В предыдущей рукописи я рассказывал, как мы отдыхали на пересылке в Ягодном. Три дня, но какие! Мы же вырвались с прииска, вырвались живыми, а кто-то еще и не был покалечен - счастье вдвойне. До этого, работая "ДВА ГОДА НА ЗОЛОТЫХ ПРИИСКАХ КОЛЫМЫ" мы только и мечтали оказаться в дорожном, чистить снежок, не подвергаться избиениям, получать "большую горбушку", спать в теплом бараке и теперь похоже это осуществляется. Мы не узнаем друг друга, так округлились у всех мордашки. Но привычка брала свое и на четвертый день - стали подумывать о работе.
Впрочем, за этим дело не стало и вот мы уже катим в машине-будке в сторону Магадана, а двигаться в этом направлении всегда приятней, вроде, как ближе к дому. День теплый и те, кто сидел у борта, охотно выглядывали на дорогу из-под опущенного полога. У поселка Левый берег наша машина свернула с центральной трассы, поехала по Тасканской ветке. Везде ждем чего-нибудь необычного и оно появляется - вскоре начались "прижимы", так называют места, где дорога вырублена в скале: с одной стороны отвесная скала взлетает вверх и вершины ее не видно, только камни угрожающе висят над головой, с другой - откос уходит вниз на 200-300 метров, где в каменном ложе роется еще не полностью замерзшая речка Таскан. Все это подчеркнуто узкой 4-хметровой лентой дороги. Закрывающий дверь полог завернули и завязали: всем хотелось смотреть на необычайно красивую, окружающую суровую природу.
Машина остановилась около барака, спрашивать не надо, наш конвоир вылезает из кабины, разминает суставы - приехали. Лагерная подкомандировка, где остановилась машина, называется очень романтично -"Обрыв", не удивляйтесь, мы едем отдохнувшими и, главное, сытыми и способны воспринимать романтику окружающего. Кто-то смеется:
- Будь жив Гончаров, пришел бы посмотреть.
- Будь в живых, да если сактировали на прииске, точно был бы с нами, писателей говорят полСоюза истребили, чтоб знали о чем писать!
Заходим в барак, он после приисковых кажется узким, уютным, он хорошо протоплен, на столе лежит нарезанный хлеб, дневальный говорит:" Кто хочет, берите и ешьте, только не запасайтесь впрок, это здесь запрещается."
Все это так необычно, не верится, что так бывает. Мы, хоть и сыты, но, конечно, едим, да и в сумки пихаем, без такого мы не можем. Один, очень интеллигентный по манерам и разговору человек из нашей команды, как оказалось, бывший учитель говорит:
- Мы не можем остановиться и это будет так не меньше месяца, а они посчитают сколько у них съедено хлеба и прикроют эту "лавочку". Да и, по-моему, лучше если каждый получит свою пайку и ест ее, как хочет, чем все время чувствовать себя кому-то должным и слушать какие-то упреки.
Хлеба на столе уже не осталось, все смели. Думаю, что мы сможем съедать по два килограмма в день, а я так и больше, где же они возьмут этот лишний хлеб. Наши беспокойства были излишни: через пару дней они сделали обыски в головах, нашли у кого-то ломтик хлеба и на этом основании прекратили давать хлеб "от пуза", вернулись к норме.
Выставили нас на работу. Десятник сказал:
- Берите железные лопаты и ломы. Сверху все время сыпется щебенка, впрочем иногда падают и большие камни. В вашу задачу входит все выскрести и сбросить под откос.
Мы работаем и поглядываем вверх: вдруг свалиться на голову камень. А там снизу видно, что некоторые камни уже готовы упасть. Для того чтобы очистить эту стенку от будущей каменной осыпи, нужно сверху спустить на веревке скалолаза, и он на какое-то время уберет опасные глыбы, а так, вот у нас на дороге лежит большой камень, он упал еще совсем недавно, сбрасываем его под откос. Кто-то удивляется:
- Ну, а упадет такая глыба ночью и машины не проедут должны будут ждать до утра или бежать за подмогой на Обрыв?
Учитель смеется:
- Здесь днем и ночью работают путевые обходчики. Они услышат грохот и бегут выручать машины.
Мы пришли к заключению, что все равно работать здесь опасно, хорошо бы нас перевели куда-то! И нас перевели вглубь Тасканского участка еще километров на двадцать туда, где возле прииска Бюченах Южного горнопромышленного управления прилепился барак 27-й дорожной дистанции. Эта дистанция, в отличие от строительного участка, занята только очисткой дорог от снега, поддержанием в проезжем состоянии дорог к приискам: "Бюченах"," Три медведя", "Ключ Майорыч", "Хаттынах Колымский". А снегу на трассе много, около метра и он продолжает сыпаться сверху, так что работы там хватает.
Встречает нас десятник, Иванов Иван Инокентьевич. Он высокий, пожилой мужчина, на лице улыбка, видимо человек в ладах с юмором, говорит нам:
- Будете крылышками махать, никого не обижу, хлеб и махорку обещаю по высшей норме.
Взял у нас списки звеньев, а мы устраиваемся на вагонках. Постельных принадлежностей пока нет, на прииске все отобрали, придётся ждать - может выдадут. Но я пронес байковое одеяло под телогрейкой и сейчас его опять надо прятать, а то засчитают и не дадут второго.
В бараке до нас было человек пятнадцать, знакомлюсь.
Вот могучий казах, зовут Тазабек - бывший политработник из старшего политсостава армии. Здесь командует звеном. Второй звеньевой - немец Май, его звено лучшее на командировке, еще примечательный - Шипилов, специалист по автотранспорту, работал на ближнем востоке, в арабских странах, за это видимо и сидит. Здесь держится очень солидно. Теперь у меня есть уже знакомые.
Подбираемся в звено. Меня тоже считают нацменом, ко мне подходит невысокий ростом туркмен. Красивое имя- Аннамурад, но он представляется: "Анатолий". Так и зовем. С ним еще один, не помню имени. Подходит и Ванюшка Пятикоп - мы с ним на прииске "пахали" в одной бригаде, он юморист, работать с ним весело. Анатолий учился где-то на строителя, выдвигаем его в звеньевые. Берётся что-то без особого рвения.
Нас и здесь ставят на прижимы, правда прижимы здесь не такие суровые: стена вверх идет не так круто, да и полочка дороги намного шире. Осыпи давно не убирали и кидать их под откос далеко, не накидаешься. Бросили поперек дороги катальные доски и возим тачками. Грунт пополам со снегом, возить не тяжело.
Этот нацмен, друг Анатолия, чуть не погиб. Откос вниз к реке здесь такой же высокий, метров триста, а он вез тачку и вывалил ее на два пальца дальше, и тачка рванула его кверху. Он перелетел через нее и исчез из наших глаз. Мы кинулись к откосу, а он висит, зацепившись бушлатом за куст. Мы кричим ему: "Держись руками хорошо. Сейчас принесем веревку!" Когда его вытащили, он уже был в шоке, еще пара минут и полетел бы на прибрежные камни реки, а там спасения нет.
Наш Анатолий больше разгуливает, чем работает. Видимо в звеньевых не бывал. Больше подходит работать десятником.
Все входили в дорожные работы по-своему. Вот Цурцумия, мы с ним напарничали на прииске, там он работал и ждал из дома посылку, обещал угостить, как он называл, "сухим" сыром. Посылки он не получил, но на этап в дорожное пошел. И вот зашел в туалет, обмочил себе руку и дал ей замерзнуть. Здесь работу ценят, хорошо относятся, хорошо кормят. Ну и работай. Уговаривал его и я, - все бесполезно, грузины - народ упрямый.
Ванюшка объяснил в чем суть:
- Отправят его на 28-ю дистанцию, там кругом начальство, они ж не захотят показывать отказчика, а он грамотный, вот и посадят его куда-нибудь дубаком или еще кем. Будет всю зиму "кантоваться".
А тут еще один, идет с конвоиром куда-то на штрафную. Подошел к костру, просит закурить, говорит:
- Господа лошади, сено поели, а везти не хотите.
Я по этому выражению вспомнил его: в 1937 году на прииске "Штурмовом" шли мы с ним вот также на штрафную. Да! Не пополнил он своего репертуара. Я напомнил ему о том походе в ЗУР, спросил, чего ж он тут-то не работает, здесь же не прииск, кормят, поят, все удобства.
- А мне без разницы, уже два года с перерывами таскаюсь по штрафным, привык.
Да, молодец! Я за два месяца на штрафной чуть не загнулся.
На прижиме мы работали не долго, нужно было выходить чистить трассу, а то машины еле пробивались сквозь снежные заносы.
Приходим в барак, а там не соскучиться: наш бывший учитель начал пересказ романа Вячеслава Шишкова "Угрюм-река". Это произведение я, к счастью, еще не читал и слушал увлеченно. Он знал его хорошо, рассказывал очень подробно и не более часа в день, так что по его расчетам рассказа должно было хватить на всю зиму. Ну а летом снег убирать мы повидимому уже не будем. Ему такое действо было нужны в качестве тренировки, чтобы не потерять квалификацию педагога, а педагогом он, по-видимому, был хорошим, да еще преподавал в какой-то глухой деревне, по собственному почину. Говорил нам что сельская молодежь держится за партой не в пример городской, гораздо серьезней. Он, как дворянин, скорее всего думал отсидеться в деревушке. Но сталинские "соколы" и там его нашли. У него уже без малого два года позади и осталось каких-нибудь восемь лет, авось выдержит.
Как-то подошли к границе с Обрывом. До поселка Левый берег всего 10 километров. Ванюшка говорит: "Пойдем, сходим!" и пошли. Взяли под мышки лопаты, выдернули для камуфляжа веточку стланника - вроде идут обходчики ремонтировать дорогу. Прошли хорошо и туда, и обратно, встретили только работяг с Обрыва, а ведь могли подзалететь сами и подвести Иванова и неприятностей было бы и ему и нам выше головы, а купили что-то по-мелочи.
Доставили нам всем постельные принадлежности и новое зимнее обмундирование очень быстро и наше дело было насобирать сухой травы, торчащей из-под снега и набить себе матрацы и подушки. Нами управляла 28 дорожная дистанция, расположенная дальше по Тасканской ветке. Там был известный своими лютыми выходками староста Логинов, ходивший на развод с палочкой и собакой. Начиная с лета 1939 года он неузнаваемо изменился и больше никого не бил и не рвал собакой. Так нам сказали.
Наш барак мы оказывается делили с приискателями: получалось так, что он на половину сидел в зоне, вторая его половина была отгорожена для нас бревенчатой стеной. Питались мы тоже в приисковой столовой. Там кормили хорошо: на обед первое и второе, а на сладкое еще и компот с булочкой. Завтрак, конечно, послабее. Мне это было недостаточно, и я с первого дня пристроился пилить там дрова и получал за это дополнительное питание. Этого мне тоже не хватило и на Вольном стане, то-есть там, где проживают вольные служащие я нашел клиента, который нуждался в дровах и теперь, идя с работы, я тащил ему сухой балан. Он мне накладывал по полному котелку жареной вермишели или каши, и я все съедал, а собравшийся хлеб складывал в сумку и вешал над головой или клал на полку и за ночь все съедал. Только теперь я был сыт по-настоящему.
На работе мы все-таки проводим большую часть времени и поэтому нужно сделать так, чтоб работали мы с удовольствием. И, когда мы в первый день получили лопаты и вышли на трассу чистить снег, я был расстроен: в черенках лопат торчали обломки фанеры, такими не наработаешь, нужно искать какой-нибудь большой ящик из-под папирос или еще от чего-нибудь, чтоб его стенки состояли из крупных листов. Мы рыскали все четверо и наконец наши старания увенчались успехом. У одного из водителей в машине-будке мы нашли такой большой ящик и оказались с фанерой.
В звене Ванюшка Пятикоп был хороший мастеровой, на прииске всем заклепывал сломавшиеся аллюминиевые ложки. И тут он взялся вынуть старую фанеру и вставить новые листы и обшить края тонкой жестью из консервных банок. Теперь лопата брала чуть не квадратный метр снега. Но прямая ручка заставляла неудобно нагибаться и за пять-шесть часов работы нестерпимо болела спина. Этому способствовала теплая снежная погода. Мне приходилось ложится спиною на снег и так отдыхать и успокаивать свой редикулит.
Как-то мы очищали с дорог снег возле прииска Хаттынах Колымский. Там по обе стороны дороги было много серого сушняка, как раз подходящего для лопат. Скоро мы нашли, что нам нужно: стволики, изогнутые в форме французской буквы "s". Поработали прямо в углу барака, подогнали ручки по своему росту и осанке. Запилил конец, чтобы в запил вставить фанерку. И все наши с восторгом махали новыми чудо-лопатами. Ну, а на другой день, на рабочем месте радости было еще больше: набирали снежные блоки не нагибаясь. Так и шли весь день махая только руками. Инструмент - моя слабость, я готов пожертвовать всем, чтоб в руках иметь хороший инструмент, особенно тачки. Кто ищет, тот всегда найдет!
Наш десятник имел привычку с утра проходить по трассе, где работали его звенья. Тут мы знали его слабую струнку: он любил, чтоб на его глазах звенья работали. Мы это старались соблюдать неукоснительно, постоянно наблюдая, когда по белоснежной трассе появится его высокая фигура. И именно поэтому мы не слышали от него ни упреков, ни замечаний. Наша любовь к костру не мешала нам всем выполнять его задания. Утром он шел из барака и улыбался, видя, что мы работаем, после обеда он возвращался в барак и опять улыбался видя, что его задание выполняется с превышением.
Мы должны быть на работе 7-8 часов, в то же время, берясь за работу по-настоящему и с хорошим инструментом, мы делали свое задание максимум за четыре часа, то-есть за световой день (с 11 до 15 часов). Таким образом, остальное время, около трех часов, - выпадало на костровые посиделки. И в это костровое время я, чаще всего развлекал и своих и чужих ребят своими рассказами. В этом была и моя привычка и потребность.
Познакомились мы и с приисковой баней. Это была небольшая банька с отличной парной на 6 моечных мест. Конечно, мы заранее подготовились к этому мероприятию: раздобыли каждый себе по хорошему венику. Парились со всей страстью, подкидывая на камни кипяток. Кто не выдерживал шли мыться последними. Только в бане можно было заметить, как мы все разжирели и это, как Вы увидите дальше, сыграло с нами злую шутку.
Увлекались мы шитьём рукавиц, шили так называемые, рукавицы-крагги, длинные до локтей, опушенные мехом и с вышивкой. Я достал себе рукава от полушубка и тоже намеревался сшить рукавицы. Но дело у меня затянулось и вот как-то ко мне подходит молодой портной из нашей мастерской и предлагает выполнить эту работы. Этого молодого - рыжего еврея, польского комсомольца из Ровенской области, бежавшего от репрессий к нам в СССР и получившего срок за переход границы, я знал по прииску. Там он самозабвенно занимался торговлей махоркой, и наша бригада часто пользовалась его услугами. Здесь он забрался в ремонтную мастерскую и работал на пару и под руководством Гришки - сапожника, довольно авторитетного вора. В нашем контингенте воров не было, зато на прииске в них недостатка не ощущалось, и они считались с нашим представителем.
Соха, так звали этого портного, уже к следующему дню выполнил заказ и теперь мне нужно было сшить внутрь суконные варежки, чтоб не намокал внутренний мех и для работы с инструментом - наверх что-то вроде брезентового чехла. Такие тройные рукавицы становились очень теплыми и прочными и могли продержаться всю зиму. Мы выходили на работу в любой мороз. Впрочем, был случай, что нас вернули с дороги, сказали, что мороз превышает 54 градуса. Больше нас не возвращали, так как нужно было дорогу держать в проезжем состоянии.
Я хотел рассчитаться с портным, как мы договорились, но неожиданно он платы не взял и сказал, что ему нужно со мной поговорить так, чтоб никто в бараке этого не слышал. Нашли мы такое место, и он попросил взять его в звено. Этот Соха Шмуль Элья Мошевич был моложе меня, ему было едва ли более 22х лет. И вот, по его словам, его старшой, воспылал к нему страстью и нахально приставал, не давая ему покоя. Получив мое согласие, он тут же перебрался из мастерской в барак и устроился на вагонках, рядом с нами. В это время десятник взял - звеньевого, Анатолия к себе в конторку и нам нужно было пополнение.
Зима на прииске считалась у заключенных самым трудным, самым ужасным временем, когда многие обмораживались и даже гибли. Здесь же она проходила спокойно, никто не отгонял нас от костров, не растаптывал их, никто не пытался наказать нас, уменьшив хлебный паек. Ни разу за зиму не было холодно в бараке. Тихо и спокойно протекала наша жизнь на этой командировке, мы, по его выражению, махали крылышками и махали не плохо, а он выписывал нам хлеб и махорку по максимальной норме. Всех нас хорошо по-зимнему одел, мастерская в любой день готова была ремонтировать как нашу обувь, так и предметы нашей одежды, создал для нас отличные условия в бараке. Обо всем этом можно было только мечтать.
Помню такой случай: мы только приехали с Обрыва и к нам в барак заявился лекпом, он был закреплен за нашей лагерной подкомандировкой и впоследствии посещал нас еженедельно. Но тогда он пришел в первый раз и переписывая нас спрашивал: "на что жалуетесь?" Жалоб было много. Зато сейчас он не слышал ни от кого жалобы на здоровье. Живущий в нормальеных условиях человек не болеет.
У меня тогда не было жалоб на здоровье, и я сказал, что у меня единственная болезнь: рот большой, а пайка маленькая. Он ответил:
- Обживешься неделю- другую, найдешь друзей на Вольном стане и не будешь поедать заработанного хлеба.
Так и случилось, и сейчас уже ему никто не жалуется на то, что мало хлеба, все кому надо легко подрабатывают еду. А недавно никто не захотел в столовой пилить дрова за обычный хлеб, потребовали, чтоб с ними рассчитывались булочками и компотом. Этого одного факта достаточно для точной характеристики нашей жизни.
А теперь о последней, а точнее, роковой бане.
За зиму начальство нас посещало мало, не более трех раз и мы, завидев у дверей барака начальственные сани, отворачивали назад к тлеющим еще кострам. Старались ранним приходом не подвести десятника. И в этот раз сделали так. Но здесь двое прибывших мало были похоже на начальство, скорее на лагерных "придурков" и уезжать в тот же день они не собирались. Зашли в барак погуторить. Шутили, смеялись, рассказывали анекдоты. Сказали, что хотят попариться в бане, а у нас был банный день. Ребята что-то заподозрили, некоторые по этому поводу решили пропустить баню. Я пошел, как говорят "и от судьбы далеко не уйдешь." В парной они парились хорошо, на верхней полке и подхваливали нашу парную. Она и действительно была доброй. А на другой день нам зачитали списки на этап. Там, где-то, за Лаглыхтахом, шло строительство дороги на Эльген-уголь, вот туда нас и отправляли. Мы с Сохой тоже понравились этим ребятам-отборщикам, попали и мы в этап.
Глава 5.02 Строительство дороги на Эльген-уголь
Заканчивался февраль 1940 года, месяц конечно лютый, но мы его не боимся, за ним ведь идет март, а за мартом - весна. Этап был пеший, да и конвоиров не было, шли сами. Полное доверие. К вечеру дошли до 28-ой дистанции, там нас встретили гостеприимно. Когда-то страшный староста, Логинов устроил нас ночевать и вообще проявил о нас заботу. Даже помог мне отправить домой телеграмму, через Ягодное:
"Новый адрес Хабаровскийц край Ногаево Управление дорожного строительства Севвостлага НКВД Тасканский участок. Коля." февраль 1940 года.
Почему такой короткий текст, не могу вспомнить. Возможно, не хватило денег.
Что значит внутренний этап!
Утром вышли на трассу, а со мной случилось что-то невероятное: перед глазами плывет черный круг, в лучшем случае у человека вижу голову и ноги. Говорят это - "куриная слепота", результат недостатка витамина "А". Утренние сумерки сменился нормальным солнечным днем, и я стал видеть.
Дошли до лагкомандировки Судар, ночевали. Староста по какому-то поводу ко мне придрался и отправил в кандей. А он тут вовсе необычный и я не пожалел, что его посетил. Представьте, помещение из трех стен, четвертая - решетка, как для диких зверей. Пол застелен на три четверти помещения, он же служит нарами: хоть стой, хоть ложись. Остальное в помещении - вода, на уровне пола-нар. Не случайное подтопление, а специально, из режимных соображений. Лежим на нарах, а у ног плещется вода.
На этой командировке осенью числилось 300 заключенных, сейчас едва наберется полсотни. Мы поинтересовались у старосты, как ему удалось отправить "под сопку" столько людей? Ответил: пойдете дальше, увидите, всё так - на всех командировках.
И действительно, к обеду подошли к Озерной. Там староста армянин. Говорят, был он отчаянным произвольщиком и тоже истребил у себя три четверти своего контингента заключенных. Его фамилию запомнить не спешил.
На одном из перегонов увидели лагерное чудо. Идет пять или шесть саней с грузом и сопровождают их возчики, с виду маленькие, как подростки, но полненькие от лагерной одежды, голоса звонкие. Ба, да это же женщины! Они остановились. Мы к ним. Это девочки с совхоза "Эльген", их там около тысячи. Вот малинник!
- А как туда попасть, мы согласны кем угодно?
- Ой, да приходите, рады будем.
Рассказывают: к ним часто прорываются бандиты и насилуют там кого хотят. Одна, самая красивая из возчиц, в огромной меховой шапке, ватных брюках, мужских валенках говорит с возмущением:
- Там этих девок на всех нарах, а они нет, выберут самых красивых и "пускают под хор", пока женщина не потеряет сознания.
- А где же охрана с винтовками?
- Ой, да они с вечера наберут себе баб и запрутся в казармах до утра.
Вот такая была у нас интересная встреча в пути.
Лаглыхтак проходили в глубокой тьме, я, конечно, ничего не видел, держался за Соху. По рассказам ребят несколько бревенчатых зданий, включая барак прячутся в довольно густом лесу. Сегодня там была баня и с мелких командировок люди подходили сюда для омовения. Хорошо, что мы идем после бани. Одной заботой меньше.
Впереди десять километров до нашей подкомандировки. Это конечно для зрячего - пустяки, а мне, слепому, спотыкаться на каждом бугру, каждой ямке. И все-таки мы уже в бараке новом, плохо обжитом. Я раздеваюсь теперь уже как слепой, на ощупь, одежду свою кладу так, чтоб и утром в сумерках можно было одеться тем же способом. Рыбьего жира у лекпома нет, так что нет надежды и на исцеление. А ребята надо мной смеются, в столовой суют в нос селедку, а я не вижу.
Староста Тяпкин, молодой, стажа издевательств над заключенными не имеет, был в прошлом году на общих работах. Относится ко всем хорошо. Да и вообще в 39-том году произвол кончился на приисках, за ними прекратился и на дорожном.
Мы объединили наше звено со звеном Мая, он и стал нашим звеньевым. Ещё попал в звено молодой парень Тимоха, этот в любой мороз шапку не завязывает. Как-то наш начальник, Перминов пригласил на вечернее совещание по одному представителю от звена. Звеньевой Май послал Тимоху. Конторе нужны предложение по повышению производительности труда. Дело в том, что грунт еще мерзлый, а норму уже дали летнюю - 3 кубометра грунта на человека. Тимоху спросили, он предложил сделайте мне тачку на 3 куба, я за день ее накидаю, вывезу и норма будет.
Как-то Перминов шел по трассе. Мы только закурили и от костра не поднялись. Он подошел и у нас произошел такой разговор.
- Вот вы полдня сидите у костра и жалуетесь на высокую норму.
Я ответил ему:
- Очень легко проверить кто тут прав, стоит провести хронометражные наблюдения. А пока лагерь за один куб вывезенного на трассу мерзлого грунта получает от заказчика 23 рубля, на наше содержание тратит 3-4 рубля. Куда же идут остальные?
Он видимо об этом никогда не думал, Этот разговор ему не понравился, и он ушел. Уходя, сказал, что на 28-ой дистанции лежит для меня посылка, он может ее привезти, если я дам доверенность. Какая глупость: ведь лагерь получает посылки за своих заключенных и сам их вручает под расписку.
Вскоре он мне привез посылку. Мы кушали вместе с Сохой, и я пригласил его на трапезу. Свиного сала он, как еврей не ел, остальное принял с удовольствием. Всю не съели и так как спали на верхних нарах, расстелили бушлат, уложил на него продукты и легли по обоим сторонам. За ночь кто-то вспорол бушлат и повытаскал все что оставалось.
Вскоре привез, тоже по доверенности, денежный перевод - 50 рублей.
А нашего Анатолия-Аннамурада проэкзаменовали на десятника, он выдержал, рассказал им что такое "красная" линия в строительстве и его поставили десятником. Он был хороший парень и когда закрывал наряды, хотел вывести всем высокие проценты, а как это делается не знал. Месяц закончился тем, что, когда Перминов увидел сколько кубометров снега он закрыл по нарядам, велел побыстрей его снять и вернуть в звено. Чтоб закрыть наряды на стройке знаний еще мало, нужно иметь опыт.
Перминов хотел десятником поставить Шипилова, у него был высокий авторитет, оказалось, что он ведет переговоры с Ягодным и его должны, как специалиста по автоделу, вызвать в автоотделение Управление Дорожного строительства или по просту УДС и он не хочет себя ничем связывать и он то и порекомендовал им Аннамурада, а тот к нему за помощью не обратился и сам не справился.
Перминов жил с женой - Анной Ивановной. Она была единственной женщиной на участке, а на всех чиновников, как вольных, так и невольных был один туалет и ей, бедняжке, приходилось, сидя на стульчаке петь песни, чтоб никто из мужиков туда не толкнулся.
А еще она таскала у мужа махорку и в обеденный перерыв бегала по кострам, угощая работяг. Вот рядом с нами работает звено "Четыре Мамеда". В действительности там только три Мамеда и один Ахмед, но так прозвали и поют частушки:" Идет Мамед, несет обед, упал Мамед, пропал обед". Русский язык они знают слабо и не всегда матерные слова отличают от литературных. Вот что-нибудь брякнут при женщине, она вскакивает и убегает. Они удивляются:" Я что-то плохое сказал?"
А еще она следит за кухней, чтоб там не крали продукты и под ее руководством все попадает в котел и в привезенном на производство супе "ложка стоит".
К нам в звено записался армянин из Еревана по фамилии Тер Менглиев. До ареста он работал в школе танцев у Аристокисьяна. Взяли их обоих с директором и тот должен был скоро освободиться. Тер Менглив не любил земляную работу и когда утром шел в забой, заявлял:" Жить не хочу" И лишь после обеда, настроение у него улучшалось, и он начинал улыбаться.
Случилось так, что Аристокисян, не только освободился, но еще и получил разрешение лететь на "материк" самолетом с аэродрома в Сеймчан и шел туда пешком через наш участок. Мы провожали его вместе с Тер Менглиевым и это получился хороший праздник. Вообще через наш участок шло не мало людей, особенно военных, и все направлялись в Сеймчан.
Работали на этом прорабстве хорошо, возили из одного забоя, всего раз или два меняли место работы. Перминова больше не дразнили: увидим его фигуру на трассе, подвинемся от костра. Демонтрируем бурную деятельность, он проходит довольный, иногда даже подходит к костру и от избытка чувств, предлагает закурить. Но в мае уже пошли слухи а, если в лагере пройдет слух то, чаще всего все предсказанное сбывается. Так было и здесь, на Тасканской ветке: кто-то сказал, что строительство трассы будет прикрыто, есть намерение строить здесь до Эльген-угля узкоколейку и возить уголь вагонетками. Сначала мы не поверили, потом об этом заговорило и наше начальство. Мы как-то у костра спросили Перминова и он, подтвердив, сославшись на то, что на Центральной трассе, от поселка Ягодное начинают отделочные работы по сдаче в эксплуатацию полотна дороги и якобы для этого нужны работяги. Почему-то он не захотел сказать правду.
Но вот вскрылась река, Таскан зашумел во всю мощь и тогда нас собрали на этап и собрали так, что на лагкомандировке осталось только несколько сторожей. Уходили все.
Мы шли вниз по течению реки, дорога спускалась довольно круто, и река бушевала громко. Я вспоминал наш поход сюда и мне казалось, что мы переходили реку по льду. Я не представлял, как наша" армия " переправиться сейчас через реку. Ведь это колымская горная река и она должна здорово разлиться.
А у меня в ботинке вылез гвоздь, и он меня очень беспокоил. На каждом перекуре я его заколачивал, и он через несколько шагов снова вылезал. Подошел Васька Брель. Я знал его только как слушателя моих рассказов. Спросил:
- Чего ты там все колотишь в этом несчастном ботинке, ведь пойдешь босиком.
Я ответил словами великого поэта:
- Ты знаешь гвоздь у меня в сапоге кошмарней чем фантазия Гёте.
- Это ты насчет Фауста? С Гёте мне не справиться, а с гвоздем все не так страшно, давай ботинок. Я - немножко и сапожник.
И справился. Какой молодец! А ведь я уже в кровь разворочал ногу и больше нечего ковырять. Промыл ранку мочой, завернул портянкой, иду и радуюсь. Потом с Брелем работали на Еврашкалахе у Мышкина, больше года и я всегда вспоминал этот случай.
Чем дальше спускаемся по долине, тем больше разлив реки. Я иду и все думаю "как переправимся?" Наконец подошли к переправе, дальше идти не куда - самая высокая на Колыме сопка Моржот, высотой 3 с половиной километра. Тут и лодки. В одной уже сидят работяги, а на скамейке у вёсел - пусто. Смотрю Брель садится на вёсла, его лодку отталкивают, её подхватывает течение, а борта лодки вровень с водой. Надо было ссадить хоть одного пассажира, а то одно неудачное движение и все - в воде.
Заполняем следующую лодку, желающих на вёсла нет. Таскан разлился, как море. Страшновато. Я-то ведь с веслами управляюсь не плохо, ездил по Москва-реке. Пересаживаюсь на весла, лодку оттолкнули, ее подхватило. У меня все-же запас пару пальцев. Рывком вырываюсь из стремнины в заводь. С лодки кидают на берег веревку. Все в порядке. Мимо по реке плывут стулья, столы. Это охрана сделала плот, погрузила на него казарменную мебель и не привязала ее. А у ребят плот толкнулся в берег и ушел под воду, мебель смыло. Хорошо ребята дождались плот на воде.
Идем на 28-ю дистанцию. Логинов только услышал мою фамилию, посылает в каптерку - там мне еще посылка. Как вовремя! Опять сало, масло, сыр, сахар, и, конечно, махорка. А я ест ничего не могу- кислотность фонтанирует, но раз получил - надо есть. Пока выдавали посылку куда-то испарилась плитка шоколада. Ну, да это- роскошь. Дня три крутились на этой дистанции, пока подали машину. Дни были майские, чудесные, светило солнце, тепло, кругом из-под снега вытаяла прошлогодняя ягода.
Едем по Тасканской ветке назад. Не доезжая Обрыва уже выстроен какой-то военный аэродром. Как здесь быстро осваивают край!
Подъезжаем к поселку "Левый Берег", потом его переименовали в Усть Тоскан. Здесь и мост через реку Колыму. Вяткин в своей книге:" Человек рождается дважды" (Магаданского издательства) описал, как начальник Дальстроя, Карп Павлов, чтоб паводком не снесло мост, нагнал на него груженые машины и сам крутился около них. В случае, если смоет мост с грузом и ему жизни не будет. У него болел зуб, и он взял у какого-то слесаря плоскогубцы и вырвал его сам! Видел я этого Павлова два раза. Он меня выпустил из ЗУРа (19 февраля 1938 года) и тем спас от расстрела. Читайте предыдущую рукопись.
Мы так и не поняли тронулась ли Колыма или просто ее покрыли воды притоков? Но кажется лед еще держался. А мы ехали дальше, нас ждет поселок Ягодное.
Глава 5.03 - Подъягодное
На Колыме Центральная трасса - как в городе главная улица. Идет много грузовых машин, можно всегда остановить грузовичок попросить у водителя закурить, а бывает и купить у него что-нибудь. Мчатся по центральной трассе лихие "Эмки" и, хотя их не остановишь, но иногда им и самим бывает необходимо притормозить. В общем нашему брату там куда веселее.
Машина проехала поселок и остановилась. На бровке нас ожидает невысокий, худощавый мужчина с толстенной махорочной самокруткой в зубах. Он нам коротко объяснил, что здесь отделку ведет прораб Шилов, он на Сохатинной, там наша база и там следующие 10 километров полотна дороги подготавливаются под отделку, а здесь на Подъягодной уже начата отделка, и ею руководит он, десятник Приходько.
Конец мая, самое прекрасное время для Колымы и поселок стоит в зелени: палисаднички, цветочки, а полотно широкой семиметровой дороги выглажено так, что кажется игрушечным со своими кюветами, за ними - откосами. Интересуемся: какая же еще нужна отделка, когда объект имеет вполне законченный вид и такая красота.
- Вся эта красота - до первого дождя. Наша задача всю эту, как вы говорите, красоту закрыть более прочным грунтом, так называемой оптимальной смесью - надеть на полотно своего рода "рубашку", которая предохранила бы дорогу от разрушения и продлила срок ее эксплуатации.
Наш барак и большой котёл для варки пищи стояли ниже трассы, на берегу ручейка, текущего прямо из вечной мерзлоты и несущего чистейшую воду. Это и было - Подъягодное. Когда отделочные работы на этом участке дороги окончили, барак продали жителям и Подъягодной не стало.
Мне не хотелось у него спрашивать о медпункте, скажет:". Вот не успел вылезти из машины и подавай ему лекпома. Потом у жителей барака узнал, что лекпом сюда приходит один раз в неделю.
Через часок Приходько зашел в барак взял несколько человек и повел на работу - на тачки. Сам он уселся около насыпи и, показав солидный кисет с махоркой, сказал:
- Каждый может закурить из этого кисета, когда вывезет пять тачек.
Нам понравилось курить весь день из его кисета к тому же он не жадничал, насыпал махорки на 2-3 папиросы. Тачки только уж больно плохие - груз, около 100 килограммов грунта, висит на руках.
Пришлось нам поработать и на отделке, узнали секрет оптимальной смеси, в ее состав входит глина, песок и галька или щебенка взятые в определенной, оптимальной пропорции, все это прикатывается катками, с поливом и действительно на трассе получается очень прочное покрытие.
Рассказывают, что ближе к Магадану, где интенсивность движения намного выше, "рубашку" заливают какими-то нефтепродуктами и она становилась еще прочнее.
В июне, по-моему, шестого на нашей трассе выпал снег. Утром выйдя из барака, мы были поражены сплошным белоснежным покровом, снег покрыл не только сопки, что здесь не редкость, а закрыл все лощины и нашу дорогу, и держался под лучами яркого солнца до середины дня, даже вечером еще оставался в складках местности.
Появился и лекпом, в бараке все сразу зашевелились и по очереди начали бегать в избушку, где он вёл приём. С моей куриной слепотой он справился быстро - накапал одиннадцать капель какого-то американского концентрированного рыбьего жира и мне перед глазами как будто включили мощные прожектора! Больше эта болезнь меня не посещала. С изжогой дело оказалось хуже: у него не было ни соды, ни мела, и мне пришлось и дальше мучаться с хлебом - каждая съеденная крошка вызывала фонтан кислоты и мучила она меня до той поры, пока перед войной не перестали давать ларьковый хлеб и к нам вернулось ощущение голода. Вот тогда кислотность у меня сразу нормализовалась, но это случилось в сентябре на Ивановском перевале.
Пробыли мы на этой командировке до середины июля, не многим более месяца и за это время я получил из Москвы посылку и денежный перевод. В посылке было все нужное: и чеснок, и лук, сало и масло, баночка какао со сгущенным молоком. Отец в это время работал в объединении "Союзтекстильимпорт", вёл переписку с поставщиками на четырех языках, получал надбавки за каждый язык и это позволяло мачехе заглядывать в Торгсин.
Теперь я обязан был написать письмо отцу, сообщить о полученном, выразить ему благодарность. Нашёл в посылке обрывок обёрточной бумаги, выпросил у кого-то огрызок карандаша и письмо написал. С маркой на этот раз оказалось проще: купил ее в Ягодном, когда ходил за посылкой, а то марок нигде не достанешь, а писем без марок не принимают. Старания оказались напрасными, как потом, выяснилось это июньское письмо до родителей не дошло. Вот так бывает, когда живешь в 20-ти минутах ходьбы от почтового отделения: везли то ведь письмо через Адыгалах, где находился наш Дорлаговский почтовый ящик 261/53.
Не будучи уверен, что письмо дойдет по назначению я послал еще и телеграмму, послал 10 июля 1940г. В ней коротко сообщил, что получил три посылки и что сам я здоров. Интересно то, что телеграмма пошла из бухты Ногаево, а это значит, что кто-то оказал мне такую услугу, но кто именно сейчас не помню.
На Тасканской ветке с нами работал Шипилов, с ним я немного подружился, Он был старше меня на 13-15 лет, имел богатый опыт работы по специальности, по автоделу, за границей и в этой части стоял выше меня. Когда мы прибыли на Подъягодную, я его потерял из вида. Вскоре я узнал, что его взяли в Управление Дорожного Строительства, в автоотделение и за него порадовался. А где-то в 1945 году, работая на Индигирке на лесоповале, разговорился с другим вальщиком, Марковым и он мне рассказал печальную историю - Шипилова, вместе с группой других специалистов арестовали в поселке Ягодное, обвинили в создании контрреволюционной организации и расстреляли. А причиной, как это не странно послужил самый обыкновенный, извините за выражение, пердёж. Перейдя с тяжелой работы, эти люди много ели грубой пищи и у них являлась потребность освободиться от газов. И вот они приходят в свое общежитие и начинают пердеть прямо на своих койках. Это превратили в игру, а какой - то тип написал донос о том, что у них имеется организация и они ведут таким способом непонятный разговор, готовят заговор. Так в секретной части появилось дело о "Союзе пердунов".
Как-то с Шипиловым был откровенный разговор. Я заметил, что в последнее время он стал приближаться к Сохе и когда он спросил меня, как я отношусь к своему товарищу, я ответил коротко:
- У меня с ним отношенияя только звеньевые, а то, о чем Вы думаете, со мной случиться не может никогда, я противник однополой любви и, если придётся буду еще 10 лет ждать в стречи с женщиной. Мой ответ видимо его устроил, он мне рассказал, что, живя в арабских странах, он вынужден был пересмотреть свое отношение к этому вопросу, так как женщин там нет, а ходить в Дом терпимости советским гражданам категорически запрещается, вот и остаются в вашем распоряжении только мальчишки, которых поставляет в учреждения, под видом мальчиков по посылкам, одна фирма. И взять такого мальчика на пару часов к себе в квартиру является делом обычным. Восток, есть восток. В этом я с ним не мог согласиться, остался при своем мнении. В другом вопросе он оказался прав. Надо сказать, что на прииске я привык материться и делал это грубо и зло, и один раз Шипилов мне сказал, что, когда я матерюсь, у него стынет кровь. На меня это замечание подействовало, и я начал понемногу отказываться от этой дурной привычки и впоследствии был ему благодарен.
Глава 5.04 -У Шилова на Сохатинной
У Приходьки на Подъягодной проработали больше месяца, как у Христа за пазухой: никаких волнений, никаких вопросов. Меня мучила сильная изжога и я, таская за плечами полную сумку хлеба, ходил постоянно голодный.
Как будет у Шилова? Его я узнал плохо, но люди говорят в один голос, что он мужик умный, значит остальное в известной мере зависит и от меня самого. Подходим к конторе, а там у дверей - сам Шилов, отбивается от возчика, тот требует себе двух грузчиков. Мы с Сохой подошли первыми, нас он и отдает на подводу. С возчиком работать хорошо, ему всегда пишут норму, а с ним заодно - не замеряют, не считают и нам, тоже запишут норму. Его скоро забрали в снабжение, а нас - к десятнику Мокееву. Он не хочет держать нас двоих отдельным звеном, повёл к той четвёрке, где Серебряков был за главного. Теперь он что-то не захотел, и десятник записал звеньевым меня.
У Серебрякова своя тема. Он молодой парень из вятской глубинки, колхозник. Говорит, что в лагере больше порядка: работай и голодный не будешь. Видимо еще мало в лагерях повидал.
- Неужто в колхозе хлеба не хватало? "Там же можно зерна с поля наворовать сколько хочешь", - спрашивает Тимошка.
- А вот и не больно наворуешь: мне пришили воровство и дали политическую, а я и не воровал вовсе. От урожая до урожая в деревне хлеба ни у кого не хватает, и не хватало, а покупать-то за какие шиши? Зимой делают ложки, так их теперь никто не покупает. В НЭП строили церкви, да и магазины - тоже, мастера плотники подрабатывали хорошо. Сейчас справки на руки не дають, а без нее уйти никуда нельзя.
- Так что? Вы там крепостные, что-ли?
- Считай как хочешь, а только здесь, в лагере мне сытней.
- Здесь девок нет, а без них и жизни нет - считает Тимоха.
Не люблю, когда хвалят лагерь, это же глупость! Спрашиваю:
- И чтож у твоей матери по весне погреб стоит пустой?
- Я говорил про хлеб, а зерно хранят в амбаре. Погреб пустой не бывает.
- Ну вот и договорились: картошка, брюква, может еще и тыква, другие овощи, бочки с грибами, может еще и сало, и соленое мясо. На голод что-то не похоже. А здесь ты сейчас сыт, что-ли? Вот с первого числа отменили ларьковый хлеб, а на голой семисотке - не больно наработаешь.
В разговор вмешивается еще один парень:
- Говоришь ложек не покупают, чтож в России все стали есть серебрянными? Просто у вас мастеров не стало и на ваши ложки на ярмарках и не смотрят, есть лучше. Вот и секрет.
Парень молчит, сам понял, что сказал глупость: лагерь хоть весь одень в золото и шелка, он останется лагерем и с вольной жизнью его не сравнишь, пусть и сидишь на одной картошке.
А с ларьковым хлебом сделали с нами такую подлость: написали в приказе якобы кто-то на Бурхалах продал ларьковый хлеб, а его продают половина лагерников, у кого нет 30-ти копеек чтоб его выкупить. Они отдают его из половины, человек с деньгой выкупает 300 граммов хлеба, а хозяин за это отдает ему половину. А начальство решило, что зимой можно давать работягам хлеба поменьше, Кто выдержит, доживет до весны, а кто не выдержит - "уйдет под сопку". Так лагерь избавиться от слабых.
Обед тут самое интересное время: все прорабство собирается у котла, едят десять минут, остальное время "лясы точат". Вчера в обед у одного мужика украли лопату, он нашел и ее и вора и хряпнул того лопатой по "горбу", хорошо хоть плашмя - не покалечил.
Какой-то блатняк возмущается:
- Из-за лопаты еще драться, да по мне пусть всё заберут.
А тот с лопатой, не нагибаясь зацепил полную лопату грунта да кинул его подальше, да повыше, да летел грунт кучно. Все одобрили лопату, каждому захотелось иметь такую.
Кто-то попросил блатняка:
- А ну покажь свою!
А свою показать ему уже не хотелось, хвастать и нечем.
Здесь чудаков немало. Вот в соседнем звене один все 12 часов возит тачки бегом и кричит:" Хотя когда-нибудь бы наработаться!"
А вон Гришка Яценко, молодой, здоровый взял в напарники здоровенного "хохла", тот дает две нормы, а Гришка отдает ему свою пайку, сам целый день сидит на бровке, не кинет ведь за день лопатки. Говорят, мать ему каждый месяц переводит денежки, он на них и покупает себе хлебушка. Вот такие чудаки.
На Бюченахе у нас был Гришка-сапожник. Так вот он здесь организовал молодежное звено и руководит своими воришками. На меня он в обиде, что тогда принял в звено Соху - еле отвечает на мои приветствия.
Прилепилась к нашему прорабству одна пожилая женщина. Пожила с одним вольным - съели все продукты по карточке, потом перешла к другому - съели и там, теперь забрал ее наш десятник по механизмам, рябой и конопатый, таких тут зовут "красючками". Она прибежит, вертится около него, зовет обедать, а ему некогда, кричит на нее:
- Лярва, шалашевка, шасть отсюда!
А она не обижается:" Красючок"," Красючок"!
Удивительно, погода в это лето держится: сухая и теплая. Так и запомнилась эта Сохатинная в солнечном свете.
А у меня с Мокеевым отношения не налаживаются, я считаю кубики быстрей его и это его бесит, к тому же работаем мы хорошо, возим на каждую пару по 40 тачек, никому не уступаем, да и Шилов ходит довольный. Звенья начали от границы с Подъягодной и вот уже первая пятикилометровка готова. Если захотят начинать отделку, можно передавать хоть сейчас, а десятник все брюжжит, да еще пытается нас обсчитать, а в нашем звене и Серебряков хорошо считает, да и Тимоха - тоже, вот и пришлось раз обратиться за помощью к Шилову. Он посмотрел нашу работу и выговорил Мокееву. Тот затаился, но ненадолго. Да я бы не обращал внимания на его бурчание, так ведь моё звено настаивает, чтоб я не молчал. Я им объясняю, что смысла в этом нет: через полмесяца нас перебросят на Ивановский перевал, там будет другой десятник и все пойдет сызнова. Но их возмущает несправедливость, и они каждый день треплют мне нервы.
Прошел слух, что Ивановский перевал уже просит пополнение и Шилов обещал на днях отправить туда пару звеньев. Можно предположить, что Мокеев захочет в первую очередь избавиться от нас. Я уже свое звено поздравил с этапом, но они не верят, считают, что решать будет Шилов, а он найдет звенья послабей.
Как не донимает нас десятник, а ребята в этап не спешат. Здесь все-таки база прорабства и все тут организовано лучше, так говорят, кто бывал на перевале.
Мокеев снял наше звено с отсыпки полотна дороги и повел ближе к границе прорабства посоветовал ломы взять потяжелее.
- Нашёл нам достойный участок? - спросил его.
- Нашёл! Вот теперь покажешь, какой ты умник! - это было его любимое выражение.
Место это было замечательное по красоте - скала малахитового цвета поднималась почти отвесно и вокруг нее широкий вираж был осыпан галькой того же цвета. Полюбоваться можно было, но сейчас мозги заняты другим: я попробовал покайлить, но заточенное кайло отскакивало, не оставляя следа.
- Так что от нас требуется? - поинтересовался я, хотя было ясно, что нас поставили пробивать кювет. Кстати, рядом с нами, не обращая внимания на приход десятника, грелось на утреннем солнышке, одно из любимых его звеньев. Было видно, что у них с этой скалой ничего не получается.
Он прошел со мной, сделал отметки на трассе, сказал, что скала высшей категории сложности. Потом подошёл к тому звену, поговорил, и они неохотно поднялись с места и взялись за инструмент. Когда он собрался уходить, я его остановил, предложил.
- А не лучше ли пробить тут десяток вертикальных бурок, а ты пригласишь взравников с аммонитом, и они тряхнут все это.
- Что нужно делать знают без тебя.
Так он ушел, а мы остались наедине со скалой, принесли два длинных, круглых, очень тяжелых лома.
- Эти ломы не по семисотке - сказал Серебряков. Он был прав, тут понадобиться усиленное питание. Ребята пробовали бить ломами, но из-под лома летели искры и сам он отскакивал от скалы.
Подошли ребята из соседнего звена, рассказали, что они тут уже неделю бьются, результатов нет. И нам бесполезно стараться, скалу не пробъешь. А я сидел и думал: откуда ж при отсыпке трассы они взяли щебенку этого цвета? где-то должна быть мягкая, так называемая" гнилая" скала, если б она хоть частью зацепила наш кювет, это был-бы выход.
После долгого перекура я сказал:
- Ломами здесь мало что сделаешь, сейчас нужны клинья и добрая кувалда. Есть ли среди нас молотобойцы?
- Я работал в колхозе в кузне, месяца четыре, бью хорошо.
Оказалось, что бил молотом и еще один парень. Сам я махал кувалдой, но у меня хорошо никогда не получалось, боялся промахнуться и попасть по руке. Ребята ушли за кувалдами и клиньями, остались мы с Тимохой. Он отказался работать кувалдой, сказал, что лучше будет ломом. Он бил лунку сосредоточенно, а я взял лом и пошел исследовать свою площадку.
Ребята видимо не спешили и мы собрались часа через два. Настроение у всех было убийственное, они решили, что Мокеев наконец их подцепил и теперь - штрафная пайка.
Я немного поднял им настроение, сказал:
- Нашел "гнилую" скалу, в неё лом идет, как в масло. Так что у нас кое-какой шанс есть, только об этом надо помалкивать. Никто знать этого не должен.
Им это дело понравилось: теперь их связала какая-то тайна. Не сказал, что для реализации этого шанса надо чуть сдвинуть колышки, авось десятник этого не заметит. Вот тогда бить придется меньшую половину кювета. Главное сейчас нужно и для дела, и для маскировки хорошо бить монолит, а на участке "гнилой" скалы - незаметно подравнивать, вроде и там тоже долбили.
После перекура попробовали пробивать скалу клиньями, работали уже с другим настроением и немного получалось. Конечно, опасно держать клин голой рукой: может кувалда сорваться и тогда...
Подумал, что надо договориться с кузнецом, сделать петлю, которая будет прочно держать клин, а пока пусть работают кувалдой только наши два молотобойца.
Пошел к кузнецу, нарисовал "держалку". Он смеется, говорит:
- Такие я делал на прииске, там кувалдами работали многие.
Вообще инструмент - это мое больное место, я везде и всюду думаю о нём и, если возможно готов пожертвовать и махоркой, и даже хлебом и бываю частым гостем в инструменталке, столярной мастерских, кузницах. И все это себя оправдывает.
А здесь на Сохатинке, хоть Шилов и не любит охрану, но ее тут полный штат и иногда от них нам достается. Вот утром мы с Серебряковым тащим по держалке для клиньев и один из стрелков прицепился к нам. Мы объясняем для чего они нам нужны, а он не верит и хотел отнять. Повели его в кузницу. Днем этот охранник все-таки пришел проверить, как они работают. А работают они отлично - крепко держат клинья и ребята бьют без опаски и сила удара совершенно другая. Охранник простой парень, ему тоже захотелось поиграть кувалдой, и мы предоставили ему такое удовольствие.
Про Шилова рассказывают: сидит он на совещании в своей прорабской, а в коридорчике селектор и держит трубку командир охраны. Он говорит со своей вышестоящей организацией, докладывает, что по штату у него не хватает двух стрелков и, если ему их не пришлет он сорвет работу на производстве. Шилов со своими десятниками хохочет.
Но вернемся к нашему последнему объекту на Сохатинной. Поставив нас, Мокеев сказал, чтоб траншея глубиной метр и шириной 40 сантиметров должна быть вырублены за неделю. Теперь он ходит каждый день и подгоняет. А мы, между прочим, разрабатываемся и с каждым днем прибавляем выработку. За три дня в общей сложности пробили траншею глубиной 20 сантиметров. Он говорит: - Саркисов, отстаешь от графика.
А у соседей не спрашивает, а там набиты какие-то ямки, траншей не получилось. И вот на четвертый день он их заставил принять технологию: клинья, кувалды и даже заказал для них держалку. Мокеев ходит злой: злой на нас, что у нас получается, хоть и не совсем, но все-же здорово. На свое любимое звено, что они безнадежно отстают, на себя, за то, что не может понять, почему у нас получается. А тут мы узнаем, что завтра этап и решили дать ему наконец понять всё. Выбили на участке "гнилой" скалы кювет полного профиля с обоими крыльями, а на участке монолитной скалы оставили неглубокую траншейку, как она получилась.
Он, когда увидел это чудо, начал задыхаться, нам его стало жаль и мы успокаивали, как могли. Не знаю понял он или нет, что рабочим нельзя ничего делать назло, надо с ними работать по добру и тогда всем будет хорошо.
Так мы и ушли в этап на Ивановский перевал, тоже участок Шилова.
Глава 5.05 - Ивановский перевал
- Ивановский перевал! Видимо самая высокая точка, а сколько до неё ехать? 30 или 40 километров? - интересуется Тимоха.
- Оно тебе надо. Проедем и больше назад не вернёмся - говорит Серебряков.
- А вообще-то, надо проехать Цыганью, Дебен и Бурхалы. Вот Бурхалы есть Нижние и Верхние, так что наверно все-таки 40 километров - это мы "точим лясы" в ожидании машины.
Подали газген, у него по бокам кабины два громадных бункера, в них мелкая дровяная чурка не горит, а тлеет, выдавая газ.
Таким машинам бензин нужен только на зажигание. Водитель нам говорит:
- Ребята, машина у меня загружена и без вас, а чурку мне напилили плохую и подъем можем не взять. Вот если бы вы нашли сухих дровишек, да напилили помельче, проскочим до перевала шутя.
Нужно, так нужно. Нашли все, напилили тонких колёсиков сухого дерева, покололи, насыпали ему три мешка. Он открыл бункера, подсыпал свежей чурки, подшуровал кочергой и снова закрыл плотно.
- Теперь газ будет.
Ребята радуются, как дети, что изобрели эти бункера и теперь не надо бензина. Вообще зеки во многом похожи на детей, реакция у них непосредственная.
Очень крутой подъем на участке Бурхалы. Он остановил, открыл бункера, подсыпал чурки, подшуровал кочергой, на лице довольная улыбка, значит газ пошел хорошо. Много ли человеку нужно для счастья? Тут на подъеме дежурят зеки, а водитель по привычке отрывает дверку, выглядывает. Мы его успокаиваем:" Днем, да еще при нас - не полезут. Прыгать будут как стемнеет."
Ближе к перевалу выезжаем из плена окружающих сопок, трасса отсыпана высоко, влево вдали острые вершины сопочной гряды - повыше нас. Обзор хороший, все долины как на ладоне, только лагкомандировки не видим, пока не подъезжаем вплотную. Спуститься туда машина не может. Подошел староста Мучников, предлагает нам сгрузить бочки, мешки, ящики здесь, прямо на трассе и перетаскать их вниз к каптерке. Желания у нас не спрашивают. Стаскиваем, что не можем стащить, скатываем. Водитель предлагает всем закурить, он доволен.
Бараки внизу у основания насыпи. На трассу идти - взбираться круто вверх. Пустяки, конечно, но нам неприятно. Кто-то смеется:
- Главное после работы будет легко, можно на заднице катиться вниз.
Мучников проверяет по карточкам вещдовольствие. Записал наши звенья. Я не стал канителиться со звеном. Раз можно вдвоем, идем вдвоем. Конец августа, пока еще работать можно в гимнастерке, а идти лучше в телогрейке, ветерок. Комаров уже нет, зато мошек - тучи. Они проскакивают сквозь сетку накомарника, лезут в глаза. Начинается жизнь на новой командировке, опять кайло и лопата.
Как-то вечером заходит в барак Мучников:
- Вот что, товарищи, здесь опер, кто хочет отослать письмо, пишите. Сказал проверит.
У меня в вещмешке давно заготовлен и лист оберточной бумаги и конверт, склеенный мукой, и марка наклеена. Еще с Подъягодной. Надо писать.
"18 августа 1940г. Дорогой папа!
Уже почти 2 месяца, как я не писал тебе письма, спешу исправить свою неаккуратность.
Лето провел хорошо. Вполне здоров. Может быть, ты не получил мое июньское письмо и июльскую телеграмму, так я тебе на всякий случай повторю, что в начале июня месяца я получил две твоих посылки и один перевод на 50 рублей.
Всего я получил четыре посылки и два перевода.
Последние твои письма я получил от октября и ноября месяца 1939 года и больше твоих писем не получал.
В общем в этот год я, можно сказать, совсем потерял связь с Вами и, если это письмо дойдет до Вас, то я прошу Вас писать, как можно чаще. Я сам тоже буду стараться писать, как можно чаще.
Мой настоящий адрес: Хабаровский край, бухта Ногаево, г. Магадан, п.я. 261-53.
Сейчас живу хорошо, в помощи не нуждаюсь. Самое главное, чтобы наладить письменную связь.
Теперь мне осталось всего два года, так что я надеюсь скоро увидеться.
Еще раз прошу: пишите чаще. Целую и т.п."
Это было счастливое письмо, оно единственное 1940 года, которое дошло до адресата. И теперь следующее - будет датировано ноябрем 1943 года из Хандыги.
Зашел в барак опер, они с Мучниковым проверили изголовья, посмотрели под нарами. Он сказал, что по их данным на Ивановском перевале за лето сброшено с машины 10 тонн муки. Это конечно завышено раза в два: 80 человек за три месяца могли съесть где-то 2-3 тонны, ну и так лежит спрятанная около 2-х тонн. Получается тонн около пяти. Все - таки здорово зеки работают. Надо будет у кого- то купить мучицы.
После того как я отправил это письмо мы еще поработали нормально дней 20, было солнечно и тепло. Особенно мне запомнился день 1 сентября. Вышли, лежит на трассе какая-то куча грунта, нужно ее раскидать. Сбросили телогрейки. Я подумал. что вот наступает осень и так удивительно тепло, но к вечеру телогрейку пришлось снова надеть.
Что же было потом? А потом 8 сентября выпал снег. Да еще какой! Он не то, что слегка припудрил землю, а лег плотным слоем 40-60 сантиметров, остановив все движение на трассе. Мы то в ботиночках из свиной кожи, они пропускают не только воду, но и просто сырость и холод от снега. Вертимся, где стоят газгены, греем ноги около горячих бункеров. Чистим снег железными лопатками. Подумайте много ли возьмет такая лопатка. Нашу то трассу дня за два очистили, а машины снизу не идут. Нужно спускаться с перевала и там помогать чистить. Собирают бригаду человек 25 на одну машину и повезли нас обратно вниз. Чистим мы, чистят зеки с других прорабств. Нас завезли на Тасканскую ветку, начинаем чистить оттуда. В некоторых долинах снег еще глубже. Он не тает. Небо затянуто густыми облаками. От сырых мокрых и холодных ног ужасно мёрзнем все. В пору бы развести костры, да под снегом дров не найдешь. Заходим в барак погреться, а там не топится. Едим тоже в холоде. Немного греемся около котлов, там под ними хоть чуть-чуть тлеет костер. Если у тебя замерзли ноги, а у нас они мёрзнут ужасно, то ты никогда не согреешься.
Ночуем на каких-то командировках и снова идем чистить. Наконец нас вывозят на Сохатинную. Там уже часть почищена, идём ходом, зачищая остатки. Вымахались за десять километров и несмотря на тяжелую работу - не согрелись. Еще до Цыганьи 5 километров. Пришли поздно, еле держимся на ногах.
Встречает нас старший десятник Никитин. Приглашает зайти в барак, велит дневальному для нас растопить печку, велит повару замешать в кипяток муки. Выдать нам по миске заварухи, да по трехсотке ларькового хлеба. Это уже все в нарушение. Мы еще ничего не поели, да и печь не разгорелась, а нам стало теплее от его заботы.
У меня получилось так, что все лето я мучился изжогой, а здесь как отменили выдачу ларькового хлеба, у меня прошла изжога и начался голод. Ну а Никитин всё-таки дал нам по 300 граммов хлеба за деньги. Мы поели, согрели ноги и уснули, а когда пришло время вставать и идти дальше, потеряли свою усталость и быстро прошли оставшиеся 5 километров, там нас уже поджидала машина и завезла "домой", на Ивановский перевал.
В конце концов снег стаял, но стаял на дорогах и частично в долинах, а на сопках остался ждать зимнего снега, который ложится 29 или 30 сентября.
На Ивановском перевале работать было неинтересно: насыпь в основном была готова, оставались мелкие доделки, там подсыпать, здесь прокайлить или подправить кюветы или откосы. Я привык работать звеном и это для меня было куда интересней: всегда надо заботиться о четырех-пяти работягах думать, как их накормить, как достать для них хороший инструмент, развлечь их, если скучно. На Перевале по условиям работы звеном работать нельзя и все работали в основном двойками, поэтому об этом месяце осталось мало впечатлений, а тут ещё этот ужасный ранне-осенний снег испортил всем настроение. Ходили мы все раздраженные, злые. И со мной получилось очень плохо. Зашёл я в контору, попросить у старосты какой-нибудь бушлатик, хотя бы из утиля, с этим снегом я очень мерз. А там Мучников с кем-то спорил и всех выставлял из конторы. Пихнул он и меня. А я обозленный толкнул его, да так, что он полетел на канцелярские столы и получилось очень некрасиво, Он мне сказал:
- Саркисов, запомни этот день!
Видимо в этот день составлялись этапные списки, и он по злобе записал меня, а со мной и Соху. До этого он ко мне относился хорошо и это мое хамство испортило так наши отношения. Мы уехали от Шилова на прорабство Еврашкалах.
Как мы там провели зиму 1940-41 года расскажу в другой рукописи.
