Аннотация: Рассказ об испытаниях психотронного оружия и побочных эффектах от данных действий...
1.
Впереди снова замаячили КамАЗы. Такое впечатление, что кроме КамАЗов здесь больше ничего не ездит. Вроде бы Гордеев и видел какую-то легковушку, но вполне вероятно, что ему это показалось. Он вообще всё видел с трудом и воспринимал не менее тяжело. Подобное можно сравнить с тем, когда спишь и видишь скользкий, убегающий от восприятия сон. Но более всего это походило на алкогольное опьянение средней тяжести, готовящееся к переходу в стадию тяжёлую - когда тело становится как некий неудобный передвижной скафандр, который ходит сам по себе и очень плохо слушается управления. Если оно вообще не отключилось и не уступило место автопилоту.
Справа стеной стояли жёлтые сосны. Жёлтые у них были не иголки, а именно стволы. Грязно-жёлтые такие, но почему-то ещё и яркие, что, по мнению Гордеева, никак не могло сочетаться. Слева, чуть в отдалении, коробки панельных многоэтажек. Словно "спальник" на окраине большого города. Но это точно не "спальник". Это - город. Маленький безликий панельный город, имеющий название с претензией на старину - Любгород. Так гласила табличка на повороте шоссе.
Снова шли КамАЗы. Два. С тентованными кузовами. Шли со стороны города, но не из него самого. Мимо. Ни на секунду не притормаживая, словно не было опасности, что какой-нибудь малолетний или наоборот великовозрастный дурак выбежит на проезжую часть с целью узнать, как хрустят под тоннами железа его кости.
КамАЗы прошли мимо, и Гордеев нетвёрдой походкой двинулся в город. Нетвёрдой, потому что шёл он не сам. Его словно кто-то направлял или гнал в этот город.
Он понятия не имел, куда ему надо идти, зачем и что он, Александр Гордеев, московский писатель, вообще делает в этой "пердяевке". Сейчас ещё не хватало нарваться на местных "пацанов" и стать объектом демонстрации силы с целью вызвать восхищение у самки... у девушки. Но ноги сами несли его в глубь этого самого Любгорода. Каким-то краем его касалась странная уверенность. Уверенность в том, что он знает, куда идёт. А точнее, к кому. Шёл Гордеев к некой девушке, с которой, как уверяло сознание, он вместе где-то учился, да ещё к тому же мутил отношения. Всё остальное было как в тумане - никаких подробностей, ничего того, что могло бы хоть немного прояснить ситуацию.
А она, эта самая ситуация, усугублялась тем, что город оказался настолько запущенным, что сознание наполняла самая настоящая фатальная безысходность. Старое, потрескавшееся дорожное покрытие, не ремонтировавшееся годов, наверное, с 80-х. Безликие, серые многоэтажки, на стенах которых углём были нацарапаны надписи, столь же удручающие, как и сами серые стены: "В. Цой - наш гИрой", "Сектор газа", "Руки вверх", а также совершенно убийственное псевдограффити "Фактор-2". Редкие прохожие не только не собирались выяснять отношения с чужаком в лице столичного литератора, но и вовсе шарахались от него, как от прокажённого. В какой-то мере их можно было понять - со стороны Гордеев выглядел как заправский зомби, тупо бредущий по улице и не особо соображающий с какой целью он это делает.
Вскоре он оказался в частном секторе, как ни странно довольно чистом и аккуратном в отличие от остального Любгорода. И всё же Гордеев никогда не относился с уважением к деревянным кварталам в любом городе, будь то Москва, Тверь или тот же Любгород. Особенно в центральной части. Довольно странно, по его мнению, наблюдать размалёванные яркой рекламой троллейбусы и "маршрутки", снующие среди узких кривых улочек, застроенных разноокрашенными развалюхами и перекошенными избами. В Твери, например, такие кварталы были оккупированы эмигрантами с юга. А теперь Гордеев с ужасом понимал, что девушка, к которой он направляется, живёт где-то именно здесь - в одном из домов с калитками и резными наличниками.
Опасения подтвердились на все 100 процентов. Уверенным движением его ноги свернули налево, увлекая за собой всё остальное тело, и двинулись в сторону зелёной калитки. Когда он добрался до тёмной двери из какого-то морёного дерева, сознание щёлкнуло и Гордеев, наконец, обрёл власть над собой. Соображал он теперь не в пример лучше, но от этого явно было не легче. Вопрос "что я здесь делаю?" так и остался без ответа. Гордеев топтался у входа, не решаясь заявить о себе. Из приоткрытого окна доносились звонкие девичьи голоса. Странное дело, неужели они не услышали, как кто-то вошёл во двор? Им же хуже, злорадно подумал Гордеев и громко постучал в дверь. Голоса испуганно притихли. Затем в доме долго шептались, раздался какой-то шорох и полузнакомый голос спросил: "Кто там?"
- Аня, это я, открывай! - неожиданно для себя ответил Гордеев.
Заработал замок, и через пару секунд дверь отворилась, открыв перед Гордеевым молоденькое существо со светло-русыми волосами и в явно домашней одежде.
- Саша? - с неподдельным изумлением воскликнуло существо и отступило назад.
- Привет! - ничего умнее Гордееву в голову не пришло.
- Привет! - ответило существо уже с облегчением.
Ожидалось, что зрелище будет хуже. Но девушка, к счастью, была довольно симпатичной, хотя явно не первого сорта. Теперь Гордеев действительно вспомнил, что с Аней они когда-то встречались, а затем она переехала. Как выяснилось, в захолустнейший Любгород.
- Ты... Ты как здесь?.. - спросила Аня, а затем дёрганным движением пригласила его в дом. - Проходи, проходи, - говорила она, - вот туда, ага... Давненько, однако, давненько... Ты надолго? В смысле в городе, а не у меня?
- На неделю, - брякнул Гордеев. - А может, и на две.
- Ой, как здорово! А как там в Твери? Как Лёшка?
- Не знаю, - ответил Гордеев и понял, что даже если бы Анна не переехала, их отношения всё равно не затянулись бы надолго. - Я уже давно не в Твери, - а кто такие Лёшки и Димы, он четыреста раз успел позабыть.
Лицо у Анечки вытянулось:
- А где ты теперь?
- В Москве, - выдавил из себя Гордеев, чувствуя себя законченной лимитой, переехавшей жить в столицу и кичащейся этим при каждом удобном случае ("Станция Пушкинская, если тебе это а чём-нибудь гава-арит!").
- Здорово! - глаза девушки округлились. - Давно? Чем занимаешься?
- Писательствую, - со вздохом ответил Гордеев. - Куда проходить?
Тут до Ани дошло, что они уже минут пять стоят в прихожей, столичный писатель давно разулся и недвусмысленно намекает о желании "пройти", а в кухне скучает подруга.
Подругу, как выяснилось, звали Ольга. Одета она была гораздо приличнее - в чёрную откровенную майку и чёрную же мини-юбку. Кожа Ольги была красивого шоколадного цвета, что весьма импонировало Гордееву. Ещё больше ему понравилось то, что девушка следила за своей внешностью, не расслабляясь даже дома, в отличие от Анечки (как выяснилось, девушки жили вместе - снимали сию развалюху, играя в самостоятельность). Правда, общий портрет прелестницы Ольги немного портили волосы, коим надлежало быть идеально чёрными, но те выгорели ввиду явной дешевизны используемой барышней краски. Как и Аня, она была жертвой родителей: папа - военный, вечные переезды, квартира от государства в медвежьем углу, окончательно убедившая предков в их желании отдохнуть на лоне природы, и как результат - дети прозябают в провинции со всеми вытекающими.
Обе расспрашивали его о жизни, о том, что он пишет и много ли за это платят денег (универсальный и довольно бестактный вопрос, задаваемый всем литераторам), о том, как его занесло в Любгород и по какой причине. Причину Гордеев, конечно, и сам не знал. Сознание тут же выдало подсказку о вдохновении, жажде странствий и прочей постыдной требухе. Но девчонок это удовлетворило.
Незаметно наступил вечер. Аня и Оля явно не хотели, чтобы он уходил. Гордееву это было только на руку, так как уходить ему отсюда было некуда. Но их желание было странным. Не таким уж Гордеев был красавцем-суперменом, от которого девицы настолько раскисают, что без обиняков уговаривают остаться. На ночь. Очевидно, игра в самостоятельность имела ещё и неприятные моменты. Девушкам было страшно.
И очень скоро литератор понял, почему.
Ольга торопливо зашторивала окна, плотно, по нескольку раз проверяя, нет ли щелей. Аня тем временем застилала кровати. Причём, когда она достала третий комплект, Гордеев с удовлетворением понял, что остаётся.
Внезапно во дворе раздалось сиплое дыхание. Кто-то нагло ходил вокруг дома. Ольга отпрыгнула от окошка, коротенько взвизгнув, Аня присела на диван. У обеих был настолько трагический вид, что Гордеев с трудом подавил в себе желание улыбнуться. Его разбирало любопытство и немного охотничий интерес. Вероятнее всего, по души девчонок пришли местные "мачо", или же вуайерист-одиночка. Первых можно не бояться, но из дома всё же лучше не выходить, а второго можно с большим удовольствием застигнуть за срамным делом и довести до заикания. Оставалось выяснить, кто же там ходит на самом деле. Судя по звукам, один человек. Гордеев решительно, но осторожно двинулся к окну. И тут с девчонками произошло нечто совершенно безобразное. Обе наперебой заголосили о том, что лучше в окно не смотреть, сидеть, не рыпаясь, и вообще сделать вид, что никого нет дома. Терпеть подобные паникёрские штучки Гордеев не мог с детства и потому резко отдёрнул штору.
Сиплое дыхание стихло, и воцарилась мёртвая тишина. Девушки забились кто куда и не подавали признаков жизни. В сумерках за окном никого не было. Первые две секунды. Затем откуда-то появился огромный сгорбленный силуэт, полностью чёрный, как антрацит. Силуэт медленно приблизился к окну и заглянул в него.
Увиденное в следующую секунду заставило Гордеева зажмуриться и с криком отшатнуться: на него сквозь стекло смотрела мерзкая харя с раззявленной пастью, полной жёлтых акульих зубов.
Чёрное существо скрипело когтями по стёклам, хихикало и урчало, расплываясь в кошмарной ухмылке и корча рожи. Девчонки визжали и бестолково бегали по комнате. Гордеев, процветающий московский автор детективов в мягких обложках, уже давно лежал на полу без сознания.
2.
Пётр Андреевич Лодкин, любгородский школьный сторож, проснулся среди глубокой ночи. То, что он спал на дежурстве, не являлось из ряда вон выходящим. Копеек, что он получал, для ночных бдений было явно недостаточно. Так справедливо считал Пётр Андреевич, так же считали его коллеги. Обычно он по нескольку раз просыпался во время дежурства - повернуться удобнее либо сходить в туалет. Но сегодня он проснулся от неприятного ощущения. Ощущения того, чего он подсознательно опасался за всё время работы в школе - присутствия постороннего.
Неприятное ощущение не исчезало. Напротив, оно с каждой секундой усиливалось, перерастая в гнетущий психику ужас. Сторож опасливо, стараясь сильно не шевелиться, слегка приоткрыл глаза и скосил взгляд в тот конец коридора, где горело дежурное освещение. По спине прошёл холодок, кожа мгновенно покрылась испариной: в дверях между коридором, где сейчас он лежал на диване, и слегка освещённым холлом сидели напротив друг друга две чёрные собаки. Точнее, силуэты чёрных собак. Невозможно было различить ни одной детали их внешности, даже глаз не было видно - просто сгустки черноты в форме собак. Была и ещё одна странность: зверюги были какими-то угловатыми, будто грубо вырубленными из дерева. Но в том, что они могут ходить, бегать и всячески имитировать бурную деятельность, Лодкин почему-то не сомневался. Он чувствовал: если он встанет и попытается уйти, они его ни за что не пропустят.
В то же время Пётр Андреевич не боялся их очень уж сильно. Ужас, который он испытал в самом начале, постепенно ослабевал. Сторож почему-то был уверен, более того - просто знал, что собаки ничего ему не сделают, пока он остаётся на месте. Надо лишь дождаться утра, решил школьный сторож. Твари из тьмы не выносят естественный свет.
Вдруг до него донеслось едва слышное бормотание. Сторож похолодел. Звук доносился из тёмной части коридора. С трудом пересиливая себя, Лодкин удержался от внезапного порыва вскочить и бежать. Затем он заставил себя закрыть глаза. "Надо притвориться спящим", - пульсировало в мозгу. - "Если оно поверит, что я сплю, мне ничего не грозит". Главное было не сходить под себя.
"Я сплю, я сплю", - судорожно пытался убедить себя Лодкин. Себя и нечто, приближающееся из темноты. Звук становился всё громче. И тут, против воли Петра Андреевича, любопытство взяло вверх - он посмотрел в темноту. Совсем чуть-чуть, сквозь узкие щели между веками. Но и этого оказалось достаточно, чтобы пожалеть о своём поступке. В его сторону двигался силуэт человека. Огромный, выше двух метров, в широкополой шляпе и плаще.
Лодкина охватила паника. Тварь почувствовала это и уверенно двинулась в его сторону, не прекращая бормотать. Сторож попытался совладать с ужасом и даже вдохнул в грудь побольше воздуха для того, чтобы громким уверенным голосом послать Тварь в весьма отдалённую местность. И тут понял, что начисто лишился голоса. Лодкин что-то просипел, затем прошипел, продышал и прохрипел. Тварь подошла к нему вплотную и остановилась, перестав бормотать. С несколько секунд они смотрели друг на друга молча, сердце Петра Андреевича готово было лопнуть от напряжения, и тут Тварь сказала:
- Вюэ-э-э! - тяжёлым грудным басом.
Это было последней каплей. Сторож забился в истерике. Откуда-то вновь появился голос - Лодкин кричал, орал и вопил как резаный, периодически срываясь на визг. Не в силах подняться, он метался по узкому дивану, дрыгая ногами и пытаясь загородиться ладонями. По штанам потекла горячая жидкость, устойчиво запахло аммиаком. С каждой секундой Лодкин слабел, но в то же время и успокаивался.
Вскоре он провалился в небытие.
3.
Мария Семёновна Дюжева возвращалась домой от подруги. Подруга работала в единственном любгородском супермаркете и постоянно приносила домой всяческие деликатесы, достающиеся ей по вменяемой закупочной цене. Рядовому горожанину такие продукты покупать было несколько накладно, хоть они и лежали в изобилии на полках магазина. Достаточно обеспеченных людей в городе было не так уж много, а таких, чтобы покупали экзотику с завидным постоянством, не было вообще. Однако любгородский супермаркет почему-то не переставал заказывать у поставщиков ни фейхоа с авокадо и прочими тропическими радостями, ни осьминогов наряду с другими недешёвыми головоногими. В последнее время, правда, с продуктами было не очень - многие поставщики почему-то отказывались работать с Любгородом.
Мария Семёновна и её подруга были на пенсии, однако это ничуть не мешало им подрабатывать. Как они сами говорили, "для внуков". Но на самом деле обе бабули так долго попрекали тех каждой карманной "десяткой", непрестанно подчёркивая тяжесть работы в преклонном возрасте, что благоразумные потомки предпочитали с ними не связываться. Довольствовались теми же "десятками" на завтраки в школе, полученными у родителей. Последние хотя бы не шантажировали детей своим возрастом.
Старушкам было от этого только проще. Они стали чаще собираться друг у друга по очереди и долго, целыми вечерами, гоняли чаи, готовили осьминогов в бананах и ругали правительство вперемежку с неблагодарными потомками. На этот раз они засиделись до весьма плотных сумерек, благо перечисление преступлений против простого народа и подробное разбирательство каждого занимало приличный промежуток времени. Спохватившись и для приличия охнув, Мария Семёновна засобиралась домой. Сборы и процедура прощания затянулись ещё на добрых полчаса. В итоге, когда продавец-кассир любгородского супермаркета "Ручеёк" закрыла дверь за почётной вахтёршей Любгородской администрации, на улице уже было довольно темно.
Ни о каком автобусе в час ночи в провинции, понятно, и речи быть не могло. Зябко кутаясь в платок, Мария Семёновна решительно двинулась в сторону своего одинокого пристанища. Дорога от дома подруги занимала около двадцати минут. На пятнадцатой пенсионерка поняла, что за ней всё это время кто-то идёт.
Резко обернувшись и желая проучить хулиганов и потенциальных насильников, Мария Семёновна никого не увидела. Улица была пуста. Тусклые фонари довольно сносно освещали дорогу в кои-то веки для Любгорода. Старушка зорко посмотрела вглубь улицы, нахмурила брови, затем развернулась и пошла дальше. До дома оставалось не более пяти минут ходьбы.
В это время за её спиной кто-то кашлянул. Мария Семёновна от неожиданности подпрыгнула и грязно, по-старушечьи злобно, выругалась. Видимо, хулиганы и насильники брели за ней по кустам. Вновь обернувшись, Мария Семёновна бросила гневный взгляд по окрестностям. За полсекунды от её злобы и решительности не осталось и следа - вокруг было тихо и никого не было.
- А ну выходи! - неуверенно протянула старушка.
В ответ послышалось невнятное бормотание. Откуда оно доносилось, старушка не понимала, и это пугало её ещё больше. Она присела и медленно-медленно попятилась задом. Сил развернуться и побежать не хватало, все органы сковал липкий страх. Вдруг кто-то издевательски протянул низкий пугающий звук.
Нервы старушки не выдержали, она наконец-то нашла в себе силы развернуться и двинуться наутёк с крейсерской скоростью. На этот раз её преследовали, уже не скрываясь. Позади раздавалось тяжёлое дыхание, будто за ней мчался паровоз. Нечто взревело, настигая Марию Семёновну, и та закричала. Уже почти добежав до собственного подъезда, она споткнулась и с грохотом упала на асфальт, не переставая голосить.
Огромное чёрное существо прыгало над обезумевшей пенсионеркой и совершало вокруг неё страшный, бредовый танец. Полный акульих зубов рот раскрылся и из него вывалился огромный лиловый язык, тянущийся почти на полметра. Монстр поднял руки со скрюченными пальцами и с угрожающим рыком потянулся ими к лицу Марии Семёновны.
Бьющаяся в истерике пенсионерка внезапно с глухим стоном скрючилась на асфальте. У неё не выдержало сердце.
Мария Семёновна Дюжева стала первой настоящей жертвой Чёрной Твари.
4.
Местный алкоголик Венька, чудом ещё не пропивший свой частный дом, вышел в очередной раз на поиски лёгкой выпивки. Деньги у него закончились ещё позавчера, а самогонщица баба Дуня давно уже перестала отпускать ему товар в долг. Мутными стекленеющими глазами он жадно всматривался в те места, что, как подсказывала его неизменная интуиция, могли содержать в себе вероятных собутыльников. Чутьё его вновь не обмануло - на заброшенной детской площадке, окружённой с двух сторон соснами, расположились двое идейных сторонников. По виду они были явные бомжи, но и сам Венька отличался от них немногим. Разве что наличием деревянной халупы на окраине Любгорода.
- М-мужики, - обратился Венька к бродягам. Язык его заплетался, и приходилось прилагать немыслимые усилия, чтобы говорить внятно. - М-можно к-ы вам? Ща я закусь организую...
Бомжи переглянулись. Один из них, рыжий и с мохнатыми ушами, пробулькал:
- Неси закусь - будет тебе и выпивка.
Венька со скоростью метеора сбегал домой, взял початую банку солёных огурцов, хлеба и луку, подумав, захватил ещё соли, и столь же резво вернулся на "спиртплощадку". Бомжарики его с нетерпением ждали. Быстренько организовав импровизированный стол, собутыльники разлили тяжёлую жидкость по пластиковым стаканам, нарезали хлеб и лук и накрошили огурцов.
Столь же быстро набравшись до состояния хлама, Венька и его новые приятели повалились спать прямо на месте, источая тошнотворные запахи и периодически выпуская газы из всех отверстий. Рыжего с мохнатыми ушами вырвало, и теперь он почивал в малоаппетитной бледно-коричневой массе, временами повякивая и пуская клейкую слюну.
Когда пришло существо, Венька был даже не в состоянии пошевелиться. Рыжий бродяга орал, а точнее громко булькал и пытался ползти, другой собутыльник сумел привстать. Оказалось, что он навалил в штаны. Чёрное существо, возвышавшееся над алкоголиками, издавало неприятные звуки, однако Веньке они не сильно мешали. Ему было настолько плохо, что Тварь казалась жуткой галлюцинацией. Скорее всего, так и было. Рыжий всё так же булькал, перекрывая нытьё своего приятеля. Чёрный силуэт продолжал издавать звуки и совершал резкие телодвижения, вызывающие у Веньки жуткую тошноту и головокружение. Венька опустил тяжёлые веки, и неприятные ощущения постепенно утихли. Он с облегчением опорожнил мочевой пузырь прямо в штаны и отключился.
Очнувшись на следующее утро, Венька обнаружил себя в нечистотах и окончательно выжившим из ума.
5.
Подполковник Кудасов вывел тяжёлую "Волгу" на шоссе. Позади медленно растворялся Любгород. Рядом, на пассажирском сиденье расположился майор Кукушкин, заканчивающий разговор по спутниковой связи.
- Ещё раз произнесёшь в эфире слово "излучатель", можешь запросто вылететь из Проекта, - зло процедил Кудасов своему спутнику.
Кукушкин завершил сеанс связи и с потерянным видом повернулся к нему:
- Виноват, товарищ подполковник!
- Винова-ат он! - ворчливо протянул Кудасов.
По шоссе навстречу им двигался человек. Мужчина, лет тридцати пяти, довольно прилично одетый. Шёл, не разбирая дороги, как пьяный или под гипнозом, и в самую последнюю секунду прижался к обочине, пропуская "Волгу".
- Сколько ж вас ещё будет, - вновь процедил полковник. У него явно было плохое настроение.
- Зачем они сюда идут? - спросил Кукушкин.
- Откуда мне знать? - пожал плечами Кудасов, на доли секунды выпустив руль. - Какое-то побочное действие. Разберутся.
Кукушкин ничего не сказал.
Сзади со стороны Любгорода замаячил тяжёлый КамАЗ.