Аннотация: Не смог прийти в субботу. В понедельник под вечер Магомед пришел домой к Данилычу; кошмар стих. Дверь была открыта, он заглянул внутрь и прошел, ћоркестрЋ играл себе, как и вчера. Он узнал Маргариту Евгеньевну...
Магсад НУР
Оркестр Василия Даниловича
Из цикла "Ветреный город"
И при чужих его жена называет его "дууушааа моя", иногда это ему надоедает, его воротит, не хочет, чтобы кто-либо учуял это. Безусловно, они - одно целое, но если это нужно его жене, это должно быть ясно, пусть даже от повтора сжималось его сердце: это должно быть сказано еще раз, сто раз, тысячу раз, должно быть услышано, что он - душа своей жены.
А душа ли ему его жена - неизвестно. Магомед - душа своей жены, пусть об этом знают все, хватит. Он слышит это каждый день: пойдет ли на работу, вернется ли с работы, пойдет ли за хлебом, попросит ли чаю, без разницы, придет ли домой, выйдет ли из дома - все слышит из уст любимой женушки, как она говорит: "дууушааа моя". Кто-нибудь со стороны может сказать, что "дууушааа моя" - это и не слово даже, это огонь души, внутренний огонь, это трепет сердца, которое, сжавшись, заворожив дыхание, может остановиться от любви в сие же мгновенье. И каждый раз это именно так; не выше горла, а намного чувственнее, глубже...
Его жена совсем мала ростом и очень молода годами. В ненастье, съежившись, залезает под одеяло и превращается под ним в нечто маленькое, чуть ли не в маленькую подушечку. Когда Магомед собирается на работу, она несется подержать ему пальто: как только он надевает его на себя, она быстренько залезает ему под руку, внутри пальто застегивает пуговицы, и, выскользнув из-под низу, выходит из него, а потом, обвивая его шею, трясется. Хотя и Магомед Джамалбеков очень любит свою жену, все же не может оставаться с ней в выходные дни. Становится нетерпеливым, если на работу не заглянет, станет ворчать по пустякам. Когда такое бывает и в холодную погоду, его жена, растрогавшись, бежит в свою постельку, забивается в подушку, либо, ноя, придумает такое, чтобы Магомед снял пальто и воротился к ней, и чтоб она от радости подпрыгивала на кровати, словно ребенок, а потом чтобы прижала Магомеда к себе и утопила в пучине своих поцелуев...
И в такие дни Магомед Джамалбеков оставляет жену плачущей, со слезами на глазах, и уходит на работу...
Где же те времена, когда Магомед Джамалбеков переваливал через заборы, чтобы успеть на свидание со своей невестой, когда от радости залезал на кровать, и, не снимая обувь, устремлялся в небеса в своих мечтах, когда до самого утра висел на уличном телефоне, что возле метро, и расстраивал сон девушки. Чтобы отыскать горный нарцисс, растущий в скалистых лесах, умолял об этом приходивших с горных деревень, залезал в долги, приносил своей возлюбленной букет цветов чуть ли не в целую охапку. Девушка обмолвилась об этом лишь раз, ненароком, просто к слову, сказала, что выбрала бы вместо гвоздики обычные цветы, или же, к примеру, горный нарцисс. А Магомед на утро подружился с парнями, что приносили с деревни цветы. И с городскими цветочниками у него были классные отношения; собирал рецепты о горшочных цветках. Как только купил дом, заполнил подоконники цветочными горшками, а потом как-то случилось, и цветы завяли, а горшки все еще до сих пор остались и превращаются на подоконниках в пепелище. Да и жена не присматривает: ленится немного, да к тому же увлеклась цыплятами в ящичках, забыла о цветах. Двух деревенских цыплят разместили в теплом местечке квартиры - в комнате, где находится аквариум и компьютер Магомеда. Жена все просит у Магомеда найти для цыплят такой же как аквариум прозрачный ящик. Это стало немного сложноватым делом. Да и желание Магомеда иссякло...
В прошлом году на 8 марта Магомед откуда-то нашел и принес кровавую фиалку, женщина от радости весь день кружилась вокруг Магомеда, то смеялась от души, то расстраивалась, часами прохаживаясь по комнатам и кухне. Вот так, каждый раз, видя сюрпризы от Магомеда, вспоминает горные нарциссы и все былое... и все рассказывает да рассказывает...
" - Откуда же сейчас взять настоящие горные нарциссы... - в последнее время Магомед приходил к такому заключению, - выставленные на продажу нарциссы собираются с парников; да и аромат у них совсем не тот". А что касается его жены, так пусть это будет хоть веточка дикорастущей алычи, но лишь бы что-нибудь принесенное с улицы; она поставит это в воду, будет лелеять и тайком будет плакать по мере того, как будет вянуть цветок. Поэтому Магомед как только мог, избегал постыдных мероприятий дома; но оставался в любви и где-то в недосягаемых глубинах, иногда ему так кажется, что его жена - возившийся в прозрачном ящике одинокий инкубаторский цыпленок...
***
Так же, как и в прошлом году, седьмого марта он вышел из дома с отговоркой купить для своей жены горный нарцисс и заглянул на работу; там и застрял, а то и не пришлось бы бегать, чтобы подключить телефон. У него в АТС есть один знакомый, если телефонную линию повреждали, либо отключали телефон по причине неуплаты абонентской платы, то по этим делам посылали его. Лишь бы была работа, и чтоб пусть все знали, что Магомед справляется с делами...
Ночью в городе посыпал мокрый снег. Хотя и на утро осадки стихли, но все же завывал ветер с моря "хазри"...
- Какие там горные нарциссы в такую непогоду, сиди дома, дууушааа моя, - остановливала его жена, чуть ли не умоляла его.
Магомед вышел из дома, хоть и его отговорка извелась, он про себя сжалился над настроением своей жены и с мыслью приготовить сюрприз на завтрашний праздник закрыл дверь перед ее лицом. Ему осточертело в таких случаях насиловать свое желание; уставал не вспоминать кого-то в дни рождения, праздники, говорить ласковые слова своей жене, уставал от подобных этому, неизбежных надобностей... Он хотел сам, из своего желания купить цветы, делать неожиданные сюрпризы; лишь бы не было всяких там слов ради чего-то... пусть его жена осторожненько, тихонько всплакнет: он выйдет на балкон и ухмыльнется, пусть музыка содрогнет его изнутри, он найдет какое-нибудь заброшенное местечко и подпоет...
***
В тот день его знакомый в АТС не оказался на дежурстве; там была молоденькая девушка, он принес ей на завтрашнее 8 марта белые гвоздики. У нас до январских событий все смотрели на белую гвоздику как на символ разлуки. В том году улицы города, дороги, площади и кладбища захлебывались от красных гвоздик. Красные гвоздики упали в глазах у всех. Из-за того, что их продажа стихла, цветочники мало сажали красных. И Магомед дабы не испортить настроение, взял белых гвоздик. На выходе должен был положить цветы на подоконник; да и с делом у него не склеилось...
У входа престаренький мужичок стоял на пороге двери и половину на русском, половину на местном языке уговаривал охранника:
- ...Дорогой, умоляю тебя, завтра Ее поздравят, Она больна... Мне срочно нужен телефон, откройте наш номер! За недельку, обещаю, найду деньги... если не будет, то только на завтра откройте, а потом отключите...
Этот охранник не смог бы сделать ничего, чтобы подключили телефон у этого старика; налицо было то, что на работе он был новеньким и сварливым. Да к тому же еще и хорохорился на старика, чуть не прогнал его и не выкинул вон; хотел взять его за шиворот, глянул на лицо и спешно проворчал что-то в сторону, и взглядами уповал также и на поддержку Магомеда. Магомед не стал баловать охранника: а охранник, словно ребенок, вырвавшийся из схватки, подтянул брюки, поправил ремень и одежду на себе...
***
У старика на глаза навернулись слезы, он, повернувшись, вышел. Магомед подбежал к нему и захотел тихонечко просунуть в его боковой карман деньги. А старик, не глядя в лицо и не останавливая шагу, остановил Магомеда, сжав его за запястье. Потянул его за собой еще пять шагов и остановился.
- На что мне ваши деньги, - сказал он, - лучше пойдите к своей любимой женщине, маме, чем раздавать милостыню...
У старика раскрошились слова, и он большим пальцем снял слезы своих голубых глаз:
- ... бросайтесь им в ноги, целуйте им руки, обмолвитесь ласковым словечком, утешайте их, ввергните в пучину ваших взглядов и слов... Только она сможет распознать, лжете ли вы, или искренны... - сказал он.
***
Старец внезапно остановился, вынул из кармана отглаженный платок и вытер нос. Пальтишко его было стареньким, но если присмотреться, то наблюдалась опрятность его одежды. Его ботинки искривились вбок, хоть и подол его брюк был подогнут и подшит изнутри, то место, откуда вылезали нитки, серело. Шерсть его престаренького шотландского шарфа скомкалась. Снизу виднелась фланелевая рубашка без галстука с пуговицами на воротнике; Магомеду казалось так, будто с его рта должно было нести вином или пивом, а на шее должен был быть завязан галстук. Да и от него не несло всяким там вином, чтобы сказать, что холод ему по боку. Он немного окинул Магомеда взглядом, прошелся вперед и, прихрамывая, продолжил свой путь.
- Телефон не работал, - сказал он, - мне пришлось обмануть Маргариту Евгеньевну... Я ее никогда не обманывал, верите? Сам поднимал трубку... увидел, что отключили, а то перед праздником девочки бомбили телефон. Поздравление за поздравлением... Не разбудил же, пошел и подключил телефон, чтобы хотя бы вечером девочки гурьбой навеселе не навалились к нам. Нарушают они ее покой. Да к тому же нарциссы должен был купить ей...
- Нарциссы?
- Твои гвоздики не поднимут Маргарите Евгеньевне настроения...
Старик исподлобья бросил взгляд на свисавшие с рук Магомеда белые гвоздики. Остановился, наклонился и тихонечко погладил цветки. Поднял голову. Благородный взгляд из-под шапки с растрепанными волосами был нацелен на Магомеда.
- Василий Данилович... Как там звали моего господина? - спросил он.
Магомед назвал свое имя, но на самом деле от поведения и выражения старика он замешкался; заговорил о цветах:
- Может, Маргарите Евгеньевне понравятся, в такое ненастье вряд ли торговцы цветами принесут нарциссы...
- Скажу, один господин прислал это Вам, Маргарита... хотя Вы и сами можете пойти со мной, возрадовалась бы ее душа.
Магомед замкнулся и представил Василия Даниловича на месте верного слуги одной графини на улицах с фаэтонами из ветреного, беспризорного, далекого прошлого:
- Маргарита Евгеньевна...
- Она мне жена, уже зовут ее с того света, она при смерти. Я молил своего Бога, чтобы не дал мне увидеть ее кончину. Но, видимо, грешил я... На шесть лет младше она меня, ее ровесницы всё в украшениях и ходят. Я только что их имел ввиду засидевшихся в девках! Магомед, вдруг видишь, если телефон не откроется, соберутся и стрелой примчатся, что "Маргарита, к месту и вовремя поспели", - говорят, - "не печалься", ... поздравляют... Хотя если бы это придавало бы ей сил жить, то было бы неплохо, Магомед... Но если даже Маргарита и этой весной не увидит моего нарцисса, она не должна умереть: она не имеет на это право.
Лицо старца прояснилось, уже было не такое, что недавно. И так часто между словами употреблял имя Магомеда, что сказал бы, якобы он знает его годами и беспредельно радуется тому, что фамильярничает с человеком, которого только что нашел. Между делом замолчали; были слышны цоканье туфель Данилыча со шпорами и вой ненастья.
***
Дошли до метро. Магомед устремился в сторону исходящего из-под земли горячего воздуха. Оставалось распрощаться с Василием Даниловичем и, забросив поиски горного нарцисса, побежать домой, залезть под бок к жене и согреться, поделиться этой историей с женой в подробностях, потихонечку, изводя ее. И по мере того, как он рассказывал, она бесшумно плакала бы, шевеля головой, молча, глазами горевала бы о страданиях старика и снова сказала бы, словно влюбленная, о том, что Магомед на самом деле ее любимый муж, вновь пролистала бы те смутные деньки, когда они строили дом, вспомнила бы опять сшитое из материи солдатской шинели пальто Магомеда с порванной подкладкой и возблагодарила бы своего Всевышнего за эти дни... а потом тихонечко, словно те цыплята в ящичке, приютилась бы под бочок к мужу...
Магомед спустился в тепло - к дверям метро, а старец следовал за ним и медлил: похоже, ему не нужно было в метро, волочил за собой ноги. Придав важность вежливости, развернулся у дверей; старик улыбался, опередил его:
- Был очень рад познакомиться с вами, - сказал он. - Давненько я не видал, чтобы в этом городе кто-то сопереживал за чужого. Nostalge, мой хозяин, ностальгия... зараза старости...
Он настолько благородно произнес свое первое "nostalge", что Магомед встрепенулся: уподобил стоявшего рядом старика человеку духов, пришедшего из прошлого или из какой-нибудь далекой и уютной страны.
- Сколько на ваших часах? - спросил старик у Магомеда, указав на его часы.
- Они электронные, батарейка закончилась, сам на руке ношу, чтобы вспомнить, что надо заменить.
- Терпеть не могу эти японские штучки. Но сейчас и они сами переходят на часы со стрелками, не переставая... Они умные...
Василий Данилович искал, к чему прицепиться, японцы были отговоркой. Будь Магомед помоложе, не уклонился бы от беседы, почесал бы языком, да еще то ли дело о технике. А сейчас устал, да и людей побаивается - больше всего уходит головой в работу. Ненавидит болтающих много, постоянно обрушивающих на него жалобы. И японские штучки он случайными не считает; если бы задержался еще немножко, то вступил бы со стариком в спор; опять стал бы рассказывать о пользе японских чудес для человечества... обвинил бы и старика, да и тех, кто не может радоваться успехам чужих...
Сам Магомед - компьютерщик; каждый назвавший себя компьютерщиком в городе не мог бы перебежать ему дорогу. Он сам ушел в тень; был дизайнером в одном из маленьких издательств, здесь же, в подвале, организовал платные курсы и преподавал. Не мог вступить в общение с новым поколением компьютерщиков, остерегался их. А то ведь были и такие: шустряки, ворующие программы - воровали программы у стекавшихся в город иностранных компаний, продавали их местным, а как только могли прокумекать пару фраз на английском, устраивали знакомых на работу, занимались привлечением клиентов среди иностранцев. И, таким образом, в городе образовывались мелкие компьютерные группы. Магомед держался от них всех подальше, говорил, чем дальше от них, тем лучше, они не смотрят на компьютер как на живое, и чем дальше, тем больше и сами становятся неживыми...
***
- Может, спуститься мне в сторону зеленой лужайки вокруг зоопарка, может, смогу найти какой-нибудь цветочек, или веточку какую-нибудь с побегами.
Василий Данилович пошевеливал головой, держа руки в карманах, и приговаривал подобные словечки. Наконец-то, не скрыл своих слов, что на душе:
- Я вам такие часы покажу, господин, что аж опешите. Эти японские часы приносят упадок, забывчивость, ну я не знаю... бесчувственность... поверьте старому мастеру, Магомед. Пойдем со мной, Маргарите Евгеньевне станет радостно на душе, не останусь в долгу перед вашей доброжелательностью...
- Не дай Бог. Что же изменит мой приход...
***
Согрелись в метро. С новым желанием устремились к садику. Если Магомед нашел бы веточку, то и жену обрадовал бы, тот старец встряхнул его...
Надежда его провалилась, сказал бы, что Василий Данилович, сотнями раз в день обходивший этот садик, на все сто был уверен, что не найдет вокруг ничего привлекательного. Во время прогулки в поиске веточки с побегами старец усердствовал в рассказах о себе; говорил о том, что работал 35 лет часовщиком на Парапете, о связях с заводами часов в России и даже о том, что и поныне является торговым представителем одного из этих заводов, о сборке антикварных часов. Обращаться к клиентам-мужчинам "господами", а к женщинам "мадам" было нужно для того, чтобы собрать клиентов. А в конце ему надоело - большинство из местных приходили к нему не для того, чтобы покупать часы, а просто поговорить с ним. Парапетские ребята чуть ли не на голову ему садились, насмехались над тем, что он говорил, над его шляпой, что осталась будто с прошлого века.
- Российские часы берут только европейцы, для экспоната, к командирским часам никто и не подойдет, - сказав это, Василий Данилович отвлек Магомеда от осмотра им деревьев, - а то магазины полны японских часов, да к тому же дешевых...
Дошли до сооруженного на другом конце парка, а ныне разрушенного бюста с торчащей изнутри арматурой; отсюда по ту сторону снова были трамвайные пути, вот и все тут... У Магомеда было плохое настроение; когда услышал цоканье трамвая, дрожь пронзила его до мозга костей и он думал, что, несмотря на свои заклинания, впутывается в дурацкие дела, изнашивает тело из-за таких пустяков, что даже думать не остается мочи.
Спустились к остановке, отсюда можно было на трамвае добраться до метро. Но вспомнил, что Василию Даниловичу дал слово. Старца не волновали веточки или что-то в этом роде, Магомед увидел себя на месте живого сюрприза и чуть не захотел обличить и высказать прямо в лицо аферу старца и уйти...
Переходя трамвайные пути, Василий Данилович, не глядя назад, говорил громко и воодушевленно, словно радовался добыче после охоты:
- Маргарите Евгеньевне нравятся терпеливые мужчины, господин Магомед. Правда, я и сам не всегда могу совладать собой; а что поделаешь, ей приходится терпеть мои недостатки.
Старец воротился назад, залез Магомеду под руку и то ли чтобы завоевать сердце, то ли для того, чтобы наполнить смыслом фамильярность, могущую показаться неуместной, всю дорогу говорил о мучениях Маргариты Евгеньевны:
- Володя охраняет подводные рубежи России в Тихом океане; Маргарита Евгеньевна говорит, что сын в нее пошел. Пусть и не скажет даже, но все равно явно видно: возьмется за какую-нибудь дельную работенку, да и не забудет заботу о нем семьи, родителей, неблагодарным его не назовешь. А девчонка нерадивой вышла; прямо здесь еще в Нефтяной Академии связалась с каким-то черным арабом и уехала, а тот араб оставил ее с мальчиком на руках и выгнал на улицу. Порой писала между делом, а теперь и неизвестно, по какой пустыне рыскает. Маргарита отреклась от нее, как от своего ребенка...
Старик поносил себя за то, что не знал, что делать с упреками его жены относительно того, что дочка пошла в него. Он дал ей свободу, которая дорого ему обошлась...
***
Квартира была из тех, что с высокими потолками, изнутри ее нежно окутывало тиканье часов; их не было видно со входа; надо было пройти внутрь. Сворачивая направо, попадал в большую, устланную паркетом комнату - ее можно было целиком назвать часовой комнатой. Потолок был темным, на самом деле вся стена чуть ли не до пола была занята висячими и подножными часами. И все они ходили. То, что все ходят, было первым впечатлением; среди них могли бы оказаться и те, что стояли, но Магомеду показалось так, что было бы лучше, если он вернется обратно или, закрыв дверь, подготовит себя к здешним звукам.
Магомед не увидел в длинном коридоре часов, кажется, и в другой комнате их не было; все, что было, было собрано здесь. Несмотря на то, что комната была большой, она не вмещала всех часов, только посередке оставалось места для двух кресел и положение часов, расставленных помимо стены еще и на пол, их высовывание друг из-под друга смахивало на деревянные могилки. Василий Данилович оставил Магомеда посередине комнаты и вошел в комнату с белой дверью, что перед ним, и, возвращаясь, идя, словно на кончиках пальцев, осторожненько притиснулся в угол. Скрестив руки, он улыбался и ждал какого-то ответа, не глядя на Магомеда и отведя взгляд в сторону. Без пальто он выглядел молодо и аристократично.
Да все не по чем, но будто среди этого тиканья окутавшийся в полумрак какой-то одинокий часовой оркестр, не переставая и не уставая, наигрывал свою мелодию. Магомед глянул на старика исподлобья и, несмотря на то, что хотел спросить что-то, остановился и снова прислушался. А так вроде и ничего: это было тиканье маленьких и больших часов, был сбор часов то с нежными, то с грубыми звуками. Но это было неким совершенным исполнением, и все вокруг, все - все предметы, и даже та сухая веточка, что колыхалась пред окном "прислушивались" к этому оркестру. Сказал бы, что голые, крупные деревья, что были видны снаружи, колыхались не от ветра, а от мелодии, исполняемой часами.
Василий Данилович наблюдал за застывшей мантией Магомеда. Кажись, чтобы придать еще большую красоту страстям, открыл створку находившихся в углу комнаты антикварных часов и завел их. И звучание спящих до сих пор часов послужило последним ударом в барабан для симфонии, которую уже начал играть "оркестр". И, словно испугавшись стремительности последнего аккорда, он всосал свое звучание в себя, в свое железо, в струны, и канул в бесконечность. Оставив Магомеда вот в таком положении, Данилыч указательным пальцем подал знак, чтобы не было никакого шума и снова на цыпочках, тихонечко перебрался в ближнюю комнату. Спустя немного, он воротился и рукой подозвал Магомеда в комнату.
- Маргарита спит, - тихо сказал он, наклонившись к уху Магомеда, - слава Богу, а то и заснуть не могла, не смогу я ее разбудить, если проснется и не увидит меня рядом, испугается. В последние дни совсем как ребенок стала. Умоляю вас, завтра - суббота, приходите, я решил подарить вам те из часов, - он протянул руку к часам, - что вам пришлись по нраву. А с ней, - указав на жену, - я должен вас познакомить, обязательно; коли спит, то самочувствие поправится. Если хотите, взгляните на часы...
Магомед кивнул головой, а старик в знак понимания сморщил лицо и между бровями, подняв палец, указал на то, чтобы бесшумно стоять. Маргарита Евгеньевна заснула задом к двери, на боку, не накрывшись. В квартире было тепло, на женщине был шерстяной халат, а на пухленьких ножках - плотные вязаные носки. Оба молчаливо глядели на нее и оба, дабы почувствовать, дышит ли женщина или нет, уставились на нее. Василий Данилович еще раз подошел к жене, и, приставив ухо к ее спине, обернулся к Магомеду, кивнув головой, подал знак, что она дышит. Это стало некой отговоркой: осторожненько подойдя к кровати, старик обнял жену, тихонечко принюхался к задней стороне шейки и видимой части спины, притронулся рукой к волосам. Неторопливо поглаживая левой рукой плечико жены, он положил свою голову на подушку, словно совсем позабыв о Магомеде. Жена его даже и не шевельнулась, Магомед озяб, обернулся и быстренько вышел из комнаты...
***
Вернулся в комнату с часами. Кажется, часы идут, а ты вдруг замираешь и останавливаешься: своими собственными глазами видишь непрерывное обновление бесчисленного множества мгновений, вот такое вот старение под звуками оркестра миллионов вещей и людей вокруг, снова их слияние с мгновеньями и ты сам исчезаешь и теряешься внутри тех мелких мгновений, которые считаешь пустым воздухом... Столько времени в таком огромном саду и почки не смогли найти; вот оно, за окном той комнаты с часами почки одного деревца, название которому даже не знали, чуть ли не зацвели, набухли как следует. Прошелся рукой по часам, поставленным возле окна, в точности уподобил их детской могилке, и если бы поднял, то это напомнило бы маленькое надгробье... Меж стрелками часов было написано "Adler Gong". Корпус был из дерева, такие Магомед не видел, цвет дерева был спелым фиолетовым. Если бы протер пыль, то покраснел бы немного, хотя внутренности осыпались... Обернулся и вновь глянул на комнату, прогулялся среди часов. "Мертвыми" были только одни часы.
Белые гвоздики, которые вот уже столько времени передавал из одной руки в другую, он возложил на "Adler Gong"...
***
Не смог прийти в субботу. В понедельник под вечер Магомед пришел домой к Данилычу; кошмар стих. Дверь была открыта, он заглянул внутрь и прошел, "оркестр" играл себе, как и вчера. Он узнал Маргариту Евгеньевну, хотя и видел ее в тот день сзади: она обвязала голову шерстяным платком. Сидела посреди комнаты с часами, в кресле, а трое женщин стояли рядом, прислонившись к подоконнику. Одна из них прислонилась задом к "Adler Gong"у и сделала его невидимым. Маргарита Евгеньевна встала и, прихрамывая, сделала в сторону Магомеда пару шагов и остановилась, хотела спросить, кто он, но Магомед прервал ее:
- Василий Данилович...
- Присаживайтесь, вы из его друзей будете?
Магомед хотел назвать свое имя. Маргарита Евгеньевна, переваливаясь с боку на бок, направилась в другую комнату и остановилась на пороге белой двери, опираясь на стенку, глядя в сторону женщин, побранилась на Василия Данилыча:
- Свои часы всему миру показывал, несчастный...
Магомеду:
- Он вам часы или что-то в этом роде не обещал... На самом деле, он хотел их продать, не знал, как об этом людям сказать... Если хотите, взгляните, не мог сам цену назначить... на поминки деньги понадобятся. Я назначу какую-нибудь цену... Нет, пусть Володя придет, он-то уж в этих делах разберется...
Маргарита Евгеньевна вернулась обратно к часам:
- И телефон чертов не работает, - сказала она, - когда же его отрезали, Володе телеграмму отправили, приедет, наверняка. Десять раз говорила покойному Василию, чтобы пошел и заплатил за этот чертов телефон...