- Принимайте, барышни, - ухватистая санитарка и тощая лифтерша подкатили носилки к дальней кровати. - Ну давай, давай, голуба.
Вдвоем они кое-как перетянули тяжело упавшее тело. Санитарка наклонилась, вздохнула и подоткнула одеяло. Женщина отвернулась лицом к стене. Санитарка прислонила костыли к металлическим прутьям.
- Как она выбралась у вас, девушки?
С соседних коек тянулись головы. Кто не мог встать, повыше поднялся на подушках. Шустрая бабуля из дома престарелых с рукой на цветном платочке просеменила к новенькой.
- Как тебя зовут? - легонько прикоснулась. - Эй, как тебя зовут?
- Оставьте меня в покое.
Бабуля поджала губки, вернулась к своей кровати и уткнулась в чашку. В палате повисла тишина.
После обхода началось движение. Приехал рентгеновский аппарат. За стеной в перевязочной звякали металлом. Шуршали пакеты. Мылись чашки-ложки. Лишь у последней тумбочки остывал обед. Ночью она стонала.
Воскресное утро началось с грохота и невыносимой вони - опрокинув переполненное за ночь судно, в палату въехала каталка. Вчерашняя невыспавшаяся санитарка, матерясь и подпинывая свихивавшееся колесо, толкнула её через всю палату.
- Принимайте, в коридоре нашли.
Вслед полетели костыли. Баба Галя убрала их с одеяла и подергала за халат лежавшую.
- Слезть сможешь? Давай потихоньку.
Весь день женщины перешептывались. Кровать в углу молчала. Вечером Светочка, бойкая, с высокой загорелой грудью, в удачно подобранном халатике, первая вошла в темный прямоугольник и щелкнула выключателем ночника.
- Подол выше. Молодец. Повернись. Вот так. А теперь поднимись, - и ловко всунула судно. Весело брызнула из крана водой, протерла пальчики спиртом, вытянув по очереди к свету яркий маникюр.
- А теперь спать, - Светик брякнула шприцами и выключила верхний свет.
Она заглянула еще раз, процокала к окну, наклонилась. - Молодец. Смотри не шастай. Выпишут, по снегу далеко не похромаешь. - И громко: - Спим, женщины, спим.
В окна светили фонари, кто-то долго рассказывал о своих бедах и болезнях. Повздыхали.
А утром взвизгнула дверь. И каталка, как завтрак в постель, ловко пристроилась к столу, делившему палату на правый и левый ряд.
- Откуда?
- На площадке между шестым и седьмым нашли, в реанимационном. Как она там? Хорошо, операция закончилась. А до вечера пролежала бы. Там ведь не ходит никто!
Молоденькая хрупкая сестричка из реанимации - одни глазищи:
- Я иду, а лифтерша кричит - сюда, сюда. Она ей сказала, что полежит здесь немного, и прямо на площадку легла. Еле подняли.
Они вышли. К каталке никто не подходил. Баба Галя снова легла и упорно смотрела в потолок. Рината, перевязав обострившийся радикулит, деловито вылила из термоса воду и пошла добывать кипяток. Вера Степановна сомкнула пальцы на животе, и, шевеля ими, ничего не говорила. Слышен был только свист послеоперационных.
С носилок протянулась бледная длинная кисть, схватилась за дужку и подтянула каталку к кровати. Сначала были сброшены костыли. Затем вторая рука уперлась в простынь и медленно поползла гипсовая нога. Вцепившись руками, возвращенка опустила живую ногу и скинула гипс. Какое-то время было слышно только тяжелое дыхание. Затем скрип, и до вечера женщины косились на спину и торчавшую макушку.
По темноте к бабе Гале пришли старушечки из дома престарелых, Веру Степановну посетила дочь с хмурым зятем и внучатами. Вечер был заполнен самыми разными впечатлениями и переживаниями. И долго по уходу навещающих рассказывалось, обсуждалось, дожевывалось.
За час до подъема баба Галя, караулившая очередь в душевую, чтоб успеть до завтрака и до обхода, перестала шуршать фантиками и притихла. Новенькая поднялась, затянула халат, приладила костыли и очень медленно, странно, но почти бесшумно двинулась к выходу. Прикрыла за собой дверь. Бабуля притаилась, вслушиваясь. Шаги помолчали, а потом характерный стук стал удаляться - паденье - шарканье гипса, глухой стук - волок. Баба Галя не рискнула открыть дверь. Шаги удалялись в сторону душевой. В груди ёкнуло - не успеет первой. Но потом подумала, что вряд ли с гипсом по самое нехочу залезешь в кафельное корытце. Она успокоилась и на время забыла об ушедшей.
Через полчаса дежурная медсестра с градусниками открыла дверь, молчащая прошла в свой угол, ухнулась на подушку и отвернулась к стене.
На следующее утро бабуля, проследив как молчалница натягивает халат и подходит к двери, прошептала. - Займи мне очередь в душ, все равно туда идешь.
- Ладно.
- Тебя как зовут-то?
- Юля.
- А мы думали ты того, ну совсем. Ну займи там, не забудь.
На обходе врач, дойдя до юлиной постели, жестом пригласил свиту рассредоточится. Белые халаты окружили и долго кивали вслед зачитываемому приговору. Ногу велели поднять на петлю и привязать.
- Вставать не смей - ходить не будешь.
Светочка, не моргнув глазом, записала что-то в блокнотик и протянула доктору белоснежное полотенце. Баба Галя вспомнила про преходящую глухоту.
Каждое утро Юля занимала очередь в душевую, Баба Галя растрогалась и рассказала про мужа-военного, который всю жизнь носил ее на руках, за исключением танцев, где в вальсе ей не было равных. Рината, ворча на незапасливость соседок, похныкивала, что чай пить все горазды, а на кухню за кипятком ходит она одна.
С понедельника Юля стала уходить и после отбоя. Непоседливая бабуля проследила, что она уползает дальше душевой и сворачивает влево. Несмотря на врожденное и неискорененное благодаря мужу-летчику любопытство, она не ходила за поворот. Там, в коридоре, стояли кровати, на которых клали привезенных "по скорой" ночью за отсутствием мест, а к обеду следующего дня их распределяли по палатам, часть уходила домой, а на постоянное место жительства оставались обмороженные или избитые бомжи. Сейчас там лежал здоровенный рыжебородый мужик, который по вечерам орал песни. Он мог ходить. Но редко выползал из своего закоулка, разве что до туалета, дверь в дверь с душевой. Но чаще выражал протест и выставлял утки за поворот, отвечая на отверженность бойкотом правил приличия. Баба Галя рассказала о произошедшем соседкам. Те пошептались, но когда Юля вернулась после отбоя, промолчали.
В четверг произошло чудо. В дверном проеме возникла длинноногая красавица в цветной коже и указала пальчиком на дальнюю кровать, куда пришедший с ней единственный на всю больницу медбрат поставил большую дорожную сумку. Отвесив что-то вроде поклона, он удалился спиной к двери. Взвизгнули новенькие молнии, и на тумбочку у окна стали выставляться цветные пахнущие праздником пакеты. Выстроив на всех близлежащих поверхностях яркие домики, девушка положила на кровать модные журналы из застенной жизни, посадила сверху глиняного человечка, и, улыбнувшись всем на прощанье улыбкой феи, растворилась.
Все ждали. Одолевало любопытство.
Юля подтянулась за перекладину. Первым делом сложила нарядной стопочкой журналы, пакет с йогуртами и бананами захлопнула в холодильник. А затем из коробочек стали извлекаться баночки с кремом и матовые душистые пузырьки. Напоследок выползла пухлая косметичка. Привязав розовой цветочной лентой к перекладине для груза человечка, Юля движением шахматного игрока, снимающего с доски поверженные фигуры, отобрала часть коробок, спустила в пакет и, зацепив его за костыль, вышла.
- А говорила, нет никого.
Через полчаса она вернулась, принеся с собой запах иного мира. Длинные светлые волосы долго сушились щеткой. На кровати была разложена косметика. Светик, дежурившая в этот день, ничего не сказала, но на уколы приказала пройти в процедурную.
До отбоя Юля сидела с зеркалом. Гипсовая нога вертелась в свой петле. В исконно женском порядке были извлечены тени, тушь, нарисованы губки. И напоследок волосы были высоко забраны и сколоты какой-то волшебной бабочкой с переливающимися крыльями.
- Ты куда на ночь глядя собралась? - не повернув головы, поинтересовалась с горы подушек Вера Степановна.
- А завтра я вас всех красавицами сделаю - и Юля, впервые улыбнувшись, сгребла, с сожалению соседок, волшебное добро обратно в коробку и поставила в тумбочку. Завернулась в халат и поволокла гипс на прогулку.
- Тебе ж лежать сказали - почему-то вдруг вспомнила Рината.
Баба Галя, набравшись смелости, выглянула в коридор. Юля прошла мимо поста медсестер, душевой и скрылась за поворотом.
- Прости, Господи, чего только не увидишь.
В тот день смотрели сериал. Телевизор, стоявший на холодильнике, барахлил. И когда гулена вернулась, Вера Степановна спиной проруководила:
- Деточка, поправь антенну, я не вижу, за холодильник упала что ли. Ну вот, еще чуть-чуть. Так лучше. Погоди, достань из холодильника синий пакет, на нижней полке. Вот спасибо. И тапочки, тапочки подвинь, пол мыли, задвинули, мне ж не достать.
- А кухня не закрылась еще? - вспомнила Рината. Ты ведь мимо шла. Глянь, воды бы набрать, опять пусто.
Юля принесла воды, поплакали над сериалом, причем Вера Степановна высказала мнение, что героиня прям как их Юлечка, и умница, и красавица.
Утро пятницы началось с нарушений дисциплины. Одиннадцатая палата опоздала на уколы. Озадаченная массажистка снизошла до подъема в лифте на два этажа вверх - больные никогда не опаздывали, задерживаться могла она, но во сколько бы не пришла, Рината, первая в списке, сидела у двери кабинета с полотенцем и кремом и преданно ждала, всегда оставляя деньги на "что-нибудь к чаю".
Одиннадцатая палата наводила марафет. Передвигаясь от кровати к кровати, Юля подводила глаза, красила губы. Самой привередливой оказалась Вера Степановна, ввернувшая, что без гемоглобинчика на щеках образ будет неполон. Румян не оказалось, и часть теней ушла на щеки. Баба Галя выбрала самую яркую помаду - такую, как во времена вальсов. Вкус Ринаты оказался безупречен. Блестки очень шли к ее карим глазам. Единодушно она была признана самой стильной. Массажистка осталась в палате и провела зарядку для всех. И первый раз не заработав даже на шоколадку, она ушла очень довольная собой и обещала вернуться.
Лечащий врач Олег Игоревич Травкин был поражен обилием красивых женщин в отдельно взятой палате. За день он заглянул к ним три раза, за время обхода дважды ущипнул Светочку, забывшую подать ему полотенце.
После ужина во время посещений родственников Юля исчезла. Ринате пришлось опять идти за водой. В коридоре стояла тишина. Приглушенные голоса, доносившиеся из палат, глохли в беленых стенах. Высокие стеклянные двери входа в отделение были приоткрыты. Чувствительная к сквознякам, Рината двинулась к открытой двери и вздрогнула. Тень за матовой поверхностью качнулась, и в отверстие просунулся резиновый кругляш костыля. Затем появилось махровое плечо, отжавшее пружину, швыркнул гипс, и в образовавшейся щели, появилась светлая голова. Втиснулся второй костыль.
- Куда тебя носило? - Рината оглядела соседку с ног до головы и вдруг увидела на носке гипсового сапога тающий снег.
- Ты на улице была?
- Лифт, - выдохнула Юля, и оттолкнулась от стола. Рината двинулась вслед за ней.
В палате Юля пошарила рукой в кармане и выложила на стол связку пакетиков кофе: - Вот.
В этот вечер после отбоя пили запрещенный напиток, бабочка поблескивала на подушке.
Так одиннадцатая палата стала клиентом ларька во дворе больницы. Там продавали то, что не могли принести родственники - то, что хотелось сегодня, сейчас. Баба Галя отдала свои шерстяные чулки, которые одевались парой на здоровую ногу, а после похода сушились за кроватью Ринаты. Стали доступны аптека и буфет для персонала. Привязанные к кроватям очень удивили родственников просьбой о деньгах. Давали друг другу в долг. Только тетя Лена экономила, чтобы расплатиться с санитарками за вынос судна. Все стали чувствовать запахи.
Палата позволяла себе пропускать обеды. Вечерами Юля все также уходила, а женщины давали советы. Однажды она принесла большой бумажный самолет и привязала рядом с человечком.
В понедельник, в большой обход, доктор Травкин, как всегда обстоятельно изложив суть дела, вдруг расползся в улыбке:
- Слушай, кто тебя воспитывал, чего ты ползаешь. Я снимаю с себя ответственность.
- Помните, Маресьев.
- Понятно, - улыбка сползла с его лица, - пошли отсюда. Пионерка, мать твою.
Женщины прислушивались. Свита удалилась, а баба Галя от кровати к кровати, зигзагом подошла к окну, посмотрела и вдруг повернулась к Юле:
- Это кто у тебя, оберег? - прищурилась на глиняного человечка.
- А вы посмотрите.
Старушка взяла фигурку за толстый зад и повертела.
- Смеется.
- Дай посмотреть.
Отвязанный божок был пущен по кругу. Его передавали с кровати на кровать, разглядывали со всех сторон.
Вера Степановна, терпеливо ждавшая своей очереди, долго не выпускала его из рук и вдруг заухала, заухала и раскатилась горошистым смехом:
- Ой, не могу. Да это. Это... Бабоньки, да это.
- Кто? Ну кто?
Оглянувшись по сторонам, Вера Степановна приподнялась на подушках и дважды шепнула запретное слово. Разахались, фигурка снова была пущена по кругу, на этот раз подолгу задерживаясь в руках. Зашедшей навести порядок Свете тоже дали подержать. Она раскраснелась, подтянула вырез на груди и вернула человечка Юле.
- Спать, женщины, спать.
В эту ночь долго не могли уснуть. Хихикали, рассказывали про своих мужчин.
Во вторник бабу Галю забрал представитель дома престарелых, Веру Степановну перевели в краевую, а Рината отпросилась на новогодние праздники домой.
31 декабря в 6.30 утра у одиннадцатой палаты появилась женщина в светлом деловом костюме. Короткая юбка и полусапожки на высокой шпильке соединялись плотными черными колготками. В высокой прическе трепетала крыльями бабочка.
Опираясь на палку, она прошла мимо поста сестры в конец коридора и повернула за угол. Рыжебородый спал. Женщина подошла к тумбочке у его кровати, покачала крылья маленького самолетика бумажной эскадрильи, делавшей поверхность похожей на аэродром, осторожно отодвинула и положила на освободившийся край пачку дорогих дамских сигарет. Потом прошла в душевую, по скользким мокрым плиткам до окна, открыла и посмотрела вниз. В окнах ординаторской этажом ниже горел свет.
Взяв выписной лист, она осторожно двинулась вдоль открытых палат. Мужских и женских. И везде были привязаны руки и ноги - немыслимое количество железа на один квадратный метр. Сломанные тела и судьбы.
В коридоре навстречу попался старенький доктор-пенсионер, поддежуривавший по поводу скромной пенсии:
- Ну что я вам говорил, на коньках кататься будете.
Она улыбнулась. Открывая дверь отделения, вспомнила, как тяжело прижимала пружина. Порожек лифта подставлял железную подножку, а костыль в трясущихся руках все время попадал в бездонный проем, вызывая сжимавшие створки. Как холодно и скользко было добираться по бесконечным коридорам к последней двери.
Больше не было смысла открывать глаза, есть, не было смысла ходить. Все рассыпалось, рухнуло обломками выбитого стекла. Нужно было выйти из чумы и морока, разодрать, вырваться, проснуться. И она рванулась. Вдребезги.
Кровь, заполнявшая надеваемые на ногу пакеты, была отравленной кровью, и не было в ней смысла. И не было его в вывороченных наизнанку слоях человечьего мяса. Ни в одном не было. В наклонявшихся лицах, в тащивших руках. Ничего не осталось. И виделось белое-белое. А больше и не было ничего. Ни дороги, ни времени.
Юля улыбнулась, вспомнив, как первый раз оно пришло. Такое странное чувство, что нужно что-то сделать. Прямо сейчас. Необходимо. Сделать самой. И сделать для себя. Абсолютно бессмысленное. Настолько лишенное смыла, что нужно обязательно.
Курить. В пустоте появлялись реальные осязаемые вещи - сигарета, зажигалка. Найти. Сесть. Одеть халат. Руки искали пояс. Трясущиеся пальцы впивались в костыли.
Сколько раз она пыталась это сделать? Выйти. До соседней кровати. До двери. В коридор. Сколько раз падала? Она не могла больше ходить. Но рыжебородый протянул свою пачку и целью стала улица. Площадка. Падение. Лифт. Провал. Провалов было больше. От бесконечности ступеней кружилась голова. Спуститься на костылях по крутым ступеням невозможно. И от невозможности на последней сознание обрывалось.
В тот раз на первом этаже потянуло зимой и ветром. Защипало нос, и подушка оказалась мокрой и соленой. Она считала ступени и шаги, помнила все выбоины на плитках пола и рвущую шершавость штукатурки при падении.
Юля прислонилась лбом к створке уличной двери. Люди шли и шли, а она стояла и стояла. Лбом была открыта эта дверь. И она не упала тогда. Вдохнула замасленные грязные разводы и выдавила.
Шел снег. Он покрывал расцарапанный лоб. Он охлаждал воспаленные веки и тек, и тек по щекам и груди. Таял на губах и мокро размыкал их. Бабочка вздрагивала.
В городе, в котором она жила, не бывает снега. А он шел. Темное небо сыпало и сыпало его в тот вечер.