Аннотация: Иногда мы не можем понять, что движет нами. Понимание приходит позже. И уносит что-то важное из нашей жизни.
Вечеринка была в самом разгаре. Именинник - модный в этом сезоне стоматолог, отмечающий сорокалетие, - постарался на славу. Гостей встречали два банкетных зала "Сербии", а в маленьком каминном можно было уединиться от музыки, танцев и бесконечных тостов.
Было всего половина десятого, когда жена стоматолога плотно закрыла двери каминного зала, где они уединились впятером: именинник с супругой, профессор медицинской академии с очередной молоденькой студенткой, которая за весь вечер не произнесла ни слова и лишь глупо хихикала на каждую шутку профессора, и молодой еще, но уже успевший стать бывшим, психиатр. Последний весь вечер молчал, ел мало, все больше налегая на спиртное, и к девяти часам успокоился в кресле у камина, где его и обнаружила возжелавшая отдыха компания.
Разговор коснулся известных клиентов стоматолога, потом профессор упомянул что-то о времени, когда он еще практиковал, жена стоматолога, отчаянно скучая, предложила выпить еще по коктейлю, а молоденькая студенточка зевнула, прикрыв рукой рот, и капризно попросила:
- Папик, ну неужели трудно рассказать что-нибудь... занимательное.
Профессор явно растерялся. Ничего занимательного в последние десять лет в его жизни не происходило. Исключение составляли скоротечные романы с молодыми студентками и ординаторами, но не рассказывать же об этом... А молодой человек в кресле открыл глаза и совершенно бодрым голосом поинтересовался:
- Дама хочет услышать занятную историю? Пожалуй, я готов повеселить вас, если у вас найдется полчаса времени и терпения дослушать.
Дама посмотрела на говорящего с заметным интересом, профессор нервно дернул себя за бороду, а жена стоматолога, как раз появившаяся на пороге с пятью бокалами в руках, воскликнула с радостью хозяйки, уставшей развлекать капризных гостей:
- Конечно, найдется.
Ее муж согласно закивал, и профессору пришлось согласиться. Тем более - этот молодой пижон никак не мог помочь его девушке защитить диплом по хирургии, а потому - на ближайшие два года опасности не представлял.
Молодой человек взял с подноса хозяйки бокал, сделал большой глоток, вкусно затянулся сигаретой и задумался... Четыре пары глаз уставились на него в ожидании, а он смотрел в потолок, на вьющуюся змейкой струйку дыма, и молчал. Словно вспоминал о чем-то.
***
- Вы все, наверное, слышали о клинике Айзова?
Мужчины согласно закивали, а жена стоматолога прикрыла рот рукой. В 1998 году клиника сгорела, и до сих пор не удалось точно установить ни причины пожара, ни странного исчезновения нескольких пациентов.
- Мне было 23 года, я только что закончил медицинский институт, женился на любимой девушке, и жизнь казалась мне абсолютно удавшейся. Через два с половиной месяца после получения диплома, проходя практику в местной психиатрической клинике, я получил письмо с кафедры психиатрии, в котором меня уведомляли, что моя кандидатура рекомендована доктору Айзову для прохождения стажировки с последующим возможным трудоустройством. От меня требовалось только подтвердить мое согласие или отказаться. Об Айзове тогда ходили легенды, времени на раздумья не было.
Я согласился в тот же день, прилетел домой как на крыльях, и неожиданно для себя самого столкнулся со странным, необъяснимым сопротивлением своей жены. Я объяснял ей, что работа в клинике Айзова - тот самый шанс, о котором мечтает каждый психиатр независимо от возраста и стажа. Говорил, что клиника расположена всего в 300 километров от нашего города, и я смогу приезжать на выходные, а потом мы купим дом, и будем жить так, как мы мечтали. А она только плакала и повторяла, что я не должен ехать.
Я все равно уехал, как вы понимаете. Обещал вернуться при первой возможности, говорил, что буду звонить. Мы не поссорились, нет, но я все равно уезжал с тяжелым сердцем, потому что в глазах жены поселилось выражение страха, который я не мог объяснить ничем иным, кроме того, что ей просто не хотелось оставаться одной.
- Для своей клиники Айзов выбрал необычайно живописное место. Если бы вы попали туда...
- Я там был, - гордо сообщил профессор. - В 91 я консультировал его по вопросам хирургического вмешательства в случае механических повреждений мозга...
- Тогда вы знаете, что даже само это место кажется целебным. Воздух пропитан спокойствием и умиротворением, зеленые деревья вокруг, по утрам солнце заглядывает в окна.
Доктор Айзов встретил меня приветливо. Показал мне мою комнату с окнами на восток, поинтересовался, какие книги я хотел бы заказать и с какими пациентами мне интересно работать. Сообщил распорядок дня и сказал, что свободных дней у меня будет два в неделю. По моему усмотрению, о котором я должен сообщить ему в конце первой недели работы. Предложил отдохнуть до вечера, но я горел желанием приступить к работе и отказался.
***
- Клиника был разделена на четыре сектора. В секторе А, с которого мне предложили начать, содержались больные с легкими, по словам Айзова, отклонениями. Паранойя. Обострение шизофрении. Фобии. Асоциальность. Сектор Б занимали случаи поинтереснее. Разного рода мании, завязанные на органические изменения головного мозга.
- Как раз то, о чем он советовался со мной, - снова вклинился профессор, но слушатели дружно зашикали, и даже молоденькая студентка недовольно протянула "Ну, папик..."
- В секторе В содержались невменяемые преступники, направленные на принудительное излечение, а сектор Д целиком и полностью принадлежал одному пациенту, которого мне показали только через окошко двери. Он сидел, скрестив ноги, прямо на голом полу и неотрывно смотрел в окно надо потолком. Губы шевелились в беззвучном монологе, а лицо выражало смирение.
- Что с ним? - спросил я у Айзова. Почему-то этот пациент заинтересовал меня с первого взгляда.
Айзов махнул рукой и повел меня в свой кабинет.
- Так что же с ним? - снова спросил я, усевшись в мягкое кресло у его стола. Наставник открыл сейф, достал оттуда тоненькую папочку и вручил мне.
Я бегло просмотрел несколько листков, составлявших всю историю болезни. Пациента кормили успокоительным, он проходил курс укрепляющей терапии, и ни одной стенограммы беседы, ни одного слова о том, чем он страдает и от чего лечится.
- Так что же все-таки с ним? - продолжал допытываться я.
Айзов закурил длинную темную сигарету и откинулся на спинку кресла.
- С ним невозможно работать, - произнес он наконец. - Не перебивай меня. С ним невозможно работать, потому что он обладает редкой силой внушения. Вместе с ним сюда доставили одиннадцать пациентов с одинаковыми симптомами. Они несли какую-то чушь об исцелении и спасении человечества, никто не мог разобрать, кого и от чего нужно спасать. Парадокс состоял в том, что даже после полного излечения эти одиннадцать человек продолжали утверждать такие вещи, от которых волосы на голове шевелились. Даже у меня. Есть и еще кое-что.
Резким движением раздавил сигарету в пепельнице и продолжал, понизив голос.
- Сначала я поместил всех их в сектор А. Он постоянно сидел в углу, поджав ноги, молчал и шевелил губами. А они твердили о вине и возмездии, и о том, что каждому воздается по заслугам. Со мной он не говорил ни разу, но однажды я увидел, как санитар, обслуживающий этот блок, пулей вылетел из палаты и долго отказывался заходить в нее. Он так и не рассказал мне, в чем дело. Не успел. Потому что спустя четыре часа его обнаружили в подвале. С обширным ожогом лица и груди.
- Он умер? - впервые прервал я его монолог.
- Нет. Он остался в живых, но, услышав однажды мой голос в трубке, уже после того, как его выписали из больницы, просто отключил телефон. Я не стал настаивать. В конце концов, моя задача вылечить срыв, а не довести до него же.
После случая с санитаром я понял... Точнее, я еще ничего не понял, а просто почувствовал, что этого пациента нужно изолировать. И от товарищей по лечению, и от основного персонала. Так возник четвертый сектор моей клиники. Я сам приношу ему лекарства и еду. Уже четыре года. За эти годы я слышал его голос всего один раз.
- И что он сказал? - незаметно для себя я приподнялся в кресле и подался в сторону Айзова всем корпусом.
- Он сказал, что я слишком сильный. - продолжил Айзов после небольшой паузы.
- Что? - поперхнулся я дымом, как раз пытаясь прикурить сигарету.
- Он сказал, что я слишком сильный для того, чтобы он разговаривал со мной. Как ты понимаешь, объяснить, что это значит, он не удосужился. Я ничего о нем не знаю. Я могу только догадываться, что он внушает людям что-то страшное, от чего они сходят с ума. Я даже не вполне уверен, что он сумасшедший. Но абсолютно точно знаю, что его просто необходимо изолировать от окружающих. Есть вещи - подобные случаю с санитаром - которые я могу объяснить только роковыми случайностями. Однако случайности пугают нас гораздо больше самых страшных объяснимых вещей.
С этими словами Айзов снова повернулся к сейфу, и на столе оказалась внушительная горка папок.
- Это тебе на сегодняшнюю ночь, работяга. - улыбнулся доктор. - Здесь материалы по сектору Б. Успеешь?
***
За первую ночь, проведенную в клинике Айзова, я успел бегло просмотреть истории болезней всех пациентов. К утру я твердо решил, что буду заниматься абсолютно всем, чем занимается сам Айзов, без исключения и не ориентируясь на свои приоритеты, о чем и сообщил ему при встрече, прибавив в конце разговора фразу, репетиции которой посвятил всю ночь в перерывах между чтением.
- Я хочу работать в секторе Д. Работать, а не приносить еду и таблетки, хотя эту обязанность я тоже могу взять на себя. Я хочу попытаться помочь ему. Или хотя бы понять.
Айзов грустно усмехнулся, и, сняв со своей связки один из ключей, протянул его мне.
***
Своего первого месяца в клинике я попросту не заметил. Обход трех секторов, знакомство и последующие беседы со всеми пациентами - а их было больше сорока человек, занимал у меня все время с утра до четырех часов. В четыре я обедал и отправлялся работать в свой кабинет, анализировал стенограммы, тщательно планировал завтрашние беседы. Мы договорились с Айзовым, что месяц я поработаю со всеми сразу, а потом уже мы разделим пациентов между собой. Через пару недель я с удовлетворением отметил, что доктор не просто доволен мной, а прислушивается к моему мнению и считает его достойным права на жизнь. Пару раз он даже признал, что предложенный мной путь никогда не приходил ему в голову. Я был горд. Я летал по клинике, широко раскинув крылья белого халата, и не мог думать ни о чем, кроме своей новой, интересной и увлекательной работы.
Домой за этот месяц я не съездил ни разу. Я отказался от выходных дней, я забывал позавтракать и поужинать, и ночью, просиживая за работой почти до утра, машинально глотал сырные шарики из банки. Жена звонила мне каждый день. Я плохо помню, о чем мы говорили. Конечно, я скучал по ней. Я вообще любил свою жену. Но в тоже время какая-то часть меня осознавала, что ее присутствие помешало бы моей работе. Я постарался объяснить ей, что доктор доволен мной, что очень скоро меня примут в штатные сотрудники и тогда...
Что и как будет тогда, загадывать не хотелось. Главным на данный моменты было стать правой рукой Айзова, незаменимым помощником для него. А о жене можно было подумать и потом.
Единственной проблемой, которая неизменно удручала меня, были мои успехи в секторе Д. Я приносил ему еду и лекарства каждый день и заставал его в той же позе на полу, ведущего непрерывный монолог с кусочком неба, отражающимся в окошке под потолком. В ответ на любые мои вопросы он лишь пристально смотрел мне в глаза глубоким взглядом и спокойно, словно царственно, кивал головой. После такого жеста мне оставалось только почувствовать себя гарсоном в дорогом ресторане, забрать поднос и ретироваться из комнаты. Так продолжалось месяц.
***
В тот день я пребывал в необычайно приподнятом настроении. Вечером на пороге моей комнаты неожиданно возникла жена. В руках она держала мой любимый вишневый пирог, на лице не было ни тени обиды, и как бы я ни был увлечен работой, я не мог не признать, что за этот месяц успел изрядно по ней соскучиться. Во всех, простите за подробность, смыслах.
Мы провели восхитительную ночь, за которую не сказали друг другу ни слова, и уснули только под утро. Утром я осторожно выбрался из-под одеяла, и чувствуя в себе необычайный прилив энергии и бодрости, начал одеваться. Она открыла глаза и улыбнулась мне так, как никогда не улыбалась за восемь месяцев совместной жизни. Я сказал, что ей лучше уехать прямо сейчас, и она неожиданно согласилась, пообещав снова приехать на следующие выходные. Мы торопливо выпили чаю, я с удовольствием проглотил больше половины огромного пирога, поцеловал жену и отправился на утренний обход.
День складывался исключительно удачно. Один из моих пациентов, страдавший фобией солнечного света, неожиданно согласился подойти к открытому окну и посмотреть на улицу. Конечно, это было результатом долгой и кропотливой работы - моей и Айзова, но мне было приятно, что это случилось именно сегодня. Равно как было приятно и то, что Айзов посмотрел на меня с уважением, и сказал, что я всегда и во всем должен слушать свое природное чутье, потому что я - психиатр от бога.
Открывая ключом тяжелую дверь, отделявшую сектор Д от основного блока, я чувствовал себя победителем. Сердце отстукивало последние слова наставника глухими ударами. "Я - психиатр от бога" - какая музыка слов. Он привычно сидел на полу. Я поставил перед ним поднос и, неожиданно для себя самого, четко скопировал его позу в противоположном углу и уставился в окно под потолком. В маленьком решетчатом просвете было видно летнее голубое небо. Я залюбовался его красотой и испытал острое чувство жалости к этому странному молчаливому человеку, который никогда не увидит неба целиком, если я не сумею ему помочь.
- Ты хочешь увидеть небо? - спросил я вслух, по-прежнему не рассчитывая на ответ.
- Небо всегда со мной. В моем сердце. - я вздрогнул, услышав его голос, - красивый, глубокий и звучный. - А что в твоем сердце, друг мой?
***
Тридцать минут спустя я влетел в кабинет Айзова, приплясывая и размахивая руками, подобно персонажу какого-то мультфильма, опрокинул на бежевый ковер полную кофеварку и с порога закричал:
- Он говорил со мной!
Айзов оторвался от бумаг, снял очки в дорогой оправе и уставился на меня в упор.
- И что он сказал?
- Он сказал, что я... что небо... В общем, он сказал... Да какая к черту разница, что он сказал, если он говорил со мной, и теперь я точно знаю, что смогу его вылечить. Понимаете?
Я плясал по безнадежно испорченному ковру, ничуть не боясь выглядеть скорее пациентом Айзова, чем его помощником.
- Хорошо. Только будь осторожен, ладно?
Я лишь махнул рукой и вприпрыжку побежал в свой кабинет. В тот день жизнь казалась мне прекрасной и удивительной, и я чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Я доказал миру в лице наставника свою гениальность на выбранном поприще, а уже через шесть дней я снова увижу любимую женщину. На рабочем столе меня ждал недоеденный утром вишневый пирог и четыре слова, наскоро выведенные на салфетке. "Я люблю тебя. Очень."
***
Пару дней я работал в обычном режиме. Только, в связи с новыми обстоятельствами, пациенту из сектора Д уделялось теперь не двадцать минут, а около двух часов. При этом я совершенно не помнил, как прошли эти два часа и, если бы не стенограмма, никогда бы не смог восстановить подробностей нашего разговора. Однако через три дня все изменилось.
Я пришел к нему, как обычно, после обеда, с маленьким диктофоном с кармане халата. То, что случилось после, тогда я списал на обычную техническую неполадку, однако сейчас я склонен думать, что случайностей в нашей жизни не бывает. Как только я переступил порог его комнаты и уселся в уже ставшую привычной позу в противоположном углу, диктофон громко затрещал и зажевал кассету. Я растерялся. И именно в этот момент он начал говорить.
Когда я закрыл дверь его палаты и взглянул на наручные часы, они показывали двадцать минут пятого. Я с удовлетворением отметил, что беседа заняла у меня всего двадцать минут, и у меня осталось достаточно времени на то, чтобы поработать с другими пациентами, однако за окном почему-то было неоправданно темно. Я постучался в кабинет Айзова, но тот был закрыт. И вообще -в клинике было непривычно тихо. Постепенно в моей голове стало проясняться, а электронные часы, стоящие на столике перед кроватью, отчетливо дали мне понять, что я провел в секторе Д двенадцать часов двадцать минут. Вкупе с невозможностью вспомнить ни одного слова из нашего разговора, этот факт показался мне странным и пугающим. Я не раздеваясь упал на кровать и провалился в беспокойный сон.
Первой мыслью, с которой я открыл глаза утром, было позвонить жене. Я набрал ее номер и неожиданно для себя произнес в трубку, что ей не следует приезжать. В ответ на ее недоумение пояснил, что возникли непредвиденные обстоятельства, наплел какой-то чепухи о срочной работе и сумасшедшей занятости, точно зная только одно - ей нельзя появляться здесь.
В обед поразил Айзова своим странным поведением, нежеланием общаться и, по его словам, повернутым в себя взглядом и, не дождавшись десерта, рысью побежал в сектор Д, закрыл за собой дверь и... снова вышел в двадцать минут пятого. Утра. С абсолютно "чистой" головой и в радостоно-приподнятом настроении. Утром обнаружил, что отключил мобильный телефон и выдернул из сети стационарный. Включать не стал, потому что по-прежнему верил своему чутью и был уверен, что так будет лучше. Отбросил привычный распорядок, предупредил Айзова, что сегодня не буду делать обход и помчался в сектор Д.
***
Дальнейшие факты я помню смутно. Айзов говорил, что я провожу в секторе Д дни и ночи и выхожу оттуда со странным, почти счастливым выражением лица. Еще Айзов говорил, что жена не может дозвониться до меня ни по одному из телефонов, что они проговорили вчера больше часа, и оба считают, что мне нужно отдохнуть, но я ничего не хотел слышать. Потому что теперь, приходя в свою комнату поздно ночью или рано утром, как вам будет угодно, я думал, что ложусь спать, а на самом деле...
На самом деле утром, проснувшись, я находил на своем столе листы бумаги, исписанные почерком, не похожим на мой. Каждое из них начиналось обращением "друг мой", которое казалось мне смутно знакомым, а заканчивалось витиеватой подписью - буквой Д с завитушками. И то, что было написано на этих листах, не давало мне покоя.
Тогда я думал, что все это писал я сам. Просто торопливые записи в полусне исказили привычное начертание букв, а обращение "друг мой" я слышал в последние дни практически постоянно. И буква Д, конечно, означала сектор Д, который ассоциировался у меня с единственным пациентом без имени. Но содержание записей переворачивало весь мой внутренний мир и мешало жить так, как я жил до этого. И чувствовать себя победителем мешало тоже.
Я не буду пересказывать вам содержание полностью, хотя запомнил его наизусть. Каждый новый лист бумаги раскрывал мне новые грани мира - те, о которых я и не догадывался. Написанное полностью опровергало то, чему меня учили в университете и то, до чего я успел дойти сам в результате своей недолгой, но богатой практики.
Из листочков следовало, что сумасшествие как таковое является всего лишь изощренной формой издевательства большинства, желающего опровергнуть существование непохожих на них индивидов, а всех, кто прямо способствует этому - надо полагать, психиатров, - настигнет высшая кара и справедливость, которая дремлет до поры до времени только потому, что некто всеми силами сдерживает ее разрушительную мощь, надеясь, что люди одумаются, просветлятся и поймут.
И еще... Еще там были фразы про мою жену. Некто Д хвалил меня за выключенные телефоны и за то, что я не позволил ей приехать, и говорил, что эта женщина помешает мне исполнить мое предназначение. И мне нужно держаться от нее подальше. А еще лучше... Нет, я не могу повторить этого, даже если вы будете очень настаивать. Достаточно того, что моя жена г-ну Д с затейливыми завитушками на подписи откровенно не нравилась.
Я залпом проглатывал написанное вместо утреннего кофе и снова несся в сектор Д, чтобы провести там целый день. Я уже не стремился вылечить его, меня влекла к нему непреодолимая сила, и каким-то шестым чувством я понимал, что без этих ежедневных визитов не будет больше утренних записок, каждая из которых что-то переворачивала во мне и заставляла смотреть на мир другими глазами.
Я был хитрым. Мне необъяснимым образом удавалось избегать общения с Айзовым, который при встрече смотрел на меня как-то странно. Но мне было не до него. Я чувствовал, что дорога, которую я выбрал, была неправильной, и всеми силами старался встать на путь истиной веры. И этот путь, как мне казалось тогда, мог показать мне только странный пациент без имени из сектора Д. Так прошел еще месяц.
***
Рассказчик задумчиво потянулся к сигаретной пачке, чтобы прикурить очередную сигарету, и обнаружил, что она пуста. Обеспокоенные неожиданной паузой слушатели одновременно протянули ему свои, даже не дожидаясь просьбы. Он машинально выудил из первой попавшейся пачки длинную ментоловую палочку, выпустил в потолок колечко дыма и, обведя взглядом напряженные лица гостей, серьезно спросил:
- Вы уверены, что хотите продолжения?
Возмущенный гул голосов был ему ответом.
***
- Здесь начинается та часть истории, из-за которой я в сущности был вынужден бросить психиатрию и заняться тем, чем занимаюсь по сей день. Проведением тренингов для отчаявшихся похудеть домохозяек и бездарных менеджеров, решивших во что бы то ни стало сделать карьеру. Эта же часть истории, в которую не мог поверить мой лечащий врач и от которой я был вынужден отречься, чтобы выйти наконец-то на свободу, заставила меня сделать то, что я сделал и о чем я вынужден сожалеть всю оставшуюся жизнь.
Однажды ночью я вернулся в свою комнату, полный решимости. Мое состояние было не похоже на то, что я испытывал раньше после этих сеансов терапии, мне не хотелось спать, и я решил во что бы то ни стало проследить, кто пишет эти странные письма, и понять, что все это значит. Я воткнул в матрас булавку таким образом, чтобы обязательно напороться на острие при любой попытке повернуться на кровати. По моей задумке это должно было разбудить меня, если бы я начал засыпать. Осторожно улегся на матрас и тут же провалился в сон.
Я проснулся от резкого укола в бок, едва сдержав крик. Открыл глаза и посмотрел перед собой. Прямо перед моим столом, на моем стуле, сидела сгорбленная фигура и что-то писала при тусклом свете едва начавшегося летнего восхода. Когда я пошевелился, фигура обернулась ко мне, приложила палец к губам и... и я с ужасом узнал в ней своего пациента. Из сектора Д.
Я попытался приподняться и закричать, вызывать санитаров и препроводить его обратно, но он снова, как и в нашу первую встречу, посмотрел на меня черными глазами в упор... И я провалился в сон.
***
Утренняя записка, найденная мной на рабочем столе, была не похожа на все другие. Она была свернута конвертиком, заклеена по периметру клеем и, помимо витиеватой буквы Д, на ней стояла пометка "не открывать до 05-20". Я послушно сунул ее в карман халата, отметив странное головокружение, возникшее в тот момент, когда я взял ее в руки, закрыл дверь своей комнаты и... столкнулся в дверях с Айзовым, который все-таки решил поговорить со мной именно сегодня.
Я собрал в кулак остатки своей воли, только сейчас обнаружив, что вся она помещается в моем кулаке, и как можно разумнее объяснил, что работа в секторе Д отнимает у меня все силы, но пациент заметно идет на поправку и уже очень скоро... Я пообещал, что завтра мы обязательно поговорим подробно, и я отчитаюсь о проделанной работе, продемонстрирую результаты и уже с завтрашнего дня войду в нормальное русло. Перед тем как попрощаться, я добавил фразу, которую сам себе не мог объяснять. Тогда. До тех пор, пока двадцатью часами позже не прочел записку, лежащую в кармане.
- Сегодня все закончится. - сказал я. И улыбнулся обезоруживающей улыбкой. Айзов улыбнулся в ответ и сказал, что я, наверное, действительно гениальный психиатр. Потому что даже он не понимает моих методов работы, но видит, что они дают результаты, которых не удавалось достичь ему.
Я до сих пор не знаю, заподозрил он что-то или действительно думал так. И спросить у него, к сожалению, невозможно.
***
Ровно в двадцать минут шестого утра, привычно закрывая дверь сектора Д, я машинально полез рукой в карман халата и нащупал утренний конверт. Я прочитал его там же, стоя у стены под неоновой лампой и внезапно все забытые разговоры, все мысли и чувства, дремавшие в моей голове, выплыли на поверхность и накрыли меня штормовой волной. И после этой волны, которая смыла меня целиком и размазала по берегу как растаявший кусочек сливочного масла, я осознал, что все, написанное в записке, настолько резонирует с моими внутренними убеждениями, что оставалось только удивляться, как я не додумался до этого сам.
Инструкции, содержавшиеся в письме, были выполнены мной в точностью до последней запятой.
Я вернулся в свою комнату, переоделся и взял ключи от машины. Прицепил на ремень все еще выключенный сотовый телефон. Переложил из белого халата в карман рубашки ключи от всех больничных помещений. Захватил сигареты и зажигалку. И спустился в подвал.
Из подвала я вышел, нагруженный пятью канистрами бензина. Конечно, на самом деле я вытаскивал их по одной, потому что пятидесятилитровые канистры тащить было тяжело. Подошел к двери кабинета Айзова - тишина. На цыпочках прокрался к его комнате, и услышал за дверью приглушенные голоса - его и едва различимый женский. Усмехнулся про себя - занят наш чудо-доктор.
Аккуратно отвинтил крышку у первой канистры и начал старательно поливать здание клиники по периметру. С внешней стороны.
Опустошив все пять канистр и пропитав бензином все здание, я молча открыл одну за другой двери секторов А, Б и В. И конечно же Д. Вернулся к двери комнаты Айзова и запер ее на щеколду с внешней стороны - почему-то абсолютно все двери клиники были снабжены внешними щеколдами.
Вывел свою машину из гаража, завел мотор, открыл ворота пультом, остановился посреди лужайки перед клиникой, с удовольствием затянулся сигаретой и... швырнул ее в открытое окно машины прямо в бензиновую лужу.
Отъехав на безопасное расстояние, я обернулся. Здание уже полыхало огнем, а из открытых дверей выбегали толпы людей в больничной одежде. Кто-то катался по земле, пытаясь сбить огонь, кто-то радостно хохотал и бегал по траве... И посреди всего этого праздника безумия одиноко возвышалась знакомая фигура пациента из сектора Д.
А в одном из окон второго этажа, которым уже полностью завладел огонь, метались мужская и женская фигуры. Стекла в нашей клинике тоже были небьющимися.
Чем дальше я отъезжал от клиники, тем сильнее чувствовал какое-то иррациональное беспокойство, растущее в моем сердце. В голове начинало проясняться, и я уже не мог с уверенностью сказать, что я поступил правильно и в соответствии со своими принципами. К тому же - что-то больно упиралось мне в живот. Я провел рукой по ремню и наткнулся на сотовый телефон, висящий на поясе. Машинально включил его, обнаружил несколько текстовых и одно голосовое сообщение.
Текстовые содержали нечего не значащую информацию о состоянии моего баланса, а голосовое, датированное сегодняшним, точнее уже вчерашним, днем, рассказало мне голосом моей жены, что сегодня она едет к доктору Айзову, потому что они оба обеспокоены моим состоянием.
Еще не понимая до конца, что натворил, я трясущимися руками набрал номер нашего дома и долго слушал в трубке длинные гудки. И с каждым гудком я делал еще один шаг к нормальной реальности, из которой был только один выход.
Я мог бы броситься в реку и избежать всего того, что случилось со мной в последующие три года. Но я не стал. Я предпочел понести наказание, а потому - заявился в ближайшее отделение милиции и честно, подробно и без прикрас рассказал о последних трех месяцах своей жизни. В тот момент, когда я живописал пациента, сидящего ночью за моим столом и строчащего мне рекомендательные письма, правоохранители переглянулись и... вызвали психиатра.
Мне никто не поверил. Поджог списали на несчастный случай, большинство сбежавших пациентов отловили и разместили по другим клиникам. В комнате доктора Айзова на втором этаже нашли два обуглившихся скелета, а щеколда на двери расплавилась от огня, и было невозможно определить, открыта она была или закрыта. А меня отправили на лечение.
Два года я сидел в одиночной палате и стойко держался первоначальной версии - той самой, которую рассказал вам сегодня. Ежедневно смотрел на небо в крохотном квадрате окна у потолка и без устали повторял, что это я виноват в смерти Айзова и своей жены. А спустя два года я понял, что хочу увидеть солнышко. И перестал настаивать.
Еще год ушел на то, чтобы успешно сымитировать выздоровление. Врачи поверили мне, признали меня вменяемым и отпустили на свободу. К небу, солнцу и людям. Я переехал в этот город, где ничто не напоминает мне о прошлом. Устроился на работу, снял квартиру. Вот уже два года я произвожу впечатление абсолютно нормального человека.
Но я точно знаю, что среди распределенных по клиникам пациентов Айзова не было странного человека из сектора Д. И иногда ночью я просыпаюсь как от укола булавки и с ужасом осознаю, что меня совершенно не волнует мысль о том, что я убил двоих людей. Несмотря на то, что я любил свою жену и восхищался Айзовым, все мои чувства отступали перед сознанием того, что в этот самый момент он разгуливает на свободе, которую подарил ему я.
***
Рассказчик умолк, и на мгновение в комнате повисла напряженная тишина. Спустя мгновение он поднялся с кресла, настежь распахнул окно и застыл в неестественной позе, обратив взгляд к небу. Если бы они могли видеть его лицо, они удивились бы, как шевелятся его губы, словно произнося беззвучный монолог.