Аннотация: В статье рассказывается об организации религиозной жизни Черноморского казачьего войска в первой половине XIX в.
Организация религиозной жизниЧерноморского казачьего войска
(по материалам работИ. Д.Попки иФ. А. Щербины)
Казаки издавна были известны своей религиозностью. Еще в Запорожском войске среди выборных должностей войскового правления имелся войсковой протопоп, заведовавший всей духовной жизнью войска. У Черноморских казаков сохранились традиции запорожцев, согласно которым духовенство было неразрывной и органичной частью войска. Ф. А. Щербина пишет, что после прихода казаков на Кубань здесь "открывались новые приходы, строились храмы, а самое пополнение духовенства производилось сначала за счет ухода из служилого состава войска грамотных казаков, а впоследствии и представителями собственной духовной среды, детьми духовенства". Еще запорожские казаки были "вкладчиками" Киево-Межигорского монастыря, который во многом был на их содержании. На Кубани же, в районе Лебяжьего лимана, переселенцы решили воздвигнуть новый монастырь, получивший название Екатерино-Лебяжской Николаевской пустыни, в основном "для доставления престарелым и раненным на войне казакам, по богоугодному их желанию, спокойной в монашестве жизни". Первоначально Екатерино-Лебяжская Николаевская пустынь была рассчитана на сорок человек монашествующей и послушествующей братии. Позже монастырь значительно расширился. Обитель, находившаяся в административном отношении в подчинении у войсковой канцелярии, получала от войска определенное денежное содержание и имела собственное, довольно значительное, хозяйство с крупным рогатым скотом, лошадьми, садом, рыбными ловлями, водяными мельницами, рыбными и кирпичным заводами, пасеками и так далее. Этим хозяйством в середине XIX в. управлял комитет из председателя-архимандрита, представителя старшей братии и двух чиновников от войска. На работах в хозяйстве пустыни было занято шестнадцать казаков внутренней службы войска. Помимо прочих строений в монастыре имелась каменная соборная четырехпрестольная церковь, которая долгие годы была одним из наиболее крупных и величественных сооружений Предкавказья. В ризнице обители хранились значительные культурные ценности из старинных церковных облачений, книг и утвари, частью доставшихся "в наследство" от упраздненного Киево-Межигорского монастыря, частью отданных в дар самими казаками.
Однако отношения между войсковой канцелярией и монахами Екатерино-Лебяжской Николаевской пустыни были очень сложными. Уже второй архимандрит монастыря (Товия), который за пятнадцать лет пребывания на этом посту приложил основные усилия для благоустройства пустыни, стремился проводить независимую от канцелярии экономическую политику. Как замечает Ф. А. Щербина: "Основной смысл этих отношений (между монастырскими властями иЧерноморским казачьим войском-Авт.) ясен и понятен. С одной стороны, стояло войско, хозяин Екатеринолебяженской пустыни, а с другой, духовный глава монастыря - архимандрит с монахами. Войско имело право и должно было вести монастырское хозяйство, хотя представители его участвовавшие в деле, не всегда обладали необходимыми качествами для этого и не всегда умели держать себя с должным тактом по отношению к духовным отцам. Архимандриты и сочувствовавшая им братия домогались не только участия в этой деятельности, в которую они - одни умело, а другие неумело - вносили свою долю, но и права на главенство в деле и на исключительное пользование преимуществами его. Последняя тенденция явно клонилась к обособлению войскового монастыря от войска. Вся дальнейшая история отношений между войском и монастырем слагалась на этой подкладке". Окончательное отделение произошло в 1872 г., когда монастырь был передан в епархиальное подчинение с зачислением его в третий класс. Он потерял земельные угодья и денежное довольствие со стороны войска, но сохранил ряд экономических привилегий. В это время при нем был образован приют для мальчиков-сирот казачьего сословия.
В 1846 г., по ходатайству монахинь и послушниц из казачьего сословия, живших в различных монастырях России, на территории Черноморского казачьего войска (в излучине реки Кирпили) было решено заложить женскую обитель, что и было исполнено в 1849 г. Она получила название Марии-Магдалинской пустыни. Первоначально монастырь был рассчитан на 18 монахинь, которые получали денежное содержание от войска. Для работы в небольшом хозяйстве монастыря туда посылались восемь казаков. Вскоре обитель стала расширяться. Там был воздвигнут помимо прочих строений величественный трехпрестольный храм в честь Вознесения Господня. Уже при первой игуменьи Митрофании в пустыни была создана школа для девочек казачьего сословия (на 200 мест), которая пользовалась огромной популярностью в округе. Позже был устроен также исправительный детский приют и планировалось открытие пансиона для девочек, но последнему воспротивились войсковые чиновники, так как воспитанниц там окружали таким вниманием и заботой, что многие хотели остаться в обители навсегда. В конце XIX в. Марии-Магдалинская пустынь была широко известным третьеклассным монастырем епархиального подчинения.
Однако монахи и монахини (черное духовенство) составляли сравнительно небольшую часть духовных лиц Черномории, основное же их число относилось к церковному клиру (белому духовенству). Еще в начале XIX в. черноморские казаки выбирали священников из своих рядов, обычно это были заслуженные ветераны, знавшие грамоту. Они отправлялись к Феодосийскому епископу для испытания и рукоположения, причем, принимая священный сан, казаки сохраняли свой внешний вид и по существу привычный образ жизни. Это была, пожалуй, последняя привилегия Черноморского казачьего войска, сохранявшаяся у него еще со времен традиционных "вольностей" запорожских казаков. Она была отменена только в 1842 г.
С этого времени ситуация в управлении церковными делами на территории войска претерпела значительные изменения. Оно стало значительно более традиционным для России того времени. Церковные отношения становились сильно бюрократизированными, а искренняя вера простых казаков теперь сочеталась с самоуправством и злоупотреблениями многих священников, что часто приводило к конфликтам и даже судебным разбирательствам, где участвовали церковнослужители. "Вместо единоличной власти екатеринодарского войскового протоиерея появилось Екатеринодарское духовное правление, в котором войсковой протоиерей, хоть и продолжал быть главным действующим лицом, но уже не единственным; с ним в том же правлении были и другие - секретарь правления, следователи и депутаты, существовала даже штатная должность сторожа при духовном правлении. Духовное правление стало первой и фактически главной инстанцией, в которой начинались и в большинстве случаев вершились дела черноморского духовенства. Нередко духовное правление становилось грозной силой, и даже сторож при нем был особою и его места искали многие просители". Отношения в духовной среде постепенно принимали чиновничий характер, проникаясь чинопочитанием и злоупотреблением властью. Высший состав церковного клира (священнослужители), к которым относились священники и диаконы, часто рассматривал низший слой (церковнослужителей), то есть дьячков и пономарей, как свой служебный персонал, и поручал им различные хозяйственные дела. Высшая же церковная власть в Черномории принадлежала владыке (архиерею) и его исполнительному органу - консистории, при этом они находились вдали от войска и не могли, поэтому, оказывать реальное влияние на положение дел в области. В их ведении остались по существу лишь самые важные церковные дела: посвящение духовных лиц и назначение их в должностях. Вот почему роль Екатеринодарского духовного правления была так важна.
С 20-х гг. XIX в. отношения друг с другом светской и духовной власти на территории войска стали осложняться взаимными обидами и претензиями. Теоретически священнослужители занимали почетное положение в обществе, но при возникновении их конфликтов с чиновниками войска или просто богатыми и влиятельными казаками далеко не всегда они разрешались в пользу представителей причта. Иногда казачьи офицеры забирали строительные или хозяйственные материалы, принадлежащие церкви, или требовали от низшего клира выполнения тех или иных работ. Войсковой протоиерей, входивший в высшую администрацию войска, постепенно утрачивал там влияние, а простые духовные лица, продолжавшие обычно избираться казаками из своей среды, занимали двойственное положение, а потому, в случае каких-либо конфликтов, не знали к кому обращаться.
Впрочем, многие священники сами отнюдь не отличались должным благочестием и смирением. Ф. А. Щербина упоминает о многочисленных случаях пьянства священников, которые приводили к скандалам и даже дракам с их участием. Во многих случаях провинившиеся лишались своего сана или в качестве наказания временно, а то и постоянно, переводились на более низкую должность. Были и случаи ссор священников друг с другом, в основном по поводу "неправильного" получения платы за отправления треб прихожанам. Например, историк приводит следующий случай. "В 1825 г. священник куреня Тимашевского Диомид Попка (отец известного историка Кубани -генерала И. Д. Попки-Авт.)возбудил иск против священника города Екатеринодара Артемия Тичинского, прося взыскать с него 24 рубля, взятые последним за венчание прихожан Попки - казака Загинайло с женщиной Феодосией Попко. После долгого расследования, в 1832 г. с священника Тичинского было взыскано в пользу священника Попки 18 рублей".
Однако это были лишь сравнительно мелкие проступки со стороны священнослужителей. Гораздо более опасным было "непрофессиональное" исполнение "служебных" обязанностей, что могло загубить счастье некоторых людей. Например, в 1825 г. стало известно о насильственном венчании 11-летней девочки-сироты с взрослым казаком. В этот раз все кончилось сравнительно благополучно. Началось следствие, которое, впрочем, длилось так долго, что священник, проводивший обряд, и "жених" умерли. Девочка же через шесть лет смогла выйти замуж за другого человека.
Но, разумеется, такие случаи были редким исключением. Как пишет Ф. А. Щербина "в среде Черноморского духовенства было не мало людей, пользовавшихся широкою любовью массы и умевших врачевать духовные язвы ея добрым словом, сердечным отношением к страждущим и безкорыстною помощью. Внизу в глуши, в куренных управлениях было много священников, избранных населением и пользовавшихся у этого населения громадным авторитетом. Вверху, в рядах правящаго духовенства встречались представители высших идей общественнаго служения и просвещения". Особо выделяет Ф. А. Щербина деятельность войскового протоиерея К. В. Россинского на благо просвещения Черномории. Историк писал об этом выдающемся деятеле кубанской культуры: "Протоиерей Россинский был редкою для своего времени личностью. Он, можно сказать, целой головой стоял выше той административно-служебной среды, в которой ему пришлось вращаться всю свою жизнь. По образованию и по уму, ему не было равнаго в войске. По энергии и безкорыстию он был также единственным в своем роде общественным деятелем. Будучи духовным пастырем, он всю свою жизнь и состояние посвятил делу народнаго просвещения, и умер никем не оцененный, положительно бедняком. Такова судьба всех крупных безкорыстных деятелей". Историк отмечает как чисто религиозные дела Россинского (устройство иконостасов в войсковом соборе, сбор средств для строительства 26 церквей, организация и содержание на собственные средства певческого хора), так и его огромные заслуги в распространении в Черномории знаний (заведование Екатеринодарским училищем, а позже гимназией, устройство 10 приходских училищ, организация в гимназии новых классов, приобретение большого числа приборов, инструментов и книг для учебных заведений, содержание многих учащихся за свой счет). Ф. А. Щербина особо подчеркивает бескорыстие К. В. Россинского, напоминая, что тот в течение двадцати лет своей деятельности истратил из собственного капитала 18000 рублей на поездки по войсковым и училищным делам и 4000 рублей на содержание бедных учащихся. "Все это лишь голые и наиболее крупные факты из жизни и деятельности протоиерея Россинскаго. Но за ними скрывались мелочи житейской суеты, та темная и невежественная среда, с которою приходилось бороться неутомимому борцу духовнаго просвещения. Много труда и любви к делу нужно было положить для того, чтобы добиться тех результатов, которых достиг Россинский. История народнаго образования в Черноморском войске свидетельствует, что Россинскому приходилось считаться и с невежеством его современников, часто чиновных и влиятельных, и с индиферентизмом массы, задавленной нуждою и тяжестью военной службы, и с казуистикою канцелярских писак, и с противоречивыми распоряжениями высшей учебной администрации". Историк горько сетует на неблагодарность общества по отношению к этому прекраснейшему человеку, который в конце жизни был поставлен в тяжелейшие условия существования: "Тяжелая и печальная участь постигла под конец жизни этого передового борца за духовное просвещение. Благороднаго и безкорыстнаго деятеля оклеветали злостные и низкие доносчики и ухитрились подвести его под следствие и судебную волокиту. Больного и дряхлаго старика лишили места. Когда-то войсковой протоиерей, директор гимназии и училищ, почетный член университета, член просветительских обществ, красноречивый проповедник, ревнитель правды, безкорыстный труженник - остался на старость без средств к жизни. Более того. В своих заботах об учебных заведениях он не только истратил все свои наличныя средства, но и сделал долги. Долги эти страшно тяготили честнаго старика. Старый протоиерей, напоминая войсковой администрации о своей двадцатилетней деятельности и о тех значительных лично принадлежащих ему средствах, которыя он затратил при этом на войсковыя учреждения и общественное дело, просил войсковую канцелярию о выдаче ему 5000 рублей для погашения этих долгов, сделанных не на личныя свои нужды, а на святое дело просвещения. Законная просьба виднаго общественнаго деятеля надолго осталась гласом вопиющаго в пустыне". Завершая анализ деятельности этого человека, Ф. А. Щербина замечает: "Справедливость требует прибавить к этому, что Россинский в Черноморском войске был один. После него в духовной среде не было подобных деятелей. Сама среда потускнела, посерела и обмельчала. На смену творчества пришел шаблон". Историк приходит к выводу, что "у черноморцев остыл религиозный пыл старых запорожцев, а духовенство потеряло прежнюю энергию и отчасти утратило особенности представительства от народа и для народа".
1
Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Екатеринодар, 1913, Т. 2, стр. 769
Попка И. Д. Черноморские казаки в их гражданском и военном быту. Краснодар, 1998, стр. 108
Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Екатеринодар, 1913, Т. 2, стр. 785
Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Екатеринодар, 1913, Т. 2, стр. 769
Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Екатеринодар, 1913, Т. 2, стр. 773
Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Екатеринодар, 1913, Т. 2, стр. 776
Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Екатеринодар, 1913, Т. 2, стр. 777
Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Екатеринодар, 1913, Т. 2, стр. 778
Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Екатеринодар, 1913, Т. 2, стр. 779
Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Екатеринодар, 1913, Т. 2, стр. 779
Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2-х т. Екатеринодар, 1913, Т. 2, стр. 779