Они медленно шли по аллее осеннего парка к скамейке, которую вот уже три месяца называли "своей". Неожиданно Кэтрин прервала их разговор вопросом:
-- Не знаешь, кто первый догадался ставить скамейки в честь умерших родных и друзей?
-- Вроде, это начали делать где-то во Флориде, в каком-то университете, а, вообще-то, не знаю. Может кто-то сделал это намного раньше, --- он легонько сжал ее ладонь, лежащую у него на сгибе локтя, -- а что?
-- Просто я вдруг подумала, -- весело сказала она, -- что это гораздо приятнее, чем какая-то каменная глыба от друзей и родственников, к которой приходят из чувства долга в день твоей кончины, -- ее тон никак не соответствовал мрачной теме. Но Роберт уже привык к такой манере Кэтрин, которая часто и легко перескакивала в разговоре с одной темы на другую, следуя каким-то, только ей понятным, ассоциациям и мыслям.
Некоторое время назад они выяснили, что "их" скамейка была поставлена в парке друзьями некой Анны Фьоретти после ее "безвременной кончины". Кэтрин уже говорила об этой неизвестной им женщине, как о хорошей знакомой.
-- Представляешь, как приятно было бы нашей Анне знать, что именно на ее скамейке мы встретили друг друга. И даже, даже... впервые поцеловались тоже здесь, -- лукаво хихикнула она.
-- А вдруг она была старой брюзгой и ханжой? -- поддразнил свою спутницу Роберт.
-- Как ты можешь так говорить о покойной! -- притворно возмутилась Кэтрин и шлепнула его по плечу перчаткой. -- Она была замечательной теткой! -- Убежденно заявила она.
Они присели на скамейку, и Роберт нежно привлек Кэтрин к себе.
-- Не грусти! -- Будто прочитав его мысли, сказала она.
-- Но ведь нам придется некоторое время не встречаться, а потом...-- взволнованно произнес Роберт.
-- Все будет хорошо. Подумай, сколько времени мы жили, вообще не догадываясь о существовании друг друга! Представляешь, ты не знал, что есть я, а я даже не думала, что когда-то встречу тебя... А тут какие-то десять-двадцать дней.
-- Мне уже кажется, что все, что было до нашей встречи, было не со мной. Я теперь другой. У меня есть ты. -- Он провел рукой по ее спине от талии до шеи и нежно растрепал ей волосы. Она немного отстранилась, потом прижалась к нему плечом и тихо спросила:
-- Думаешь, нам уже пора идти ко мне? -- В голосе ее звучало озорство, смешанное с чувственностью, только у Кэтрин слышал Роберт подобные интонации девчонки в голосе опытной женщины.
-- К тебе? -- спросил он.
-- Да, до меня поближе, да и соседей нет, -- она улыбнулась, уже поднимаясь со скамейки, Роберт лишь успел ухватить ее за край куртки, встал и обнял за плечи.
-- Пойдем, -- сказал он, думая о том времени, когда он не знал Кэтрин, как о какой-то пустой, другой жизни.
Уже вечерело, наступали нежные осенние сумерки, и, войдя к Кэтрин, они не стали включать свет. Прямо у порога Роберт порывисто обнял любимую, но она быстро выскользнула из его объятий, не выпуская его руки, повлекла за собой в комнату. На ходу снимая с себя одежду, они добрались до постели.
Тело Кэтрин было знакомо Роберту до мельчайших изгибов, оно раскрыло все свои секреты его настойчивым губам и нежным рукам, он исследовал его, изучал, и теперь мог своими чуткими пальцами, как скульптор, лепить ее наслаждение. Она была одновременно пылкой и мягко-податливой, нетерпеливой и кроткой, способной лишь несколькими прикосновениями разбудить его чувственность. Об одном только она попросила в самый первый их раз, когда они только поцеловались. Она сказала, что часто, занимаясь любовью, она плачет.Слезы просто текут, помимо ее воли, говорила она, пожимая плечами, такова реакция организма на наслаждение, она ничего не может поделать. Она очень просила Роберта не дотрагиваться до ее лица, не целовать его, потому что она стесняется своих слез, и ей будет неприятно, если он почувствует их. И он никогда не делал этого.
Через некоторое время, оставив Роберта отдыхать, Кэтрин поднялась, накинула халат и включила музыку. Зазвучало нежное адажио, с которого и началось их знакомство. Он тогда подошел к ней, она сидела на скамейке, посвященной Анне Фьоретти, пытаясь справиться со своим плеером, который никак не могла переключить с динамика на наушники. Как он сказал потом, нашел ее по звукам адажио. У нее оказалась запись с его концерта. И когда он подсел к ней, сказав, что ему не очень нравится это исполнение, она, со свойственной ей горячностью, начала защищать музыкантов, вызывающе заявив, что она очень любит именно этого пианиста. Ему стало весело, конечно, она не узнала его. Тогда он представился, как тот самый пианист, которого она так любит. В тот день они просидели в парке больше трех часов и после этого стали встречаться.
Сейчас вновь звучало то адажио. Кэтрин села на постель, подавая Роберту бокал вина.
-- Тебе уже пора идти, -- почти прошептала она, -- давай, выпьем за твой успех.
-- Это будет наш успех, -- сказал он, поднося бокал к губам. Она снова уловила его грусть.
-- Не волнуйся, все будет отлично, -- убежденно повторила Кэтрин, -- поверь.
-- Верю, -- ответил он, поднимаясь и натягивая одежду. Уже у самой двери он нарочито небрежно произнес: -- Что ж, увижу тебя дней через десять.
-- Увидимся, -- повторила она, когда дверь за ним закрылась.
Теперь Роберту Нельсону, пианисту с мировым именем, предстоял нелегкий путь от палаты своей возлюбленной Кэтрин Кингсон до своей палаты, которая находилась в другом крыле клиники святого Георга при Бостонском университете. Он нащупал металлический поручень, идущий вдоль стены, и, скользя по нему правой рукой, двинулся к лифтам. Роберт Нельсон был слеп.
***
Зрение его начало стремительно ухудшаться, когда маленькому Робби не было и пяти, а к восьми годам он уже практически ничего не видел. Виной тому было какое-то наследственное заболевание, и в то время врачи ничего не могли сделать, несмотря на то, что родители Роберта были очень состоятельными людьми и могли себе позволить лечить малыша в лучших клиниках. Однако одновременно с резкой потерей зрения открылось, что мальчик обладает великолепным слухом и незаурядными музыкальными способностями, что позволило ему не превратиться окончательно в инвалида, а ценой серьезных усилий опытных учителей, стать отличным пианистом. Конечно, частично слава его питалась людским любопытством. Падкие на сенсации люди ходили на концерты слепого музыканта. Но и в среде специалистов его признавали хорошим исполнителем. Для самого же Роберта слух заменил зрение, а музыка -- общение. Иногда он даже думал, что если бы зрение вернулось к нему, то ему поначалу тяжело было бы жить в огромном потоке зрительной информации. Хотя он и не мог пожаловаться на отсутствие внимания к своей персоне, имел много друзей и знакомых и даже был некоторое время женат, но только сейчас, после встречи с Кэтрин, он понял, что был, в сущности, абсолютно одинок.
Он ежегодно проходил обследование в клинике святого Георга, и год назад его новый молодой лечащий врач сказал, наконец, что после многолетних курсов восстановительной терапии, впервые появилась надежда на то, что ему удастся вернуть зрение. Необходимо было делать операцию. Конечно, после первой операции зрение восстановится не полностью, а лишь процентов на сорок-пятьдесят, но он уже сможет обходиться без посторонней помощи.
И в этом году Роберт лег в клинику для длительного обследования и операции. И надо же было такому случиться, что именно в это решающее для него время он встретил здесь Кэтрин. Их встреча и зародившаяся любовь воспринималась им как добрый знак, теперь он безоговорочно верил, что скоро будет видеть. Иначе не могло и быть, так страстно хотел он увидеть свою возлюбленную, самого близкого для него человека.
Кэтрин тоже проходила в клинике восстановительные курсы после тяжелой травмы, полученной в автомобильной катастрофе несколько лет назад. Тогда врачам удалось частично спасти ей зрение, но она нуждалась в постоянной терапии. Все время их знакомства, Кэтрин была для Роберта поводырем, но делала все настолько тактично и ненавязчиво, что он почти не отдавал себе в этом отчета. Она умела вести себя так, что рядом с ней он чувствовал себя не беспомощным инвалидом, а сильным мужчиной, умелым любовником и нежным другом. И скоро он сможет увидеть ее.
Когда он добрался до своей палаты, там был его лечащий врач, доктор Симонс.
-- Как настроение, мистер Нельсон? -- спросил тот.
-- Великолепно, доктор. Я верю в полный успех!
-- Что ж, отлично. Тогда завтра мы переведем вас в специальную палату, а послезавтра с утра приступим к делу.
--Удачи нам, доктор! -- улыбнулся Роберт.
***
Кэтрин сидела на смятой постели в халате, слушая адажио. Значит, операция будет послезавтра. Она решительно поднялась, накинула покрывало на кровать, переоделась и позвонила в кабинет доктора Симонса, попросив его прийти к ней.
Когда молодой врач вошел к Кэтрин в палату, та стояла спиной к нему, глядя в окно на яркие кроны деревьев, хорошо различимые в сумерках осеннего вечера.
-- Присядьте, пожалуйста, доктор, -- попросила она, -- я хочу спросить о Роберте. Каков процент успеха его операции?
-- Это значит, что есть пятьдесят или даже шестьдесят процентов вероятности, что он не будет видеть? -- спросила она глухим, без всяких интонаций, голосом.
-- Нет, вы не поняли меня, мисс Кингсон. Его зрение восстановится на сорок-пятьдесят процентов. Он будет видеть, пока недостаточно хорошо, но со временем... -- Кэтрин не дала ему закончить, резко обернувшись.
-- Он точно будет видеть? Вы уверены, доктор?
-- Да, я уверен в успехе.
-- Спасибо, это все, что я хотела узнать, -- с заметным волнением сказала она.
Она опять отвернулась к окну. Доктор поднялся и медленно вышел, общаться с Кэтрин всегда было для него нелегко, хотя она и была примерной пациенткой.
Оставшись одна, Кэтрин сначала достала из стола бумагу и ручку и попыталась написать что-то, но для этого зрение ее было недостаточно хорошим, тогда взяв кассету с записью адажио, она перемотала ее, поставила магнитофон на запись и начала говорить.
***
Десять дней после операции -- это двести сорок часов, которые Роберт терпеливо отсчитал по минутам. Потом прошло еще несколько дней, в течение которых он осваивался с вновь обретенным миром зрительных образов, понемногу, по паре-тройке часов в день, потом дольше и, наконец, ему разрешили быть без повязки целый день, при условии, что при дневном свете он будет в темных очках. Роберт вышел из палаты и в первый момент машинально схватился за идущий вдоль стены поручень, но потом с бесконечным облегчением отпустил его и направился в другой корпус, к палате Кэтрин.
Дверь ее палаты была заперта, Роберт подошел к сестринскому посту:
-- Где мисс Кингсон? -- спросил он нетерпеливо, надеясь, что ему укажут в какой части большого больничного парка он сможет отыскать Кэтрин. Но молоденькая сестричка ответила:
-- Она выписалась недели две назад, мистер Нельсон,-- а потом добавила, увидев изумление в его глазах, -- да-нет, она вас не забыла, вот, просила передать, -- медсестра достала из ящика стола небольшой конверт и протянула ему. Роберт вскрыл его сразу же, на стол упала магнитофонная кассета и фотография. Забрав все это, он отправился к себе, и сразу же поставил кассету в магнитофон. Несколько секунд шипения и он услышал голос Кэтрин:
-- Дорогой Роберт, я хочу сразу сказать тебе все. Я возвращаюсь к мужу. Да, милый, у меня есть муж, он живет в Европе, и я еду к нему. Не пытайся меня разыскать. Прости, я не рассказала тебе всего сразу, потому что видела, как я нужна тебе. И, поверь, те три месяца, что мы провели вместе, были, за последнее время, лучшим периодом моей жизни. Ты удивительный человек, и я верю, что у тебя все будет хорошо, что ты будешь счастлив, ты ведь теперь можешь видеть и больше не нуждаешься в поводыре. Удачи тебе во всем, и прости меня, не держи зла. Да, кстати, ты все время хотел увидеть меня, оставляю тебе свою фотографию. Счастливо тебе, Роберт. Кэтрин.
Запись закончилась и зазвучало адажио, поверх которого был записан текст. Роберт просидел некоторое время, глядя на белую стену палаты, держа в руках фотографию, прежде чем взглянул на нее. На фото была изображена женщина лет тридцати с правильными чертами лица, темными глазами и вьющимися каштановыми волосами. Она улыбалась фотографу, отчего в уголках ее глаз собирались тонкие морщинки. На фотографии была надпись "Это я. С любовью. Кэтрин"
"Я видела, как нужна тебе... обходиться без поводыря...", -- повторял про себя Роберт, глядя на фото, не в силах поверить, что Кэтрин, его Кэтрин, была с ним только из жалости, а когда поняла, что ему больше не нужен поводырь, так просто оставила его. А ведь это, действительно, было так. Он заплакал от бессильной обиды и отшвырнул фото, выключил магнитофон и вышел из палаты.
***
Через положенный на реабилитацию месяц, он покинул клинику, и вновь вернулся к своей прошлой жизни известного пианиста.
В день, когда он уехал из клиники, медсестра, убиравшая его палату, пришла к доктору Симонсу и протянула ему фотографию:
-- Похоже, мистер Нельсон забыл это, -- сказала она.
Доктор взял снимок, прочел надпись и вгляделся в лицо женщины. Да, это была Кэтрин, такая, какой была она до страшной аварии, пощадившей ее тело, но непоправимо изуродовавшей лицо. Многочисленные пластические операции, которые делались в лучших клиниках, дали ей возможность дышать, говорить, видеть. Но выше верхней губы лицо ее стало уродливой безжизненной маской из обломков костей и тонкой, натянутой на них кожи, пересеченной страшными червями шрамов. Общаясь с людьми, она всегда прикрывала лицо плотной вуалью, но он, как врач, видел все ее уродство, и всегда удивлялся мужеству этой женщины, которая находила в себе силы жить, зная, что ничего сделать уже невозможно. Она потеряла мужа, который ушел от нее, как только стало ясно, что она останется изуродованной на всю жизнь. Первое время она была практически слепой, но выжила, сохраняя ясный, острый ум, живую душу, задорный нрав. Конечно, она не могла допустить, чтобы любимый увидел ее лицо и содрогнулся от отвращения. И только любовь убила ее.
***
Через год, насыщенный поездками, встречами, интервью, Роберт Нельсон вернулся в клинику святого Георга для повторной операции. Снова была осень, и Роберт брел по аллее парка, шурша опавшими листьями и читая надписи на попадавшихся ему скамейках. Он искал "их" скамью. "В память об Анне Фьоретти от ее друзей" -- прочел он. И тут он увидел другую лавочку, стоящую неподалеку. Он не мог помнить расположение всех скамеек в парке, потому что, когда последний раз гулял здесь, то был слеп. Но он помнил, что они выбрали скамью Анны, потому что она была самой уединенной, а сейчас по соседству стоит другая. Роберт подошел ближе и прочел на маленькой табличке, прибитой к спинке: "От персонала клиники в память о Кэтрин Кингсон, удивительной женщине, умершей...", далее стояла дата его операции.