но можно

     ли это назвать смыслом жизни вопрос не менее сложный, чем тот который мы разбираем.

     Второй же вариант ответа: смысл бытия в бытии, с одной стороны отрицает

     первый, а с другой, как ни странно сближается с проблемами первого ответа, поскольку

     бытие бытию рознь. И в принципе этот ответ является лишь офилософствованным

     перефразированием «народной мудрости»: живи, пока живётся.

     По мнению Э. Фромма смыслом жизни должно быть достижение определённых

     духовных ценностей, что принципиально совпадает с идеями Ф. Ницше. Но если Ницше

     убеждён, что «разрешить проблему ценности, чтобы установить последовательный ряд

     ценностей» должен философ (26), то Э. Фромм представляет людям самим заниматься

     поисками духовных ценностей. «Аутентичен тот, кто верен духовности; неаутентичный

     человек – бездуховен… Материалисты в той мере, в какой они заняты поисками

     аутентичности, в той мере, в какой они заняты поисками прозрения, гармонии, спасения,

     верны духовности. С другой стороны, «спиритуалистический» мыслитель, который не

     занят поисками подлинного прозрении, бездуховен» (1).

     В то же время Э. Фромм предлагает и своё собственное представление о смысло-

     жизненных ценностях: «душевное здоровье не может быть отделено от основной

     человеческой проблемы – достижения целей человеческой жизни: независимости,

     цельности и способности любить» (1). Даже не пускаясь в дискуссию насчёт

     правильности отобранных Фроммом составляющих цели человеческой жизни, стоит

     отметить, что речь в данном случае может идти только о необходимых составляющих

     полноценного существования человеческой личности, но не о цели или смысле жизни.

     Тем не менее, поскольку Э. Фромм убеждён в правильности своих выводов, перед

     ним, естественно, встаёт вопрос: почему же человек далеко не всегда стремится к

     достижению цели своей жизни? И Фромм находит два основных объяснения этому факту.

     Во-первых, «эти идеи на самом деле не затрагивают всей натуры... в силу

     особенностей социального характера, такие идеи остаются лишь набором осознанных

     принципов, но в критический момент люди оказываются неспособны действовать в

     соответствии со своими принципами».

     44

     То есть все беды человечества (в том числе и не умение следовать правильным

     философским построениям) обусловлены тем, что «социальный характер – это результат

     динамической адаптации человеческой природы к общественному строю. Изменение

     социальных условий приводит к изменению социального характера, т.е. к появлению

     новых потребностей и тревог. Эти новые потребности порождают новые идеи, в то же

     время, подготавливая людей к их восприятию. Новые идеи в свою очередь укрепляют и

     усиливают новый социальный характер и направляют человеческую деятельность в новое

     русло» (27).

     В конечном итоге подобный ответ невольно приводит к мысли о том, что в

     принципе единого смысла жизни нет и быть не может, поскольку он зависит от

     конкретных социальных условий каждого общества.

     А вот второй вариант объяснения причины отсутствия у человека желания искать

     смысл жизни, основываясь на социальных представлениях современного для него

     общества, заслуживает особого интереса. Не отрицая своей идеи о значимости

     социальных условий в формировании человеческих ценностей, Фромм вынужден

     признать, что «существуют неизменные законы, присущие человеческой природе и

     человеческому поведению и действующие в любой культуре», которые «нельзя

     приступить, не нанеся серьёзного вреда личности» (1), и что «социальный характер... не

     является результатом пассивного приспособления к социальным условиям; социальный

     характер – это результат динамической адаптации на основе неотъемлемых свойств

     человеческой природы, заложенных биологически либо возникших в ходе истории» (28).

     Принципиальной ошибкой в этом высказывании является уравнивание в силе

     воздействия на человека биологических и социальных законов, не подтверждаемое

     конкретными научными исследованиями, в первую очередь в области биологических наук.

     Подобное псевдо решение вопроса вообще-то очень типично для философской

     науки: вместо привлечения специалистов в той или иной области, на худой конец

     углубления собственных естественно научных знаний – стандартные попытки

     умозрительного решения проблем с опорой только на имеющиеся собственные знания и

     способности.

     С нашей точки зрения попытка принципиального решения основного вопроса

     философии невозможна без использования современных представлений о биологии

     животного мира, неотъемлемой частью которого является и сам человек. «Путь к

     будущему лежит в понимании нашей биологической природы, в признании её

     ограниченности, её потенциальных возможностей и в использовании этой природы для

     возвращения к ней – создание лучшего мира – морально лучшего мира для всех» (29).

     В следующих главах мы попытаемся доказать роль влияния общебиологических

     законов на судьбы государств и народов, а также обязательность их учёта в решении

     вопроса о смысле жизни человека и государства.

     Литература:

     1. Фромм. Психоанализ и религия.

     2. Кассирер Э.. «Опыт о человеке. Введение в философию человеческой культуры. //

     Проблема человека в западной философии. М. 1988.

     3. Кант И. Соч. в 6 т. Т.3. М. 1964, с. 661

     4. Landsberg P. Einfuhrung in die philosophische Anthropologic. F. A. M. 1960. S.70/

     5. Плеснер Г. Ступени органического и человек // Проблемы человека в западной

     философии. М. 1988.

     6. Любутин К. «Человек в философском измерении от Фейербаха к Фромму». Псков,

     1994

     7. Шопенгауэр А. (цит. по Любутину К. «Человек в философском измерении от

     Фейербаха к Фромму).

     45

     8. Шопенгауэр А., ПСС, т.3, с. 624

     9. Шопенгауэр А., ПСС, т.4, с. 466

     10. Ницше Ф. Наши добродетели.

     11. Ницше Ф..К генеалогии морали.

     12. Ницше Ф. Воля к власти. М., 1910, с.36.

     13. Ницше Ф. Соч. т.2, с. 221-222.

     14. Gehlen A. Anthropologische Forschung. Hamburg. 1961. S. 55.

     15. Gehlen A. Der Menschen – sein Natur und Stellung in der Welt. Bonn. 1955. S. 55.

     16. Лоренц К. Кольцо царя Соломона. М. 1979.

     17. Лоренц К. Врождённый запрет братоубийства.// Диалоги продолжаются. М., 1989.

     С. 105.

     18. Лоренц К. Восемь смертных грехов цивилизованного человека.

     19. Аншли Монтегю М.Ф. «Гуманизация человека», 1962.

     20. Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах. Противоположность материалистического и

     идеалистического воззрений. (Новая публикации первой главы «Немецкой

     идеологии»). М. 1966.

     21. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т. 23, с. 623.

     22. Энгельс Ф. Анти-Дюринг.

     23. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975, с. 195.

     24. Плеснер Г. «Ступени органического и человек» // Проблемы человека в западной

     философии. М., 1988.

     25. Бубер М. «Проблема человека. Перспективы // Лабиринты одиночества. М. 1989.

     С.89-90.

     26. Ницше Ф. Соч. т.9, с. 130

     27. Фромм Э. Бегство от свободы. С.232-233.

     28. Фромм Э. Бегство от свободы. С.244-247.

     29. Рьюз М., Уилсон Э. «Дарвинизм и этика // Вопросы философии. 1987. №1. С. 108.

     Глава 3

     МОЖЕТ ЛИ СОЦИАЛИЗМ СТАТЬ БУДУЩИМ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА?

     Искусство так рождает зеркала –

     Чтоб каждый мог себя в них обрести...

     46

     Мир отражений вязок и жесток,

     Он рвётся из застывшего стекла...

     И страшно – вдруг ещё придёт их срок,

     И завладеют миром зеркала,

     И вырвется на волю легион

     Фальшиво отражённых ими душ...

     Сергей Лукьяненко «Фальшивые

     зеркала»

     Не знаю даже, способны ли те, кто

     действительно претерпел такое, работать над

     переменами... Мне думается, что если лепить

     горшок на покривившемся кругу, то он тоже

     выйдет кривым, какого бы высокого мнения

     о себе не был горшечник. И чем горшок

     больше, тем больше будет изъян.

     Тэд Уильямс «Война цветов»

     До недавнего времени смыслом и целью жизни человека и государства,

     называемого Советским Союзом было построение сначала социалистического, а затем и

     коммунистического общества. Эксперимент не удался. Но может быть, проблема была

     только в наличии ошибок при проведении эксперимента, может быть, просто у

     руководителей государства не хватило опыта (в конце концов, никто в истории

     человечества подобные эксперименты над людьми и государствами не проводил) или

     знаний?

     В принципе политик, планирующий переустройство мира не обязан знать всё: он

     может не знать математики, литературы и даже географии переустраиваемого мира, но он

     не может не знать психофизиологии людей, живущих в этом мире. Слишком дорого

     обходится людям это не знание. И то, что уровень науки на момент переделки мира ещё не

     дорос до истинного знания предмета, не может извинить будущего демиурга. Перестройку

     мира должно осуществлять только тогда, когда в этом есть действительная необходимость

     и имеются достаточные знания для этого деяния.

     Ленин и Карл Маркс были достаточно грамотны для своего времени, и, будучи

     культурными людьми, конечно, не могли не обратить внимание на всеобщий интерес

     общества к физиологии. Тем более, что идея И.М. Сеченова о том, что душевные

     проявления есть следствие работы головного мозга, изложенная в «Рефлексах головного

     мозга», настолько быстро и глубоко проникла в общественное сознание, что даже в романе

     «Анна Каренина» Стива Облонский, расстроенный семейными неприятностями,

     объясняет самому себе возвращение хорошего настроения в привычной комфортной

     обстановке с точки зрения сеченовской теории: «Рефлексы головного мозга, - подумал

     Степан Аркадьевич, который любил физиологию».

     Вряд ли Ленин, а в дальнейшем и Сталин не имели представлений об

     исследованиях одного из первых российских лауреатов Нобелевской премии Ивана

     Петровича Павлова. Конечно, имели, но эти исследования, как и последующие

     исследования бихевиористов, доказывали, что автоматические неосознанные реакции

     организма можно вырабатывать с помощью внешнего воздействия, а, следовательно,

     любого можно научить любому. А значит можно воспитать принципиально новых людей,

     соответствующих желаниям демиургов.

     47

     Они от всей души надеялись создать «мир воспитания. Обучения. Наставления...

     Мир, в котором учитель, Наставник стал высшим мерилом справедливости», верили, что

     из людей «можно вылепить всё что угодно», но получили «Мир, воплотивший мечту

     безумного педагога». (1)

     В чём же дело? Идея перестройки психологии человека научно обоснована,

     материальные возможности (в руках большевистских лидеров оказалось целое

     государство) налицо, а эксперимент провалился. Для того чтобы понять причину этой

     трагической ошибки придётся углубиться в основы психофизиологии, поскольку без

     понимания её законов, а особенно без учёта тех принципиальных изменений, которые

     произошли в этой науке за последние полвека, нельзя объяснить, почему провалился

     эксперимент по переделке общества, проведённый на 1/16 части суши.

     Начинать придётся с понятия безусловного инстинкта. Если суммировать

     определения безусловного инстинкта Ч. Дарвином и Уильямом Джеймсом, то под ним

     понимаются те акты, которые могут быть выполнены одинаково многими особями

     одного вида для удовлетворения основных потребностей, без сознательного

     предвидения цели и без предварительной выучки, но целесообразно (2).

     Классическая физиология, с которой, так или иначе, были знакомы большевистские

     лидеры, считала, что человека отличает от животных почти полное отсутствие у него

     безусловных инстинктов.

     Впервые с идеей возможности переноса, а вернее допустимости переноса

     биологических механизмов саморегуляции на человеческое сообщество выступил Чарльз

     Кенди. Но только с появлением и развитием этологии – науки, изучающей поведение

     животных в естественных условиях, удалось доказать, что основу поведения человека, как

     и животных, составляют врождённые, а не приобретаемые механизмы, а потому и

     общественное развитие в первую очередь определяется наследственно

     детерминированным поведением людей. В настоящее время изучением биологических

     основ социального поведения всех живых существ, включая и человека, занимается

     социобиология (3).

     Однако вряд ли можно полностью согласиться с мнением Уильяма Джеймса о том,

     что у человека больше различных инстинктов, чем у животных, но они

     «замаскированы» его способностью к мышлению и обучению. Поскольку, если речь

     идёт именно о безусловных инстинктах, то есть о наборах строго определённых

     автоматизированных действий (например, сосательный или дыхательный рефлексы у

     только что родившегося ребёнка), то их у человека, несомненно, меньше, но вот

     наследственных потребностей, требующих своего удовлетворения, практически столько

     же, сколько и у животных.

     Впервые ещё в 1918 году на значимость потребностей в формировании инстинктов

     обратил внимание У. Крэг в своей работе «Влечения и антипатии как составляющие

     инстинкта», подразделивший инстинкт на три главных компонента:

     1) влечение, или побуждение (drive), которое требует удовлетворения;

     2) поисковое поведение (appetitive behavior);

     3) завершающее действие (consummatory act),

     При активации потребности (не важно у человека или у животного) в первую

     очередь мобилизуется память о способах удовлетворения данной потребности - мотивация.

     « В рамках мотивационного возбуждения – пишет В.А. Жуков (4*) - происходит не сбор всей

      доступной информации, а поиск ключевого стимула, который позволит охарактеризовать

      ситуацию как знакомую, такую, с которой человек (или животное) уже сталкивался...

      «Общая эффективность» мотивационного механизма « зависит от уровня

      тревоги... Эмоции при этом становятся регулирующим механизмом... Сила эмоции

      пропорциональна недостатку информации о способе удовлетворения текущей

      потребности... Кроме того, если в памяти обнаружены несколько способов удовлетворения

      потребности, то возникающие на этом этапе эмоции сильнее, чем в том случае, когда

     48

      такой способ известен только в одном варианте», поскольку приходится ещё и выбирать

     наиболее эффективный способ .

     Интересно, что « при сильной мотивации (которая пропорциональна силе

      потребности и величине тревоги) сигнальное значение может приобретать стимул,

      имеющий только отдалённое сходство с оптимальным.

      Примером в поведении животных служит реакция избегания силуэта хищника. В

      спокойном состоянии птицы не реагируют на предъявляемые им разнообразные

      геометрические фигуры. Если же предъявленная фигура соответствует силуэту ястреба,

      парящего в небе, то птицы начинают кричать и пытаются скрыться — проявляют

      реакцию избегания. Уровень мотивации животных можно повысить, например, через

      повышение тревожности. Для этого достаточно предъявить птицам звуковой сигнал,

      скажем сильный шум...

      У человека примером приобретения ранее нейтральным стимулом сигнального

      значения может служить так называемая «любовь с первого взгляда». Эти

      словосочетанием обозначают сильный аффект, внезапно возникший к случайно

      встреченному человеку. Такое происходит, когда уровень одной или сразу нескольких

      потребностей, которые человек удовлетворяет в любви, достигает определённого

      критического значения».

     Не надо думать, что поисковое поведение – это всегда пассивная реакция на

     внешние раздражители. Во многих случаях, достигнув состояния специфической

     готовности к какому-то виду деятельности (например, готовности к размножению)

     животное активно ищет стимулы, при действии которых эта деятельность могла бы

     осуществиться. Причём даже у животных в поисковой фазе поведенческого акта

     появляются проявления пусть и элементарной, но рассудочной деятельности (5).

     По представлению Лоренца (6), именно поисковая фаза поведенческого акта

     откосится к категории целенаправленного поведения, так как совершаемые действия

     подчинены определённой цели, которая может быть достигнут разными путями. Именно

     для такого вида многостадийного поискового поведения Дж. Берендс ввёл понятие

     «иерархии поискового поведения».

     Важно понять, что даже генетическая изменчивость затрагивает не «рисунок»

     комплекса инстинктивных действий, а лишь частоту его выполнения и пороги их

     активации, а вариабельность поведения животных с одинаковым генотипом

     обуславливается средовыми факторами.

     Причём зачастую такие формы инстинктивного поведения являются настолько

     древними, что охватывают более широкую группу животных, чем можно судить по

     морфологическим признакам, на которых основывается систематика (Ч.Уитмен, К.

     Лоренц). Именно этот факт позволяет проводить аналогию поведения между различными

     видами животных и человеком.

     Окончание поиска приводит к включению завершающего акта, который может быть

     достаточно сложным, но однотипным, как, например, брачное поведение у птиц,

     включающее ухаживание, постройку гнезда, совокупление, заботу о потомстве. Такие

     целостные двигательные программы получили название фиксированных комплексов

     действия (ФКД).

     Интересно, что совершенствование поведения в эволюции пошло двумя путями.

     Один из них осуществляется путём расширения специализированных и жёстко

     запрограммированных врождённых завершающих актов. Именно таким путём пошла

     эволюция беспозвоночных. В отличие от них эволюция позвоночных связана с

     расширением диапазона возможностей поисковой фазы, что даёт возможность

     приспособления к самым разнообразным ситуациям. Причём в этих случаях

     врождённые реакции чаще всего бывают «замаскированы» различного рода

     индивидуально приобретёнными наслоениями (6).

     49

     Особенностью человека является то, что большую часть ФКД он приобретает в

     процессе накопления индивидуального опыта, поскольку «любая человеческая общность

     вырабатывает нормы поведения, которые с молоком матери внедряются в предсознание

     ребёнка ещё задолго до того, как у него проявляется способность самостоятельно

     мыслить. Эти «извне» привитые нормы приобретают силу «внутренних» инстинктов, но

     они не передаются по наследству, генетически. Они передаются из поколения в поколение

     осознанно, а по большей части - неосознанно (примером собственного поведения,

     оценками людей и событий, образами сказок и преданий, песнями, оборотами и

     интонациями речи)». (7).

      «Различия между людьми заключаются в том, что одни прекращают процесс

      накопления программ достаточно рано, в юные годы, а другие накапливают их всю жизнь.

      Первые применяют программы, часто только приблизительно подходящие к данной

      ситуации, а вторые нередко тратят излишне много времени на исследование ситуации и

      подбор наилучшей программы».

     В отличие от программ ФКД большинство важнейших потребностей человека

     являются не приобретёнными, а врождёнными, причём именно они и определяют и

     поведение человека, и развитие человеческого общества в целом.

     Д. А. Жуков, обобщая данные литературы, выделяет следующие врождённые

     потребности человека:

     1. витальные:

      самовоспроизведение - это потребность иметь потомство и заботиться о нём,

     а не половая потребность, поскольку половую потребность можно разложить

     на несколько витальных и социальных потребностей;

      самосохранение:

     - метаболические (пищевая, питьевая и др.),

     - оборонительные;

      самоподдержание:

     - сенсорное,

     - информационное, (не обязательно для удовлетворения других

     потребностей, поскольку лежит в основе исследовательского

     поведения),

     - эмоциональное (определяет эффективность поведения, может

     удовлетворяться при игровом поведении),

     - гедонистическое (потребность в приятных ощущениях, она

     сигнализирует организму, что условия существования близки к

     оптимальным);

     2. социальные (все формы поведения, связанные с общением с другими существами,

     причём общение может быть не прямым, а только воображаемым):

      самоидентификация,

      доминирование,

      лидерство,

      подчинение,

      следование;

     50

     Кроме того, автор выделяет ещё и идеальную потребность – потребность к

     самопознанию. Наличие врожденного характера которой вызывает слишком сильные

     сомнения. Во-первых, она присуща далеко не всем людям, а во-вторых, никакого

     генетического подтверждения наличия данной потребности до сих пор не получено.

     Более подробно имеет смысл остановиться на социальных потребностях, поскольку

     именно они определяют поведение человека. Потребность в самоидентификации

     « присутствует абсолютно у всех людей», является « основной социальной потребностью

      человека и животных и заключается в потребности ощущать себя членом определённого

      сообщества», причём « человек считает себя членом какого-то сообщества не потому, что

      большинство членов этой группы чем-то ему симпатичны». Принципиально можно

     выделить два варианта стремления к самоидентификации: родственный и защитный,

     возникающий как один из механизмов ухода от депрессии.

     В качестве разъяснения родственного стремления к самоидентификации Д.А. Жуков

     приводит остроумный пример: « Родственники – это группа совершенно посторонних

      людей, которые периодически собираются выпить и закусить по поводу изменения их

      количества. На вопрос: «перечислите 20 человек, общение с которыми доставляет вам

      наибольшее удовольствие», испытуемые упоминают не больше двух родственников, причём

      это, как правило, члены семьи. Тем не менее, общаясь с родственниками на свадьбах и

      поминках, человек испытывает душевный подъём в силу того, что при этом

      удовлетворяется его потребность в самоидентификации».

     В качестве защитного механизма потребность в самоидентификации возникает в тех

     случаях, когда « человек постоянно терпит поражения при социальных конфликтах на

      работе и в семье». В этих случаях человек пытается « самоидентифицировать себя с

      другим сообществом, в котором он будет более успешен... идентифицируя себя с тем

      сообществом, которое сейчас находится в фазе подъема... Следует заметить, что чем

      причудливее форма поведения, которая используется как признак принадлежности к

      некоему сообществу, тем сильнее ее стресс-протективный, психотерапевтический

      эффект... При этом неудобства, вызванные физическим дискомфортом, с избытком

      компенсируются комфортом психическим... Конечно, простейший способ создания

      метафизического сообщества — чтение сериальной литературы: дамских романов,

      женских детективов, жестких детективов». Но в принципе это может быть

     самоидентификация себя как « члена семьи, гражданина определённого государства,

      представителя нации, члена трудового коллектива, болельщика футбольной команды и т.

      д. ». Причём « в разные моменты времени может доминировать различная

      самоидентификация...

      Остальные социальные потребности, точнее их набор у каждого человека

      соответствует стилю приспособления личности... Основные из них - потребность в

      доминировании (приоритетный доступ к витальным ресурсам; у человека в настоящее

      время витальным ресурсом являются деньги), в лидерстве (свобода движения в социальной

      структуре сообщества), в подчинении и в следовании за лидером».

     Доказано, что

     врождёнными являются также агрессия и аффилиация

     (персонифицированное дружелюбие). Так исследования, проведённые И. фон Эйбл-

     Эйбесфельдом (2) в различных странах мира (Европе, Полинезии и Латинской Америке),

     показали однотипность целого ряда врождённых стереотипов, в том числе чередование

     знаков дружелюбия и агрессивности при церемонии знакомства у детей. Подтверждением

     врождённого характера агрессивности являются также исследования сотрудников

     Института мозга РАМН и Института психологии РАН, изучавших, какой вклад вносят

     51

     генетика и окружающая среда в формирование темперамента однояйцовых и

     разнояйцовых близнецов в возрасте от 7 до 12 месяцев. Оказалось, что агрессивность

     ребёнка на 94% определяются его генотипом.

     Конечно « соотношения потребностей конкретного человека постоянно меняются –

      происходит смена доминирующих мотиваций. Но набор основных потребностей и их

      иерархия у каждого человека индивидуальны».

     Особенностью врождённых потребностей является их крайне высокая значимость для

     нормального функционирования индивида. Так даже выработка условного рефлекса на

     основе безусловного идёт быстрее, чем на основе положительных или отрицательных

     эмоций, а любые попытки противодействовать врождённым потребностям, особенно в

     раннем детском возрасте, обязательно приводят к печальным последствиям.

     Так « лишение в детстве возможности удовлетворения… потребностей» в

     сенсорном, информационном притоке, наконец, в гедонистической потребности

     (потребности в приятных ощущениях) « приводит к психическим расстройствам (от

      «педагогической запущенности» до слабоумия»).

     А «нефрустрированные дети», которых воспитывают, не отказывая ни в какой

      просьбе и ничего не запрещая» и тем самым лишая «возможности удовлетворять…

      естественную для ребёнка потребность «следования за лидером» получают « проблемы

      общения при взрослении» и « у них возникает целый ряд когнитивных и эмоциональных

      расстройств».

     Самым главным подтверждением врождённого характера витальных и

     социальных потребностей человека является выявление генов, ответственных за их

     функционирование. К настоящему времени из генетики даже выделяется отдельная её

     отрасль, занимающаяся поиском поведенческих генов – психогеномика. Этот термин, в

     частности, предложен В.З. Тарантулом, автором книги «Геном человека. Энциклопедия,

     написанная четырьмя буквами» (8).

     Обобщая, проведённые к настоящему времени результаты исследований В.З.

     Тарантул, приводит данные о том, что в целом психика и поведение на 50% определяются

     генами. То есть люди, выросшие и воспитанные в одной и той же «окружающей среде»

     ведут себя по разному в зависимости от своей наследственности.

     Экспериментально доказано наследственное происхождение такой черты

     поведения, как «лидерство», в связи, с чем применяется термин «ген лидерства», выделен

     «ген гениальности», установлено, что даже ощущение благополучия и удовлетворённости

     жизнью на 50% зависит от генетики (т.е. не зависит от материального положения, возраста

     и образования) и только на 50% - «от сожалений и удовольствий последних часов, дней и

     недель» - иначе говоря, от «окружающей среды».

     Выделены также гены и химико-молекулярный механизм, определяющий

     наследственную склонность к «тревожному поведению» и депрессии.

     Идентифицирован ген дофамина, регулирующий деятельность нервного «центра

     эмоций и удовольствий». Одна форма этого гена (длинная аллель) обуславливает

     обострённую тягу у людей с этой формой к удовольствиям и новым впечатлениям;

     носители же другой формы (короткой аллели) напротив пассивны. Обнаруженный ген так

     и назван «геном поиска новизны».

     Поэтому не случайно то, что у американцев длинная аллель гена рецепторов

     дофамина встречается в 25 раз чаще, чем у жителей Южной и Восточной Азии, поскольку

     первыми заселявшими неизвестную и опасную Америку европейцами были энергичные

     люди, склонные к авантюризму и поиску нового.

     В геноме человека обнаружены два гена «материнского инстинкта» (которые

     передаются по отцовской линии). Опыты, проведённые естественно не на людях,

     показали, что у мышей-матерей с отсутствием гена «материнского инстинкта» выживало

     только 8% потомства, тогда как при наличии этого гена – 80% мышат.

     52

     Обнаружен «ген агрессивности» - ген моноаминоксидазы – фермента

     участвующего в проведении нервных импульсов.

     Конечно, степень выявленной экспериментами генетической обусловленности

     разных аспектов поведения различна и колеблется от 10% до 90%. Так активность

     генетически детерминирована на 89%, раздражительность на 85%, а общительность

     только на 10%.

     Однако наличие у человека того или иного гена не может полностью определять

     его поведение, во-первых, потому что происходит взаимодействие этого гена с другими, а

     во-вторых, многое зависит от особенностей воспитания, способного пусть и дорогой

     ценой затормозить реализацию тех или иных потребностей. Так, например, потребность к

     доминантности (инстинкт присвоения, по Ю.Я. Ольсевичу) вызывает у одних людей -

     тягу к агрессивному перераспределению собственности в свою пользу, а у других –

     стремление к накоплению собственности.

     Тем не менее, принципиально поведение человека или животного определяется

     особенностями индивидуального набора генетически заложенных потребностей.

     Доказательством наследственного характера психологических типов являются результаты

     тестирования животных, которые были выращены приёмной матерью, оказывается, что

     воспитуемые демонстрируют тот же тип поведения, который имели их биологические, а не

     приёмные родители.

     В человеческом обществе от 10% до 30% людей имеют поведение либо типа А,

     либо типа Б, а остальные люди относятся к промежуточному типу поведения.

     Поведение животных или человека, обладающих стилем приспособления А, лишено

     пластичности. Оно направлено на возвращение среды к прежнему состоянию, несмотря на

     изменяющиеся или, напротив неменяющиеся обстоятельства. Люди или животные с

     поведенческим типом А имеют низкий уровень тревожности и всегда готовы к немедленной

     атаке чужака или проблемы. При возникновении неконтролируемой ситуации они упорно

     пытаются реализовывать свою «идею», даже при отсутствии реального результата.

     Однако постоянные неудачные попытки решить проблему вызывают у представителей

     типа А так называемую «выученную беспомощность»: у них ухудшается как обучение, так и

     воспроизведение имеющихся навыков, появляется нежелание, что либо делать (у животных

     это проявляется реакцией замирания), развивается агедония и, наконец, возникает (причём

     не только у людей, но и у животных) тяга к алкоголюВозможно именно поэтому люди типа

     А составляют как верхний, так и низший слои общества.

     Для людей и животных с типом поведения Б характерны повышенная тревожность даже

     в благоприятных условиях, но при этом они устойчивы к сильным стрессорным

     воздействиям. Высокая пластичность поведения и врождённая склонность к реакции

     затаивания делают их поведение « оптимальной стратегией... при неблагоприятных

      изменениях среды», поскольку « тихое, вкрадчивое «втирание», имеет больше шансов на

      успешную социальную адаптацию, если будет воздерживаться от агрессивных поступков

      (агрессивность измеряется скоростью сокращения дистанции, в том числе и дистанции

      общения), не будет критиковать существующие порядки, не станет много рассказывать о

      своих достоинствах, не будет декларировать свои права, на которых он намерен

      настаивать».

     Интересно, что представители типа Б также, как и типа А, могут занимать места в

     высшем слое, но практически никогда не оказываются в низшем слое общества. Однако

     « постоянная реализация стратегии поведения, которая не обеспечена врождёнными

      физиологическими механизмами, приводит к неблагоприятным последствиям». Так мыши с

     поведением типа Б, имеющие опыт постоянных побед в социальных столкновениях,

     испытывают больший стресс, чем побеждённые.

     53

     Если учитывать, что людей, принадлежащих к типу Б и занимающих промежуточное

     положение между типами А и Б, значительно больше, чем представителей типа А, то

     приходится признавать, что « большинству людей (массовому человеку, среднему человеку)

      свобода не нужна», поскольку свобода требует её постоянного активного отстаивания.

     Особый интерес представляет реакция представителей разных типов поведения на

     резкие непредвиденные изменения физически и социальных условий среды. Универсальной

     реакцией и животных, и человека на непривычные изменения среды является стресс, а

     универсальной формой поведения при стрессе - смещённая активность.

     Понятие смещённой активности было впервые сформулировано Николасом Тинбергеном

     (9) Смещённая активность развивается в тех случаях, когда возникшая ситуация содержит

     значительный момент новизны, но ни один из имеющихся ФКД не подходит, и приходится

     использовать ФКД, привычный для данного субъекта, но явно неадекватный для

     удовлетворения текущей потребности.

     Существуют различные варианты поведения при развитии смещённой активности:

     мозаичное, когда начинается одновременно несколько действий, но ни одно не завершается;

     переадресованное, представляющее перенос ухаживания или агрессии на другое лицо;

     наконец, собственно смещённое, при котором субъект совершает действие никак не связанное

     с решением возникшей проблемы, но наиболее привычное для него (для солдата – это может

     быть насилие или убийство).

     Особо следует выделить постоянно действующее воздействие (хронический стресс), к

     которому невозможно приспособиться или избавиться, невозможно предсказать начало его

     очередного воздействия и особенно его конец. Такой стресс называется не-

     контролируемым.

     Подвергнутые неконтролируемому воздействию « утрачивают способность к

      приобретению новых навыков, хуже выполняют действия, которым научились

      раньше, у них изменяется структура сна, ослабляется иммунитет, на слизистой

      желудка и кишечника образуются язвы».

     Наконец « самым драматичный эффектом неконтролируемого стресса является

      агедония - утрата чувства удовольствия от привычных форм жизненной

      активности, пропадает вкус и воля к жизни. Такое состояние, вызванное

      неконтролируемым стрессом, получило название «выученная беспомощность».

     Конечно, человек пытается преодолевать

     негативные последствия

     неконтролируемого стресса. Он пытается воспринять ситуацию как контролируемую, тем

     более что фактор контролируемости является чисто психологическим и часто даже

     субъективным. Так по данным Б. Беттель-хайма, легче переносили заключение те узники

     трудовых лагерей фашистской Германии, которые старались сохранить хотя бы элементы до

     лагерной деятельности: чистили зубы, делали зарядку.

     Широко распространённым способом ухода от неконтролируемой ситуации

     является, удовлетворение потребности в

     социальной самоидентификации,

     осуществляемой путём создания параллельных социальных структур. « Поэтому если

      человек постоянно терпит поражения при социальных конфликтах на работе и в семье,

      то ничто не мешает ему начать самоидентифицировать себя с другим сообществом, в

      котором он будет более успешен. Множественность параметров социальной

      самоидентификации позволяют человеку удовлетворять эту врожденную потребность

      почти в любой жизненной ситуации, идентифицируя себя с тем сообществом, которое

      сейчас находится в фазе подъема».

     54

     Простым и доступным способом подъема настроения является любая мышечная

     работа, увеличивающая секрецию эндогенных опиатов, вызывающих успокоение и

     удовольствие.

     Но, пожалуй, самым

     широко распространённым способом ухода от

     неконтролируемой ситуации является приём алкоголя, являющегося единственным

     известным современной фармакопее истинным стресс-протективным агентом. Беда

     этого способа в том, что при уже развившейся депрессии прием алкоголя не эффективен,

     а привыкание к его регулярному приёму развивается достаточно часто.

     Казалось бы, что накопившихся к концу XX века знаний о психофизиологии человека

     вполне достаточно, чтобы

     выявить реальные причины крушения построения

     социалистического общества в России, однако до сих пор приобретённые и глубоко

     укоренившиеся в психике установки способны заставлять даже специалистов

     ориентироваться не на факты, а на собственные представления о них.

     Так Ю.Я. Ольсевич восхищающийся достижениями генетики, тем не менее, выделяет

     потребности и инстинкты, направленные на выживание рода, называя их потребностями

     социалитета. При этом сам прекрасно понимает «условность и известную

     противоречивость такой классификации… поскольку, например, индивидуальная

     агрессивность может служить «роду» в целом, а «социальная» потребность индивида

     занять место в родовой иерархии как эгоистическая» (7).

     Более того, анализируя причины неудачи построения социалистического общества, он

     честно признаёт, что «попытки использовать психологию «социалитета» как основу

     хозяйства вошли в противоречие, как с экономическими интересами государства, так и с

     психологией подавляющего большинства населения», но объясняет это тем, что «хотя

     инстинкты «социалитета», как и инстинкты индивидуализма, являются общими

     природными инстинктами, нет оснований считать их доминантными инстинктами по

     отношению к инстинктам индивидуализма и развития» (7).

     Конечно дело не в том, что одни врождённые потребности сильнее других, а в том,

     что не существует ни врождённого инстинкт социалитета, ни родового инстинкта. В

     лучшем случае есть лишь кровнородственный инстинкт, ослабляющийся по мере

     разрастания семьи, постепенно переходящей в род, который до определённого предела

     отождествлялся нашими предками с семьёй. Именно поэтому воспитанный инстинкт

     социалитета проиграл, и всегда будет проигрывать врождённым инстинктам (агрессии,

     индивидуализма и др.), что и случилось в истории советской России.

     Но, прежде чем анализировать процесс столкновения внедряемого силой инстинкта

     «социалитета» с врождёнными инстинктами на примере России, имеет смысл ответить на

     вопрос, что же послужило причиной возникновения в России массовой вспышки

     «революционного правосознания», что сплотило достаточно разнородные массы в

     революционную толпу, позволившие в конечном итоге большевикам начать свой

     трагический эксперимент по переделке человеческой психики?

     На этот вопрос чётко и научно с точки зрения этологии отвечает Питирим Сорокин

     (10): главной причиной и непосредственной предпосылкой всякой революции всегда было

     усиливающееся подавление базовых инстинктов большинства населения. К числу этих

     базовых инстинктов относятся: пищеварительный; собственнический; инстинкт

     самосохранения; половой; инстинкт свободы; инстинкт самовыражения унаследованных

     способностей.

     55

     Иначе говоря, голод и обнищание, страх и принуждение, невозможность создать

     семью и найти занятие по способностям – таковы главные «пусковые пружины»

     революции.

     Стоит хотя бы одной важной потребности остаться в неудовлетворённой в

     привычных размерах, как инстинкты пробуждаются, и нервная система приходит в

     состояние направленного напряжения.

     Может, конечно, возникнуть вопрос: «Не стирается ли при таком» этологическом

     «подходе грань между поведением животных и поведением человека, который может

     действовать не только» рефлекторно, «но и сознательно, учитывая перспективу, не

     ограничиваясь сиюминутной потребностью?.. Да, в отличие от животных человек может

     действовать сознательно. Но вопрос в том, направлены ли эти действия против

     инстинктов или же на их реализацию?..

     Потребности, а, следовательно, и инстинкты могут «конкурировать» друг с другом,

     подавлять друг друга, и здесь велика роль сознательной воли в выборе приоритетов. Но

     тем самым сознание лишь выбирает, какому господину служить в первую очередь» (7).

     Конечно для того, чтобы объединить людей пусть даже с одинаково

     неудовлетворёнными потребностями и тем более подвигнуть их на конкретные общие

     действия требуется вождь. Именно «он превращает внушаемую толпу в коллективное

     движение, сплочённое одной верой, направляемое одной целью. Он осуществляет власть,

     опираясь не на насилие, имеющее вспомогательное значение, а на верования, которые

     составляют главное.

     Вождь – это эпицентр, от которого исходит первая волна. Потом другие

     концентрические волны сменяют её, всё дальше и дальше распространяя ту же идею».

     Вожди – это «люди... захваченные верой, более и ранее других загипнотизированные

     общей идеей. И составляя единое целое со своей идеей, они превращают её в страсть:

     «Она, - пишет Ле Бон, - им овладевает до такой степени, что всё, помимо неё,

     утрачивается и что любое противоположное мнение кажется ему ошибкой и суеверием»

     (11).

     Если «большинство людей непостоянны в собственных убеждениях, сомневаются в

     своих мыслях», то «вождю необходимо, и это его важнейшее качество, быть человеком

     веры, до крайностей, до коварства. Несокрушимая уверенность в себе фанатиков

     порождает безмерное доверие других» (11).

     Основными качествами вождя являются способность «следовать своим путём до

     конца, когда никто на это не надеется... умение увлечь людей, запасть им в душу; воля к

     действию, преобладание смелости над интеллектом.

     Если сила исключается, а разум неэффективен, настоящему вождю остаётся третий

     путь: обольщение. Он держит толпу на расстоянии, уводит её от действительности, чтобы

     предоставить лучшую действительность, более красивую, соответствующую её надеждам.

     Его талант состоит в превращении событий, коллективных целей в представления,

     которые потрясают и возбуждают. С ним банальное становится необычным. Обольщать –

     значит переносить толпу из разумного мира в мир иллюзорный.

     Первое условие любой пропаганды – это ясное и не допускающее возражений

     утверждение однозначной позиции. Информационное содержание может быть

     поверхностным. Формулы должны быть краткими, поражающими. Необходимо, чтобы

     каждое утверждение следовало одно за другими, которые оно подтверждает, опираясь на

     них. Чем решительнее и точнее суждение, тем больше силы имеет утверждение, так как в

     56

     этом видят доказательство убеждённости и правоты говорящего. Действие магия

     удостоверенных, повторяемых слов и формулировок.

     Повторение является вторым условием пропаганды. Оно придаёт утверждениям вес

     дополнительного убеждения и превращает их в навязчивые идеи. Повторение имеет

     двоякую функцию: будучи навязчивой идеей, оно также становится барьером против

     отличающихся или противоположных мнений. С помощью повторений приказ,

     формулировка отделяются от личности вождя, они живут собственной жизнью и обретают

     автономную действительность, подобно молитве. Затем они проникнут в подсознание и

     станут элементом коллективного верования. Мысль превращается в очевидность, не

     зависящую от времени, места, личности. Рождается массовая культура,

     стандартизированными становятся мысли и чувства. Тем самым возвещается появление

     нового человеческого типа – человека массы, полностью зависимого от других... Процесс

     внушения развивается, активизируемый лидерами второго ряда, ускоряемый средствами

     массовой информации» (11).

     Если проанализировать эти выводы С. Московича с точки зрения законов

     генетической биологии, то станет ясно, что постоянными лидерами толпы могут стать

     лишь люди типа А, готовые отстаивать сформировавшиеся у них идеи жёстко,

     бескомпромиссно и фанатично. В тех случаях когда речь идёт о свержении власти, то

     революционные лидеры должны действительно ненавидеть тот строй, к борьбе с которым

     они призывают. В России начала XX, идущей на подъём, как в экономике, так и в

     развитии демократии причиной неутолимой ненависти у революционных лидеров была в

     принципе банальная обида на существующий государственный строй за то, что он не

     позволял им пробиться в элиту общества, к чему всегда стремятся представители типа А.

     Действительно, никто из лидеров большевиков, начиная с Ленина и кончая всеми его

     коллегами по партии, не мог похвастаться успехами на ниве государственного управления.

     И если у Ленина причина была скорее субъективная, а не законодательная: без

     университетского образования трудно было надеяться на высокое положение в

     государстве, то у большинства руководителей революции – евреев по национальности

     были и прямые законодательные препоны. Последнее, кстати, объясняет и столь высокий

     процент евреев среди руководителей революционного движения.

     Превалирование еврейских революционеров, в определённой степени, обусловлено и

     тем, что в России существовала практически постоянная тенденция истребления

     представителей типа А, начиная с времён монгольского нашествия, когда истреблялись в

     первую очередь те князья, которые не могли смирить своё самолюбие. Эта тенденция

     продолжилась при Иване Грозном, калёным железом выжегшим родовую знать, в

     основном состоящую из представителей типа А, затем при «тишайшем» отце Петра

     Первого, начавшего притеснение староверов. Кстати, в пользу того, что именно

     представители типа А, не способные изменять свои убеждения, составляли основу

     сторонников старой религии свидетельствует не только поведение их известных лидеров

     (боярыни Морозовой и протопопа Аввакума), но и то, что несмотря на многовековые

     гонения, именно староверы добивались наиболее значимых успехов в экономической

     жизни России.

     Интересно, что классическим представителем типа А являлся не Ленин, а Троцкий,

     поскольку именно Троцкий реально возглавлял как революцию 1905 года, так и

     Октябрьскую революцию, именно он прославился своими митинговыми успехами, и

     именно он никогда не отказывался от своих идей.

     Вообще складывается впечатление, что к руководству массами социал-демократы, а в

     особенности большевики готовились заблаговременно и специально, ибо трудно себе

     57

     представить, что они прямо или косвенно не ознакомились с достаточно популярной

     работой Г. Лебона «Психология народов и масс», напечатанной в Санкт-Петербурге ещё в

     1898 году (12).

     Не случайно при подготовке революции они так активно использовали классически

     простые и эффективные лозунги, подчас совсем не отвечающие программам партии, но

     эффективно действующие на все возможные составляющие масс тогдашней России: для

     не желавших и уставших от войны – «Долой войну!», для крестьян – «Землю помещиков -

     крестьянам!», для рабочих - «Заводы и фабрики - рабочим!», для люмпен-пролетариев -

     «Грабь награбленное!». Естественно, что большевикам и в голову не приходило

     объяснять, что нельзя прекратить войну, просто бросив оружие, что помещичьи земли

     составляют лишь малую часть пригодной для обработки пашни, что на заводах нельзя

     обойтись без конструкторов и инженеров, и что не каждая кухарка может управлять

     государством.

     Естественно, что, придя к власти, большевики не стали публично отрекаться от

     большинства этих лозунгов, но в жизнь они стали воплощать не их, а свою основную

     идею – кардинальную перестройку психики людей. Так если предшественники

     большевиков связывали «строительство коммунизма» с отмиранием государства и

     возникновением самоуправляемых общин (а Энгельс в родоплеменном строе

     североамериканских индейцев усматривал их прообраз), то прагматик Ленин выступал в

     принципе против реального (а не декларативного) самоуправления вообще и

     самоуправления «рабочих коллективов» - в особенности. Кратко и схематично его

     позицию в полемике с «рабочей оппозицией» можно представить так: передать

     предприятия в управление рабочим означает противопоставить их групповой эгоизм

     интересам общества и государства, а это смертельно опасно для социализма. Рабочего

     следует перевоспитать таким образом, чтобы он приучался трудиться не на себя лично и

     не на «коллектив», а на общество в целом.

     Даже Ю.Я. Ольсевич, признающий наличие «инстинктов принадлежности к роду и

     племени», которые заставляют «человека ориентироваться в своих действиях не только на

     индивидуальные, но, прежде всего на родовые интересы», вынужден констатировать, что

     эти инстинкты не могут «распространяться на соседскую общину или на соучастников

     трудового процесса. Инстинкт принадлежности к «трудовому коллективу» может быть

     только воспитанным. Причём с раннего детства» (7).

     То есть все усилия большевиков были брошены на воспитание в людях

     приобретённого рефлекса, противоречащего врождённым рефлексам, и, естественно,

     истребление тех, кто мог им в этом противодействовать. А это, в первую очередь, были

     представители типа А (дворяне, свободомыслящая интеллигенция, казаки и крепко

     стоящие на ногах крестьяне – «кулаки»»). Лишь введение НЭП было единственной

     кратковременной попыткой отмены экстремального коллективизма. И не случайно, что

     именно Ленин, не принадлежавший к типу А и потому легко менявший свои взгляды и

     убеждения, настоял на этом отходе от облигатного отстаивания принципов коллективизма.

     Однако этот период был достаточно кратковременным, поскольку почти все

     находящиеся у власти люди, не представляли другого способа строительства общество

     всеобщего благоденствия, кроме террора, а оставшееся большинство российских граждан,

     уставшее от двух войн и запуганное жестокостью большевиков, предпочитало затаиться и

     не противоречить власть имущим.

     И это поведение вполне укладывается в каноны генетической детерминации

     поведения, поскольку «разрушительные процессы в обществе и хозяйстве» при

     58

     неустранимости «вызвавших их причин» приводят «ко всё большему принудительному

     ограничению потребностей и «биологизируют» массовое поведение» (7).

     Для общества же в котором «господствуют биологические инстинкты, характерно

     резкое возрастание в массе населения удельного веса индивидов с неустойчивой

     психикой, в которой доминируют инстинкты агрессии и самосохранения» (7).

     А значит «действиями людей» начинают «управлять инстинкты, и, прежде всего,

     инстинкты выживания, самосохранения и тесно связанный с ними инстинкт агрессии –

     всё то, что является основой психологического состояния, именуемого «революционным

     сознанием». В свою очередь «это психологическое состояние создаёт почву для

     укоренения институтов централизованного директивного планирования и управления.

     Потому, что такая система даёт прямые гарантии выживания для большинства населения

     путём относительного уравнительного распределения ограниченного объёма благ и

     внедрения всеобщей «трудовой повинности» (7).

     Психологически интересно, что к власти после смерти Ленина пришёл не А лидер

     типа Троцкого, а явный представитель субдоминанатного типа Б – Сталин. Различие в их

     психике наиболее ярко проявилось при борьбе за власть после смерти Ленина.

     Троцкий в принципе не изменил ни своих взглядов, ни поведения: по-прежнему

     отстаивал идеи мировой революции и трудовых армий, и надеялся на свой авторитет,

     завоёванный на митингах и выступлениях. Не случайно Чан Кайши, сравнивая поведения

     Троцкого с другими лидерами постреволюционной России, написал о Троцком в своей

     книге «Советская Россия в Китае»: «Он, как мне казалось, был самым искренним из них...

     » (13).

     Но при возникновении неконтролируемой для него ситуации (экономическая

     невозможность насильственного распространения революции на весь мир) Троцкий

     оказался в состоянии «выученной беспомощности», утратив способность к приобретению

     новых навыков и даже хуже выполняя те действия, которым научился раньше.

     Совсем по другому, как и положено представителю типа Б, вёл себя Сталин. Он по

     мере своих сил воздерживался от агрессивных поступков (даже явная грубость по

     отношению к Крупской сорвалась у него только тогда, когда состояние Ленина было близко к

     критическому), не принимал участия в бурных дискуссиях, не хвастался своими «успехами»

     на фронтах Гражданской войны, но зато неторопливо и осторожно «захватывал чужую

     территорию», расставляя своих сторонников на различные партийные должности.

     И даже придя к власти и организовав культ своей личности, он сохранил типичный

     признак типа Б - высокую тревожность, которая заставила его избавиться практически от

     всех представителей типа А в аппарате партии и государства, благодаря чему «начиная с

     1930 года, после XVII съезда партии, партийное руководство начали составлять люди с

     доминирование инстинктов иерархии и адаптации, а не агрессии и коллективизма» (7).

     Но вот в принципиальном вопросе о практике построения социализма Сталин

     придерживался первоначальных идей Ленина (в период до введения НЭПа) и Троцкого. А

     потому все силы страны были брошены на строительство армии, необходимой для

     насильственного внедрения социализма во всём мире, и на внушение гражданам

     необходимости превращения себя в коллективную массу, отвергающую такие «пережитки

     прошлого», как индивидуализм, желание жить для себя и своей семьи,

     предпринимательство и поиски нового в философии и истории.

     Возможности противодействия этой диктатуре были значительно ослаблены

     огромными человеческими жертвами во время Первой мировой и гражданской войн,

     59

     высылкой и бегством интеллигенции и постоянным террором, в очередной раз резко

     уменьшившими ряды представителей типа А в России.

     Одним из пропагандистских трюков, позволявшим коммунистам доказывать

     эффективность социалистического строя, была постоянная ссылка на быстрый рост

     промышленного производства, не зависящий от материальных стимулов, что объяснялось

     официальной пропагандой как следствие энтузиазма масс, захваченных идеями

     социализма.

     Однако, как показывают литературно-социологические исследования В.В. Вересаева:

     «вовсе не всё поголовно рабочие, как уверяли газеты, и даже не большинство охвачено

     было энтузиазмом. По тем или другим мотивам активно участвовало в соревновании, вело

     массу вперёд – ну человек 410-450. Это – на 6000 рабочих завода. Были тут и настоящие

     энтузиасты разного типа, всею душою жившие в деле, были смешанные шовинисты –

     самохвалы, карьеристы-фразёры. Были партийцы, шедшие точно по долгу дисциплины.

     Прельщали многих обещанные премии, других – помещение в газетах портретов и

     восхваления» (14).

     То есть «поведение большинства вплоть до 1960-х годов определялось привычкой к

     напряжённому труду и уравнительному распределению, выработанному в 1930-40-е годы»

     (7), к тому же подстёгиваемыми внушениями о постоянной военно-контрреволюционной

     угрозе и страхом перед возможностью наказания.

     Интересно, что почти бессознательно большевики поддерживали в обществе

     состояние неконтролируемой ситуации. Основным методам достижения и сохранения

     состояния хронического стресса являлось внушение чувства вины и неуверенности. Для

     этого использовался религиозный «постулат о греховности удовольствий, потребность в

     которых является одной из витальных, т.е. жизненно необходимых. Благодаря этому

     императиву каждый человек» в социалистическом государстве «оказывался виноватым

     перед» социалистическими идеями и государством их внедрявшим. «А постоянное

     чувство если не вины, то возможности наказании делает человека управляемым»,

     поскольку типичное проявление «неконтролируемого стресса — агедония», лишает

     человека «вкуса и воли к жизни» (4).

     Больше того по меткому сравнению Д.А.Жукова (4) советское государство пошло по

     стопам Гая Калигулы, специально затруднявшего понимание вводимых законов. Так,

     вводя новые налоги, Калигула объявлял их устно, но не вывешивал письменно, «и по

     незнанию точных слов закона часто допускались нарушения; наконец, по требованию

     народа Гай вывесил закон, но написал его так мелко и повесил в таком тесном месте,

     чтобы никто не мог списать» (15).

     Вот почему «только романтические ослы ищут загадки, тайны, сюжеты и чудеса в

     мирах непознанного и непостижимого; нет ничего более таинственного, загадочного и

     потрясающего воображение, чем мир советских законов и установлений» (16).

     Интересно, что наличие в стране хронической стрессорной ситуации резко увеличило

     наличие параллельных социальных структур: различных обществ типа ДОСААФ и

     кружков непрофессиональных увлечений (шахмат, филателистов), а также вызвало

     массовое увлечение физкультурой и спортом, благо физическая нагрузка также снимает

     отрицательное влияние прессинга неконтролируемой ситуации.

     Как ни странно, но даже официально-идейные организации, такие как партия и

     комсомол, во многом превращались в параллельные социальные структуры, позволявшие

     к тому же добиваться карьерного роста и ставшие своеобразными школами иерархической

     адаптации.

     60

     Остатки вошедших в элиту коммунистического общества представителей типа А

     (Есенин, Маяковский, Фадеев и др.), либо преждевременно уходили из жизни (болезни,

     самоубийства), либо постепенно превращались в хронических алкоголиков.

     Смерть Сталина и «разоблачение» культа личности, естественно потребовали

     разработки новых способов поддержания высоких темпов экономического развития и

     «воспитания» строителей коммунизма, но «попытки реформы Хрущёва провалились из-

     за опоры на инстинкты «социалитета»: повышение оплаты труда в колхозах и совхозах

     сопровождались резким ограничением и в ряде случаев разгромом приусадебных

     хозяйств колхозников и рабочих, что породило широкое недовольство сельского

     населении и резко обострило продовольственную проблему в малых городах и посёлках.

     Конфликт между пробуждёнными к действию, но подавленными инстинктами

     индивидуализма, с одной стороны, и неудачно реализованными инстинктами

     «социалитета» - с другой, разрастался. Партаппарат, которому Хрущёв, широко открыв

     двери для вступления в партию разного рода управленце, людей преимущественно

     «бесхребетных» идеологически и политически, и предоставил всю полноту власти, по

     своей психике был не коммунистическим, а консервативно-бюрократическим» (7).

     Однако отстранение Хрущёва от власти не прекратило прогрессирующего отставания

     экономики социализма, принципиально не признающего врождённые потребности

     человека и запрещающего такие важные механизмы их удовлетворения, как

     предпринимательство и конкуренцию, что вызвало к жизни вторую попытку перестройки

     экономики.

     Реформа Косыгина явилась попыткой «сочетать институты централизованного

     управления хозяйством с институтами рынка. На предприятиях создавались фонды

     социального развития и материального поощрения работников, которые должны были

     пополняться за счёт прибыли. Тем самым реформа опиралась на инстинктивное

     стремление к индивидуальному благосостоянию и свободе, а также на инстинкт

     присвоения – что проявилось, в широкой продаже населению автомобилей и

     кооперативного жилья, подтолкнула формирование «группового эгоизма» (7).

     Но тут вмешались консервативные приверженцы «социальной справедливости»,

     превалирующие в органах центрального управления государством и потому сумевшие

     достаточно легко лишить «предприятия стимулов и той доли финансовой

     самостоятельности, которая им была предоставлена условиями реформы» (7).

     Тем не менее, даже осторожное признание насильственно-террористического

     насаждения социалитета не правильным (критика «культа личности»), отмена

     социалистического феодализма в деревне и пусть и подконтрольное, но всё таки разрешение

     обсуждать реальные человеческие устремления и потребности, проблемы общества и

     экономики, и, наконец, приоткрытие «железного занавеса», отделявшего СССР от всего

     мира и не позволявшего получать реальную информацию о жизни и истории, вызвали

     «быструю эволюцию массовой психологии и системы неформальных институтов

     общества в направлении большей либерализации» (7). То есть раскрепостили задавленные

     врождённые потребности.

     Тем более что с достижением соглашения между СССР и США о ракетно-ядерном

     балансе, у населения исчез последний мощный возбудитель страха, придающий обычно

     доминантную роль инстинктам самосохранения и агрессии», а «повышение

     благосостояния», обусловленное «нефтяными деньгами», повысило уровень потребления

     и благосостояния», в свою очередь стимулировавшими придавленные рефлексы

     накопительства» (7).

     61

     В частности «инстинктивные стремления к индивидуальному благосостоянию, к

     хозяйственной свободе» при отсутствии сверхжёсткого сталинского контроля привели к

     тому, что полуподпольно «стала складываться система неформальных и полуформальных

     хозяйственных институтов, частично охватываемая понятием «теневая экономика» (7).

     Внезапное «ухудшение экономической ситуации», обусловленное падением цены на

     нефть и продолжающейся гонкой вооружений, настолько испугало партийное

     руководство, что «заставило перейти к решительным мерам» и «к лету 1987 г. был

     разработан Закон о предприятии, предусматривавший свёртывание госплановского и

     министерского контроля над предприятиями и введение выборности директоров. Но при

     этом для предприятий и ведомств сохранялась обязательность двенадцатого пятилетнего

     плана и твёрдые плановые цены... не решились отпустить розничные цены...» (7).

     И вот тут то сыграли свою роль расторможенные за время «застоя» индивидуальные

     потребности: «Трудовые коллективы», не заботясь ни об эффективности предприятий, ни

     о капиталовложениях, обратили прибыли предприятий, а также доходы от форсированной

     реализации их сырьевых и иных запасов на увеличение фондов заработной платы». Денег

     стало много, а реальных товаров мало, что и привело «к возникновению острого дефицита

     на потребительском рынке, и началась фактическая инфляция», (7).

     Общество оказалось на грани бунта. Возможно, что если бы на месте первого

     президента СССР оказался не классический представитель типа Б, а его оппонентом не

     был бы яркий представитель типа А – Ельцин, не способный отказываться от своих

     планов и убеждений, то социализм просуществовал бы ещё какое-то количество лет, но в

     любом случае система политических и экономических институтов, противодействующая

     базисным инстинктам человека, должна была развалиться. Вот почему так легко

     общество, воспитываемое семь десятилетий в духе отрицания индивидуализма, общество,

     подвергавшееся постоянной чистке на предмет инакомыслия, проголосовало за изменение

     существующего режима и начало восстановления не надуманных, а естественных,

     выработанных природой межобщественных отношений.

     . Таким образом история постреволюционной России убедительно доказала, что

     создание общества, пытающегося подавлять врождённые потребности людей, обречено на

     провал, и не важно кто будет пытаться это сделать: яркие лидеры типа А или осторожные

     субдоминанты типа Б. Однако остаётся вопрос, а играют ли какую-то роль в жизни

     человеческого общества врождённые фиксированные комплексы действия? Этому и будет,

     в основном, посвящена следующая глава.

     Литература.

     1. Лукьяненко Сергей «Звёзды – холодные игрушки»

     2. Зорина З.А., Полетаева И.И., Резникова Ж.И. Основы этологии и генетики

     поведения. Издательство МГУ. Высшая школа, 2002.

     3. Вильсон Э. «Социобиология: новый синтез», 1975

     4. Жуков Д.А. Биология поведения: гуморальные механизмы. СПб.: Речь, 2007. – 443

     с.

     5. Крушинский Л.В. биологические основы рассудочной деятельности. 2-е изд. М.,

     1986.

     6. Lorenz K. Evolution and Modification of Behavior. L., 1966.(8)

     7. Ольсевич Ю.Я. Психологические основы экономического поведения. – М.:

     ИНФРА-М, 2009. – 413 с.

     8. Тарантул В.З. «Геном человека. Энциклопедия, написанная четырьмя буквами» М.,

     2003

     62

     9. Tinbergen N. Quart. Rev. Biolg. V.27. 1952. P. 1-32.

     10. Сорокин П. «Человек. Цивилизация, Общество»

     11. Московичи С. Век толпы. М. 1996).

     12. Лебон Г. «Психология народов и масс», Санкт-Петербург, 1898 г.

     13.Чан Кайши «Советская Россия в Китае»

     14. Вересаев В.В. «Сёстры».

     15. Светоний Г.Т. Жизнь двенадцати цезарей. Гай Калигула, 41

     16. Витицкий С. Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики.

     63

     ГЛАВА 4

     БИОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ РЕВОЛЮЦИЙ И РЕЛИГИЙ.

     «Мы с тобой – одной крови, ты и я»

     Р. Киплинг «Маугли».

     «Точка выбора судьбы – это день, когда мир что-то теряет...

     Приобретает он только один путь. А теряет тысячи. Как шар,

     помещённый на вершину холма. Шар там долго не устоит, он

     покатится. Его надо только чуть-чуть подтолкнуть. Зато,

     когда он катится вниз, его так просто не повернёшь...

     Кто-то стоит внизу, видит, что мир несётся на него, и ничего

     не может поделать. Кто-то смотрит сверху и считает, что шар

     катиться по единственно правильному пути. А кто-то... видит,

     что на самом деле мир неподвижен. Что он застыл и готов

     рухнуть. И тогда этот человек может протянуть руку и

     толкнуть в нужную сторону. Если решится, конечно. Ведь

     правильных направлений не бывает».

     (Сергей Лукьяненко «Звёзды – холодные игрушки»)

     Часть 1.

     Вина, а скорее беда нашего общества заключается в том, что мы слишком поздно

     увидели, что социализм, который мы строили с 1917 года, и национал - социализм –

     близнецы-братья, отличающиеся только номером графы личного дела, принадлежность к

     которой делает из человека изгоя. Правда, наши соотечественники – философы,

     высланные из страны за ненадобностью (реально, конечно, из опасения), С.Л.Франк и

     Бердяев смогли это увидеть ещё в 30-е годы, а гений Достоевского позволил предугадать

     это внутреннее свойство социализма и изложить его закономерный финал устами одного

     из героев «Бесов» Шигалёва ещё в XIX веке. Однако до большинства из нас эти

     предвидения своевременно просто-напросто не дошли, а вернее их не допустили, и мы

     впервые с ужасом обнаружили эту общность с помощью романа Василия Гросмана

     «Жизнь и судьба».

     Больше того, как правильно подмечает писатель Александр Кабаков: «Если бы не

     октябрьский переворот, то весьма сомнительно, что в Германии пришли бы к власти

     нацисты. Немцы оказались перед выбором между Тельманом и Гитлером. Они предпочли

     Гитлера, потому что точно знали: Тельман отберёт всё, включая пивные. Он строил бы

     64

     социализм советского образца. Эти два режима тесно сотрудничали... И я не вижу

     принципиальной разницы между массовым истреблением людей по расовому признаку и

     массовым же истреблением по социальному» (1).

     В чём же причина такого почти неестественного по полноте взаимопроникновения

     сходства – сходства в примитивизме и аморальности, подробно прослеженного в статье

     А.Улюкаева (2)? Можно, конечно, объяснять его общностью социально-экономических

     интересов приверженцев этих режимов (2) или общефилософскими предпосылками их

     возникновения (3), но как тогда объяснить сходство между Советским социализмом и

     тоталитарной библиократией Кальвина (4)?

     Правда, в последние годы признавать это сходство стало пока ещё не опасно, но

     уже не патриотично. В лучшем случае появляются попытки реанимировать романтизацию

     коммунизма, как это делает, например, Дмитрий Быков (5): «XX век скомпрометировал

     ответы, но не снял вопросы. Он предложил два выхода – модерн и архаику. В этом

     принципиальная, неистребимая разница между фашизмом и коммунизмом, которую не

     сотрут никакие заявления ПАСЕ. Коммунизм – выход модернистский, конструирование

     будущего, пусть жестокое, бесчеловечное, ломающее об колено. Фашизм – опора на

     архаику, попытка искусственного возвращения в Средневековье и даже глубже».

     И если доктору философии Георгию Антипову и позволяют возразить этой точке

     зрения, то только петитом среди других мнений: «На самом деле сталинский социализм

     оказался откатом в отдалённую архаику, реанимировав формы рабовладения (ГУЛАГ),

     феодализма (колхозы, обожествление властей и т.п.».

     Похоже, что и историческая наука и философия в чистом, а вернее их классическом

     виде, просто не способны дать чёткого ответа на вопрос: из-за чего возникает столь

     однотипный культурный регресс в самых разнообразных обществах, стоящих к тому же на

     разных ступенях общественного развития?

     Если же обратиться к помощи других наук, то, пожалуй, только в зоологии можно

     легко найти объяснение факта появления сходства без родства, появление общих

     признаков у совершенно различных (не только по виду, но и по классу) животных.

     Зоология, начиная с Л.С. Берга (6), называет подобное сходство номогенетическим и

     объясняет свойственной всему живому способностью отвечать наиболее целесообразными

     (а потому и сходными) реакциями на внешние природные воздействия. Важно

     подчеркнуть, что, по мнению одного из самобытнейших представителей нашей

     биологической науки А.А. Любищева (7), номогенетический компонент приобретает

     наибольшее значение именно на высших уровнях организации живой материи. Интересно,

     что это представление в принципе совпадает с мнением не биолога, а философа

     С.А.Франка (8), считавшего что «когда мы говорим о телеологических силах,

     действующих» на «исторические организмы», то под ними «мы разумеем лишь

     имманентный телеологизм растительно-органических процессов», то есть действие

     именно биологических, а не социальных сил.

     Конечно, у человека есть одно принципиальное отличие от животного – его

     сознание, дающее возможность осознанного предвидения (к несчастью не всегда

     истинного) и умение не только создавать выдуманный (духовный мир), но и жить по его

     законам, часто не просто отличающимися, но и антагонистическими по отношению к

     биологическому миру. Но это не устраняет воздействие на человека общебиологических

     законов.

     Первая же попытка внимательного анализа предыстории возникновения любых

     тоталитарных обществ с биологической точки зрения позволяет достаточно легко выявить

     предшествующее им единое для любых эпох и народов природно-биологическое

     побуждение (drive), – резкое ухудшение условия существования человеческого общества.

     Между прочим А.Улюкаев (2), перебирая причины «трогательной заединщины»

     ортодоксальных марксистов-ленинцев и национал-социалистов, также отмечает среди них

     кризисное экономическое положение, стимулирующее, с его точки зрения, различные

     65

     массовые тоталитарно-охранительные комплексы, упоминает, но не останавливается на

     механизмах его влияния.

     Кстати, представление о возникновении тоталитарного регресса человеческого

     общества под влиянием ухудшения условий жизни, казалось бы, противоречит

     практически общепризнанной точке зрения этнографии и археологии, накопивших

     достаточно фактов в пользу того, что стимул культурного прогресса человеческого

     общества лежит не в увеличении объёма человеческих знаний, не в желании улучшить

     свою жизнь (поскольку другой они просто не представляют), а в ухудшении уже

     имеющихся условий существования.

     Но Л. Вишняцкий (9) в своей работе достаточно разумно и доказательно разрешает

     это противоречие, доказывая, что усложнение культуры и общества под влиянием

     ухудшения условий жизни – культурная адаптация, это скорее случайность, побочный

     эффект, возникающий как исключение, в то время как в большинстве древних обществ

     ухудшение условий жизни всегда вызывали регресс из-за естественного для людей

     стремления вернуть удовлетворявшее их утраченное состояние. Правда автор относит это

     правило только к первобытному обществу. Однако достаточно часто встречающиеся в

     истории случаи культурного регресса доказывают, что влияние природно-биологических

     закономерностей может сказываться и в жизни современных нам общественных

     образований и будет вероятно сохраняться до тех пор, пока большинство людей не

     научится понимать, что их жизнь и благополучие зависят не только от поступков

     отдельных (пусть и занимающих достаточно высокие посты) людей, но и от реально

     существующих биологических закономерностей.

     Попробуем доказать наличие влияния биологических закономерностей на

     изменение общественной жизни на конкретном примере. Одним из сильнейших факторов

     ухудшения условий жизни, воздействующим на всё живое, несомненно, является угроза

     голода, строго контролирующая избыточное размножение любых представителей

     животного мира. Причём речь чаще всего идёт только об угрозе, а не о самом факте

     голода, поскольку именно угроза способна заблаговременно снизить рост численности

     подошедшего к своему пределу вида, воспринимая так называемые сигнальные факторы.

     Интересно, что появление таких сигнальных факторов, изменяя поведение представителей

     вида, казалось бы, ещё больше усугубляет неблагоприятную ситуацию, но именно таким

     путём и не допускает развития необратимого демографического коллапса.

     Важно отметить, что в настоящее время ни у кого их физиологов не вызывает

     сомнения тот факт, что «изменение закономерностей при стрессе отмечается не только на

     уровне отдельного организма, но и на уровне сообщества животных. Социальная структура,

     которая имеет место при существовании животных в стабильных условиях, меняется при

     хроническом стрессе. Например, при дефиците кормовых ресурсов высшие места в

     иерархии занимают совсем другие особи (10).

     В частности можно выделить общие основные механизмы сигнальной регуляции,

     возникающих при возникновении угрозы голода и действующие не только в животном, но

     и в человеческом мире (11), а, учитывая однотипность поведения, как людей, так и

     животных в подобной ситуации, имеет смысл оценить это как включение однотипного

     фиксированного комплекса действий.

     Мотивационный период проявляется в появлении чувства беспокойства. Во всех

     случаях, «когда у людей есть побуждения, желания или предрасположения, которые не

     могут быть удовлетворены наличными формами существования, они оказываются в

     состоянии беспокойства. Они ощущают побуждение к действию, но одновременно и

     препятствие, мешающее его исполнению; в результате они испытывают дискомфорт,

     фрустрацию, неуверенность и, как правило, отчуждение или одиночество. Это внутренне

     напряжение, в отсутствие способов его снятия, обычно выражается в беспорядочной и

     некоординированной деятельности...

     66

     Основными «чертами социального беспокойства» являются: отсутствие

     понимания целей; беспорядочный характер поведения; возбуждённые чувства, обычно в

     форме смутных предчувствий, тревоги, страхов, неуверенности, рвения или повышенной

     агрессивности; раздражительность и повышенная внушаемость, что делает их гораздо

     более восприимчивыми по отношению к другим, но также и менее постоянными и

     твёрдыми в своём настроении и образе...

     Но «лишь когда чувство беспокойства вовлекается в круговую реакцию», то

     есть объединяет людей в толпы, то только оно «становится инфекционным» и

     превращается в «социальное беспокойство.

      Социальное беспокойство можно

     рассматривать как социализацию чувства беспокойства. Оно имеет взаимообразный

     характер, по мере того как индивиды взаимодействуют друг с другом, возникает взаимное

     подкрепление этого состояния. Отсюда следует, что социальное беспокойство

     присутствует там, где люди... вместе переносят разрушение своего заведённого

     жизненного уклада (12).

     Образование и особенно поведение людей в толпе, скорее всего, является

     самостоятельным врождённым ФКД, поскольку когда «тысячи индивидов, отделённых

     друг от друга… подпадают одновременно под влияние некоторых сильных эмоций или

     какого-нибудь великого национального события», то «все их действия и поступки

     немедленно приобретают характер действий и поступков толпы», а «в коллективной душе

     интеллектуальные способности индивидов и, следовательно, их индивидуальность

     исчезают; разнородное утопает в однородном, и берут верх бессознательные качества»

     (13).

     «Толпы соединяют то, что есть наиболее примитивного в человеке, с тем, что есть

     наиболее постоянного в обществе: прочные верования, догматические по своей природе,

     по необходимости утопические, сходные с религией» (14), а «люди, обладающие

     достаточно сильной индивидуальностью, чтобы противиться внушению, в толпе слишком

     малочисленны, и потому не в состоянии бороться с течением. (13)

     Возникновение плотных групп приводит к резкому падению размножения, снижению

     заботы о потомстве, перестающем быть главной ценностью популяции, и, наконец, к

     появлению тенденции к миграции и захвату новых территорий.

     Особый интерес представляет усиление агрессивности, обусловленное

     ощущением «нас стало слишком много». Это приводит к тому, что резко увеличивается

     доля особей, находящихся в состоянии стрессовых неврозов, усиливаются иерархические

     отношения в сообществе, снижается запрет на принадлежащее другим, появляется

     феномен «недопускания к пище» более слабых (несмотря на её относительную

     достаточность), снижается забота о собственной гигиене и поддержании в чистоте места

     обитания, приводя к вспышкам эпизоотий, предотвращающих дальнейшее увеличение

     численности вида.

     Для того, чтобы доказать наличие действия ФКД в революционной России

     проведём сравнение этих обобщённо этологических представлений со становлением и

     развитием тоталитарного режима в нашей стране. Если говорить о начале действия ФКД,

     то им, несомненно, является не Октябрьская, а Февральская революция, ибо события

     Октября представляли скорее переворот, вооружённый захват власти, чем общенародную

     революцию в истинном смысле этого слова. Не случайно, даже сами большевистские

     лидеры вплоть до 20-х годов часто употребляли термин переворот, а не революция.

     Больше того, большевики, захватившие власть, так и не получили истинного

     мандата народа на руководство государством, поскольку Второй съезд советов представлял

     только 300 совдепов из 900, а Учредительное собрание (созванное между прочим уже

     после переворота) было просто напросто разогнано как только стало ясно, что

     67

     большинство его депутатов не желает играть роль марионеток в театре диктатуры

     пролетариата.

     Истинная же революция в феврале 1917 года началась как раз с «псевдо голодного

     бунта» (вот он релизёр побуждения (drive), когда сведения о неудаче заготовительной

     кампании 1916 года, ажиотированно преувеличенные в выступлениях Думских лидеров,

     внезапно получили реальное подкрепление 3-х недельным затруднением подвоза хлеба в

     Петроград, вызванного сильными снежными заносами. Уменьшение продажи ржаного

     хлеба, несмотря на наличие всех других продуктов, и вызвало появление и раскручивание

     чисто этологических механизмов, описанных В. Дольником (11).

     В частности начал раскручиваться механизм формирования толп и масс. Тем более,

     что к 1917 году в России «благодаря череде кризисов» сложились все условия для

     формирования масс и толп. «Прежде всего, это крах старого докапиталистического

     режима. Вырванные из родных мест, из своей почвы люди, собранные в нестабильные

     городские конгломераты, становились массой. Этот сдвиг немецкий социолог Tonnies

     описал с помощью замечательной метафоры перехода от тёплого – естественного и

     непосредственного, основанного на кровных узах сообщества соседей, от родственности

     убеждений – к холодному искусственному конгломерату и принуждению, базирующемуся

     на согласии интересов, на выгодах, которые одни могут получить через других, и на

     логике науки (14).

     Конечно, можно возразить, что не всё население России выходило на большевистские

     и социал-демократические митинги. В конце концов «толпа – понятие количественное и

     видимое» (15). А основные массы населения, казалось бы жили своей собственной

     привычной жизнью. «И вместе с тем «масса в значительной степени схожа с толпой»,

     поскольку «поведение массы не определяется никаким предустановленным правилом или

     экспектацией, является спонтанным, самобытным и элементарным» (12).

     «Масса – это множество людей без особых достоинств, это средний, заурядный

     человек... Строго говоря, принадлежность к массе – чисто психологический признак, и

     вовсе необязательно, чтобы субъект физически к ней принадлежал» (15).

     «Составляющие массу люди» могут не знать друг друга и между ними «почти нет

     взаимодействия и обмена переживаниями, поскольку члены массы физически отделены

     друг от друга... Природа массового поведения обусловлена стремлением каждого

     индивида ответить на собственные нужды», но «если эти линии сходятся, влияние массы

     может быть огромным». (12).

     Объединяющими факторами масс стали в XX веке «средства коммуникации» и

     «массовой информации... Эти средства превращают человеческие умы в массовый разум.

     Благодаря своего рода социальной телепатии у многих людей вызываются одни и те же

     мысли, одни и те же образы». Именно поэтому «можно наблюдать, как множество

     анонимных индивидов, никогда друг друга не видевших, не соприкасавшихся между

     собой, охватываются одной и той же эмоцией» (14). А уж что-что, а пропагандой

     большевики умели заниматься, тем более что у них не было и недостатка в средствах,

     обильно поставляемых германской разведкой.

     Организуя массы и толпы, большевики не могли не понимать, что «с того момента,

     как человек примыкает к группе, поглощается массой, он становится способным на

     крайние формы насилия или паники, энтузиазма или жестокости. Он совершает действия,

     которые осуждает его совесть и которые противоречат его интересам.

     Реакции людей обостряются. Собранные в общественные стада, одурманенные той

     таинственной силой, которую источает всякая перевозбуждённая группа, люди впадают в

     состояние внушаемости, сходное с наркотическим или гипнотическим». Для таких людей

     68

     становится характерным «уход от логического мышления, даже его избегание, утрата

     связи с реальностью и потеря веры в себя; человек с готовностью подчиняется авторитету

     группы или вожака» (14).

     .И совершенно естественно, что нарастающая агрессивность народных масс

     выдвинула на первый план наиболее агрессивные партии (большевики, левые социал-

     революционеры), чьи призывы на снятие запретов на принадлежащее другим и опора на

     распределительные тенденции оказались ближе всего голосу этологического подсознания.

     В конце концов, лидер большевизма В.И. Ленин (16) в прямую, оправдывал

     использование знаменитого лозунга «грабь награбленное», заявляя: «Если мы

     употребляем слова: экспроприация экспроприаторов, то почему же здесь нельзя обойтись

     без латинских слов».

     А возникший этологический сигнал «нас слишком много» не мог не потребовать

     действия. В частности возник стимул к поиску врагов, при этом поддерживаемая левыми

     революционерами крайняя агрессивность постоянно толкала массы на те или иные

     террористические действия по отношению к предполагаемым врагам. Ибо терроризм в

     принципе как раз и является крайним проявлением человеческой агрессивности. Даже в

     советском энциклопедическом словаре (17) терроризм определяется как политика прямого

     устрашения противников насильственными мерами (вплоть до физического уничтожения).

     Поэтому для партии, представляющей или вернее считающей, что представляет интересы

     наиболее обездоленной части человечества, терроризм стал совершенно естественным и

     даже необходимым образом жизни. Тем более, что ещё основатель коммунистического

     учения К. Маркс (18) был убеждён, что «… сократить кровавые муки родов нового

     общества» способен только «революционный терроризм».

     Именно такая «власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная

     никакими законами» (19) и была установлена в результате переворота 1917 года, когда в

     качестве средства для «очистки земли российской от всяких вредных насекомых»

     предлагались вождём революции в качестве выбора (!) на местах такие средства, как: «В

     одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих,

     отлынивающих от работы… В другом – поставят их чистить сортиры. В-третьих – снабдят

     их после отбытия карцера жёлтыми билетами… В четвёртых - расстреляют на месте

     одного из десяти, виновных в тунеядстве» (20).

     Ещё лучше отношение к человеческой жизни выявляет его ответ на упрёки в

     избытке насилия: «… мы не могли бы тогда поставить на первый план методы управления

     взамен методов подавления и потому, что искусство управления не прирожденно людям, а

     даётся опытом. Тогда этого опыта у нас не было» (21). Действительно, зачем учиться, если

     в твоих руках оружие: сила есть – ума не надо.

     Приход же к власти партии радикального меньшинства, исповедующей эту идею и

     желающего удержаться у власти любой ценой, не мог не вызвать её немедленного

     практического воплощения. Естественно, что проведение террора требовало, с одной

     стороны определённой массы людей, готовых на практике отбросить многовековые

     понятия общечеловеческой и христианской морали, а с другой стороны устранение

     хранителей этих общенародных духовных ценностей, способных противостоять злу и

     насилию.

     Легче всего отбросить понятия морали тем, кто и так её практически лишён. Вот

     почему основной опорой и исполнительницей самых жестоких и кровавых идей новой

     власти в России стали наиболее пауперизированные слои общества. Как верно подметил

     А. Кива (22), «социальной опорой нового строя стал не развитый рабочий класс, а

     люмпенство». И в принципе это далеко не случайно, ибо ещё основоположник учения о

     диктатуре пролетариата К. Маркс, сам опасавшийся в начале люмпенизации

     революционного движения (23), в конце концов, в своём основном труде «Капитал»

     сделал ставку на пауперизацию рабочего класса, поскольку именно люмпены, живущие на

     69

     подачки, не имеющие опоры в личной и частной собственности, наиболее агрессивны и

     готовы почти на любой риск, благо терять им просто-напросто нечего.

     Поэтому и в деревне большевики осознанно сделали ставку в первую очередь на её

     люмпенизированную часть, создав параллельно Советам комитеты деревенской бедноты,

     подкармливаемые хлебом, отбираемым продотрядами. От того-то они и не хотели

     прислушиваться к левому эсеру Трубовскому, тщетно пытавшемуся объяснить

     большевикам, что «беднота – это ведь не класс. Здесь и пьяница, и трудолюбивый

     неудачник, и батрак, и проходимец». Даже, когда они как Ларин честно признавали, что

     «получилась в Комбедах форменная … диктатура против… трудящегося крестьянства»

     (24), то и тогда всё это воспринималось либо как частность, либо как необходимая жертва.

     И именно из этих люмпенов и выросли тысячи будущих Макаров Нагульных, готовых

     пустить в распыл из пулемётов дедов, детишек, баб, и сделавших это по указанию партии

     большевиков в тридцатые годы на практике.

     Не случайно, на люмпенизированной части общества базировался и другой вариант

     тоталитарной государственности – нацизм, прекрасно использовавший характерные черты

     люмпен-популистского течения: «легковерность и подозрительность, зависть и ненависть,

     готовность с пол-оборота завестись против «врагов» (2). А для поддержания

     агрессивности надо только, чтобы эти враги всегда были в достаточном количестве, а кто

     они, реальные или вымышленные для исполнителей дело второе.

     В нашей исторической литературе стало расхожей догмой обвинять Сталина в

     создании учения о нарастании классовой борьбы по мере строительства коммунизма,

     однако, в лучшем случае его можно считать только плагиатором, поскольку ещё в 1919

     году в «Привете венгерским рабочим» В.И. Ленин достаточно чётко выразил мысль,

     приписываемую Сталину: «Уничтожение классов – дело долгой, трудной, упорной

     классовой борьбы, которая после свержения власти капитала, после разрушения

     буржуазного государства, после установлении диктатуры пролетариата не исчезает (как

     воображают пошляки старого социализма и старые социал-демократы), а только меняет

     свои формы, становясь во многих отношениях ещё ожесточённее» (25).

     Но, чтобы рука исполнителя революционного приговора не дрожала, надо чтобы

     его не трогали не только «слезинки в глазах ребёнка», но и «мальчики кровавые в глазах»,

     а для этого надо было, как уже говорилось выше, избавиться от тех людей, которые

     издревле несли в народ доброе и вечное: духовных и интеллектуальных наставников.

     Интересно, что в стремлении к уничтожению интеллектуального слоя общества

     могли сыграть свою роль и чисто биологические предпосылки. Согласно одной из

     научных гипотез, «в трудные времена мозг как бы примитивизируется: для выживания

     требуются не сложные культурные элементы – религия, альтруизм и так далее, а простые,

     такие как сплочённость и жестокость. Причём интеллект и коллективизм в каком-то

     смысле противопоставлены друг к другу: в тяжёлых обстоятельствах разница в

     мыслительных способностях внутри популяции уменьшается – люди превращаются в не

     столь умную, но зато единую силу» (26).

     Избавление от интеллигенции большевиками было проведено в два этапа. Сначала,

     назвав её буржуазной, подвергли практически тем же гонениям, что и буржуазию, вынудив

     эмигрировать почти 2 млн. наиболее интеллигентных членов общества. Ибо как было

     заявлено в резолюции XII Всероссийской конференции РКП (б) «… нельзя отказаться и от

     применения репрессий… по отношению к политиканствующим верхушкам мнимо-

     беспартийной, буржуазно-демократической интеллигенции…».

     Решив, что этого недостаточно, дополнительно в принудительном порядке по

     распоряжению Ленина (см. секретное письмо Дзержинского от 19 мая 1922 г.) выслали

     цвет русской интеллигенции, желавшей разделить свою судьбу с Россией, но органически

     неспособных отречься от права на независимое мнение.

     Были арестованы и насильно вывезены из страны специалисты почти во всех

     областях науки: философы, социологи, профессора естественных и технических наук,

     70

     врачи. Особо следует подчеркнуть, что среди высланных было не менее 10 руководителей

     кооперативного движения, как видно для того, чтобы они не мешали создавать «строй

     цивилизованных кооператоров» в стране строящей коммунизм. Всё равно ведь, как считал

     интеллектуальный вождь большевиков В.И. Ленин, вся эта интеллигенция, воспитанная на

     конституционно-демократических идеях «не мозг, а говно» (27).

     Второй этап, названный Б. Васильевым (28) «самым «гениальным» преступлением

     Сталина», заключался в последовательной замене интеллигенции узкими специалистами,

     не имеющими ни широкого среднего образования, ни тем более общей гуманитарной

     подготовки. Не даром, один из немногих Российских нобелевских лауреатов в области

     медицины И.П. Павлов был твёрдо убеждён, что советское правительство рано или поздно

     будет вынужденно либо заменить уже выданные врачебные дипломы на фельдшерские,

     либо заставить новых врачей серьёзно доучиваться. Однако, тут он впервые ошибся:

     качество подготовки врачей осталось прежним, зато по числу их на душу населения мы

     вышли на первое место в мире.

     Не менее, если не более жестоко расправилась новая власть и с духовными

     пастырями России. Похоже, что, несмотря на формальную критику идеи превращения

     марксизма в религию, придя к власти, большевики не только перестали требовать

     осуждения членов партии за заявления типа «социализм есть моя религия» (29), но и стали

     целенаправленно делать ставку на веру, а не на разум: веру в гениальность

     революционных вождей, веру в скорый приход мировой революции, наконец, веру в

     победу коммунизма в одной отдельно взятой стране к 1940 году (30), на худой конец к

     1980 году (31).

     Естественно, что соперники в борьбе за души граждан новой России большевикам

     были не нужны. Начав с антирелигиозной пропаганды, состоявшей в основном из

     насмешек и издевательств над служителями культа (25 августа 1920 года, например, был

     циркуляр Наркомпоста о ликвидации всех святых мощей), большевики быстро перешли к

     более крутым мерам. Так в секретном письме В.И. Ленина В.М. Молотову от 19 марта

     1922 года (32) предлагается не только изъятие церковных ценностей «с беспощадной

     решительностью, ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок», но и

     требование расстрелять как можно большее число представителей «реакционного

     духовенства»: «Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько

     десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». Всего же немногим более

     чем за полвека коммунистическая религия сумела уничтожить 105345 храмов, мечетей и

     молитвенных домов, что составило, по мнению В. Солоухина, 92% всех существовавших

     в России религиозных центров.

     Особого внимания заслуживает скорость иерархизации формировавшегося в

     России тоталитаризма. Начав с провозглашения диктатуры пролетариата, который в то

     время составлял едва ли 10% населения страны, причём только половина его, даже по

     мнению В.И. Ленина, разделяла идеи и воззрения большевиков, партия очень скоро

     перешла к идее диктатуры его авангарда – то есть самой себя, а уже в марте 1921 года на X

     съезде партии, по меткому замечанию А. Авторханова (33), «иерархия партаппарата

     окончательно» была «выведена из под контроля партии». И партия большевиков стала, по

     мнению одного из её вождей Н. Бухарина, «… самой милитаризованной организацией,

     которая когда-либо существовала: ведь наша партия есть военная организация почти в

     буквальном смысле слова…». Вряд ли стоит после этого удивляться, что в подобной

     партии произошло тоже, что происходило и происходит в любых государствах,

     захваченных военной олигархией: к власти пришёл самый хитрый и самый жестокий из

     олигархов – И.В. Сталин, сумевший заменить диктатуру партии своей единоличной

     диктатурой.

     Однако, меньше всего хотелось бы поставить знак равенства между иерархизацией

     партийно-государственного аппарата и личностью Сталина. В конце концов, не он, а В.И.

     Ленин явился автором проекта уничтожения всякой фракционности и недопущения

     71

     создания групп по платформам в партии, закрыв тем самым, по мнению одного из

     делегатов XX съезда партии Игнатова, «всякую живую мысль в партии». Да и что можно

     было ожидать от партии, принципиально предпочитающей интересы люмпенизированной

     части общества общечеловеческим ценностям, партии для которой «демократия, в

     конечном счёте,… есть ложь, не что иное, как лицемерие» (34) и которая нужна

     пролетариату только как средство (35), наконец, партии, которая считала, что ради победы

     можно пойти «почти на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приёмы, умолчание,

     сокрытие правды…» (36).

     Подобная иерархизация общества не могла не привести к невиданному ещё в мире

     расслоению и к возникновению феномена «недопущения к пище». Не знакомый с

     этологией Бердяев (37) мог объяснить ужасающую нелепость происходящего только тем,

     что «любовь к уравнительной справедливости» в России «парализовала любовь к

     истине». Рассмотрим поподробнее, как проявлялся этот феномен в государстве диктатуры

     пролетариата. Для начала, введя продразвёрстку, требующую сдачи государству всего

     хлеба, кроме установленных самим же государством норм на личные нужды, революция

     вызвала всеобщее крестьянское недовольство, приведшее к крестьянским восстаниям и,

     наконец, к голоду.

     Естественно, что в первую очередь голод возник в городах. Казалось бы, надо

     сделать всё, чтобы увеличить поступление хлеба в города, но вместо этого большевистская

     власть выставляет заставы на дорогах, ведущих в города, и организует продотряды,

     занимающиеся насильственным изъятием «излишков» хлеба. То есть ведёт борьбу не

     против голода, а за идею коммунистического распределения. Эффективность такого

     распределения показал в своей работе «главный экономист» эпохи диктатуры

     пролетариата В.И. Ленин (38), вынужденный признать, что, несмотря на все драконовские

     меры советской власти, половину хлеба стране давали так называемые «мешочники», то

     есть крестьяне с риском для жизни прорывавшиеся через большевистские кордоны.

     Остаётся только гадать, сколько же хлеба пропало у крестьян, не желавших отдавать свой

     труд государству на сверх рабских условиях, но боявшихся рисковать своей жизнью ради

     получения истинной цены за свой труд.

     И уж совсем подлым с точки зрения общечеловеческой морали представляется

     организация ограбления церквей под предлогом поиска средств для борьбы с голодом, с

     последующим использованием награбленных ценностей не для приобретения хлеба, а для

     хозяйственного строительства и поддержки зарубежных сторонников мировой революции.

     Не стоит только думать, что высокая идейность руководителей государства,

     строящего коммунизм, заставили их потуже затянуть и свои собственные пояса. В том же

     голодном 1922 году принимается постановление «Об улучшении быта активных

     партработников», устанавливающее даже минимальную зарплату партаппаратчика в 30 раз

     большую, чем средняя зарплата в промышленности, а, учитывая голод, помимо окладов

     «активные партработники» и члены их семей получали летом 1922 года до 12 кг мяса, 1,2

     кг сливочного масла и 4,8 кг риса в месяц. При этом наиболее «ответственные»

     партработники имели ещё и право на 1 – 3 месячный отпуск в заграничных домах отдыха,

     для чего им выдавались дополнительные деньги золотом (39). И даже спустя 70 лет после

     установления «справедливого» социалистического общества квинтильный коэффициент

     (соотношение доходов 20% самых богатых граждан к доходам 20% самых бедных)

     составлял 3,5.

     Но всё-таки самые страшные последствия действия феномена «недопускания к

     пище» появились после воплощения в жизнь идей программы VIII съезда партии о

     создании колхозов и совхозов. Потеряв при «раскулачивании» и создании колхозов больше

     половины скота, снизив сбор зерна на 16,28% , правительство ещё могло бы с грехом по

     полам прокормить своё население, но, продолжая торговать хлебом (в 1932 году за

     границу было вывезено 21,68% произведённого зерна), скрывая от всего мира своё

     72

     бедственное положение, выставляя войска, чтобы не пропустить в города умиравших от

     голода крестьян, большевики погубили в 1933 году от 4 до 10 млн. человек (40).

     Закончив с подтверждением наличия в социалистическом государстве феноменов

     агрессивности и «недопускания к пище», можно проанализировать и проявление

     феномена образования стай и орд с ограничением размножения.

     Наилучшим аналогом однополой стаи молодых животных во все времена

     человеческой истории, несомненно, служила и служит армия. Заявив в момент взятия

     власти об отказе от создания регулярной армии, большевики уже в 1918 году вновь её

     создали и в дальнейшем постоянно поддерживали на уровне, превышающем все разумные

     пределы. Так к концу 90-х годов Советский Союз, имея ВНП не больше 14 – 30% от

     уровня ВНП США, тратил на армию от 18% (по данным ЦРУ) до 25% (по оценке

     экспертов Комитета по науке и образованию Верховного Совета СССР) ВНП. Сравните

     это с 5,8% в США, 3,7% во Франции и 1% в Японии (38). И если бы этими цифрами (а за

     ними стоят конкретные люди и их труд) была исчерпана статистика создания однополых

     человеческих объединений в нашей стране, но ведь ещё создавались и так называемые

     трудармии, наконец, был создан и просуществовал до самой смерти Сталина ГУЛАГ,

     поглотивший только с 1 января 1935 года по 22 июня 1941 года 19 млн. 810 тыс.

     арестованных (41).

     Естественно, что ни о какой ценности человеческой жизни в обществе,

     подсознательно борющемся с лишними ртами, речи быть не может. Вот почему так легко

     расстреливается 7 млн. из 19 млн. арестованных, теряется 46 млн. человек (включая

     военнослужащих и мирное население) в войне с фашистской Германией (42).

     Понятно, что, создавая самую большую в мире армию, трудно не думать о её

     применении. Тем более, что в государстве Советов, как и в любом тоталитарном

     государстве, захват чужих территорий, как и всего другого тебе не принадлежащего,

     представляется вполне естественным способом решения всех проблем, в том числе и

     спасения от голода. Разница по сравнению с фашистской Германией была лишь в том, что

     нацисты прямо призывали свой народ к захвату чужих земель и богатств, а большевики

     поначалу надеялись своим примером разжечь пожар мировой революции, чтобы потом «с

     помощью социалистического пролетариата Европы… пойти к социализму семимильными

     шагами» (43).

     Естественно, что другие мнения на эту тему просто не рассматривались. Хотя ещё в

     январе 1918 года сразу после роспуска Учредительного собрания Иван Христофорович

     Озеров – профессор финансового права Московского и Петербургского университетов,

     член Государственного совета, не побоялся написать в газете «Наше время»:

     «Европейский пролетариат мы своей безумной детской попыткой создать

     социалистический строй не зажжём. Правда, мы застрахуем весь мир за наш счёт от

     производства таких опытов, и, может быть, в этом состоит наша историческая миссия –

     быть навозом для истинной культуры».

     И когда даже самому упрямому фанатику стало ясно, что «… признаков начавшейся

     или начинающейся революции тогда не было» (44), то осталось надеяться лишь на

     собственные силы, вернее на силы и жизни крестьян и рабочих, одетых в солдатские

     шинели и опорки. И если большевики готовы были пожертвовать своим народом ради

     интересов одной лишь германской революции (45), то, что уж тут говорить о жертвах ради

     основной цели создания социалистического государства - «победе социализм во всех

     странах», получившей отражение даже в Конституции РСФСР 1918 г. (гл. II, с.3).

     Вот почему, едва успев приманить народ декретом о мире, большевики практически

     тут же поставили задачу создания армии в 3 млн. человек «для помощи международной

     рабочей революции» (46). А уж где-где, но в исторических пьесах, поставленных жизнью,

     заряженное ружьё, висящее на стене, стреляет обязательно. И вот уже М. Тухачевский

     (тот самый, который первым в мире догадался использовать бронепоезда и отравляющие

     газы против соотечественников – крестьян) отдаёт приказ: «Через труп белой Польши

     73

     лежит путь к мировому пожару», а главнокомандующий революционными силами Л.

     Троцкий уже прикидывает, как расквартировать тыл Красной армии в Берлине.

     И если с захватом Европы в 1920 году ничего не вышло, то силовой захват бывших

     царских владений, хоть и растянулся на добрых 20 лет, но всё-таки осуществился. Так

     были «добровольно присоединены» Азербайджан и Грузия, Средняя Азия и Прибалтика,

     отхвачены куски от Финляндии и Румынии. Да что там какое-то кусочничество, когда, как

     это теперь официально признано, в пакте с фашистской Германией 1939 года были

     заложены основы раздела не больше не меньше, как всего мира. Что уж тут говорить об

     аморальности вторжения в Венгрию и Чехословакию, им после этого хоть формальную

     самостоятельность оставили, и то ладно.

     Однако, самым страшным проявлением биологического регуляторного механизма в

     человеческом обществе, несомненно, является снижение заботы о продолжении рода и

     потомстве. Что кроме ужаса может вызвать у гуманного человека пожелание юноше

     мгновенной смерти, а ведь ещё совсем недавно песня с такими словами была одной из

     самых популярных у комсомольцев, многие из которых были воспитаны государством так,

     что действительно искренне верили в оправданность и даже необходимость любых жертв

     ради туманной полуфантастической идеи построения для будущих поколений общества

     всеобщего счастья.

     А вспомните, как безропотно посылали советские матери своих детей в

     Афганистан, Анголу, Мозамбик, Вьетнам или Египет для выполнения священного

     «интернационального» долга - внедрения своих ошибок силой оружия. Ещё страшнее

     выглядит факт, приведённый в газете «Известия» от 5 августа 1990 года, в котором

     сообщается, что руководители партийной и профсоюзной организаций потребовали у

     матери, потерявшей сына в Афганистане, снять траур, чтобы не портить настроение

     коллегам по службе. Самое естественное для любой женщины в мире проявление

     материнского горя оказалось настолько необычным и непривычным для советского

     общества, что её даже пытались лечить в психбольнице.

     Не случайно, что именно в таком перевёрнутом мире, с извращёнными

     человеческими ценностями, спустя тысячелетия сбылось предсказание Евангелия:

     «Станут враждовать отец против сына и сын против отца, мать против дочери и дочь

     против матери, свекровь против невестки своей и невестка против свекрови» (Лк., 12: 53).

     Ибо как ещё можно оценивать такое общество, в котором существовали целые артековские

     смены Павликов Морозовых и где ещё, кроме фашистской Германии, общество

     возвеличивало отце и сыноубийство?

     Принципиально важно понять, что ни в коем случае нельзя обольщаться успехами

     кажущегося улучшения положения населения, которое в большинстве случаев возникает

     на ранних этапах слепого подчинения этологии как за счёт мобилизации сил на минимуме

     проблем, так и за счёт ограбления менее приспособленных, но богатых. Поскольку одно из

     проявлений ФКД, вызываемого ощущением голода – стремление к миграции молодого

     преимущественно мужского населения приводит к войнам чаще всего со стационарными

     более культурными обществами.

     Интересно, что победа при этом обычно достаётся завоевателям. «Дело в том, что

     выигрышным обстоятельством» становится «не ум, а сплочённость» (47). Количество

     подтверждающих примеров тут бесконечно, начиная с истребления кроманьонцами

     интеллектуально более развитых неандертальцев и кончая разрушением греко-римской

     культуры христианством в начале первого тысячелетия новой эры, приведшее к

     тысячелетию интеллектуального и культурного застоя в Европе.

     Длительную

     интеллектуальную стагнацию общества, захваченного

     интеллектуальными варварами, можно объяснить тем что, с одной стороны, «в

     кризисные времена выживают не те люди, которые обладают даром изобретения нового, а

     те, чей интеллект идеально приспособлен к решению задач по добыче пищи и защите от

     врагов» (48), а, с другой стороны, тем, что снижается весь интеллектуальный генофонд

     74

     популяции: «Глупый солдат убил Архимеда…из генофонда исчезли гены великого

     изобретателя, а значит, интеллектуальные способности человечества снизились … на

     протяжении истории это происходит сплошь и рядом: ограниченные и жестокие особи

     размножаются на несколько порядков быстрее, чем талантливые. И количество последних

     периодически сокращается до критического уровня» (47).

     Часть 2.

     Для доказательства широчайшей распространённости механизмов биологического

     воздействия в человеческом обществе рассмотрим их влияние на формирование новых

     религий, а чтобы исключить упрёки в однобокости или пристрастности подхода,

     рассмотрим это влияние на примере двух наиболее популярных в настоящее время

     мировых религий: исламе и христианстве, пытавшихся и пытающихся вмешиваться во все

     проявления, как внутренней, так и общественной жизни людей, их исповедующих.

     На первый взгляд они могут показаться абсолютными противоположностями друг

     друга: ислам с его канонизирующим призывом к джихаду – священной войне с

     иноверцами, и христианство с его официально декларируемой проповедью смирения и

     ненасилия. Именно поэтому-то выявление их принципиальной общности, с одной

     стороны, будет наиболее показательным, а с другой стороны, может послужить защитой от

     обвинений в национально-религиозной пристрастности.

     Принципиальным механизмом общности этих религий послужила однотипность

     условий их формирования – жизнь в государствах, население которых находилось под

     угрозой морального и физического уничтожения. Это касается как Иудеи, превращённой в

     провинцию Римской империи и подвергшейся почти полному истреблению после серии

     иудейских войн во II веке н. э., так и Аравии, где победа Сасанидского Ирана над

     Эфиопией привела к изменению направления торговых путей по северо-аравийскому

     варианту, что вызвало резкое падение жизненного уровня южно-аравийских племён.

     Более того, основателями новых религий стали люди, принадлежавшие к наиболее

     угнетённой и обездоленной части населения этих обездоленных государств. Так

     Мухаммед принадлежал обедневшему клану Хашим, а многие пророки христианства

     были даже рабами.

     Принципиально ошибочным с психологической точки зрения представляется

     широко распространённое мнение о том, что обиженные и угнетённые пришли к

     христианству именно потому, что оно (уже сформировавшееся к этому времени) наиболее

     соответствовало их запросам. Это может быть справедливым только для глубоко

     религиозного человека, убеждённого, что «Первым было слово». Реально же, что именно

     наиболее обиженные и угнетённые создали религию под себя и для себя. Другое дело, что

     Римская империя обратилась к уже существовавшему христианству, но осуществила это

     как раз в период своего заката и тем самым ещё раз продемонстрировала связь

     христианства с ухудшением уровня жизни

     Естественно, что в религиях, сформировавшихся в условиях ухудшения жизни, не

     могли не проявиться основные сигнальные биологические механизмы. Так об

     агрессивности обоих рассматриваемых религий в первую очередь свидетельствует

     воинствующая непримиримость к иноверцам: «И сражайтесь на пути Аллаха, с теми кто

     сражается с вами… И убивайте их, где встретите…» (Сура 2, аяты 190, 191) в Коране, и

     «Вы думаете, я пришёл мир принести на земли? Нет, уверяю вас, (не мир), но вражду… и

     у кого нет меча, пусть хоть одежду свою продаст, но купит его…» (Лк., 12: 51 и 22: 36) в

     Евангелии, подвигнувшая в дальнейшем к крестовым походам и джихаду.

     75

     Причём, как это типично для комплекса агрессивности, ценность жизни индивида

     сводится на нет, как в исламе: «Пусть же сражаются на пути Аллаха те, которые покупают

     за ближайшую жизнь будущую! И если кто сражается на пути Аллаха и будет убит или

     победит, Мы дадим ему великую награду» (Сура 4, аят 74), так и в христианстве: « Ибо

     кто хочет свою жизнь спасти, тот потеряет её, а кто потеряет жизнь свою ради Меня, тот

     спасёт её» (Лк., 9: 24).

     А вот для примера другое проявление ФКД, вызываемого угрозой голода,

     появление феномена «недопускания к пище», проявившееся в обеих религиях крайне

     выраженной уравнительной тенденцией: «Но горе вам, богатые, ибо вы уже получили

     вознаграждение своё!» (Лк., 6 : 24) или «Легче верблюду сквозь игольное ушко пройти,

     нежели богатому войти в Царство Божие» ( Лк., 18: 25) – в христианстве, и «Те, которые

     пожирают рост, восстанут только такими же, как восстанет тот, кого повергнет сатана

     своим прикосновением… Бойтесь Аллаха и оставьте то, что осталось из роста, если вы

     верующие» (Сура 2, аяты 275, 278).

     Естественно, что в условиях повышенной агрессивности и господства плебса в

     создаваемой религиозной литературе не мог не проявиться антиинтеллектуализм: «Среди

     людей есть такой, речи которого восторгают тебя в ближайшей жизни… и он упорен в

     препирательстве… А когда ему скажут: «Побойся Аллаха!», то его охватывает величие в

     грехе. Довольно же с него геенны, и скверное оно пристанище» (Сура 2, аяты 204, 206) - в

     исламе, и «Горе вам, книжники… Горе вам, законникам! Вы завладели ключами от врат

     познания, однако и сами не вошли, и тем, кто хочет войти воспрепятствовали» (Лк., 11: 44;

     11: 52) - в христианстве. Наиболее ярко сочетание религиозной нетерпимости и

     антиинтеллектуализма проявилось сожжением Александрийской библиотеки

     мусульманами и сожжением 100 тыс. арабских рукописей в 1508 году христианами.

     Интересно, что биологическая закономерность такого ответа на угрозу голода, как

     образование однополых стай, препятствующее размножению, казалось бы, неодинаково

     проявляется в рассматриваемых религиях. Так, в отличие от христианства, активно

     призывающего к монашеству: «Не бери с собой ни кошелька, ни котомки, ни обуви…

     Посмотри на ворон: они не сеют, ни жнут, у них нет ни кладовых, ни житниц, а Бог кормит

     их» (Лк., 10: 4; 12: 24), идейный отец ислама Мухаммед впрямую к аскетизму и

     монашеству не призывал, однако, его уважение к аскетизму привело к появлению в

     хадисах представления о том, что джихад – это монашество мусульман, а потому и

     закончилось образованием монашеских орденов.

     Причём в обеих религиях постулируется необходимость слепого подчинения

     лидеру: «Ученик не выше учителя» (Лк. 6: 40) - в христианстве и ещё более прямо и

     жёстко в исламе: «О вы, которые уверовали! Повинуйтесь Аллаху и повинуйтесь

     посланнику и обладателям власти среди вас» (Сура 4, аят 59).

     Важно отметить, что биологические законы, действуя подсознательно, способны

     оказывать воздействие не только на серую, неграмотную человеческую массу, но и на

     самых ярких представителей духовной элиты общества. В качестве примера интересно

     рассмотреть эволюцию взглядов одного из крупнейших философов человечества – Гегеля.

     В молодости он был яростным сторонником демократии (в частности якобинцев), но в

     зрелые годы, увидев какую угрозу несёт познание свободы через силу маленьким

     немецким княжествам и королевствам (своеобразный вариант угрозы голода), предложил

     парадоксальное решение этой проблемы, найдя воплощение всемирного разума в

     Прусской монархии, способной, по его мнению «примирить объективную истину со

     свободой». О том, как этот философский абсолют соответствовал критериям

     этологической саморегуляции можно судить по цитатам из «Философии закона» и

     «Философии истории»: «Личность обретает свободу в выполнении долга… в

     самопожертвовании… Государство – осуществление божественной идеи на Земле…

     рациональное государство должно властвовать над миром… решает только война…

     Долгий, тем более вечный мир развращает нацию».

     76

     Даже в этих нескольких фразах сумели уместиться все проявления этологической

     регуляции: агрессивность, указание на необходимость создания однополых стай – армий и

     патриотически окрашенное безразличие к жизни конкретного человека, предназначенного,

     по мнению Гегеля, для слепого выполнения долга перед национальным государством, а не

     для забот о самом себе и своей семье. Не случайно В. Эбенстайн (3) назвал фашизм и

     коммунизм наследниками Гегеля.

     Кстати в истории у этих близнецов был и ещё один философский предок – дацзя

     («школа законников»), разрабатывающая идею разрушения семьи и превращение человека

     в кусок дерева, обрабатываемый государством – ремесленником. Именно под влиянием

     этого учения китайский император Цинь Ши-хуанди приказал сжечь все книги, кроме

     трудов по сельскому хозяйству, военному делу и гаданию, а всех учёных (их, правда, в то

     время в Китае набралось только 460 человек) утопить в нужниках.

     Стоить отметить, что агрессивно-безразличное отношение тоталитарно-

     авторитарного государства по отношению к своим гражданам сохраняется и по настоящее

     время. На это в частности указывает доктор психологических наук Ю. Орлов (49),

     правильно подметивший приоритет силы над правом в нашем законодательстве: «О каком

     равенстве в ответственности можно говорить, если за одно и тоже нарушение… мы строго

     наказываем фальшивомонетчиков, в то время как государство совершенно безнаказанно

     занимается эмиссией денег, подрывая тем самым экономику страны и благосостояние

     своих граждан».

     Столь длительное сохранение тоталитарных структур, вызванных биологическими

     причинами, в частности ФКД угрозы голода, можно объяснить тем, что в человеческом

     обществе все социально-философские теории и структуры, созданные под воздействием

     неосознаваемого этологического воздействия, раньше или позже начинают приобретать

     всё более самостоятельное значение и начинают перестраивать и подстраивать жизнь

     общества под себя. Так, несмотря на явное улучшение жизни во время НЭПа, начавшего

     ликвидировать биологическую причину возникновения революционных преобразований,

     сформировавшаяся к тому времени диктатура пролетариата сохранила свою агрессивность

     и, заменив НЭП ускоренным развитием тяжёлой промышленности и коллективизацией,

     вновь вызвала срыв этологических регуляторных механизмов – голод 30-х годов.

     Иными словами, если на уровне животного мира биологические факторы

     действуют только на бессознательном, максимум зоопсихологическом уровне, то в

     человеческом обществе не может не возникать попытка интеллектуального осмысления

     происходящего, раньше или позже приводящая к формированию различных социальных,

     религиозных и философских теорий с последующим созданием определённых

     социальных структур (религиозных организаций, клубов, партий), внедряющих эти

     представления в общественное сознание.

     Принципиально процесс такого осмысления бессознательного был впервые

     предпринят З. Фрейдом. Речь, естественно, идёт не о попытке Зигмунда Фрейда

     распространить своё представление о структуре личности на психологию масс, сделанное

     им в лекции о разделении психической личности (50), а лишь о варианте фрейдовского

     вытеснения, когда ощущаемое, но не осознаваемое воздействие биологических факторов

     люди пытаются уложить, а вернее объяснить с помощью какой-либо художественно-

     философской теории, должной примирить алогичность или даже аморальность

     человеческого поведения под влияние сил природы со своей совестью, сконструированной

     из моральных, религиозных, юридических и иных запретов, то есть с фрейдовским

     «сверх-я».

     И то, что подобная необходимость возникает только при чрезвычайно

     неблагоприятных обстоятельствах, ещё раз подтверждает идею Фрейда о том, что

     «фантазирует отнюдь не счастливый, а только неудовлетворённый» и что «каждая

     фантазия – это осуществление желания, корректив к неудовлетворённой

     действительности».

     77

     Хотелось бы только подчеркнуть, что, речь идёт не о фрейдовском вытеснении в его

     классическом понимании механизмов бессознательного (либидо, стремлении к

     разрушению и смерти), носящими достаточно умозрительный характер, а том

     фантазировании, которое может вызывать к жизни создание новых пусть и сказочных

     представлений о жизни, причём основой их будут те же чисто биологические законы.

     Наиболее чётким объяснением длительного сохранения тех или иных идей или

     представлений является теория Р. Докинза (51), который распространил закон

     выживаемости генов как единиц информации на культуру человеческого общества,

     доказывая это тем, что поскольку «всё живое эволюционирует в результате

     дифференциального выживания реплицирующихся единиц», то этой закономерности

     должен подчиняться и «бульон человеческой культуры», в котором роль гена играет мим

     (сокращение от греческого корня слова «имитация» – «мимем»), «передающий культурное

     наследие, ... переходя из одного мозга в другой».

     Причём для выживания мимы должны иметь «те же качества », которые

     обуславливают «высокую выживаемость, как и у генов:

      1) долговечность,

      2) плодовитость,

      3) точность копирования».

     Интересно, что если плодовитость идеи на всех этапах развития человеческой

     культуры зависела только от её «приемлемости для людей» и «психологической

     привлекательности», то точность и долговечность копирования, хотя и зависели от

     значимости идеи, но с развитием культуры постоянно совершенствовались, переходя от

     простой передачи идеи от человека - человеку к созданию каменных и бумажных копий и,

     наконец, к размещению информации на электронных носителях.

     Функциональное сходство мимов с генами подтверждается и тем, что они способны

     эволюционировать и конкурировать друг с другом. Так «если какой-либо МИМ целиком

     поглощает всё внимание мозга данного человека, то это должно происходить за счёт

     мимов-«соперников». Более того, как «в генофонде могут возникать коадаптированные

     генные комплексы (стабильные наборы признаков типа: зубы, когти, пищеварительный

     тракт хищников), способствующие выживанию участвующих в нём генов», так и в

     человеческой культуре образуются «коадаптированные стабильные наборы мимов», типа

     «архитектура, музыка, изобразительное искусство, письменные свидетельства», которые

     могут «эволюционировать так же как коадаптированные генные комплексы... В конечном

     итоге они приобретают атрибуты эволюционно стабильного набора, проникнуть в который

     новым мимам оказывается трудно».

     И здесь очень важно понять, что ни долговечность сохранения, ни

     распространённость идеи ещё не свидетельствуют о её правильности и полезности для

     человеческого общества, поскольку эгоистичность мима, как и гена не позволит ему

     «воздержаться от использования кратковременного эгоистичного преимущества, даже

     если в далёкой перспективе ему придётся за это расплачиваться».

     В качестве примера такого эгоистичного мима Докинз рассматривает идею Бога.

     Этот пример интересен и как объяснение разбираемого феномена длительного

     существования проявлений ФКД предчувствия голода в человеческом сообществе, так и

     для дальнейших исследований формирования человеческой морали. Плодовитость идеи

     Бога Ч. Докинз объясняет её привлекательностью, поскольку она «даёт ответ на глубокий

     и волнующий вопрос о смысле существования» и «позволяет надеяться на то, что

     несправедливость в этом мире будет устранена в потустороннем мире». Из множества

     коадаптированных стабильных наборов мимов религий Докинз выделяет самые важные и

     принципиальные:

     1. «Угроза адского пламени – это особо мерзкий способ убеждения – идея сама себя

     поддерживает вследствие чрезвычайно глубокого психологического воздействия.

     78

     Сцепленная с идей Бога: они друг друга подкрепляют и способствуют выживанию

     друг друга в мимофонде».

     2. «Вера (слепая вера в отсутствие доказательств и даже наперекор доказательствам)

     [Фома Неверный]. Этот мим поддерживает самого себя с помощью такой простой

     осознанной уловки как отказ от рационального исследования».

     Особо интересно то, что «мим слепой веры », способный «оправдать всё, что

     угодно», может входить в коадаптированный набор не только религии, но также

     патриотизма и политики.

     И тем не менее, как уже было выше доказано, несмотря на то, что человеческое

     сознание способно не только создавать выдуманный (духовный мир), но и заставлять жить

     по его законам, часто не просто отличающимися от биологических, но и

     антагонистическими по отношению к биологическому миру, оно всё равно остаётся

     подвластно воздействию общебиологических законов природы.

     ЛИТЕРАТУРА:

     1. Кабаков Александр «Известия» 07.08. 2009

     2. Улюкаев А. «Правый марш», Огонёк, № 21, 1990.

     3. Эбенстайн В. «Знание-сила», № 4, 1990.

     4. Цвейг С. Совесть против насилия.

     5. Быков Дмитрий (Известия 03.08.09)

     6. Берг Л. С., 1922. (цит. по Зорина З.А., Полетаева И.И., Резникова Ж.И. Основы

     этологии и генетики поведения. Издательство МГУ. Высшая школа, 2002).

     7. Любищев А. А. «Знание-сила», № 3, 1968.

     8. Франк Л.С. «Из размышлений о русской революции», Новый мир, №4, 1990.

     9. Вишняцкий Л. «От пользы к выгоде», «Знание-сила», № 5, 1990.

     10. Жуков Д.А. Биология поведения: гуморальные механизмы. СПб.: Речь, 2007. – 443

     с

     11. Дольник В. «Знание-сила», № 3, 1990.

     12. Блумер Г. Коллективное поведение. Американская социологическая мысль. М.

     1994

     13. Лебон Г. Психология народов и масс, СПб. 1898

     14. Московичи С. Век толпы. М. 1996

     15. Хосе Ортега-и-Гассет. Восстание масс. Вопросы философии. №3, №4. 1989

     16. Ленин В.И. ПСС, т. 36, с. 269.

     17. Советский энциклопедический словарь, 1989.

     18. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т. 5, с. 494.

     19. Ленин В.И. ПСС, т. 37, с. 245.

     20. Ленин В.И. ПСС, т. 35, с. 204-205.

     21. Ленин В.И. Очередные задачи Советской власти.

     22. Кива А. «Известия», 2 июня, 1990.

     23. Маркс К. «Экономико-философские рукописи», 1844.

     24. Цитаты взяты из «Литературной газеты», № 29, 1990.

     25. Ленин В.И. ПСС, т. 38, с. 387.

     26. Носырев И., Редичкина О. Регресс ради выживания, РБК, № 2, 2008.

     27. Ленин В.И. ПСС, т. 51, с. 48.

     28. Васильев Б. «Известия», 15. 06. 90.

     29. Ленин В.И. «Об отношении рабочей партии к религии».Маркс К., Энгельс Ф. Соч.

     т. 1, с. 526.

     30. Ленин В.И. ПСС, т. 41, с. 318.

     31. Хрущёв Н.С. «Программа КПСС, принятая XXII съездом КПСС».

     79

     32. Ленин В.И. «Секретное письмо В.М. Молотову от 19.03.1922.» (цит. из «Известия

     ЦК КПСС», № 4, 1990). Маркс К. «Капитал», т. 1.

     33. Авторханов А. «Новый мир» №3, 1990.

     34. Маркс К. и Энгельс Ф., т.1, с.526.

     35. Ленин В.И. ПСС, т. 36, с. 112.

     36. Ленин В.И. ПСС, т. 41, с. 38-39.

     37. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма.

     38. Ленин В.И. ПСС, т. 39, с. 271-282.

     39. Ленин В.И. ПСС, т. 41, с. 38-39. .

     40. Подщеколдин А. «АиФ», № 27, 1990.

     41. Заворотный С., Положевец П. «Комсомольская правда», 03.02.1990.

     42. Кортунов А., Изюмов А. «Литературная газета», № 28, 1990.

     43. Ленин В.И. ПСС, т. 10, с. 209.

     44. Ленин В.И. ПСС, т. 37, с. 209.

     45. Ленин В.И. ПСС, т. 35, с. 257-258.

     46. Ленин В.И. ПСС, т. 50, с. 185-186.

     47. Коржевский Л. (цит. по Носыреву И., Редичкиной О. Регресс ради выживания, РБК,

     № 2, 2008).

     48. Носырев И., Редичкина О. Регресс ради выживания, РБК, № 2, 2008.

     49. Орлов Ю. «АиФ», № 24, 1990.

     50. Фрейд З. Введение в психоанализ. М. Наука, 1989.

     51. Докинз Р. Эгоистичный ген. М. Мед., 1993.

     ГЛАВА 5

     80

     

     «Строго логическим рассуждением можно

     доказать всё, что угодно, смотря какие

     взять исходные постулаты».

     Айзек Азимов «Логика».

     ГЕННОЕ БРАТСТВО И ЭВОЛЮЦИОННО СТАБИЛЬНАЯ СТРАТЕГИЯ.

     Основные идеи этой главы принадлежат Р. Докинзу (1), которому впервые удалось

     дать оригинальный, пусть и не окончательный, но научный ответ на вопрос о смысле

     жизни (в дальнейшем все цитаты из этой работы выделяются курсивом). Сам автор

     отмечает, что « лишь Дарвин впервые связно и логично… дал нам возможность разумно

      ответить на вопрос… для чего мы живём». Аналогичной точки зрения придерживается

     и G.G. Simpson, утверждая что «все попытки ответить на этот вопрос, предпринимавшиеся

     до 1959 г., ничего не стоят и что нам лучше совсем не принимать их во внимание» (2).

     Однако только в XX веке с появлением сведений о ведущей роли генов в передаче

     наследственной информации удалось не только объяснить наследственность и

     изменчивость живых существ, но и почти окончательно решить вопрос о смысле жизни.

     Оказалось, что « молекула ДНК», основу которой составляют генные комплексы, « может

      просуществовать в виде копий самой себя в течение 100 млн. лет», а « эти копии могут

      распространяться по всему миру». Причём генная единица « потенциально бессмертна,

      всё другое преходяще», а «в конкретной борьбе за выживание главная роль принадлежит

      различиям, контролируемым генетически». И именно этот факт, по мнению Докинза,

     определяет механизмы и смысл эволюции животного мира, в том числе и человека, как его

     полноценного и естественного представителя.

     В отличие от Лоренца, Ардри, Эйбл-Эйбесфельда, считающих, « что самое важное

      в эволюции – благополучие вида (или группы)», Р. Докинз утверждает, что «эволюцию

      лучше всего рассматривать как результат отбора, происходящего на самом нижнем

      уровне – на уровне единицы наследственности – гена». Причём « преобладающим

      качеством преуспевающего гена должен быть безжалостный эгоизм», который должен

     быть не только межвидовым, но и внутривидовым.

     В первую очередь потому, что « для любой машины выживания другая такая же

      машина (если это не её собственный детёныш или близкий родственник) составляет

      часть среды обитания,.. а естественный отбор благоприятствует тем генам, которые

      управляют своими машинами выживания таким образом, чтобы те как можно лучше

      использовали свою среду». И именно « машины выживания, относящиеся к одному и тому

      же виду, более непосредственно покушаются на жизнь другой», как из-за того что, « 1/2

      популяции собственного вида составляют потенциальные брачные партнёры», так и

     потому что « одинаковое местообитание и один и тот же образ жизни – прямая

      конкуренция за ресурсы».

     Как утверждает Докинз, благостный взгляд на природу во многом зависит от того,

      «за каким животным натуралист наблюдает, и его собственных взглядов на эволюцию»,

     и поэтому только беспристрастные этологические исследования последних лет смогли

     достоверно доказать, что безжалостный индивидуальный эгоизм преобладает, не только у

     хищников и всеядных, но и у травоядных животных.

     Приведём лишь несколько подобных примеров. Захвативший прайд лев-победитель

     безжалостно уничтожает всех детёнышей своего предшественника, то же самое делает и

     81

     самец макак-резусов, а самка сурикатов (мелкие всеядные животные) не только

     возглавляет борьбу своей семьи с другими семьями, но и уничтожает детёнышей других

     самок своего семейства. Интересно, что даже у животных, живущих стадами, чьё

     поведение укладывается в «Кейви теорию» (от лат. «берегись»), и которые собираются в

     стадо лишь потому, что хищникам легче преследовать одиночек, имеются признаки

     индивидуального эгоизма. Так широко известный «стоттинг» газелей Томпсона (высокие

     прыжки на глазах хищника) используется для того, чтобы продемонстрировать свою

     индивидуальную ловкость и силу, ибо хищники выбирают наиболее слабых. Больше того в

     стаде оленей подчинённая особь может адаптироваться к поведению доминанта и

     получать «все блага жизни», даже не вступая в борьбу – « клепто-репродуктивная

      стратегия» (пока хозяин «гарема» отвечает на вызовы других самцов, молодой

     благородный олень успешно спаривается с самками).

     Все эти примеры показывают, что в природе отдельные животные заботятся совсем

     не о своём виде, а лишь о том, чтобы сохранить и передать именно свои гены. Поэтому

     « несправедливо осуждать бедного старину Homo Sapiens как единственный вид,

      убивающий себе подобных».

     Естественно, встаёт вопрос: можно ли автоматически перенести доказательства

     наличия генного эгоизма у животных на человека? Ведь « человек – единственное живое

      существо, на которое преобладающее влияние оказывает культура, приобретённая в

      результате научения и передачи последующим поколениям». Однако, как это было

     доказано ранее врождённых инстинктов у человека по крайней мере не меньше, чем у

     животных, просто они, по меткому выражению одного из основоположников современной

     психофизиологии Уильяма Джеймса, «замаскированы» его способностью к мышлению и

     обучению.

     Интересно, что подчас, даже подмечая проявления подобных инстинктов у

     человека, их часто пытаются объяснять с психологической точки зрения. Так, например,

     фрейдовские комплексы представляют собой опоэтизированные проявления врождённых

     инстинктов: ревность к отцу – это стремление к естественно необходимой смене лидера в

     стае; тяготение к матери – это проявления детского импринтинга, позволяющего при

     наступлении полового созревания находить для размножения особи своего вида.

     Ярче всего генный эгоизм проявляется в наиболее уязвимом для ребёнка раннем

     детском возрасте. Как верно подмечает Докинз, даже умилительная младенческая улыбка

     является лишь способом привлечения окружающих на свою сторону. Когда же ребёнок

     « уже может обходиться без материнского молока, без постоянного присмотра», генный

     эгоизм заставляет его « не... упускать ни одной возможности соврать, смошенничать,

      обмануть родителей в борьбе за выживание».

     Интересно, что проявления истинного альтруизма, под которым следует понимать

     такое поведение живого существа, при котором « оно повышает благополучие («шанс на

      выживание») другого такого же существа в ущерб собственному благополучию»,

     возникают лишь при наличии « генного братства» - общности, объединённой общими

     генами. Во всех остальных случаях «самопожертвование, самоотречение – это уж больше

     для деяний святых и для детских сказок. Нет, оно бывает, конечно. Но обычно в горячке

     боя, в приступе ярости… Ярость и ненависть – вот они лишь и творят настоящее

     самопожертвование. А чтобы любовь и благочестие … нет, не знаю. Не приходилось

     видеть» (4).

     Естественно, что чем больше генетическое сходство между членами «братства»,

     тем больше шансов для возникновения альтруистических отношений, поскольку

     « агрессия не действует, если индивидуумы связаны близким родством». А « у близких

      родственников вероятность наличия общих генов выше средней». В этом отношении

     интересно, что проявляющие абсолютный альтруизм при защите своей семьи насекомые

     (муравьи, термиты, пчелы) имеют абсолютно одинаковое генетическое строение с теми,

     кого они защищают, несмотря на явное различие в строении их тел и обязанностей.

     82

     Именно общностью генов объясняется «альтруизм родителей по отношению к

      детям», отсюда и «родительская забота о потомстве и братско-сестринский

      альтруизм». Ярче всего значимость родительского альтруизма подметил один из героев

     повести Сергея Лукьяненко «Близится утро» , когда на упрёк, что Бог позволил истребить

     Ироду тысячи невинных младенцев, спасая младенца Христа, ответил: «Каждый отец

     бережёт своего ребёнка!.. И Господь мог сберечь Сына Своего!» (5).

     При этом выраженность альтруизма родителей по отношению к своим потомкам

     зависит ещё и от выраженности шансов потомков на выживание, то есть сохранения

     общих с родителями генов. Вот почему матери (« с точки зрения генного отбора») больше

     сил вкладывают в « детей, а не в себя», а среди них выделяют « любимчиков»: слабых из-за

     их « меньшей ожидаемой продолжительности жизни», младших, « если старший уже

      может сам позаботиться о себе» и старших, « так как в них надо меньше довложить». С

     этой точки зрения даже « менопауза – это приспособительная реакция, созданная

      природой» для того чтобы бабушки больше внимания уделяли своим внукам, « поскольку

      своих детей выкормить маловероятно».

     Интересно, что в человеческом обществе ощущение родственной близости может

     носить более сложный характер за счёт возможностей проигрывания вариантов. Так для

     людей « подлинное» родство, возможно, играет меньшую роль в эволюции, чем самая

      точная оценка родства, на которую способны животные». Эту устанавливаемую с

     помощью размышления « подлинность» родства Докинз обозначает как индекс

     « уверенности», и именно благодаря нему представление о близком родстве отличается у

     человека от животных. Поэтому « обычно человек гораздо более уверен в том, что сын или

      дочь – это действительно его дети, чем в том, что его брат, в самом деле, приходится

      ему братом», а « мать может быть более уверена в своих потомках, чем отец; бабушка

      с материнской стороны более уверена в своих внуках, чем бабушка со стороны отца».

     (Сравните с известной не только в Белоруссии белорусской пословицей: «дети дочери из

     пид сердца, а дети сына из пид хвоста».)

     Не согласные с вышеприведёнными выводами могут легко в качестве возражения

     привести примеры не соблюдения тех или иных родственных отношений. Но эти примеры

     только подтверждают тот факт, что согласно квантово-релятивистской теории все законы

     осуществляются относительно, в частности даже у животных с сохранёнными

     инстинктами. Так ещё в 1931 году Worden в эксперименте на крысах показал, что

     влечение материнства отсутствует у 22,4% животных, жажды у 20,4%, голода у 18,2%,

     сексуального влечения у 13,6%, ориентировочный рефлекс у 3,5%.

     В принципе генная стратегия (передать потомкам как можно больше генного

     материала и обеспечить их выживание) продолжает влиять и на взаимоотношения полов в

     современном человеческом обществе. Так в животном мире жизнь в сообществе не

     возможна без решения двух проблем: территориальности и иерархичности. Поэтому

     « даже у моногамных видов, для которых существует верность, самка вступает в брак с

      принадлежащей самцу территорией», а « вероятность размножения для индивидуума

      более высокого ранга выше, чем для индивидуума низкого ранга». Но точно также

     осознанно или неосознанно ведёт себя и большинство человеческих самок.

     А чем отличается излишняя, часто безрассудная лихость молодых мужчин от

     огромных рогов оленей или роскошных павлиньих хвостов? Ведь и то и другое являются

     обычной сексуальной рекламой, свидетельствующей о том, « что даже с этими только

      мешающими признаками самец всё-таки выживет». Или вот ещё пример с длительным

     ухаживанием за будущей невестой. Если « для женщины достаточное терпение при

      ухаживании доказывает будущую верность партнёра», ведь, « чем больше сил

      вкладывает самец в ухаживание (требования: убить дракона, построить замок и.т.д.),

      тем менее выгодно ему бросить самку», то и для мужчины, осознаёт он или нет, это

     принципиальный вопрос, потому что откладывание вопроса женитьбы « уменьшает

      опасность выращивать чужих детей».

     83

     Как уже указывалось, понятия генного родства сказываются и на формировании

     специфических взаимоотношений вне семьи – в тех или иных коллективах. Так

     « представители вида, члены которого мало перемещаются или перемещаются

      небольшими группами, имеют хороший шанс на то, что каждый случайно

      встретившийся ему индивидуум является ему довольно близким родственником». Отсюда

     во времена родоплеменного строя, когда все члены рода или племени официально

     признавались кровными (генными по Докинзу) родственниками, так легко отдельные

     индивиды жертвовали своей жизнью ради спасения рода (но не вида). Слабым отголоском

     этого явления до недавнего времени оставалась в деревнях манера здороваться с каждым

     встречным – ведь даже незнакомец мог оказаться твоим достаточно близким

     родственником.

     Влияние генного братства до сих пор реально проявляется и в поведении

     представителей малых наций: оказываясь в чуждой национальной среде, они стараются

     сгруппироваться, поддержать соплеменников, помочь им достичь более высокого

     положения в обществе, что подчас вызывает раздражение у окружающих и даже может

     способствовать возникновению национализма в большой нации. А дело лишь в том, что в

     малочисленных нациях действительно часто сохраняются остатки родоплеменных

     отношений и даже при их отсутствии сама малочисленность и отсутствие

     межнациональных браков позволяет её представителям считать себя братьями по крови, то

     есть пусть и отдалёнными, но родственниками. В то время как в больших нациях,

     сложившихся из разных племён и народов ощущения реального родства практически

     отсутствует.

     Больше того, Докинз допускает, « что расовые предрассудки – это иррациональное

      обобщение, выработавшееся в процессе кин-отбора, тенденции данного индивидуума

      идентифицировать себя с индивидуумами, физически сходными с собой, и плохо

      относиться к индивидуумам, имеющим иной внешний облик».

     Интересно, что представление Докинза о том, что «преобладающим качеством

      преуспевающего гена должен быть безжалостный эгоизм», а потому: « природа с

      окровавленными клыками и когтями» как нельзя лучше выражает наши современные

      представления о естественном отборе», принципиально противоречит мнению К.

     Лоренца, который считает, что «есть веские основания считать внутривидовую агрессию

     наиболее серьёзной опасностью, какая грозит человечеству в современных условиях

     культурно-исторического и технического развития» (6).

     Для того чтобы разобраться, кто же прав в отношении роли агрессии в

     человеческом обществе придётся начать с роли агрессии в животном мире. Действительно

     в природе ни одно животное не может наступать на горло собственной песне рефлексов,

     но именно поэтому они и побеждают в борьбе за жизнь. Первобытный человек никогда не

     относился к разряду одиноких хищников типа тигра. Относительная физическая слабость

     человеческих предков заставила их выбрать для увеличения возможностей выживания

     путь создания индивидуализированных (персонифицированных) сообществ, члены

     которых самоотверженно сотрудничают во имя общего блага, поскольку только

     совместная деятельность увеличивает шансы на выживание каждого индивида.

     Но существование групп с тесными индивидуальными связями возможно только

     при наличии развитой способности к направленной агрессии (7). Для доказательства этого

     факта воспользуемся сведениями о структуре и признаках индивидуализированного

     сообщества, изложенными в монографии Зориной З.А., Полетаевой И.И., Резниковой Ж.И.

     «Основы этологии и генетики поведения» (8).

     Индивидуализированные сообщества представляют собой стабильные замкнутые

     группировки, основанные на устойчивых отношениях между составляющими их особями,

     и типичны для многих хищных млекопитающих (волки, гиеновые собаки), птиц и

     приматов. Важно отметить, что индивидуализированные сообщества могут возникать

     84

     только на той стадии развития животного мира, когда члены сообщества становятся

     способны различать друг друга и помнить о результатах прошлых взаимодействий.

     Основную роль в образовании и поддержании стабильных сообществ как раз и

     осуществляет внутривидовая агрессия, поскольку она:

     1. обеспечивает изоляцию группы в пределах одной популяции (препятствует

     перемешиванию стай при встрече на одной территории);

     2. противодействует проникновению в данное сообщество чужих особей;

     3. ограничивает число производителей путём изгнания части самцов;

     4. участвует в формировании и поддержании структуры индивидуализированных

     сообществ.

     В свою очередь обязательными признаками любых подобных сообществ являются:

     1. иерархия доминирования;

     2. забота старших особей о целостности сообщества и безопасности его членов;

     3. феномен «ролей»;

     4. пластичность индивидуальных контактов, включая черты неформальной

     привязанности и «дружбы».

     То есть целью создания подобных сообществ является обеспечение оптимального

     сохранения и развития его членов, а агрессивность, создавая иерархию доминирования

     (иерархическое ранжирование), не только выделяет наиболее жизнеспособных особей,

     обеспечивая преимущественный успех их потомства в процессе естественного отбора, но

     и обеспечивает стабильную социальную среду, снимающую необходимость постоянного

     «выяснения отношений» внутри группы, препятствующую размножению и сохранению

     потомства.

     Более того, именно наличие иерархического ранжирования позволяет приобретать

     социальный опыт. Противодействуя грубому иерархическому доминированию члены

     сообщества учатся образовывать временные коалиции (особенно у приматов),

     направленные либо на достижение «сиюминутной выгоды», либо на то, чтобы повысить

     свой общий ранг (отвлечение доминанта имитацией драки от пищи, или самки, или

     интересной находки; эксплуатация доброжелательного отношения к детёнышам). На базе

     этих отношений и формируются неформальная привязанность, которая у людей

     называется дружбой.

     По мере нарастания социального опыта, усложняющего схему иерархического

     строения, на основе имеющихся видовых рефлексов может формироваться система

     «распределения ролей » («разделения труда»). Причём это разделение может основываться,

     как на «ролевой иерархии», когда ту или иную деятельность выполняют наиболее

     приспособленные к этой деятельности, так и на манипуляции поведением одних особей со

     стороны других (причём это наблюдается у разных групп позвоночных), когда одни

     «низкоранговые» особи добывают пищу, а другие их эксплуатируют.

     Впрочем, эта эксплуатация может на самом деле являться отсроченным

     альтруизмом. Так «приглашающие вопли» молодых воронов при обнаружении добычи

     могут оказаться способом сохранения доступа к пище, до которой их иначе бы не

     допустили владельцы территории, или демонстрацией способности будущих кормильцев,

     несомненно, повышающей их статус.

     Интересно, что именно в иерархической по структуре группе закладывается

     будущее человеческое понятие «частной собственности», аналогом которого в животном

     мире является «право обладания», заключающееся в том, что если низкоранговая особь

     добывает редкое лакомство, то при выпрашивании доли высокоранговые животные не

     имеют преимуществ.

     Наконец, только в сложно организованном иерархическом сообществе появляется

     возможность для появления игр, имеющих важнейшую роль в становлении социального

     поведения, ибо они временно ослабляют психоэмоциональный стресс, который неизбежен

     85

     при взаимодействиях по необходимости – выращивании потомства, добывании пищи и т.п.

     (9).

     В ходе игры используются элементы антагонистического поведения и

     закладываются основы иерархических отношений между их участниками. Благодаря

     этому животные не только получают сведения о сильных и слабых сторонах своих

     партнёров по игре и об относительном иерархическом положении своей матери и матерей

     товарищей по играм, но и учатся драться, угрожать, устанавливать союзнические

     отношения. Это позволяет им впоследствии успешно конкурировать с другими членами

     сообщества, отстаивать свои права и повышать ранг, обеспечивать механизмы социальной

     интеграции, усваивать основные паттерны коммуникативных реакций и правила

     поведения в сообществе.

     Столь подробное описание функционирования индивидуализированного

     сообщества необходимо было привести для того, чтобы наглядно доказать, что в нём

     эгоизм и агрессивность играют не разрушительную, а созидательную роль. Как верно

     подметил Сергей Лукьяненко (10): «агрессия и защита от агрессии – это основной

     движущий фактор эволюции. Спорит с этим, имея хотя бы начальные познания в

     биологии, бесполезно».

     Но, пожалуй, самое главное значение образования в ходе эволюции

     индивидуализированных сообществ заключается в том, что именно в них начинает

     полноценно функционировать механизм эволюционно стабильной стратегии (ЭСС)

     Мэйнарда Смита (11).

     Смысл концепции ЭСС заключается в том, что если « стратегия принята

      большинством членов данной популяции», то она « не может быть превзойдена никакой

      альтернативной стратегией», поскольку « зависит от действий большинства членов

      популяции», а любое « отклонение от неё будет наказываться отбором». При этом « она

      применима во всех случаях, когда речь идёт о столкновении интересов, то есть

      практически повсеместно». Вот почему, по мнению Докинза, « концепция ЭСС – одно из

      важнейших достижений эволюционной теории после Дарвина», ибо « дарвиновское

      «выживание наиболее приспособленных» - это на самом деле частный случай более

      общего закон выживание стабильного».

     Интересно, что если раньше в природе, включая и человеческие сообщества,

     стабильность стратегии проверялась методом проб и ошибок, то есть путём естественного

     отбора, то в настоящее время математическоё и компьютерное моделирование позволяет

     заранее оценить стабильность той или иной стратегии.

     Для того чтобы оценить роль индивидуальной агрессивности в сохранении

     стабильности сообщества имеет смысл привести результаты одного из исследований, в

     котором определялась эффективность выживания популяции, состоящей из ястребов и

     голубей. Причём речь, естественно шла не о сказочном птичьем сообществе, а о видовом

     поведении членов любого сообщества. Под ястребами понимались члены сообщества,

     обладающие постоянной эгоистической агрессивностью по отношению ко всем членам

     сообщества, в том числе и к себе подобным, а под голубями члены сообщества, способные

     максимум только на угрозу, но не на активное отстаивание своих интересов.

     Стабильной оказалась популяция, состоящая из 7/12 ястребов и 5/12 голубей.

     Казалось бы, что « выигрыш одних голубей был бы больше, однако договоры (сговоры) не

      долговечны, поскольку... даже у человека – вида, способного к сознанному предвидению, -

      соглашения, основанные на обеспечении долгосрочных интересов, постоянно стоят на

      краю гибели вследствие измены в собственном стане». А «одному ястребу в стае

      значительно лучше и эволюцию ястребов остановить нельзя», ибо в этом случае все

     потомки ястреба были бы членами его генного братства, и явных противников при

     увеличении числа себе подобных у него бы не появилось.

     Интересно, « что ЭСС распространена повсеместно», даже в межполовых

     отношениях, в которых она определяет преобладание порядочных партнёров.

     86

     Исследование эволюционно стабильного соотношения «скромниц», «распутниц

     (согласных на любое предложение)», «верных» и «гуляк» показало, что ЭСС будет только

     та, где число самок-«скромниц» составляет 5/6 популяции, а самцов-«верных» - 5/8

     популяции.

     Естественно, что законы действия эволюционно стабильной стратегии

     распространяется и на человеческое общество. Стоит только вспомнить самоистребление

     «ястребов революции», уничтожавших недавних братьев по оружию во времена

     французской и российской революций. Кстати исследования, проведённые

     американскими политологами и физиологами, показали, что убеждения человека

     генетически детерминированы. Так убеждённые демократы – люди более восприимчивые

     к чужой боли, страхам и раздражителям, чем твердокаменные консерваторы –

     республиканцы. Эти данные подтверждаются исследованиями на близнецах, выявившими

     сильное влияние генов как на формирование убеждений, так и на характер отклика на

     угрозу, что связывают с работой миндалевидного тела (12)

     Однако структура более сложных сообществ может включать, помимо ястребов и

     голубей, и другие типы: «отпорщиков», которые вначале ведут себя, как голубь, но если

     противник нападает, то платят тем же; «задир», идущих на конфликт, как ястреб, но

     убегающих при отпоре; «испытателей-отпорщиков», отличающихся не стабильностью

     поведения (иногда в порядке эксперимента наращивающих конфликт, как ястреб, но при

     отпоре возвращающихся к стратегии голубя). В таком сообществе эволюционно

     стабильной оказалась стратегия отпорщика, представляющая собой вынужденную

     разумную агрессивность.

     Эти исследования интересны ещё и тем, что наглядно доказывают необходимость

     избавления от умозрительного однобокого подхода к развитию человеческого общества,

     ибо все упрощённые стратегии: голубиные, старающиеся уничтожить агрессивность

     любым путём (воспитанием, всеобщим соглашением о ненасилии) или ястребиные

     (пусть даже направленные на членов других одновидовых сообществ, как это было в

     гитлеровской Германии), могут приводить только к регрессии или гибели подобного

     сообщества.

     Вот почему, учитывая наличие генетической предрасположенности к

     поведенческим реакциям человека (индивидуальность поведения) и всеобщий механизм

     ЭСС, было бы неправильно соглашаться с мнением Докинза: « Давайте попробуем учить

      щедрости и альтруизму, ибо мы рождаемся эгоистами. Осознаем, к чему стремятся

      наши собственные эгоистичные гены, и тогда у нас, по крайней мере, будет шанс

      нарушить их намерения – то, на что никогда не мог бы посягнуть ни один другой вид

      животных». Нет, надо не переделывать человека, не пытаться задавить действие наших

     врождённых потребностей и рефлексов, а учиться использовать их на благо человека и

     человечества.

     ЛИТЕРАТУРА:

     1. Докинз Р. Эгоистичный ген. М. Мед., 1993.

     2. Simpson G.G. The biological nature of man. Science, 1966, 152, 472-478.

     3. Eibl-Eibesfeld I. Love and Hate. London, Methuen, 1971/

     4. Лукьяненко Сергей. «Холодные берега».

     5. Лукьяненко Сергей «Близится утро».

     6. Лоренц К. Агрессия (так называемое «зло») М.. 1994.

     7. Schjelderupp-Ebble T. Social behavior of birds //C. Murchison (ed.) Handbook of Social

     Psychology. Clark Univ. Press, Worchester, Mass. 1935. P. 947-972.

     8. Зорина З.А., Полетаева И.И., Резникова Ж.И. Основы этологии и генетики

     поведения.

     9. Овсянников Н.Г. Поведение и социальная организация песца. М., 1993.

     10. Лукьяненко Сергей. Сами мы не местные...

     87

     11. Maynard Smith. Evolution and the Theory of Games. Cambridge, 1982/

     12. Известия 22.09.2008.

     88

     ГЛАВА 5

     СМЫСЛ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА И ГОСУДАРСТВА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

     БИОЭТОЛОГИИ, И ПУТИ ЕГО ДОСТИЖЕНИЯ.

     «Голос Времени... взывает к человеку:

     «Иди вперёд!» Время хочет, чтобы он

     шёл вперёд и совершенствовался; хочет для

     него больше человеческого достоинства,

     больше счастья, лучшей жизни; хочет, чтобы он

     продвигался к цели... которая была поставлена,

     когда только началось Время и начался человек.

     Долгие века зла, темноты и насилия сменяли

     друг друга, несчётные множества людей

     мучились, жили и умирали, чтобы указать

     человеку путь.

     Чарльз Диккенс «Колокола».

     «Настало время, чтобы человек поставил себе

     цель свою. Настало время, чтобы человек

     посадил росток высшей надежды своей».

     Ф. Ницше «Так говорил Заратустра».

     Поставить, а вернее понять смысл своей жизни человечеству оказалось совсем не

     просто. Выход из животной жизни, появление абстрактного мышления оказались не

     только благом, но и огромной проблемой, поскольку не могло не привести к осознанию

     неизбежности смерти и попыткам решения вопроса, что же будет и будет ли с ним после

     смерти. Как справедливо замечает один из героев Вики Петтерсон (1): «всё наше знание

     позволяет нам лишь умереть более тяжёлой смертью, чем животным, которые ничего не

     знают».

     В какой-то степени этот вопрос решался основными мировыми религиями,

     обещавшими продление существования в других измерениях или на другом (духовном)

     уровне, что, скорее всего, и позволило им занять господствующее положение среди других

     религий. Однако развитие науки и общее повышение образованности членов общества не

     могли не привести, по мнению Хайдеггера (2), к секуляризации религии из-за чего

     символы откровения потеряли своё значение для огромного большинства людей, и человек

     оказался перед лицом мира без бога.

     То есть в сознании значительного количества людей утвердились либо

     полноценный абсолютный атеизм или различные варианты, так называемого

     непоследовательного атеизма. Главной формой непоследовательного атеизма, по мнению

     Сартра (3), стала вера в разумность самого бытия. Деизм и пантеизм экспроприировали

     бога в пользу природы, придали ей его творческие возможности, его разумность и

     благость. Бог стал полностью несубстациональным, но это в свою очередь лишило его

     способности к чуду, к внутримирскому содействию и помощи. От него уцелела лишь

     способность испепеляющего всевидения (божьего ока).

     89

     Обострение проблемы отношения человека к своему призванию и к смерти не

     могло не активизировать философские исследования проблемы индивидуальных смысло-

     жизненных вопросов, что и привело к возникновению в начале 20-х годов XX века нового

     направления в философии – экзистенциализма (или философии существования). Одной из

     причин возникновении этого направления в философии именно в это время явилась только

     что окончившаяся Первая мировая война. Катастрофические события новейшей

     европейской истории обнажили неустойчивость, хрупкость, неустранимую конечность

     всякого человеческого существования: не только индивидуального, но и родового,

     общеисторического. Именно в историческом релятивизме, цинизме и нигилизме 20-х

     годов один из первых экзистенциалистов Ясперс (4) видит неизбежную расплату за

     неоправданное доверие к истории, за обожествление исторического процесса.

     Дело в том, что к концу XIX началу XX века большинство философских школ, как

     идеалистического, так и материалистического направлений, а отсюда и политиков, и

     просто культурных людей были убеждены в наличии прогрессивной исторической

     предопределённости хода истории, а тем самым в необходимости каждого конкретного

     человека подчиняться эти законам. Крах этих представлений, вызванный возникновением

     мировой войны, вызвал кризисную ситуацию в психологии всего культурного

     человечества.

     Экзистенциалисты были первыми среди философов, которые заявили, что человек

     стихийно вовлечён, «заброшен» в историю, а не конституирован ею. А поэтому основная

     задача исторической ориентировки личности состоит в том, чтобы принимать любые

     социальные образования и объективные тенденции их изменения в значении

     обстоятельств, компонентов ситуации, а не в значении целеуказаний. И поэтому человек

     сможет стойко перенести перспективу «заката истории и общества», только в том случае,

     когда он перестанет искать в истории своё предназначение.

     Однако, устранение зависимости от политико-исторических построений не

     устраняет онтологического страха – боязни не найти такого предназначения, ради которого

     человек может добровольно пожертвовать своей жизнью и главное, уходя из жизни, может

     утешать себя тем, что он выполнил своё предназначение в ней. Говоря словами

     экзистенциалиста Э. Гуссерля (5): человек не может мыслить, если не предполагает, что

     истина существует. Ибо человек просто не в силах существовать, не посвящая чему-то

     свою жизнь (такова уж его фундаментальная предрасположенность).

     Поэтому именно отсутствие смысла жизни является самым глубоким и адекватным

     переживанием человека своего положения в мире. Более того, по мнению Сартра (3),

     только наличие подобного чувства и подтверждает нормальность и истинность

     человеческого сознания. К этому ощущению («тоске» по Сартру) могут приближаться

     только две близкие эмоции: «дурнота» (ощущение абсолютной зыбкости мира,

     беспочвенности всех ожиданий) и «скука» (предчувствие заведомой несостоятельности,

     суетности любых практических начинаний).

     К сожалению, экзистенциалисты, обращаясь к проблеме критических, кризисных

     ситуаций, принципиально отказывались от ориентации на современные научные

     исследования в других областях науки. Однако строить в сознании фантастические замки,

     не зная законов строительного дела, - легко, а вот жить в их подобиях не только не просто,

     но часто и опасно для жизни. Вот почему все попытки экзистенциалистов предложить

     выход из этой ситуации носили субъективный ничем, кроме собственного мнения, не

     обоснованный характер.

     Так возможные варианты поведения человека при осознании своей экзистенции,

     по мнению Сартра, свелись к трём основным вариантам:

     1) жить по принципу «всё позволено», правда, с условием понимания

     возможности последующего осуждения и расплаты;

     2) жить с чувством отвращения к враждебному бытию;

     90

     3) жить, проявляя мятежное безрассудство, для достижения состояния экстаза

     («для-себя бытия»), которое возможно, с его точки зрения, только в момент

     коллективного выступления против любой власти.

     Поистине убийственное руководство для подростков и молодых людей с

     подростковой психикой, не имеющих ещё прочных убеждений и ответственности за

     судьбы своих близких, которую волей неволей приобретают семейные люди, даже не

     сумевшие стать полноценными личностями. Не случайно, идеи Сартра стали знаменем

     европейской студенческой молодёжи, бунтовавшей против спокойной обеспеченной жизни

     своих родителей до тех пор, пока они сами не стали старше и не обзавелись семейными

     очагами.

     Однако точные науки и в дальнейшем слишком трудно внедрялись в философию,

     застолбившую за собой право на решение смысло-жизненных вопросов. Больше того,

     подчас принимая современные методы исследования за законы, делались и делаются

     выводы, не имеющие никакого отношения к доказательной науке. Например, Ю.И

     Новожёнов (6) в своей достаточно интересной и познавательной книге «Биологическая

     теория происхождения человека», ссылаясь на метод системного подхода, делает

     заключение о доказательности перехода от эволюции особей к эволюции популяций, хотя

     даже неискушённому в биологии человеку ясно, что эволюция особей никак не

     противоречит эволюции популяций. И его вывод о том, что «главная адаптация человека –

     культура - может существовать только в популяции», никак не противоречит тому, что в

     любой культуре человек до сих пор остаётся существом, сохраняющим определённый

     набор природных инстинктов, которые продолжают влиять на его поведение. Тем более,

     что и сам автор не возражает против того, что «биологические основы современного

     человека не столь уж сильно отличаются от поведения первобытных людей».

     Беда подобных псевдо доказательств заключается в том, что на основании их

     делаются опасные для человека и человечества выводы. Так Ю.И. Новоженов (6) из своего

     постулата, что «главной формой отбора в эволюции человека являлась и является

     межпопуляционный отбор», делает далеко не безвредные выводы: «Для решения

     общечеловеческих проблем люди должны строго придерживаться иерархии

     социобиологических приоритетов, где первое место отводится биосфере, второе место

     сообществам (биогеоценозы и социоценозы), третье – популяциям и четвёртое –

     личностям и особям».

     Эти выводы действительно опасны, потому что « если человек... стремится к

      созданию общества, члены которого великодушно и самоотверженно сотрудничают во

      имя общего блага, ему нечего рассчитывать на помощь со стороны биологической

      природы человека» (7). Действительно, ведь именно не понимание и тем более отрицание

     биологической природы человека и породили представления о первостепенности

     сохранения и укреплении племени, государства, определённых взглядов на устройство

     общества и вторичности проблемы сохранения жизни отдельных членов этих

     образований, что в свою очередь порождало и продолжает порождать все основные беды

     человеческого сообщества (в первую очередь, религиозные и захватнические войны).

     Удивительно, но к подобным же последствиям могут привести и доведённые до

     крайности призывы сторонников сохранения природы. Об этом хорошо написал Роберт

     Хайнлайн (8»): «Существует скрытое противоречие в умах людей, которые «любят

     природу» и отвергают все «искусственные объекты, которыми «человек испортил

     природу»... Провозглашая свою любовь к плотинам бобров (возведёнными бобрами ради

     собственных нужд) и ненависть к плотинам, созданными людьми ради своих

     потребностей, любитель природы обнаруживает ненависть к собственной расе, а именно к

     себе самому».

     Интересно, что именно развитие интеллекта, превратившее животное в человека,

     позволило ему нарушать непреложные биоэтологические законы, заменяя их

     собственными фантазиями и представлениями. Уже очень давно «мы живём не по

     91

     правилам. Ни один зверь не нарушает правил своей жизни. Да звери и не могут их

     нарушить. А мы можем и нарушаем». (9). Причём чем дальше развивается общество, тем

     опаснее становятся последствия таких нарушений. Вот почему люди снова должны пусть

     и на новом уровне сознательно вернуться к следованию законам своей природы.

     Причём это ни в коем случае не какие-то особые только для человека

     существующие законы. Эти законы универсальные для всех биологических существ, и

     надо только запретить людям их сознательно нарушать. К основным законам,

     способствующим выживанию в природе, относятся индивидуальный отбор и

     эволюционно стабильная стратегия.

     Однако прежде чем делать выводы из теории индивидуального отбора, важно

     понять, что целью этого отбора является отнюдь не сохранение «генного братства». Ведь

     «с каждым поколением вклад генов уменьшается вдвое. Т.е сами гены могут быть

     бессмертными, но сочетание генов, имеющееся в каждом из нас, неизбежно погибает » (7) .

     Если бы природа заботилась о сохранении исходного генного материала, то

     оптимально было бы остановиться в развитии на уровне амёбы, размножающейся

     делением после предварительного удвоения генетического материала. Но постоянно

     меняющиеся условия жизни заставили природу выбрать лучший механизм

     приспособления к среде – обмен половиной генного материала между двумя родителями

     при зарождении новой жизни, а, следовательно, увеличение числа вариантов

     эволюционного развития.

     Поэтому «самое важное для машины выживания и для мозга, принимающего за неё

     решение, это выживание индивидуума и его репродукция» (7). Более правильно было бы

     сказать, что природа заботится не столько о сохранении гена, который является лишь

     инструментом сохранения и передачи информации, и даже не о сохранении жизни

     индивида, имеющего определённый набор генов, сколько о сохранении индивидуальной

     линии развития жизни. Это кстати объясняет и почему« гены альтруизма дедов и бабок

     имеют более высокую селективную ценность, чем гены альтруизма внуков по отношению

     к дедам и бабкам», ведь «ожидаемая продолжительность жизни внуков больше» (7) .

     Как верно передаёт психологию наших предков герой романа Юрия Никитина

     «Трое из леса» (10): «Через сына человек приходит в мир вышний, через внука обретает

     бессмертие, через правнука вступает в обитель света – так записано в наших древнейших

     ведах. У кого нет потомства, тот висит вниз головой в огненной яме…. Если Род

     прерывается, человек несёт наказание…. Надо дать потомству выживаемость, здоровье,

     ум, даже хитрость. Но и потомство обязано помнить, что судьба пращуров в их руках».

     Конечно, идея сохранения индивидуальной линии развития жизни в отличии от

     христианской идеи загробного воздаяния «не обещает ничего, кроме жизни, уходящей в

     вечность. Ни слова о том, какая это жизнь будет, ни малейшего намёка на то, кем там

     станет человек. Но это... лучше веры. Вера никогда ничего не могла противопоставить

     фактам» (11).

     А самым несомненным и научно доказанным фактом является то, что человек

     является таким же эволюционно развивающимся биологическим существом, как и все

     остальные живые существа нашей планеты. Вот почему и смысл жизни человека как

     биологического существа заключается в продолжении именно его индивидуальной

     линии развития жизни, ради сохранения которой сражались с окружающей средой

     миллионы его прямых предков. Подобное понимание смысла жизни принципиально

     снимает проблему онтологического страха по Хайдеггеру (2) - боязни не найти такого

     предназначения, ради которого можно добровольно пожертвовать не только благами, но и

     самой жизнью. Но лучше гениального Шекспира (12) не скажешь:

     «И ты продолжишь жизнь десятикратно,

     В сынах себя достойно повторив.

     Сын каждый повторит тебя раз десять,

     И десять раз тебя умножит каждый внук –

     92

     Тысячекратно жить тебе на свете:

     У смерти для тебя не хватит рук.

     Одумайся, красу губить не смей,

     Наследниками делая червей».

     В настоящее время основная проблема внедрения идеи сохранения индивидуальной

     линии жизни заключается в том, что человек в отличие от животного подвергается

     воздействию самых разнообразных идей, сохраняющихся из прошлого и возникающих в

     обществе при его жизни, причём ряд из них носит явно деструктивный характер, как по

     отношении к сохранению линии жизни конкретного индивидуума, так и по отношению к

     сохранению жизни целых коллективов, государств и даже всего человечества. Больше

     того, практически все люди на Земле является гражданами того или иного государства,

     каждое из которых имеет собственное представление о том, что хорошо или плохо для его

     граждан.

     Даже в том случае, когда государство официально согласится с высказыванием

     Александра Солженицына: «Сбережение народа – высшая из всех наших государственных

     задач» (13), то этот лозунг будет соответствовать законам биофилософии только в том

     случае, когда сберегать будут каждого конкретного гражданина, а не общество или

     национальность в целом. Ибо «как только мы соглашаемся, что личность представляет

     собой лишь средство для служения целям высшей общности, называемой обществом или

     национальностью, то ужасающие черты тоталитарных режимов начинают проступать с

     роковой неизбежностью», а «нетерпимость и грубое подавление инакомыслия, полное

     пренебрежение к жизни и счастью отдельного человека – необходимые следствия этой

     главной предпосылки» (14).

     Следует подчеркнуть, что опасность для сохранения индивидуальных линий жизни

     государство представляет не только в том случае, когда оно просто игнорирует эту задачу

     ради каких либо великодержавных интересов, но и в том случае, когда оно пытается

     нарушать биологические законы с целью улучшения морали общества. Поскольку вся

     история человечества убедительно показывает: любые попытки людей изменить

     биоэтологические законы, действующие в человеческом обществе, навязывая ему свои

     субъективные представления, всегда приводят только к отрицательным результатам.

     Дело в том, что природа путём много тысячелетнего естественного отбора пришла

     к оптимальному соотношению выраженности отдельных качеств в индивидуальных

     сообществах, одним из вариантов которого является человеческое общество. И хотя по

     закону эволюционно стабильной стратегии даже при грубых нарушениях биологической

     стратегии природа раньше или позже справляется с деструктивным вмешательством, но

     стоить это может подчас очень дорого.

     Так попытка истребления индивидуального эгоизма (промышленников, кулаков и

     купцов) в Советском Союзе привела не только к страшным неоправданным ничем

     человеческим жертвам, но и к тотальному распространению в обществе двуличия, когда

     даже в ответ на предложение более высокой должности надо было для видимости

     отказываться, демонстрируя свою полную незаинтересованность в приобретении благ,

     обусловленных эти положением. Тем не менее, устойчивость природных рефлексов

     подтвердилась и в этом случае, ибо даже семьдесят лет государственной пропаганды

     альтруизма в Советском Союзе не сумели искоренить рефлексы здравого эгоизма, которые

     тут же вырвались на свет после исчезновения системы тотального подавления личности.

     Тем не менее, если внедрение биологически оправданной идеи смысла жизни будет

     осуществляться в противодействие идеям государства, то список прерванных и потому

     безвозвратно потерянных индивидуальных линий жизни будет неуклонно увеличиваться.

     Вот почему государство, действительно заботящееся о своих гражданах, должно

     взять на себя ряд очень важных обязательств, лучше всего возведённых в ранг законов,

     соблюдение которых и должно стать смыслом жизни государства.

     93

     Во-первых, государственная пропаганда и система обучения должны помочь всем

     людям осознать их биологический смысл жизни, поскольку не осознанное, а тем более

     насильственное внедрение этих идей превратит их в пустую формальность, как это уже

     случилось с идеями коммунизма.

     Во-вторых, принципиально значимым для сохранения индивидуальных линий

     жизни является запрет государству на использование своих граждан для достижения

     имперских, геостратегических или других идейных целей.

     Конечно, «агрессия и защита от агрессии – это основной движущий фактор

     эволюции. Спорит с этим, имея хотя бы начальные познания в биологии, бесполезно» (15),

     но разница между ними имеет важное значение уже потому, что при оборонительных

     сражениях потери обороняющейся стороны в 4 раза меньше, чем наступающей.

     Тем более что время «дипломатии канонерок» в настоящее время уже прошло. «Какая, к

     чёрту, геополитика с её хвалёной циничной рациональностью, если сегодня у великих

     держав не осталось ни малейших рациональных мотивов воевать друг с другом! Ибо уже

     давно покупать неизмеримо более выгодно, чем покорять» (16).

     Ничуть не лучше и любые идейные войны, поскольку их возглавляют «самые

     опасные люди на земле именно те, кто брался добывать счастья для всего человечества.

     Вдвойне опасны, ежели к тому же честны и бескорыстны. Предельно опасны, хуже

     пожара, ежели ищут, как заполучить счастье и завоевать правду одним ударом. Такие ищут

     простых путей, а к счастью простых и коротких путей не бывает. Тем более к счастью для

     всех» (17). Причиной этой опасности является в первую очередь то, что эти люди « больше

     заботятся обо всём человечестве, чем об отдельных людях... Но это... безжалостно» (18).

     Так революционный идеализм и интернационализм большевиков, желавших

     облагодетельствовать всё человечество, нанёс непоправимый ущерб генофонду людей,

     населявших Российскую империю. Только боевые потери гражданской войны по данным

     разных авторов составили от 790 до 931 тысячи молодых здоровых мужчин. Если к этому

     прибавить не менее 2 миллионов жертв красного и белого террора, да ещё учесть жертв

     голода в городах в1918 – 1920 и на селе в 1921 году, жертв тифа и «испанки», то получится

     страшная «вилка» - от 8 до 13 миллионов людей. Но демографы учитывают не только

     прямые человеческие потери, но и тех детей, которые могли родиться, но не родились из-

     за гибели их потенциальных родителей. С учётом этого Россия потеряла порядка 30 – 40

     миллионов прерванных или непоявившихся жизней.

     Помнить об этом крайне необходимо, поскольку в настоящее время в нашем

     государстве снова начинают формироваться предрасполагающие факторы к

     возникновению тех или иных геополитических конфликтов, которыми, по мнению

     профессора Сергея Капицы (19), являются рост численности населения и экономики:

     «Самые ожесточённые войны и революции в истории человечества разгорались на фоне

     быстрого роста численности населения и быстрого экономического роста. В России в

     начале XX века эти показатели достигли рекордного уровня – 2 и 10% соответственно…

     Примерно такие же диспропорции были во Франции накануне Великой французской

     революции».

     Вот почему, дипломаты и политики нашего отечества обязаны, наконец, понять, что

     в настоящее время «Россия и Запад должны быть союзниками, ибо при всех пороках

     обеих сторон наши общества всё же в огромной степени являются

     человекоцентрическими, а не идеоцентрическими» (20).

     Важно понять, что даже в оборонительных святых войнах полководцы должны

     думать не о славе, а о жизни людей, сражающихся за правое дело. И этот принцип уже

     начинает действовать во многих демократических государствах. Так «потери, по поводу

     которых Наполеон лишь обронил «Одна ночь Парижа их покроет» сегодня бы низвергли

     любое правительство» (16). Поэтому принцип - «сохранение личного состава – основной

     показатель уровня полководца» (21) – должен стать основой не только деятельности

     армии, но и самого подхода к истории. В качестве примера можно привести различие

     94

     подходов к решению о штурме столицы нацистского государства в демократическом и

     тоталитарном государствах. Если американский полководец отказался от штурма, когда

     при подсчёте вероятных потерь прозвучала цифра 100 000 человек, то советские

     полководцы, отказавшись от осады города, потеряли при штурме 1 000 000 человек.

     Страшные цифры! Но этого полководца продолжает уважать, если не любить большинство

     наших граждан.

     Отсюда, естественно, возникает запрет на прославление бывших и настоящих

     руководителей государства, революционеров и полководцев, ответственных за

     развязывание войн, революций, экономических и политических перестроек,

     приводящих к неоправданным человеческим жертвам при их проведении.

     В принципе любая свергероизация, возведение полководца или руководителя

     государства на пьедестал раньше или позже принесут вред и чаще всего многим людям.

     «Легко разобраться с дураком или зверем. Гораздо труднее с тем, кто считает себя

     сверхчеловеком. Умным, чистым и непорочным. Генералы, борющиеся за мир,

     правители, громящие коррупцию, извращенцы, осуждающие порнографию, - господи,

     мало ли их мы видели? Может проклятие такое висит над людьми? Когда обещают

     порядок, жди хаоса, когда защищают жизнь, приходит смерть, когда защищают мораль –

     люди превращаются в зверей. Стоит только сказать: я выше, я чище, я лучше – и приходит

     расплата. Только те, кто не обещает чудес и не становится на пьедестал, приносит в мир

     добро» (22).

     Удивительно просто и правильно объясняет возможность развязывания в принципе

     бессмысленных войн Александр Мелихов (16): «Мальчишки, равно как и державы,

     обычно доходят до мордобоя через череду взаимных тычков в плечо, каждый из которых

     должен быть сильнее предыдущего (в нашем случае последний толчок оказывается

     последним в истории). Взрослые в таких случаях учат: уступить должен тот, кто умнее,

     однако мальчишкам – то прекрасно известно, что уступивший останется навеки

     униженным не только в чужих, но и в собственных глазах... Согласившись видеть свою

     страну жалкой и презренной, они остаются без средств удовлетворения важнейшей

     экзистенциальной потребности – потребности идентифицироваться с чем-то бессмертным

     и почитаемым».

     Вот только вывод из этого он делает совершенно не правильный, если исходить из

     смысла жизни человека и государства с биологической точки зрения: «И если в роковые

     минуты перед индивидом встаёт вопрос: жизнь или честь? – то у народов, у наций такого

     выбора нет – для них честь и есть жизнь. Отказавшись от чести – понимаемой вполне

     мальчишески, - они уничтожат у наиболее гордой части населения важнейшие стимулы

     дорожить свои народом и приносить ему серьёзные жертвы» (16). Жертвы могут и должны

     приноситься не ради по-детски понимаемой чести, а исключительно для сохранения

     человеческих линий жизни. Только в этом случае они будут пониматься людьми не как

     жертва, а как суровая жизненная необходимость.

     Обязательным дополнением к запрету на бессмысленные с точки зрения смысла

     жизни человека войны и революции должен быть запрет на пропаганду

     патриотического альтруизма, порождаемого групповой (коллективистской) моралью,

     при котором «альтруизм в пределах одной группы может сочетаться с эгоизмом в

     отношении других групп» (7).

     Казалось бы, что может быть плохого в патриотическом альтруизме, ведь все мы «в

     самые светлые моменты... отдаём должное тем, кто ставит на первое место благо других, -

     восхищаемся ими ». Возможно, что как раз поэтому «одна из причин привлекательности

     теории группового отбора состоит в том, что она полностью соответствует моральным и

     политическим идеалам, которые разделяет большинство из нас» (7) . И именно поэтому

     патриотический альтруизм так успешно используется государством в своих интересах.

     Причём идеалом воспитания патриотизма в авторитарном, а тем более в

     тоталитарном государстве считается достижение такого психического состояния граждан,

     95

     когда как минимум «каждый из них должен быть готов умереть как индивидуум к вящей

     славе своей страны как целого», а как максимум готов «убивать других индивидуумов, о

     которых им ничего не известно, за исключением того, что они принадлежат к другой

     нации» (14).

     Естественно, что для того, чтобы подобные призывы не выглядели уж слишком по

     людоедски «мы лгали себе - чтобы оправдаться... Всегда. С библейских времён и до наших

     дней. Мы искали себе оправданий – зато, что вынуждены убивать. За чужую боль, за свой

     страх. Всегда самые талантливые служили этой цели. Мы делали это красивым – чтобы

     успокоить совесть». (23).

     Тем не менее, в авторитарных, а тем более тоталитарных государствах,

     воспринимающих человека как существо либо не очень разумное, либо вообще

     представляющего его лишь винтиком государственной машины, считается необходимым

     участие в альтруистическом подвиге государственного наставника-стимулятора. Как верно

     подметил Борис Клин: «Подвиг вообще сугубо личное дело. Но почему-то рядом с героем

     у нас непременно возникает то отец-командир, то священник... некто благословляющий.

     Словно герои без поводыря не способны ни Родину любить, ни жизнью рискнуть... так

     отбивается самостоятельность. Способность принимать решения. Брать на себя

     ответственность, в том числе и за судьбу страны» (24). А зачем таким государствам

     самостоятельность, мало ли как она проявится. Ведь цель для подвига должно ставить

     государство, именно оно должно определять, кто враг, а кто друг, и что ценнее:

     человеческая жизнь или государственное имущество.

     Интересно, что, несмотря на все изменения в обществе и биоэтологии,

     многолетнее господство в науке теории группового естественного отбора и последствия

     воспитания в коллективистском обществе продолжают сказываться на воспитании нового

     поколении наших граждан. И если учитывать, что фантазийное направление в литературе

     пользуется особенной популярностью у наиболее продвинутого в интеллектуальном

     смысле слоя современной молодёжи, то становится просто необходимым разобрать

     типичные ошибки, встречающиеся в таких книгах.

     Наиболее полно и в то же время компактно эти ошибки представлены в повести

     «Скверна», принадлежащей перу достаточно известного фантаста Александра Громова

     (25). Герой этой повести произносит красивый монолог в пользу альтруизма, который

     придётся прерывать, чтобы выявить имеющиеся в нём принципиальные ошибки.

     « Один асоциальный тип погоды не сделает, но если асоциален каждый второй –

      социуму конец. Общество держится на альтруистах». Если учесть, что исследования

     последних лет доказали врождённый характер эгоизма у человека и наличие у него в

     первую очередь генного, а не воспитанного альтруизма, то обществу не только не на чем

     было бы держаться, но и возникнуть оно просто напросто не могло.

     « На тех немногих, кто не может иначе. Их считают дураками, тряпками,

      блаженными, над ними с удовольствием потешаются, но они – пример. Укол совести для

      большинства людей. Средний человек - это смесь самых разных побуждений, вечная

      арена борьбы между «мне», «нам», а изредка и «всем», причём чаще всего

      инстинктивно». Действительно люди часто потешаются или просто не воспринимают тот

     альтруизм, который пропагандирует государство, поскольку инстинктивно чувствуют

     фальшь подобной пропаганды, а вот альтруизм простых, «средних людей», идущий от

     сердца воспринимают с уважением или сочувствием. Возможно потому, что как раз

     инстинктивно ощущают отсутствие у человека инстинкта жертвенности ради всех.

     « Укол не осознаётся, но ощущается. По минимуму как призыв: «Живи сам и давай

      жить другим». Призыв «живи сам и давай жить другим» явно не относится к идее

     альтруизма, в лучшем случае он является одним из составляющих стратегии «око за око».

     « Если на десять эгоистических поступков человек по какому-то неосознанному

      побуждению совершит один альтруистический – даже эта малость идёт в общую

      копилку и не даёт социуму рассыпаться». В реальной жизни, чтобы попасть в «общую

     96

     копилку» поступок должен быть достаточно широко освещён в печати или на

     телевидении, а это в авторитарном или тоталитарном государстве будет зависеть от целей,

     стоящих перед государством, но, даже попав в средства массовой информации, поступок

     может воздействовать только на не окончательно сформированные «подростковые»

     личности.

     « Одной экономической целесообразности недостаточно, уж поверьте. Когда одна

      обезьяна протянула другой обезьяне банан, она начала превращаться в человека». Во-

     первых, это, скорее всего, был псевдоальтруизм, а, во-вторых, если следовать логике

     автора, первыми разумными существами должны были стать сурикаты или мангусты,

     правда, уступать они привыкли червячков, а не бананы.

     « Организм живёт, пока существует «мне». Общество живёт, пока существует

      «нам» и «всем». Практически все исторические примеры показывают, что общество, на

     самом деле, живёт, пока мы делаем для других то, что выгодно и для нас, если же

     большинство членов общества начинает делать, что-то во вред себе, то общество погибает.

     «... ключевой фактор эволюционного успеха: социальность. Человеческому

      сообществу, не скреплённому потребностью большинства людей совершать поступки

      для общего блага, нужен только толчок – и оно развалится». Цемент, скрепляющий

     общество, не альтруизм к посторонним, а здравый эгоизм, позволяющий, сохраняя себя,

     делать для общества то, что будет способствовать выживанию такого общества, которое

     обеспечит выживание твоих потомков.

     « Надеюсь, всем понятно, что в одиночку человек не выживет?.. Любой человек!

      Он не оставит потомства. Мать не защитит дитя». Естественно, что в одиночку люди

     не приспособлены выживать, поскольку являются стадными животными, а не хищниками.

     Больше того, как раз для защиты детей и сформировались семейные отношения, в которых

     действительно присутствует альтруизм, но он то, как раз и является эгоистическим

     альтруизмом, поскольку направлен в большинстве случаев на продление линий жизни

     членов именно этой семьи.

     Своеобразным ответом на альтруистическую идею Александра Громова являются

     размышления героя повести Сергей Лукьяненко «Близится утро» (26): «Трудное это дело

     – любить. Хоть человека – грубой плотской любовью, хоть страну свою – преданным

     сыновним почтением, хоть Господа – всем сердцем и душой.…А самое странное, что чем

     выше любовь, тем легче её предают. Господа любят, но ради страны – монастыри

     разоряют, все заповеди нарушают! Державу любят, но ради любимой и страну предадут, и

     в чужую веру уйдут! Будто смеётся любовь над всеми законами. Чем она чище и светлее,

     тем труднее ей следовать…Может и впрямь человеку надо лишь тех любить, кто рядом с

     ним? А уж из этого пойдёт и любовь к стране, и любовь к Богу…».

     Действительно с биологической точки зрения это очень правильный вывод,

     поскольку истинная естественная любовь, возникающая на инстинктивном уровне, может

     быть только к близкому человеку. Все остальные виды любви формируются в течении

     жизни под влиянием воспитания и могут стать основными только у сформировавшейся

     личности, если станут вершиной его иерархической пирамиды ценностей.

     Подводя итог размышлениям на тему альтруизма, хочется надеяться, что хотя бы

     новое поколение наших граждан раньше или позже поймёт, что истинный альтруизм не

     может осуществляться по отношению к государству, нации, религии, что истинный

     реальный альтруизм – это альтруизм, проявляемый к отдельно взятому человеку, и что

     новое поколение, наконец, найдёт правильный ответ на вопрос героини Марии Семеновой:

     «... что есть отечество? Берёзка в поле и туман над Невой – или чья-то жадность в

     макияже патриотических лозунгов?» (27).

     Особого внимания заслуживает и тема необходимости запрета на пропаганду

     идей, способных препятствовать сохранению индивидуальных линий жизни. К таким

     идеям могут относиться и неоправданные риски для жизни (во всяком случае, до

     рождения и воспитания продолжателей линии жизни), и представления о

     97

     необязательности рождения и воспитания потомства (жизнь для себя, гомосексуализм и

     лесбиянство).

     Наиболее потенциально значимой опасностью для сохранения индивидуальных

     линий жизни является появившаяся в конце XX века пропаганда гомосексуализма и

     лесбиянства. Причиной её появления и главное широкого беспрепятственного

     распространения стали, как это не обидно, неправильно понимаемые идеи либерализма.

     Дело в том, что ещё два столетия назад западное общество пришло к

     принципиально правильному выводу, что поскольку «убеждения подавляющего

     большинства относительно того, что хорошо и что плохо, преграждали путь

     индивидуальному новатору», то и «развитие цивилизации сопровождалось неуклонным

     сужением сферы, в которой действия индивидуума ограничены раз и навсегда

     установленными правилами», а потому и «мораль всё больше и больше превращалась

     просто в систему ограничений, внутри которых человек мог вести себя, как хотел... Таков

     фундамент, на котором строится философия индивидуализма». Отсюда автоматически

     вытекает «терпимость и уважение к другим людям и их взглядам», включающие

     «терпимость к странным и не похожим на иных людям» (14). Но «нет большей ловушки,

     чем свобода. Если мы признаем за человеком право самостоятельности, ... то оставлять

     какие-то рамки – в сексе, приобретении наркотиков, праве на риск и эвтаназию –

     бессмысленно и несправедливо» (23).

     Тем не менее, попытка оправдания гомосексуализма и лесбиянства ссылками на

     принципы либерализма не правомочна в силу целого ряда причин. Во-первых, либерализм

     отстаивает «признание абсолютного приоритета взглядов и пристрастий каждого

     человека» только «в его собственной сфере деятельности» и то « внутри определённых

     рамок» (14). Вряд ли пропаганду гомосексуализма и лесбиянства, способствующие

     прерыванию не только своих, но и чужих индивидуальных линий жизни можно назвать

     «собственной сферой деятельности».

     В этом отношении интересно, что в ХIX веке в стране основоположнице

     либерализма – Англии «последним официальным актом, который отказалась подписать

     королева Виктория, был закон, объявляющий нелегальными однополые браки: она

     считала, что женщины на такое не способны. Парламент переписал закон, сделав его

     распространяющимся только на мужчин, и она его подписала. Королева Виктория не была

     поклонником просвещения и свободы нравов... волчьей стаи... » (28).

     Во-вторых, одна из идей либерализма, отрицающая то, что «человек по природе

     эгоистичен или должен таковым быть» (14), сформировалась несколько столетий назад, и

     явно не соответствует современным биологическим и этологическим представлениям.

     Более того, чем дальше вперёд развивается общество, тем больше появляется

     доказательств правильности утверждения итальянского экономиста Вильфредо Парето,

     что «человечеством можно управлять, только следуя природе человека».

     В-третьих, попытка оправдать гомосексуализм с точки зрения морали, основываясь

     на «отправной точке» философии индивидуализма, постулирующей, что при наличии

     «ограниченности нашего воображения, позволяющий включать в нашу шкалу ценностей

     лишь часть нужд общества», то и «системы ценностей, строго говоря, существуют только

     в умах отдельных людей» (14), в данном случае не правомочна, поскольку никакие

     моральные или идейные установки в человеческом сообществе не должны угрожать его

     существованию.

     В конце концов «сказать о каком-либо предмете, что он когда-нибудь будет заменён

     другим, - ещё куда ни шло, но чтобы представитель какой-то расы спокойно говорил о том,

     что его расу заменит другая форма жизни, - это... просто какое-то извращение» (29).

     Определённую проблему для сохранения индивидуальной линии жизни в

     настоящее время представляет и широкое распространение среди молодёжи различных

     видов спорта и развлечений, представляющих непосредственный риск для жизни. Как

     верно подмечено Клиффордом Саймаком (30): «Согласно историкам былых эпох,

     98

     человечество отличалось беспечностью и безрассудством всегда, но... раньше

     безрассудство шло от глупости и упрямства, а ныне оно стало для людей источником

     радости. И если безрассудство радует и приносит счастье, то это... высшая извращённость,

     какую только можно представить... неужели человечество действительно пало жертвой

     собственной извращённости и добровольно свело к нулю все ценности, завоёванные столь

     тяжко и на протяжении более чем миллиона лет... быть может, люди впали в детство... и

     вернулись вспять к эгоизму детей, которые играют и резвятся, не задумываясь ни о

     последствиях, ни об ответственности». Причём «подлинную изобретательность и

     фанатизм человек проявляет именно в достижении жизненных удовольствий» (31).

     Стремление к риску, игре со смертью ещё как-то можно понять у людей, «которым

     необходимо компенсировать недостаток тех волнений и страстей, что были привычны

     когда-то – когда смерть постоянно дышала человеку в затылок, окончательная смерть. Для

     таких людей жизнь, наверное, бесцветна, скучна: они не знают стремлений к цели, забыли

     о ней...» (11), но не у тех, кто просто стремясь к приключениям, не понимает, что

     «приключения – это выдумка… Просто в жизни их не бывает. В жизни бывает ужас,

     трудности и секс. Только когда кто-то начинает всё это пересказывать, получается

     приключение» (32).

     Вот почему, наиболее вероятно, что тотальному распространению подобных

     «развлечений» в наше время немало поспособствовали пресса и телевидение,

     героизирующие подобных взрослых детей. И именно поэтому государство и должно

     законодательно наложить запрет на все виды деятельности (включая и определённые

     виды спорта) для людей, не успевших продлить и упрочить свою линию жизни.

     Сложнее обстоит дело с самоубийством, поскольку с одной стороны, это «одна из

     главных причин смерти в мире (официально – около миллиона человек ежегодно) и одна

     из тёх главных причин гибели молодых людей в возрасте от 15 до 34 лет», причём

     «Россия... вместе со странами Прибалтики... – мировые лидеры по числу самоубийств на

     100 тысяч населения» (33).

     Что же является причиной этой эпидемии самоубийств в современном мире, кто в

     этом виноват, и как с этим бороться? Несомненно, что в первую очередь современные

     общественные условия, поскольку «лишь четверть тех, кто совершают самоубийства, -

     психопаты. В основном люди разочарованные действительностью» (33). Причиной трети

     самоубийств является алкоголь, а при увеличении безработицы на 1% количество

     самоубийств среди людей до 65 лет возрастает на 0,8%. Можно конечно согласиться с

     первой половиной высказывания Спинозы: «Те, кто лишает себя жизни, имеют душу,

     поражённую бессилием», но во второй половине он справедливо констатирует, что «их

     натура потерпела полное поражение в борьбе с внешними обстоятельствами», то есть

     условиями жизни в современном обществе. А следовательно, если государство

     действительно создаётся для лучшего сохранения жизней своих граждан, то оно и должно

     с этой эпидемией активно бороться.

     Вряд ли в этой борьбе может помочь закон, принятый Великобританией в 1845 году,

     по которому попытка суицида приравнивалась к уголовному преступлению, чреватому

     повешением. С другой стороны упование на благотворное воздействие религиозности

     тоже скорее всего не оправдает себя. Ибо хотя число самоубийств меньше в католических

     и некоторых мусульманских государствах, но в тоже время самые массовые самоубийства

     террористов смертников происходят в Пакистане, Ираке, Афганистане и Палестине,

     поскольку поведение религиозного человека во многом зависит от наставлений его

     духовных отцов, а каковы они есть и тем более окажутся в будущем предсказать

     невозможно. Следовательно, без постоянной пропаганды осознанной человеколюбивой

     морали, без реальной борьбы с бедностью и наркоманией (включая в неё и алкоголизм),

     наконец, без налаживания эффективной психологической помощи (особенно молодому

     поколению) нельзя добиться даже кажущегося успеха в борьбе с суицидом.

     99

     Ещё одна из важнейших забот государства – это стимуляция разумной

     рождаемости, базирующейся на выработанных эволюцией биологических принципах. В

     природе необходимость интенсификации рождаемости всегда стимулировалась

     появлением опасности для продолжения линии жизни. Так для появления грибных тел (то,

     что мы называем просто грибами), способных продуцировать споры, таким условием

     является ухудшение жизни грибницы или невозможность её распространения вширь,

     например, из-за вытаптывания её грибниками. Пока всё хорошо – в размножении нет

     необходимости.

     Может быть, именно поэтому так плохо размножаются животные в зверинцах:

     слишком легко достаются в них все блага жизни. Не случайно и в обеспеченных развитых

     странах неуклонно снижается естественная рождаемость. Однако в отличии от грибов

     сроки нашей жизни далеко не бесконечны, а когда наступающая старость заставит нас

     заботиться о потомстве, может оказаться слишком поздно: желание ещё есть, а

     возможностей уже нет. Вот почему стоит прислушаться к предостережению Р. Докинза:

     «Осознаем, к чему стремятся наши собственные эгоистичные гены, и тогда у нас, по

     крайней мере, будет шанс нарушить их намерения – то, на что никогда не мог бы

     посягнуть ни один другой вид животных» (7). Хотелось бы только добавить: разумно

     нарушить по принципу «семь раз отмерь и один раз отрежь».

     К сожалению, наше государство в настоящее время удивительно примитивно

     представляет себе решение демографической проблемы, пытаясь стимулировать

     рождаемость такими средствами, которые могут вызвать энтузиазм, в основном лишь у

     изгоев общества.

     Конечно, «люди, у которых детей больше, чем они способны вырастить, вероятно, в

     большинстве случаев слишком невежественны, чтобы их можно было обвинить в

     злонамеренной эксплуатации» (7). Хотя рождение детей ради получения прожиточного

     пособия в первую очередь для себя далеко не редки не только в нашей стране, но и во

     многих экономически развитых демократических государствах. «Что же касается

     могущественных учреждений и деятелей, которые сознательно подстрекают их к

     многодетности, то они... далеко не столь наивны» (7), чтобы не понимать возможные

     последствия своих действий.

     В принципе с точки зрения биологии регуляция численности популяции

     подчиняется закону, согласно которому «лучше родить меньше, но выкормить, чем

     растратить энергию на рождение большого количества и не выкормить их» (7). Конечно, в

     современном экономически развитом обществе (во всяком случае западном) проблема

     голода не очень актуальна. А вот проблема упрочения линии жизни, под которой

     понимается создание оптимальных возможностей для близкого и отдалённого потомства

     выходит на первый план при решении разумными гражданами своих демографических

     проблем.

     Поэтому, если государство стремится к разумной стимуляция рождаемости, оно ни

     в коем случае не должно прямо или опосредовано (в частности руками религиозных

     организаций) пропагандировать греховность использования противозачаточных средств,

     поскольку «нерегулируемая рождаемость неминуемо влечёт повышение смертности (от

     голода, болезней, стрессов и т. д.)». Те же, кто критикует «применение противозачаточных

     средств... как «противоестественное», должны понимать, что «противоестественно и

     всеобщее благосостояние. Нельзя добиться противоестественного благосостояния, если не

     пойти на противоестественное ограничение рождаемости» (7).

     В принципе целью государства при стимуляции разумной рождаемости должно

     стать создание и максимально более быстрое расширение круга элиты общества. Ведь

     если отбросить современный новояз, причисляющий к элите только нуворишей и

     завсегдатаев модных тусовок, а вспомнить научное определение этого термина из «Нового

     словаря иностранных слов» (2006 г.), то под элитой понимаются «лучшие, отборные

     100

     семена, растения или животные, полученные в результате селекции и предназначенные

     для дальнейшего размножения» (34).

     Поэтому настоящей элитой человеческого общества являются самые работящие и

     мыслящие люди, способные родить и воспитать как минимум нормальных, а как

     максимум талантливых и гениальных детей, которые смогут обеспечить сохранение и

     преуспевание не только своих индивидуальных линий жизни, но и жизни всего общества.

     И поскольку эта категория граждан, пусть и неосознанно, придерживается

     биологических принципов регуляции численности семьи, то именно их государство

     должно стимулировать рожать раньше («чем позже заводят детей, тем меньше скорость

     роста численности в год») и больше. Для этого необходимо обеспечить именно этим

     людям достойный уровень жизни, а не продолжать осуществлять на практике

     большевистский принцип экономического, а отсюда и психологического принижения

     интеллектуальной части общества (врачи, учителя, инженеры, научные работники и пр.).

     А то, что экономическая обеспеченность может играть важную роль в решении

     демографических проблем доказывают данные опроса Всероссийского центра изучения

     общественного мнения (ВЦИОМ), показавшие, что если в 1990 году «отсутствие

     собственного жилья» являлось причиной разрушения семьи в 21% случаев, то в 2007-м –

     уже в 41%. И если экономическую подоплёку в целом в советское время имели 29%

     разводов, то сейчас «экономика» даёт 70%.

     Вряд ли стоит разбирать в данной работе все возможные варианты влияния на

     общество и законодательство закона сохранения индивидуальной линии жизни, тем более

     что дальнейшее развитие человечества может поставить и другие не менее важные

     проблемы, но вот то, как должна измениться мораль и чем она будет отличаться от

     христианской и так называемой общечеловеческой, стоит отдельного и достаточно

     серьёзного рассмотрения.

     Однако остановиться только на решении вопроса о смысле жизни для человека

     нельзя, поскольку если для животного сохранение его индивидуальной линии жизни

     является единственным смыслом жизни, то у человека есть одно принципиальное отличие

     от животного – наличие сознания, позволяющего ему выделять себя как личность и

     строить предполагаемые варианты будущего.

     Несмотря на то, что основная идея биологической философии (сохранение своей

     индивидуальной линии жизни) принципиально снимает проблему онтологического страха

     по Хайдеггеру (2): боязни не найти такого предназначения, ради которого можно

     добровольно пожертвовать не только благами, но и самой жизнью, тем не менее у

     человека могут оставаться и другие чисто человеческие страхи.

     Одной из таких проблем является отсутствие цели жизни. Дело в том, что даже при

     осознании смысла жизни большинство людей не могут посвятить свою жизнь только этой

     идее, и чем выше у человека интеллект, тем более важной представляется проблема

     нахождения цели жизни.

     В принципе основные цели жизни укладываются в очень небольшой список. Как

     пишет Сергей Лукьяненко: «В книге, которую я люблю с детства, есть простой ответ на

     вечный вопрос – человек живёт для счастья. Другое дело, что для человека счастье –

     любовь, покой, богатство, знания». Правда он же и расширяет этот список, подмечая, что

     «мир стоит не только на дружбе и любви... Есть ещё дело, которое нужно делать» (23).

     Однако, как справедливо подметил Александр Блок: «В большинстве случаев люди живут

     настоящим, то есть ничем не живут, а так существуют. Жить можно только будущим».

     Легче всего в этом смысле людям занимающимся интеллектуальным трудом,

     носящим творческий, а следовательно индивидуализированный характер (научные

     работники, изобретатели, педагоги, врачи, деятели искусства), поскольку у большинства

     из них появляется не только чувство удовлетворения от проделываемой работы, но и

     ощущение значимости и неповторимости её, а следовательно значимости для будущего.

     101

     Труднее всего тем, кому приходится выполнять достаточно однообразную, а подчас

     и непристижную работу, ту которую К. Маркс считал потерей жизненного времени. В

     отличие от средних веков получаемое образование даёт практически всем людям

     представление о возможности интересной творческой жизни, но индивидуальные

     способности, черты характера, а подчас и обстоятельства жизни лишают большинство

     людей возможности получить такую работу, которая могла бы стать целью жизни. «Наука

     и искусство интересуют очень не многих» (8).

     Поэтому для этих людей единственным выходом из подобной ситуации является

     уход в мир фантазии, как это сделал один из героев Клиффорда Саймака: «Перед ним, как

     и перед каждым сейчас, стояла проблема, как жить дальше... Вначале была безысходность,

     бегство от окружения и от себя, потом чувство обречённости притупилось, оставив какую-

     то саднящую ранку в глубине души, его перестали замечать, сжились с этой ноющей

     болью... «И ничего странного в появлении фантазёров нет», - сказал он себе. Он и сам жил

     вне действительности со своими книгами и рукописями» (35).

     Под подобными «фантазиями» нужно конечно понимать не только книги, но и

     любые самые разнообразные варианты нахождения цели жизни, начиная от занятия

     спортом и кончая коллекционированием марок. В любом случае все эти интересы могут

     помочь человеку не впасть в состояние фрустрации и прожить интересную и

     захватывающую его жизнь.

     Сложнее обстоит дело с житейским страхом - пониманием обязательной

     конечности жизни. «Согласно теориям психологов и специалистов по сновидениям,

     человек не может увидеть во сне собственную смерть. Он может оказаться в смертельной

     опасности, но в критический момент всегда просыпается. Даже во снах, утверждали они,

     человеческое эго оставалось слишком упрямым, чтобы признать свою смертность» (36).

     Конечно, за время своего существования в качестве мыслящих субъектов люди

     плохо или хорошо научились бороться со страхом смерти, стараясь либо не думать о нём,

     либо примиряясь с абсолютной неизбежностью смерти. «Счастливы те, кто не видит

     течения времени. Кто никогда не слышит неумолимого метронома. Кто не слышит шороха

     рассыпающихся кирпичей, едва уложенных в стену. Кто не замечает подслеповатого

     прищура старика в невинных глазах младенца. Кто не видит дырявой осенней желтизны в

     едва развернувшемся клейком листочке. Кому не нужно бежать – всегда, всегда, всегда»

     (37).

     Однако далеко не всем так везёт, и поэтому природа научилась помогать

     преодолевать этот страх, снижая к старости остроту эмоций, уменьшая перечень

     физиологических потребностей, приносящих удовольствие, и, наконец, часто старость

     сопровождается таким количеством болезненных ощущений, что даже смерть начинает

     казаться избавлением от затянувшегося страдания.

     И всё-таки проблема ухода из жизни остаётся. Дело в том, что помимо

     онтологического и житейского страха смерти, у человека имеется ещё и страх

     исчезновения своей личности. Не случайно даже основные мировые религии гарантируют

     только сохранение души, а не тела, и миллионы, если не миллиарды людей это устраивало

     и устраивает. Дело в том, что как только у ребёнка появляется разделение на «я» и

     «другие», так сразу у него начинает формироваться осознаваемый им внутренний мир с

     только ему присущей системой ценностей и воспоминаний. И именно этот мир (его «я»)

     человеку и хочется больше всего сохранить, именно его потерю страшнее всего

     представить.

     Правда, любой интеллектуальный сноб может сравнить жизнь простого, не очень

     образованного человека с мыльной оперой, как это сделал Дмитрий Быков (38): «Ради чего

     все эти люди на протяжении полугода, а то и года, а то и двадцати лет вертелись перед

     нами, умирали, рождались, разводились, впадали в кому, рожали близнецов, путали их,

     кончали с собой, воскресали по многочисленным просьбам телезрителей и, в конце

     концов, поженились? Обмылок, оставшийся от их бурной жизни, теряется, ускользает

     102

     куда-то в сток... и, знаете, с человеческой жизнью примерно так же. Сколько было аромата,

     пены, а в результате только полная ванна грязной воды, и в ней уже не нащупывается

     никакого смысла. Думаю смотреть мыльные оперы полезно – привыкаешь, по крайней

     мере, не относиться слишком серьёзно к собственной биографии».

     Но на беду для литературного сноба, ещё в позапрошлом веке великий писатель,

     чей интеллект и талант отрицать не возможно, приготовил достаточно весомое возражение

     на подобную сентенцию: «Известно с точностью до силы в один фунт, чего можно

     ожидать от машины; но вся армия счётчиков, выводящих цифры государственного долга,

     не скажет мне, какова сила добра или зла, любви или ненависти, патриотизма или

     недовольства, добродетели, выродившейся в порок, или порока, переродившегося в

     добродетель, на какую способна, в любую минуту, душа хотя бы одного из молчаливых

     слуг машины... В машине нет тайн; в каждом самом ничтожном из них, заключена

     глубочайшая тайна – на веки веков» (39).

     Естественно, что число великих идей, оставшихся в памяти человечества не

     сравнимо с численность всего человечества прошлого, но вот вопрос считали ли сами

     авторы свои идеи самыми важными составляющими их личностей? И вообще, что дороже

     потомкам гениев: великие идеи предка или его умение любить своих близких?

     А если говорить о конкретных людях, то каждый из них любит и ценит в своей

     жизни, а значит и в собственном «я» самые разные составляющие своего внутреннего

     мира. Кому-то важнее всего его выстраданные идеи и размышления, кому-то его

     эмоциональные ощущения от реального мира, наконец, кому-то возможность

     использования собственного опыта в защите родных и близких. Причём всегда очень

     трудно решить, что именно из твоих мыслей и чувств может оказаться важнее для твоих

     потомков. Какая-нибудь тихая, незаметная бабушка без всякого образования может дать

     своим детям и внукам больше, чем самый интеллектуальный и высоконравственный

     представитель элиты.

     И поэтому если смысл жизни человека как биологического существа – передавая

     свои гены продлить свою линию жизни, то смысл жизни человека как социального

     существа – передать своё «я»: свой опыт, свои мысли, свои идеи. Это тем более

     психологически важно для человека, поскольку качество биологической генной передачи

     от него не зависит, и он не может предугадать, как его гены скажутся на его потомках, но

     от качества передаваемой им социальной информации может зависеть качество и место в

     жизни его потомков.

     Больше того не переданная потомкам информация может оказаться важной не

     только для прямых потомков того или иного человека, но и для человечества в целом, а

     следовательно, пусть и опосредованно и для потомков конкретного человека. «Скольких

     знаний лишилось человечество из-за того, что кто-то умер на десятилетие раньше?». Ведь

     «сколько лет мыслит обыкновенный человек? Лет пятьдесят не дольше, если считать те

     годы, когда его мысль уже отточена образованием, искусна и ещё остра. Треть этих лет

     уходит на сон, одна шестая - на еду и отдых... Стало быть, остаётся примерно двадцать

     пять лет, в течение которых размышляет и познаёт природу вещей. А потом он умирает, и

     мысли его исчезают. Вернее, зачатки мыслей, которые могли бы спустя пару лет

     оформится в законченную теорию, но они исчезают, чтобы потом возникнуть у кого-то

     другого, и ему приходится начинать всё сызнова... А сколько мыслей так и пропадало

     бесследно?» (40).

     Интересно, что человечество уже очень давно пыталось сохранять память о своих

     предках, надеясь на их помощь, как в собственной жизни, так и в жизни рода. К примеру в

     Китае до сих пор создают алтари в память предков, а некоторые индейские и юго-

     азиатские племена запоминали имена десятков своих предков. Но помнить имя – не значит

     помнить конкретного человека, и уж совсем не значит получать от него конкретную

     помощь. Несколько лучше обстояло дело с памятью о предках у старинных достаточно

     известных дворянских родов: что-то оставалось в летописях, что-то в семейных хрониках.

     103

     Во всяком случае, можно было хотя бы, в общем, представить, если не мысли, то

     представления о жизни и логику поведения своих предков, да и для самого потомка

     понятие семейной чести не было пустым звуком, тем более что все его принципиальные

     поступки так или иначе должны были сказаться и на его потомках. Другое дело, что

     когда «каждое почтенное семейство помнит тысячелетнюю историю несправедливостей и

     угнетения со стороны большинства подобных семейств», то тогда «слишком хорошее

     знание истории» может стать «сродни алкоголю или героину: такая зависимость придаёт

     жизни смысл, но в то же время истощает и, в конце концов, убивает» (41). К счастью для

     нас история развития общества практически изжила проблемы кровавой мести.

     Однако благодаря октябрьскому перевороту глобальное большинство людей в

     нашей стране не знают о своих родственниках дальше бабушек и дедушек, да и их то чаще

     всего представляют лишь по выцветшим фотографиям. Попытки восстановить своё

     семейное древо по выпискам из архивов, в лучшем случае, позволяют узнать имена своих

     предков или их общественное положение, но диалога с ними из этого не получится. Даже

     чудом сохранившиеся письма и дневники не всегда дают представление о внутреннем

     мире ушедших людей: не для этого они предназначались.

     Но в наше время появилась возможность бесконечно длительного сохранения

     информации, причём в очень больших объёмах. Эту возможность предоставила нам

     развивающаяся компьютерная техника. Речь, конечно, идёт не о сохранении информации в

     домашних компьютерах, которые могут устареть, да и просто сломаться или потеряться.

     Речь идёт о создании мирового информационного хранилища памяти.

     Ибо каждый человек должен иметь возможность оставить для своих потомков ту

     информацию о себе, которую он сочтёт наиболее важной и наиболее точно отражающей

     его внутренний мир – его личность, его «я». При этом он должен иметь полное право

     решать вопрос о доступе к его личной информации: доступность при жизни или только

     после смерти, доступность только для его прямых потомков или для всех даже отдалённых

     родственников, наконец, доступность для всех желающих. Естественно, что эта

     информация должна быть надёжно защищена от хакеров и любых непредвиденных

     случайностей, например, с помощью отдельного дубликатного хранилища, не связанного с

     Интернетом.

     Создание такой системы позволит даже очень отдалённым потомкам не просто

     иметь информацию об их предках, но и будет способствовать сохранению семейных

     традиций, морали, и что особенно важно даст возможность каждому конкретному

     человеку чувствовать, что «весь я не уйду, душа в заветной лире (в данном случае в

     информационной системе) мой прах переживёт, и тленье убежит». В какой-то степени это

     и будет решением вопроса о сохранении личности любого живущего человека.

     Естественным следствием появления принципиально новых представлений о

     смысле жизни должна стать разработка и новых правил морали. Однако прежде чем

     приступить к этому необходимо разобраться на чём зиждилась мораль нашего государства

     большую часть XX века.

     ЛИТЕРАТУРА:

     1. Вика Петтерсон. Аромат теней.

     2. Хайдеггер М. Бытиё и время.

     3. Sartre J.-P. L, imagination. Paris, 1936.

     4. Ясперс К. Философия существования. «О происхождении и цели истории».

     5. Гуссерль Э. Цит. из книги «Буржуазная философия». Изд-во политической

     литературы. М., 1974.

     6. Новожёнов Ю.И. Биологическая теория происхождения человека.

     7. Докинз Р. Эгоистичный ген.

     8. Хайнлайн Роберт. Достаточно времени для любви.

     104

     9. Ле Гуин Урсула. Сказания Земномрья.

     10. Никитин Юрий. Трое из леса.

     11. Саймак Клиффорд. Зачем звать их обратно с небес?

     12. Шекспир В. Сонет 6.

     13. Солженицын Александр. Интервью газете «Московские новости», 28.04.06.

     14. Хайек Ф.А. Дорога к рабству.

     15. Лукьяненко Сергей. Сами мы не местные…

     16. Мелихов Александр. «Известия», 13.10.2008.

     17. Никитин Юрий. Трое в песках.

     18. Петтерсон Вики. Аромат теней.

     19. Капица Сергей. «Известия», 12.02.2008.

     20. Мелихов Александр. «Известия», 12.09.08.

     21. Михайлов Владимир. Трудно одержать поражение. 2008.

     22. Лукьяненко Сергей. Лабиринт отражения.

     23. Лукьяненко Сергей. Лорд с планеты Земля.

     24. Клин Борис «Известия», 22.09.2009.

     25. Громов Александр. Скверна.

     26. Лукьяненко Сергей. Близится утро.

     27. Семёнова Мария, Разумовский Феликс. «Ошибка «2012». Игра нипочём.

     28. Бриггз Патриция. Призванные луной.

     29. Саймак Клиффорд. Звёздное наследие.

     30. Саймак Клиффорд. Магистраль вечности.

     31. Лукьяненко Сергей. Истории болезни, или игры, которые играют в людей.

     32. Киз Грег. Кровавый рыцарь.

     33. Воскобойников Дмитрий. «Известия», 21.09.2009.

     34. Новый словарь иностранных слов, 2006 г.

     35. Саймак Клиффорд. Кольцо вокруг солнца.

     36. Кунц Дин. Самый тёмный вечер в году.

     37. Лукьяненко Сергей. Шаги за спиной.

     38. Быков Дмитрий. «Известия», 26.08.08.

     39. Диккенс Чарльз. Тяжёлые времена.

     40. Саймак Клиффорд. Космические инженеры.

     41. Симонс Дэн. Зимние призраки.

     ГЛАВА 6

     «Я горном был,

      Я барабаном был,

      Я звал ребят на подвиги и славу.

      Они пошли…

      Я больше их не видел»

     Н. В. Богданов

      Насилие – последний козырь дилетантов

     105

     

      Айзек Азимов «Академия»

     ТОТАЛИТАРНАЯ СОЦИАЛОКРАТИЯ.

     (Советское государство, как разновидность тоталитарной идеократии)

     Одним из важнейших достижений эпохи гласности явилось исчезновение или хотя

     бы уменьшение в нас чувства иванобезродности: мы поняли, что у нас есть история,

     уходящая вглубь больше, чем на семьдесят лет, и больше того, что история России имеет

     общие корни, идеи и смысл с историей других народов. А это значит, что у нас появилась

     возможность учиться не только на своих, но и на чужих ошибках.

     Стоило только сравнить наше время с прошлым, как тут же выявилось множество

     интереснейших аналогий. И, пожалуй, самым ярким и самым показательным оказалось

     сопоставление XX века с XVI веком.

     Сравните сами, для вождя «не существует границ его власти…Он властно налагает

     свою жёсткую руку на всё в государстве,.. управляет и руководит всеми министерствами

     своего государства,.. автор бесчисленных канонических книг,.. идеолог генерального

     штаба,.. дипломат высшего ранга... Он налаживает зарубежную пропаганду, …создаёт

     тайную службу, которая охватывает всю землю».

     А какими методами осуществляется его влияние: «с самого начала этот гениальный

     организатор загоняет своё «стадо»… в сеть из колючей проволоки параграфов и

     запретов… Более того, он создаёт собственное ведомство, задачей которой является

     наблюдение» обществом. Эта «организация с чисто идеологическими функциями, но

     поскольку в его представлении «земная жизнь и мировоззрение должны полностью

     сливаться, и поэтому даже самое сокровенное проявление частной жизни автоматически

     попадает под контроль власти». Его «ищейкам... настоятельно предписывается «следить

     за жизнью каждого»,.. контролировать следует не только «произнесённое слово, но также

     мнения и взгляды… В любой момент, днём и ночью, в ворота могут резко постучать... и

     появится член... полиции для «досмотра»... И вот убелённые сединами , почтенные,

     испытанные мужи, как ученики в школе, должны позволять часами проверять себя:

     хорошо ли они знают» идейные документы «или почему они пропустили хоть одну

     проповедь» вождя.

     «А... другие соглядатаи... вскрывают каждое письмо,…повсюду сидят… шпионы,

     каждое слово, которое произнёс какой-нибудь недовольный…неизбежно становится

     известным. А вскоре к этим официальным…надсмотрщикам присоединяются

     бесчисленные добровольцы,…потому что везде, где государство терроризирует своих

     граждан, процветает отвратительное явление – добровольный донос. Там, где в принципе

     разрешается и даже поощряется доносительство, честные в обычных условиях люди из-за

     страха сами становятся доносчиками: только чтобы отвести от себя подозрение...

     Запрещена всякая иная одежда, кроме самой скромной, почти монашеской.… Само

     собой, разумеется, запрещены всякие внебрачные связи… Запрещено без разрешения

     печатать книгу, запрещено писать за границу,…запрещены, разумеется, даже проблески

     духовной свободы в печатном или устном слове. И запрещена – как высшее из всех

     преступлений – любая критика диктатуры... Что же разрешается?.. Немного. Разрешено

     жить и умирать, работать и повиноваться».

     Естественно «вскоре все темницы... настолько переполнены, что их комендант

     вынужден сообщить: он больше не может принимать новых заключённых. Не только

     приговорённые, но и просто подозреваемые подвергаются столь ужасным мучениям, что

     обвиняемые предпочитают кончать жизнь самоубийством, нежели следовать в камеру

     пыток.… Наиболее жестоко карается, конечно, всякое проявление сомнений в...

     непогрешимости» вождя.

     106

     «Постепенно все... жители, из-за страха или неосознанного приспособления,

     принимают... напряжённую манеру держаться,.. мрачную замкнутость … Они разучились

     быть непринуждёнными… Вместо того чтобы говорить, они привыкли шептаться даже в

     самом узком кругу…Только бы стать незаметным! Только бы не выделяться ни одеждой,

     ни необдуманным словом ...! Только бы не попасть под подозрение, только бы о тебе

     забыли!.. Исключительное отдано в жертву ординарному, творческая свобода –

     беспрекословному раболепию».

     Патриотом «может считаться только тот, кто ради «учения» убьёт в себе … чувство

     человечности, тот, кто жену и друга, брата и сестру, родных по крови людей послушно

     предаст в руки» власти, ибо «каждый, кто защищает или прощает» людей с другими

     взглядами «сам виновен... и заслуживает наказания».

     Так осуществляется «один из самых примечательных экспериментов всех времён:

     государство… должно превратиться в застывший механизм, а народ…в единую систему;

     это первая попытка полной унификации…во имя идеи…создать... общество без земной

     подлости, без коррупции, беспорядка, пороков и грехов».

     «Как удавалось одному» человеку «совершать такое абсолютное насилие над

     радостью бытия тысяч и тысяч? Секрет... не нов, он вечен для всех диктатур: террор. Не

     следует заблуждаться: насилие, которое ничего не боится и издевается над всякой

     гуманностью как над слабостью – это чудовищная сила. Систематически совершаемый,

     деспотически осуществляемый государственный террор парализует волю отдельного

     человека, ослабляет и подтачивает всякую общность…вскоре всеобщая трусость

     становится ему помощником и прибежищем, потому что если каждый чувствует себя

     подозреваемым, он начинает подозревать другого, а боязливый из-за страха ещё и

     торопливо опережает приказы и запреты своего тирана».

     Попробуйте догадаться, какое это общество и какой это из народов. Почти уверен,

     что первые мысли будут либо о фашизме и Гитлере, либо о социализме и Сталине. Так вот

     все эти цитаты взяты из очерка известного писателя гуманиста и антифашиста XX

     Стефана Цвейга «Совесть против писания» (1), в котором описывается тоталитарная

     библиократия Кальвина, возникшая и достигшая своего расцвета ещё в XVI веке.

     Протестантскую «догматическую диктатуру» Кальвина «по праву назвали

     библиократией. Ибо одна-единственная книга» являлась «в Женеве господином и судьёй,

     богом и законодателем, а её проповедник – единственным авторитетным толкователем

     этого закона…его власть над правителями и народом неоспорима.... не магистрат и

     гражданское право, а только истолкованная консисторией Библия определяет что

     позволено и что запрещено, и горе тому, кто осмелится хотя бы в мелочи не повиноваться

     этому принуждению! Ибо всякого, кто воспротивится диктатуре проповедников, будут

     судить как бунтовщика против бога, а комментарий к Священному писанию вскоре будут

     писать кровью».

     Что это: случайное совпадение или закономерность? Что общего может быть между

     чисто религиозным обществом, названным библиократическим, из-за того, что основным

     законом в нём были толкования Библии, осуществляемые первосвященником Кальвином,

     и обществом, объявившим о построении основ социализма и провозгласившим религию

     опиумом для народа, в котором основными законами были «Капитал» К. Маркса и работы

     В. Ленина в толковании «отца всех народов» И. Сталина?

     Нет, к несчастью, это не случайность, а закономерность. В данном случае общность

     формы объясняется общностью их содержания, поскольку в обоих случаях целью

     являлось построение общества на основании священных религиозных догматов.

     Действительно, основной целью Кельвина было построение в Женеве «царства божьего на

     земле: общества без земной низости, без коррупции, беспорядка, пороков и грехов…». А

     разве не ту же цель – построение «царства» равенства, справедливости и порядка на земле

     преследовали революционеры, осуществившие Октябрьскую революцию, а вернее

     октябрьский переворот? Как верно подметил Н. Бердяев, для «первых русских

     107

     марксистов» основой основ являлось «искание царства социальной правды и

     справедливости ..., тоталитарное отношение к жизни, определяемое главной целью

     осуществлением социализма» (2).

     Однако, критически настроенный читатель может возразить, что между этими

     двумя целями существует принципиальная разница: в одном случае (диктатура Кальвина)

     мы имеем дело с религиозным государством, основанным на слепой вере в правильность

     пути, предложенного духовным предводителем, а в другом (Советский Союз) с

     атеистическим государством, создававшемся по научно-разработанному плану. Но вот был

     ли план, а вернее был ли он научно разработан как раз и вызывает большие сомнения.

     Да, у революционеров-социалистов был научно разработанный К. Марксом план

     выхода из тупика прогрессирующего обнищания и порабощения большей части жителей

     развитых Европейских государств – наёмных работников (рабочего класса). Причём сам

     переход от буржуазного общества к коммунистическому был рассчитан на сравнительно

     безболезненную перестройку государственной настройки, осуществляемую большинством

     общества в условиях высокой экономической и политической культуры членов этого

     общества.

     Однако, ещё при жизни классиков марксизма появились экономические

     исследования Каутского, доказавшего, что по мере развития капиталистического общества

     возрастает жизненный уровень не только капиталистов, но и их наёмных работников. И

     ладно бы, если бы лидер большевиков В. Ленин, не желавший разрушать свою

     сверхценную идею ради истины, только заменил в дискуссии экономические доводы на

     площадную брань, но он ещё и возглавил революционный переворот, положивший начало

     построению коммунизма, в стране, в которой пролетариат составлял не более 5 -10% от её

     населения, где ни экономика, ни развитие общественных структур и культуры не было

     готово не только к коммунизму, но даже к полноценной буржуазной демократии.

     А уж, о какой научности подхода можно говорить, когда все надежды на успех этой

     затеи с революционным переворотом опирались лишь на никем не гарантированную и

     даже никем не предлагаемую мифическую помощь мирового пролетариата. Ведь даже

     самый дурковатый хулиган-подросток затевает ссору с прохожими только после того, как

     предварительно договорится о поддержке с более сильными и достаточно

     многочисленными приятелями. В этом отношении крайне интересным представляется

     мнение С.Н. Булгакова о психологии левых социал-демократов. Он, пожалуй, был

     первым, кто сравнил коммунистическое учение с религией, утверждая, что «это

     психология не политиков, не расчётливых реалистов …это нетерпеливая

     экзальтированность людей, ждущих осуществления Царства Божьего на земле, Нового

     Иерусалима, притом чуть ли не завтра» (3).

     И если бы эта ненаучность подходов ограничилась только началом революции. За

     все 70 лет советской власти ни одно серьёзное мероприятие по перестройке нашего

     общества, включая и последнюю Горбачёвскую перестройку, не было предварительно

     досконально и серьёзно подготовлено и разработано. Да и чего можно было ожидать, если

     практически с самых первых дней установления диктатуры пролетариата

     интеллектуальные силы общества были зачислены в жалкую «прослойку», требующую

     перевоспитания и неусыпного присмотра, тем более, что сам первый вождь российского

     пролетариата Ленин сказал о ней «это не мозг нации – это говно» (4), и которой до самого

     последнего времени надо было постоянно напоминать, что государством управлять – это

     не с кафедр вещать.

     И в принципе это совсем не случайно, поскольку сам узко классовый подход к

     любым, в том числе и к интеллектуальным, проблемам ставил интеллигенцию в заведомо

     неравное положение не только с представителями пролетариата, но даже с беднейшим

     люмпен-крестьянством, зачисленным в деревенский пролетариат. Тем более, что в 30-40

     годы значительная часть Политбюро ЦК имела образование на уровне реального училища,

     К.Е. Ворошилов и Л.М. Каганович окончили лишь несколько классов школы, а И.В.

     108

     Сталин и А.И. Микоян имели среднее чисто религиозное образование. Об уровне

     образования партийных лидеров на местах и говорить не приходится. Так о какой

     научности подхода к строительству государства социальной справедливости под таким

     руководством и при подавляющей малограмотности всего населения могла идти речь?

     Но тогда на чём же должна была базироваться вся система строительства нового

     советского общества? Естественно, что только на вере, ибо только она одна могла поднять

     народ на борьбу ради неясной и скорее всего призрачной цели. Тем более, что само

     атеистическое мировоззрение даже русской интеллигенции, по мнению С.Н. Булгакова (3),

     представляло из себя веру, хотя и веру в научность и рационализм, позволяющую ей, как

     метко подметил Н. Бердяев (2), само «усвоение западных идей и учений…превращать в

     догматику, во что-то вроде религиозного откровения». Что уж тут говорить о

     подавляющем большинстве населения России, которое разочаровалось в

     огосударствлённых православных клириках, но оставалось глубоко религиозным в душе.

     Важно ещё понять, что религиозная вера – это не только и даже не столько вера в

     того или иного конкретного бога, это в первую очередь любое некритичное отношение к

     поставленной цели, а значит и «деятельность, где присутствует сознание, но отсутствует

     критика» (Лавров П.А., 1906). И всё же наиболее точно определил понятие религии Э.

     Фромм (5): религия – это «любая разделяемая группой система мышления и действия,

     позволяющая индивиду вести осмысленное существование и дающая объект для

     преданного служения». А поскольку создание иерархической системы ценностей

     органически присуще человеческой психике, то человек не свободен выбирать между тем,

     чтобы иметь и тем, чтобы не иметь «идеалы», но человек может либо создавать эти

     идеалы осознанно, критично, либо не критично и неосознанно, превращая их в объект

     поклонения и служения.

     Очень важно понять, что вне зависимости от того имеем ли мы дело с

     теистическими или нетеистическими религиями, любые типы религии делятся на

     авторитарные и гуманистические. Теология Кальвина представляла собой как раз

     предельно концентрированный вариант авторитарной религии, поскольку включала её

     основной постулат: признание высшей силы, управляющей судьбой человека, и способной

     заставить человека поклоняться ей. «Главная добродетель этого типа религии», по мнению

     Э. Фромма (5), «послушание, худший грех – непослушание». Капитулируя перед этой

     властью человек «теряет независимость, … но обретает чувство защищённости,

     становится как бы частью внушающей благоговение силы».

     Чаще всего авторитарная религия постулирует абстрактный и далёкий идеал, почти

     не имеющий связи с реальной жизнью реальных людей. Ради таких идеалов, как «жизнь

     после смерти» или «светлое будущее всего человечества», можно пожертвовать жизнью и

     счастьем людей, живущих здесь и сейчас.

     Таким образом, вне зависимости от того, что признаётся высшей силой (бог-

     вседержатель или псевдонаучные коммунистические законы развития общества), если

     люди воспринимают эту высшую силу как предмет слепого и некритичного поклонения и

     служения, то мы имеем дело с верой и религией. Тем более, если эта сила ещё и сама

     требует и добивается подчинения и послушания. Во всех случаях «когда политика

     поставлена под знак ортодоксии», утверждает С. Бердяев (2), « государство

     рассматривается как церковь, и неизбежно преследование за верования и мнения», а ещё

     больше за нежелание веровать в предлагаемую религию. Большевики, в частности, начали

     преследовать за неверие, заключая инакомыслящих в концлагеря, ещё в 1921 году и

     закончили это, и то только к концу своего существования, в конце 80-х годов.

     Вот откуда столь выраженное сходство авторитарной христианской религии

     Кальвина и казалось бы атеистической, но не менее авторитарной социалистической

     религии Сталина. Интересно, что близость государственно-социалистической религии

     страны Советов и христианства отнюдь не случайна. Одним из первых это подметил, а

     вернее предвидел ещё Ф. Ницше (6), заявивший, что «между христианином и анархистом

     109

     можно смело ставить знак равенства». Причиной такого сходства он считал общность

     основного постулата всех революционных учений XX века: «равные права для всех». Этот

     постулат, по его мнению, был порождением основной идеи христианства – «равенство

     душ перед богом». Именно этот постулат в своё время сыграл важную роль в победе

     христианства, и именно его порождение «вера в преимущественные права большинства, -

     по мнению Ф. Ницше, - ТВОРИТ и БУДЕТ ещё творить революции». Позже и более

     конкретно для Советской России наличие этого сходства подметил С. Бердяев (2):

     «Советское коммунистическое царство имеет сходство по духовной конструкции с

     московским православным царством. … Вместо Третьего Рима в России удалось

     осуществить Третий Интернационал. … Третий Интернационал есть тоже священное

     царство, и оно тоже основано на ортодоксе». По мнению А. Ципко (7) тезис уравниловки,

     общий для коммунистического и христианского учений, является подтверждением

     превращения марксизма в символ веры и его христианизации.

     Пожалуй, только И. Ачильдиев (8) попытался доказать, что в Советской России

     произошло не создание авторитарной религии по типу христианства, а осуществился

     психологический откат общества к идолопоклонничеству, где в качестве идола служила

     сама личность Сталина. Правда, единственным доказательством этого он считал, что при

     сталинизме осуществлялся «примат интереса над нормами общечеловеческой морали», а

     именно это, по его мнению, и «характерно для языческой морали». Вряд ли с этим

     согласятся те, кто жил в 30 – 40 годы. Поскольку, хотя в любом современном человеке и

     скрыто множество индивидуализированных примитивных форм религии, в том числе и

     «идолопоклонство», но примат интереса был далеко не единственным и самое главное не

     основным для большинства строителей нового социалистического общества. Тем более,

     что нетеистическая авторитарная религия социал-коммунизма была детально разработана

     и начала внедряться в общество ещё до появления культа личности Сталина и естественно

     сохранилась, и после его смерти.

     Особый интерес представляет вопрос: почему новая социалистическая религия так

     активно преследовала и изгоняла из жизни общества столь близкую к ней по духу

     христианскую религию? Об интенсивности преследования можно судить хотя бы потому,

     что если до революции в России имелось 115 600 богослужебных зданий, то в 1986 году

     осталось только 10 255, а священников осталось лишь столько, сколько раньше

     выпускалось из семинарий за год. Кстати С. Бердяев (2) подметил эту особенность

     взаимоотношений между социалистическим государством и церковью ещё в первое

     десятилетие советской власти: «Коммунистическая власть нередко проявляет большую

     гибкость в политике…но есть область, в которой коммунизм неизменен, беспощаден,

     фанатичен и ни на какие уступки не идёт, - это область «миросозерцания», философии, а,

     следовательно, и религии».

     Самое простое объяснение этого факта даёт И. Ачильдиев (8), считающий, что

     «сталинская антицерковная политика как бы расчистила «строительную площадку» для

     возведения культа личности». Подобное объяснение не выдерживает критики уже потому,

     что активная антицерковная и антихристианская политика началась гораздо раньше, чем к

     власти пришёл сам Сталин.

     Более правильным представляется объяснение этой тенденции А.А. Лебедевым в

     «Вопросах философии»: «Поскольку марксизм представлялся «богостроителям» «новой

     религией» или даже «последней религией, постольку понятно они просто обязаны были,

     оставаясь последовательными, со всей силой выступать против «старых» религий и

     вообще всяких иных религий». В этом отношении определённый интерес представляет

     идея о причине враждебности марксизма к религии, предложенная Вс. Вильчиком (9). По

     его мнению, марксизм, переделав основную аксиому всех теистических религий «человека

     создал Бог» в аксиому «человека создал труд», не сумел, как и религия, это доказать, а тем

     самым оказался не научной теорией, а лишь ещё одной из разновидностей

     хилиастического учения о построении тысячелетнего царства Божия на земле –

     110

     коммунизма. И именно это сходство и послужило причиной их взаимной

     непримиримости.

     Однако, это объясняет только антирелигиозный характер коммунистического

     учения, а не его антихристианскую направленность. Нам кажется, что основной причиной

     столь яркой ненависти к христианству являлось, возможно, даже подсознательное

     понимание вождями большевиков своей общности с ним, основанной на общих идеях

     равенства и веры в чудо (а чем ещё можно считать веру в построение социализма в одной

     отдельной, промышленно не развитой стране). Больше того, как справедливо отмечает С.

     Бердяев (2), сам процесс «цивилизирования» в новой России совершался «через замену

     для масс символики религиозно-христианской на символику марксистски-

     коммунистическую». В то же время у этих двух учений имелась и коренная,

     принципиальная разница: примат общечеловеческих ценностей в христианстве и примат

     классовых ценностей в коммунистическом учении. Принципиальность этого различия и

     необходимость борьбы за популярность в массах не могли не привести к возникновению

     жёсткого духовного противостояния.

     Важно понять, что это противостояние, впервые проявившееся ещё во время

     революции 1905 года, не могло не носить, как указывает С.Н. Бердяев (2) «оттенка

     религиозного фанатизма, сделав его борьбой не только разных политических мнений, но и

     разных вер.…Фанатизм, нетерпимость, жестокость и насильничество коммуниста ярко

     выраженного типа определяется тем, что он чувствует себя поставленным перед царством

     сатаны и не может переносить этого царства». Тем более, что отсутствие серьёзных

     научных разработок, подтверждающих как правильность выбранного пути, так и методов

     его осуществления, низкий культурный уровень и партийных вождей и большинства

     рядовых граждан не позволяли Российскому варианту коммунистического учения вести

     доказательную научную полемику с соперничающей христианской религией, что не могло

     не привести к тому, что, по меткому замечанию С. Бердяева (2), «все теоретические,

     идейные, философские споры…в Советской России стоят под знаменем ортодоксии и

     ереси. …Но различение между ортодоксией и ересью есть различение религиозное,

     теологическое, а не философское и не политическое».

     Религиозный же уровень споров, основанный не на научной доказательности

     доводов, а на эмоциях и вере, естественно, не позволял добиться окончательной победы

     над христианством и требовал применения вульгарной силы. Необходимость такого

     силового решения в принципе чисто духовного спора в свою очередь объясняется

     особенностями установившегося в советской России политического устройства, которое

     представляло собой типичную тоталитарную диктатуру. А любое тоталитарное

     государство (будь это библиократия Кальвина, гитлеровский рейх или сталинский режим)

     считает совершенно естественным контроль не только над поступками, но и мыслями

     людей, а потому обязательно приходит к преследованию людей, не согласных с

     идеологией правящего режима, вплоть до лишения их не только свободы, но и жизни.

     Формирование тоталитарно-теократического государства, превратившего

     социалистическое учение в религию, не могло не отбросить устройство общества глубоко

     назад. В частности переход всех средств производства, включая землю, в руки государства

     и массовое использование государством внешнеэкономического принуждения

     сформировали в стране «строящей коммунизм» уклад «феодального социализма»,

     сочетающего промышленную цивилизацию и феодально-патриархальные принципы

     общественного бытия, такие как иерархия, незыблемость традиций и ритуалов, святость

     политических установок и лиц, которые их провозглашают.

     Особый интерес в свете рассматриваемой проблемы представляет формирование

     типичных для докапиталистических обществ сословий. Правда, в отличии, например, от

     феодальной Франции у нас образовалось только одно высшее сословие: духовно-

     партийное. Социальная группа, объединяющая членов единственной и к тому же

     правящей партии, имела все типичные сословные признаки за исключением только одного

     111

     – обязательного наследования. Сами же особые права были закреплены не только в

     обычаях, но и законодательно. Стоит только вспомнить пресловутую 6 статью

     конституции, постулирующую привилегированную роль партии в жизни общества или

     невозможность для беспартийных занятия достаточно высоких руководящих должностей в

     государственных органах, наконец, обязательную подпись секретаря парткома для любой

     сколь ни будь серьёзной бумаги или характеристики.

     Не случайно И. Сталин сравнил коммунистическую партию довоенного времени с

     монашеским орденом меченосцев. Но как не каждый член высшего сословия (монах или

     дворянин) в средние века мог стать феодалом, хотя каждый феодал был членом высшего

     сословия, так и не каждый член партии мог стать членом класса новых религиозных

     феодалов – партийно-бюрократического аппарата, сосредоточившего в своих руках

     неконтролируемое обществом распоряжение государственной собственностью и

     получавшего за это долю общественного богатства, просто не сопоставимую с зарплатой

     рабочего или крестьянина.

     Важно, что вне зависимости от своей классовой принадлежности все члены

     коммунистического сословия свято выполняли требования своей религии: слепо чтили

     священные книги – труды классиков и руководства государства, посещали молитвенные

     собрания – политзанятия и партсобрания, преследовали еретиков – доносили или

     голосовали «за» наказание инакомыслящих и верили в непогрешимость новых пророков.

     Боюсь, что кто-нибудь из молодых читателей не поймёт столь резкого неприятия

     такой, казалось бы, безобидно-привычной составляющей того времени жизни, как

     политинформация, преследующая всех граждан с первых классов школы до пенсии. Для

     того, чтобы это понять стоит привести для сравнения описание психологической

     методики, применявшейся в фашистских концентрационных лагерях, сделанное

     социологом Беттельгеймом (10): «Собирают группу людей и на протяжении, скажем часа,

     читают им вслух что-нибудь такое, что и так развешано по всему лагерю, - правила

     лагерного поведения или лагерные новости, или ещё что-нибудь в этом роде. Это один из

     вариантов низведения взрослого до состояния ребёнка – насильно читать ему вслух то, что

     он и так знает или сам может прочесть».

     Естественно, не могут не возникнуть вопросы, а каковы же причины возникновения

     тоталитарной социалократии, где же корни этого удивительнейшего превращения

     социальной науки в религию? Несомненно, что идейные предпосылки «христианизации

     марксизма» возникли задолго до Октябрьской революции.

     Важную, хотя и не ведущую роль, сыграло «религиозное» отношение российских

     революционеров к революционной деятельности. Так, по мнению Н. Бердяева (2),

     «структура души» у русских интеллигентов-революционеров был унаследована от

     раскольников XVIII века. Причём всем им, вне зависимости от конкретных взглядов на

     революционную теорию, была присуща тяга к мессианству – «русской вере в особые пути

     России» и вера в необходимость страданий и жертв ради своей идеи.

     Но, пожалуй, самой большой бедой эти взглядов была, подмеченная А. Ципко (8),

     жестокость по отношению к тем ради кого революционеры были готовы идти на смерть. В

     «Катехзисе революционера» Нечаева и Бакунина говорится: «Суровый для себя, он

     должен быть суровым и для других. Всё нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы,

     любви, благодарности должны быть задавлены в нём единого холодною страстью

     революционного дела…. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен

     быть готов и сам погибнуть и погубить своими руками всё, что мешает её достижению».

     Не случайно, Н. Бердяеву (2) «русская интеллигенция скорее напоминала монашеский

     орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой». Эта

     религиозно-этическая тенденция не могла не сыграть своей роли в формировании взглядов

     теоретиков религиозного социализма в большевистской партии: Богданова, Базарова и

     Луначарского. В «Основах позитивной эстетики» А.В. Луначарский ещё в 1904 году

     заявлял: « Вера активного человека есть вера в грядущее человечество, его религия есть

     112

     совокупность чувств и мыслей, делающих его сопричастником жизни человечества и

     звеном в той цепи, которая тянется к сверхчеловеку, к существу прекрасному и

     властному…» (11).

     А. Гагнус (12), анализируя основные положения мистико-религиозных течений

     большевизма, в первую очередь высказывания Луначарского, вычленяет все основные

     предпосылки будущей теократической диктатуры, как философско-идеологические:

     «идеал полнее жизни, …индивидуалистический разум должен быть превзойдён …и

     человечество превращено из конгломерата разумов в монолит воли и чувства, в железные

     когорты, спаянные полным единомыслием», так и тактические: «провидцы и паладины

     отдалённого будущего …должны быть тверды и даже жестоки, …чтобы вести

     человечество своей дорогой во что бы то ни стало, …люди, не умеющие жить в

     будущем…будут уходить с той площади, где медленно воздвигают величественный храм

     жизни».

     То есть, основной посыл теории новых социалистов-утопистов заключался в том,

     что идея выше законов природы и общества, а потому создание «царства божьего» на

     Земле можно осуществить, не дожидаясь появления соответствующих экономических

     предпосылок, путём воспитания сверхлюдей – человекобогов. Такое предпочтение

     субъективного объективному и вера в возможность воплощения в жизнь любой

     человеческой идеи является классическим проявлением субъективного идеализма,

     представляющего, в свою очередь, основу существования любой религии. А в пришедшей

     к власти в 1917 году большевистской партии таких левых коммунистов-идеалистов было

     вполне достаточно: по меньшей мере, половина Политбюро ЦК, по мнению Ф. Бурлацкого

     (13), если не все, по мнению А. Гагнуса (12). Ведь даже такой принципиальный противник

     богдановщины, как В.И. Ленин, после удачи Октябрьского переворота решил начать

     строительство коммунизма в стране едва только начавшей сбрасывать путы феодализма, в

     стране, где рабочий класс составлял едва ли 10% от её населения, то есть поставил

     выстраданную им идею выше бытия Российской реальности.

     Естественно, что проведение в жизнь марксистских идей в стране, несозревшей для

     их не только осуществления, но и понимания, могло осуществляться только методом

     диктата и террора. Ибо масса безграмотного и малограмотного крестьянства и

     пролетариата не могла, конечно, осмысленно усвоить теоретические идеи марксизма и тем

     более осознано применять их на практике. Призывы «учиться, учиться и ещё раз учиться»

     требовали как минимум времени, а, кроме того, и возможностей. Здание же коммунизма

     надо было строить сейчас и с теми, кто был. А ведь надо было ещё и подавлять и как

     оказалось на самом деле ещё и уничтожать тех, кто благодаря уровню образования или

     интеллекта отвергал учение марксизма.

     Единственным средством доступным большевикам в этих условиях оставалось

     только использование веками и тысячелетиями опробованного средства – религиозной

     веры. Действительно, как точно подметил Н. Бердяев (2): «Народная душа легче всего

     могла перейти от целостной веры к другой целостной вере, к другой ортодоксии,

     охватывающей всю жизнь». И такой верой стала вера в прекрасное будущее, которое

     должно было наступить почти что завтра. Что стоит подождать каких-то двадцать лет до

     установления коммунизма? (А именно этот срок называл В.И. Ленин на съезде

     комсомола.) Что стоит поголодать сегодня, если завтра у всех будет всё? Так осознанно

     или неосознанно, но идея перевода революционной теории на язык, доступный

     безграмотным массам, овладела всей большевистской партией. Тем более, что даже сам

     Ленин в статье «Об отношении рабочей партии к религии» (14) заявил, что было бы

     неверно при всех условиях осуждать членов социал-демократической партии за заявления

     «социализм есть моя религия».

     Естественно, что религия, обещавшая создать Царство Божие на земле при твоей

     жизни, не могла не начать побеждать религию, обещавшую это далеко не всем, далеко не

     завтра, да и то после смерти. Более того, религиозный фанатизм прозелитов новой

     113

     религии оказался как раз той силой, которая помогла большевикам победить всех своих

     внешних и внутренних врагов, поскольку превращение научного учения в религию не

     могло не привести к тому, что любая междоусобица воспринималась с оттенком

     религиозного фанатизма (3), а любой противник нового учения представлялся

     посланником царства сатаны (2). В результате этого страна оказалась залитой кровью так,

     как не заливала её до этого ни одна обычная война или катастрофа.

     Обиднее всего, что всё это было предсказано задолго до наступления катастрофы.

     Так Ф. Ницше (6) ещё в XIX веке предостерегал от религиозного отношения к идеям

     социальной справедливости: «И если вера в «преимущественные права большинства»

     творит и будет ещё творить революции, то именно …христианские суждения, ценности

     переводят революцию в одно сплошное море крови и преступлений!», а наш

     соотечественник С. Булгаков(3), обобщив опыт революции 1905 года, сделал вывод о том,

     что «на почве этого разноверия неизбежно должна возникнуть такая внутренняя

     религиозная война, подобие которой следует искать только в войнах реформационных».

     Об этом же предупреждали меньшевики Плеханов и Короленко.

     Но потребность в социалистической религии не исчезла и после подавления

     противников революции, поскольку оказалось, что обучение миллионов людей

     философским категориям требует значительно больше сил, средств и, наконец, времени,

     чем обучение азам грамоты, а революционный энтузиазм надо было чем-то поддерживать.

     Для достижения своих целей большевики использовали худшую идею православия

     – аскетизм, причём смогли достичь гораздо больших успехов, в первую очередь, потому

     что православие в дореволюционной России находилось под жёстким контролем

     государства, не позволяющего распространять ортодоксальные и схимнические варианты

     христианства, а в Советской России все силы государства были брошены как раз на

     внедрение аскетической коммунистической религии.

     Чтобы доказать реальность активного внедрения идеологии аскетизма на всём

     протяжении существования советской власти нельзя не воспользоваться результатами

     блестящего исследования проблемы аскетизма в христианстве, сделанными Ф. Ницше в

     его работе «К генеалогии морали» (15). Суть аскетического идеала по мнению Ницше:

     «бедность, смирение и целомудрие», а причиной появления идеи аскетического идеала он

     считает «отсутствие ответа на вопрос: «к чему страдать?» Человек …не отрицает

     страдания как такового; он желает его, он даже взыскует его, при условии, что ему

     указуют на какой либо смысл его, какое либо ради страдания. Бессмысленность

     страдания, а не страдание, - вот что было проклятием, тяготевшим до сих пор над

     человечеством, - и аскетический идеал придал ему некий смысл».

     Вот уж чего-чего, а страдания и бедности в советской России было достаточно,

     поскольку диктатура пролетариата, отбросившая все основные экономические законы и

     развязавшая гражданскую войну, привела страну к разрухе и голоду, а надежда на помощь

     экономически развитых стран исчезла после провала экспорта революции. Конечно,

     можно было признаться в своих ошибках и прекратить кровавый и бессмысленный

     эксперимент, но во главе большевистской партии стояли люди, представлявшие из себя

     идеал аскетического священника.

     Что же представляют из себя и как формируются аскетические священники?

     «Аскетический священник есть ставшее плотью желание некоего инобытия, где-нибудь

     бытия, да к тому же высшая степень этого желания, его самососущая пылкость и страсть»

     (18). Желание инобытия, желание найти царство равенства и всеобщего благополучия в не

     очень-то богатой и далеко не сказочной России было всегда, но только большевики

     предложили простой и как казалось быстрый способ его не поиска, а построения. Поэтому

     то приверженцев и проповедников этой идеи они смогли найти достаточно просто и

     много. Правда, это были далеко не одинаковые люди.

     Среди них были Макары Нагульновы – идеалисты, мечтатели, для которых борьба

     за справедливость и равенство стала единственным смыслом жизни. В качестве не

     114

     литературного примера можно привести «железного» Феликса. Казалось бы хорошие,

     чистые люди, но вот только уравнивание людей они были готовы осуществлять любыми

     средствами: от постановки на колени до отсечения головы.

     Были среди них и просто бандиты типа Сталина и Свердлова, рвущиеся к власти

     любым путём и не только готовые, но и уничтожавшие ради этого целые народы.

     Интересно, что некоторые из них даже попав на вершину власти так и оставались

     обыкновенными урками. Хотя конечно пытались, как умели, скрывать свои мысли и

     поступки. Даже под приказом о казни императора и его семьи они не поставили свои

     подписи, пытаясь на всякий случай остаться чистенькими перед всем миром. Именно о

     таких людях писал Ницше (15): «Нет среди них недостатка и в той омерзительнейшей

     породе тщеславцев, изолгавшихся недоносков, которые горазды корчить из себя

     «прекрасных душ» и сбывать на рынке под видом «чистоты сердца» свою испорченную

     чувственность, завёрнутые в стихи и прочие пелёнки…». Самым ярким примером этого

     типа, пожалуй, является Свердлов, начавший свой «революционный» путь с руководства

     бандами, грабившими и убивавшими под предлогом сбора средств для поддержания

     партии, и кончивший его вторым лицом в государстве, тайно хранившим в своём сёйфе

     награбленноё золото и драгоценные камни.

     Но больше всего среди них было классических люмпенов (лентяев, пьяниц) и

     завистливых неудачников. Как охарактеризовал этих представителей «жизневраждебной

     специи» Ницше: «Заведомо увечные, поверженные, надломленные – слабейшие … Здесь

     кишат черви переживших себя мстительных чувств … здесь непрерывно плетётся сеть

     злокачественнейшего заговора – заговора страждущих против удачливых и

     торжествующих, здесь ненавистен самый вид торжествующего» (15). Это люди с

     «беспримерной ressentiment, ressentiment ненасытимого инстинкта и воли к власти,

     которой хотелось бы господствовать … над самой жизнью», и ради сохранения своей

     власти они готовы бороться со здоровыми человеческими инстинктами, они готовы

     «применить силу для того, чтобы закупорить … самоё физиологическое процветание, в

     особенности на то, что его выражает, - красоту и радость; между тем как удовольствие

     ощущается и ищется в неудавшемся, чахлом, в боли, в злополучии, в безобразном, в

     самовольном ущербе, в обезличивании, самобичевании, самопожертвовании».

     Именно такие люди гадили в драгоценные вазы после штурма Зимнего дворца,

     грабили и выгоняли в никуда работящих зажиточных крестьян вместе с маленькими

     детьми и стариками, сжигали древние иконы и продавали за бесценок музейные

     сокровища мировой культуры. Конечно, были среди них и просто завистники и

     обиженные, такие как обозлённый на государственную власть то ли за казнь брата, то ли

     за отчисление из университета, лишившее возможности занять прочное положение в

     обществе, В.И. Ленин.

     Но как смогли прийти к власти эти аскетические священники коммунизма? Причин

     и способов было конечно достаточно, но один из способов достижения своих целей,

     типичный именно для идеологов аскетизма они несомненно использовали. Им удалось

     «отпраздновать свой последний, пышной, утончённый триумф мести … тогда, когда они

     уловчились бы свалить на совесть счастливым собственную безысходность, всю

     безысходность вообще, так что эти последние стали бы однажды стыдиться своего счастья

     ... это просто срам быть счастливыми! Кругом так много безысходности! .. Но большего

     и более губительного недоразумения и нельзя было придумать, доведись счастливым,

     удачливым, сильным телом и душой усомниться в своём праве на счастье» (15).

     Ницше написал это абзац в сослагательном наклонении, а Российские

     революционеры XIX – XX веков сумели превратить сослагательно наклонение в

     повелительное. Вспомним только взгляды на жизнь передовой интеллигенции и

     дворянства, мучившихся своей виной за многовековое угнетение крепостного

     крестьянства или прогрессивных промышленников типа Саввы Морозова, не только

     115

     улучшавшего жизнь своих рабочих, но и помогавшего революционерам, открыто

     призывавшим к уничтожению класса промышленников.

     Победившие революционеры (теперь уже только большевики) не разучились

     заставлять находить «окончательную вину … в самом страждущем» и после Октябрьского

     переворота. Стоит только вспомнить процессы 30-х годов, когда выбранные «враги

     народа» даже понимая что их ждёт смерть не уставали принародно каяться в своих

     несуществующих грехах перед трудовым народом.

     Но может быть аскетические коммунистические священники хотя бы помогали

     своему народу переносить трудные времена? По мнению Ницше, аскетический священник

     действительно «носит с собой мази и бальзам, в этом нет сомнения; но чтобы стать

     врачом, ему надо прежде наносить раны; утоляя затем боль, причиняемую раной, он в то

     же время отравляет рану…» (15). Что-что а наносить раны большевики не стеснялись и

     умели. Ленин начинал с призывов к поражению в Первой мировой войне, затем он и его

     соратники по партии, спасая свою власть, сначала организовали позорный Брестский мир,

     отнявший у России всё, что она могла приобрести ценой сотен тысяч погибших во время

     войны солдат и офицеров, а затем спровоцировали Гражданскую войну, унёсшую жизнь

     уже миллионов не только солдат, но и мирных ни в чём не повинных граждан и почти

     полностью разрушившую экономику страны.

     Что же собой представляла методика лечения большевиков? Она практически

     полностью соответствовала канонам религиозно-аскетического лечения, разработанного

     для спасения созданной самим же аскетизмом «дегенерирующей жизни». Как пишет

     Ницше: аскетический священник «весьма недурно защищает своё больное стадо … он

     борется умно, твёрдо и исподтишка с анархией и с ежемгновенно угрожающим стаду

     саморазложением, в котором всё скапливается и скапливается опаснейшее взрывчатое

     вещество, ressentiment. Обезвредить эту взрывчатку таким образом, чтобы она не разнесла

     в клочья ни стадо, ни пастуха, - в этом и состоит его своеобычный фокус, в этом также

     высочайшая его полезность…» (15). Но вот в отношении полезности сохранения

     «дегенерирующей жизни» с Ницше согласиться трудно, поскольку чем дольше

     сохранялось социалистическое общество, тем больше оно губило своих лучших людей и

     грабило своих собственных потомков.

     И всё-таки как же реально осуществляется предотвращение взрывоопасных

     ситуаций? По утверждению Ницше «… священник есть переориентировщик

     ressentiment. Ибо каждый страждущий инстинктивно подыскивает причину к своему

     страданию; точнее, зачинщика, ещё точнее, предрасположенного к страданию виновника

     – короче, нечто живое, на котором он мог бы кулаками или in effigies разрядить под каким

     – либо предлогом свои аффекты: ибо разряжение аффекта для страдающего величайшая

     попытка облегчения, т.е. обезболивания, непроизвольно вожделеемый им наркотик

     протии всякого рода мучений … «Кто-нибудь должен же нести вину за то что мне плохо» -

     такого рода умозаключение характерно для всех болезненных существ» (15). А уж что-что,

     а находить виновника революционеры умели замечательно. Сначала помещики, затем

     буржуазия, с начала гражданской войны – «белые», потом нэпманы, кулаки, инженеры-

     вредители и врачи убийцы, империалисты, бюрократы и диссиденты. Если бы эпоха

     социализма ещё продолжалась список бы несомненно пополнился.

     Тем более, что «всем страдающим без исключения свойственна ужасающая

     охочесть и изобретательность в отыскании предлогов к мучительным аффектам; они

     наслаждаются своей подозрительностью, ломая головы над всяческими злыми умыслами

     и мнимыми ущемлениями …им мерещатся злодеи в других, женщинах, детях, во всех

     ближних» (15). И где и в ком только не искали врагов или их происки граждане страны

     советов: они доносили на своих соседей, друзей и родителей, искали свастики или звезду

     Давида в газетных рисунках, находили тлетворное влияние запада в музыке битлов и

     абстракционизме и т.д. и т.п.

     116

     Фридрих Ницше даже составил список приёмов и форм борьбы с чувством

     недовольства, причём разделил эти методы на «невинные» и «повинные» средства (15). И

     все эти методы с успехом использовались большевиками. Рассмотри сначала так

     называемые «невинные» средства.

     Первое из «невинных» средств по Ницше – это «сокращение до самого низкого

     минимума чувства жизни вообще: не любить… не мстить за себя; не обогащаться… как

     можно меньше женщины; в духовном плане принцип Паскаля: «нужно поглупеть».

     Средство хоть и не совсем невинное (стоит только вспомнить сколько строителей

     коммунизма погибло, следуя его наставлениям), но приедающееся. Если в первые после

     революционные годы масса людей действительно пыталась строить жизнь по примеру

     Корчагина и верили, что в «наши вагоны, на нашем пути, наши грузим дрова» или, узнав

     об очередном повышении цен или обязательном государственном займе, грустно утешали

     себя: «лишь бы не было войны», то к концу советской власти уже с удовольствием

     сочиняли и пересказывали анекдоты.

     Напомню лишь два самых распространённых и любимых народом. «Человека

     принимают в партию. Он уже успел пообещать, что будет трудиться без сна и отдыха,

     перестанет пить и курить, гулять с женщинами. И тут ему задают самый важный вопрос:

     «А вы сможете отдать жизнь за партию?» На что он не задумываясь отвечает: «Конечно!

     На что мне такая жизнь». И второй: «Внучка декабриста спрашивает у горничной: «Кто

     это на улице так шумит?», а та отвечает: «Это большевики митинг проводят, требуют

     уничтожения всех богатых». Старушка мучительно задумывается: «Ничего понять не

     могу. Мой дедушка тоже был революционер, но он хотел, чтобы не было бедных, а не

     богатых».

     А вот неприятие «шибко умных» проявляется даже сейчас, начиная от

     государственного сохранения копеечных зарплат у врачей и учителей, и кончая народным:

     «А ещё и очки надел, интеллигент недоделанный!»

     Ко второму из «невинных» средств, по мнению Ницше, относится «машинальная

     деятельность», когда «сознание непрестанно занято действиями и, следовательно, не в

     состоянии уделить хоть сколько-нибудь заметного места страданию». Советская власть

     использовала этот метод широко и регулярно. Самым ярким вариантом машинной

     деятельности, несомненно, являлись, как уже говорилось, обязательные политзанятия и

     кружки по изучению марксизма-ленинизма, на которых бесконечно повторялись хорошо

     известные факты и сообщались новости уже успевшие навязнуть в головах из радио и

     телевизионных передач, газет и плакатов.

     Очень интересным из «невинных» средств представляется «переименование и

     перекрашивание ненавистных вещей, дабы они представляли впредь неким благодеянием

     и относительным счастьем». Так бедность предлагалось считать скромностью в быту,

     политическую трусость – зрелостью мышления и преданностью партии, предательство –

     исполнением патриотического долга, отцеубийство по примеру Павлика Морозова –

     подвигом (в Артеке даже были целые смены детей – последователей «юного героя»),

     отсутствие заботы о будущем себя и семьи – романтизмом («а я еду, а я еду за туманом, за

     туманом и за запахом тайги»), бесхребётность и чинопочитание – уважением к старшим

     товарищам, бессмысленная храбрость ради спасения государственного имущества

     (трактора, скота) – героизмом.

     Четвёрым «невинным» средством является «предписание крохотных доз радости,

     которая легко доступна и может быть взято за правило». Причём это могло

     осуществляться через «помощь, увещевание, утешение, похвалу, поощрение …

     предписывая этим в сущности возбуждающее средство сильнейшему». На практике это

     осуществлялось как путём торжественной раздачи почётных грамот и благодарностей, так

     и путём постоянной пропаганды (через кино, книги и газеты) шефства, наставничества

     руководство комсомольскими и партийными организациями.

     117

     Последним из «невинных» средств является «формирование стада …Все больные,

     хворые, тщась отряхнуть с себя глухое недовольство и ощущение слабости, инстинктивно

     стремятся к стадной организации, …испытывая удовольствие как раз от этой

     сплочённости». Тут, пожалуй, стоить отметить, что коммунистические власти не пускали

     это желание к сплочённости на самотёк: они активно организовывали различные союзы,

     начиная с октябрятских звёздочек, пионерских и комсомольских организаций и кончая

     вершиной этой пирамиды партийной организацией. К тому же они не только разрешали,

     но и организовывали мероприятия по разбору поведения в быту и на производстве в

     ячейках этих организаций, давая их участникам ощущение сплочённости и силы

     коллективной власти.

     Первым из «повинных средств» Ницше считает «разгул чувств», понимая под этим

     извлечение выгоды из «воодушевления», свойственного всем сильным эффектам. «В

     сущности, способностью этой наделены все значительные эффекты, при условии что им

     пришлось бы разрядиться внезапно: гнев, страх, похоть, месть, надежда, торжество,

     отчаяние, жестокость». Советская власть, особенно в первой половине XX века, умело

     использовала это «повинное» средство. Вспомним только такие коллективные действа, как

     провокации гнева и мести во время судов над врагами народа, на которых даже женщины в

     истерике призывали казнить тех, кого ещё недавно боготворили, или организацию

     торжеств по случаю полёта через полюс или победы на олимпиаде. Пожалуй

     единственный случай, когда специальная организация не потребовалась – это отчаяние в

     день смерти Сталина. Причём именно отчаяние, а не жалость: большинство простых

     людей просто не могли себе представить, как будут жить они и всё государство без «отца

     всех народов».

     Ещё одним «повинным» средством Ницше считает «манипулирование чувством

     вины». И как легко её для нас находили. Вопрос был только один: какова тяжесть вины? А

     она, естественно, колебалась от наличия «пережитков прошлого», мешающих советскому

     народу быстро построить коммунизм, до признания себя предателем и врагом народа,

     подлежащим уничтожению.

     «С помощью этой системы процедур старая депрессия, угнетённость и усталость

     были и в самом деле искоренены, жизнь снова делалась очень интересной:

     бодрствующий, вечно бодрствующий, с измождённым от бессонницы лицом,

     раскалённый, обуглившийся, истощённый и всё-таки не ощущающий усталости – таким

     вот выглядел человек, «грешник», посвящённый в эти мистерии …на боль уже не

     жаловались, боли жаждали: «больше боли! больше боли!» Это описание почти дословно

     подходит к энтузиастам строительства коммунизма.

     И тут крайне интересно сравнить значение терминов: энтузиазм и фанатизм, ибо

     энтузиастами мы называли и до сих пор чаще всего называем строителей социализма 30-х

     годов, в то время как почти весь мир употреблял и употребляет для их характеристики

     термин фанатики. Кто же прав: мы или они? Между прочим даже в Советском

     энциклопедическом словаре (16) даются достаточно чёткие определения: под энтузиазмом

     понимается «воодушевление, душевный подъём в процессе достижения какой-либо цели»,

     а под фанатизмом «доведённая до крайней степени приверженность к каким-либо

     верованиям или воззрениям, нетерпимость к любым другим взглядам».

     Но энтузиазм с его воодушевлением и духовным подъёмом не возникает сам по

     себе, как, например, физиологическое ощущение хорошего настроения. Для его появления

     необходимо убеждение в наличии возвышенной, но конкретной и в принципе достижимой

     цели, и он не может длительно сохраняться, если действительность жёстко и постоянно

     вступает в противоречие с поставленным идеалом.

     И если жесточайшие репрессии даже в отношении недавних героев, голодоморы и

     прямые запреты на критическое осмысление марксистского учения (даже в 1984 году был

     исключён из партии и снят с работы преподаватель, осмелившийся найти чисто

     математическую ошибку в работе К. Маркса) не смогли потушить так называемый

     118

     энтузиазм масс, то это, учитывая уровень культуры рядовых строителей пятилеток,

     внушаемую им с раннего детства веру в безусловную правильность любых распоряжений

     партии и её вождей, свидетельствует только о том, что речь должна идти именно о

     религиозном фанатизме, а не энтузиазме. Иначе говоря, «на энтузиазм коммунистической

     молодёжи к социалистическому строительству пошла религиозная энергия русского

     народа» (2).

     И всё-таки Ницше (15) был не прав, обвиняя науку в том что «она выступает не

     антиподом аскетического идеала, а, напротив, новейшей и преимущественной формой

     его», на основании того, что наука тоже является «средством самоусыпления», что она, как

     и религия, «покоится именно на вере в истину» поскольку «ценность истины должна быть

     однажды экспериментально поставлена под вопрос». Но наука, если она действительно

     наука, а не реникса, как раз и требует обязательного экспериментального подтверждения.

     А вот если речь идёт о советских обществоведении и философии, то они-то действительно

     являлись не наукой, а религией, так как опирались именно на веру в правильность и

     незыблемость марксистско-ленинского учения. Интересно, что даже те компоненты этого

     учения (например, материализм), которые действительно могли бы принести пользу,

     отвергая теологические доктрины, не принесли истинной пользы, так как не имели права

     даже пытаться честно ответить на вопрос: в чём смысл человеческой жизни? Ибо ответы

     типа: построение коммунизма, а позже улучшение благосостояния не только были

     абсолютно не научны, но и явно уступали по притягательности ответам - обещаниям

     классической христианской религии.

     И так подводя итог внедрению аскетического идеала в послереволюционной России

     нельзя не согласиться с Ницше (15), что «в целом аскетический идеал и его утончённо-

     моральный культ, это остроумнейшая, бесцеремоннейшая и опаснейшая систематизация

     всех средств чувственной экзальтации под покровительством святых умыслов». Вот

     только для Ницше христианский аскетический идеал был «без всякого преувеличения

     настоящей пагубой в истории здоровья европейского человека», а для России стал пагубой

     религиозно-коммунистический аскетический идеал.

     После свержения коммунистической власти ново-старые коммунисты удивительно

     легко помирились с религией. Конечно, это можно было бы объяснить только тем, что у

     большинства из них знакомство с марксизмом кончалось знаниями, почерпнутыми из

     «Краткой истории партии», или тем, что они были лжецами по природе, которые, стремясь

     занять положение в социалистическом обществе, лишь на словах отрекались от религии.

     И всё-таки самую важную роль в столь быстром переходе от марксизма к православию

     или исламу несомненно сыграло подсознательное восприятие коммунизма как религии и

     общие для коммунистической диктатуры и религии методы воздействия на население.

     Но может быть религиозная мораль, очищенная от коммунистического

     словоблудия, и является действительно единственной и более того общечеловеческой

     моралью? Тем более, что нельзя отрицать её влияние на создание законов современной

     общеевропейской морали. Чтобы ответить на этот вопрос необходимо разобраться в

     сущности классической христианской морали, той к которой призывают священные

     христианские первоисточники, а не те выводы, которые из них делались и делаются,

     поскольку суждения и умозаключения любых апостолов христианства являются либо

     философствованием, либо прямым искажением Евангелия. Если действительно

     существуют законы, предписанные Богом, то не людскими руками их исправлять.

     ЛИТЕРАТУРА:

     1. Стефан Цвейг. Совесть против писания.

     2. Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма.

     3. Булгаков С.Н. Моя Родина.

     4. Ленин В.И. ПСС, т.51, с.48.

     5. Фромм Э. Психоанализ и религия.

     119

     6. Ницше Ф. Антихристианин.

     7. Ципко А. «Революция как религия», Наука и жизнь, 1989, №1.

     8. Ачильдиев И. «Идол», Юность, 1989, №10.

     9. Вильчик Вс. «Нева», №7, 1990 г.

     10. Беттельгейм. (цит. по статье М. Максимова «Знание-сила», 1988, №3).

     11. Луначарский А.В. Основы позитивной эстетики.

     12. Гагнус А. «Новый мир», 1988, № 9,.

     13. Бурлацкий Ф. «Литературная газета», 20 апреля 1988 г.

     14. Ленин В. Об отношении рабочей партии к религии.

     15. Ницше Ф. К генеалогии морали.

     16. Советский энциклопедический словарь. 1989.

     ГЛАВА 7

     

     О МОРАЛИ

     «И церкви Земли видятся ему, как крепостной вал,

     как усаженная мёртвыми острыми кольями

     средневековая баррикада: против истины и

     против мира человеческой жизни…»

     У. Фолкнер «Свет в августе».

     120

     Глава о морали не случайно стала последней в книге, поскольку мораль

     всегда является производной от смысла жизни, она лишь инструмент, позволяющий

     добиваться достижения смысла жизни индивида и общества. При формировании

     человеческой морали возможны две основные опасности: отрицание или

     неправильное (ненаучное) понимание биологического начала, в частности

     эгоистической агрессивности (хотя проблема в принципе решена природой путём

     создания индивидуальных сообществ), и чисто умозрительное индивидуально-

     личностное изменение самостоятельно формирующейся в обществе морали путём

     внесения в неё придуманных, научно не обоснованных идей и фантазий.

     В настоящее время в Российском обществе реально существует,

     перекрещиваясь и взаимодействуя сразу три основных морали: религиозная

     (коллективистски - коммунистическая и православная) и европейская

     (общечеловеческая), сочетающая в себе компоненты религиозной и либеральной

     морали. Пытаться их примирить практически невозможно, поскольку «там, где

     сталкиваются две разные морали, моральный подход абсолютно аморален. Не

     мораль, но лишь целесообразность даёт какие-то шансы на примирение» (1).

     В то же время в предыдущих главах было доказано, что с точки зрения

     сохранения человека и человечества в основу морали должны быть положены

     объективные биологические принципы, направленные на сохранение, упрочение и

     продолжение индивидуальных линий жизни людей.

     Однако в современной России внедрение как биологической, так и

     общечеловеческой морали затруднено из-за того, что основой российской морали

     всегда являлась религия (православие до Октябрьского переворота и

     коммунистическая религия после него), и поэтому разрыв с коммунизмом привёл

     не к переходу на общечеловеческую (европейскую мораль), а к попытке

     возвращения к прежней православной морали. Тем более что идею необходимости

     навязывания христианской морали нашей стране активно пропагандирует не только

     государство, но интеллигенты-гуманитарии, испугавшиеся переходного периода от

     одной политико-экономической системы к другой.

     Европейская модель общечеловеческой морали тоже не является абсолютно

     совершенной, поскольку трансформировалась из чисто религиозной в

     общечеловеческую не с помощью научно обоснованного отбора моральных норм,

     а лишь путём исключения явно устаревших, не соответствующих времени канонов,

     и привнесения в неё классических либеральных ценностей, провозгласивших

     смыслом человеческой жизни достижение свободы от общества, что может быть

     как хорошо, так и плохо (в качестве отрицательного примера можно привести

     изменение отношение к гомосексуализму).

     Тем не менее, для того, чтобы поставить вопрос о необходимости научной

     разработки и постепенного (а другого просто не существует, поскольку истинная

     мораль должна стать одновременно и основой и составной частью личности

     человека) внедрения норм биологической морали, необходимо попытаться доказать

     несовершенство существующих типов морали и в первую очередь христианской

     морали и разобраться в том почему, несмотря на всё её несовершенство, она

     продолжает существовать уже более двух тысячелетий.

     Ответ на второй вопрос достаточно очевиден - христианство оказалось

     первой религией, пообещавшей вечную жизнь своим сторонникам: « Иисус сказал

      ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в меня, если и умрёт, оживёт;

      И всякий живущий и верующий в Меня не умрёт вовек». (Ин., 11: 25-26),

     «... и на суд не приходит... » (Ин., 5: 24). Более того, даже не дожившие до прихода

     Царства Божьего все равно оживут: « Истинно, истинно говорю вам: наступает, и

      настало уже, когда мёртвые услышат глас Сына Божия и услышавши оживут».

     (Ин., 5: 25).

     121

     Сложнее с отрицательными качествами христианской морали, поскольку

     помимо них она автоматически включила в себя выработавшиеся за тысячелетия

     нормы общечеловеческой морали, многие из которых нашли своё отражение в

     Ветхом Завете и перекочевали из него в Новый завет: « Смотрите же за собою,

      чтобы сердца ваши не отягчались объядением и пьянством и заботами

      житейскими, и чтобы день тот не постиг вас внезапно... » (Лк., 21: 34). Поэтому

     большинство из пороков, признаваемых христианством, остаются пороками и в

     современном обществе:

      «Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота,

      непотребство,

      Идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри,

      разногласия (соблазны), ереси,

      Ненависть, убийство, бесчинство и тому подобное; предваряю вас, как и

      прежде предварял, что поступающие так Царства Божия не наследуют.

      Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие,

      вера,

      Кротость, воздержание. На таковых нет закона». (К Гал., 5: 19-23).

     Однако в христианской морали есть значительные проблемы,

     обусловленные её зависимостью от конкретных исторических ситуаций прошлого.

     Причём речь идёт не об ситуационно-исторической приспосабливаемости новой

     религии к глобальным историческим свершениям, а лишь к изменениям

     исторической ситуации в одном отдельно взятом государстве Израиль на момент

     создания Нового Завета.

     Конечно, краткосрочность этого момента является таковой только с

     исторической точки зрения, поскольку охватывает промежуток еврейской истории

     от 200 г. до н. э. до 100 года н.э. Поводом к началу эпохи послужило убийство

     Маттафием (отцом иуды Маккавея) священника, собиравшегося «...принести по

      повелению царя идольскую жертву на жертвеннике.. .» (Мак., 2: 23). После чего к

     Маттафии присоединились приверженцы традиционного Закона Моисея – хасиды

     или асидеи (греческая форма еврейского слова «хассидим», означающего

     «благочестивый»): « Тогда собрались к ним множество иудеев, крепкие силою

      [Асидеи] из Израиля, все верные закону» (Мак., 2: 42).

     Сокрушительные победы сына Маттафии - Иуды Маккавея над Селевкидами

     привели к воссозданию Еврейского государства, достигшего такого же пика как во

     времена Савла и Давида, что позволило назвать еврейское царство - Маккавейским

     Царством, а время – Маккавейской эпохой. Однако уже в 60 – 70-е годы до н.э. над

     Иудеей нависла новая опасность - Рим, причём его пришествие было ускорено

     возникшими династическими спорами.

     Победа в гражданской войне за Иудейское царство досталась Иоанну

     Гиркану II, но была достигнута только за счёт поддержки Антипатра - правителя

     Идумеи, подчинённой Маккавейскому Царству. Однако когда в 63 г. до н.э. Помпей

     вторгся в Иудею и взял Иерусалим, то светскую власть он передал не потомку

     Маккавеев, а Антипатру Иудамею, в первую очередь потому, что он был по

     происхождению идумеем, а не иудеем, и потому никогда не мог быть искренне

     принят националистически настроенными иудеями, а значит должен был постоянно

     нуждаться в римской поддержке.

     После того, как в 43 г. до н.э во время вновь вспыхнувшей гражданской

     войны Антипатр был убит, Марк Антоний объявил царём Иудеи второго сына

     Антипатра – Ирода, который жестоко расправился с последними Маккавеями,

     включая и свою жену из рода Маккавеев. Естественно, что это не могло не

     привести к протестным настроениям, одним из вариантов которых явилось резкое

     усиление в еврейском обществе мессианского настроения. И именно в это время

     122

     согласно Евангелию и родился Иисус: « ...Иисус родился... во дни царя Ирода...»

     (Мф., 2: 1).

     Конечно, мессианские настроения существовали в Иудее постоянно,

     поскольку все беды, постигающие еврейское государство объяснялись

     нарушениями Закона, принятого на горе Синай, что и привело, в конце концов, к

     утрате народом Израиля богоизбранности: « И сказал Он: «Нареки ему имя Лоами,

      потому что вы не Мой народ, и я не буду вашим Богом» (Ос., 1: 9). Надежда

     оставалась только на появление Мессии, который должен был явить Новый Завет

     (новый договор между Богом и израильтянами). Об этом в частности говорится в

     Книге Иеремии: « Вот наступают дни, - говорит Господь, - когда Я заключу с

      домом Израиля и с домом Иуды новый завет.. .» (Иер., 31: 31).

     Кстати, ни один из Маккавеев не мог быть признан Мессией, с точки зрения

     благочестивых евреев, поскольку в пророческих книгах Ветхого Завета

     многократно подчёркивалось, что Мессия должен быть только из рода Давидова. И

     когда появился проповедник, творящий чудеса и призывавший к очищению, а

     самое главное принадлежавший к колену Давидову, то естественно именно он и

     должен был восприниматься как Мессия, тем более, что он и сам утверждал, что

     принёс в мир Новый Завет: « И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: « Пейте

      из неё все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета... » (Мф., 26: 27-28), и именно так

     его и воспринимали: «... Он [Иисус] ходатай завета, который утверждён на

      лучших обетованиях» (Евр., 8: 6).

     Однако если одни евреи ожидали, что стоит только покаяться и начать

     исправно следовать моральным установкам Закона, как Бог сам восстановит

     великий очистившийся Израиль, то другие были твёрдо убеждены, что приход

     Мессии является только знамением необходимости начать прямую борьбу с

     захватчиками. Пожалуй, самое радикальное крыло среди зелотов (греч., букв. –

     ревнители), выступавших против римского владычества и иудейской знати,

     составляли члены группы «сикариев» (от греч. слова - «убийцы»). Это название

     они получили на основании того, что носили под одеждой небольшие ножи -

     «sicae». Сикарии были убеждены, что открытое убийство римлян и их

     сторонников является самым прямым и эффективным средством борьбы с

     иностранным господством. И именно зелоты и выделившиеся из них сикарии в

     конечном итоге и возглавили восставших в Иудейской войне (66 – 73 г.г. н.э.)

     Интересно, что даже поступок Иуды может быть пусть не оправдан, но

     объясним с исторической точки зрения. Как пишет Айзек Азимов в своей книге

     «Путеводитель по Библии. Новый Завет» (2): «Обычно считается, что слово

     «Искариот» означает «человек из Кариота». Кариот, город в самой Иудее. На самом

     деле... слово «Искариот» происходит из перестановки переписчиком двух букв и

     что более точно оно должно быть «Сикариот». То есть Иуда был членом группы

     «сикариев».

     «Возможно, он присоединился к Иисусу в надежде, что этот человек

     действительно должен быть Мессией, пришествие которого сразу положит конец

     ненавистному римскому господству...

     Возможно, Иуда почувствовал уверенность, что Пасха будет сигналом к

     божественной битве, как часто подробно предсказывали пророки, у которых все

     силы язычества должны были быть разрушенными, а сын Давида - возведён на

     царский престол». Но слова Иисуса о том, что «кесарю – кесарево», могли

     показаться Иуде « отказом от всякого намерения выступить против Рима... что он

     был заинтересован только религиозными и этическим вопросами». Отсюда

     возможные варианты психологической реакции Иуды: самый простой – жажда

     мести за разочарование, и более сложный: «подвергая Иисуса опасности ареста, он

     мог таким образом вынудить его предпринять то, что, по мнению Иуды, и

     123

     надлежало совершить Мессии». Вот почему, увидев, как мужественно вёл себя

     Иисус в последние часы его земной жизни, Иуда понял, что « ...согрешил я, предав

      Кровь невинную...» (Мф., 27: 4) и, раскаиваясь в своём поступке, покончил жизнь

     самоубийством.

     Вот этот то сложный клубок противоречий в чаяниях и надеждах еврейского

     народа и привёл к тому, что Новый Завет (Евангелие – дословно благая весть)

     оказался крайне противоречивым в первую очередь с точки зрения моральных

     норм, которые он постулировал. Противоречия появились уже из-за разницы

     времени создания Евангелий.

     Общепринято, что Евангелие от Марка – древнейшее из четырёх Евангелий

     и не могло быть написано намного позже 70г. Но религиозная книга,

     основывающаяся на воспоминаниях очевидцев, это не стихотворение, которое

     можно написать под воздействием сиюминутных эмоций. Весь основной материал

     собирался ещё до неудачи еврейского восстания и предназначался для вовлечения в

     новое учение евреев, тем более, что и авторы (Марк и Матфей) имеют еврейское

     происхождение. Поэтому и спасение предназначается только для евреев. Так на

     просьбу хананеянки исцелить её дочь Христос сравнивает хананеян с псами: « Но

      Иисус сказал ей: дай прежде насытиться детям; ибо не хорошо взять хлеб у

      детей и бросить их псам» (Мк., 7: 27).

     Интересно, что Лука, считающийся неевреем и писавший с нееврейской

     точки зрения, опускает те стихи у Матфея и Марка, которые изображают Иисуса

     враждебным к неевреям, и наоборот приводит притчу о добром самаритянине,

     спасшем еврея, в которой на вопрос законника: «...а кто мой ближний?» (Лк., 10:

     29) – Христос отвечает: « Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний

      попавшемуся разбойникам? Он сказал: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал

      ему: иди, и ты поступай так же». (Лк., 10: 36-37), и это притом, что для иудеев

     времён Иисуса самаритяне были ненавистными и презираемыми людьми.

     Ещё больше отличий в отношении к евреям появляется в последнем из

     четырёх Евангелий, написанном Иоанном, поскольку к этому времени стало

     окончательно понятно, что большинство евреев ни приняли идеи Нового Завета, и

     апостолам пришлось заняться распространением новой религии среди язычников.

     Поэтому практически в самом начале Евангелия от Иоанна появляется призыв к

     развитию христианства от иудеев к язычникам: « Пришёл к своим, и свои Его не

      приняли. А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, Дал власть быть

      чадами Божьими...» (Ин., 1: 11-12). Более того, в Евангелии от Иоанна в отличие

     от синоптических Евангелий не фарисеи, саддукеи и книжники являются врагами

     Иисуса, а иудеи (« Так отвечали родители его, потому что боялись Иудеев; ибо

      Иудеи сговорились уже, чтобы, кто признает Его за Христа, отлучить от

      синагоги» Ин., 9: 22), что не могло не способствовать возникновению у христиан

     антипатии к евреям.

     Наконец, в последних двух Евангелиях даётся добро на значительные

     изменения ветхозаветных законов. Если в Евангелии от Матфея Иисус говорит:

     « Не думайте, что Я пришёл нарушить Закон или Пророков: не нарушить пришёл

      Я, но исполнить» (Мф., 5: 17), то уже в начале Евангелия от Иоанна прямо

     заявлено: « Ибо закон дан через Моисея, благодать же и истина произошли через

      Иисуса Христа» (Ин., 1: 17).

     Прямая расшифровка одной из новых истин появляется в Деяниях, когда

     апостол Пётр поучает: «... вы знаете, что Иудею возбранено сообщаться или

      сближаться с иноплеменником; но мне Бог открыл, чтобы я не почитал ни одного

      человека скверным или нечистым...» (Деян, 10: 28). Поэтому совершенно логично,

     что « всякий верующий в Него получит прощение грехов именем Его» (Деян., 10: 43),

     как это ни странно было для христиан из евреев, убеждённых, что « ... Иудеи с

     124

      Самарянами не сообщаются (Ин., 4: 9)». Вот почему «... верующие из обрезанных,

      пришедшие с Петром, изумились, что дар Святого Духа излился и на язычников»

     (Деян., 10: 45). В конечном итоге именно эти изменения в постепенно

     глобализирующемся мире и позволили христианству заменить племенные и

     национальные религии.

     Как уже было ранее указано: христианство, основанное на Ветхом Завете,

     сохранило целый ряд моральных норм Ветхого Завета, и большинство из этих

     норм не вызывает никакого неприятия и в наше время. Интересно, что все

     отрицательные качества человека в Евангелии объясняются влиянием плотского

     начала:

     « Ибо плоть желает противного духу, а дух – противного плоти: они друг

      другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы» (К Гал., 5: 17).

     А отсюда:

     « Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота,

      непотребство,

      Идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри,

      разногласия (соблазны), ереси,

      Ненависть, убийство, бесчинство и тому подобное; предваряю вас, как и

      прежде предварял, что поступающие так Царства Божия не наследуют» (К Гал.,

     5: 19-21).

     « Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объядением и

      пьянством и заботами житейскими... » (Лк., 21: 34).

     А все положительные качества возникают под влиянием духовного начала:

     « Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера,

      Кротость, воздержание. На таковых нет закона» (К Гал., 5: 22-23).

     « Блажены плачущие, ибо они утешатся.

      Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

      Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

      Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

      Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

      Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божними.

      Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

      Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно

      злословить за меня...» (Мф., 5: 4-11).

      «Вы - соль земли...

      Вы – свет мира...» (Мф. 5: 13-14).

     Не изменилась и основная заповедь Ветхого Завета, ставшая первой

     заповедью христианства:

     « Иисус отвечал ему: первая из всех заповедей: «слушай Израиль! Господь

      Бог наш есть Господь единый;

      И возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и

      всем разумением твоим, и всею крепостию твоею»: вот, первая заповедь» (Мк., 12:

     29-30).

     Однако появилась ещё одна заповедь, ставшая основным отличительным

     признаком христианства:

     « Вторая подобная ей: «возлюби ближнего своего, как самого себя»; иной

      большей сих заповеди нет» («Мк., 12: 30) . С первого взгляда лучшего морального

     принципа просто не придумаешь. Но при внимательном чтении Евангелий

     оказывается, что этот принцип далеко не так простодушен, как кажется, поскольку

     относиться далеко не ко всему человечеству. Более того, он просто прагматичен.

     Так ближний – это далеко не первый встречный:

     « Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?

     125

      Он сказал: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты

      поступай так же» (Лк., 10: 36-37). . В принципе разумно, но о бескорыстии уже

     говорить не приходится.

     И нужен он в первую очередь для сохранения вновь образующегося

     христианского сообщества:

     « Ибо весь закон в одном слове заключается: «люби ближнего твоего, как

      самого себя.

      Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были

      истреблены друг другом» (К Гал., 5: 14-15).

     А во-вторых, для того, чтобы производить хорошее впечатление на тех, кто

     ещё не уверовал: « По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь

      любовь между собою». (Ин., 13: 35).

     Однако, и это не самое главное, поскольку первая заповедь не просто первая

     по счёту, но ещё и жёстко превалирующая над второй, ибо даже в обуженном

     варианте понимания «ближнего» им должен быть в первую очередь тот, кто

     разделяет с тобой религиозные убеждения:

     « Ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, сестра и матерь»

     (Мк., 3: 35). .

     « Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может

      быть Моим учеником» . (Лк., 14: 33).

     « Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её; а кто потеряет

      душу свою ради меня и Евангелия, тот сбережёт её... » . (Мк., 8: 35).

     Очень важно отметить, что принципиальной особенностью христианской

     морали является то, что любые страдания человека, да и сама его жизнь являются

     лишь материалом для исполнения Божьей воли. Самый простой, но неоспоримый

     пример можно найти в Евангелии от Иоанна:

     « Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его,

      что родился слепым?

      Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы

      на нём явились дела Божии» (Ин., 9: 2-3).

     И уж совсем бессмысленной жестокостью выглядит один из поступков

     Христа в Евангелии от Матфея:

     « Другой же из учеников Его сказал Ему: Господи! Позволь мне прежде

      пойти и похоронить отца моего.

      Но Иисус сказал ему: иди за Мною и предоставь мёртвым погребать своих

      мертвецов» . (Мф., 8: 21-22).

     Причём жестокость поступков Христа, в принципе, не отличается от

     поступков его отца. Так Бог спасает своего сына - младенца Христа, послав Ангела

     к Иосифу с известием: «... встань, возьми Младенца и Матерь Его, и беги в

      Египет, и будь там, доколе не скажу тебе; ибо Ирод хочет искать Младенца,

      чтобы погубить его» (Мф., 2: 13), но при этом даже не пытается спасти «... всех

      младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже.. .» (Мф., 2: 16). В

     подобном случае даже апелляция к отцовским чувствам, как это попытался сделать

     один из героев повести Сергея Лукьяненко (3): «Каждый отец бережёт своего

     ребёнка!.. И Господь мог сберечь Сына Своего!..»), вряд ли оправдана с точки

     зрения любого человечного человека.

     Более сложным, но и более интересным примером, когда для выполнения

     Божьего плана человек обрекается на вечные муки, является судьба Иуды. Во-

     первых, он был лишён свободы выбора при решении вопроса: связать свою судьбу

     с Христом или нет, поскольку со слов Христа: « Никто не может придти ко Мне,

      если не привлечёт его Отец, пославший Меня... » (Ин., 6: 44), а во-вторых, он мог

     быть легко спасён, когда « Вошёл же сатана в Иуду, прозванного Искариотом,

     126

      одного из числа двенадцати», поскольку изгнание не только одного, а целого

     легиона бесов не представляло трудности для Христа. Но даже Христос не может

     нарушать волю Божью, ибо «Я ничего не могу творить Сам от Себя. Как слышу,

      так и сужу, и суд Мой праведен, ибо не ищу Моей воли, но воли пославшего Меня

      Отца» (Ин., 6: 30).

     Естественно, что поскольку в христианстве человеческая жизнь являются

     лишь материалом для исполнения Божьей воли, то и религиозные ценности в нём

     жёстко доминируют над человеческими. Так хотя Христос не отрицает

     общечеловеческий принцип уважения к родителям: « Ибо Моисей сказал: «почитай

      отца своего и мать свою»; и: «злословящий отца или мать смертию да умрёт»

     (Мк., 7: 10), но при этом поясняет, что любовь к родителям не должна сравниваться

     с любовью к Богу: « Ибо я пришёл разделить человека с отцем его, и дочь с

      матерью её, и невестку со свекровью её.

      И враги человеку – домашние его.

      Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто

      любит сына или дочь более, нежели Меня, тот недостоин Меня» (Мф., 10: 35-37).

     « Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и

      жены, и детей, и братьев и сестёр, а при том и жизни своей, тот не может

      быть Моим учеником... » (Лк., 14: 26).

     И если даже считать, что Бог использует судьбы или даже жизни отдельных

     людей для спасения всего человечества, так как представлял себе один из героев

     Роджера Желязны (4): «... чем больше я имею дело с богами, тем больше

     убеждаюсь, что высокомерие и равнодушие к правам и привилегиям отдельных

     личностей» у них можно объяснить тем, что «они с уважением относятся к

     человечеству в целом, поскольку оно им поклоняется, но один человек для них

     пустое место», то это только лишний раз показывает малозначимость конкретной

     человеческой жизни для Евангельской морали.

     Понятно, что с точки зрения биоэтологического смысла жизни самым

     главным и самым важным является сам человек, и поэтому именно его жизнь и его

     чувства должны определять все положения биоэтологической морали.

     Явные различия имеются и по способу принятия и поддержания

     христианской и биоэтологической моралей. Причём в этих вопросах Евангельская

     мораль демонстрирует явную противоречивость и двойственность.

     В принципе двойственность положений христианской морали начинается с

     двойственности целей самого пришествия Христа. Сравните, с одной стороны:

     « Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасён

      был чрез Него» (Ин., 3: 17) , а с другой: « Ибо Отец и не судит никого, но весь суд

      отдал Сыну, Дабы все чтили Сына, как чтут Отца...» (Ин., 5: 22-23). Правда в

     Новом завете есть жёсткий ответ на все недоумённые вопросы, основанный на

     принципиальной невозможности для людей устанавливать истину: « Посему не

      судите никак прежде времени, пока не придёт Господь, Который и осветит

      скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения... » (1 Кор., 4: 5).

     Но если эта двойственность практически не сказывается на понятиях

     христианской морали, то в отношении принципов принятия и подержания её она

     проявляется в полной мере.

     С одной стороны в ней декларируется добровольность:

     « Грех не должен над вами господствовать, ибо вы не под законом, но под

      благодатью. Что же? Станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под

      благодатью? Никак» (Рим., 6: 14-15).

     « Ибо, если делаю это добровольно, то буду иметь награду; а если

      недобровольно, то исполняю только вверенное мне служение» (1 Кор., 9: 17).

     127

     То есть, казалось бы, утверждается, что подчинение морали из страха – это

     только формальное служение, но с другой стороны христианство с самого начала

     своего появления требовало жёсткого наказания за не соблюдение норм

     христианской морали. Так ещё в предсказаниях Иоанна Крестителя декларируется:

     « Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною сильнее меня; я

      недостоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом Святым и огнём;

      Лопата в Его в руке Его, и он очистит гумно Свое, и соберёт пшеницу

      Свою в житницу, а солому сожжёт огнём неугасимым» (Мф., 3: 11-12).

     Причём, важно даже не то: будет ли человек соблюдать нормы этой морали

     или нет, важно лишь: является он верующим христианином или нет. Если нет, то он

     автоматически должен быть осуждён и наказан: « Кто будет веровать и

      креститься, спасён будет; а кто не будет веровать, осуждён будет» (Мк., 16:

     16) . И более того, « Верующий в Него не судится, а не верующий уже осуждён,

      потому что не уверовал во имя единородного Сына Божия» (Ин., 3: 18) . То есть

     получается, что спасение зависит не столько от оценки реальных деяний, сколько от

     наличия или отсутствия приверженности к данной религии.

     И уж совсем не приемлемым для современного человека представляется

     наказание за практическую невозможность выполнения сиюминутного Божьего

     желания:

     « И увидев издалека смоковницу, покрытую листьями, пошёл, не найдёт ли

      чего на ней; но, пришед к ней, ничего не нашёл, кроме листьев, ибо ещё не время

      было собирания смокв.

      И сказал ей Иисус: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек... »

     (Мк., 11: 13-14).

     Не случайно прекрасный знаток и приверженец Евангелия Н.А. Бердяев (5),

     пытаясь, скорее всего, подсознательно оправдать подобное отношение

     христианства к человеку, подменяет понятие жизни понятием личности. Дескать,

     для христианства значима не ценность человеческой жизни, а ценность

     человеческой личности: «... признание безусловной ценности всякой человеческой

     личности, как образа и подобия Божьего, недопустимость обращения с

     человеческой личностью, как со средством и орудием, лежит в основе

     христианства. Именно христианство учит, что человеческая душа стоит дороже

     всех царств мира, христианство бесконечно внимательно ко всякому

     индивидуальному человеку и к его индивидуальной судьбе. Человек, всегда

     индивидуальный и неповторяемый, для христианства более первичная и глубокая

     реальность, чем общество. Человек может и часто должен жертвовать своей

     жизнью, но не личностью…».

     Беда в том, что христианство, как мы только что доказали, не только не

     ценит человеческую жизнь (« Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не

      могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления» (1-е Кор.,

     15: 50) и судьбу, но и личность то рассматривает крайне своеобразно.

     Так если в современной психологии под индивидуальной личностью

     человека понимается его индивидуально сформированная система (своеобразная

     пирамида) жизненных ценностей, причём у полностью сформированной личности

     убеждения в правильности своих представлений о жизни достигают такой степени,

     что многие предпочитают жертвовать всем вплоть до собственной жизни лишь бы

     не предавать свои убеждения и ценности, а у более слабых измена своим

     убеждениям под влиянием обстоятельств вызывает тяжелый моральный кризис, не

     только лишающий счастья, но и укорачивающий жизнь. С точки зрения такого

     человека принятие любой морали из страха наказания за её не выполнение

     превращает его в раба и, следовательно, лишает его именно того, что и отличает

     128

     человека от животного: осознания себя как личности, имеющей собственную

     систему ценностей и представлений о жизни.

     В отличии от научной психологи в христианстве, по мнению А.А. Баталова,

     Г.Н. Шапошникова (6), переход «... от душевности к духовности,.. от личного к

     сверхличному... трактуется как воспарение от человеческого к сверхчеловеческому.

     Следовательно, духовность в её религиозной интерпретации понимается не

     как расцвет человечности, а как её преодоление». В качестве доказательства авторы

     обоснованно ссылаются на то, что так прекрасно описанные в поучениях св.

     апостола Павла в первом послании к коринфянам «вера, надежда, любовь» и другие

     модусы человеческого бытия до тех пор несовершенны, пока они направлены на

     человека. Они должны стать любовью ко Христу, страхом Божьим, надеждой на

     спасение из мира греха для райской жизни. Тогда, и только тогда они составят

     духовность ». А принципиальное резюме христианского видения духовности они

     находят в словах св. апостола Павла:

      «Я сораспялся Христу,

      И уже не я живу, но живёт во мне Христос» (Гал. 2: 19-20), которые

     действительно доказывают, что в христианстве никакой индивидуальной

     духовности просто быть не может.

     С точки зрения любого уважающего себя человека нельзя не согласиться с

     представлением Ф.А. Хайека (7) о том, что этика, как «феномен личного поведения

     может существовать лишь в той сфере, где человек волен решать сам за себя и

     ощущает потребность добровольно жертвовать личной выгодой ради соблюдения

     моральных норм…

     Только когда мы сами несём ответственность за свои интересы и свободны

     принести их в жертву по собственной воле, наше решение имеет моральную

     ценность… нет никакой заслуги в альтруизме, если у нас нет выбора. В обществе,

     где людей заставляют или обязывают делать добро, им нельзя вменять это в заслугу.

     Как сказал Мильтон: «Если бы всякий поступок, добрый или дурной, зрелого

     человека был предписан, и вынужден, и выжат из него, что была бы добродетель

     как не пустой звук…

     Ответственность не перед начальством, а перед собственной совестью,

     сознание долга, не предписанного сверху, необходимость решать, какими

     ценностями пожертвовать, и способность нести последствия своего решения – вот

     суть этики, заслуживающей этого наименования».

     Если перевести эту идею на язык простого нефилософствующего человека,

     то она будет выглядеть как поучение одного из героев повести Сергея Лукьяненко

     (7): «Тебя заставили - а ты не заставляйся.… Все пошли, а ты стой. Понял? Думай

     сам! Поступай по совести! Не предавай! Не трусь! Не будь толпой!»

     Биофилософская же мораль в отличие от христианской, с одной стороны,

     основываясь на генетически заложенных рефлексах, не требует специфического

     психологического насилия над личностью, а с другой стороны, научно и логически

     оправдана, что позволяет конкретному человеку, исполняющему её заветы,

     относительно легко её сохранять. И поскольку она способствует сохранению, как

     своей индивидуальной линии жизни, так и жизни в целом, то является единственно

     пригодной для всего человеческого общества, вне зависимости от различия культур,

     национальностей и рас.

     «И ты ведёшь себя нравственно не потому, что боишься посмертного

     воздаяния, а потому, что именно в этом – отличие человека от бешеного зверя» (9).

     Именно от бешенного, то есть не нормального зверя, поскольку биологические

     основы морали стайных животных усваиваются либо с рождения, либо на примере

     собственного опыта жизни в стае. Поэтому в нормальной семье и обществе

     биологическая мораль будет усваиваться практически автоматически.

     129

     Другое дело, что если человек воспитывается вне нормальной человеческой

     стаи, то в этом случае этологические законы могут и нарушаться, поскольку они не

     впитались с молоком матери и не стали частью его личности. Не случайно, как

     показывают психологические исследования, жестокость, бесчувственность и

     отсутствие милосердия, типичные для садистов и убийц, присущи людям, не

     получавшим в раннем детстве ласки и нежности. Поэтому для них любые

     моральные нормы становятся законами, но не образом жизни и, следовательно,

     могут легко нарушаться, если это выгодно или приятно для них.

     Ибо, как справедливо утверждает один из героев Сергея Лукьяненко (3):

     «если можно всю жизнь прожить по заветам Церкви и законам Державы, а в

     трудную минуту и трусость проявить, и слабодушие», то «может быть, просто

     налипает на душу всё, чему человека учат, к чему направлять пытаются? И эту-то

     скорлупу… порой из розовых лепестков, мы за душу и принимаем. А душа…

     настоящая… она где-то там, под скорлупой, спит тихонько. Пока не тряхнёт жизнь

     так, что корка осыпается».

     Вот почему мораль должна основываться не на страхе перед нарушением

     кем-то придуманных законов поведения, а на выработанных поколениями жизни в

     обществе и усвоенных на примере родителей и окружающих этологических норм.

     Ведь «когда люди хотят помочь друг другу… или если дружатся… это же само

     собой выходит. Не потому что надо искупать вину или делать добрые дела. Им не

     нужны объяснения. Это как мораль и закон, понимаете? Законы придумывают,

     чтобы заставить людей что-то делать или чего-то не делать. Даже если законы

     хорошие, они значат, что сами люди не хотят по ним жить… закон – это костыли

     для морали» (8).

     Особого интереса заслуживает абсолютизация христианством понятия

     покаяния, как способа ухода от ответственности за совершённые поступки:

     « Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике

      кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в

      покаянии» (Лк., 15: 7) . И поэтому наказанию с точки зрения христианства должны

     были подвергаться не грешники, а не раскаявшиеся или не успевшие раскаяться:

      « Тогда начал Он укорять города, в которых наиболее явлено было сил Его,

      за то, что они не покаялись (Мф., 11: 20) .

     « И ты, Капернаум, до неба вознёсшийся, до ада низвергнешься; ибо если бы

      в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня;

      Но говорю вам, что на земле Содомской отраднее будет в день суда,

      нежели тебе» (Мф., 11: 23-24) .

      Можно предположить, что причиной появления такого положения явилась

     забота первых христиан о сохранении своей далеко не идеальной паствы, что в

     принципе нашло отражение даже в самом Евангелии. Так после предложения

     Иисуса о наказании женщины за прелюбодеяние:

     «... кто из вас без греха, первый брось на неё камень» (Ин., 8: 7), люди

     «... будучи обличаемые совестью, стали уходить один за другим, начиная от

      старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди» (Ин.,

     8: 9).

     Несомненно, что именно из-за этого представления о покаянии христианская

     мораль так и не стала реальным сдерживающим фактором любых дурных

     поступков, поскольку эгоистичный индивидуалист мог всегда оправдать нарушение

     морали сиюминутной жизненной необходимостью и обещаниями обязательного

     покаяния и исправления в будущем, а коллективист значимостью совершаемого для

     человечества или религии в целом. Тем самым двойственность христианства

     получила стабильную религиозную поддержку, и позволило большинству людей

     вырабатывать и сохранять свою собственную индивидуальную мораль.

     130

     Как правильно подметил Сергей Лукьяненко (10): «Любое изменение

     общества – техническое, социальное или комплексное – как глубина, никоим

     образом не меняло индивидуальной морали. Постулировалось всё, что угодно – от

     презрения к холопам до равенства и братства, от аскетизма до вседозволенности.

     Но выбор всегда совершался индивидуально. … Нам дали инструмент, а будем мы

     им строить или разбивать черепа – зависит от нас».

     В качестве современного примера сохранения отношения христианства к

     покаянию достаточно вспомнить фильм «Остров», кстати, одобренный

     руководством православной церкви. Суть фильма в том, что его главный герой

     сохраняет свою жизнь ценой смерти товарища, а затем, раскаиваясь, обретает веру

     в Бога и проводит оставшуюся жизнь в монастыре, выполняя самую тяжёлую и

     грязную работу. Чувствуя, что двух часовой показ переноски тяжестей может не

     заинтересовать зрителей, герой, как истинный святой подвижник, получает

     возможности предвидения и излечения. Но, как все знают, в жизни подобные

     способности либо отсутствуют вообще (по мнению одних), либо слишком редко

     даются в награду за покаяние (по мнению других).

     С одной стороны, «неужели старые грехи замаливая, надо в монастырских

     стенах схорониться, ни только зла не творить больше, но и добра? Неужели ничего

     не делать – милее Богу, чем добро творить? Или и впрямь надо самого себя

     наказывать? Но тогда, выходит, Бог – как душегуб-мучитель, чужим страданиям

     рад. Нельзя же так думать!» (11).

     А с другой стороны, если подходить к подобному поступку с точки зрения

     общечеловеческой морали, сформировавшейся ещё до появления христианства,

     человек, причинивший вред другому человеку, должен в первую очередь хотя бы

     попытаться возместить вред родственникам пострадавшего, а уж потом налагать на

     себя любые вериги.

     Не случайно, как свидетельствует руководитель департамента

     общественных связей Федерации еврейских общин России Борух Горин, в

     иудаизме, базирующемся на Ветхом Завете, созданном ещё до появления

     нововведений Евангелия, прежде чем каяться за грехи перед людьми, надо

     постараться загладить причинённый ущерб. И даже после этого грех, совершённый

     против людей, всё равно осуждается.

     Интересно, что сознательно или бессознательно понимая шаткость позиции

     прощения греха путём покаяния, православные деятели нашего времени пытаются

     использовать уже не религиозные, а чисто медицинские психоневрологические

     понятия. Так гл. редактор православного журнала «Фома» Владимир Легойда

     заявляет, что «пастырская практика православия, в которой грех понимается,

     прежде всего, как болезнь, а не как преступление, направлена на исцеление

     человека в целом (отсюда понятие целомудрия), а не только избавление от

     конкретного греха».

     Рассмотрим ещё один случай двойственности христианской морали,

     обусловленный уже её чисто ситуационной приспосабливаемостью. Он касается

     отношений христианской морали к браку и семье.

     В принципе Евангельская мораль выступает против брака: « Безбрачным же

      и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я... » (1 Кор., 7: 8), тем более, что

     приход царства Божия не за горами: « Истинно говорю вам: не прейдёт род сей, как

      всё сиё будет» (Мф., 24: 34), а «... когда из мёртвых воскреснут, тогда не будут ни

      жениться, ни замуж выходить, но будут как Ангелы на небесах» (Мк., 12: 25) .

     И это несмотря на то, что «брак – это не выдумка священников, решивших

     докучать человечеству. Брак – это такая же часть его эволюционного оснащения,

     как, скажем, глаза... Безусловно, в браке есть и экономическая сторона –

     необходимость обеспечивать детей и матерей, пока они в тягости и воспитывают

     131

     малышей... это общественное учреждение существовало задолго до того, как было

     узаконено церковью и государством... и при всех своих недостатках лучше

     справляется со своей универсальной задачей – выживанием рода человеческого, -

     чем те пустые новации, которыми разные пустые головы тысячелетиями пытались

     заменить брак» (12).

     Почему же тогда появилось в Новом завете это отрицание брака? Причина

     очень проста. Создатели Евангелия боялись, что в браке любовь к семье может

     начать конкурировать с любовью к Богу:

     « А я хочу, чтобы вы были без забот. Неженатый заботится о Господнем,

      как угодить Господу;

      А женатый заботится о мирском, как угодить жене. Есть разность

      между замужнею и девицею:

      Незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, что быть

      святой и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу.

      Говорю это для вашей же пользы, не с тем. Чтобы наложить на вас узы,

      но чтобы вы благочинно и непрестанно служили Господу без развлечения» . (1

     Кор.,7: 32-35). А « Посему выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не

      выдающий поступает лучше» . (1 Кор., 7: 38).

     Да и вообще брак нужен лишь верующим со слабой волей «... во избежание

      блуда...» , (1 Кор., 7: 2), ибо «... если не могут воздержаться, пусть вступают в

      брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» . (1 Кор., 7: 9).

     Казалось бы, что при таком отношении к бракам разводы должны как

     минимум признаваться, если не поощряться. Однако суровость Евангелия в этом

     вопросе значительно превосходит Ветхий завет: « Подошли фарисеи и спросили,

      искушая Его: позволительно ли разводиться мужу с женою?

      Он сказал им в ответ: что заповедовал вам Моисей?

      Они сказали: Моисей позволил писать разводное письмо и разводиться.

      Иисус сказал им в ответ: по жестокосердию вашему он написал вам свою

      заповедь;

      В начале же создания, бог мужчину и женщину сотворил их.

      Посему оставит человек отца своего и мать

      И прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже

      не двое, но одна плоть.

      Итак, что бог сочетал, того человек да не разлучит» ( Мк., 10: 2-9).

     Причём развод не просто не рекомендуется, но представляется тяжким

     грехом – прелюбодеянием: « Он сказал им: кто разведётся с женою своею и

      женится на другой, тот прелюбодействует от неё;

      И если жена разведётся с мужем своим и выйдет за другого,

      прелюбодействует» . (Мк., 10: 11-12).

     С бытовой точки зрения это отношение к разводам во времена евангелистов,

     наиболее вероятно, было обусловлено тем, что на ранних этапах христианства в

     условиях постоянных преследований (а Евангелие от Марка является самым

     первым) необходимо было в первую очередь сохранять тайну причастности к

     сообществу сторонников вновь появившегося Мессии, а разводы даже в настоящее

     время слишком часто сопровождаются громкими скандалами и взаимным

     поливанием грязью бывших супругов.

     Вот почему и появляется в Евангелии строгое предписание: « Если же

      разведётся, то должна оставаться безбрачною, или примириться с мужем своим,

      - и мужу не оставлять жены своей» (1 Кор., 7: 11). Не случайно и совсем иное

     отношение к распаду брака из-за смерти одного из членов семьи: « Жена же

      связана законом, доколе жив муж её; если же муж её умрёт, свободна выйти, за

      кого хочет, только в Господе.

     132

      Но она блаженнее, если останется так, по моему совету; а думаю, и я

      имею Духа Божия» . (1 Кор., 7: 39-40).

     За прошедшие две тысячи лет человеческие отношения (во всяком случае, во

     всех либерально-демократических странах) принципиально изменились как в

     области семейной жизни (уравнялись права мужчин и женщин, привилось

     уважение к чужой и собственной личной жизни, наконец, возникло понимание

     аморальности семейной жизни, основанной на физическом или экономическом

     принуждении), так и в понимании любви между мужчиной и женщиной,

     требующей теперь не только взаимного полового влечения, но и уважения к

     внутреннему миру любимого человека. «Раз влюбился, значит, нужно уходить – а

     как же иначе?! Чтоб не отравлять друг другу существование, не портить нервы, не

     тратить попусту драгоценную жизнь» (13).

     Но христианство по прежнему цепляется за «святость» брачных отношений,

     и, похоже, что дело тут не только в вере в святость евангельских заветов. Лучшее

     объяснение этой приверженности сделал В.В.Розанов (14): «покорить брак закону

     любви... казалось бы, в этом ведь христианство: всё – покорять закону согласия,

     мира, тишины. Но, именно, в христианстве, - не в мусульманстве, не в еврействе,

     две тысячи лет бьётся другой принцип: покорить любовь закону брака. И в этом все

     задыхаются.

     Из этих слов И. Христа, что «нельзя разводиться мужу и жене, токмо как по

     вине прелюбодеяния», духовенство извлекло больше доходов, чем из всех

     австралийских, и калифорнийских, и алтайских золотых россыпей.

     И хотя отсюда брызнули кровь и мозг человечества: церковь не может их

     перетолковать, распространить или усложнить, потому что иначе закроются

     золотоносные россыпи. И на отстаивание и сохранение буквальными этих слов

     положено более усилий, чем на защиту всего Евангелия. Что не отдаст человек за

     восстановление своего семейного счастья? В эту-то кнопку духовенство и

     надавило».

     Ещё более жёстко относится Евангелие к внебрачным половым отношениям.

     Если в Ветхом Завете и возникает проблема с любодейством: « Но имею немного

      против тебя, потому что есть у тебя там держащиеся учения Валаама, который

      научил Валака ввести в соблазн сынов Израилевых, чтобы они ели

      идоложертвенное и любодействовали» (Откр., 2: 14 – 15), то речь идёт не столько о

     запрете на любодейство вообще, сколько о сексе с женщинами-иноверцами –

     «дочерями Моава» (Числ., 25: 1)», поскольку это могло, по мнению Моисея, быть

     «… для сынов Израилевых поводом к отступлению от Господа в угождение

      Фегору, за что и поражение было в обществе Господнем» (Числ., 31: 16).

     В то время как в Евангелии тяжесть грехов прелюбодеяния выходит чуть ли

     не на первое место:

     « А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением,

      уже прелюбодействовал с нею в сердце своём.

      Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви и брось от себя; ибо

      лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было

      ввержено в геенну» (Мф., 5: 28-29).

     Конечно, в Евангелии это отношение обосновывается чисто религиозными

     аргументами. Во-первых, необходимостью сохранения чистоты тела, поскольку оно

     принадлежит Богу:

     « Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? Итак отнимут ли

      члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет!

      Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с

      нею? ибо сказано «два будут одна плоть» (1 Кор., : 6: 15-16.), а во вторых,

     требованием соблюдения чистоты души, как расплаты за её спасение:

     133

      « Не знаете ли, что тела ваши суть храм, живущего в вас Святого Духа,

      Которого имеете вы от Бога, и вы не свои.

      Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших

      и в душах ваших, которые суть Божии (1 Кор., 6: 19-20).

     Однако эти обоснования не открывают причину появления столь резкого

     изменения морали? Реально же скорее всего это изменение морали было связано с

     появлением в Новом завете принципа аскетизма, причём как материального, так и

     духовного. Основной причиной его появления, несомненно, стала идея скорого

     прихода Божьего суда: « Истинно, истинно говорю вам: наступает, и настало

      уже, когда мёртвые услышат глас Сына Божия и услышавши оживут» (Ин., 5:

     25), а потому «... не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет

      заботиться о своём: довольно для каждого дня своей заботы» (Мф., 6: 34).

     И если ты имеешь богатство – избавься от него, не важно праведным или

     неправедным путём ты его заработал. В частности в Евангелии от Луки

     рассматриваются оба эти варианта: праведный (« Знаешь заповеди: не

      прелюбодействуй; не убивай; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца

      твоего и матерь твою.

      Он же сказал: всё это сохранил от юности моей.

      Услышав это, Иисус сказал ему: ещё одного не достаёт тебе: всё что

      имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах... » (Лк., 18:

     20-22), и неправедный (« И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством

      неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители» (Лк.,

     16: 9).

     Уравнивание обоих вариантов приобретения богатства, по мнению

     Евангелия, обусловлено тем, что « Никакой слуга не может служить двум

      господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет

      усердствовать, а другому нерадеть. Не можете служить Богу и мамоне» (Лк., 16:

     13).

     Кстати именно возвращение протестантов к ветхозаветным представлениям

     о том, что наличие богатства свидетельствует о твоей праведности и о любви тебя

     Богом, стимулировало резкое развитие промышленности и экономики.

     Конечно, дожидаться пусть и скорого прихода Царства Божьего на голодный

     желудок было трудновато, и поэтому в Деяниях появляется чисто

     коммунистический принцип общежития: « У множества же уверовавших было

      одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё

      у них было общее» (Деян., 4: 32) и « Не было между ними никого нуждающегося;

      ибо все которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену

      проданного

      И полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чём кто имел

      нужду». (Деян., 4: 34-35).

     И как в реальном коммунистическом государстве «всеобщего равенства»,

     кто-то должен был быть равнее других:

     « Ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов: я

      родил вас во Христе Иисусе благовествованием.

      Посему умоляю вас: подражайте мне, как я Христу». (1 Кор., 4: 15-16). И

     именно эти идейные вожди и должны были пожинать то, что не сеяли: « Если мы

      посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнём у вас телесное? » (1 Кор., 9: 11),

      « Разве не знаете, что священнодействующие питаются от святилища?

      что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника? » (1 Кор., 9: 13).

     Естественно, что опорой такого сообщества могли быть только те, кто

     привык полагаться на чужое мнение, и не привык самостоятельно анализировать

     имеющиеся факты, то есть имел психику ребёнка или подростка. Вот почему

     134

     « Блажены нищие духом, ибо их есть Царствие Божие» (Мф., 3:5), и потому те

     «... кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдёт в него» (Мк., 10: 15).

     Интересно, что и в настоящее время христианство предпочитает опираться

     на нищих духом людей. Так в интервью корреспонденту газеты «Известия» (15)

     наместник московского Сретенского монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов),

     рассуждая о поступке болгарских крестьян XVIII века, пошедших на муки и смерть

     ради соблюдения одного из формальных требований христианства - отказа есть

     мясо в Великую Пятницу (хотя « Не то, что входит в уста, оскверняет человека;

      но то, что выходит из уст, оскверняет человека» (Мф., 15: 11), заявляет: «что это?

     Обрядовые условности или настоящее Богообщение?.. С точки зрения одних (не

     только атеистов, но и некоторых просвещённых христиан), фанатизм

     малограмотных, не понимающих истинных жизненных ценностей людей. А для

     других – подвиг христианина, не отрёкшегося даже таким образом от Христа, от

     своей веры... Но если бы вы знали, сколько я видел малограмотных в церковном

     отношении людей, не проходивших интеллигентских катехизических курсов, но

     искренне любящих бога, знающих Его и верных Ему. А именно таких ищет

     господь».

     Проведённое исследование отношения Нового завета к браку, разводу и

     внебрачным отношениям позволяет предположить, что понятия любви между

     мужчиной и женщиной, как духовной, так и плотской для Евангелия просто не

     существует. Конечно, на это можно возразить, а как же тогда 1 Послание к

     коринфянам с его поэтическим гимном любви:

     « Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я

      медь звенящая, или кимвал звучащий.

      Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и

      всю веру, так-что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто.

      И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не

      имею, - нет мне в том никакой пользы.

      Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не

      превозносится, не гордится,

      Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,

      Не радуется неправде, а сорадуется истине;

      Всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.

      Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки

      умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор., 13: 1-8).

     « А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них

      больше» (1 Кор., 13: 13).

     Однако, эти прекрасные слова не имеют никакого отношения к любви между

     мужчиной и женщиной, и даже любви родителей к ребёнку. Речь здесь идёт только

     о любви между друзьями: « Нет больше той любви, как если кто положит душу

      свою за друзей своих» (Ин., 15: 13). Причём под друзьями понимаются лишь

     религиозные единомышленники: « По тому узнают все, что вы Мои ученики, если

      будете иметь любовь между собою» (Ин., 13: 35). К тому же и эта любовь

     призывается из чисто прагматических соображений:

     « Ибо весь закон в одном слове заключается: «люби ближнего твоего, как

      самого себя.

      Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были

      истреблены друг другом» (К Гал., 5: 14-15).

     Естественно, что с возрастанием общей культуры и духовности религиозные

     исследователи пытались облагородить эти понятия, пытаясь придать им

     общечеловеческий высокий смысл. Так Айзек Азимов в книге «Путеводитель по

     Библии. Новый завет» (2) заявляет, что в 1-м послании Павла к коринфянам, он

     135

     использует греческое слово «агапэ», имеющее значение любви к ближнему,

     милосердие. Поскольку « Павел Апостол, избранный не человеками и не через

      человека, но Иисусом Христом и Богом Отцом…» (Гал., 1: 1.) и получивший

     знание благодаря прямому откровению: « Ибо и я принял его и научился не от

      человека, но через Откровение Иисуса Христа» (Гал., 1: 12)., то в христианстве дар

     человеколюбия должен признаваться самым главным. Но вряд ли на основании

     толкования одного слова в одном из переводов Евангелия можно обоснованно

     отбросить все вышеприведённые прямые толкования понятия любви в Новом

     завете.

     Дело в том, что в древнем греческом языке не существовало типичного для

     большинства европейских языков понятия «любовь», его заменяли несколько

     специальных терминов: «эрос» - чувственная любовь-желание, всегда смотрящая

     на свой предмет снизу вверх; «филия» - дружелюбие, дружба, приязнь; «агапэ» -

     милосердная, жертвенная любовь с забвением собственных интересов и

     бескорыстной самоотдачей, «сторгэ» - нежная семейная любовь. Однако, реальная

     дифференциация этих слов произошла в более позднюю эпоху, когда о

     классической древности осталась одна только память; достаточно сказать, что

     слово «агапэ» наполняется вышеуказанным содержанием лишь в христианском

     мышлении, причём далеко не на самых ранних этапах его существования.

     Так ранние христиане называли Агапами «Трапезы Любви», которые они

     устраивали в память о Тайной вечере. О качестве этой любви свидетельствуют

     возмущённые обращения святых проповедников к единоверцам Иуды:

     «... что же по природе, как бессловесные животные, знают, тем

      растлевают себя...

      Таковые бывают соблазном на наших вечерях любви: пиршествуя с вами,

      без страха утучняют себя» (Иуда 1: 10, 12) и Павла:

     « Далее вы собираетесь так, что это не значит вкушать вечерю Господню;

      Ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной

      бывает голоден, а иной упивается» (1 Кор. 11: 20-21)

     « Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьёте чашу сию, смерть

      Господню возвещаете, доколе Он придёт.

      Посему, кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно,

      виновен будет против Тела и Крови Господней». (1 Кор. 11: 26-27).

     И лишь позже христианская философия резко акцентировала в своём

     учении жертвенную, безмотивную любовь - агапэ.

     Чтобы окончательно решить проблему идеальной любви имеет смысл

     обратиться данным современной психофизиологии. Как указывает Д.А. Жуков (16):

     «Любовь, даже самая идеальная, не является идеальной потребностью или способом

     удовлетворить идеальные потребности. В любви человек удовлетворяет не «половую