Ветер за окном разгулялся не на шутку: то громыхал старым оцинкованным железом на крыше, то вдруг бросался на оконные стекла и форточки. Сухие осенние листья, вовлеченные в безумный танец, кружили по двору, не в силах остановиться.
С приходом этой осенней поры он вновь чувствовал себя неважно: ныла пробитая осколком рука и, судя по всему, давление тоже пошаливало. Присев на кровати - этой глупой металлической кровати с круглыми никелированными шишками на спинках - вспомнил почему-то, что кровать эта принадлежала когда-то матери и отцу. На ней они ковали свое маленькое счастье. И выковали же их с братом...
...Лучи солнца, пробиваясь сквозь зелень деревьев, казалось, были осязаемыми и нестерпимо яркими. Они падали на пол веранды, золотя коротко стриженные головы Сергея и Николая - двух братьев-близнецов. Оба в белых майках и нелепых черных трусах они играют на этой веранде отцовской подмосковной дачи. Они удивительно похожи: русые, с чуть вздернутыми носами и немного оттопыренными ушами, оба голубоглазые. Единственное их отличие - это маленькое родимое пятно на бедре правой ноги у Николая. Отец и мама сидят во дворе за столом, у них сегодня гости, слышится смех и играет патефон...
Николай всегда был заводилой, подтрунивал над спокойным и рассудительным Сергеем, называя его тюфяком. А Сергей и вправду был тихоней, часами мог сидеть, играя сам с собой, и грустно размышлять о чем-то...
...Давно уже стих ветер, а ему на смену пришел мелкий холодный дождь. Спать совсем расхотелось, и Николай с ненавистью смотрел на старые часы-ходики, висящие над кроватью и, казалось, своим стуком отмеряющие время его жизни. Провел пальцами высохшей дряблой ладони по выцветшим глазам и опять вспомнил...
Их обоих забрали на войну со второго курса политеха. Отец к тому времени уже был на фронте и писал оттуда тревожные письма, предостерегая их от мальчишеского отношения к войне. "Все это очень серьезно. Враг силен и беспощаден. Я верю, что мы победим, но достанется эта победа нелегкой ценой" - писал он. Потом письма приходить перестали, и это не сулило ничего хорошего.
Николай отчетливо вспомнил вокзал, с которого они - братья Сергей и Николай Сычевы - уезжали на фронт, и ясную солнечную погоду майского дня тысяча девятьсот сорок второго года. Духовой оркестр, состоящий в основном из стариков, выдувал их иссохшими легкими военный марш. Кого-то провожали девушки, смущенно целуя на прощанье, их же провожала постаревшая и уже больная мать, вытирая редкие слезы, уже выплаканные в большом количестве по отцу...
Николай посмотрел на свой пиджак с медалями, висящий на спинке стула, и вспомнил, что завтра он должен быть в школе и рассказывать этим молодым уродам, как он воевал и за что получал награды.
О, как он не любил такие дни, дни, когда его приглашали в школы как ветерана войны. Они видели в нем старика, он же ненавидел их всех за молодость, за эти искрящиеся глаза, полные грез и мечтаний, и за их будущее, которого уже не было у него.
Для своих семидесяти восьми лет он выглядел совсем неплохо: бодрый, поджарый старичок с перебитой осколком рукой. Ну и что, что этот осколок был наш - советский. Ранение есть ранение, да и в госпитале мало кого интересовало, как его ранили.
...- Вот так, ребята, мы и воевали, думая о вашем будущем и счастливой жизни, - говорил на торжественном вечере Николай Сычев. - И не дай Бог в вашей жизни войн! Но если это случится, вы должны помнить о том, как воевали мы, и с честью выполнять свой солдатский долг.
- Давайте поблагодарим Сергея Ивановича за выступление и скажем ему спасибо за то, что мы живы, благодаря таким людям, как он (и бла, бла, бла...) . Аплодисменты! Аплодисменты!
Выйдя из школы с большим букетом цветов, Николай прошел еще один квартал и, оглянувшись по сторонам, сунул букет в первую попавшуюся урну.
...До места формирования они с братом тогда так и не доехали. Их эшелон разбомбили "юнкерсы" где-то под Орлом на каком-то полустанке. Выбравшись из горящего вагона, они с Сергеем словно опьянели от ужаса увиденного. Развороченные взрывом вагоны, остовы торчащих металлических конструкций с висящими на них окровавленными кусками человеческих тел, кровавые лужи, ужасные крики раненых. Живых в эшелоне осталось совсем немного.
Решив обязательно добраться до частей Красной Армии, они с Сергеем пробирались посадками и лесками. "Сергей, я, кажется, подвихнул ногу", - Николай сидел на траве и пытался снять сапог. "Ну как же тебя угораздило", - Сергей помог снять сапог и увидел опухшую голень. Николай попробовал встать и шагнуть, но тут же присел от боли. К ближайшей деревне они вышли лишь к вечеру. Сергей тащил Николая на плечах и облегченно вздохнул, увидев покосившиеся избенки. Они постучали в ближайшую избу и остались на ночлег.
Утром выяснилось, что Николай идти не может: нога распухла еще больше и болела. "Николай, оставайся. Ты все равно не сможешь идти, пока не заживет нога. А я постараюсь добраться до своих". Они обнялись на прощанье и, скрипнув дверью, Сергей ушел. Николай тогда подумал, что больше никогда не увидит брата, но им довелось встретиться еще один раз.
Этот день и ночь, проведенные им в этой деревушке, хорошо отложились в памяти. Радушные хозяева - старик со старухой - всячески ублажали его, поили парным молоком и угощали картошкой с салом. Старик, шамкая беззубым ртом, говорил ему: "Война, сынок, война, ничего не попишешь. Мы завсегда воевали, так уж предначертано...".
...Из размышлений его вывел визг тормозов и вопли высунувшегося в окно легковушки молодого парня: "Дед, тебе что - жить надоело?! Куда ты лезешь под колеса, а мне за тебя сидеть!!!".
Николай был нелюдим, люди его раздражали. Жена Вера умерла несколько лет назад, а детей у них так и не было. Хотела, было, Вера взять мальчишку из детдома, да вот заболела и стало не до этого, а вскоре Николай остался один.
У подъезда дома сидела компания молодежи: бренчали на гитаре и пили пиво из бутылок. Пустые бутылки валялись тут же , дополняя натюрморт из окурков. Как обычно в таких ситуациях - банальный разговор. "Ребята, как вам не стыдно, совести у вас нет, насвинячили, насорили" - говорил Николай, бросая солнечные зайчики медалями на груди. Компания как-то засмущалась, гитарист перестал мучить струны, а самый старший - как показалось Николаю - ответил: "Отец, не волнуйся, мы все за собой уберем. Я обещаю".
Конец восьмидесятых был не лучшим временем для Страны Советов, но Николая это не коснулось. Ему приносили всевозможные пайки, и как ветерану для него везде горел "зеленый свет", а он и не отказывался и не стеснялся своих привилегий и по привычке уже в магазине подходил не к концу очереди, а к самому прилавку. И если кто-то начинал выступать, не спеша доставал свое удостоверение ветерана и совал в нос наглецу.
Николай поднимался по лестнице на свой третий этаж, чувствуя, что силы с каждым годом покидают его, и однажды он превратится в старую развалину, тихо умирающую в одиночестве.
Соседняя дверь на площадке открылась, вышла Светлана - молодуха лет двадцати восьми - грудастая и ногастая, как думал он про себя.
- Сергей Иванович, вам заказное приглашение. Просили передать.
- Спасибо, Светочка, спасибо, - улыбнулся ей Николай, а про себя подумал: "Вот сучка. Лет двадцать бы назад я бы тебя "отблагодарил".
Света скрылась за дверью, но он успел увидеть сытую ляжку под домашним халатиком.
...Сидя в кресле и тупо уставившись в телевизор, Николай периодически забывался коротким сном. Телевизор молол всякую чепуху, пришлось встать и выключить этот ящик. Снова задремал и, всхрапнув, опять проснулся: эти ходики на стене сведут его с ума, монотонно отсчитывая его дни. Он вскочил и, схватив подушку с кровати, запустил ею в "доставшие" его часы. Часы звякнули и остановились. Но лучше не стало. Тишина окружила со всех сторон, и он снова вспомнил...
...На следующий день в деревню пришли немцы. И все в жизни Николая переменилось. В избу зашли офицер и два автоматчика, и Николай испугался: никогда в жизни ему так ни хотелось жить, как в эти минуты. "Неужели это конец, - думал он, - нет, этого не может быть, ведь я еще так молод, я еще ничего не успел, я не хочу умирать!!!".
Офицер проверил его документы и, найдя военное предписание о направлении на службу в энский полк, приказал автоматчикам вывести его во двор.
Во дворе его поставили к сарайчику, и автоматчика передернули затворы. Николай встал на колени, умоляя офицера не убивать его, говорил, что может пригодиться Великой Германии, что всегда любил эту страну и уважал их порядки.
Офицер пожалел его и на ломаном русском языке сказал ему, чтобы он запомнил этот день - день его новой жизни.
Потом был лагерь для военнопленных, в котором Николай не забыл своего обещания и активно выявлял коммунистов и активистов. Ну а потом его перевели в разведшколу где-то подо Львовом, где и началась его настоящая работа для Великой Германии. На его счету была не одна диверсия: взлетали на воздух мосты и составы Советской Армии, отравлялись колодцы в советском тылу, уничтожались подпольные организации на оккупированных немцами территориях.
Шел тысяча девятьсот сорок четвертый год, когда Николай стал понимать, что дело у немцев "не выгорит", и он, как говорил один герой одного из произведений, "находится накануне большого шухера".
Во время очередной выброски за линию фронта их переодели в форму бойцов Красной Армии. Но самолет, подбитый нашими зенитчиками, упал, едва дотянув до линии фронта. Николаю повезло: ему осколками пробило руку, но он остался жив, чего нельзя было сказать об остальной группе. Перелезая через трупы своих товарищей, он выбрался из самолета. Продравшись через кусты он вышел, наконец, на грунтовую дорогу и остановил грузовичок, перевозивший продовольствие для одной из военных частей. А через полчаса его привели в блиндаж командира взвода пехоты, которая как раз вела бой на опушке леса.
Николай был одет в форму лейтенанта и имел фальшивые документы, правда, на свое же имя. И тут ему опять несказанно повезло: в блиндаже спиной к нему сидел капитан, отдающий в трубку приказания, и Николай уже по голосу узнал - это был Сергей, его брат. "Николай! Как, это ты?! Откуда ты здесь?" - обрадовался брат. Поговорить они так и не успели. В блиндаж влетел снаряд и, когда рассеялся дым и пыль, Николай, слегка придавленный деревянной балкой, увидел, что Сергея больше нет: вместо него лежал капитан без лица, лица просто не было - одна кровавая каша. Это опять была удача. И он успел быстро переодеться в гимнастерку Сергея.
После окончания боя его нашли сидящим в разбитом блиндаже, качающимся из стороны в сторону, мыча и держась за голову руками. Инсценировка контузии и потери голоса удалась. Так предатель родины Николай Сычев стал ее героем - капитаном Сергеем Сычевым.
Николая отправили в госпиталь, где он перестал узнавать сослуживцев, да и всех прочих, кто знал его когда-то. Тяжелая контузия - был вердикт врачей, и его комиссовали. Победу он встречал уже в Москве...
Он очнулся от воспоминаний и трясущейся рукой взял со стола конверт. И вдруг ощутил пустоту: она была всюду. Пустота вокруг становилась невыносимой, но хуже всего была пустота другая, та, что была в нем. И он зарыдал, зарыдал, злобно скрипя зубами и завывая, как раненый зверь, в бессильной злобе загнанный в угол...
... "Дорогой Сергей Иванович! Приглашаем Вас на торжественный вечер, посвященный годовщине Великой Октябрьской революции. С уважением, ректор Политехнического института"...