Фиолетовый глаз

    Александр Иванович Зайчик был писателем, что называется, средней руки. И, как у всякого писателя такого уровня, у Александра Ивановича не было регулярного заработка, приличного жилья и постоянной семьи. Зато были амбиции, долги, запои и масса друзей. Поэтому на юбилей Александра Ивановича в его тесную однокомнатную квартирку набилось пропасть народу (некоторых, как показалось А.И. Зайчику, он видел впервые).
     Гости шумно целовались с юбиляром и со словами: "Ну, брат, показывай, чем потчевать будешь", - устремлялись к праздничному столу. Стол, как и следует ожидать, не изобиловал кулинарными изысками, зато был ярко расцвечен иностранными бутылками, содержащими некую желтоватую жидкость с отменным запахом отечественной сивухи. "Непременно попробуйте вот эти виски! - восклицал Александр Иванович. Это настоящие, выдержанные шотландские виски, мне их прислал редактор английского русскоязычного альманаха "Мглистый Альбион", - обратился к собравшимся Александр Иванович и откупорил первую бутылку. Гости одобрительно зашумели и схватились за граненые стаканы. "Гера! Гера! - кричал Александр Иванович, поэту - анималисту Герману Бизонову, наполнявшему театральному критику Вере Тимофеевне Крапивиной, полный стакан подарка "Мглистого Альбиона". Что ты делаешь? Это же не для дам! Для дам, вот та бутылочка бургонского", - и Александр Иванович указал на элегантную стройную бутыль с надписью по-русски " Бургонь -19..", (последних две цифры обычно варьировались) "Да будет тебе Саша, для Веры Степановны твоя "Бургонь", что для зайчика крапива, - скаламбурил поэт. - Правда, Вера Тимофеевна?" Крапивина утвердительно кивнула головой.
    После виски пили пахнувший нестиранными носками гавайский ром и особого разлива водку "Абсолют", (подарок стокгольмской русскоязычной газеты "Шведские перспективы"). Последней в комнату была внесена трехлитровая бутыль, наполненная жидкостью купоросного цвета.
    - Зайцевка, - объявил Александр Иванович, снимая с бутылочного горлышка медицинскую перчатку. Гости шумно зааплодировали. После второго стакана "Зайцевки" у Александр Ивановича случилась страшная икота и провалы памяти. После пятого комната стала терять очертания...
    
    Утром Александр Иванович проснулся с полным набором похмельных симптомов: ноющей печенью, пустынной сухостью во рту и мыслями о самобичевании. Оторвав голову от поролоновой подушки он осмотрелся.
    - Слава Богу, дома, - обрадованно отметил Александр Иванович, узнавая в клубах нерассеявшегося табачного дыма знакомые предметы. - Эх, пива бы оставили черти, - с такими словами, Александр Иванович кряхтя спустился с кровати и качающейся похмельной походкой двинул в направлении кухни. По дороге он попал в объятья огромного плюшевого зайца, перемотанного золотистой лентой с надписью: "Дорогому А. И. Зайчику от Веры К." В заячьих лапах Александр Иванович разглядел коленкоровую тетрадь с каллиграфической надписью: " Герман Бизонов - Избранное".
    А. И. Зайчик брезгливо отпихнул плюшевую игрушку и вошел в кухню. С тревогой в мутных глазах открыл холодильник и заскользил жадным взглядом по пустым полкам. Пива не было, зато отыскались мутные остатки "Зайцевки". Воздав хвалу Бахусу и счастливому случаю, писатель взболтнул банку, жадно вылив в себя её содержимое. Хотел было закусить, но из закусок на кухонном столе, громоздилась только горка немытой посуды, да мятая пачка сигарет "Дукат". Он закурил, и после первой затяжки в голове стали происходить положительные сдвиги, отодвинувшие на второй план мысль о самоистязании.
    "Эка невидаль, пьяный русский писатель, - успокоил себя Александр Иванович, смахивая в помойное ведро останки вчерашних воспоминаний. - Ну, выпил. Так и повод, же какой был, не каждый день мне исполняется..." - Зайчик задумался, как бы вспоминая, сколько же ему действительно стукнуло. По-видимому он вспомнил, ибо, издав звук, походивший на вздох недоеной коровы, Александр Иванович выскочил в салон. За выгоревшей оконной гардиной взгляд его зацепился за горшок с сине-фиолетовым цветком. "Это еще что такое? - встрепенулся писатель и наморщил лоб, пытаясь вспомнить происхождение цветочного горшка. - Кто бы это мог приволочь?" - соображал Александр Иванович, таращась на муаровый цветок, своей раскраской и фактурой напоминавший любимый им когда-то велюровый пиджак, купленный по случаю на Вильнюсской толкучке.
    Но вчерашнее путалось с позавчерашним, сегодняшнее - с давно прошедшим, мешая сосредоточиться. Наконец Александр Иванович вспомнил, и нестерпимые муки совести зашевелились в его горящей похмельным огнем груди. Это был подарок дочери, заходившей вчера (с бывшей женой Александра Ивановича) поздравить отца с юбилеем. Было это между вторым и четвертым стаканом зайцевки, когда писатель только икал и нес околесицу, называя подаренный цветок "весьма, весьма золотой рыбкой".
    - Ну что, брат, будем знакомиться, - сказал писатель затягиваясь. Цветок молчал. - Я Зайчик, а ты кто? - спросил Александр Иванович выпуская огромное табачное кольцо. Цветок задрожал и обиженно отшатнулся.
    "Дожил ты, Зайчик, что и цветы от тебя шарахаются, - подумал Александр Иванович, разгоняя никотиновые тучи, зависшие над цветочным горшком.
    - Что, брат, неприятен я тебе? - А.И. Зайчик краем глаза заглянул в осколок лежавшего на подоконнике зеркала. Из-за зеркальных глубин на него взглянуло помятое лицо, в котором он с трудом узнавал собственное отражение. - Да, морда лица у меня, прямо скажем не юбилейная, - ухмыльнулся А.И. Зайчик. - Глаз подбит, ланиты не бриты. Не лицо, а наглядная агитация к плакату "Пьянству бой", - и Александр Иванович недовольно отстранил зеркальный осколок.
    Он тяжело встал. Вернулся на кухню. Слив себе еще на полстакана спиртовой мешанины и налив стакан кипяченой воды, он снова вернулся в салон.
    - Ну, брат, как там тебя по имени? - спросил он у цветка. - Впрочем, поначалу надо вычислить, кто ты есть ваще? Ну, в смысле мужчина, женщина?
    Цветок с едва уловимой краснотой в окраске молчал и обиженно смотрел на писателя.
    А.И. Зайчик смутился и извиняюще сложил руки.
    - Конечно же, ты мужчина! Цветок всегда был в русском языке мужского рода. Надобно исходя из этого тебе и имя мужское придумать. Такое, знаешь ли, звучное, такое, чуешь ли, писательское имя, с глубоким, понимаешь ли, подтекстом.
    Александр Иванович задумался. "Ультрамарин. Габардин. Гардемарин..." Цветок недовольно вздрагивал. "Фиолетин. Глазолин. Газолин. Керосин... Нет, вздор какой-то, - подумал, писатель. - Надо из жизни что-то взять. Из глубин, так сказать, подсознания. Ну вот на что ты, скажем, похож? На пиджак на мой старый похож? Похож. А что в тебе от пиджака? Да ничего. Рукавов нет, хлястик отсутствует, карманов не видно..."
    - Так, значит, на пиджак ты не тянешь, - заключил Александр Иванович и непроизвольно заглянул в зеркало, как будто ища там ответа. - Эко его разнесло, - подумал он, глядя на свой подбитый глаз, который к этому времени принял фиолетовый зловещий оттенок. - Фиолетовый глаз, вот ты кто! - обрадованно вскрикнул Александр Иванович. - А что, похож! Решительно похож, - говорил он, сравнивая цветочную фактуру с фиолетовыми разводами своего собственного глаза. - Ну, положим рук, ног и там членов, коленов у тебя нет. Зато есть, брат ты мой, что-то чеховское в этом имени. Ну, Фиолетовый глаз, за дружбу! - воскликнул А.И. Зайчик, и одним радикальным глотком переместил в себя содержимое стакана. Крякнул, понюхал неприкуренную сигарету "Дукат" и налил полстакана воды в цветочный горшок.
    Александр Иванович еще немного посидел возле окна. Затем встал, отключил телефон, дверной звонок и залез в ванну (он делал так всегда, когда выходил из запоя) И как только Александр Иванович погрузился в горячую и ржавую на цвет воду, в голове его тотчас же закопошились гадкие и склизкие, как дождевые червяки, садомазохистские мыслишки. Он думал о том, что вот прожит еще один год, то есть 365 глупых, скучных дня. И что таких дней в его жизни (если помножить их на годы, получится астрономическая цифра) было большинство. Да и то, что ему осталось, обещало лишь кромешную безызвестность. Таланта нет. Способности скромненькие, да и те подорваны плодово-ягодными винами. "Так и сгинешь ты, Саша, в писании рекламных статей, да портретов героев канувших дней в полной так сказать попе, - терзал себя писатель. Стоп, стоп, - беспокойно заерзал он по ванной, стараясь вывести свои мысли в фарватер положительных эмоций. Ну, средненький, ну нет таланту, - запротестовал он. Но ведь таких сереньких большинство - их бригады, смены, полки, дивизии и союзы. И ты среди них, Александр Иванович, маленький серый кирпичик, так сказать. Тычок ложок, в мощной серой непробиваемой стене. Попробуй-ка нас пробей! Ну а талантишка что? Да ничего. Так, вздор. Песчинка, соринка, головкой своей талантливой хрясь об нашу стенку - и нет талантишка. Ну пережил ты Моцарта, ну Пушкина пережил, - раскручивал спираль своих мыслей писатель. Так это же и хорошо, Санек, что пережил. Сгинуть любой может, а ты выстоял, Саша. Почему? Да потому что кремень! Камень! А камень на камень, кирпич на кирпич, и жив наш курилка Александр Зайчик". От этих путаных и несвежих, как водопроводная вода, мыслей Александр Иванович зажмурился и с головой погрузился в ванну. "Наверное, это случается с каждым в мои годы", - подумал он, прислушиваясь к шумящей в ушах тишине.
    - Туфта все это, Саня! - неожиданно сказала тишина.
    - Что? - удивился писатель удивленно раскрыв глаза. Вода была наполнена ржавым светом, в котором писатель никого не разглядел.
    - Да то, что ты только что плел, - ответила тишина. Серый ты, Санек. И никакой ты даже не кирпич.
    - А кто? - обиженно спросил Александр Иванович.
    - Да так, навроде алебастра что-то, - нехотя ответил невидимый собеседник.
    - Ты слышь того, говори да не заговаривайся, - закипятился А.И. Зайчик. - Да я в своё время знаешь, какие надежды подавал. У меня знаешь, какой дебет-кредит был. А сальдо! Какое сальдо вырисовывалось. Съели суки!
    - Брось, Санек, знаем мы эти обеды и сальдо твое знаем. Помнишь, как говорила когда-то тебе старенькая учительница ботаники:
    - Нуль, Саша! Это нуль!!
    - Нуль, говоришь, - Александр Иванович с шумом выскочил из воды. Я тебе сейчас покажу нуль, - и он решительно рванул дверцу стенного шкафчика. Через мгновение в мокрых писательских пальцах засверкала английская сталь безопасной бритвы. Вот я тебе сейчас заделаю замазку, - сказал он, смело поднося бритвенное острие к своей пульсирующей вене.
    - Сашенька вы наш, Иванович, Зайчик дорогой! Да вы никак зарезаться решили? - ехидно захихикал голос. - Нет, вы все-таки неисправимая серость, Александр Иванович, - сходя с ехидства на металл, сказал голос. - Зря выходит я вас и алебастром-то назвал. Вы Александр Иванович знаете кто? Замазка. Определенно замазка, да еще к тому же и засохшая, - и голос отвратительно захихикал.
    - Я писатель, а не замазка! - вскричал А.И. Зайчик и легонько провел лезвием по гусиной коже своей руки.
    - Ну, Александр Иванович, насмешили. Какой же вы писатель, были б писателем, придумали бы что-нибудь более оригинальное, чем вены пороть. Ну например генетический код бы изменили или там клонировались как-нибудь. А то жилы резать. Да вы и крови-то боитесь, милейший.
    Остро отточенная сталь замерла. Рука задрожала. Мысль попятилась вспять. Александр Иванович вдруг вспомнил, что он действительно ужасно боится вида льющейся крови.
    Он зажмурился и увидел одинокую могилу на пустыре с надписью "Здесь лежит одинокий русский писатель Александр Иванович Зайчик". Брр... зябко задрожал он, и, вспомнив о подаренном дочерью цветке, который также умрет по его вине, решительно метнул лезвие в унитаз.
    Несколько дней А.И. Зайчик "болел". Пил валокордин, "лив 58", вонючий китайский чай, и, поливая подаренный дочерью цветок, внимательно прислушивался к своей тяжелой печени. А за окном неистовствовал март, ярким светом своим раздражая глазную сетчатку Александра Ивановича. Писатель поминутно дергал габардиновую занавеску и прятался от света в туалетной комнате. Зато тихими синими вечерами он приободрялся, брал в руки томик А. Чехова и допоздна читал.
    - Эх, нам бы так, Санек! - горестно вздыхал он, гася настенное бра.
    На четвертый день Александр Иванович наконец проснулся дееспособным. Он побрился и надел чистую фланелевую рубаху.
    - Ну, что, фиолетовый, поработаем? - спросил он у цветка, включая свой старенький лаптоп.
    В этот день писателю работалось, как никогда хорошо. Буквы легко и быстро ложились на лист, рисуя замысловатую вязь сюжета. Изредка Александр Иванович отрывался от своей работы и задумчиво смотрел на цветочный горшочек. И в эти мгновения ему казалось, что и цветок с искренним интересом смотрит на писателя. Писателю даже подумалось, что цветок искренне радуется обществу такого необыкновенного человека. Весеннее солнце, путаясь в ветвях, растущих за окном деревьев, уже живописно садилось за луковку старенькой церкви, когда Александр Иванович поднялся со стула.
    - Ну, брат, молодцом мы с тобой, - сказал писатель, разминая затекшие от работы мышцы. - Я в былые дни и за месяц не писал, сколько с тобой за день.
    Назавтра Александр Иванович позвонил в редакцию одного солидного журнала, в котором его обычно гнали уже с порога, и неожиданно получил приглашение заходить. От этих слов А.И. Зайчик опешил и в первую минуту подумал - "А не сбегать ли нам за пивом?". Но передумал. Снова включил компьютер и стал рассылать написанное им по многочисленным газетам, журналам и сомнительного содержания иностранным альманахам.
    Закончив рассылку, писатель долго рылся в своей, с обгрызенными краям и случайными мыслями, забредавшими в голову, записной книжке, пытаясь среди них отыскать телефон своей бывшей супруги. Наконец между фразами: "Мысли её походили на причудливые сорняки..." и "Голова и анализная банка часто имеют одно и тоже содержание", Александр Иванович отыскал необходимые ему цифры. Трубку поднял новый супруг его старой жены. Зайчик долго и неуклюже извинялся. Говорил о погоде и о хорошем прогнозе на урожай. Подлец же супруг, как будто желая смазать хорошее настроение Александра Ивановича, сводил разговор с погоды, на быстротечность лет, новые формы вирусов и сально намекал на высокую смертность от цирроза печени мужского населения страны.
    - Мне бы с дочерью поговорить, - мягко прервал его Александр Иванович....
    - Папа, как ты? - участливо спросила его дочь и от этого участия Александру Ивановичу вдруг стало стыдно и жутко обидно за свою нелепую, глупую жизнь. С наигранной веселостью он ответил:
    - Однако сложные вопросы вы задаете, мадмуазель, сразу и не ответить. - Зайчик замолчал. - Ты уж меня извини, доченька, - вздохнув, добавил он.
    - За что, папочка? - непонимающе спросила дочь.
    - Ну, вообще-то за многое, но прежде всего за "весьма, весьма золотую рыбку", - и Александр Иванович виновато замолчал.
    - Да брось ты, - перебила молчание дочь, - эка невидаль - выпивший русский писатель. Ты мне лучше скажи, как тебе мой подарок. Он тебе понравился? - и в трубке наступило выжидательное молчание.
    "Моя кровь!" - с удовольствием отметил А.И. Зайчик и ответил: - Ну что ты милая, как он мог, не понравится. Это просто чудо, а не цветок. Он,
     кстати, передает тебе привет.
    - Да ты что, папочка? - испуганно вскрикнула дочь.
    - А что?
    - Ну, ты же взрослый человек, а говоришь, мягко говоря, глупости.
    - Это почему же глупости? - обиделся писатель.
    - Потому что цветы не умеют разговаривать, - воскликнула дочь.
    - Но почему же не умеют. Они ведь живые... - пытался защищаться Александр Иванович.
    - Ну и что, что живые, но разговаривать они не умеют в принципе, - парировала дочка.
    - Ты уверена? - поинтересовался Александр Иванович.
    - Конечно ведь у них же нет этой как ее..., - дочь на мгновение задумалась, - ну, в общем, у них там с системой какой-то облом.
    - С какой системой, какой облом? - удивленно спросил Зайчик. - Со вторичной, что ли?
    - Я точно не помню. Это нам на ботанике объясняли.
    - Наверное, ты права, доченька. у меня, знаешь ли, по ботанике, было удовлетворительно, - соврал писатель...
    Утром следующего дня, упаковав написанное, А.И. Зайчик облачился в свою лучшую финскую тройку и, путано прочитав "Отче наш", отправился по редакциям. К обеду он обошел пять редакционных коридоров, с десяток полутемных полуподвалов и множество подвальных комнатушек. К вечеру усталый и довольный он вернулся домой.
    - Ну, брат фиолетовый, - закричал, с порога обращаясь к цветку, Александр Иванович, - ты не поверишь. Вот это, братец ты мой, удача!
     Писатель стал горячо и сбивчиво рассказывать цветку о своих сегодняшних похождениях. Цветок молчал, но в этом молчании читалось: "То ли еще будет, милый Александр Иванович".
    - Верю, брат фиолетовый! Верю, велюровый ты мой, напоим мы еще тебя Ессентуками! - воскликнул А. И. Зайчик, наливая в глиняный горшок ржавой водопроводной воды.
    Не стоит нужды утомлять читателя, рассказами о положительных рецензиях и выгодных контрактах, которые заключили с писателем издательства...
    Счастливый, (нет, для писателя не подходит это слово), воодушевленный, (тоже плохо), окрыленный (совсем никуда не годится), преисполненный дерзновенных планов (совсем дрянь), одним словом с легкой дрожью в коленях и пересохшим горлом вышел Александр Иванович из очередной редакции.
    - Санек! - закричал кто-то, когда за Александром Ивановичем уже закрывалась массивная дверь.
    Зайчик обернулся. На него смотрело усатое и нахальное лицо поэта-анималиста Германа Бизонова. Слышал, брат, слышал, - залопотал Г. Бизонов.
    - Чего ты слышал, - буркнул А.И. Зайчик.
    - А то слышал, что поймал наш Саша Зайчик удачу за узду и тут же стал, старых приятелей, хорониться. Темним Санек. Гонорары прячем. Неxорошо это. Не по-писательски. Бизонов замолчал, вспарывая своими острыми, как английское лезвие, глазками приятельские карманы.
    - Да ты что Гера, - обиделся А.И. Зайчик. - Какие гонорары, - Александр Иванович вывернул свой портмоне и вытряс оттуда горстку сигаретного табака.
    - Пепел без алмазов, - сказал писатель и сдул табак в направлении поэта-анималиста.
    - Нет, так будут - уверенно пообещал Герман Бизонов, - но обмыть удачу нужно уже сейчас. Между прочим, у Веры Крапивиной сегодня весь бомонд в сборе. Идем, - и, не дав Александру Ивановичу опомниться, потащил его к стоянке такси.
    Неделю Александр Иванович не появлялся дома. Он пил в фешенебельных ресторанах, заплеванных пивных, просыпаясь у знакомых и малознакомых женщин. И наконец он очухался на своей тахте. Тяжело кряхтя, А.И. Зайчик встал, прошел на кухню. На запыленных антресолях отыскал он мутные капли фирменного напитка "Зайцевки" и, фыркая, как усталая лошадь, выпил. Затем долго рылся в пепельнице, пытаясь отыскать там приличный сигаретный бычок... Закурил. Вышел в салон и осторожно одернул оконную занавеску. Из глиняного цветочного горшка на Александра Ивановича смотрела жуткая картина смерти. То, что еще вчера было нежным и благородным созданием с таким поэтическим названием "Фиолетовый глаз", сегодня являло собой горстку сушенoй травы, болтающейся на скрюченном высохшем стебельке. С диким ревом Александр Иванович выскочил из комнаты. Через минуту он уже лил в горшок дрожащими руками водопроводную воду. Неподвижно стояла она на превращенной в бетон земле. Александр Иванович тряс горшок и тыкал пальцами пытаясь загнать воду к корням умершего растения. Все было тщетно. Тогда, низко склонившись над горшком, писатель горько заплакал. Соленые капли падали в воду, образовывая крупные пузыри. Пузыри надувались и с шумом лопались, что говорило о кратковременности и малопродуктивности идущего дождя.
    Отплакавшись, Александр Иванович, отключил телефон, дверной звонок и, открыв новую пачку английских лезвий, пошел в ванную....