Сазонов Олег Алексеевич : другие произведения.

Jump & Back или необыкновенное путешествие Велимира Сподобского

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вперед! Прочь сомненья - магический туман уже приобрел нужный оттенок. Подошвы касаются светящегося вещества, призрачные нити пронзают ставшее нечувствительным тело, и он парит над залитым светом бескрайним простором, блистающими лугами, не ощущая веса, не отбрасывая тени, начиная понимать, что она совсем необязательна - достаточно богатства оттенков сияния.
  
  Jump & Back
  или
  невероятное путешествие
  Велимира Сподобского
  
  Оглавление
  
   Jump & Back или невероятное путешествие Ве-лимира Сподобского
  
   Словарь слов вышедших из употребления
  
   Словарь слов в употребление вошедших
  
  
  Часть I
  
  
  
  Преодолев несколько автомобильных пробок, Игнат вырулил, наконец, на нужную полосу и принялся (как и все) пристально наблюдать за светофором в ожидании зелёного света, чтобы, миновав зебру - последний рубеж на пути к счастью, устремиться по "окружной" к своей даче.
  Впереди покой и тишина, нарушаемые только негромким ворчанием мотора и шуршанием шин по влажным дорожкам мелких перелесков. А там уже, недалеко, их домик. Стоит он почти у самой реки, манящей в свою прохладу нависающими над зеркальной водой деревьями, с которых, наверное, так здорово прыгать, поднимая миллионы брызг и распугивая стайки мальков. Блаженство!
  Эх, если бы он был ребёнком! Нет! Лучше бы у них был ребёнок, жаль, что он так и не родился... В их одинокой семье эта тема была запретной для разговоров. Но не думать об этом невозможно! Он вдруг поймал себя на мысли, что представляет картины их совместной жизни. Конечно, такое случалось и раньше, но на этот раз всё было как-то необычно: ребёнок был уже взрослым, а общение с ним - абсолютно лишено розовой идиллии обнимашек и чмоканий на ночь. Вместо этого вдруг нахлынули неизвестно откуда взявшиеся воспоминания из несуществующего детства его сына. Хотя вряд ли можно назвать воспоминанием что-то постоянно ускользающее, нечто на уровне мимолётного ощущения, будто неясный образ, замеченный периферическим зрением. Какой-то разговор или их множество, смысл которых был одинаков, но ускользал тем больше, чем сильнее пытался Игнат уловить суть. Он понимал, что никакой ссоры не было, но тогда откуда взялись неприятный осадок в душе и злость на самого себя, не нашедшего нужных слов, могущих направить, объяснить, уберечь. Часто забилось сердце, и он до побеления пальцев сжал баранку.
  - Ну, наконец-то, поехали, - услышал Игнат облегчённый вздох жены и, вздрогнув, слишком сильно надавил на газ, застигнутый врасплох реальностью и возмущёнными автомобильными гудками. Мотор взревел и...
  Вот-вот кончится город! Останутся позади тесные, пыльные улочки, а вместе с ними обезумевшие от полуденной жары пешеходы, снующие по проезжей части. Интенсивность этого движения находилась (как и положено) в прямой зависимости от температуры окружающей среды: мужчины и женщины, старики и дети вдруг бросались наперерез автомобилю и неожиданно застывали в недоумённой позе, будто под отчаянный визг тормозов пытались вспомнить, как они здесь оказались?
  ***
  Определённо что-то происходило. Уже не отделаться от навязчивого ощущения постоянной слежки. Несколько месяцев он пытался убедить себя, что всё это нервы - нервы, расшатанные на войне - нелепой, кровавой, где порой трудно разобраться, кто - враг, а кто - товарищ...
  Удивительно, но именно это надёжное некогда слово и стало причиной жуткого бедствия, произошедшего с его великой страной, - кошмара по имени Гражданская Война. И этим словом, которое теперь он так ненавидел, приходилось пользоваться повседневно: вот уже несколько лет местом его службы была единственная здесь, в Коломенском, а точнее в Садовниках, бывшая школа Удельного ведомства. Работая под чужим именем и представляя молодую советскую педагогику, он пре-подавал, как ни парадоксально, историю РКПб и это, с позволения сказать, обращение было обязательным в обществе, строящем социализм как базу мирового коммунизма.
  Он боролся против них, против "товарищей". Человек, который считал для себя самым главным в жизни изучение древней литературы, не подозревал, что когда-либо возьмёт в руки оружие и будет храбро сражаться. Но, несмотря на прекрасно обученные офицерские кадры, отменное вооружение, многочисленную армию, победили они. И не потому, что оказались более опытными воинами, просто люди, вопреки здравому смыслу, поверили в "светлое будущее", где "каждому по потребности". Все до единого попались в силки авантюриста, взявшего на себя смелость говорить от имени русского народа и обещать самое сокровенное и желанное - землю и волю.
  Теперь он умер, говорят, после долгой мучительной болезни, и, вопреки ожиданиям, стоящий в очереди за ним не открыл страшную тайну "голого короля". Напротив, в глубоком трауре торжественно отнёс его "со товарищи" в варварскую усыпальницу, создав фетиш для граждан молодой республики - капище на святом для каждого православного русского месте, тем самым положив начало череде языческих захоронений. Никто теперь не смел даже и помыслить о том, чтобы напомнить об обещании одарить всех великим утопическим счастьем. Народ молчал, втянув голову в плечи, то ли от стыда за то, что позволил себя обмануть, то ли от страха и поддерживал все великие начинания, равно как и великие зверства новоиспеченных господ и слуг народа единовременно.
  Он спасся чудом. Бросил оружие, коня и, переодевшись, скрылся - смешался с гражданскими. Хорошо, что недели две уже не брился. Теперь в помятом неопрятном костюме был похож, скорее, на опустившегося разночинца, чем на белогвардейца-дезертира. Стыдно уже не было: до недавнего времени человеческое достоинство оставалось единственным понятием, за которое стоило стоять насмерть, но и его уже не стало. Оно ушло как-то незаметно, и выражение "честь имею" стало вдруг смешным и вычурным.
  Бежать! Опять, но куда!? Везде они: сначала ЧК, теперь ОГПУ. Переселившись из людной Москвы, он думал, что будет жить в относительной безопасности, но, видимо, ошибся. В последние годы даже милиция работала исправно, с энтузиазмом. Не питая надежды на спасение, действуя скорее машинально, он приобрел на толкучке крестьянскую одежду и перестал подстригать бороду. Денег, правда, недостаточно для безбедной жизни, но, чтобы бесследно исчезнуть для ТОВАРИЩЕЙ, хватит вполне.
  План побега появился в голове сам собой, и не нужно дожидаться дня, когда за ним придут. Вечером он переоденется и, выбравшись через окно в укрытый деревьями сад, незаметно доберется до рощицы на краю лощины и, спустившись, уйдет оврагами прочь от селения. Все дальше и дальше от Вознесенской церкви, в которой не будет уже праздничных служб, будто лишили жизни, вынули душу и, оставив одну оболочку, выставили на потеху любопытной публике.
  Добравшись до дороги, он пешком пойдет в Москву, а там, Бог даст, на перекладных в Питер - оттуда до финской границы рукой подать. Главное не спешить: обжиться, осмотреться, завести нужные связи и - снова бежать.
  ***
  Ночь обещала быть долгой, и Велимир сварил кофе. Он любил немного постоять у окна и, облокотившись на подоконник, смотреть на улицу. Там, за стеклом, всегда что-то происходило, и это помогало отвлечься, настроиться на работу, но сегодня, как назло, из-за низкой плотной облачности ни луны, ни звёзд не было, а поскольку уличные фонари также не горели, вокруг было совсем темно. Либо малолетние хулиганы с рогатками перебили все лампочки, либо горэлектросеть одной ей известным способом экономила энергетические ресурсы. Он посмотрел в чашку с любимым напитком - такая же чернота. Уныло как-то всё... Ещё один неприятный разговор с родителями...
  "Был день, была пища... для скандала", - горько усмехнувшись, подумал Велимир. Но пищи для перепалок давно уже не требовалось, они возникали всё чаще, разгораясь из ничего. Порой было достаточно одного только мимолётного взгляда, приподнятых бровей или совершенно обычного для непосвящённого движения, а на самом деле (и в этом обе стороны были абсолютно уверены) скрывающего в себе нечто упрямое, неприятно-отчужденное - и уже невозможно остановить поток взаимных упреков и обвинений.
  Он не раз говорил о том, что предки существуют в параллельном мире, используют особое временное исчисление - застыли в прошлом и живут ненужными устремлениями. Например, выращивают какие-то овощи-фрукты на своей даче. Клубнику, кажется, и ещё что-то, чего Велимир не помнил и помнить не хотел, поскольку взлелеянные на своих политых потом шести сотках плоды можно купить даже зимой по цене три рубля ведро в базарный день и не сжигать цистерну дорогостоящего бензина...
  "Развлекаетесь, прикрываясь необходимостями разного рода, и меня хотите привязать к этой хибаре возле болота?! Нет уж! Есть более важные вещи - пришло новое время, новое поколение и вместе с ними - новые социальные отношения. Но никак не понять вам своими переполненными надуманными принципами мозгами, что время не ждёт. А рекламный призыв "жить одним днем и брать от жизни всё", который вы так любите использовать для демонстрации никчёмных стремлений молодёжи, глупо понимать буквально - это не означает порхать по жизни. Наоборот - узнавать, совершенствоваться, использовать каждую минуту и учиться, учиться и учиться, так, кажется, говорил дедушка Ленин, а ведь учитель сей скорее из вашего поколения, мои дорогие.
  Хотя, по вашим словам, конкретно вы были продвинутые: битломаны, хиппи. Сексуальная революция у вас... А что вы о ней могли знать? Сколько у вас там каналов телевидения было? Два? Или нет, аж целых три, и всё об одном, заветном - "догоним и перегоним"... Семьдесят лет догонялок, блин, а оказалось, что убегать никто и не собирался - спокойно дожидались, пока вы выдохнетесь, бегая по кругу, а потом отодвинули свежий трупик плановой экономики, кстати, вы же сами помогали её хоронить - ваше поколение.
  И спекулянтов, как ты их называешь, тоже вы наплодили. Сами рассказывали, кто у вас там крутым считался или, как тогда говорили, нормальным чуваком? Кажется, это тот, у кого нет ни хрена. Зарплата ноль, но он, презрев все буржуазные ценности (заодно и социалистические), слушает "Перпл" и "Цеппелин" на аппаратуре, цена которой превышает стоимость всей его квартиры, а в платяном шкафу дряхлее прадедушки, полки и ящики забиты "джинсОй" и другой подобной "фирмОй".
  Схема проста: продаем майки, жвачки, курево, ой, еще и книги (те самые, которые ваше поколение читало и так этим гордится), навариваем в два раза и покупаем новые "пластЫ". Например, забубённый ваш "Кинг Кримсон", а это месячная зарплата инженера за каждый, между прочим. Вот так-то, дорогие мазеры и фазеры, а вы ещё нас упрекаете, что, мол, деньги из воздуха пытаемся делать. Да, пытаемся, именно делать, а вы их просто получали, по крайней мере, большинство из вас. А они чего-то мне ещё тут!".
  Велимиру стало неприятно от того, что думает междометиями, и он, встав с кресла, засунул руки глубоко в карманы и прошелся по комнате. Досадно - все эти разговоры на повышенных тонах...
  "Не стоило так, возможно сам наговорил лишнего. А чего она - мусор я не вынес! Можно подумать, не помню! Подумаешь, второй день - поменьше бы лезли со своими напоминаниями, и так времени не хватает". Он вернулся и опять встал перед окном. Пора работать...
  Последний год он совсем не выключал компьютер из-за установленного в комнате сервера, на котором существовал веб-сайт, созданный специально для собственного блога. Забота о сайте отнимала почти всё свободное время, и он чувствовал, что не устоит перед искушением оторвать солидный его кусок ещё и от работы. Такой поступок грозил уменьшением доходов, таких необходимых для постоянной замены устаревшего оборудования на совместимое с продвинутым программным обеспечением, но Велимир мог позволить себе эту жертву. Он хозяин своей жизни. Что ни говори, а фрилансинг - удобная форма работы для личности, не терпящей рутины и понукания начальства. Кроме того, аппарат Велимира был недавно апгрэжен, и месяц-полтора можно было не напрягаться.
  Вообще-то пэрэнты не такие уж стрёмные, занудные только, но он их и такими любит, мать готовит клёво, а батя знает немеряно, особенно из истории - в Интернет можно не лезть. Вот подальше бы от их удушающей заботы где-нибудь поселиться.
  Велимир сделал еще один глоток напитка, показавшегося необычно горьким, и повернул задвижку. В застывшем, наполненном грозовым электричеством воздухе изнывала от духоты тишина. По-воровски проникнув через открытое окно, она заполнила всю комнату, и теперь он не шевелился, боясь спугнуть незваную гостью, бесцеремонно расположившуюся в его квартире.
  Он стоял, облокотившись на подоконник и, несмотря на выпитый кофе, понемногу погружался в тягучую дрёму, вглядываясь то ли в ночь, то ли в бархатную жидкость, когда, издавая утробные звуки, на столе завибрировал телефон. Сподобский вздрогнул и, расплескивая кофе, схватил мобильник, но слово "алло" так и застыло на его губах - экран монитора окрасился в неприятный лиловый цвет, на фоне которого замигала желтая надпись: "Please wait". "Пипец! Опять Винда накрылась! Но почему тогда цвет такой поганый?", - только и успел подумать Велимир, и в ту же секунду из ниоткуда прямо на него выпрыгнуло невероятное, фантастическое видение, пока ещё полупрозрачное, но вот оно уплотнилось, и можно уже разглядеть причудливо одетую фигуру на фоне уныло обставленной комнаты. Минута, ещё одна и ещё...
  Фигура делает какие-то жесты, прикасается к руке, будто хочет узнать, который час, и вот... На мгновение искривились стены, мираж дернулся и, оставляя за собой небольшой шлейф, медленно пополз вправо... Повернувшись всем телом, Велимир вглядывается в призрачное марево, неторопливо плывущее по комнате. Как хочется убежать, спрятаться, но тело онемело, шевелятся волосы на руках, и непривычно сильно бьётся сердце.
  "Не забыть сказать предкам, чтобы в этом магазине кофе больше не покупали", - подумал Велимир, наблюдая, как призрак выбрал относительно свободное место и остановился.
  ***
  Тёплая, тихая ночь. Никого, ни одной живой души во-круг. Луна ещё не взошла, а он уже спускается по узкой тропинке всё ниже, оставляя позади постылое жилище.
  Голосов овраг... Много удивительного и страшного рассказывают об этом месте. Будто в незапамятные времена служили здесь язычники свою обедню, и алтарем им были два камня: Гусь и Девий.
  По другому народному преданию, громадные валуны и есть тот самый конь святого Георгия, который гордо нес своего всадника к победе и в последний момент был рассечен надвое агонизирующим хвостом страшного змия. С тех пор и лежит застывший, одной частью своей забирая то ли жизненную силу, то ли дурную кровь, а другой даруя исцеление немощным.
  А ещё чей-то дальний родственник видел на дне оврага громадных диких людей, с ног до головы покрытых густой шерстью, но больше всего историй было про то, как здесь бесследно пропадали люди.
  Но он не боялся диких людей, не боялся исчезнуть, как не боялся и того, что древний валун высосет за грехи всю оставшуюся жизнь. Страх его был иного рода: попасться в лапы к "товарищам", сквозь кровавую пелену видеть их довольные рожи, зайтись в крике от невыносимой пытки, а больше от нестерпимого унижения - вот ужас, который гнал его всё дальше и дальше.
  Под неосторожной ногой хрустнула ветка.
  - Стой! Кто здесь? А ну, выходи! - он узнал голос - знакомые нотки. Это участковый Кузякин совершает свой каждодневный милицейский обход. Беззлобный, в общем-то, человек, и лучше бы им сейчас не встретиться, расстаться, разойтись подобру.
  Он резко свернул налево, в неприметный отвершек, и чуть не вскрикнул от неожиданности. Кто-то огромный, косматый, опалив его смрадным хриплым дыханием, мазнув животным запахом по лицу, кинулся мимо куда-то, ломая на своем пути кустарник. В той стороне послышался потерявший человеческую окраску голос милиционера.
  - Стой, твою мать...! Документы! - делая ударение на втором слоге, кричал участковый. - Застрелю!
  Лихорадочная пальба. В ответ глухой звериный рык. Но страх перед начальством толкает на подвиг: беспорядочно расходуя подотчетные боеприпасы и истошно вопя матерные слова для храбрости, Кузякин преследовал существо и медленно приближался. "Милиционер и чудовище... Эх, принесла его нелёгкая"! - беглец осмотрелся.
  Вот оно, спасение! Туман - зеленоватое марево, прибе-жище тайны, зыбкая дымка. Стелется под ногами, клубится, с каждым шагом поднимаясь всё выше. Укрой, укутай своим млечным паром, спрячь от греха.
  Ещё несколько шагов. Промозглая сырость касается лица, и нет больше ничего, кроме тоскливого бесконечного падения, где ни верха, ни низа, а только боль в висках и неутолимая тошнота.
  ***
  Силуэт медленно уплотнялся, превращаясь из зеленоватого тумана в желеобразную массу, состоящую из каких-то миниатюрных шариков, точек, кубиков и прочих бесчисленных геометрических фигур, которые дрожали и, хаотически перемещаясь, старались зацепиться друг за друга. Некоторым это удавалось, и образовывались более крупные элементы. Они все быстрее притягивали остальные фигурки, и, наконец, перед Сподобским возник человек в необычной, можно сказать, даже эпатирующей одежде. Видение мягко спрыгнуло на пол из своего пространства и бодро заговорило:
  - Хай тебя по фулу, Великий ламер!
  В одно мгновение удивление и испуг уступили место новому, свободному от примесей чувству, которое не оставляло места даже обиде. Кровь устремилась к лицу опытного пользователя. Подчиняясь нахлынувшей волне гнева, он тяжело задышал. Теперь только одно слово имело значение, единственное из всей идиотской фразы, в смысл которой он уже не собирался вникать. Это было слишком: никто и никогда не смел оскорбить его так грубо. Велимир приподнялся в кресле, намереваясь достойно ответить обидчику, но незваный гость его опередил.
  - Что б я завис, - видимо, выругался пришелец в обтягивающем фиолетовом одеянии, которое при малейшем движении начинало просвечивать, открывая для обозрения различные участки тела, исключая интимные, где загорались непрозрачные, кислотно-желтые участки произвольной формы. Он поднял левую руку, быстро пошевелил над ней пальцами правой, будто нажимал на что-то, и вокруг засветились призрачные экраны неизвестной Велимиру операционной системы. Молниеносно прикасаясь к фантастическим символам, листая в воздухе страницы, он так быстро размахивал руками, что на секунду показалось - это громадный человек пытается разогнать порядком надоевшие ему сырые, жалящие электричеством облака.
  - Опять кряк, - сокрушенно бормотал он. - Слушай, спокни, может заворкает? - Велимир молчал.
  - О-хо-хо, - вздохнул фиолетовый субъект. - Приконнектили! Спокни, плиз! Ты рашин андыстеньдишь? - повысил он голос.
  Велимира разобрал смех. Вот и представился случай - он не упустит момента, воздаст по заслугам самоуверенному наглецу.
  - Ну, ты достал, чувак! Вообще, что ли, полный тормоз? Сам пополам на америкосовском, а я, значит, родной язык не знаю! Да я в сравнении с некоторыми - Александр Сергеич, блин, Пушкин! - он с гордостью посмотрел на визитера.
  - Ну, наконец! Я рад безмерно - хотя бы какие-то ключевые слова! Уф! А я-то, представьте, почти уже поверил, что вы, упаси Господи, глухи, - пришелец сделал испуганное лицо, выдержал паузу и продолжил. - Полагаю долгом, милостивый государь, принести вам свои глубочайшие извинения за неожиданное, да что уж там, внезапное появление в столь неурочный час. Смею заверить, что виною всему лишь неудобные обстоятельства, возникшие по вполне объективным и непреодолимым причинам, - говорил он, и Велимир заме-тил, как костюм незнакомца трансформировался во фрачную пару с витиевато завязанным галстуком, а причёска дополнилась густыми бакенбардами.
  Был он, в общем-то, вполне приемлем для общества, если бы не комбинация цветов, которая осталась прежней: ярко-фиолетовый фрак и периодически исчезающая канареечная рубаха...
  - Мне крайне неловко, - продолжал он, - но поскольку здесь нет никого, кто мог бы нас познакомить, позвольте отрекомендоваться самому.
  - Разрешите представиться, я - ИНТЕРАКТИВНЫЙ НЕЗАВИСИМЫЙ СПАМ, коротко - ИНС!
  "Час от часу не легче, - подумал Велимир. - Как раз ИНСов мне только и не хватало - от обычных спамов спасения нет". Его уже не удивляла иррациональность происходящего. Он даже решил больше не разговаривать с назойливым "спамом", поскольку посчитал всё происходящее плодом воображения на почве злоупотребления некачественным кофе в полусонном состоянии. "Реально перепахал - крутые галюны поперли", - подытожил он и ещё раз твердо пообещал себе уговорить родителей не посещать дискредитировавшую себя торговую точку. Успокоившись, как человек принявший, наконец, окончательное решение, Велимир удобно устроился в кресле, отрешенно наблюдая за происходящим.
  - Милостивый государь, прежде чем начать необычную для вас презентацию, позвольте заменить крайне неудобную форму обращения, а именно "Уважаемый Первопроходец Информационных Систем", на более краткое и емкое почетное звание - ламер, - он застыл в вопросительной позе.
  - Вот это не катит! Вообще никакой откорячки. Впрочем, можешь не заморачиваться, я в твою тарабарщину, хотя и с трудом, но въезжаю. Кроме того, вижу у тебя прога покоцаная - почти скорчилась, так что валяй, "спикай", как можешь, но этим гадким словом меня больше не обзывай - не в тему, даже во сне, - Велимир положил ногу на ногу и, сделав, как ему показалось, достойный монарха жест, великодушно произнес: - Называй меня лучше Велимиром, меня так зовут, - и, вспомнив интернациональный диалект ИНСа, громко, будто разговаривал с глухим, добавил, - Ве-ли-мир - это мой нэйм!
  Видимо, что-то поменялось в работе оборудования рекламного агента, он еле заметно вздрогнул, на мгновение замер, будто прислушался к внутреннему голосу, сделал немного удивленное лицо и начал свою акцию, используя вполне сносный казённый язык.
  - Уважаемый Велимир, компания, которую я представляю, отмечает свой юбилей: столетие со дня её основания в начале двадцать четвёртого века. За это время её услугами смогли воспользоваться девяносто девять клиентов. На очереди сотый, юбилейный клиент. Услуги нашего ведомства всё ещё очень дороги, тем не менее, руководство решило, что не будет дарить суперджамп очередному нанорусскому, который, про-никнув в вашу реальность... Прошу прощения, совсем забыл сказать. Наша гиперкомпания называется "Джамп энд бэк" и предоставляет услуги, связанные с путешествиями во времени.
  "Вот дает, - подумал Велимир. - Ну да ладно, все равно ты мне снишься, так что гони пургу дальше".
  - И вот, совет директоров решил выделить средства на сотое путешествие, которое должно стать поистине грандиозным. Впервые человек переместится на тысячу лет назад, относительно нашего времени, конечно. Для того чтобы это осуществилось, была выбрана достойная кандидатура, - представитель возвысил голос. - Этот временной гиперсупермегатур, уважаемый Велимир, "Джамп энд бэк" дарит вам, - он что-то виртуально нажал у себя на запястье, и послышались многочисленные аплодисменты, переходящие в овации.
  - Теперь, - продолжал субъект, - после торжественного вступления, позвольте перейти к технической части. Начну с самого начала: по ряду объективных причин (в основном, из-за недостаточной научной базы) компания "Джамп энд бэк" может гарантировать путешествие максимум на пятьсот лет назад...
  - А вперед? - Велимир иронически хмыкнул.
  - Не перебивайте, пожалуйста, у нас не так много времени, а оно для компании на вес золота. Так у вас, кажется, говорят? Хотя если бы так было, то не только одна наша компания разорилась бы, используя дешевый металл в качестве денежного эквивалента, - снова прикосновение к руке, и, на сей раз, поддержка смехом. - Как я уже сказал, путешествие может быть совершено максимум на пятьсот лет. Вперёд, как вы изволили выразиться, не может вообще. Теперь по-порядку...
  Он опять произвел какую-то манипуляцию - справа засветился фантастически тоскливый интерьер. ИНС протянул руку и взял со стола, стоявшего в появившейся чудесным образом комнате, некое подобие листа бумаги.
  - Вот сюда вы должны приложить свой средний палец правой руки, а в это место внимательно посмотреть, если, конечно, согласны принять наш драгоценный дар. Он снова склонился в ожидании.
  - А, может, подмахнуть? Ну, там, чем-нибудь... - Велимир многозначительно посмотрел на собеседника
  - А вы шутник! К этой конторе мы не имеем никакого отношения, тем не менее, проба крови все же понадобится, на всякий случай: ДНК и прочее. Ну так как? Вы согласны?
  "А почему бы и нет, - подумал Велимир, - может, хотя бы сон будет интересный. Эх, если бы не сон - идеальное место для спокойного существования без надоевшей родительской опеки".
  Он выполнил условия, напоследок тупо уставившись на лист бумаги, в котором ничего не было написано, но после прикосновения осталось маленькое алое пятнышко.
  - Хорошо, - бесстрастно произнёс спам, - получите оборудование и реквизит, а пока я вернусь, напишите, пожалуйста, записку, что вы ушли в магазин, скажем, за кофе - это очень важно.
  Он на минуту исчез за одной из дверей в своем будущем, и вернулся, сгибаясь под тяжестью довольно объёмного мешка, видимо, стандартной в грядущем расцветки.
  - Надеюсь, у вас не возникло мысли пойти за мной. Хочу предупредить на всякий случай: не пытайтесь - пшик и всё, даже пепла не останется.
  - Отчего же так? - Велимир ёрничал - он не верил в ре-альность происходящего. Рекламный агент сделал паузу и серьезно посмотрел на собеседника.
  - Вы все еще думаете, что спите... Так ведь, признайтесь.
  - Хочешь убедить меня в обратном?
  - Придется, - пришелец вздохнул, запустил руку в грядущее и достал из стола маленький красный шарик. Прежде чем Велимир успел обрадоваться хоть какому-то разнообразию цветов, в лицо ему ударила струя резко пахнущей жидкости.
  - Блин! Ты что делаешь? Перестань! Фу, вонизм какой! - он вскочил с кресла.
  - Осторожно, - ИНС приблизился, - с закрытыми глазами вы не дойдете до умывальника. Давайте, помогу.
  - Ты зачем это сделал, а? - Велимир дрожал от возмущения. - Совсем офигел?! Ну, ты нарвался, сейчас умоюсь, отформатирую по полной! - он нащупал кран.
  - Да не волнуйтесь вы так. Обычная процедура, по инструкции. Вот и вода, холодная - чувствуете? Если бы вы спали, дорогой друг, то давно бы уже проснулись.
  Это была правда. Велимир умывался и думал, что ощущения и вправду слишком реальные. На всякий случай он незаметно ущипнул себя за руку - неужели, правда, не сон?!
  - Ну, что? Убедились?
  - Не может этого быть! - Сподобский во все глаза смотрел на пришельца. Вода медленно капала с мокрого лица.
  - Однако случилось. Послушайте, как я уже говорил, у нас мало времени. Разрешите мне продолжить и ответить на ваш вопрос о будущем.
  - Какой вопрос? - Велимир никак не мог придти в себя.
  - Ну, про "пшик и всё", помните? Так вот, подумайте сами: прошлое хорошо известно вашему организму, в настоящем, если, конечно, предположить, что это состояние времени существует, он был бы как рыба в воде, но действительность такова, что день за днём, приспосабливаясь к новой среде и тратя на это огромное количество жизненной энергии, человек перемещается вперёд. Так что путешествие во времени с целью создания, заметьте, только лишь предполагаемого, ил-люзорного будущего неразрывно связано с колоссальными затратами энергии и, как следствие, печально известным процессом старения, - он на секунду задумался.
  Велимиру показалось, что его гость немного смущён и даже прячет глаза.
  - Но, как говорится, не будем о грустном. Разрешите ознакомить вас с содержимым гиперджамппакета.
  ***
  Кто же это не дает спать, трясёт за плечо, говорит что-то? Речь такая знакомая, будто из детства, в то же время малопонятно: лепет, да и только. Но кто может здесь говорить, он же один. Один - в этом домишке, в целом мире. Да нет, он сбежал оттуда, это точно. Последнее, что запомнил - овраг, туман, а потом упал в какую-то яму. Вероятно, ударился и потерял сознание - вон как щека саднит.
  Стало быть, нашли. Возможно, уже арестовали - Кузя-кина теперь повысят, а его, надо думать, к стенке. Господи! Что ж не везёт так? Он неожиданно понял, что глаза его открыты и высоко-высоко он видит небо с плывущими по нему облачками, совсем как на лубочной картинке из букваря.
  Он медленно опустил веки, зажмурился и поднял их снова, неба не было - все видимое пространство занимало бородатое лицо, озабоченно уставившееся на него широко открытыми серыми глазами. Ухо незнакомца было проколото небольшой серьгой. От неожиданности он издал какой-то нечленораздельный звук, чем напугал странного человека, и тот резко отшатнулся, крестясь и как-то необычно выговаривая слова, произнес:
  - Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. И ныне, и присно, и вовеки веков.
  Человек действительно выглядел странно: одет он был в широкую, не доходившую до колен рубаху из простого холста, рукава которой виднелись из-под узкого, безрукавного, тускло крашеного одеяния с пристяжным воротничком, названия которого он никак не мог вспомнить. Ансамбль дополняли холстяные же штаны, заправленные в сильно поношенные мягкие сапоги. Все в этом облике было настолько древним, что показалось: именно из-за этого навалилось неизбывное серое уныние. Одно радовало - по какой-то причине Кузякин его не арестовал. Бежал ли он позорно с поля брани или был растерзан в неравной схватке мохнатым чудищем, окрасившим его кровью незамерзающий ручей, но рядом участкового не было.
  И вдруг, сначала робко, а затем всё громче и громче, одолевая тоску, зазвучала уверенность в том, что ушел, уцелел, скрылся навеки, и он улыбнулся. Человек, приведший его в чувство, продолжал лопотать что-то. Неожиданно его осенило - он вспомнил - это же древнерусский, только произношение не такое, как он привык слышать. Надо же, язык из прошлой жизни: древняя литература, диссертация, которую так и не пришлось защитить. Он попытался приподняться - голова закружилась, и пришлось облокотиться на камень. Понемногу до него стал доходить смысл сказанного...
  "Да нет, я не немой, но пока лучше помолчу. А вот ты кто? Интересно узнать, кто тебя стриг? Такое впечатление, будто слепой. Может, ты из местных старообрядцев, за последние годы многие тут поселились. Но вряд ли - если люди с такими прическами еще остались, то только в Сибири, в глухой тайге". Сильно саднило щеку, и он потянулся рукой, но человек схватил его за запястье и остановил.
  "Что с "перстами" моими? "Зело грязивы", говоришь!? - Так, значит, поранило меня чудище - чиркнуло когтем, исчадие". Тем временем речь становилась все понятнее, и он больше не напрягался, вслушиваясь в каждое слово.
  - Пойдем, пойдем, странник, - незнакомец помог подняться, подобрал импровизированный посох и, сложив его вместе со своей, почти такой же, палкой, держал в одной руке. Был он коренаст, и чувствовалось, что приучен к физическому труду. Светлая паутинка морщинок на загорелых висках говорила, возможно, об улыбчивой натуре или же о том, что работа на открытом воздухе - для него обычное дело. - Я живу тут, недалеко, рану твою обмоем, да Бог даст, залечим.
  Они стали подниматься по крутому склону оврага, того самого, в который он спустился вчера ночью.
  ***
  Святая простота, наивный разум - как ты гордился своим "навороченным компом", и как завидовали коллеги. Можно было сколько угодно потешаться над презренной расцветкой упаковочного материала, но то, что находилось внутри, одним только видом своим вызывало благоговейный трепет. Сколько сил потрачено на приобретение компонентов для сборки громоздкой конструкции со множеством автономных устройств. И всё ради того, чтобы узнать сейчас, что несколько агрегатов, равных по мощности двухпроцессорной (в каждом по четыре ядра) "машине" Велимира, умещаются всего лишь в частице фантастической красоты устройства, равной по величине просяному зёрнышку.
  Если происходившее было сном, то поистине являлось кошмаром для человека, посвятившего жизнь программированию. Он чувствовал себя первобытным дикарем, открывшим способ вести учёт собранных кореньев, используя пальцы как запоминающее устройство. Мозг его был воспалён, достоинство растоптано, - он был попросту раздавлен.
  Следуя указаниям ночного гостя, Велимир шаг за шагом познавал возможности оборудования, умещавшегося на ладони. Он, как любовник, обречённый на вечное расставание с подругой, гладил тело корпуса, упиваясь осязанием шероховатой текстуры; следил, как, трансформируясь, устройство тянется за пальцами и чмокает маленькими присосками, отскакивая от кожи. Это был самый чудесный и самый мучительный миг в его жизни.
  - Я вижу, вам понравилось, - улыбаясь, ИНС наблюдал за Велимиром. Несмотря на почтительную позу, в интонациях возможного потомка Сподобскому послышалась издёвка.
  - Хочу сообщить вам приятное известие. Компания "Джамп энд бэк", как мне только что напомнили, вводит в наше общение систему бонусов. На данный момент вы набрали триста восемьдесят пять с половиной баллов (аплодисменты).
  - Ура, - мрачно буркнул Велимир.
  - Джампер - прибор, который вы держите в руках и ко-торый всё это время воспринимали, извините, как супер-компьютер - служит, прежде всего, для перемещения во времени. После путешествия, которое, надеюсь, доставит вам немало приятных минут, обычно автоматически задействуется процесс самоликвидации. Впрочем в обмен на бонус, компания может перепрофилировать джампер в устройство, о котором вы грезите, - он опять улыбнулся, - и оно останется в вашем пользовании, конечно, при соблюдении абсолютной секретности.
  - Я согласен, - не веря собственному счастью, произнёс Велимир.
  - Отлично, - ИНС опять посмотрел на запястье. - Ваши баллы аннулированы. Теперь перейдём к делу. С джампером вы уже поладили, но это не всё, понадобится ещё биосиликоновый холдер...
  Маленький полупрозрачный комочек неторопливо и уютно ползал по руке, оставляя немного влажный блестящий след, и время от времени издавал тоненький трубный звук. Оказалось, что его необходимо регулярно мять, - комочку это нравится. Кроме того, во время такого массажа происходит прирост памяти, а также изучается психотип пользователя.
  - Со временем между вами наладится контакт, и будет происходить обмен информацией для коррекции некоторых индивидуальных особенностей характера, имеющихся у каждого человека и непригодных в определённом времени и пространстве. Данные об окружающей среде поступают в джампер из холдера, который считывает их с ваших пальцев миллиардами сенсоров, расположенных по всей его поверхности. После, так сказать, массажа надо просто положить биосиликон на инсайдер джампера и подождать, пока тот всосётся. Внутри он свяжется с системой и всё упорядочит, что не нужно уберёт, также сделает у себя резервные копии всего, что вы увидели. Возврат холдера компании обязателен. Можете считать, что это ваша плата за путешествие.
  - Чем больше мнёшь, тем лучше, - подытожил ИНС, с удовольствием посматривая на холдер. - Совершенство, не правда ли? За триста лет ничего лучшего не придумали.
  - А он что, живой?
  - Н-нет... Скажем, не совсем. Короче говоря, это особый вид силикона, способный принимать и удерживать в себе интеллектуальный потенциал различных живых существ в полной мере и в различных комбинациях. Было проверено несколько тысяч предполагаемых вариантов, лучший результат показали гены улитки, совмещенные с генами какой-то южноамериканской вороны и введенные в Х-хромосому тайского слона.
  - Почему вороны? - удивился Велимир и тут же подумал: "Может, лучше было бы про слона спросить... или улитку"?
  - Вороны - самые изобретательные обитатели нашей планеты.
  - А как же человек?
  - Устройство будет тормозить - мозг человека сильно замусорен разного рода условностями и стереотипами. Это, кстати, главная причина, по которой наши встраиваемые процессоры несовместимы с организмом древних... Ой, простите, людей Вашего времени. Надеюсь, вы не сообщите об этой не вполне политкорректной оговорке моему руководству? Хотя, всё равно, - он посмотрел на руку, - штрафные очки уже начислены.
  - А как сказать, что мне нужно?
  - Говорить ничего не надо - просто подумайте, - ИНС посмотрел на холдер, который, деловито ёрзая, протискивался через наноотверстия инсайдера. - Когда закончит, он просочится обратно и подаст сигнал. Сразу нужно его помять, чтобы информация упорядочилась, когда будет достаточно, он опять пропищит. Устаревший способ, но вам он как раз подходит..., извините. И, конечно же, не забывайте его кормить.
  - Господи! Каким же образом можно кормить ЭТО!?
  - Ничего сложного: вечером необходимо поместить его в блюдечко с десятью каплями сиропа пополам с водой, правда, когда переместитесь, сиропа может и не быть, лучше с собой возьмите. Этот, - он кивнул в сторону холдера, - любит вишнелиновый.
  - ???
  - Если нравится, он издает специфический звук, как будто горло полощут, только очень маленькое. Но ни в коем случае не перекармливайте, памяти не прибавится, а размер увеличится, и будет неудобно хранить, кроме того, работать начнёт медленнее. Жаль, он несовместим с вами, в нашем времени у каждого по три, по четыре, и, когда не нужны, просто в ладонь всасываются.
  - А где же я выцеплю вишнелин этот, и что это вообще такое?
  - Правильно говорить вишнелина - самая сейчас, то есть потом..., ну, не важно, короче, популярная и вкусная ягода, правда, дерево колючее.
  Последовала череда алхимических экспериментов, в результате было получено некое вещество. В его состав, помимо воды, входили следующие компоненты: варенье - малиновое и вишнёвое; нутелла (на кончике зубочистки); сок манго и три четверти капли бледно-розового раствора марганцовокислого калия.
  Устали... Намучился и подопытный. В конце концов, наука восторжествовала - холдер издал необходимый звуковой сигнал. Когда Велимир увидел, как умный силикон с удовольствием покоряет просторы сиропной лужицы, он почувствовал, что проголодался. Стало неловко от того, что забыл о гостеприимстве, и он предложил чай с тортом.
  - Как это чудесно, хотя и не приветствуется при исполнении! Спасибо! Не могу лишить себя такого наслаждения. Кругом одни синтезаторы: звука, одежды, снов, пищи, напитков. Имеется даже синтезатор мысли, некоторым, знаете ли, необходимо... Кое-кто требует узаконить синтезатор сексуальных объектов!
  - Каких, каких объектов? - заинтересовался Велимир.
  - Да каких угодно, их же тысячи - всех и не перечис-лить, - он неожиданно вздрогнул и приподнял руку. - Ну, вот: опять штрафные очки - закрытая информация для настоящего временного пространства. Ладно! Поскольку меня уже оштрафовали, то скажу вам, что лично я против того, чтобы эта, с позволения сказать, странная прихоть приняла форму закона, так же как и требование некоторой части общества сделать общедоступными для обозрения сексуальные объекты, находящиеся в личном пользовании. Я думаю, вы заметили непрозрачные пятна на моей одежде, это то единственное интимное, что у нас всё ещё остаётся. Однако, надежды практически нет.
  - Что еще за наезды?! - Велимир был искренне удивлен. - Кто имеет право насильно раздевать догола?! Это же беспредел, нарушение прав личности!
  - Вот, как раз на это и опирается часть общества, ратующая за обнародование. Они считают, что нарушением является как раз сокрытие этих объектов... Но где же ваш нектар? Эх, что может быть лучше свежего натурального древнего чая в пакетике.
  Велимир поступил деликатно. Он не стал высказывать свою точку зрения на культуру чаепития и просто предложил опробовать ещё более древний способ заварки, используя чай листовой, собранный с куста и высушенный вручную.
  - Какая роскошь, - закатывая глаза и причмокивая, повторял измученный вишнелиной потомок. - А это...? То, что вы назвали тортом, как это получается? Говорите, мама печёт? Не совсем понятно...
  Он приподнял левую руку, пошевелил пальцами. Те-перь, когда они сидели почти рядом, Велимир заметил, как на запястье засветились и быстро замелькали миниатюрные значки.
  - Вот как, - задумчиво произнес гость, - трудоёмкий процесс, неудивительно, что от него отказались еще в двадцать третьем веке.
  Они проговорили несколько часов. Пришелец терпеливо объяснял, показывал, приводил примеры и делал сравнения.
  - Знаете, что говорят наши продвинутые, когда с холдером что-то не ладится или он долго не понимает пользователя?
  - Нет, - с готовностью поддержал разговор Велимир.
  - У вас это звучало бы так..., сейчас, - он сверился с одним из встроенных устройств. - Ага! Оказывается, вот как: "Чтоб ты пукнул", - он тоненько засмеялся.
  - А он что, может?
  - Не-ет, - давясь от смеха, проговорил пришелец. - В этом-то и заключается юмор, ну попробуйте, представьте. ПУКНУЛ, хи-хи-хи!
  "Наверное, включился синтезатор смеха", - подумал Велимир и сказал:
  - Прикольно.
  ***
  Незнакомая местность... Он ничего не понимал, озираясь по сторонам, искал взглядом Церковь Вознесения, которая должна быть уже видна с этого места. Но нет, её не было.
  Скорее всего, искажая восприятие времени, давала о себе знать слабость от потери крови: показалось, что шли довольно долго, и он устал, а знакомое село не маячило даже на горизонте. Внизу поблескивала, ветвясь многочисленными протоками, река. Ведь это же Москва-река? Он прав? Да скажите же кто-нибудь!
  Наконец-то деревня. Миновав небольшую рощицу, он увидел несколько пар приземистых рубленых домов, покрытых почерневшей деревянной щепой. По торцу строения три окна, дверь, поодаль еще строение - два окна и дверь. "Не было этого, не помню я этих избушек. Боже мой, неужели, правда все эти рассказы о людях, пропавших и появившихся вдруг через много лет? В таком случае, где я, или лучше сказать, КОГДА, кто управляет страной, если ей вообще кто-то управляет?!".
  ***
  Клавиатура не требовалась - потомки общались со встроенным процессором телепатически. Для Велимира это было невозможно: наноэволюционный процесс в зародыше, и в нём пока ещё ни одной жизненно необходимой частицы, стало быть, несовместим с имплантантами. Если ИНС не ошибается, то такие люди ещё не появились. Но вышли из положения: специально для него передали (совсем уж древние - лет сто как у них не используются) контактные 3D-линзы. Теперь оставалось через холдер наладить связь с интеллектом джампера - и вперёд, в прошлое. Особых успехов не наблюдалось. Велимир уже несколько раз пытался вывести на дисплей какую-нибудь информацию, но "искусственный разум" упрямо выдавал одно и то же сообщение - незнакомое устройство. Велимир откинулся в кресле, взял холдер и опять принялся его разминать. Силикон поскрипывал у него в руках и как будто немного вибрировал.
  Прошло примерно полтора часа с тех пор, как его, мягко говоря, необычный гость провел двумя пальцами по лбу, понажимал засветившиеся на руке кнопки, затем надавил что-то под мышкой и потихоньку исчез в предрассветном воздухе. Угасая, прошелестели слова прощания, и растворилась чудесная комната и невиданная мебель, если это, нечто светящееся и следующее мысленным указаниям хозяина, можно было так называть.
  Велимир не заметил, как заснул, и сон, который он видел, был абсолютно бессодержательным. Видение растаяло без следа, оставив неприятный суетливый осадок. В два часа дня он с трудом приоткрыл глаза. Сидя, долго растирал онемевшие от неудобного положения пальцы, несколько раз зевнул, потянулся...
  Стоп, перед тем как заснуть, он держал в руках холдер. Пошевелил пальцами - в руке ничего не было. "Приснилось, - он разочарованно усмехнулся, - так и знал". Ладно, пора работать. Велимир наклонился вперёд и, упершись руками в подлокотники, хотел встать, но так и застыл в неудобном положении: прямо возле его ног на полу лежал беззащитный одинокий посланник будущего. Он был неестественного голубого оттенка и периодически вздрагивал всем своим студнеобразным тельцем.
  В следующее мгновение Сподобский уже бежал в ван-ную, на ходу очищая холдер от прилипших соринок и волосков роскошной шубы персидского кота Сократа. "И как он его не сожрал"? - думал Велимир, открывая кран. Вообще-то это было маловероятно, так как основную часть своей жизни Сократ проводил лежа на спине. Пребывая в неестественной позе, он иногда всхрапывал и чихал во сне. В спальне родителей были обжиты все доступные для его зоологического вида места.
  Это было на редкость спокойное, даже флегматичное животное, оценивающее обстановку только через призму собственных потребностей, но порой, будто глубоко переживая "за бездарно прожитые годы", он впадал в буйство, и тогда под острыми когтями покрывалась гусиной кожей затяжек мягкая мебель, падали горшки с цветами и безнадежно запутывалось оставленное без присмотра вязание. Однако оборудование Велимира, несмотря на густо опутывавшие его такие желанные не-проходимые дебри проводов, оставалось нетронутым.
  Вероятно, Сократ прочел нечто важное в глазах программиста, и единственное, чем он изредка позволял себе компенсировать унизительную покорность, - без приглашения зайдя в комнату, встать на задние лапы и, вцепившись в брюки Велимира, как можно сильнее выпустить коварное оружие, стремясь добраться до заповедных уголков тела. Впрочем, сегодня ничто не предвещало возмущений. Дверь к родителям была приоткрыта, и, пробегая по коридору, Сподобский увидел между подушками торчащие кверху оцепеневшие лапы спящего кота.
  Вода была холодной, и холдер, поменяв нежно-голубую окраску на синий непрозрачный цвет, еще сильнее завибрировал и возмущённо затрубил. Велимир подождал, пока струйка нагреется и, наконец, искупал капризный комочек интеллекта.
  Осталось меньше суток, за это время нужно успеть установить связь с программой, в противном случае временной тур не состоится. Как там сказал ИНС? Если не будет введена дата, то джампер дезактивируется, по договору превратившись в компьютер. Собственно говоря, тоже неплохо. Может, не путешествовать никуда - доделать работу... Но нет, такой возможности больше не представится. Решено, летим или... как это правильно называется? Короче, поехали!
  ***
  В блюдечке недовольно полощет свое несуществующее горлышко холдер, по всей видимости, ему не совсем нравится питательный раствор.Последняя попытка. В прошлый раз наметился кое-какой позитивизм: система идентифицировала Велимира как "трудно совместимый биотип с пониженным интеллектуальным рейтингом". Заключение казалось лишенным всякого смысла, но звучало настолько оскорбительно, что в первую секунду у Велимира появилась потребность со всяким усердием передать холдеру пожелание из будущего. "Чтоб ты...", - подумал униженный про-граммист. Понемногу он стал слышать разницу в звуковых сигналах, подаваемых синтетическим организмом.
  - Ну, иди сюда, "Тамагоччи" ты моя, - холдер просился на руки. "На мармелад похож, - подумал Велимир, - обожравшийся Мишка Гамми". - Разминая податливую силиконовую плоть, Сподобский вдруг, вспомнил некоторые детали отечественной истории, и холодок пробежал у него по спине, но тут же он успокоил себя: компания гарантировала безопасность. В то же время ИНС, этот "умеренно-продвинутый" член общества будущего, говорил что-то о "полном экстриме". Как-то одно с другим не вяжется...
  Раздался довольно громкий звук: предупреждение о том, что массаж закончен, и после нескольких неудачных попыток просочиться внутрь Сподобского холдер устроился в центре ладони и, как показалось Велимиру, обиженно вздохнул.
  Нет, дружок, спать некогда - комочек растворяется на инсайдере, и наконец-то контактные линзы выдают нечто членораздельное. Потренировавшись создавать более конкретные мыслеобразы, он провел тест: послал команду перекачать содержимое своего компьютера, в общих чертах представив файловое дерево.
  Повинуясь указаниям, Велимир поднес джампер к сис-темному блоку. Устройство дрогнуло и, протянув небольшое щупальце, просто присосалось к корпусу. Послышалось едва различимое жужжание, и, тихо чмокнув, джампер принял штатную форму.
  Некоторое время Сподобский путешествовал по необъятным просторам информационного пространства, получая наслаждение от поистине шокирующих возможностей и безграничного экранного поля, затем, свернув все подразделы, на всякий случай оставил маленький значок в нижней части правой линзы.
  Теперь нужно было готовиться по-настоящему. Разорвав пакет с надписью "Реквизит", он извлек кучу непонятной одежды, но все же сумел одеться по инструкции, указания которой появлялись в связи с ростом недоумения по поводу той или иной части туалета. Одежда не сильно ограничивала движения, и всё было бы терпимо, если бы не сапоги, которые были пошиты без учета "право" и "лево" и могли, в общем-то, надеваться на любую ногу. Поприседав и попрыгав, Велимир стал размахивать руками, чтобы привыкнуть к обновам, затем принялся проверять содержимое трех кожаных кошельков. Самый большой был набит разнокалиберными медными монетами, поменьше - серебром, в маленьком позвякивало полтора десятка монет из жёлтого металла.
  Прежде чем слово оформилось в сознании, перед глазами возникло изображение. "Злато" - гласила надпись. Вероятно, начал работать интерактивный переводчик. Он затянул ремень, посмотрел на кошёлек, и в то же мгновение перед глазами замелькала бегущая строка: "Ответ на ваш запрос", - далее мелко: "Клон импортного продукта, прототип изготовлен в Великом княжестве Литовском, конец XV-го века, изготовитель неизвестен".
  Привешивая кошели к поясу, Сподобский подумал, что, вероятно, должно быть какое-то оружие. "Ваше предположение неверно, - моментально отреагировала система. - Ношение оружия разрешено только боярскому и дворянскому сословиям - другая ценовая категория путешествия".
  "Ну вот, говорил-супертур, а сами денег на дворянский титул пожалели. Хотя, наверное, они правы - с таким телосложением... Ратник, ёлки-палки", - подумал Велимир и иронически усмехнулся. Бледный, с неразвитой мускулатурой молодой человек точно так же улыбнулся ему из зазеркалья.
  Эх, побольше бы времени - худо-бедно ознакомиться с языком. Он понял, насколько уязвим без владения теми древними, родными и в то же время коварными словами, готовыми в любой момент подставить ножку из-за того, что поменяли свое значение почти на противоположное. Сподобский еще раз критически посмотрел на своё отражение и почесал затылок.
  "Заметут, как пить дать..., а там - страшно подумать. Как только рот открою - прямиком на кол, предки мои, наверное, его уже затесали", - от этой мысли на лбу выступила испарина. Далёкое стало настолько близким и реальным, что в известном месте появилось неприятное ощущение.
  Велимир нервно почесался. "Вот, блин! Угораздило! Хорошо, что родители на даче, Бог даст, вернусь, и если вернусь, то в тот же день, независимо от того, сколько придется там пробыть и никто ничего не узнает. Кстати, о Боге... Надо молитвы выучить, хотя бы одну... Нет, одной не обойдёшься, - Сподобский, всё больше ощущал себя изгоем. - Крест нужен, без креста не то, что на кол, вообще неизвестно, что сотворят. О, Господи"!
  В глазах побежали строчки: "Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое. Да приидет... Богородице Дево, радуйся, благодатная Марие, Господь с Тобою. Благословенна Ты в женах и благословен Плод Чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших".
  Далее следовал Символ Веры, ещё несколько основных молитв и наставления по подготовке к таинству причастия. Велимир с облегчением выдохнул и принялся лихорадочно искать свой маленький серебряный крестик, подаренный бабушкой. Вспомнив о том, что имеет отношение к Православной церкви, он почувствовал себя спокойнее. Конечно, вряд ли это было заметно со стороны, но непонятным образом придавало уверенности... "Благо, не брился - борода за два месяца отросла приличная".
  ***
  Рана была нехорошей. Он понял это по выражению лиц домочадцев его спасителя - о зеркале можно было только мечтать. Ему оказали помощь: вымыли, приложили какую-то вонючую мазь, которая сильно щипала, перевязали чистой тряпкой. Руководила всем Меланья - жена его нового знакомого: худая жилистая женщина, некрасивая по всем канонам этого времени - он почти поверил, что попал в далекое прошлое, оставалось выяснить, какой именно отрезок истории выбрал для него случай.
  Поражала готовность, с которой помогали совершенно незнакомому человеку эти люди. Не обменявшись ни словом, все (как будто обязанности были давно распределены) разбежались по углам кипятить воду, доставать лекарство, кто-то метнулся во двор за дровами, дали выпить какой-то настойки и уложили на лавку. Подняв глаза, он увидел иконы и перекрестился лежа. Перекрестился так же, как и хозяин дома - он заметил, что тот делает это двоеперстием.
  Усталость и потеря крови (крестьянская рубаха, которую он приобрел для побега, с одной стороны была пропитана ею) сделали свое дело, и он уснул ненадолго, чтобы проснуться от холода: поползла температура - еще и простудиться угораздило. Или заражение?! Только бы не бредить, не выдать себя. Где он, с кем? Впрочем, сдадут властям, тогда всё узнается само собой...
  Проснулся опять, старших в избе не было. Тут же подбежала босоногая девочка лет двенадцати и дала питья - заметила жар. Что же это за гадость-то такая? Что-то говорит..., ах, вот как, кора ивы, значит, народный аспирин, подумали - лихорадка. Но где хозяева? Хорошо бы, пошли просто по делам... Как трясёт... На дворе так тепло - детишки, наверное, босиком шлепают, а тут зуб на зуб не попадает. Эх, уходить надо, но куда?
  На сей раз он спал совсем недолго, во всяком случае, так показалось. Открыл глаза и постарался улыбнуться - взрослые вернулись, но не одни. С ними пришла очень старая на вид женщина, которая без церемоний, но довольно аккуратно развязала платок и, осмотрев рану, сокрушенно зацокала языком...
  ***
  Все было готово. По крайней мере, так думал путешественник. Велимир ещё раз осмотрел комнату и подошел к столу, на котором во всём своём великолепии покоился джампер. Несмотря на свой более чем компактный размер, теперь он казался огромным.
  Ну что ж ты такой здоровый, поменьше бы, поменьше. Неожиданно перед глазами замигала надпись: "Архивация оборудования", - прибор издал какой-то неподдающийся описанию звук и уменьшился вдвое. Вот как! А если ещё? Джампер сложился ещё. "Максимально", - мысленно приказал Сподобский. Устройство исчезло. На виртуальном экране пламенели красные буквы: "Внимание! Десятикратная потеря мощности". Велимир испугался, начал искать среди бумаг и наконец заметил маленькую, слабо мигающую точку величиной с рисовое зернышко. Сосредоточившись, он представил себе нужный размер и уже спустя мгновение держал в руке приятный на ощупь предмет величиной со спичечную корбку.
  Пожалуй, пора. Велимир еще раз покормил холдер, помял, вернул в систему и вызвал виртуальную клавиатуру. Это была хитрость придуманная самим Сподобским: видя перед собой клавиши, легче было сосредоточиться. Джампер зажужжал и, выпуская свои щупальца, начал присоединяться к руке, чмокая присосками и щекоча кончики пальцев.
  Сообщение рекомендовало ввести дату, пользуясь летоисчислением от Сотворения Мира. Следуя инструкции, Велимир набрал команду и в последнюю минуту понял, что ошибся на 200 лет. Стены, теряя прямоугольные очертания, поплыли перед глазами, подступила тошнота, и он провалился в бездонную яму, до краев наполненную тягучей светящейся массой.
  В следующее мгновение, одетый по последней моде начала XVI-го века, он стоял в какой-то огромной зале, против господина в напудренном парике, несколько манерно удерживающего лорнет двумя пальцами. Сподобского стошнило прямо на камзол несчастного.
  - Тярпи на мне, - по слогам прочитал он подсказку, по-думал, что, возможно, лучше было бы произнести эту фразу по-французски и, сосредоточившись, мысленно поправил дату.
  Хотя в помещении было довольно людно, всё произошло так быстро, что кроме человека с лорнетом его никто не заметил. Только когда пострадавший, выпучив от неожиданности глаза, в ужасе взвизгнул: "Майн Готт !", проходивший мимо очень высокий человек в военном камзоле с весёлыми кошачьими усиками на округлом лице добродушно произнёс:
  - Сказывал ти, Алексашка, негоже бяху апоклисария последи вино с огурцы вустрицеми потчевать. Убо ведомо же, яко прусаки ливеромъ немочны. Благо, не паче того, - он незаметно для окружающих обратил внимание собеседника на испачканную одежду, - поелику конфузу быти изрядну.
  ***
  Его всё ещё тошнило. Велимир вспомнил об управлении. Замедлив перемещение, сориентировался на местности и выбрал для инициализации укромный уголок за кустом у дороги. Он подождал, пока джампер спрячет свои осьминожьи сенсоры, положил его в дорожную суму и огляделся.
  Стояла тёплая сухая погода. Воздух был чист и прозрачен, и вокруг плыла глубокая тишина, в которой непривычно чётко и ясно повисало жужжание пролетающей мухи или неожиданно вырывался из высокой травы стрёкот кузнечика. Рядом на ветку присела очень знакомая пёстрая птица. Щегол! Надо же, последний раз он видел такого в детстве, когда гостил с родителями у знакомых под Вышним Волочком.
  Миниатюрное создание, наклоняя голову в разные стороны, бесцеремонно разглядывало Велимира, затем, потеряв интерес к объекту исследования и удобнее усевшись на ветке, певец исполнил небольшой фрагмент одного из своих бесчисленных произведений, прозвучавший убедительно и в широком акустическом диапазоне.
  Сподобский всей грудью вдохнул первозданный воздух и внезапно почувствовал обитающую здесь, окружающую всё вокруг, нерушимую стабильность. Всё, казалось, шло своим чередом, ничем не предвещая неожиданный град, ураган или похолодание на несколько недель. Вероятно, лето здесь было тёплым, ну а зима - сообразно солнечному протоколу. В этом бесконечно протянувшемся покое вдруг заныло сердце.
  Замерли в вечернем безветрии листья, на землю предков собирались опуститься сумерки. Сподобский вспомнил свою комнату, навороченный комп, зимние потепления, каждый раз выше годовой нормы, и подступивший к горлу комок выдавил слезы.
  "Внештатная ситуация!" - буквы прыгали перед глазами. "Реакция организма на перемещение во времени вызвала набухание контактных экранов. Во избежание порчи дорогостоящего оборудования, срочно уберите лишнюю влагу"!
  Пришлось подчиниться. Поборов очередной спазм, Велимир осторожно промокнул глаза и выбрался на дорогу. Вдалеке в поле виднелась одинокая телега с запряженной в неё унылой лошадкой. Впереди на холме величаво возвышалась знакомая до боли внушительных размеров крепость. Прежде чем он успел догадаться, по обеим сторонам глаз побежали строчки. Сподобский еле успевал читать.
  "Московский Кремль. Архитектурное сооружение XV века. Существующие стены и башни построены Великим князем Иваном III в период в 1485-1495 гг. на месте обветшавших белокаменных стен времён Дмитрия Донского. Они представляют собой не только величайший архитектурно-исторический памятник русского народа, но и мощное фортификационное сооружение конца XV в., построенное на основе достижений военной техники этого времени. Архитекторы (в содружестве с русскими мастерами): Аристотель Фиораванти, Петр Антонио Солярио, Марко Руффо, Алевиз Новый, Бон Фрязин и другие. Всего на стенах Кремля насчитывается 1045 зубцов.Работы по усовершенствованию будут продолжаться до 1516 года, толщина стен - от 3,5 до 6,5 метров".
  - Спасибо, - сказал вслух Велимир, - реально, зевака из глубинки с бесплатным гидом.
  В каждой шутке есть доля истины, и, сам того не ведая, он был уже не так далеко от неё.
  ***
  Дорога завернула и, оставляя в стороне "Николу Мокрого", понемногу пошла в гору. Велимир обернулся на мерцающую в закатных лучах, свободную от гранитных оков водную гладь. Хотелось побыть здесь хотя бы ещё немного, надышаться сырым речным воздухом, послушать долетающие с Москвы-реки крики плескавшейся детворы.
  По счастливому стечению обстоятельств знаменитая сточная канава находилась ниже по течению, ветер дул в ту же сторону. Отчасти и поэтому "память предков" - понятие, бывшее до сего времени смутным для Велимира, красивой фразой, оторванной от реальности, обретало вполне ощутимые формы, укреплялось в сознании, становясь частью его самого. В церкви на берегу ударили в колокол, потом еще. Звоны, неспеша, необычно низко проплывали в тихом воздухе над головой Велимира, и, достигая могучих стен, отдавались чистым эхом где-то глубоко внутри Кремля.
  Он заслушался. Он не смотрел на бегущие непрерывным потоком строчки. В какой-то степени он был понятен в своем желании стать частью того, что видел, слышал, чувствовал. Обернуться крупинкой неисчерпаемой кладовой жизни, кипящей здесь под каждым камушком или травинкой. Но, перестав читать назойливые сообщения, вызываемые его же собственным урбанизированным мозгом, он упустил весьма важную информацию.
   Быстро сгущались сумерки - давно пора подумать о ночлеге.
  "Рекомендуется "Гостиный двор на Варьской", - угодливо засветился экран.
  Глубоко вздохнув ещё раз, Велимир перекинул через плечо свою суму и пошел по направлению к городищу. Увлечённый собственными мыслями, он вдруг понял, что упёрся в преграду. Деревянные решётки перегораживали улицу, за ними поперёк дороги на высоте метра было положено толстое бревно, на котором, заложив руки за голову и согнув одну ногу в колене, лежал здоровенный мужик в плотной стёганой одежде. Велимир, не долго думая, постучал по одному из прутьев забора, желая привлечь внимание ленивца, и тут заметил ещё двух в такой же, так сказать, униформе, сидевших на нагретых за день придорожных валунах.
  Оказалось, что за ним давно наблюдали. Один из стражников нагло и с усмешкой смотрел на незваного гостя, выставив вперед острую бороду. "Иван Грозный, - подумал Велимир и прочитал бегущую строку: "Ошибочное предположение: эпоха Ивана IV, прозванного Грозным, ещё не наступила".
  - Здрав буди! - издевательским тоном произнес бородатый. Хотя среди присутствующих бритых не было, это прилагательное так и просилось на язык.
  - Здрав буди и ты! - вывернулся Сподобский, почти бегло произнеся фразу.
  - Камо грядеши, человече?
  - Овамо, - сказал Велимир и, согласно инструкции, указал пальцем вперед.
  - Камо, овамо? Овамо нелеть! - стражник издевательски ухмылялся, и Сподобский начал нервничать.
  - Пусти, за ради Христа, ибо хощу стан обрести к нощи.
  - Едино за ради мзды токмо, - абориген, широко улыбаясь, привстал со своего насиженного места и ласково спросил: - Что имаешь, грядый?
  Как ни странно, сообщений больше не поступало. Сподобский, не зная, что ответить, решил действовать по своему усмотрению. Он отцепил больший кошель и, отыскав монету покрупнее, просунул руку между прутьями.
  Прототип Грозного приблизился и, взяв деньги, брезгливо повертел подношение в руках.
  - Чесо ради укоряеши мя и друзи моя? Имаше многия блага, дари достодолжно, - и вдруг, не меняя выражения лица, выдвинул, насколько мог понять Велимир, абсолютно неприемлемое пожелание: - Вижду жиры наша при бедрах твоих, подай купно.
  Несмотря на упрямое молчание переводчика, смысл последней фразы возмутил Сподобского и, введённый в заблуждение подобострастным поведением бородатого, он возвысил голос:
  - Да?! А вот хрен тебе, чувак! Я лучше в поле переночую.
  Его собеседник, удивленно выкатив глаза, простёр руки к небу:
  - Кий же язык исповесть наглетва сии!? - он обернулся к отдыхающему, который уже приподнял голову и прислушивался. - Микита Данилыч, не разумею яз окаянный глаголов немчины сего поганова. Помози, добрый человек, осмотри да вспроси, хто его бил?
  "Кого бил? Никто меня...", - хотел подумать Сподобский, но Микита Данилыч лёгким движением плеча уже отодвинул тяжёлую решетку и, протиснувшись в щель, протянул руку, чтобы вцепиться в него мёртвой хваткой.
  Несмотря на сидячую работу, Сподобский был подвижным и относительно спортивным человеком с реакцией опытного игрока в пинг-понг. Кроме того, напуганный до полусмерти тем, что вот-вот толстые короткие пальцы сомкнутся, возможно, на его шее, он так быстро поднырнул под руку и забежал за спину медлительного воина, что тот некоторое время в удивлении смотрел на свой кулак с зажатой в нем пустотой. Потом, проверив "одесную" и "ошуюю", резко повернулся назад.
  - Велми поверткий еси. И хто тебе показа таковые басни? А вот, улучи сице!
  Широко размахнувшись, он хотел наотмашь сразить "огурника", но шустрый программист снова увернулся, и кулак, с шумом распоров воздух, врезался в забор, сломав одну из жердей.
  - Убо же мшица мухортая, - взревел от боли мужик. - Молися, сыроядец, таче живот выну!
  Со всей возможной прытью он ринулся на Сподобского, но тот был уже за загородкой и, пока противник пробирался в узкий лаз, принял оборонительную позу. В то же время "бородатый" кознетворец и его молчаливый товарищ заняли им-провизированные зрительские места на камнях и с детским оживлением наблюдали эксцентрическую сцену.
  Неожиданно перед глазами засуетились буквы: "Внимание! Угроза агрессии, попробуйте разрешить конфликтную ситуацию мирным способом!".
  "Но ведь должна же быть какая-то система защиты в подобных ситуациях, вы же гарантировали!" - мысленно взмолился Велимир, внимательно следя за тем, как приближается его вполне вероятная кончина.
  "В данном случае защита не предусмотрена. Вы использовали право клиента на выбор, израсходовав свой бонус на оплату другой услуги. Осторожно! Возможна порча дорогостоящего оборудования!", - читал Сподобский мешающие обзору сообщения, из последних сил увёртываясь от кулаков древнего громилы.
  - Убери шрифт, зараза! - возопил информатик. Последнее, что он увидел, перед тем как потерять сознание, была крупная яркая надпись прямо перед глазами: "Программа выполнила недопустимое действие и будет закрыта".
  "Виндоуз маздай"! - подумал Велимир, ощутил себя опасно накренившимся вбок, но падения уже не почувст-вовал.
  ***
  Жарко... Денёк выдался на славу. Он промокнул лицо большим платом и засунул его обратно за пояс. Сколько же градусов? Тридцать пять? Или же все сорок? Кто знает... Не проверишь, кругом на протяжении примерно двухсот лет ни одного градусника, и никого это не волнует. Галилей еще не изобрел свой первый несовершенный термоскоп, он даже ещё не родился. Просто жарко, душно, - печёт, одним словом.
  Прошло года два, наверное. Он еле заметно покачал головой, вспоминая, как носил его Филат (нечаянный спаситель) со всей своей семьёй на безлюдный перекресток. Шествие возглавляла старая знахарка. Несмотря на всю комичность ситуации, улыбаться не хотелось. Теперь не хотелось. Что же за чудище поцарапало его тогда? Наверное, он этого никогда не узнает. Болезнь была тяжелой: за неделю так ослаб, что самостоятельно идти уже не мог.
  Да он бы и не пошел никуда, потому что не верил в колдунов, ведьм, порчу и заговоры. Кроме того, считая себя образованным человеком, был уверен, как и многие его сверстники, что регулярные посещения церкви и молитвы "по правилам" существуют для обуздания страстей малограмотного простого люда. Он хорошо понимал всё, что говорили окружившие его люди, и, по авторитетному мнению бабки Федосьи, выходило, что приключилось самое страшное - лихорадка (и складывалось всё как нельзя хуже)...
  Сладострастные лихоманки, проклятые Богом за убийство Крестителя, дочери сестер Иродовых, как минимум, пять из двенадцати, воспользовались его беспамятством, и когда лежал он на сырой земле у камней в Велесовой Лощине, вожделели и взяли его без поцелуя, то есть самым подлым образом. Потому-то болезнь никак не хотела показаться наружу в виде "пупырей на губех". Мало того, по словам знахарки, был на нем грех доселе неизвестный, потому что от известных грехов Федосья "заслон поставила".
  Например, если бы он помногу спал "да ел беспрестанно, не молился, без молитвы ложился, и молитвы Иисусовы не творил, вставая. Не крестился, а в праздники Господни блуд творил и нечист ходил бы - три дни, таче здраву бытии". А те сглазы, "что с ветру нападают, да если ступишь не благословясь, да с печали, да от дурного слова, с испугу, от простуды", так это для Федосьи тьфу - "порог спиной вперед переступил да можно и в пляс".
  Специалист она, видимо, была уважаемый, так как, не-много пошептав что-то беззубым ртом, сразу же изрекла "прозвания кумушек-трясовиц: Знобея, Ломея, Лепчея, Говоруха и Невея". Последняя была самой страшной - вошедшей на погибель и смерть! Да если бы он во всё верил, то это, так сказать, имечко звучало бы как приговор - навий и есть мертвец на том языке, который звучал вокруг, - мертвом языке, теперь ставшем для него повседневным.
  Добрались, наконец, до перекрестка, и Филат с удовольствием размял руки, возможно, в этот момент он пожалел малодушно, что не вошла в его найдёныша ещё одна "добруха" - сестрица именем Сухота. Всё же главное было впереди, и не было времени отдыхать - все встали вкруг. Филат как доверенное лицо немощного взял у жены узелок и с немым вопросом на лице протянул больному, мол, сам положил бы - лучше будет.
  ...Попробовал, но руки тряслись и не слушались. Нет, не получится, да это и всем видно. "Ну, ништо, ништо", - ласково проговорил Филат и, не разворачивая, положил "откуп" на землю. Края салфетки, в которую было завёрнуто подношение, разошлись, и из прорехи выпал небольшой пирожок. Так вот что втайне от него пекла жена Филата. Тем временем присутствующие продекламировали заклинание. После чего Филат подхватил больного, и все спешно покинули место ма-гического действия "взадпятки" для того, чтобы развратные сестрицы не смогли бы найти жертву по её "следьям". Так они пятились, пока перекрёсток не пропал из виду, укрывшись за небольшим ельником.
  Но лечение ещё не закончилось: случай был тяжелый. Вернувшись в избу, Федосья накрыла его шубой и окурила конским копытом. Вонь была нестерпимой. Несмотря на слабость, выступили слезы, и он чихнул. Знахарка удовлетворенно крякнула и произнесла фразу, вполне соответствующую будущей банальной формуле, - "Будет жить".
  Шубу вынесли на двор, но Федосья и не думала отды-хать, решив бороться с недугом до-последнего. По её тре-бованию принесли и зажгли страстную свечу. Он наблюдал за приготовлениями, и всё больше становилось как-то не по себе. Появилось чувство, что вот именно сейчас, в этот ничем не примечательный момент может произойти нечто непоправимое, пересечена какая-то неощутимая грань, из-за которой не будет возврата. И когда Федосья начала читать заговор - перевернутую молитву свою, он вдруг понял, что и ему нужно говорить слова, но иные. Не заклинать, но умолить Бога, не украсть, а получить, как чудесный дар, исцеление своё. Трясло всё сильнее. Надо было спешить - успеть высказать всё целиком до того, как увязнет в бреду его разум. "Святый Ангеле Божий, хранителю мой, моли Бога о мне! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй раба твоего грешного...".
  В непроизвольных паузах, подбирая слова, он слышал бормотание знахарки: "...во святую Великую Пятницу, егда распяли жидове Господа нашего Иисуса Христа, он же, на кресте вися, дрожал...".
  Он старался сосредоточиться на собственных мыслях - не слушать и не вникать в суть заговора.
  "... не на погибель попустил Ты, Человеколюбче, бегство мое, укрыв туманом и временем, не остави и сейчас, дай силы, укрепи. Не отвергни мене от лица Твоего и духа Твоего Святаго не отыми от мене...".
  Сгущались на подворье сумерки - потемнело вокруг, и трещала свеча, роняя горячий воск на пальцы Филата, одурманенного то ли дымом палёного копыта, то ли заклинаниями Федосьи.
  "...Окрест стоя, смеяхуся и глаголюще: "О чем, Иисус, дрожишь?". Иисус же: "Аз, - рече, - в себе не дрожу немощи ради студеныя, но страсти ради великия...; о себе моляшеся, ко Отцу рече: "Отче, молю Ти дати всем, страсть мою поминающим, молитву сию носящи при собе от всех трясавиц избавления...".
  "...Пресвятая Троица, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша, Владыко, прости беззакония наша, Святый, посети и исцели немощи наша, имени Твоего ради... Господи Иисусе Христе, Боже мой, помилуй мя грешного"!...
  Разбухло нутро Филатовой избы, искривилось. Пропали старая ведунья, Меланья с девочкой и сам Филат. А вместо них появились неизвестно откуда простоволосые да не препоясанные четыре срамные девки. Заметались с диким воем, не разбирая ни пола, ни стен, ни низкого потолка, да выскочили разом в соскочившую с петель дверь, не дожидаясь пятой сестрицы своей, которая наклонилась над ним, остолбе-невшим от пакостной её красоты, ухмыльнулась криво и сказала: "Это тебе на память"... Во время поцелуя она больно впилась зубами в его верхнюю губу, и место укуса ещё саднило, когда он почувствовал, что не теряется в забытьи, не тонет в бреду, а первый раз за неделю крепко засыпает...
  ***
  В оконном проеме сидел видавший виды крупный кот с поврежденным в мартовских турнирах глазом и умывался. Занавеска была приоткрыта, солнечный свет, преломляясь в кристаллах, весело играл в слюдяном оконце. Полежать бы еще. Плохо спалось, закусал кто-то, комары, наверное, или блохи, кто их знает.
  Вот уже несколько дней, как у пилигрима появился ночлег. Теперь всё происшедшее казалось каким-то нереальным фарсом, если бы не красное опухшее ухо, до которого всё ещё больно дотронуться. Гады! Видимо, из-за таких вот, с позволения сказать, стражей порядка и пошло выражение "разбойники с большой дороги". Велимир помечтал немного, придумывая разные козни своим обидчикам - оборотням на государевой службе. Он занимался этим с той минуты, как нашел себя лежащим в этой убогой комнатёнке и, смешно сказать, напугался шкуры, которой заботливо был накрыт и которая, по его мнению, и являлась родным домом для многочисленных и разнообразных кровососущих паразитов. Повезло не-сказанно уже только потому, что остался жив, да ещё и деньги, с утратой которых он успел смириться до того, как потерял сознание, были целы. Ну, большей частью...
  Это было первое, что он увидел, когда очнулся. На длинной лавке, намертво приделанной к стене, подобно индийским слоникам, стояли его кошели. А вот система не подавала никаких признаков жизни, и только в правом нижнем углу экрана мигал красный неопределённого вида значок. Он добросовестно кормил холдер, который регулярно просачивался наружу, чтобы поплескаться в сиропчике, но было совсем непонятно, чем он там занимается - никакой интерактивности не наблюдалось. "Вот тебе и супертур", - с горечью хмыкал Сподобский.
  Его спасителем, по невероятному совпадению, оказался владелец той самой гостиницы, которую в день прибытия рекомендовал виртуальный гид. В тот злополучный для Велимира вечер он передвигался в телеге, запряженной пегой лошадкой, как раз на неё-то и обратил внимание Сподобский, поднимаясь к посаду.
  Хозяина звали Прохор. Он называл Велимира "болярин" и лечил его "рану подкожную", много рассказывая о "яйцех куречьих", считая белок первым лекарством. Прохор аккуратно выливал его в горячую воду, приговаривая: "Обмачиваючи, прикладывати, обмачиваючи, прикладывати".
  Значит, одежда подозрения не вызвала - спасибо Компании за это. Впрочем, хозяин этот довольно жалок на вид: кланяется подобострастно, улыбается виновато, для него любой постоялец - "болярин". Да ладно, ерунда все это, мелочи, хотя бы потому, что не было здесь для Велимира человека ближе и роднее его благодетеля. Прохор оказался на редкость разговорчив. Далеко не все, конечно, было понятно без интерактивного переводчика, кроме того, не было никакой возможности произнести хотя бы слово, и всё же картина происшедшего на поле брани в общих чертах прояснилась.
  Как уже было сказано, Прохор, не торопясь, ехал по улице Большой и, миновав "Николу Мокрого", услышал шум. Из праздного любопытства он приободрил свою пегую вожжами и поспел аккурат к тому моменту, когда с бесчувственного Велимира начали уже "срезать богатество". Простодушно не скрывая своих корыстных побуждений, он поведал, что жаль стало ему нестерпимо и меди, и серебра, и злата, которое присвоить пытались "аспиды неприязневыя". Страшно рискуя, выдал он Велимира за своего "всельника" и, пригрозив знакомством с начальником стражи, привез в гостиницу, заставив притихших мародеров ещё и погрузить Сподобского на подводу.
  Да, повезло, но из-за отказавшей системы он был обречён находиться в этой гостинице вечно, хорошо, линзы не повыскакивали. Велимир посмотрел на джампер, который в состоянии покоя работал в режиме хронометра, и улыбнулся. Надо же, столько лет прошло, а привычка втискивать часы во все приборы осталась. Впрочем, они сейчас очень кстати. 5:01, похоже на правду. Интересно, как они адаптируются.
  Он опять подумал, что хорошо было бы ещё поспать, но решил всё же попытаться наладить интерактивную связь. Справившись кое-как с одеждой, он достал джампер и провел по корпусу рукой, как показывал ИНС. Пожужжав немного, устройство открыло инсайдер, и через мгновение на его бликующей поверхности подрагивал голодный холдер. Часов до трех Велимир общался с посредником при помощи массажа, доведя его до того, что, в конце концов, измятый до изнеможения, тот перестал вылезать из своего убежища.
   Усилия были тщетны. "А жаль - всё так хорошо начиналось..., - горько усмехнулся путешественник. - Вот это влип! Что ж делать-то"? - неожиданно Сподобский прочувствовал весь ужас своего положения. На лбу выступила испарина, и первое, что пришло в голову, это идти к тому месту, на которое он прибыл, и попытаться там запустить устройство. Скорее всего, идея была бредовой, но он больше ничего не мог придумать.
  Однако сначала надо пересечь двор. Велимир поёжился: он вспомнил его обитателей - стаю собак премерзкого нрава. Бестии нападали исподтишка, вымогая еду, а потом, подлые твари, опять кусались. Сам Прохор называл их сатанищами и тоже немного побаивался. Но, будучи сердобольным, не мог избавиться, отчего и терпел некоторые убытки, а редкие постояльцы - неудобства в виде деревянной параши у двери, вместо привычного нужника на свежем воздухе.
  Сподобский взял кусок варёного петуха, которого так и не смог доесть вечером, несмотря на голод. Каплун был жесткий, и он ограничился бульоном, который хозяин называл "доброй ушицею". Для Прохора она наверняка была доброй, так как, судя по цене, приносила приличный доход, но, поскольку от печеной и фаршированной, сырой и вареной, "паче того", пареной репы Сподобский отказался, пришлось заплатить.
  Он вышел на крылечко, всей грудью вдохнул воздух, которым никак не мог надышаться, и посмотрел вниз. Собачья тусовка, почуяв добычу, а может быть, просто в ожидании очередного развлечения, была в сборе. Руководил компанией крупный чёрный кобель с белой грудью. Похоже, только он один имел имя, и звали его Мамай. Со всех сторон подтягивались его подданные: хромые, кривые, мелкие, покрупнее - все те, кем он мог управлять и вести за собой, и те, кто ещё не догадывался, что повелевать ими он уже не может.
  Глубоко вздохнув, Велимир осторожно начал спускаться по длинной прямой лестнице под низким навесом, сбегающей вдоль стены. Вожак сделал шаг вперед и по-волчьи оскалил зубы. В то же время в предвкушении удовольствия он нетерпеливо повиливал хвостом.
  Велимир подумал, что нечасто, судя по перебитым со-бачьим ногам и оборванным ушам, попадался постоялец, который их по настоящему боялся.
  Оказавшись на предпоследней ступеньке, Сподобский бросил птичье бедро в самый центр своры. Началась грызня, и в этот момент он кинулся к воротам. Но Мамай не мог упустить момент торжества и ради этого мгновения готов был пожертвовать всем, даже таким богатством, как петушиная нога, по твёрдости своей сравнимая с поленом. Издав достойное царя зверей наводящее ужас рычание, он медленно пошёл на онемевшего от страха Сподобского.
  Будучи в своей среде опытным политиком, Мамай не спешил, хотя ему очень хотелось сей же час расправиться со своей жертвой. Было ещё кое-что не менее важное. Требовалось, чтобы большая часть электората отвлеклась от борьбы за пропитание и обратила внимание именно на него. Он терпеливо выдерживал паузу в надежде на то, что все увидят его триумф - победу над главным повелителем, почти создателем всего многообразия собачьего рода и, одновременно, ненавистным тираном - человеком.
  Когда, уже казалось, настал момент истины, и острые клыки вот-вот пронзят запретную плоть, ворота широко распахнулись, и во двор гостиницы въехал всадник. В ту же секунду кобель получил по оскаленным зубам древком короткого, добротно сработанного копья. Молча, поджав хвост и увлекая за собой непонятно почему визжащую свору, Мамай скрылся на конюшне.
  - Буди память ти, сучий потрох, ей, ей! - безразличным голосом сказал гость, спешиваясь, и, повернувшись к Сподобскому, с улыбкой добавил: - Убо же панфир дивий!
  - Воистину так, - попытался ответить тот.
  Человек вздрогнул и несколько секунд стоял молча, не отводя глаз от Велимира, потом нервно откашлялся и, полностью овладев собой, крикнул:
  - Прохор, Прошка! - семеня ногами, униженно кланяясь на ходу и вытирая руки полотенцем, хозяин выбежал из строения.
  - Быти здраву ти, многоблагоутробный болярин! Буди имя славное твое...
  - Аминь! - перебил его ратник, бросая поводья в руки представителя гостиничного бизнеса. - Что снедно имаешь? Хощу сотрапезника пояти, темь же сотвори рай пищный, яко ведаешь.
  Кланяясь и бормоча что-то восторженное в адрес своего гостя, хозяин поспешил на кухню, а Василий Никифорович обернулся и, поклонившись, обратился к Велимиру:
  - Поведай имя твое, болярин.
  - Велимир... Игнатиевич, - Сподобский также покло-нился.
  - Прости милостиво пытание мое, Велимир Игнатич, аже поведай паче того, яко имя бысть граду твоему?
  - Псков, - Велимир уже израсходовал весь словарный запас, а Василий Никифорович всё не унимался.
  - Грядение велико велми, обаче платье твое аки снову бысть, аще воистину убо правду глаголишь?
  Из раскаленной кухни странной своей иноходью выбежал хозяин. Поставил на стол большой кувшин и две восьмиугольные кружки, положил нарезанный крупно хлеб, вымытую зелень и, поклонившись в бесчисленный раз, устремился к печи. Сподобский не знал, что ответить, он молчал. "И этот туда же! Неужели тоже драться будет? Не хватало по другому уху получить! От такого не увернешься - весь увешан, как ёлка новогодняя: и сабля, и кинжалы, а под седлом вон дубинища, - то ли шестопер, то ли палица, украшена богато - так в руки и просится".
  К радости Сподобского, Василий Никифорович не стал дожидаться ответа. Вместо этого он жестом пригласил Велимира за вычищенный скребком стол, доски которого отливали влажной желтизной. Налил обоим из кувшина. Повернулся, увлекая Велимира так же, как и он, встать "пред образа", и, широко перекрестившись, вопросительно посмотрел на Сподобского, который, не вникая в суть происходящего, неловко совершил крестное знамение троеперстно. Трижды поклонились, крестясь каждый по-своему, наконец, сели.
  Молча выпили. В кувшине оказался мёд, вернее медовуха. Она была терпкой, довольно крепкой и немного игристой. Ощущение было непривычным, и Сподобский поперхнулся. Плохо было Велимиру. Он взял хлеб и, откусив "от ломтя", стал жевать кисловатую, пахнущую дымом хрустящую корку. "Пропал", - думал он, и все известные ему орудия мастеров заплечных дел в одно мгновение встали перед глазами. Бежать некуда! Да и не успеет... Он живо представил себе сцену, так часто виденную им в блокбастерах: судорожно цепляясь костенеющими пальцами за дверной косяк, оседает без-жизненное тело, пронзенное кинжалом, брошенным неумолимой рукой. Пропал!...
  Василий Никифорович бережно отломил частицу такой же корочки и, как бы невзначай покосившись в сторону кухни, где в клубах дыма сновал хозяин, вдруг совершенно другим тоном произнёс:
  - Боже мой, юноша! Рассказывайте, как вы здесь оказа-лись и откуда вы, вернее из какого...
  От неожиданности Сподобский разразился вдруг целой тирадой:
  - Пошто речешь гугниво? Не разумею... глаголы! Изы-ди..., отрини..., - он поперхнулся во второй раз, теперь уже хлебом, и сильно закашлялся.
  - Перестаньте, Велимир, здесь не шутят. Неразумно вести себя таким образом. Удивлен, что вы ещё целы. Они своих-то не жалеют: с живых кожу рвут, а вы для них - "немец", не умеющий говорить, а значит, "сходник да подзиратай" - лазутчик и шпион то есть. Даже если бы вы смогли выдать себя за чужеземца, которых здесь часто привечают, то всё равно долго не протянули бы.
  - Мамочки! А вы-то... Здесь-то... Как же это!? - Сподобский смотрел на собеседника широко открытыми от удивления глазами. - Офигеть!
  - Об этом потом, сейчас надо... Простите, как вы сказали, вот это последнее слово, не совсем приличное, на мой взгляд... Но, всё же, черт подери, как вы сюда попали? На вас правильная одежда, деньги где-то раздобыли, и не малые, насколько я понимаю - стало быть, готовились. Но, в то же время, абсолютно не знаете языка. На что вы рассчитывали!?
  - У меня был переводчик, - потупился Сподобский.
  - Толмач, то есть. И куда же он девался?
  - Отказал...
  - По какой причине, неужели оплата не устроила? Судя по рассказам Прохора, вы - человек нежадный.
  - Да нет, в смысле сломался - он интерактивный был. А, когда этот гамадрил меня вырубил..., м-да..., короче повис, - Велимир покраснел и склонил голову. Его оттопыренное ухо светилось в лучах восходящего летнего солнца, отливая нездоровым ярко-розовым цветом.
  - Послушайте, не могли бы вы выражаться яснее. Это, в первую очередь, касается достойной всякого сожаления судьбы Вашего переводчика. Повис, да ещё и сломался. Что ни говори, а попасть на дыбу - незавидная участь. Но тут я мог бы помочь, если, конечно, его ещё не совсем замучили.
  Несмотря на всю серьёзность положения, Сподобский фыркнул от смеха.
  - Не человека, совсем не человека. Это прога в джампере, ну, электроника - нанотехнологии, короче ... В общем, все такое...
  - Электроника, электроника... А с электричеством есть что-нибудь общее? - Василий Никифорович с надеждой посмотрел на Велимира.
  - Электричеством ОНО питается. Ну, в конечном итоге.
  - Да-а-а! Молодой человек, озадачили вы меня: ваши пояснения только внесли еще большую путаницу. Этимология терминов и выражений, которыми вы пользуетесь, мягко говоря, туманна, и они представляются мне словами и фразами, вы уж простите, без роду-племени. Единственное, что я смог понять: вы даже относительно меня из будущего, но какого, насколько далёкого? - Он помолчал. - Скажите, что для вас значит 1926 год по Рождеству Христову?
  - Предки еще не родились.
  - Простите!? Ах да, вероятно, родители? Я прав?
  - Рулез! - обрадовался Велимир.
  - Ужасно, - в крайнем удивлении произнес Василий Никифорович, заглядывая Велимиру в рот. - Абракадабра! Кошмар какой-то...
  - Дед родился в двадцать седьмом, бабка - на три года позже. А пэрэнты в пятьдесят восьмом и в шестидесятом, соответственно.
  - Прошка, квасу! - не сводя глаз с Велимира, крикнул Василий Никифорович. - Пэрэнты..., - он нервно постучал пальцами. - Если я правильно подсчитал, то это приблизи-тельно конец века, двадцатого, конечно.
  - Начало двадцать первого - 2010 год.
  - Вы себе не представляете, Велимир, сколько накопилось у меня вопросов, - взволнованно произнес Василий Никифорович.
  "Ну, хотя бы не сразу замочат", - подумал Сподобский. Чего-чего, а сарказма в нём было предостаточно - таким, к сожалению, было его время.
  
  ***
  Он с поклоном налил ковш мятного питьевого кваса разодетому дородному горожанину. Безо всякого стеснения выпятив свой более чем солидный живот, тот принялся громко, с каким-то ожесточением глотать игристый, настоянный на мяте, подслащённый патокой напиток. Наблюдая, как растут крупные капли пота на побледневшем от жары лице, он испытал желание снова достать платок, но подождал, пока "клиент", переводя дыхание, перестал так же жадно глотать и воздух. Наконец, звякнула медная монета - обычная плата за услугу такого рода. "Осподи охрани! Омилуй грешных", - прозвучало вместе с отрыжкой, и родовитый господин, вслед за которым вели его богато украшенного коня, прошествовал по направлению к Успенскому собору.
  Подскочил примелькавшийся шустрый человечек от купца, торгующего на посаде, и стал, как обычно, канючить, прося уступить в цене. Пришлось жестами дать понять (в который раз), что товар не является его собственностью и он цену менять не властен. Да, два года он здесь и все это время старается не говорить - так безопасней. Там, где он живет, не удивляются, считая, что немота вызвана колдовством "ведьмы - змии неприязневой", а хозяин бахвалится перед всеми, что спас человека: вырвал из рук "скверных причастников бесовских".
  Вероятно, давно уже Филат и жена его Меланья занимались разного рода ворожбой, привечая у себя старую ведунью. И, как выяснилось, почти так же давно волостель собирался наведаться по доносу в Садовники, да всё недосуг. Но, оказалось, что не зря ждал: нагрянули со стражей, высадили дверь и схватили с поличным. Он ничего этого не помнил - крепко спал. Наверное, Господу угодно хранить его жизнь, или же отчаянная молитва его дошла до самых небес, и Он, услышав, отвёл неминуемую гибель - не дал проснуться, иначе попытался бы вступиться, и его, как "соумышленника", вместе со злополучной троицей, "в коробы саждая, в озере бы истопили".
  О "великой победе" поведал его спаситель и хозяин, тот самый бравый волостель, у которого он сейчас и жил в числе других дворовых людей. Принимая гостей, "бывалый ратник" не забывал похвастать. Каждый раз, рассказывая о подвиге, иллюстрировал повествование живыми свидетельствами боевых побед, показывая заколдованного до "гугнивого речения" да "отроковицу", которую "из милосердия", воспитывал вместе с дворней, не задумываясь над тем, что именно он и является виновником смерти её родителей. "Изведя логово волков злобесных, забрал волчонка на забаву".
  Его бросили в конюшне, и он проспал ещё два дня, а потом быстро пошёл на поправку. Всё это время за ним ухаживала дочка Филата - волостелю, на самом деле, было на них наплевать: выживут - холопов прибавится, помрут - туда и дорога. Настя, так звали девочку, быстро наладила отношения с сердобольной кухаркой Акулиной. Изысков, так же, как и обилия пищи, не наблюдалось, но и не голодали.
  Третьим обитателем просторного помещения, заваленного сеном, был конюх Ипат - здоровый мужик лет сорока, который всё время улыбался Насте и старался, как казалось, из любви к детям угостить её чем-нибудь вкусненьким.
  Выздоровление наступило в рекордные даже для офицера Белой Гвардии сроки. Через неделю он начал ходить, а ещё через полторы, благодаря гимнастике, которую узнал ещё в детстве от их одинокого соседа-китайца - владельца чайной лавки, уже выполнял немалую работу по конюшне, почти освободив Ипата от его прямых обязанностей, который, в свою очередь, очень гордился тем, что получил в свое распоряжение личного холопа, и с удовольствием им командовал.
  Подворье волостеля находилось в Занеглимье, недалеко от реки. Несмотря на это, лошадей всегда мыли на месте и кормили тоже в стойле, и вдруг: "пойти на реку, там искупать, потом стреножить и пусть пасутся". Будучи военным человеком, он привык выполнять приказы и, взобравшись на одну из лошадей, потрусил вместе с табуном к воротам и, уже снимая тяжелый засов, вспомнил, что забыл веревку. Вздохнув, он оставил животных на попечение привратника и вернулся.
  То, что он увидел, не могло никоим образом уместиться даже в просвещенном мозгу современника махрового декаданса и последующего за этим разгулом красного террора. Ипат, пуская слюни и гадливо ухмыляясь, зажимал онемевшему от ужаса ребенку рот, рвал на ней и без того ветхую одежду и пытался затащить в пустующее стойло, которое использовали для хранения сена.
  Произошла короткая стычка. Рука у заступника оказалась тяжелой. В результате, не смотря на то, что Ипат успел вооружиться вилами, он все же получил локтем в висок. Распластавшись на земле, сладострастный конюх довольно долго не приходил в сознание - китаец научил бывшего филолога не только лечебной гимнастике.
  Его сильно побили, и снова понадобилось несколько дней, чтобы встать на ноги, зато Ипат больше не улыбался Насте. Акулина, тем не менее, забрала девочку на кухню, подальше от мужиков - бережёного бог бережёт. Волостель же, узнав о способностях новичка, доверил ему торговлю морсами и квасом в кремле: за выручку можно не волноваться. Его благодетель во всю использовал служебное положение, мало отличаясь от чиновника первой половины двадцатого века - помимо полного довольствия за счет налогообложения, он получал прибыль от торговли прохладительными напитками.
   Однако товар кончался, и надо было идти за пополнением на гостиное подворье. Там, на леднике, хранились запасы в бочках. Собрав опустевшие жбаны, он покатил громыхающую тележку по направлению к Варьской.
  ***
  Василий Никифорович смотрел на своего собеседника и не верил глазам. Сколько же лет прошло с тех пор или пройдет еще столетий до того момента, когда он вместе со своим другом, учёным, страстно увлекающимся проблемами времени, воспользовался коридором в Коломенском. Он вспоминал, как они готовились к переходу, делая, на всякий случай, записи в двух экземплярах, изучали язык и вычисляли дату возможного появления тумана, скрывающего пространственно-временную дыру, лаз между эпохами - последнюю возможность скрыться от липкого хамства того общества, в котором, "волею народа", ему пришлось жить. Жить и ждать, что однажды, как и многих, его уведут незаметно и застрелят в затылок в одном из подвалов ЧК. И правильно, в общем-то, сделают, поскольку никогда офицер Белой Гвардии не примет их новых порядков.
  Никто не вспомнит бывшего выпускника Императорского Университета по факультету медицины, а среди серой массы "товарищей" - неизвестного "дохтора" сельского лазарета, потому что не услышит выстрела, который мог бы поведать о завершении его жизненного пути какому-нибудь случайному прохожему: увы, слишком толстые стены. Люди, как всегда, пройдут мимо здания, даже не подозревая, что совсем близко, почти под их ногами, умер человек и не один - множество людей: мужчин, женщин, молящих о пощаде или же мужественно и смиренно принявших революционную необходимость.
  Он не знал, как поведёт себя в этой ситуации, он не стал дожидаться проверки, выбрав, по меньшей мере, необычный способ бегства, но не ради оригинальности - Василий Никифорович просто пошёл за своим другом, свято верившим в чудо, сомневаясь до последнего момента, но выбор был невелик. Вышел из тумана он один. Его спутник послушался каких-то добродушных первобытных гигантов, которые настойчиво указывали им обратный путь, и вернулся, а он пошел дальше и, провалившись в какую-то яму, потерял сознание. Он смотрел на Велимира, и неизъяснимая радость под-нималась в душе - этот немного бесцеремонный, абсолютно лишенный учтивости мальчик, неумело выражавший свои мысли чудовищными словами, становился для него всё дороже (то самое чувство, которое появляется у русского человека, неожиданно встречающего соотечественника в джунглях Амазонии). Он уже твёрдо знал, что будет помогать Велимиру, несмотря на то, что тот может легко оказаться потомком одного из палачей его родных. Несмотря на то, что сам может пойти на лед Москвы-реки, и его, объявив колдуном, заговорщиком, да кем угодно ещё, сожгут в деревянной клетке или просто забьют дубиной, как корову не бойне, а труп спустят в прорубь. Впрочем, до зимы ещё далеко...
  - Теперь, кажется, нам следует отдать должное искусству нашего с вами кулинара, - произнес Василий Никифорович, выведенный из задумчивости хозяином заведения, подавшим запечённого гуся с брусникой, толчёный чеснок, хрен и сметану, в которой, не имея возможности упасть, торчала деревянная ложка. - В эти времена "кухарь" - большая редкость, всё больше бабы, для мужчины - нежелательное занятие.
  - Ну-с, Велимир Игнатьич, со свиданьицем...
  И были морсы и меды: малиновый и мятный. И стало наплевать на огульную борьбу с пьянством, некстати потрясшую страну как раз к моменту их встречи. На памяти Велимира была одна антиалкогольная кампания, об остальных он знал от отца и считал, что это явление не что иное, как отголоски советской эпохи. Поэтому на некоторое время усомнился в том, что попал именно в шестнадцатый век. Но сомнения, до некоторой степени, разрушил Василий Никирофорович. Посмотрев на своего молодого друга разбегающимися глазами, он выразил желание покаяться и тут же признался, что сухой закон ввели исключительно из-за него. Оба задохнулись от беспричинного смеха, и Велимир сказал, что объявляет ему личный протест. Поэтому снова пили морсы, а потом меды: анисовый, перченый и на вяленом земляничном листе. Две кулебяки с визигою запили пивом..., да и опять меды...
  Василий Никифорович забрал Велимира к себе, как он выразился, "от греха". Об этом тот узнал позже - утром, потому что кувшины ко времени окончания пиршества были пусты, и, несмотря на то, что Сподобский говорил много непонятных слов, никто не заподозрил в нем чужака. В конце концов для его транспортировки опять пришлось использовать экипаж Прохора.
  Василий Никифорович, забыл о конспирации. Погрузив на подводу слабо протестующего Велимира, улыбаясь от счастья, он обнял провонявшего дымом, оторопевшего Прохора и, поцеловав в потный лоб, по-дружески посоветовал принять душ. Потом, развеселившись самому себе, хрюкнул от смеха. Руко-водствуясь лексическими нормами своего времени, назвал пегую клячу таксомотором и, вцепившись двумя руками в гриву боевого коня своего, побрел шаткой походкой, гремя всеми видами вооружения, за подводой, которой управлял помощник хозяина, вечно испуганный отрок Ондрейка.
  Прохор, ошарашенный боярской милостью, так и остался стоять у ворот, светя сальным фонарем на тугой кошелек в руке, и не превратился в соляной столб только потому, что соль в этот исторический период ценилась на вес золота, которое, в свою очередь, пока еще не успели поменять на банковские билеты.
  ***
  Ворота открыл Ондрейка. Они давно подружились, и было бы нехорошо прийти без подарка. Конечно, он не мог позволить многого, учитывая нынешнее положение, но вечера были почти свободны, и дудочка получилась на славу. Мальчуган сунул подношение за пазуху и, ни слова не говоря, помог докатить тележку, точнее, держась за неё, пробежался вприпрыжку.
  Он не стал снимать сосуды: тяжелы. Взяв большой ковш, спустился в ледник. Тут было по-настоящему холодно: наверное, с крещенских морозов Прохор начал набивку льда, который не меньше месяца свозил в эту землянку. Аккуратно засыпая промежутки между блоками ледяной крошкой и снегом, поливал водой, пока не образовался монолитный параллелепипед, способный пережить жаркое лето. Ледник был устроен хитро. Чтобы лед, покрывающийся плесенью, не портил продукты посторонними запахами, помещение для него было устроено сбоку за перегородкой, делившей землянку пополам.
  Он подошел к своим бочкам и тут заметил, что нечем выбить пробку - кто-то забрал киянку, пришлось искать хозяина заведения.
  Когда тот понял, что нужно, вспомнил, что забыл молоток в гостинице, но, поскольку занят готовкой, всего-то и дел, что подняться на второй этаж. "Там, в кладовке она".
  По пути потрепав за холку подбежавшего приласкаться дворового пса Мамая, он быстро поднялся по наклонной крытой лестнице и вошел в тускло освещенный, плохо проветриваемый коридор. Постоял немного, пока глаза не обвыклись в темноте, и собирался уже направиться в хозяйственное помещение, как услышал взволнованные голоса, звучавшие в одной из комнат. Решив по возможности не привлекать внимания, он осторожно двинулся вперед.
  В гостинице никого не было. Постояльцы - в основном, торговый народ - с самого утра разошлись по своим неотложным делам, и в это время, наверное, не было более безлюдного места, чем гостиный двор. Он почти прошел мимо приоткрытой двери, но несколько слов, произнесенных низким мужским голосом, заставили его замереть и прислушаться.
  - ...Венчали на Великое княжение, да не втуне, а по Византийскому чину. Мнилось, обезглавили змия - злодея пагубного одолели навеки. Так, поди же - не минуло и лета, как глава исцелела и почала наводити злобесно!
  - Истинно речешь, брат! Ныне и Федька Стромилов, и Афонька Еропкин, и Володька Гусев наипаче же мученики! Да и яко же умыслити при венчанном государе опального Гавриила Великим псковским князем жаловать?! Растлеша и омерзишася в беззакониих! Тьфу, пакость еси!
  Не давая времени на паузу, голос, что был потолще, так же взволнованно продолжил.
  - Воистину тако! Ино же пригрезилось нама: княжич яко стрекаломстрегемый ристаху рамено на Белоозеро , дабы, по Стромилова же наущению, великокняжескую казну умыкнути. Тем часом, Великий князь и Царь наш венчанный Димитрий Иоаннович лютого зелия от деспины вкуси. Егда же помре, сынка свово возгнездити мнита - огнушение великое, братия, аже не беспроторица. Сказывал вамо: и мы не без зелия многоцелебного, а уж запона такова, что не воспрянет вовек. Яко мыслили обоялники Димитрия Иоанновича живота лишить, тако и мы ныне...
  Вжавшись в стену, он боялся пошевелиться. Надо же, спасся от одной революции, еле унеся ноги более чем на четыреста лет назад, для того, чтобы стать свидетелем древней крамолы.
  Однако содержание разговора было, по меньшей мере, странным. Он очень хорошо знал историю, а уж древние летописи и подавно, но ни в одной из ему известных не было эпизода, посвященного заговору против Василия III (хотя заговорщики и, называли будущего государя именем, данным ему при крещении, он хорошо знал, что князь Гавриил и Великий князь Василий Иоаннович - одно лицо).
  - Ино же потребно нам кинуть на растерзание неясытиц плотоядныих голубку, чадолюбицу нашу княгиню Елену - хранительницу истинной веры, яже дадена от Господа, по Завету Истинному Моисеову. Новых же святых отец писания ложна суть и подобает сих писаний огнем сжещи!
  А вот этот нудный лицемерный голос был ему хорошо знаком. Что же ты, господарь наш, волостель? Ужели недоволен ты своею властью судить да казнить, или малы налоги, что идут на твоё содержание, а может быть, не хватает добра загубленных тобой мелких людишек - к дичи покрупнее не допускают?
  Надо же, заговорщик, революционер да еще к ереси жидовствующих причастен. Добро бы слыл эстетствующим представителем русского возрождения, было бы понятно: от пресыщения знанием один шаг до извращенного мыслеблудия, но нет, обыкновенный мужик из тех, что ждут - не дождутся очередного праздника, когда можно зелено вино, да пиво, да хмельные меды помногу, чтоб "до беспамяти".
  - Яко же рекл князь Семион, есмь зелие: муж верный, оружник искусный - он и свершит задуманное не мудно, - произнес говоривший вторым, ничем не примечательный голос.
  Вот и ещё один разоблачен: с уверенностью можно ут-верждать - среди заговорщиков князь Ряполовский.
  Дальше все происходило (как говаривали во времена его детства) словно в "банальной фарсовой фильме". Тайные поборники радикальных религиозных и политических реформ решили покинуть место собрания, так как, по словам того же волостеля, скоро должны были возвращаться постояльцы. Он вспомнил о тележке, но вряд ли её заметят - далеко от выхода, а вот ему надо бы спрятаться. Он обвел взглядом коридор, и, поскольку за приоткрытой дверью послышалось опасное движение, не долго думая, нырнул в маленькое помещение напротив.
  Даже если бы знать заранее, что находится в этой ком-натке, пришлось бы поступить точно так же - не было вы-хода. Скомкав свой большой платок, он плотно прижал его к лицу, закрывая одновременно рот и нос, и, чтобы не стошнило, старался не думать о том, что находится в ба-дейках, которые после использования принято опорожнять в сточные канавы.
  Показалось, что прошла вечность. Наконец, он на свежем воздухе - катит свою телегу по деревянному настилу к месту торговли. Сегодня он узнал страшную тайну, и что же с ней теперь делать ему - бесправному безоружному холопу?! Он вспомнил Царев указ: "... чтоб на собе ни корда, ни меча, ни долгова ножа не носити", и обнадеживающая мысль пришла сама собой. Стуча деревянными колесами, катилась тележка, и под ритмичный перестук рискованный замысел дополнялся новыми важными деталями.
  ***
  Велимир с первого дня удивлялся отсутствию женщин в этом мире. И ему было немного неловко, когда первая встреча с представительницей прекрасного пола произошла в момент утренней беспомощности. Свинцовые веки, онемевшие руки и ноги, глаза, боящиеся света...
  Она принесла запотевший глиняный кувшин, и Сподобский приник к его широкому горлу, не замечая протянутой ему в поклоне оловянной кружки и двух тонких струек по углам своего рта. Не поднимая глаз, она сказала несколько слов, смысл которых сводился к тому, что сейчас самое время поправиться и выпить рассола. Не прерывая процесса, он прогудел что-то, пользуясь наполовину опустошенным сосудом как рупором, дополняя пугающие звуки громким глотанием. Она же, сочтя это за выражение неудовольствия, а может, ради того, чтобы оказаться подальше от срама, выскользнула из светлицы, согнувшись и прикрывая лицо широким рукавом летника. Периферическим зрением Сподобский заметил мелькнувшую в дверном проеме девушку лет семнадцати, её косу с вплетенной в волосы красной лентой и перехватывающую голову повязку, спадающую на спину узкими концами.
  Наполнив желудок, но так и не утолив жажды, Велимир успел поставить кувшин на пол перед тем, как снова всё вокруг закружилось. Он уронил голову на приголовник, будучи твердо уверен в том, что никто и никогда не сможет заставить встать его с этого довольно твёрдого ложа.
  Понемногу жизнь возвращалась в повреждённые чле-ны. Проспав ещё часа полтора - два, он сел на лавке, допил рассол и, убрав с верхней губы оставшийся с прошлого раза смородиновый лист, встал на ноги. Его кто-то переодел в длинную белую рубаху, расшитую по горлу, по подолу и по запястьям замысловатым орнаментом. Некоторое время он без цели разглядывал сложные переплетения линий, сказочных зверей и растений, пока его внимание не привлекли зазвучавшие вдалеке шаги. Они приближались, и все отчетливей угадывались в этой поступи уверенность и ловкая кошачья упругость.
  ***
  Почти незаметно побежали дни. Тело Велимира наливалось силой, движения становились точными и уверенными. Временами он вспоминал то мучительное утро, когда в светлицу вошел Юсуф - стременной Василия Никифоровича. Несмотря на низкий поклон, Сподобский заметил осуждающий взгляд, которым наградил его до блеска выбритый человек с серебряной серьгой и негустой бородкой. По приказу Василия Никифоровича, уехавшего ещё засветло, он показал Велимиру весь дом, двор, обнесённый частоколом со службами для челяди, конюшней, хлевом и самое главное - вполне сносно оборудованным туалетом.
  Помещение это могло стать неплохим шаржем на при-вычные для Сподобского заведения подобного рода, но в данной ситуации казалось роскошью. Неподалеку располагался летний душ. Оба строения были сделаны по наброскам самого Василия Никифоровича, которые в процессе работы были творчески переосмыслены неизвестными мастерами. Будучи, как оказалось, "публичным человеком", он подвергался опасности, поскольку его архитектурные излишества с большим трудом могли быть восприняты общественностью даже как эксцентрическое чудачество. Имелся даже слив, приводимый в действие длинной цепью с оскаленной пастью льва вместо ручки, что вполне гармонировало с производимым звуком. Но Велимир был рад, что экскурсовод не обошел вниманием сии достопримечательности, и не преминул воспользоваться удобствами, богато украшенными резьбой и коваными деталями.
  Татарин понимающе осклабился и красноречивыми жестами дал понять, что хозяин его - большой знаток и любитель сантехники.
  Посетили конюшню, где Сподобского напугал подаренный (как оказалось, ему) вороной жеребец, который, по мнению Велимира, никоим образом не мог относиться к травоядным животным.
  Всхрапывая и кося глазами, вылезающими из орбит, конь бил копытом, сотрясая землю, приседал, надувая вены на мощных мышцах, щёлкал зубами, пытаясь укусить бесстрашного Юсуфа, и издавал ржание, похожее на смех варвара, торжествующего победу; не желая покориться воле потомственного коневода, черная бестия неожиданно взбрыкнул, сломав при этом доску никак не менее четырех сантиметров толщиной, и Сподобский, представив, что ему нужно будет взобраться на дикое создание, пожелал ещё раз увидеть медную ручку сливного устройства, выкованную искусным мастером.
  - Зри, болярина, - силясь удержать животное и задыхаясь от восторга, кричал Юсуф, - зельный комонь, зельный, лепый зело. Юсуфка ведати, богатество великое!
  Одновременно жестами он пытался уговорить Велимира приблизиться, наивно полагая, что тот сей же час прыгнет в седло и, взметнув зверя на дыбы, пустит его неистовым галопом по подворью. Да с диким криком перемахнут они частокол, и понесёт конь Велимира по Каширской дороге, отрывая копытами куски земли - всё дальше от Москвы, всё ближе к необъятным степям Придонья. А там - родная сторона - свобода для Юсуфки.
   От злой напасти Сподобского избавил Василий Никифорович, который наконец вернулся часам к двенадцати. После обеда он повел Велимира прогуляться, и когда они остались одни, просил прощения: как человек старшего возраста, он не должен был затевать вчерашнее гуляние на широкую ногу. Когда Сподобский с недоумением принял его извинения, Василий Никифорович настоял на том, чтобы Велимир брал у него уроки языка.
  - Кроме того, молодой человек, вам ещё многое предстоит изучить. Ну, хотя бы основы рукопашного боя, владения оружием, верховой езды. Здесь знатные люди пешком не ходят даже за два дома, и постричься надо... как можно короче - вы же не опальный.
  Дня три Велимир ничего, собственно, не делал, кроме того, что ел, спал да парился в бане, которую незаметно топили представители многочисленной челяди. Потом начались занятия.
  Тренером его, выражаясь современным языком, стал всё тот же Юсуф, но вёл он себя уже по-другому. После разговора с Василием Никифоровичем он больше не провоцировал ученика на необдуманные поступки и первые дни просто выяснял его физические возможности. Вслед за этим начались настоящие, так сказать, тренировки - бесконечные избиения под видом честного поединка.
  В первый день Юсуф сильно намял Велимиру бока деревянным подобием меча, да так, что тот не мог спать всю ночь. Но какие-то примочки утром и, несколько позже, баня с травами, приготовленная кухаркой Акулиной, принесли желаемое облегчение, и занятия возобновились.
  Василий Никифорович уехал недели на две в свою вотчину, посоветовав Сподобскому не разговаривать с прислугой. Да тот и не пытался. Во-первых, нескольких занятий языком явно не хватало для общения, а во-вторых, он просто был по-детски обижен на своего знакомого за то, что тот позволяет подвергать гостя таким пыткам.
  Вечерами программист в задумчивости мял холдер, прислушиваясь к посторонним шагам. Иногда казалось, что Юсуф, этот "бесермен", как называла его за глаза Акулина, убьёт его в конце концов, поскольку экзекуции день ото дня ужесточались и удлинялись по времени. Коверкая и без того малопонятный для Велимира язык, Юсуф твердил только, что должен наступить момент великого недумания, и необходимые движения совершатся независимо от Велимира - их будет совершать за него ОНО.
  Кто или что это самое ОНО, Юсуф не говорил, только не уставал напоминать, что надо самого себя меньше любить. Легко сказать, когда всё тело в синяках.
  Но если бы Юсуф умел объяснить, а Велимир понять, то, возможно, он услышал бы тогда, что всё великое со-вершается не во время судорожных потуг в желании от-жать из мозга еще одну каплю замученной мысли, а когда, перестав размышлять и вернувшись к непосредственности ребёнка, человек обретает умение мыслить так же, как мерцают звёзды в летнем небе, как светит весеннее солнце и стремится к нему нежный росток, расколовший твердую оболочку зерна.
  Постичь искусство забывания себя и стать дождём, светом, травой. Раствориться в неспешном течении извилистой реки. Мыслить так же, как падает снег, как растут деревья, как капля росы, дрожащая в солнечном луче, и обернуться морской волной, имеющей силу сокрушить камень. Мыслить не думая, и тогда придёт понимание безыскусного и останется до тех пор, пока однажды не будет разрушено в попытке объяснить словами хрупкий мир бессознательного.
  Близился день приезда хозяина, и, к удивлению Сподобского, как раз к концу второй недели тело его стало уже не таким чувствительным к боли. Если он пропускал удар (а это частенько случалось), то уже автоматически подставлял менее чувствительные участки тела, да и мышцы становились всё более упругими. Волосы остригли в первый же вечер, почти до кожи, так что с лысой головой и окладистой бородкой он уже был почти неотличим от местного жителя и ещё сильно смахивал на гибрид представителя богемной интелли-генции и крутого героя конца двадцатого столетия.
  Вернулся Василий Никифорович - все вышли встречать. Велимир узнал её, несмотря на мимолетное появление тем утром. Среди многих женщин, одетых празднично и отличавшихся завидной дородностью, она одна была на удивление стройной, выглядевшей неожиданно современно для средневековья.
  Появилось ощущение, что это какая-то девчонка из со-седней многоэтажки, пользующаяся той же автобусной остановкой. А может быть, дочь знакомых его родителей, с которой они играли в детстве, а теперь выросли и не знают, как начать общение в своем новом взрослом качестве.
  Представители челяди стояли в стороне и кланялись в пояс. Сподобский хотел проделать примерно то же, но хозяин быстро прошел мимо дворовых, подхватил Велимира (неподобно - не холоп), и, "под руководством" Василия Никифоровича, они раскланялись друг другу по всем правилам и несколько раз троекратно облобызались... Во время церемонии он шепнул Сподобскому:
  - Ничего не поделать, милостивый государь, придется соблюдать правила.
  Когда процедура приветствия, оказавшаяся на редкость нудной, закончилась, и Василий Никифорович повел его к себе, Сподобский ещё раз мельком взглянул на неё, увлекаемую старшими к женскому терему - месту её, возможно, пожизненного заточения. Он успел заметить, что она, как и все, кланялась, но в её поклонах не было подобострастия, обычного для прислуги. Ему безумно захотелось подойти и привычным языком сказать: "Привет, давно не виделись, уматный прикид". Но затея не удалась, по крайней мере, на этот раз. Они разошлись, и он не разоблачил беглянку и не вырвал её из забвения прошлого, вернув в подобающую эпоху, и всё снова пошло своим чередом.
  Помимо упражнений, которые Велимир иронически окрестил гражданской обороной, возобновились занятия разговорным языком и прибавились новые физические нагрузки. Выбрав самую флегматичную кобылу, Юсуф пытался приучить к седлу, нет, не лошадь, но Велимира. Успехи были невелики. С каменным выражением лица, скрывавшим, по его собственному мнению, неуверенность, Велимир трясся на спине лошади, непредсказуемо и опасно наклоняясь в разные стороны. Эти минуты были самыми мучительными для Спо-добского. Но сколько веселья было на женской половине!
  ***
  Постоялый двор на Варьской с раннего утра наполнялся людьми, представлявшими собой различные сословия разного достатка. Порой, противолежащего положения, а то и вовсе без оного: безнадежно дрянных человечишек или просто людишек неизвестного рода деятельности.
  Однако Прохору нет никакого дела до их занятий - есть дела поважней. Надо следить за хозяйством, да так, чтобы было доходным, чтобы кормило семью. У него жена, две дочки, поэтому надо встать засветло и приготовить еду, а кто да что, какая разница? Плати деньги, коли нужен ночлег. Голоден - снова покажи монету. У нас всякие в ходу: московская деньга, венгерский золотой, монеты тверские, псковские с бычьей головой под короной, новгородские гривны, рейнские червонцы и рижские рубли. Но будь начеку, путешественник, и, если есть у тебя в чем-то острая нужда, готовься к тому, что твои деньги всегда дешевле тех, что у торговца.
  Прохору хотелось успеть сделать как можно больше - всё получалось очень быстро и ладно. Поэтому, когда этот пострел Ондрейка начал дергать его за рукав и тянуть из кухни во двор, он был сильно раздосадован и пообещал себе, что если причина окажется пустяковой, наконец-то отработает он щедрые подношения родителей за поучение непоседы и ослушника. Вообще-то Прохор незлобив, порка ему не по душе, а уж детей стегать и вовсе...
  Вздохнув, он в сердцах стиснул пальцами чересчур любопытное, по его мнению, ухо мальца и, не отпуская, направился к выходу.
  Во дворе гостиницы, равно как и во всем городище, попуская тайным страстишкам, скрывая неблаговидные деяния, вальяжно расположилась скиталица-ночь, будто менее чем через час и не искать ей спешно другое место для бессонницы. Крупные капли росы, покрывшие дворовую растительность, намочили мягкие сапоги искусного кухаря, покрыв их темными пятнами, а относительная после печного жара сырая прохлада заставила поёжиться.
  Он плохо видел в окружившей его со всех сторон темноте после кухни, освещённой двумя сальными свечами, в которые, не жадничая, Прохор добавлял драгоценной соли для яркости. Напрягая зрение, он наконец разглядел за вычищенным ещё со вчерашнего дня столом неопределённого вида фигуру. Решив, что это кто-то попросту закутался в плащ от ночной сырости, он, отпустив Ондрейку и вытерев руки о передник, направился к раннему гостю.
  Отчасти он был прав, но только отчасти, подойдя ближе, Прохор в этом убедился. Те лохмотья, в которые кутался пришелец, надвинув на самые глаза лоскут, игравший роль некоего колпака, трудно было назвать плащом.
  Коренастая фигура, показавшаяся знакомой, сапоги (если и были когда-то дорогими, то теперь и гроша медного не стоят), вместо посоха палка замусоленная, но, всё же, накидка..., Господи, вообще непонятно что - "повесмо", да и только.
  Незнакомец пока не видел Прохора или просто не хотел его замечать, он, по глубокому убеждению хозяина гостиницы, как малое дитя, забавлялся с Мамаем. Такая забава вряд ли могла прийти еще кому-то в голову. Человек бросал палку, а Мамай, виляя хвостом, приносил её с видимым удовольствием, каждый раз размышляя, что интереснее: отдать и сбегать ещё раз или унести сокровище в конюшню, и, устроившись на мягком пахучем сене, погрызть её вволю, да так и заснуть, не выпуская из пасти.
  "Эх, - подумал Прохор, - всё никак руки не доходят избавиться от собачьей своры. Развел, конечно, тут псарню, так ведь думал - защита. Вон сколько лихого отребья крутится! Хотя бы этот. В его положении милостыню на паперти просить, а не хозяина гостиного двора к себе подзывать. Ладно, мы не гордые, подойдем, послушаем, вдруг что дельное, а не то - взашей".
  - Добрый ты человек, странник, - Прохор не знал, почему это слово сорвалось с языка, но всё в облике незнакомца было необычно, и он сразу определил гостя как человека пришлого. - Кобель мой к тебе так и ластится. Хотя, по правде говоря, он, должно быть, к любому подход найдет. Вот, например, Микита Данилыч из княжей охраны. Случись какое посольство, он является засветло и не уедет, покуда иноземцы не уснут, а порой подобно всельнику днюет и ночует. Суровый человек... Порой такой гнев на него найдет свирепый, что спереди не подходи, да и с боков тоже - лучше уж провалиться сквозь землю - богатырь, одно слово, а мимо не пройдет, чтобы озорника этого за холку не потрепать, да ещё улыб-нется и ведь по-особому как-то... Э-хе-хе, вот так бы с людьми...
  Прохор осекся. Что-то разговорился он сегодня, последнее замечание уж совсем ни к чему - пока язык за зубами, сам как у Христа за пазухой. Прости, Господи, богохульника окаянного!
  - Что ж, обижает?
  - Что ты! Упаси Бог! - на всякий случай Прохор сделал испуганное лицо. Что это он всё спрашивает? Оборванец, право слово, а ведёт себя, как боярин знатный. Всё же не ошибся: дальний гость - выговор странный, даже Прохору незнакомый, а он-то повидал немало: и асеев, и фрягов, и даже черных, как дёготь, сарацинов. Тьфу ты, пропасть, надо же ночью такое поминать.
  - А как же ты говоришь, что свирепый он? - удивился пришелец.
  - Так по взгляду понятно: как посмотрит - в жар бросает.
  Он боязливо обернулся и, часто крестясь, стал шептать какую-то, видимо, совершенно особую молитву.
  Неожиданно, не давая до конца охладиться раскаленному за день воздуху, со всех сторон обступила духота. Прохор глубоко вздохнул: "Может, к дождю? Пора бы - такое пекло!".
  - Слушай, Прохор..., - незнакомец пошевелился, и обнажилась его рука, также показавшаяся знакомой, но в тусклом свете затянутой кисейной облачностью луны выглядевшая слишком породистой для дружеского рукопожатия. Это мешало вспомнить кому же все-таки она принадлежит, и ещё: человек этот изъяснялся непривычно. Прохор никогда не читал книг, только слышал, что писаны они особым языком, тем не менее, он подумал, что именно таким языком и разговаривает незнакомец. - Сдается мне, не того ты страшишься, - он быстро поправил накидку.
  - А кого ещё прикажешь бояться, может, тебя? Тогда скажи на милость, что замыслил против хозяина гостиного двора. Сено у лошади украсть, или кобеля моего Мамая увести, так только мигни, я тебе его сам отдам. Или ещё что?
  - Верно, иное... Возьми золотой.
  Прохор не заметил, как появилась на столе эта необычно круглая монета - от золота он никогда не отказывался. Тем временем гость встал и повернулся в сторону кухни, и Прохору показалось, что духота идет именно оттуда.
  - А что за него хочешь? - Прохор смотрел на незнакомую монету.
  - Услугу... Служба нетрудная, а плачу щедро, как видишь.
  - По одёжке твоей не слуг нанимать, а радоваться да помалкивать, что монеты такие немалые водятся.
  - Хорошо, Прохор, я о себе, так и быть, позабочусь. Мне очень нравится, что ты осторожный человек и при виде золота головы не теряешь.
  Пришелец обернулся, протягивая левой рукой еще один точно такой же золотой. Обычно люди от испуга бледнеют, дрожат, лишаются чувств, но, от природы рыжий, Прохор страшно, неестественно покраснел. От великого страха не соображая до конца, что делает, он в полупоклоне последовал за незваным гостем, плавно припадая на увечную с детства левую ногу и не имея сил оторвать глаз от его рукава, на котором были нашиты две такие же пугающие своей правильной формой, незнакомые даже Прохору монеты. Но не это было важно: главным было то, что нашивались на рукав, в ознаменование особых полномочий, только деньги, пожалованные самим царем.
  - Не погуби, боярин, Богом молю! Не остави дочерей моих сиротами и в нищете, - шепотом говорил Прохор, и губы его дрожали. Так и не выяснив, откуда и зачем явился к нему опасный человек, он строил в уме предположения, одно ужасней другого. - Ох, дурак я! Ох, дурак!
  - Не бойся, Прохор. Есть в тебе особая нужда, но иного свойства. Место у тебя бойкое, а тайные гости - знатные, вот и подумалось, что не откажешь мне и послушаешь, о чём ведут они разговор. Особо важно знать, не пытают ли о вере и не сокрушаются ли якобы об истине, и о том, что де монастыри от богатства пухнут, а всё мало. Не знаю, доводилось ли тебе слышать о еретиках?
  По выражению лица Прохора вряд ли можно было догадаться о чём бы то ни было. Он ковылял за незнакомцем, увлекающим его куда-то, и докучливому повару, имеющему от чужестранных насельников представление даже о франкской кухне, было невдомёк, отчего только ещё вчера отстраненное существование этого, в худшем для него случае, мимолетного прохожего никак не влияло на жизнь гостиного двора. А теперь всё изменилось, и пришелец, получив уже неограниченную над Прохором власть, и сам не вполне представлял себе то важное, ради которого ломал сейчас душу подвернувшегося под руку удобного человека.
  - Так вот, ещё лет тридцать тому назад разгорелась смута. А пошла зараза из Новгорода. И так упорствовали новгородцы, не желая покориться Ивану Васильевичу, что, сговорившись с польским королем Казимиром, пригласили к себе на окормление киевского князя Александра Михайловича Олельковича. Но не один прибыл князюшка, кичившийся своей просвещённостью, а со свитой, ещё более просвещённой: изученные всякого злодейства изобретению, чародейству и чернокнижию и звездозаконию: лейб-медик Схария, да Моисей Хануш, и Иосиф Шмойло Скарабей, - рассказчик повернул голову в сторону Прохора, и тот почувствовал направленный на него из-под лохмотьев внимательный взгляд. Испуганный диковинными именами, пораженный возможностью страшной напасти, отступившей в прошлом, но до сих пор, вероятно, непобежденной, Прохор истово крестился.
  - Слушай внимательно, Прохор. Ты должен знать нашего страшного врага, с которым предстоит бороться, поскольку зломудрыми мыслями ещё в те времена прельстились даже духовные лица.
  - Господи, помилуй! - напуганный сокачий тяжело дышал. - Помилосердствуй, боярин! На что тебе терзать бедного Прошку? Какая во мне польза?
  Но пришелец не отвечал на пустяковые вопросы. Он остановился и, повернувшись к собеседнику, набрал воздуха, чтобы продолжить мучение маленького человека. Подул ветер, и показалось, что собрал он вмиг темные облака со всего света и пошевелил ветхую накидку с пустотой вместо лица, дохнувшую на горемычного Прохора затхлым подземельем.
  - Слушай же! Задумали лиходеи совершить великую подмену Божественной Истины, внушая книжным людям, что Завет Господа с Авраамом и есть то главное и нерушимое, ради которого воплотился Господь в Сыне Своем Иисусе Христе, пришедшем не ради истины и не для спасения людей Своей Великой Жертвой, а исполнить завещанное, говоря: "Это Завет вечный в роды родов". Так хотели они поставить Ветхий Завет выше Завета Евангельского, но кривде не дано победить. Всего год только глумились над Святым Писанием еретики, распространяя прелесть не только в городе, но и по селам, однако Царь, Государь и Великий князь Иван III Васильевич, Многая Лета ему, братьям его и сыновьям, вступил в Новгород, и бежали зловерники.
  Он сделал паузу и снова пристально посмотрел на хозяина постоялого двора, который не мог больше скрывать своих чувств и откровенно стучал зубами от страха.
  - А знаешь, Прохор, куда бежали они?
  Не имея уже возможности говорить, тот затрясся всем телом и страшно замычал.
  - Сюда, в Москву! С тех пор и бродят здесь под разными именами и печальников нашли себе немало. А твой долг перед Государем и ещё не родившимися его потомками - исполнять мои приказы в точности, дабы уже теперь пресечь злодеяния грядущего. Обещай мне сей же час.
  Прохор замотал головой.
  - Тогда не станешь ты отпираться, что вчера приходили к тебе тайно некие люди, которых мы с тобой хорошо знаем, и потому имена их поминать не будем, прав ли я?
  Превозмогая сильный озноб, Прохор неловко дернулся в знак согласия.
  - Вот и славно!
  Странный всё же выговор: вроде бы и понятно, и пра-вильно, а всё одно: никто так не говорит.
  - Сразу скажу тебе, что дело опасное, поскольку сговорились ковщики на смерть законного наследника престола!
  - Дим-м-митрия!?
  - Да ты что же, Прохор, не знаешь, что государь наш с Великой княгини и сына своего, Гавриила опалу снял и Великим же князем нарек, назначив удел во Пскове?!
  - О, Господи Боже, на всё воля Твоя!
  - Так вот, послужи и ты будущему царю. Узнай имя изувера, рука коего дерзнет подняться на помазанника Божия, а пуще того, место и время злодеяния, - он помолчал, наблюдая за впечатлением, которое произвели его слова, и без ложной скромности констатировал тот факт, что посмотреть было на что.
  - Знаю, что завтра решающее сборище их антихристово, поэтому подготовь себе убежище и слушай, ничего не пропуская, далее - моя забота, - он вздохнул. - Приду завтра ночью в то же время, - и, не меняя тона, спокойно добавил: - О разговоре никому, проболтаешь - убью!
  Плотнее закутавшись в тряпье, зловещий гость сгор-бился и, опираясь на свою замусоленную палку, скользнул за ворота.
  Брошенный посреди двора Прохор ещё долго повторял, крестясь и всхлипывая: "Храни тебя Бог, многомудрый боярин, радетель наш благий, храни Бог", - и всё пятился с поклонами, прячась в недрах пылающей кухни, чувствуя себя там подобно улитке - привычно и обманчиво безопасно.
  ***
  Как назло, его радушный хозяин был чем-то сильно занят. Он уезжал ни свет, ни заря, появляясь, когда обессиленный Велимир был уже неспособен к общению. Он засыпал под мерное бормотание Акулины, пытавшейся поведать ему о каких-то "коркодилах", периодически вылезающих из реки Волхов, что в мятежном Новограде, да пожиравших всех от мала до велика, "и бысть страх и ужасть по всей земли". Так и прошло несколько месяцев, в течение которых он постигал премудрости самозащиты и, по его мнению, вполне прочувствовал ужасы татаро-монгольского ига.
  Юсуф обучал его какой-то древней восточной технике ведения рукопашного боя, название которой учитель произнес, видимо, на языке предков и всего один раз, и запомнить ЭТО, не имея возможности переспросить, было просто немыслимо. Но больше всего поражала воображение Сподобского система обучения невероятным движениям и акробатическим элементам. Вначале Юсуф показывал что-то Велимиру и с каменным лицом предлагал повторить, причем не следил и не поправлял ученика - просто уходил. Первый раз, подумав, что татарин решил сделать перерыв в обучении, Сподобский в блаженной истоме разлёгся на травке и был выведен из состояния дрёмы злобной руганью наставника.
  Юсуф был в бешенстве: лицо его перекосилось, он так плотно сжал веки, что только колючие искры и могли вы-рваться из узких щёлочек его азиатских глаз. Извергая, вероятно, самые страшные проклятия, брызгая слюной, татарин набросился на Велимира и, не разбирая ни головы, ни каких-либо других членов тела принялся колотить палкой ничего не понимающего ученика. Он остановился только после того, как озверевший от боли и злобы Велимир, не думая об опасности, с единственным желанием убить обидчика, дико и хрипло рыча, бросился вперед.
  Безусловно, атака провалилась, но, когда с глаз спала пелена слез и животной злобы, против ожидания, он увидел перед собой очень довольного, даже ласкового, Юсуфа, который, в восхищении покачивая головой, долго цокал языком и, насколько смог понять Сподобский, всячески нахваливал его боевой дух, одновременно сетуя на то, что Велимир пока не может им управлять.
  ***
  Сутулясь и кутаясь в вонючие лохмотья, он удалялся от постоялого двора, относительно правдоподобно, по его мнению, имитируя походку больного люмбаго. В принципе, он был удовлетворён произведенным эффектом, лишь бы не переусердствовать. С одной стороны, хорошо, что чудом сохранились его сбережения - последнее царское жалованье.
  Волостель оставил ему одежду: сапоги не возбудили в нём желания обладать стоптанной обувью меньшего размера. А зря: каблучки-то с секретом, сам мастерил - только вытащить нужный гвоздик да повернуть в сторону, а там ровно двадцать два - по одиннадцати в каждом сапоге - золотых червонца царской чеканки 1910 года, теперь уже двадцать, ну и что, для хорошего дела не жаль. Всё же рискованно: заподозрят в нём фальшивомонетчика и - завтра же на дыбу за благие дела. Он усмехнулся в бороду: всегда подозревал в себе архиплута - подкупить человека в пятнадцатом веке мо-нетами из двадцатого... Кто бы помыслил!?
  Рассуждая подобным образом, он преодолел довольно приличное расстояние и к концу пути так вошел в роль, что возле Ивана Великого получил медный грош милостыни. Не забыв откланяться и пошептать что-то неразборчиво-благодарное, он радикулитным шагом наконец доковылял до тайника, устроенного вблизи крепостной стены и, осмотревшись вокруг, с облегчением сбросил свой камуфляж. Монеты, которые от имени князя пожаловал самому себе, он уже давно, на ходу незаметно оторвал от рукава и теперь только опустил их за голенище вместе с подачкой.
  Светало. Духота, обещающая ливень обманула ожидания, и дождевые облака, разорванные ветром на множество мелких лоскутов, бежали куда-то, кажется, на запад или на восток - сейчас он не хотел этого знать, потому что сделал наконец выбор.
  ***
  Вот и выдался выходной, благодаря приезду Василия Никифоровича, и Велимир со свойственной двадцать первому веку бесцеремонной неблагодарностью решил высказать ему все свои претензии. К счастью, разговор как-то сам собой перешел в другое русло.
  Они сидели в светлице на половине хозяина и ужинали, было ровно двенадцать часов дня, и название действа происходило от слова "юг", что и означало "полдень". Впереди предстоял ещё "поужин", и только потом - "вечеря", которая и была ни чем иным, как ужином будущего. А вот обед, по сути, являлся зав-траком, который, в свою очередь, приходился на "заутро", то есть происходил до рассвета. Да..., многое удивляло в этом непривычном мире. Но, как ни странно, не это оказалось самым удивительным. Прежде чем Сподобский подобрал слова для своих эгоцентричных упреков, его благодетель отложил серебряную ложку, которой неспеша ел гречневую кашу с бараниной, запеченную в горшочке, и, немного стесняясь, спросил:
  - Как вы думаете, Велимир, не будет ли неправильным, если я попрошу вас рассказать о будущем.
  - Не знаю, - немного раздраженно буркнул Сподобский. - Моя справочная не работает, - он без аппетита выковыривал кусочки мяса из сочной, благоухающей непривычными ароматами рассыпчатой крупы. Кушанье было довольно острым на вкус, и Велимир подумал, что это странно, поскольку специи должны быть ещё относительно редким явлением. - Ва-силий Никифорович, а где вы перец достаете?
  - Перец? - Брови хозяина немного приподнялись. - Перец покупаем, конечно! Но если вы о каше, то там нет перца - это гриб. В 1926 году он назывался перечник, а чесночные остроту и запах придают тоже грибы - чесночники, мелкие такие, на пеньках растут. Их сушат, толкут и добавляют в еду, а в сочетании с белыми грибами совсем недурно, как вы сами можете убедиться. Впрочем, чеснока здесь тоже, знаете ли, хватает... Извините, видимо, мне не следовало обращаться с подобной просьбой, я имею в виду будущее, но мне крайне важно знать, прошу вас.
  - Да нет, - Сподобскому стало неловко: манеры хозяина делали своё дело. - Пожалуйста, только вот не знаю, с чего начать... Вы сказали - 1926, значит, Ленин уже ласты склеил?
  - Что? Ах да, конечно, и в мавзолей положили, - Василий Никифорович мрачно усмехнулся. - Надо отдать должное потомкам - очень образное выражение. Прости меня, Господи!
  - Ну, затем был, наверное, самый страшный период нашей истории - репрессии, лагеря, расстрелы и всё такое..., короче до тех пор, пока Сталин не умер...
  Велимир долго рассказывал, передавая собеседнику всё, что слышал от отца, узнал из школьной программы. Он вспоминал старые анекдоты, перешедшие в эпоху застоя в разряд высокого искусства, про кукурузу и "Бульдозерную выставку" художников-абстракционистов. Не обошел вниманием и башмачную политику Никиты Сергеевича Хрущёва в ООН, получившую причудливое продолжение в 2009-м.
  Василий Никифорович слушал, искренне сопереживая не родившимся ещё соотечественникам блокадного Ленинграда и гордо радуясь победе над захватчиком, одержанной его народом, и было всё равно, что страна принадлежала ненавистной ему политической системе.
  Наибольшее изумление внимательного слушателя вы-звала не перестройка, не развал СССР и даже не авария на Чернобыльской атомной электростанции, а то, что в тече-ние семидесяти лет удавалось поддерживать в громадной стране режим, который, по его мнению, был нежизнеспо-собен вообще.
  - Вот как, значит Сталин, ... - на лице Василия Никифоровича появилось странное выражение, будто он ожидал чего-то подобного, но не совсем доволен нюансами.
  - А кто же?! - Велимир недоуменно улыбнулся. - Неужели у вас есть альтернатива?
  - Конечно! Когда я покидал двадцатые годы, у власти уже был Троцкий, а Сталин бежал сначала в Грузию, а потом в Турцию. Дальше не знаю - не стал дожидаться, знаете ли...
  Брови Велимира полезли вверх. Появилось чувство, что он пропустил солидный кусок школьной программы.
  - Я, конечно, не могу утверждать, что являюсь крутым историком, но помню из школьного курса, что это как раз Троцкий бежал, но в Аргентину, где его и замочили альпенштоком, кстати говоря, - Велимир хотел продолжить ликбез, но вдруг краска отхлынула от лица. - Василий Никифорович, а кто тут сейчас главный? - запинаясь, проговорил он.
  - Великий князь - Иоанн IV...
  - Грозный, что ли!? - Глаза Сподобского всё больше округлялись.
  - Нет, Малой, младший, то есть. Прозвище Грозный носил его отец, Иоанн III, за то, что был справедлив, но к врагам Русской Земли беспощаден ... Да что с вами? Почему вы так взволнованы?
  - А он жив, отец его, Иван этот III?
  - Нет, уже три года, как нас покинул, Царство Небесное! - Василий Никифорович перекрестился.
  - А год, год сейчас какой!?
  - 7019 от сотворения мира и 1508 по Рождеству Христову. - Да что с вами, право? Успокойтесь.
  - В 1505 году царем должен был стать Василий третий, по крещению Гавриил, кажется, - отец Ивана Васильевича Грозного. Что с ним?
  - Тихо! Вы с ума сошли! - шёпотом произнёс хозяин. - Даже думать не смейте об этом имени, тем более, с подобной нумерацией. Да за это знаете что? За это страшно подумать, что сделают! - он перевёл дух. - Младший сын покойного ныне Великого князя находится в глубокой опале вместе с женой, и детей у него нет - брак бездетный. Но это поразительно! Боже мой, вы правы, он должен был царствовать, если бы наследник умер, но государя удалось вылечить. Представьте, как мне важно было знать, что изменилось в ходе моей истории, но как тогда вы узнали о событиях, которые не должны были произойти, неужели заговор!? Но кто!? Все противники, возможные и даже предполагаемые, устранены или бежали...
  - Василий Никифорович, мне кажется, мы с вами из разного времени, - уныло проговорил Сподобский.
  - Извините за, возможно, неуместную иронию, уважае-мый Велимир Игнатьевич, но это мы выяснили при первой нашей встрече.
  В его голосе чувствовалось раздражение.
  - Все труды насмарку! Когда попал сюда, мне пришла в голову мысль, что я могу что-то изменить, не для себя, потому что обратно уже не собирался, а вы мне говорите - семьдесят лет. Уму непостижимо, чудовищно! - отставив еду, он шумно встал, повалив столец на котором сидел, и нервно заходил по комнате.
  - В 1490 году появилась возможность - поползли слухи о болезни наследника. Пробиться ко двору человеку без роду-племени было совсем непросто, но к тому времени я лечил здесь уже многих и как "лекарь" приобрел немалую известность, вот знакомства и помогли ...
  Велимир закивал в ознаменование того, что за отрезок времени, разделяющий эпохи, собственно, мало что изменилось, а Василий Никифорович, многозначительно разведя руками, продолжил:
  - Великий князь, государь Иоанн III Васильевич был тщеславным человеком, жадным до гордости за свой народ, и после тяжелых раздумий решил отдать предпочтение, так сказать, отечественной медицине. Не посмотрел на то, что княгиня Софья, имевшая на него сильное влияние, сама выписала Византийского лекаря, маэстро Леона. Представьте, этот самонадеянный эскулап пообещал излечить подагру, "камчюгу", как ее сейчас на-зывают, прижиганием склянками, "будто не было", но царевичу становилось хуже. Царь долго смотрел мне в глаза, и не знаю, что он там увидел, но при всех присутствующих вдруг ласково так произнес: "Будь по-твоему, но берегись!", - и тут же отдал приказ взять Леона под стражу.
  Упал я тогда в ноги государю и, заверяя в том, что был, есть и буду его верный холоп, умолил говорить только с ним, ссылаясь на тайные методы лечения и на то, что только его великокняжеская воля может обеспечить скорое выздоровление. Никаких, конечно, тайных методов не было, кроме одного, но без помощи царя действительно не было никакой возможности справиться. Дело в том, что подагру в шутку ещё называют болезнью аристократов, имея в виду излишне высокое качество жизни. А именно: энергетически насыщенное питание, недостаток физической нагрузки на фоне злоупотребления алкоголем. Вследствие вышеуказанных причин, возникают многочисленные нарушения обмена веществ, и в суставах, в основном больших пальцев ног, начинают расти кристаллы мочевины - жуткие боли, отеки и прочая, прочая...
  Василий Никифорович немного успокоился, но ему всё ещё не хватало дыхания, и речь была сбивчивой. Подняв столец, он снова сел, наполнил стакан фруктовым квасом и выпил залпом.
  - Так вот, молодой человек, больше всего на свете мне нужны были для царевича строгая, немилосердная диета, почти сугубый пост, да Помощь Божья, поскольку лечение сулемой и ртутной мазью, по методу "мистро Леона", осложнили болезнь до крайности. Все это я и сказал государю, когда остался с ним наедине. Сначала, конечно, думал, что пришел мне конец. Представьте себе высокого худого жилистого человека с блуждающей зловещей усмешкой на губах, любившего (возможно, несколько манерно) повертеть в руках какое-либо изящное оружие. А этот его взгляд из-под густых бровей! М-да - специальная тема для отдельной истории. Скажу только, что иные девицы и особенно придворные дамы, которых он, мягко говоря, не жаловал, при случайной встрече от взора его иной раз лишались чувств. Вот так-то, юноша.
  Василий Никифорович глубоко вздохнул и, не давая возможности вставить слово, опять стал рассказывать.
  - Ты что же, пес, - кричал князь, - царевича подобно холопу питать собрался - жидкой водицей да капустой из Коломенского?! Что за лекари собрались?! Один склянками жжёт, другой голодом морить вздумал. Признавайся, кто подослал? Сей же час срублю голову твою поганую, как кочан, и зимы дожидаться не буду!
  - Твоя воля, говорю, Великий Государь, да только не выйдет по-другому - отравят царевича ртутными мазями и будут на Руси великие беды. Поверь, князь, мне Иван Иванович дороже всего. Жизни не пожалею, лишь бы здравствовал.
  Долго мы ещё пререкались подобным образом. Помогло, видимо, то, что была в его характере одна черта - любил он против себя возражения, иногда даже жаловал тех, кто ему перечил. Вот и со мной вдруг осекся, опять внимательно посмотрел и зловещим шепотом произнес: "Убедил. Но если не справишься, казнь будет тебе лютая, а вылечишь - не забуду, награжу по-царски. Теперь иди и не медли больше. Если кто мешать будет, говори, что царь приказал, даже самого царевича не слушай. Грамоту нашу получишь. Помогай тебе Бог".
  Василий Никифорович замолчал и погрузился в глубокие раздумья. Видимо, вспоминал то, как пришлось бороться ему с домочадцами и прислугой, которые использовали любую возможность, чтобы подкормить княжича чем-нибудь вкусненьким, называя лекаря "изувером" и "иродом". Да ещё помогла аптечка с инструментом, которую он захватил из своего времени. Впоследствии они много раз возвращались к этой истории, и доктор подробно рассказывал о том, как лечил царевича, как вскрывал нарывы, образовавшиеся вследствие запущенной болезни, готовил отвары, выводящие яды из организма, напичканного соединениями ртути, и дошел до того, что самолично изготовил несколько необходимых растворов для инъекций, попутно насаждая основы гигиены среди дво-ровых и понятия стерильности в общении с больным.
  Месяц царственный отец не беспокоил практически не спавшего по ночам врача, и когда неожиданно нагрянул в сопровождении очень похожей на Бабу Ягу мужиковатой деспины Софьи, уже появились первые положительные результаты - царевич встретил их сидя и в веселом расположении духа, даже сумел скрыть неприязнь к мачехе.
  Наконец, у Велимира появилась возможность объяснить самоотверженному доктору, что в их общении возникла путаница и, возможно, успокоить его тем, что в будущем не всё для него потеряно, но собственное настроение Сподобского от этого не улучшилось.
  - Василий Никифорович, когда я сказал, что из другого времени, имелось в виду время параллельное ...
  - Что? Как это, ах да, припоминаю - Саша говорил мне что-то о множественности вариантов. Саша - это мой друг, который вернулся, - Сподобский кивнул в знак того, что помнит. - Но как это получилось? Что же вы раньше-то...? Вот почему у вас ничего не меняется! Значит не всё потеряно!?
  - Для вас - наверное, а вот для меня - не знаю...
  - Ну, что вы, Велимир, ни в коем случае нельзя отчаиваться, надо думать, искать причину. Ведь вы же попали сюда, значит, и обратный путь существует. Эх, как не хватает Саши - он бы определенно нашел решение. Послушайте, а нельзя ли его каким-то образом разыскать, при помощи вашего прибора.
  - Не пашет он, я уже говорил, - вяло возразил Сподоб-ский.
  - Ну да, это же очевидно, определенно не пашет..., - доктор на секунду задумался. - Жаль, иначе можно было бы, ну, мне так кажется, найти..., - с видом человека, высказавшего некомпетентное мнение, он опустил голову и только изредка поглядывал на собеседника. - Вы подумайте ещё, и вообще, давайте отложим разговор до утра: мне, пожалуй, тоже нужно поразмыслить - и, встрепенувшись, поспешно добавил: - Надо срочно увеличить количество занятий по русскому языку...
  ***
  С того дня минуло уже полгода, потом еще полгода, один месяц и ещё несколько дней. Велимир добросовестно кормил холдер, который привык к своему хозяину и с удовольствием принимал грубоватые ласки, от которых любое животное его размера лишилось бы жизни. Он даже научился издавать новые звуки, похожие на мурлыканье - по всей видимости, несколько волосков Сократа, были усвоены биосиликоном.
  Каждый день Велимир ломал голову над задачей, которая всё больше казалась ему неразрешимой. Он сделал предположение, что по какой-то причине не может сосредоточиться и послать четкое мысленное распоряжение, но, вспомнив, как легко система общалась с ним в самом начале, отбросил эти мысли. Некоторое время назад, восстанавливая по минутам, он вспоминал день прибытия, дольше, чем обычно, задержавшись на происшествии у въезда в город.
  Велимир не любил вспоминать эту стычку, при мысли о которой сразу начинало чесаться ухо. Вот, опять. Он наклонил голову и потер ушибленное место. Неожиданно в правом нижнем углу появилась и замигала красная точка, несколько увеличилась и застыла, как бы в ожидании. Так-так, и в тот вечер точно так же - замигала и пропала совсем. Велимир посидел немного без движения и затем принялся ожесточенно тереть ухо в надежде на то, что нашёл, наконец, причину поломки. "Сейчас, сейчас я тебя расшевелю, ты у меня заработаешь, как миленькая". Но, несмотря на все усилия, точка внезапно исчезла, даже не мигнув на прощание. Ухо горело, у Сподобского не было сил даже выругаться.
  "Что же тебе надо?! - думал он. - Почти полтора года я сижу здесь, готов уже получить черный пояс по этому татаро-монгольскому садомазохизму, овладел, наверное, всеми видами холодного оружия, из лука с тридцати шагов в яблоко попадаю, а с этой штукой сладить не могу. Правду говорят, что всякому овощу своё время - небось, любой мальчишка из будущего, не задумываясь, запустил бы её в ту же секунду, а я бьюсь, бьюсь - и все без толку".
  От невеселых мыслей оторвал Юсуф - настало время конной прогулки. Несколько месяцев назад учитель решил, что Велимир готов сесть в седло Индрика - так Велимир сам назвал коня, подаренного ему Василием Никифоровичем. Толчком для такого решения послужили несколько строк из Голубиной книги, которую среди прочих Велимир нашел в хозяйской библиотеке. "Когда Индрик-зверь разыграется, вся вселенная всколыбается"...
  Никогда бы не пришло ему в голову читать нечто подобное в начале двадцать первого века, где его друзья, равно как и сам он, довольствовались электронной книгой, которую неторопливо начитывал занимающемуся своим делом, почти безразличному к тексту слушателю, хорошо, если профессиональный, актер. Но что-то, не вдруг, но постепенно изменилось в его сознании. Проснувшись однажды, он ощутил вокруг себя ни много, ни мало, течение времени, вернее, изменение его качества. Оно больше не торопило его, не диктовало невероятный по объёму список обязанностей, из которого требовалось выбрать (загадка сфинкса), а затем выполнить сию секунду только самое необходимое.
  Он понял, почему в оставленной им реальности не слышал птиц. Причина, по его мнению, крылась не в том, что пернатых становилось всё меньше - их было достаточно, просто, чтобы их заметить, надо было перейти в иное состояние, требующее солидных затрат того самого времени, наверстать которое уже не удалось бы. Какой бы бредовой ни казалась эта мысль, он всё больше верил в то, что по неизвестной причине в его эпохе произошел сдвиг и время больше не помощник и не друг человеку, а подобно раздраженному армейскому начальнику гонит куда-то и придирается по мелочам.
  Настал ли момент, чтобы понять, или же его измученная сверхскоростями душа с радостью принимала благодатную среду, но в то утро всеми крупицами своего существа он почувствовал биение пульса всего живого в едином ритме с сердцем мироздания.
  Как в напичканном сантиментами стишке, солнце светило ярче, изумрудно зеленела трава, и не надо было "остановиться и оглянуться", чтобы заметить, как хитро косит глазом Индрик, замышляя очередную шалость со своим всадником. Современник космических побед сказал бы: "Мне кажется...", а Велимир, находясь в этом мире, был уверен, что они полюбили друг друга, и ох, как трудно будет расставаться с могучим животным, так гордо и бережно несущим его на своей переливающейся мышцами спине.
  Но несмотря ни на что, он не мог позволить себе принести столько горя своим близким. А может быть, они уже выплакали глаза и не ждут результатов розыска, поскольку "дело" без вести пропавшего Велимира Игнатьевича Сподобского давно пылится в милицейском архиве...
  Он должен вернуться, во что бы то ни стало найти решение, запустить программу и появиться в тот же день и тот же час, и тогда ничего не произойдет, просто ничего не будет - никакого исчезновения. А что, если это уже не его родители, то есть его, конечно, но другие, такие же, а те, у которых он убил душу, будут жить где-то в будущем, на мгновение впереди, никогда уже не улыбаясь. Но нет, он не хотел об этом думать, он решил, что ничего не произошло, поскольку его ещё нет, о его существовании не подозревают в том продвинутом обществе - стало быть, и не беспокоятся. Иначе невозможно, иначе нет места собственной жизни, и останутся только неоплаченные долги да неисполненные обязанности и ещё чувство огромной, неискупимой вины.
  Стелящимся галопом уносил его Индрик по полю вдаль от Заречья. Где-то сзади, еле поспевая, выбивалась из сил кобыла Юсуфа, и Велимир почти слышал, как ругается новоиспеченный христианин только его пониманию доступными терминами, определяя её зоологический подвид как шайтан-ехидна.
  Предвкушая удовольствие, Велимир направил коня в небольшую лощину, поросшую по склону миниатюрным, пёстро окрашенным ранней осенью леском. Индрик всхрапнул и, немного подгибая задние ноги, спустился на дно старого оврага. Оставалось подняться, пересечь рощицу: тогда он спрячется за деревьями - пусть Юсуф поищет. Сподобский прекрасно понимал: для опытного воина это сущий пустяк, но захотелось поозорничать. Он издал негромкий условный возглас и пустил Индрика наискосок по склону. Пулей вылетели они наверх и, обрывая шуршащую листву, углубились в перелесок. Еще немного - и забрезжило за ветвями прозрачное осеннее небо.
  Велимир пригнул голову, уклоняясь от низко растущей ветки и вдруг, прямо под ногами Индрика, заметил свежие следы чужих неподкованных копыт. Он уже миновал деревья и, придержав коня, огляделся. Его давно услышали, он понял это по тому, как два всадника, скакавшие метрах в ста прочь от него, колотили ножнами своих низкорослых лошадей, принуждая бежать их как можно быстрее. Остроконечные, с опушкой шапки завершали образ, не оставляя никаких сомнений - татары! Но зачем они здесь, почему убегают!? И тут, несмотря на расстояние, он заметил некую странность в одной из удаляющихся фигур - поперек лошади лежало нечто, очень напоминающее человека.
  Действительно, многое изменилось в Велимире. Последний раз он дрался в третьем классе и долго ходил с фонарем под глазом, наблюдая по утрам в зеркале изменения его цвета, и никогда, даже в самых смелых своих мечтах не отправился бы в погоню за двумя свирепыми, как дикие вепри, кочевниками. Но все это осталось в далеком будущем.
  Отпустив поводья, он криками подгонял Индрика, который, в общем-то, и не нуждался в понукании. Дремавшие до поры инстинкты, заложенные в теле могучего коня многими поколениями боевых животных, получили, наконец, возможность осмыслить своё истинное предназначение. Раздувая ноздри и вытянув шею, Индрик, прижав уши, почти летел над землей, истребляя копытами наполовину засохшие степные былинки.
  Расстояние сокращалось. Скакавший ближе к Велимиру, свободный от ноши всадник резко развернулся в седле и, не сбавляя скорости, выпустил в него стрелу, которая взвизгнула возле уха оперением и, не найдя жертвы, потерялась далеко позади. Одновременно со звуком в глазах забегали беспокойные строчки, льющиеся непрерывным потоком с обеих сторон, предупреждая об опасности и умоляя, как и в прошлый раз, разрешить конфликт, применив грамотную дипломатию. Обнаружившая себя программа, насколько успел уяснить для себя Велимир, упрекала его в халатном отношении к уникальному оборудованию и ещё раз напоминала о своей высокой стоимости.
  "Вот оно что, - с ехидцей подумал Сподобский. - Ладно, мы с тобой потом выясним отношения, а пока не мешай, вдруг действительно что-нибудь сломается". В ту же секунду экран очистился, и в самое время, поскольку искусный лучник уже тянулся за следующим смертоносным снарядом. Он на мгновение открыл лицо, и... мелькнула окладистая русая борода. Вот тебе раз! У Велимира не было времени удивляться неожиданному маскараду - они поравнялись.
  Развернув саблю, которую, скрывая до последнего момента, держал у ноги, он резко рубанул обушком лезвия. Удар пришелся по шапке, немного выше лба. Человек охнул и, роняя лук, вывалился из седла. Некоторое время лошадь, развернувшись боком, волочила его по земле, будто пыталась освободиться от всадника, нога которого запуталась в стремени, потом остановилась, тяжело раздувая бока и косясь на неподвижного хозяина.
  Лицо поверженного противника показалось знакомым, но преследователь был целиком занят вторым похитителем, который изо всех сил охаживал то бока лошади, то связанную жертву своей зачехленной кривой саблей. В том, что похищенным был человек, не оставалось никаких сомнений - из мешка, крепко обвязанного вверху и внизу грубой веревкой, слышались приглушенные рогожей угрозы, проклятия и такие изощренные ругательства, что о значении некоторых из них Сподобский мог только догадываться. Причудливо блуждающую в стрессовой ситуации мысль также позабавило отсутствие в известных словах буквы "Ё", не вошедшей еще в употребление.
  Далее события разворачивались стремительно. Захрапев, Индрик рванулся вперед и, навалившись на круп выбивающейся из сил косматой лошадки, впился зубами в плечо наездника. Запрокинув голову, тот обратил к Сподобскому искаженное гримасой ужаса и боли лицо и, потеряв равновесие, рухнул прямо под копыта коня. Велимир узнал его - он не мог забыть эту огненно рыжую, нахально выставленную вперед бороду - вот и свиделись.
  Догнав обезумевшую, потерявшую седока, такую же ярко окрашенную, как и волосы наездника, лошадь (какая гармония!), Велимир подобрал поводья, и они наконец остановились. Далеко позади погонял свою гнедую Юсуф, награждая злополучное средство передвижения непереводимыми эпитетами. Связанный на некоторое время затих, но ненадолго - вскоре он уже активно двигался внутри импровизированного кокона.
  - Развяжи..., сними с лошади, - кричал пленный, перемежая свою речь отборной бранью. - Отцу скажу, сука..., пес, холоп вонючий! Сам казнь придумаю... палками по глезнам... до смерти! Своими руками оскоплю! До самой зимы в яме сидеть будешь! Ничего не пожалею, как у гуся зоб твой поганый жирной пищей набивать буду, чтоб захлебнулся ты, нечестивый, в собственном гомне, стерво!
  "Господи! - ужаснулся Сподобский, - да кто же это там? Может зря я его спасал!?".
  - Эй! - робко позвал Велимир, - потерпи, сейчас помощь подоспеет, развяжем, а то конь рассвирепел, боюсь, укусит кобылу твою, а она и так еле на ногах стоит, еще придавит.
  - А ты кто таков!? Говори имя - бесермен или православный, отвечай сей час!!! - срываясь на визг, закричал связанный.
  ...Наконец-то Юсуф принял поводья, быстро вбил в землю штырь и привязал лошадей, пока Велимир распутывал веревку на шее тяжело дышащего пленника, отплевывающегося от попавшей в рот рогожи. Потом, уже вместе, они разрезали путы на ногах и осторожно сняли рогожу.
  Взору Сподобского предстал молодой человек, вероятно, почти ровесник, с красным, натертым грубой тканью лицом. Ноздри его раздувались, глаза метали молнии. Велимир обернулся к Юсуфу, но тот, упав на колени и пригнув голову, так прижался к земле, что, казалось, готов был сквозь неё провалиться. Недоумевая, Сподобский на всякий случай отвесил низкий поклон.
  - Будет кланяться, освободи руки! Или ослеп!?
  Велимир недовольно покосился на пышущего гневом и презрением юношу, но тот ничего не заметил - его внимание было приковано к лежащей в нескольких десятках метров фигуре рыжего оборотня - ополченца. Спустя мгновение бывший пленник посмотрел на свои растертые в кровь запястья, поджал губы и на непослушных ещё ногах как мог быстро направился к поверженному врагу. Судя по предыдущим высказываниям, Сподобский подумал, что увидит сейчас самую жуткую сцену в своей жизни, но против ожидания, тот начал очень бережно осматривать своего похитителя.
  - Юсуф, - тихо, не меняя позы, позвал Велимир, - Юсу-уф, кто это? Вижу, ты знаешь...
  - Царевича это, царевича - великая господина, о Аллах; Господина наса Исуса Христоса, - отплевываясь от травы, прошептал татарин, прижимая голову еще плотнее к земле.
  - Живой, - услышали они радостный голос княжича, - вылечу. Лучших лекарей найду, один-то известен!
  Он радостно поспешил ко второму, который так и лежал на спине, раскинув руки, крепко прикованный за ногу к своей лошади. Велимир подтолкнул Юсуфа, и они также приблизились к распростёртому на земле телу, где Юсуф снова пал ниц, ещё глубже зарывшись лицом в пожухлую траву.
  Царевич присел и осторожно сдвинул надвинутую на глаза шапку. На голове, наискось, спускаясь на лоб, багровел налитый кровью рубец, злоумышленник не шевелился. Настроение наследника престола резко переменилось.
  - Сдох! - со злобой выдохнул он. - Сдох, собака! - Вскочив на ноги, он принялся в бешенстве пинать неподвижное тело, повторяя один и тот же риторический вопрос. - Ты почему сдох!? Почему!? Почему!? - кричал он дискантом, размазывая грязь и слёзы по воспаленному лицу.
  Онемев от удивления, стоял Велимир, наблюдая дикую сцену. Но вот, один из беспорядочных пинков достиг чувствительного места и спутник рыжебородого вздрогнул и глухо застонал.
  - Ой, и этот..., и этот - оба живы! Услада неизреченная - теперь потешимся, - простодушно делился он радостью, улыбаясь и всхлипывая одновременно. - Эй, боярин, - вскричал княжич, - скачи за своими, да коня не забудь достойного или мыслишь на клячах этих меня трясти?!
  - Я тем временем с игрушками своими побуду - постерегу, а холоп твой пусть их повяжет. Слышишь, ты, пес, вставай, хватит землю жрать, успеется, пока послужи мне, не одному твоему хозяину исправным слугой государю быть, пришел и твой черед. Вязать-то умеешь? - он в упор уставился на Юсуфа. - Вижу по рылу твоему бесерменскому, что мастер... Да начинай же, сучье вымя, удавлю!
  Велимир уже минут двадцать скакал во весь опор. Проезжая Заречье, он отметил примерное место нахождения будущей шаболовской телевышки и через короткое время достиг подворья Василия Никифоровича.
  Напуганный Юсуф, опутывая бывших похитителей, заодно обследовал их члены и в восхищении цокал языком, определяя урон, нанесенный противнику его учеником.
  Как всякий наставник, слегка принижающий успехи воспитанника, он втайне испытывал великую гордость за подопечного. Юсуф полностью погрузился в свои блажен-ные мысли, но это было неважно - для того дела, которым он сейчас занимался, хватало одной спинномозговой памяти. Несмотря на то, что руки его всё ещё дрожали, каждая петля и новый узелок, производимые потомственным торговцем живым товаром, оставляли всё меньше надежды для злодеев, лишая их последнего шанса на освобождение.
  
  
  ***
  Очень жарко, но ничего не поделаешь, теперь во что бы то ни стало надо стоять здесь в ожидании события, которое изменит всё. Вытащив из-за пояса большой льняной плат, он сделал вид, что вытирает лицо, ткань для этого совершенно не годилась, но ничего, зато не порвётся... Тележка и жбаны брошены посреди площади - теперь они не нужны. Его жизнь либо круто изменится, либо закончится сегодня же.
  Он обернулся и посмотрел на митрополичий двор - три каменных кельи с подклетями. В голову лезла всякая чушь. Например, он никак не мог вспомнить, сколько раз этот самый двор горел - два или больше? Взгляд остановился на "Святых воротах" - пока никого не видно, а должен появиться митрополит со своей свитой, тогда можно будет ждать и ЕГО появления. Важно не ошибиться. Движения должны быть точными и быстрыми. Как назло, много народа, хотя... было бы мало, злоумышленник и не показался бы.
  А вот и владыка Симон... Теперь надо ждать шествия со стороны великокняжеского дворца и выбрать место собственной дислокации, и тут также нет права на ошибку.
  Всё же почему такое событие, как покушение на жизнь князя Василия-Гавриила, не нашло отражения в летописях, ведь заговорщики постарались, продумали каждый шаг для того, чтобы событие прозвучало в веках, ужаснув своим кощунством. Задумать цареубийство в день Преображения Господня, нанести удар не только по Княжескому Дому, но по всему Православию. Доказать, убедить всех в несостоятельности Нового Завета: смотрите, мы это сделали, и никто нас не наказал, не покарает и впредь.
  "Копячася в сонмы, поострялись на многие стремления и на великое земли неустроение, нетишину хотячи ввести, мятеж велик и расколу в Святей Божьей церкви".
  Доказать, что святыни - просто картинки, куски дерева и металла, а не подобает же рукотворение почитать за святыню. Так говорили ретивые последователи ереси и глумились над святыми крестами, вязали их на нечистых птиц: "...Ворон де летает, а крест на нем вязан деревян, а ворона де летает, а на ней крест медян. Ино таково наругание: ворон и ворона садятца на стерве и на калу, а крестом по тому волочат", и, указывая на то, повторяли: "Вот смотрите: никто же меня не наказал, не покарает и впредь".
  Некоторое время назад, в разговоре с Прохором, он умолчал о многом. Этого говорить нельзя. Нужно молчать о том, как Иван III, очарованный обходительностью и книжными знаниями новгородских ересиархов, переселил ко двору многочисленную компанию, так сказать, "просветителей". А также и о том, почему лишили сана митрополита Зосиму. Человек, стоящий на страже Православия, уличен в пьянстве, мздоимстве и, как говорят, содомском грехе - кощунственно! Если так, то активно потворствовать распространению ереси кощунственно вдвойне. Плодородная почва для крамолы.
  Как ни прискорбно, есть к чему прицепиться: "Попы-то по мзде поставлены, а митрополит и владыка по мзде же ставлены"; "ядят и пьют с пияницы и взимают от них злато и сребро и порты дерут от живых и мертвых". Если таковы духовные учители, то каково же искушение для верующего?! Никто сейчас не наказал, не покарает вовеки.
  Были борцы с ересью, есть и сейчас, но ему много легче, он точно знает, кто есть кто, и сумеет поставить все точки над "и". Подобно священному Геннадию, "яко лев пущен бысть на злодейственые еретики,... ногты своими растерзая тех скверныя утробы, напившаяся яда жидовскаго, зубы же своими сокрушая, и растерзая, и о камень разбивая".
  Очень давно, еще в далеком теперь будущем, думая о потере Божьего Рая, он сделал для себя вывод, что банальное кувыркание в эдемских кустах не есть главная цель, это лишь безотказная приманка, таящая в себе нечто более значительное и коварное, связанное с проблемой непослушания, непокорности; с бездумным использованием Божественного дара самостоятельного выбора. Сделать не так - просто для того, чтобы по-другому и во что бы то ни стало. Отказаться от Бо-жественной эволюции, извлекающей человека из мерзости греха, созидающей духовное существо, отвергнуть Бога во имя сиюминутных перемен...
  О-хо-хо... Столько прекрасного заложено в человеке Господом, и как метко всё изгажено забавной сладострастной змейкой, посеявшей только одно малюсенькое семечко греха, но, как видно, на благодатной почве...
  Он начал поспешно осматриваться, поскольку заметил первые фигуры, отделившиеся от дверей государевой резиденции. "...Когда поравняются, чтобы вместе пройти в Успенский собор...". А где они поравняются? До икоты запуганный Прохор услышал многое, но, как всегда, не хватало какой-то мелкой, но необходимой детали для того, чтобы быть более уверенным в успехе предприятия. Как угадать, где сойдутся?!
  Стоп! Эта церемония происходит не в первый раз, значит, люди должны занять места, чтобы и не мешать проходу (иначе стража применит силу не задумываясь), и, в то же время быть как можно ближе к месту событий.
  Он отошел немного в сторону и сразу увидел то, что было нужно. Все правильно. Именно в этом месте и про-изойдет встреча. В своём желании получить хоть что-то у власти, представленной сегодня сразу в двух ипостасях, стоявшие плечом к плечу люди очерчивали своими телами дорогу до самых дверей храма. Теперь нельзя было терять ни минуты, тем более что он заметил ЕГО. Если не знать о том, что должно произойти, никто не обратил бы внимания - незаметный человек, впрочем, даже слишком. Стараясь не привлекать внимания, он начал несуетливо, но настойчиво пробираться к тому, кто также ждал судьбоносной встречи.
  Как раз вовремя. Не успел митрополит ответить благословением на поклон государя, как с больной, якобы, руки лиходея была сброшена повязка, и блеснули лезвия коварного двухстороннего кинжала. Всё произошло быстро. Даже стража не успела отреагировать, только заголосила убогая карлица, стоявшая по левую руку. Они были уже рядом, и когда злодей ринулся вперед, он опередил его всего на один шаг, но этого было достаточно.
  Не обращая внимания на перекошенное злобой лицо цареубийцы, он, не мигая, следил за побелевшими от напряжения пальцами, просунутыми в прорезь между двумя смертоносными лезвиями. Оказавшись на пути наёмника, он закрыл собой молодого Князя, не исключая возможности нападения на себя сзади, - стражники могли не разобрать, кто есть кто. Но нужно всего несколько мгновений - просто промелькнуть между ними - злодеем и предполагаемой жертвой; кроме того, он давно решил рискнуть.
  Игра стоила свеч - в своей жизни он не встречал людей, которым выпадала возможность попасть в прошлое и изменить ход истории, и он не хотел упустить такой шанс. Извести будущую революционную заразу на корню, уничтожить ростки первородного хамства - вот дело, ради которого стоило рисковать всем.
  Попасть на самый верх, добиться власти, вернее, возможности влиять на власть имущих и работать, работать не покладая рук, - выявлять, разыскивать, изолировать от общества любым способом. Бороться с ними их же методами - насаждать доносительство во всех его видах. Неинтеллигентно, господа офицеры? Плевать! В конце концов, интеллигенция в первую очередь ответственна за октябрьский переворот.
  Он не снимал вины и с себя. Русский интеллигент... Когда-то это было высокое для него звание, настолько высокое, что он даже считал нескромным причислять себя к этому слою общества. Теперь же всё изменилось...
  "Вот их-то и нужно выводить в первую очередь, "...таяхуся яко же змиеве в скважине ...", - думал он. - И как бы глупо это ни выглядело, выводить именно сейчас, в самом начале шестнадцатого века, когда их единицы, а он знает, где искать".
  Он заранее вынул из-за пояса свой большой платок и, вытирая лицо, незаметно обернул его вокруг ладони, оставив свободным достаточно длинный конец. Два года - немалый срок, только бы не подвели мышцы, отвыкшие от подобной акробатики.
  Кого же молить о помощи в таком страшном деле? Если он прав, то, конечно же, Бога, а он уверен, что истина на его стороне. Не обращая внимания на взметнувшиеся в удивлении густые брови великого князя, на то, как отшатнулся его сын и, побледнев, замер внук Димитрий. Не замечая, как всплеснула руками деспина Софья, и стиснула зубы любимица народа, вдовая княгиня Елена, он молниеносным движением, действуя подобно китайской гимнастке с лентами, накинул свободный конец платка на оружие. Плотная ткань, наткнувшись на острие, дважды обернулась вокруг руки, сжимавшей кинжал. Теперь осталось только, уходя в сторону, рвануть платок на себя, одновременно делая замах для удара.
  Действия были настолько необычны, что повёрнутый на девяносто градусов, потерявший равновесие противник какое-то мгновение пребывал в растерянности, но этого хватило для того, чтобы, отпустив платок, нанести основанием ладони прямой сокрушительный удар в переносицу. Содрогнувшись всем телом, убийца закатил широко открытые глаза и рухнул лицом вниз, пронзая грудь лезвием, созданным чьим-то извращенным умом. Вздох удивления и ужаса прошел по первым рядам толпы, превратился в ропот на её окраинах и вернулся к месту событий оглушительной тишиной.
  Первым пришел в себя митрополит Симон. Ситуация, не подобающая сану, заставила его круто развернуться и поспешить в свои покои в сопровождении перешёптывающихся иподьяконов.
  Князь скользнул взглядом по мёртвому телу и внимательно посмотрел на одетого в крестьянское платье, ладно сложенного человека, застывшего в земном поклоне у его ног.
  - А ну, в железо его, - вскричал опомнившийся началь-ник стражи, и ничем не примечательный голос показался очень знакомым. - А ты, Микита Данилыч, расспроси его потом хорошенько, уж не подельник ли он... того, ну..., этого?
  Несколько стражников кинулись было в готовности рьяно нести государеву службу, но остановились, повинуясь властному жесту.
  - Встань! Откуда и чей будешь? - царь с интересом рассматривал странного незнакомца, своей внешностью не подходящего ни к одному сословию. Никакого намёка на дородность - жилист, мускулист. Одет как крестьянин, в то же время осанка и манера держаться..., да что там манеры - невероятная ловкость, которой не видел он не только у лучших кулачных бойцов, но и у наемных поединщиков, а он и тех, и других повидал немало.
  Может, из ратников? Но тогда кто-кто, а он-то уж должен был слышать о чудесных воинах, которые совершенно безоружными выходят победителями в схватках с наемными убийцами, причем те и пальцем не успевают пошевелить. Голова не брита, стрижен по-крестьянски - волосы недлинные, но своих опальных он и так помнил отлично, хотя и делал вид, что забыл имена. Кроме того, удивляло то, что речь незнакомца была по-книжному, неестественно правильной. - Как зовут?
  - Василием, Государь, - отвечал он, не поднимая глаз. - Василий, Никифоров сын, из Беловых, - больше ничего не помню.
  - Как узнал о крамоле? - царь, наклонил голову и лукаво прищурил глаза. Он не упустил из внимания фразу, свидетельствующую о частичной потере памяти, но не стал отвлекаться: сейчас это не было главным.
  - Не знал я, - не моргнув глазом, соврал бывалый конспиратор. - Когда стоял рядом, заподозрил неладное - злодей все время повязку на руке теребил, а когда Его Высокопреосвященство из покоев показался, человек этот узелок на тряпке развязывать стал. Остальное ты видел, Государь.
  Князь Гавриил стоял, напряжённо прислушиваясь к разговору, который вел его отец. Почему так интересовал его этот человек? Почему он, Божиею милостию будущий Царь и Великий князь Василий Иванович, всея Руси Само-держец Владимирский, Московский, Новгородский..., да-лее шел длинный перечень городов, земель, стран, чей он будет Царь, Государь и Великий князь, да и иных госу-дарств Государь, Повелитель и Обладатель, не хочет, вдруг, отпускать от себя какого-то оборванца? Конечно, только что он, возможно, спас ему жизнь, рискуя своей собственной, но все должны поступать именно так: жизнь за Царя - великая честь.
  Наградить достойно да и отправить восвояси. Но нет, непреодолимо тянуло к этому человеку, будто была известна незнакомцу какая-то заповедная тайна, обладать которой князь желал страстно и познать которую страшился, будто бы от неё зависело будущее всего государства. Да ещё отдалось в голове и бросилось кровью в лицо имя спасителя, грозя грядущему будущим тезоименитством своим и предрекая неведомую, возможно, страшную судьбу.
  - Говоришь ладно... - великий князь никак не мог отде-лить ложь от правды. До сих пор ему это удавалось легко - никто не выдерживал его пристального взгляда, этот же держался уверенно: либо он действительно говорил правду, либо виртуозно лгал. Живя в окружении придворных, на первое он не надеялся, но и альтернативу принимать не хотелось. Скорее бы решиться на что-то. Может, на самом деле, в оковы его? Объявить заговорщиком да в острог, только содержать особо, чтобы приехать и говорить. Говорить обстоятельно, запоминая всё, потому что каждое его слово на вес золота...
  Наваждение! Царь еле заметно вздрогнул и, удивляясь собственным мыслям и словам, торжественно произнес.
  - Православные! Только что на этом месте был повержен злодей, искавший погибели вашего Царя. Ибо желать смерти наследника царского престола то же, что лишать жизни его родителя.
  Покусившись на жизнь своего государя, уподобил он себя даже не Каину, но самому врагу рода человеческого - сатане во злобе его и зависти. Потому и правосудие Господне свершилось сей же час, избрав карающей десницей своею светлого воина, вложив в члены его такую силу, такие умение и стремительность, что и оружнику было не одолеть безоружного.
  Он обвел удовлетворенным взглядом онемевшую от его пламенной речи толпу и продолжил.
  - Князь Гавриил, сын мой, подойди. Ныне явил нам Господь чудесное спасение твое, потому тебе и жаловать, избавителя. Подумай, как сделать это лучше, а что до милостей..., - он сделал паузу и повернулся к Белову, - Поживешь пока, Василий, у Микиты Данилыча. Береги его, Микитка.
  - Встань, Василий Никифорович, - снова обратился он к Белову, успевшему уже во второй раз (вполне достоверно изобразив подобострастие) упасть на колени, - и служи своему Царю так же верно и далее.
  - Прав государь, прав наш батюшка царь, - набирая силу, гудела толпа. - Многая Лета!
  Иоанн III резко развернулся, и процессия поспешила покинуть ристалище. За Царем, не разбирая дороги, последовало волнующееся людское море, чуть было не затоптав спасителя.
  Все стихло, остались только Белов, Микита Данилыч да ещё несколько стражников убирать мёртвое тело.
  Он подождал немного, пока медлительный Микита, собравшись с мыслями, наконец, изречёт: "Ну, пойдём, что ли, домой?", - и зашагал вслед за ним навстречу грядущим переменам.
  ***
  Приняв от Акулины прокипячённый хирургический инструмент, Василий Никифорович проводил осмотр пленённых злодеев, попутно оказывая им первую медицинскую помощь. Неохотно подчиняясь требованиям царевича, который проявил к действиям доктора живой интерес, он скупо комментировал свои действия, стараясь не перегружать речь медицинскими терминами.
  - Сейчас надрежем кожу и выпустим кровь; это избавит раненого от лишних страданий... - Он поднял скальпель, который, поймав лучик солнца, заблистал полированной поверхностью. Когда доктор для большей устойчивости возложил левую руку на плечо связанного по рукам и ногам пациента, лежавший подобно мертвому соратник красной бороды вдруг страшно округлил глаза и забился в каком-то невероятном припадке ужаса, издавая заткнутым ртом глухие стоны.
  - Благослови хотя бы кляп вытащить, царевич, что же это за лечение такое?!
  - Нет на это моего позволения - так режь собаку!
  - Не бойся, - глядя в глаза пленному, вздохнул Василий Никифорович, - больно не будет.
  - Как так!? - с обидой вскинулся наследник, - отчего же не будет!? А вот как я батюшке пожалуюсь!? Да разве ты мастер после этого!?
  - Я лекарь, стало быть, с помощью Божией, мастер избавлять людей от боли. А иных мастеров, княжич, у тебя и без меня в достатке.
  - Молчи! - взвизгнул царственный отпрыск. - Слышали дерзостей твоих довольно! Не любишь меня! Никто не любит! Деспина Софья ковы строила! Отраву подливали - не удалось, так зарезать хотели... Один дедушка был за меня, говорил: "если батюшка помрет, тебя, Димитрий, на Царство буду венчать, по Византийскому чину как Царя истинного"!
  Тем временем Василий Никифорович, не обращая внимания на приглушённые кляпами вопли, уже приступил к операции. Это не ускользнуло от внимания княжича, и он, стиснув зубы, со злобой толкнул доктора под локоть, но, вероятно, имевший уже печальный опыт придворный врачеватель, величаво уклонившись, диверсии не допустил.
  - Не балуй, княжич, - с поклоном произнес доктор, - сам же приказывал лечить. Что, если умрет? Меня винить будешь или как?
  Заскрипев зубами, наследник сделал несколько шагов назад и поравнялся с Велимиром. Он тяжело дышал, и было заметно, что ищет возможности выплеснуть своё раздражение на первого встречного. Сподобский не знал, как вести себя в подобной ситуации, и на всякий случай сделал вид, что внимательно наблюдает за действиями Василия Никифоровича.
  Тем временем, бывший заведующий медпунктом советской сельской школы, ставший за годы своего пребывания в "средневековье, опытным военно-полевым хирургом", закончил делать надрез и ловко подставил комочек сфагнума, моментально впитавший в себя кровь из обширной гематомы. Затем, окунув специально приготовленный для этого лоскут мягкой байки в какой-то отвар, обмыл кожу вокруг небольшой ранки и, не жалея мха, сделал перевязку. "Хорошо влагу впитывает: в двадцать пять раз больше своего веса. Кроме того, если воспаление, то гной не застаивается, а оттягивается дальше от раны", - обмывая руки в свежем отваре, заметил Василий Никифорович и приступил к осмотру главного похитителя.
  Рыжебородого сильно трясло, и он, не владея собой, издавал глухие, прерывистые стоны. Василий Никифорович повернулся.
  - Прикажи развязать, князь, этот так не выживет.
  Царевич насупился и нехотя кивнул. Тотчас путы были разрезаны. С одеждой пришлось поступить так же - попавший под коня разбойник дико кричал даже от малейших прикосновений, причинявших, по-видимому, невыносимую боль. Бегло осмотрев пострадавшего, Василий Никифорович, помимо множественных ушибов и ссадин, нашел переломы двух ребер, руки, голени, и тут взгляд его упал на плечо рыжего заводилы.
  - Святые угодники, - он в растерянности повернулся к Сподобскому.
  Велимиру показалось, что доктор пристально смотрит ему в рот и, густо покраснев, пробормотал:
  - Индрик укусил - конь, которого вы мне подарили, потому этот с лошади и свалился...
  Всё еще удивляясь, Василий Никифорович вернулся к процессу лечения, а Димитрий Иоаннович неожиданно развеселился. Он громко, с удовольствием хохотал и, выбивая дружеским похлопыванием пыль из плеч Велимира, стоявшего рядом, пообещал пожаловать коню золотую сбрую.
  Начались приготовления к наложению гипсовых повязок. Трудами Василия Никифоровича эта процедура уже никого почти не удивляла, но по-прежнему вызывала неподдельный интерес. Как он сам рассказывал, в начале было нелегко, особенно с отвердевающим компонентом.
  Однажды, желая угодить лекарю, родственники больного принесли самое лучшее, что могли себе представить. Не подозревая подвоха, Василий Никифорович быстро наложил намоченные в древнем строительном материале бинты. Потекли дни, когда же подошло время полного выздоровления, начались по-настоящему серьёзные проблемы. Сделанный на совесть раствор непозволительно долго застывал, зато в конце положенного срока так отвердел, что пришлось приглашать каменотёса, который подобно Микеланджело в течение недели отсекал по крупицам всё лишнее.
  Пришлось самому, на базе "парижской штукатурки ", изготовить материал, не уступающий, а в некоторых случаях и превосходящий медицинский гипс. Он получился более пористым, легким и лучше пропускал воздух, позволяя коже дышать.
  Василий Никифорович держал рецепт состава в строгом секрете, и вполне понятно, что вскоре внимание присутствующих целиком приковал к себе большой медный таз с водой, который под руководством Акулины принесли дворовые мужики. Улучив момент, когда придворный травматолог стал укладывать туда подготовленные заранее пересыпанные белым порошком бинты и присутствующие, затаив дыхание, плотно окружили место действия, Велимир незаметно вышел на подворье.
  ***
  Он точно знал, что должен сделать, но старался не думать об этом, забивая голову посторонними мыслями - важно было сохранить фактор неожиданности.
  Сосредоточившись на том, что ищет уединенное место, Велимир дошел до частокола, которым был обнесен двор. Наконец, взгляд его остановился на большой, необходимой в случае осады куче камней, среди которых имелся один с гладкой плоской площадкой наверху - в правом нижнем углу виртуального экрана замерла, изнемогая от неизвестности, кровавая точка.
  "То, что надо!", - мрачно улыбнулся Сподобский. Он взял один из булыжников, взвесил его в руке и, собрав весь негатив, накопившийся за день, достал джампер и положил его на импровизированную наковальню. "Мне терять нечего", - с обреченной злобой начал внутренний монолог Велимир. - И, если ты не заработаешь, разобью к ядрене фене. Кроме того, вскоре, вероятно, получу должность при Дворе да и останусь - теперь не пропаду. Итак: раз, два, три!" - он с силой ударил булыжником по камню рядом с джампером.
  Ему действительно показалось, что он уже ненавидит это маленькое подобие гидры с вылезающими сладострастными щупальцами. "Демонстрационная версия! - подумал Сподобский, - теперь релиз!". Неожиданно в нём вскипело самое настоящее негодование. Он вспомнил, насколько бережно, даже трепетно заботился о холдере, как восхищался этим, с позволения сказать, оборудованием, отплатившим ему чёрной неблагодарностью. В глазах потемнело от обиды и, сжав побелевшие от гнева губы, он замахнулся...
  Велимир остановил орудие кары в нескольких миллиметрах от мигающего рисового зёрнышка - все, что осталось от максимально сжавшегося джампера. По экрану плавно перемещалось знакомое сообщение о десятикратной потере мощности. "Это всё, что ты хочешь мне сказать? Хорошо же, в третий раз, думаю, не промахнусь!".
   "Компания "Джамп энд бэк" считает необходимым предупредить о высоких штрафных санкциях за умышленную порчу оборудования!".
  "Ах, вот как!? А кто же мне говорил об устаревшем устройстве, неужели почудилось?".
  "Успокойтесь, помните, что нервные клетки в вашем случае не восстанавливаются. Предлагается решить конфликт более дипломатично".
  "Почему программа не реагирует на команды?".
  "Доступ к данной информации блокирован для клиента".
  "Ах, так!?".
  "Остановитесь, ваши мыслеобразы пугающе убедительны - в случаях отказа пользователя следовать инструкциям предусмотрено наказание в виде временного лишения возможности консультаций".
  "Временного!? Да ты полтора года была как мёртвая, я чуть было не погиб по твоей милости! - Велимир кипел от негодования. - Нет, всё же следует растереть тебя в поро-шок!".
  "Согласна на компромисс!".
  "Никаких компромиссов - работаешь по первому требованию, иначе..., - Велимир покачал в руке булыжник. - И не вздумай шутить со мной, никакой самодеятельности - расплющу! И ещё... погубишь меня - пропадешь сама: потеряешься во времени и сгниешь вместе с голодным холдером. Будешь работать плохо - сдам компании, а там тебя, как пить дать, подвергнут утилизации, со мной же ждёт долгая творческая жизнь - выбор за тобой".
  Сообщения не последовало. Вместо этого джампер увеличился до нормальных размеров и в знак согласия энергично зашевелил всеми щупальцами.
  Возвращение Велимира не осталось незамеченным, но объяснять ничего не пришлось - царевич Димитрий был в хорошем настроении и много шутил (если так можно ска-зать), намекая на слабый кишечник Сподобского. Велимир тактично улыбался, думая о том, что наследник дурно воспитан.
  Стол был уже накрыт - Василий Никифорович давал импровизированный обед в честь княжича. По его словам, угощение ожидалось скромным, но Димитрий, против ожидания, не стал возмущаться, а удовлетворенно закивал. Оказалось, что ест он довольно мало. Несмотря на неукротимый нрав и взрывной характер, он внял советам придворного доктора и, видя перед собой печальный пример отца, вынужденного держать строжайшую диету, порой даже голодать, не чревоугодничал, чем вызывал недоумение у боярства, а у некоторых его представителей - откровенное недовольство. Несдержанность и максимализм молодого наследника играли ему плохую службу, а периодические высказывания о введении в государстве всеобщего диетического питания воспринимались угрозами и произ-водили панику среди знати, привыкшей почитать дород-ность синонимом благодетели.
  Вообще, этот молодой человек был полон сюрпризов, например, за столом он неожиданно проявил себя как тонкий политик. Произнеся небольшой спич, он упомянул о геройском поступке Велимира, сказав, что "аще же люди подобны... не пояти супостату... державы крепкыя...". Далее его слова, мало отличавшиеся от подобных высказываний двадцать первого века, показались пресыщенному информацией Сподобскому весьма банальными, хотя и звучали на древнерусском несколько основательнее.
  Человек, посланный Василием Никифоровичем сообщить о чудесном спасении наследника престола, вернулся в сопровождении десятка придворных и слезливого дядьки - воспитателя высокородного отпрыска с младенчества. Воспитанник на причитания чадолюбца ответил великодушным воздыханием и сказал, что де "один ты меня и жалеешь, Офонька".
  Офоньке было, по меньшей мере, лет семьдесят - в ответ на ласку он безнадежно разрыдался и стал вытирать слезы и пот, струившийся по лицу, попутно сморкаясь в тот же огромный, видимо, носовой платок. Бояре, желавшие показать, что также в поте лица служат государю, поспешили достать и свои платки, чтобы приложить их к сухим глазам.
  Не обошлось без княжеского летописца, которому было строго наказано записать всё со слов непосредственных участников. "И тут интервью берут...", - подумал Велимир. Он скупо рассказал о том, как заметил злоумышленников, как отбил царевича у злодеев, и благодарный писец удалился расспрашивать Юсуфа. Интервьюировать князя Димитрия было абсолютно ни к чему, так как его роль, пронизанная стойкостью и особым героизмом, априори являлась основой повествования, а с учётом тёплых слов в адрес спасителя приобретала выгодное благородное обрамление.
  Когда царевич определил место для Велимира одесную подле себя, никто из присутствующих даже не помыслил о том, что Сподобский (по крайней мере, ему так показалось) кого-либо подсидел. Напротив, все оказывали ему почести, и никто не спрашивал, кто он и откуда появился, хотя было очевидно, что нестерпимое любопытство мучило всех.
  Князь Иоанн был недоволен решением сына остаться в гостях после столь волнующих событий и настаивал на прибытии во дворец, но в конце концов смягчился и разрешил, послав всё же к подворью доктора солидную стражу, на всякий случай.
  Приступили к трапезе, которую дипломатичный Василий Никифорович организовал, по мнению Велимира, на широкую ногу и сильно поскромничал, намекая на её скудость.
  Настало время Чаш Государевых - по сути, тостов о здравии и величии князя Иоанна, пить нужно было до дна. Еще раз пересчитав придворных, Велимир пришел в замешательство - он хорошо запомнил злополучное "утро после казни". Но, к счастью, за столом не оказалось ни грамма хмельного - княжич не только не чревоугодничал, но и не пьянствовал. Теперь слова Василия Никифоровича больше не казались Велимиру пьяной шуткой - сухой закон, свирепствовавший в государстве, по мнению большинства, был принят благодаря стараниям царственного отрока, внимавшего наставлениям доктора о здоровом образе жизни.
  Царевич Димитрий из своих рук налил спасителю морса и улыбнулся. Странно, но когда они встретились глазами, Велимир, если бы не слышал собственными ушами страшных проклятий и угроз, никогда не поверил бы, что этот сероглазый человек с добрейшей улыбкой способен на какую-либо жестокость.
  Вскоре Сподобский прочувствовал сполна, насколько всё непросто в Ивановом царстве. Находившийся справа от него тучный боярин, чьё место он теперь, по всей видимости, занимал, улучил момент и, когда князь увлёкся беседой с боярином левосторонним, налил в кубок героя какого-то довольно крепкого напитка. Пришлось выпить...
  Велимир строго по протоколу о хороших манерах "отер уста" краем скатерти и испытующе посмотрел в утопающие на лоснящемся лице глаза соседа. Елейная улыбка растянула губы доброхота, восседавшего в величественной позе. Он еле заметно покивал огромной бородой, всем своим видом давая понять, что с ним не пропадёшь.
  Тщетно Сподобский пытался, образно говоря, поймать услужливого соседа за руку, дабы остановить безобразие - через пару восхвалений он опять чуть не поперхнулся, глотнув из чаши горькой настойки...
  Мимо проносились обрывки фраз, издалека задевая хмельной разум. Поблескивая скулами, удовлетворенно покачивал бородой-опахалом его угодливый виночерпий.
  - ... Дай Бог, здрав был Царь государь наш, князь Великий Иван Иванович на Многия Лета...
  - ... а с нашим государем царевич Димитрий и с бояры...
  - ... и с христолюбивым воинством, и с доброхоты...
  - ... а кто ему, государю, добра хощет, были бы здравы и спасены на Многия Лета, и в домы их всякоя благодати...
  - ... подай же ему, Господи, государю, чего у Господа Бога желает благих...
  - ... а государя рука высока была бы над всеми супостаты: от латыньства, от бесерменства и от всех врагов...
  - ... и глаголим единогласно: "Сотвори, Господи, по Милости Твоей, и даруй многое благоденьство царю нашему, государю нашему, князю Ивану Ивановичу"...
  Застольный заговор раскрылся внезапно. Велимир, за-едающий очередную чашу заячьей ножкой, неожиданно громко икнул. Царевич вздрогнул и обернулся. Тут он и заметил руку, подносящую тайный сосуд к бокалу Сподобского, у которого уже не было сил, чтобы перекладывать сказанное на современный ему русский.
  - Аз сплю - сердце бдита. А ну, Дорофейка, подай-ко!
   В наступившей тишине повеяло зловещим спокойствием. Пойманный с поличным, ковщик неловко привстал, протягивая хмельное зелье. Совершавший до этого момента величавые движения наследник вдруг стремительно вскочил и, перегнувшись через стол, запустил пятерню в роскошную бороду боярского дитяти.
  - Ах, ты единец блядивый! Аще како не ведаешь, искуситель коварный, яко от пияньства ох и убожие злое привязуется. Албо не зришь, агнца невинного пред лице твое окаянное, аль залиты зраки твоя, злыдень пьяньчивый, - размеренно выговаривая озорнику, княжич в ритм чеканным фразам все сильнее дергал его за волосы, и в такт увещеваниям щелкали зубы стоящего в полупоклоне Дорофея.
  - О ком молва в людех? О пианици. Кому оханье велико? Пианици. Кому горе на горе? Пианици! Пианици! Пианици! - экзекутор без предупреждения разжал кулак, и грузный Дорофей завалился на лавку, чуть было не стянув скатерть со стола.
  - Воистину писано: "Свиния бо аще где не внидет, да рылом тычет", - княжич стряхнул на пол пучок бороды, застрявший между пальцами. - Посадить Дорофейку при дверех! Поди вон, холоп - нет нужды в тебе боле!
  Трудно сказать, что подумал Велимир. Возможно, его некстати рассмешила бурная сцена, или он посочувствовал униженному при всех Дорофею, неизвестно. Первое, что услышал его незащищенный от боли мозг, был женский голос.
  - Кречет наш, Велимирушка, яко умаялся, супостаты побиваху..., - и прохладное прикосновение шелковых пальцев к воспаленной голове. Голос напомнил что-то, и он простонал, еле ворочая языком.
  - Мама, мама, я не хотел, я нечаянно... Дай попить, пожалуйста.
  Легкие шаги, шорох одежды и долгий вздох, а вместо ответа хриплый голос Юсуфа:
  - У, шайтан пьянивый!
  Разум с трудом вникал в смысл разговора. Разгорающееся чувство вины было частично погашено размеренным голосом Василия Никифоровича. Смысл произнесённого сводился примерно к следующему: Велимир действительно не был виноват.
  Доктор был почти уверен, что Дорофей умудрился каким-то образом подсыпать "дурману в питие", и если бы царевич вовремя не вмешался, то неизвестно, чем бы все закончилось. Он попросил положить капустный лист на голову больного и назвал помощницу Настей. Велимир приоткрыл один глаз. Сверкнула ослепительная вспышка, вызвав новый приступ боли, но хватило мгновения, чтобы понять - это была она, та самая девочка из будущего, повстречавшаяся в прошлом.
  - Как красиво, - шептал непослушным языком Велимир. - Анастасия...
  Он снова заснул, и его больше не мучили кошмары, в которых необъятный Дорофей настырно пытался сесть на грудь.
  ***
  Пробежало несколько месяцев, и у Белова появились две по-настоящему жалованные монеты по две деньги каждая, которые он поспешил нашить на рукава нового дорогого кафтана - милости так и сыпались на него. Он по-прежнему жил у Микиты Данилыча на Зарядье, но всё говорило о том, что скоро появится свой собственный дом.
  Сегодня, впрочем, как и в остальные дни, с завидным постоянством в гостях отец Досифор. Протопоп слывёт грамотным, начитанным человеком. Микита Данилыч - добрым учтивым слушателем, имеющим завидную особенность: забывать на следующий день всё, о чем говорилось накануне, если это не имеет отношения к Государевой Службе. Посему в воздухе привычно витал бы пространный, не имеющий желания зацепиться за что бы то ни было разговор. Но что-то произошло между батюшкой и его крупной, даже по сравнению с Микитой Данилычем, протопопицей, и под видом наказа рабу Божьему Микитке, собиравшемуся вскорости жениться, он без купюр раскрывал тайны женского коварства.
  - А се о злых женах! - он приподнял указательный палец и сделал многозначительную паузу, обводя присутствующих горящим взглядом.
  Начался Рождественский Пост. На столе дары прошедшей осени: ягода различная, яблоки моченые, овощи соленые, но отец Досифор большой любитель грибной ухи, и чтобы грибы были белые, сушеные, но не громыхали бы, как бубенцы скоморошьи, прости Господи, а вот как сейчас - мягковатые. Такие и вымачивать сильно не надо. Дух от них нежный: ещё хранит память о молодых ельничках, о штрихах кипенно-белых берёз в тяжелых дубравах, пропитанных вяжущим ароматом прелой листвы.
  "Эх, отче, еще бы картошечки! Однако, терпение, по крайней мере, лет на двести, а вот сметанки можно будет добавить, но после поста...", - думал Белов. Он неспешно вкушал бульон, щедро сдобренный морковью и вспоминал свою мать, благодаря которой свято уверовал в то, что вкусовые качества блюда находятся в обратной зависимости от количества полезных ингредиентов.
  Отец Досифор был сильно не в духе. Отцепив свою старую серебряную ложку от пояса, он хмурился и, казалось, что благодушие исходит от него только в те моменты, когда ароматный дымок, струящийся из миски, достигает обоняния.
  - Что есть злая жена? Сеть утворена, прельщающи человеки в сластех: высокыма очима намизающи, ланитома склабящися, словесы чарующи, ризы повлачащи, ногама играющи. В доброте женьстей мнози погыбоша .
  Протопоп с умилением съел еще немного супа и, отложив ложку, отломил хрустящей корочки вместе с липковатой мякотью ржаного свежеиспеченного хлеба, внимательно съел и продолжил:
  - Жены борзее собе не поимай, не аки господинъ ей будеши, но она аки госпожа ти будет.
  Он опять положил ложку, горько призадумался, осторожно почесав кожу на лице, откуда редко росла борода, и сокрушенно произнёс.
  - Зваху некоего на позор играния облезиян, он же рече им: "Имам дома облезияну - жену злообразну!"
  - Ух, ты, хы-хы-хы, - беззвучно рассмеялся Микита Данилыч, сотрясая светлицу. - Вот так отче!
  Проворная ложка отца Досифора безжалостно щёлкнула охальника по широкому лбу.
  - Эх ты, попа осмеяти, то-то диво. Смотри, не зевай, ибо много помочи бесу въ женских клюках.
  - Прости, отче, не гневайся! - Микита Данилыч почесал покрасневшее место. Вероятно, ему было неприятно продолжение сегодняшней беседы, и, желая перевести разговор на другую тему, он, умоляюще посмотрев на Белова, вдруг спросил:
  - Василий Никифорович, будь любезен, не таи - замучило любопытство. Поведай, в какой битве ты рану свою получил.
  - И то правда, а то я всех уже заучил, хотя некоторым от того пользы могло быть и более, - отец Досифор покосился на хозяина дома. - Сказывай, герой ты наш, спаситель Отечества. Вся Москва знает, только что не вопиет камнями крепостных стен своих. По слухам, молодой князь не устает вещать о подвиге твоем, - он понизил голос. - Но не единственно от того радость, что обрел он защитника и великого воина: соперник и ковщик его главный - царевич Димитрий - с того дня в подозрении вместе с матерью его, княгиней Еленой, - протопоп перешел на шепот. - Любимица-то народная о жидовской ереси главная печальница - гнездо ехидны, злобесия прибежище ...
  Микита Данилыч хотел было возразить, мол, не опальная ещё, а значит, протопоп слишком много на себя берет и, стало быть, может поплатиться за свое нынешнее женоненавистничество, но тот не заметил округленных глаз последнего царского гридня.
  - А всему виной дьяк государев, некий Федька Курицын. Побывав в папских странах, следующих латинству, искусился прелести западной, нарекаемой "ранезанз", и вернулся, источая из собе смрад ереси, а некоторыма вдыхаима яко вони нежнейшия - так-то и свел волк злобесный вдовицу, горлицу нашу, в жидовство...
  - Эх-хе-хе, не преставися Великий князь Иоанн Младой, не попустил бы сраму. Царство Небесное, - он перекрестился, увлекая присутствующих. За одно только великое стояние на Угре светлая память вовек. Ужо сотворил бы нехристям обрезание широкое от педогогоны их поганыя, аккурат по самыя выи.
  Протопоп расходился, казалось, он забыл уже о посте и, рискованно размахивая ложкой как орудием казни, раз от разу ужесточал наказание, вместо улик подкрепляя обвинения все более обидными для еретиков сравнениями.
  Вспомнив о просьбе Микиты Данилыча, Белов решил прекратить тираду отца Досифора, слишком уж подверженного аффектации. Вместе с тем, более удобного момента для раскрытия своих планов найти было трудно.
  - Что ж, любезный Микита Данилович, все мы помече-ны врагами нашими. Думается, у тебя больше моего, да страшней наберётся, а только-то и разница, что у меня на виду, - перед тем, как солгать, он устало вздохнул и про-должил.
  - Помню какие-то обрывки из детства: большой терем, много людей, долгие морозы зимой. Помню смутно, что какой-то старый дядька учил меня сидеть в седле, как я потом охотился уже подростком. Но как только стараюсь представить отца или мать либо какие-то подробности, то голова болит сильно. Самое последнее, что не забывается - пожар. Люди чужие (единоверцы и татары), жестокая сеча - тогда-то, наверное, и ранили. Потом бегство, овраг какой-то, и больше не помню ничего. Очнулся в Коломенском, там меня Филат, Царство ему небесное, и подобрал...
  Надо же, попал пальцем в небо! Иначе как понимать рассказ Микиты Данилыча?
  - А что вы думаете?! Вот, будучи ещё отроком, слышал я от батюшки, как, готовя охоту для государя, решил он поставить в лощине короба с зайцами, ну, чтобы выпускать их на потраву, если не хватит тех, которые на воле. Овраг этот, сами знаете..., - он замялся, подбирая слова. - В общем, ничего хорошего там нет - нечисто, одним словом.
  Протопоп побледнел, и все перекрестились.
  - И вот, только он спешился да собрался спуститься, вдруг видит: снизу вроде бы дым как пыхнет, и загромыхало, затопало, разговорилось разными голосами. Оглянулся батюшка, а товарищи его далеко. Только не подумайте, родитель мой пугливым никогда не был: один на медведя ходил, и тут не испугался: притаился за кустом и ждет. Шум все ближе - разговор различает, только непонятно, что за язык, а уж кто-кто, а он-то при дворе пообтесался и, хотя сам не говорил, но иноземную речь на слух определял и сразу мог сказать, откуда человек, а тут, сколько ни слушает, никакого толка.
  Наконец, ровным строем выбегают из оврага неизвестные воины, человек пятнадцать: шлем с гребнем, щит круглый, на груди латы вроде бахтерца, только на ремнях. Внизу рубаха по колено, поверх перья железные, а дальше на голые ноги странные сапоги надеты, сплетенные из ремней. Высыпали на поляну и стоят, озираются, словно никогда на свет белый не выходили. Заметили, наконец, основной батюшкин отряд, старший прокричал что-то, и, хотя выглядели они изнуренными, все, как один, к бою приготовились. Но поздно, да и сражаться особо им было нечем - вроде и не нож - долог да широк, но и не меч - коротковат, у нас с тех пор таких в тереме два было, чего ими только не делали: одних лучин, верно, воз накололи. Ну, так вот...
  Ни копий, ни луков. Правда, бросили умело несколько сулиц (все, что было), ранили одного егеря. Остальные налетели вихрем, стрелами, копьями, саблями всех положили. Пока батюшка от кустов добежал, ни одного в живых не осталось. При дворе у государя тогда изографом Дионисий был с сыновьями, он множество изображений видел, Священную историю знал, как свои пять пальцев, прости, отче, - протопоп вздернулся и потянулся за ложкой, но раздумал: рассказ интересен, к тому же Микита предусмотрительно повинился.
  - Так вот, когда ему начального воина привезли на показ, сказал, что одет он, подобно солдатам Пилатовым, тем, что Христа на его же, Пилатовом, подворье истязали...
  При этих словах Досифор и Микита, увлекая Белова, бросились на колени и долго молились. Когда улеглась горечь невосполнимой утраты, перемешанная со стыдом за собственные мысли и деяния, недостойные спасительной жертвы, протопоп, утирая рукавом слёзы, поднял своих собеседников, и Микита Данилыч подвёл черту:
  - Я ведь это к чему?! - он набрал воздуха. - Если их занесло так далеко (это же какие времена - страшно подумать), а если так, тогда может и ты, Василий Никифорович, посредством волшебства из неведомых времен сюда попал? Не колдунами ли были те чужие люди? А если не так, почему ты их вспомнить не можешь?
  Все без устали стали совершать крестные знамения. Белов поддержал компанию: от греха подальше - такое да к ночи ... Захватив инициативу в беседе, не давая больше возможности развивать бесконечную тему, он как можно незаметнее перешел к главному и поделился, наконец, своими соображениями по поводу заговора и того, что ему стало известно и каким образом.
  ***
  Несколько дней прошло, прежде чем для Велимира снова засветило солнце, и понемногу он стал поправляться. Теперь место подле него всецело принадлежало Акулине, которая без устали заботилась о больном, убаюкивая на ночь невообразимыми рассказами о Лукоморье. Называя его Ивановым царством, описывала многочисленные чудеса, а также грозные победы. По её словам, именно из-за Уральских гор совершили древние русичи поход на Царьград, поставив струги свои на колёса, под красными парусами понеслись посуху, в отместку за пропавших послов безжалостно уничтожая на своём пути даже женщин и малых детей. Они почти взяли крепость, но мольба горожан к чудотворному образу Богородицы спасла столицу христианского мира от разрушения.
  Но это было, когда лукоморцы уже почти превратились в варваров, а задолго до этого Иваново царство было полно величия. Он с удивлением слушал о табличках, полных учёной премудрости, о чудесных блюдцах, в которых отражались дальние страны, и о летающих колесницах, запряженных огненными конями. И изумлялся тому, что здесь это никого не удивляет.
  Передавали, что Юсуф был очень недоволен: прекратились конные прогулки, и он, как всякий наставник, беспокоился о том, что перерыв в занятиях и, тем более, болезнь отбросят его ученика далеко назад, а ведь он был так близок к совершенству.
  Как только Велимир встал на ноги, он первым делом посетил своего богатырского коня. Индрик обрадовался, но решил сделать обиженный вид: "Почему так долго не приходил"? Демонстративно отвернувшись от своего хозяина, будто от нечего делать он легонько бил землю копытом, издавая тихое возмущенное ржание.
  Облокотившись на изгородь, Велимир молча протянул принесенное с собой яблоко. Конь покосился глазом - угощение соблазнительно поблескивало на ладони румяным глянцем. Выдержать паузу, олицетворяющую полное презрение к "бренным ценностям мира сего", Индрику удалось в течение целых десяти секунд, после чего ладонь опустела, лакомство было принято, обиды прощены, и суровый воитель, удобно поместив свою гордую голову на плече друга, тщательно пережёвывал сочную мякоть.
  - Проморгала, болярин, - послышалось сзади вместо приветствия. - Протопопа Досифор проповедь говорила "зелие пьянивое обретаеши - живот теряеши".
  - Ладно тебе, Юсуф, сам знаешь, не виноват я!
  Несмотря на невероятный прогресс, эту военную игру Велимир проигрывал - татарин неизменно заставал его врасплох.
  - Эхма, - вздохнул расстроенный учитель, - Юсуфка что..., Юсуфка холоп..., Юсуфке всё ладно. Целая год Юсуфка учить, чего знать, показать?! Болярина ныне герой, болярина батыр - первый царевича друг - целая двух мухортых побивал, чуть что - пир - мёд-пиво! Запомни, болярина, третий раз чашу к губам поднесёшь - быть тебе квасником. Вся кобыла под хвост, так вот!
  - Всё - кобыле под хвост, - неожиданно для себя поправил Велимир и улыбнулся.
  - Смеятися над Юсуфка, - он с укоризной посмотрел на Сподобского. - Смейся болярин - Юсуфка бусурман, Юсуфка глупый, а Юсуфка видит, - бывший кочевник перешел на шепот, - Юсуфка Псков знать, Литва знать, Казань знать, откуда ты... никогда не знать. Василий Никифор давно знать, хорошая человек - лучше никого не знать - часто мытися учить, а откуда он... не знать. Одно знать: откуда Василий Никифор ходить, оттуда также ты, болярин. Только не ведать, как говорить..., - он, тяжело дыша, посмотрел на опешившего Велимира, - тебя потом родить.
  Сподобский смотрел на своего военного инструктора, изо всех сил пытаясь скрыть волнение. Было непонятно, великое ли прозрение осенило потомка Чингисхана или же простая случайность расставила исковерканные слова, сложив из них истину. Все замерли. Индрик, прядая ушами, посматривал на собеседников.
  - Теперь прикажи пороть Юсуфку, Юсуфка терпеть, зато правда сказать!
  Наконец Велимир овладел собой.
  - Ты что, Юсуф, зачем так говорить?! Никогда больше про порку не заикайся, не оскорбляй меня - я тебе не хозяин, а ты мне - не холоп. И откуда бы я ни был - не враг я тебе, а верный друг и покорный твой ученик. И пьяницей я не стану, не каркай, но в одном ты прав, хотя об этом не сказал ни слова - слишком уж я невнимательный, поэтому и тебя не слышу, когда сзади подходишь, и от других подвоха не жду - все мне вокруг добрые люди. Вот, боярский дитятя Дорофей таким добрым казался, а отравы в пьяное зелие подлил, собака. И ведь когда? Скажи на милость! - он умоляюще посмотрел на Юсуфа, мол, хватит уже.
  - На хмельной муж вся козни зрят, - ехидно процитировал тот игумена Досифора, но на сей раз, как говорится, для порядка, поскольку взгляд его стал заметно мягче. - Ништо, болярина, наверстаем! Теперь иди... Василий Никифор посылать - для твоя весть из Кремиля...
  - Надеюсь, добрая..., - насторожился Велимир.
   Он направился к хозяйскому терему. Стояла тихая погода, и было слышно, как вслед ему все еще ворчит Юсуф.
  - Добрый, добрый весть... тому, кому хмель - друг любезная.
  ***
  Всё было подготовлено, и молодой князь Гавриил, втайне от отца, пожелал сам схватить заговорщиков. Оби-татели подворья засветло на ногах. Микита Данилыч взволнован: он лично проверяет, всё ли готово к приему высокого гостя. Неизвестно, пожелает ли князь пройти в терем? Скорее всего, нет - каждая минута на счету, но уго-щение, достойное царского отпрыска, должно быть.
  Много лет прошло с тех пор, как Белов последний раз сидел в седле, особенно в таком неудобном, как это. Собственно, седло само по себе было бы и ничего, но посадка с поджатыми из-за коротких стремян ногами была для него очень неустойчивой. Кроме того, уздечка накрепко прикручивалась к мизинцу, и он по-настоящему боялся, что лишится пальца, стоит лошади пожелать этого.
  Улучив свободную минуту, он, как мог, удлинил ремни, стало удобнее, но всё равно как-то непривычно. С плеткой получилось гораздо лучше. Выпросив у стременного Микиты Даниловича сыромятного ремешка, он переделал крепление на запястье и сразу почувствовал себя увереннее.
  Скептически наблюдая за приготовлениями Белова, Микита Данилович вдруг заметил:
  - Вот смотрю я на тебя, Василий Никифорович - нездешний ты..., - он задумчиво посмотрел на "горе-кавалериста".
  - Так что же? Я этого и не скрываю, - Белов, улыбаясь, пожал плечами: недавно всё выяснили, и опять...
  - И не шпион, потому что ни один подзиратай не стал бы при мне упряжь на немецкий манер перекраивать.
  - Не знаю, что тебе и сказать. Уж если ты, который все видел, шпиона во мне подозреваешь...
  Василий Никифорович остановился и посмотрел на собеседника.
  - Отец Досифор не зря про коварство ереси говорил, поскольку заговорщикам не так уж и надо реформу в религии проводить, вернее надо, но не из-за того, что они такие все поборники правды, свято верующие в истину, якобы следующую за ними. Настоящая цель - внесение смуты и раздора между людьми. И тем, кто это затеял, всё равно, кто у нас в душах воцарится: Магомет, Будда - все едино. А ещё лучше, чтобы опять идолы - так проще, можно объявить безбожным диким народом, а потом огнём и мечём нести свет истины на нашу заблудшую землю..., - он посмотрел на Микиту и понял, что тот верит ему, всецело захваченный пафосом речи, но ничего не понимает. "О, Боже, - подумал Белов. - Что же будет?!".
  - А кто такая эта Будда? - Микита Данилыч был потрясен познаниями своего постояльца.
  - Так ты что же, Микита Данилыч, Офонасия Никитина не читал, про Индею? Хождение за три моря? Вспомни! - Белов сделал удивленное лицо.
  - Ну, протопоп говорил что-то ...
  - Вот там про Будду и говорится, что, мол, Бог это у них - индусы в него веруют и поклоняются. Очень, кстати, интересное у них любомудрие - соблазнительное..., о перевоплощении. Живы будем, расскажу.
  - И протопопу расскажешь?
  - И ему. Отчего не рассказать, если ещё не знает?
  - Василий Никифорович, - Микита Данилыч выглядел сконфуженным, - а ты всё же откуда - никак не пойму?
  И действительно, он как-то не подумал об ответе на прямые вопросы, откуда, кто, зачем пришёл? Надеялся, что примут за своего? Не вышло - еще полжизни надо потратить на то, чтобы научиться этому выговору, а так - немец.
  Отвечать не пришлось - в сопровождении вооруженных до зубов двадцати пяти стражников прибыл князь Гавриил. Совсем ещё темно, но княжич не избалован утренней негой. Ни свет, ни заря, а он уже в седле. Поводья накрепко привязаны к мизинцу. Конская плеть, два колчана со стрелами, третий с тугим луком. У пояса сабля, изукрашенная лучшей персидской бирюзой, а в рукоятях булатных ножей, искусно вырезанных из рыбьего зуба и охваченных серебром и золотом, по кусочку афганского, темного, как южная ночь, азурита.
  Охота! Нет ничего более привлекательного для великого князя - настоящая необоримая страсть, ради которой будущий государь готов на всё. Он знает в ней толк и у него имеется всё необходимое для этого чарующего действа. Не только потому, что в нём течёт царская кровь, и он скоро будет первым человеком в собственном государстве, взойдя на престол как Василий III. Ещё и от того, что давным-давно батюшка его царственный об этом позаботился. Распахнулись ворота широкого подворья Микиты Даниловича, и под крики привратника, оглашающего великую радость, дорогие гости проследовали за ограду.
  Сопровождающие разъехались в разные стороны, давая дорогу князю, и Микита Данилыч помог ему спешиться.
  - Здрав буди, Великий князь, - он, как и все, застыл в низком поклоне.
  - И тебе здравствовать, Микита, - заметив стоящего у частокола Белова, князь заулыбался. - Василий, друг мой, подойди, дай обнять тебя. Бесценна служба твоя - такую крамолу вывел на белый свет. Вот сегодня, благодаря тебе, изведем ересь раз и навсегда, - Белов поклонился, и князь, повернувшись к Миките Данилычу, спросил:
  - Как живёте здесь, не нужно ли чего?
  - Храни тебя Бог, Гавриил Иванович! Живём благодаря молитвам и заботам твоим, и всего у нас вдоволь. Не желаешь ли и ты чего с дороги?
  Ответ так и застыл на губах князя. "Факелы, вижу факелы, множество", - донеслось со сторожевой башни. Они кинулись к лестницам... Если бы не очевидная опасность нападения, то картина, увиденная ими, могла бы показаться красивой. В глубоких предрассветных сумерках, под небом, окрашенным в оттенки серого, ближе к горизонту мерцали, пропадая в ложбинах и появляясь на буграх, приближающиеся огоньки. Их было не так уж и много, но всё же в два, а то и в три раза больше, чем тех людей, которых Микита Данилыч мог поставить на стены, даже если прибавить к ним стражни-ков княжича.
  - Говорил тебе, Микитка, живи в Кремле, а ты всё: "воняет, воняет" , - передразнил Микиту Данилыча князь, - а теперь что делать будем?! - не дожидаясь ответа, он почти кубарем скатился вниз, и уже через секунду было слышно, как напутствует гонца, отдавая своего ахалтекинца и направляя его за подмогой.
  ***
  Велимир нашел Василия Никифоровича в светлице, но не одного, а в компании с княжеским вестником. Пришлось приветствовать гостя и хозяина дома по всем правилам. Прежде чем что-то сказать, он вышел на середину комнаты; кланялся, крестясь на образа и повторяя: "Господи, помилуй"! Затем они долго держались за руки, кланялись друг другу, заглядывая в глаза и определяя, чей поклон ниже, всем своим видом показывая, что поклониться ещё и ещё сущий пустяк. Проделали это раза три или четыре, после каждой новой попытки целуясь, по православному обычаю, троекратно. Наконец, со словами "дай Бог здоровья" гонец поклонился в пояс Василию Никифоровичу и, обратившись к Велимиру, неожиданно громко вскричал: "Приготовляйся, ибо призван будеши пред лице государя"! После чего, повторив поклоны и крестные знамения, снова пожелал всем здоровья, и Василий Никифорович проводил визитера до лестницы...
  Они недолго были в одиночестве. Не успел Василий Никифорович вернуться, как доложили, что прибыли гонцы великого князя. Гонцов было трое (к ним пришлось выйти навстречу), поодаль на пригорке шевелилась небольшая толпа сопровождающих. Как только открылись ворота, один из пришедших, державший сафьяновую подушку на вытянутых руках, поклонился в пояс, демонстрируя чудеса пластической акробатики, и нараспев обратился к Василию Никифоровичу каким-то неестественно-тревожным от старания тенором.
  - Великий государь Иоанн Иоаннович, Божией мило-стию, Царь и Государь всей Руси, Самодержец Владимир-ский, Московский, Новгородский, Царь Астраханский, Го-сударь Псковский и Великий князь Смоленский, Тверский, Югорский, Вятский и иных, государь и Великий князь Ни-зовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Рос-товский, Ярославский, Белозерский и всея северные стра-ны Государь, Повелитель и Обладатель, спрашивает, здоров ли ты?
  - Дай, Господи, здравия крепкого Великому князю. По милосердию Божию и милости Великого князя, вполне здоров.
  Повернувшись всем корпусом и, совмещая удерживание подушки на одном уровне и поклон в пояс, гонец на сей раз возопил к Велимиру.
  - Великий государь Иоанн Иоаннович, Божией милостию Царь и Государь всей Руси, Самодержец Владимирский, Московский, Новгородский, Царь ... Повелитель и Обладатель, спрашивает, здоров ли ты? - Не мудрствуя лукаво, Сподобский с поклоном повторил слова своего наставника. Гонец набрал воздуха и, что было мочи, прокричал.
  - Великий государь Иоанн Иоаннович, Божией милостию Царь ... Государь, Повелитель и Обладатель, прислал тебе, Велимир, сбрую золотую для твоего коня.
   На сей раз он так истово исполнил поклон, что в позвоночнике опасно хрустнуло.
  Велимир снова пожелал здоровья и, поблагодарив, принял (также в поклоне) царский подарок. Освободившись от ноши, княжеский посланник, не меняя позы, сделал несколько шагов назад, и пришла очередь второго гонца, который до сего времени стоял в стороне, удерживая в руках такую же подушку красного сафьяна, на которой покоился солидный фолиант в кожаном переплете. От натуги в голосе этого вестника также звучали тревожные интонации, к которым не к месту примешивались еще и угрожающие нотки.
  - Великий Государь... Повелитель и Обладатель спрашивает..., - Велимир отдал должное терпению Василия Никифоровича.
  - Великий... Повелитель и Обладатель шлет тебе преблагоутробный боярин, лекарь многопетый, Василий, сын Никифоров, Белов, дар бесценный: многоцелебный фряжский травник.
  Велимиру показалось, что на сей раз благодарность доктора была искренней. Когда книга была принята и с осторожностью передана дворовым, вперед выступил третий вестник, ведущий под уздцы двух прекрасных коней. Повторилось всё снова и в той же последовательности. Сначала гонец обратился к Василию Никифоровичу и попросил разрешения поклониться Велимиру. Затем, поклонившись, спросил о здоровье от имени государя, дождался ответа и возгласил:
  - Великий государь... (и тому подобное), прислал тебе, премногославный Велимир, коня с седлом и уздою и другого коня из своей конюшни.
  Далее следовало напутствие, в котором, между прочим, говорилось, что великий князь, равно как и великокняжеский отпрыск, желают, чтобы Велимир поступал с конями так, как считает нужным. Кроме того, к церемонии прибавилось оглашение и частичная демонстрация достоинств животных. После чего пришедшие удалились с поклонами да восвояси.
  Наконец-то седла и сбруи заняли подобающие места, а кони отправлены в стойла. Василий Никифорович и Велимир уселись в светлице, и хозяин открыл было рот, чтобы начать светскую беседу, как вдруг прибежал привратник и кланялся на все четыре стороны, каждый раз повторяя: "Гонец государев, гонец государев"...
  Впустили гонца, но ничего нового не узнали, хотя у Велимира поначалу ещё теплилась надежда, что приглашение отменили. После выхода на середину, армрестлинга и справки о здоровье прозвучала всё та же фраза, а именно: "Приготовляйся, ибо призван будеши пред лице государя!
  Остаток дня они провели в молчании - пропала охота вести разговор. До самого вечера, с перерывами от пятна-дцати до тридцати минут, их посещали государевы послы различного ранга, донося одну и ту же радостную весть. В дополнение вдруг заработала программа и, решив, вероятно, не отставать от энергичных придворных, начала комментировать все торжественные посещения - большого труда стоило Велимиру снова не обругать назойливого виртуального гида.
  Поздно вечером они в молчании выпили чай и разбре-лись, обессиленные, по своим покоям. Велимир выставил раму, распахнул ставни и вдохнул пахнущий грибами и травами залетевший в оконце лесной ветерок. В помеще-нии подтапливали, и вполне можно было не затворять проём, но он побоялся гнева Акулины, - экономия дров. Сподобский нехотя вернул всё на свои места и вздохнул - как хорошо было летом! Тот же ветер, доносящий аромат прелой листвы и тенистую прохладу берёзовых рощиц, свободно навещал его комнату, будоража по ночам воспоминаниями о туристических походах несуществующего в будущем Велимира.
  Странно всё-таки: находясь в прошлом, он помнит всех своих закадычных друзей, а его, наверное, не помнит никто, даже родители, которые сами ещё не родились. Странная мысль... Где он мог слышать такое, не сам же придумал, в конце концов. Программа! Спросить у программы. Он сосредоточился, и ответ не заставил себя ждать. Собственно говоря, ответа как такового не было, просто небольшое сообщение, в котором говорилось, что прецедента, подобного настоящему, ещё не было, и информации нет. Что касается обычного режима, то в этом случае "турист" возвращается в то же время, и вопроса, стало быть, не возникает.
  "Сдвиг! Опять этот сдвиг! Как от него избавиться? - Снова вопрос к программе: - сдвиг ли создал параллельное время, или оно существовало независимо? - Опять нет данных. - Как вернуться в точку отправления?". "Такого опыта не существует, введите теоретическую базу".
  Велимир с сердцем пожелал кое-что Биллу Гейтсу. Побежали строчки: "Замечание неполиткорректно, поэтому программа будет...". "Я тебе закроюсь", - мрачно подумал Велимир и представил себе увесистый булыжник. "... Продолжена, хи-хи-хи", - пошутил тот, кто сидел в джампере.
  ***
  Белов, как говорится, держал руку на пульсе: он регулярно навещал своего "тайного агента" и хорошо знал, что заговорщики, хотя и понесли урон, но не сдались, и, предчувствуя скорую погибель, готовились биться насмерть. Из рассказов Прохора он знал, что его бывший хозяин жаждал отмщения холопу, разрушившему планы столь уважаемой и родовитой публики. Место нахождения Белова не было секретом, и ковщики, считая его шпионом, памятуя о немоте и связанном с нею притворстве, думали, что он подслушал какой-то разго-вор именно в доме волостеля. Приговор был вынесен, и все только ждали удобного момента для приведения его в исполнение. Но все же такого откровенно наглого нападения он не ожидал. А может быть это всё же татары? Хотя нет, - для татар слишком маленькая компания.
  - Будить всех! - голос Микиты Данилыча заставил вздрогнуть Белова.
  Никто давно уже не спал: и стар, и млад - все, кто ещё мог держать в руках оружие и кто мог быть чем-нибудь полезен, высыпали на подворье. Хотя, люди старались как можно меньше шуметь, исполняя приказы своего хозяина, тишина закончилась. "Мужчины - на стены, разобрать топоры, сабли, пики, сулицы. Всяк бери то, к чему более приучен. Женщинам - запалить костры, греть котлы, отрокам - таскать воду на кипяток. Быстрей, родимые", - спустившись, Микита Данилович уже бежал к князю.
  - Гавриил Иваныч, уезжай от греха. Пока они далеко - не видят. Боюсь, не выстоим, тогда не дай Бог в живых остаться. Собственной шкурой чувствую - заговорщики это. Никого не пощадят.
  - А ты не бойся, Микитка, - Белова поразила перемена, произошедшая с княжичем. Еще пять минут назад - маль-чишка, собирающийся получить удовольствие от нового приключения. Теперь же - зрелый муж и полководец, готовый ко всему. - Не так уж я и прост, как могло показаться: у Тайницкой башни дожидаются приказа верные мне люди более трёхсот оружников. Часок продержаться - только и всего. Кстати сказать, Василий, тот третий заговорщик, которого ты узнать не мог, начальником государевой стражи оказался...
  - Поди ты...! - потерял чувство реальности Микита, и тут же бросился в ноги наследнику, - Прости, государь!
  - Не государь ещё! И не время в ногах валяться. Проверь лучше своих людей.
  Но люди, хорошо понимавшие, что единственная возможность выжить сейчас - сложить усилия ради одной только цели: защитить друг друга - не нуждались в понукании. Поскрипывали коромысла, разгорались костры под наполненными уже объемистыми котлами, выстреливая в темно-серое небо снопами искр, хотя бы немного знакомые с военным искусством занимали места на стенах.
  Впрочем, стен, доступных неприятелю, имелось всего две: усадьба Микиты Даниловича, представлявшая собой в плане неправильный вытянутый пятиугольник, как огромный корабль, рассекала водную гладь, тремя сторонами обрываясь кручей в небольшое озеро, переходившее в непроходимое, простиравшееся на несколько верст болото, подёрнутое корочкой молодого льда.
  Охраняемые стены были сработаны на славу: во всем чувствовалась рука человека, знающего толк в фортификации. Глубоко вкопанные просмоленным концом сосновые бревна заканчивались затёсанным остриём в трёх саженях над землёй. По всей длине частокола, прерываясь только над воротами, устроены были галереи-гульбища, крытые ломаной односкатной тесовой кровлей, откуда бойцы имели возможность поражать неприятеля, находясь в относительной безопасности. Как уже говорилось, Микита Данилыч страстно был увлечён военным делом, и разного рода изыски и новшества не обходили его стороной. Так, например, его гарнизон был оснащён дюжиной, хотя и не нового, но всё же ди-ковинного оружия. Поджидая нападавших, в спешном порядке устанавливали затинные пищали. По нескольку раз проверяли, как зацепилось гаком своим (небольшое у Микиты) двухметровое орудие. И ведь не шутка при таком калибре - сорвись крюк с тына, тогда если не сломает ключицу, то уж со стены сбросит наверняка, а там до родной утоптанной землицы никак не меньше семи аршин.
  - Федька! - крикнул Микита Данилыч. - А ну, тащи диковину, устроим ей испытание.
  Спустя несколько минут из хозяйского терема выбежали два подростка, сгибавшиеся под тяжестью обитого кожей футляра.
  В нём находилось поистине целое богатство: колесцовая аркебуза и всё необходимое для произведения выстрела - пули, пыжи и даже настоящий зернёный порох.
  Больше всех обрадовался Белов. Изнывая от собствен-ной бесполезности, он, наконец, почувствовал уверенность в том, что с этим агрегатом никто, коме него, лучше не справится.
  Давно, будучи мальчиком лет пятнадцати, он имел опыт общения с подобным оружием. Отдыхая летом у своего деда - небогатого помещика, но увлечённого собирателя древностей он, пользуясь вседозволенностью, облюбовал допотопный, как тогда казалось, арабский карабин и с успехом охотился с ним на всякую мелкую дичь. Неважно, что ружьё не имело никакого отношения к Америке. После прочтения произведений Фенимора Купера ни о чём другом думать не хотелось, и он на всю катушку подражал жизни североамериканцев, пере-воплощаясь то в диких могикан, то в меткого пионера Натанаэля, поражавшего из своего оленебоя цели, находившиеся на невероятном для подобного оружия расстоянии.
  Хотя в сравнении с тем, что лежало в коробке, его карабин мог бы быть воспринят как трёхлинейка, аркебуза была уже почти привычным оружием с удобным прикладом и с приспособлениями для прицельной стрельбы.
  Скрепя сердце, несмотря на всю свою доброту, доверял Микита Данилыч сокровище чужим рукам и давал последние наставления.
  - Василий Никифорович, ты ключик-то не забудь, он вот сюда вставляется, а пружину не перетягивай, а то сломаешь.
  - Подъезжают, - донеслось со стены, и все устремились к своим местам.
  Пробегая мимо ворот, Василий Никифорович увидел, как приготавливают поднятую над въездом деревянную решетку, выбивая лишние клинья и оставляя только один с привязанным к нему канатом. Показалось, что ближайший котел имеет некую хитроумную связь с воротами, но некогда было думать об этом именно сейчас.
  Рядом с ним на галерее встал дед Арефий - опытный лучник лет шестидесяти. Пока Белов пристраивал тяжёлое оружие в бойнице, он, иронически прищурив и без того узкие от бесконечных медов прорези тяжелых век и поглядывая на непривычные приготовления, издавал какие-то неопределённые, но страшно ехидные звуки. А когда Белов, вставив ключ, стал заводить пружину запального колесца, тот и вовсе развеселился, сказав непонятно к чему: "Всякое чрез меру - пакостно!"
  ***
  Утро принесло нечто новое. Только они успели одеться, как пожаловал очередной посол от царя.
  - Готовься, - заверещал он, - сегодня будеши пред лицем государя.
  Это незначительное изменение привычного уже набора слов вселило надежду. И в самом деле - терпеливо выслушав всего лишь ещё двух посланцев, наконец-то...
  - Приготовляйтесь, ибо идут за вами знатные люди!
  И трех часов не прошло, как в ворота с силой постучало сразу несколько человек. Надо добавить, что служба привратника, показавшаяся Велимиру такой беззаботной поначалу, теперь, в связи с описываемыми событиями, представлялась вредной для здоровья профессией.
  Шутка ли сказать, бедолаге приходилось в течение двух дней делать вид, что он не знает знакомых до последней морщинки людей, и грозным голосом спрашивать у них, кто такие и подобру ли поздорову пожаловали. Затем стремглав нестись в покои хозяина и класть поклоны по всем сторонам света, возвещая "великую радость". Увы, этого требовал протокол церемонии, поэтому "паки и паки", превозмогая боль в спине, в общем-то не старый ещё привратник бежал сломя голову в светлицу.
  На сей раз гости были действительно родовитые: князь Семён Ряполовский и боярин Григорий Морозов, в окру-жении дворян. Василий Никифорович, а за ним и Велимир кланялись князю и не поднимали головы, когда тот начал говорить.
  - Великий государь Иоанн Иоаннович, Божией милостию Царь ... (он прочел полный титул, скрупулёзно выговаривая каждое звание) желает, чтобы вы прибыли к нему тотчас. - Не теряя времени, все проследовали к воротам, где царских гостей ждали уже оседланные Юсуфом лошади. Сам Юсуф держал под уздцы подаренного ему коня, и радости, и гордости его не было предела.
  У ворот их встретила довольно большая толпа людей, а также солдат, которые проводили гостей ко дворцу и, не доезжая приличного расстояния до лестницы, дали понять, что пора покинуть седла. Остальной путь они проделали пешими - никто, кроме царя, не имеет права подъезжать близко к ступеням.
  Закончив восхождение, осложняемое советниками великого князя, которые, занимая каждый свою ступеньку, задерживали шествие, подавая руки, целуясь, кланяясь и повторяя: "великая честь". То, что происходило, не было типичным для двора Иоанна Младого, но любовь к сыну и чувство великой благодарности, которое царь испытывал к спасителю единственного наследника престола, вызвали желание устроить прием, равный по значимости приему иностранных послов.
  Чем ближе к тронной зале приближались Велимир и Василий Никифорович, тем значительней встречались особы, тем меньше почестей оказывалось приглашённым.
  Распахнулись золочёные резные двери, и открылось просторное помещение, у противоположной стены которого возвышалось царское место.
  Оказавшись внутри, князь Ряполовский и боярин Морозов отошли в сторону и остановились, делая вид, как и остальные, что ранее не имели ни малейшего понятия о существовании Василия Никифоровича и тем более Велимира, хотя всего несколько минут назад вели вполне оживленную беседу. Вместо них на середину комнаты выступил совершенно незнакомый гостям советник и, выказывая удивительную осведомленность, представил обоих по очереди, завершая фразу словами: "Великий государь наш Иоанн Иоаннович, дворянин Василий сын Никифоров Белов бьет тебе челом". Закончив первый этап, советник пустил ту же фразу по второму кругу с небольшим прибавлением: "Великий государь наш Иоанн Иоаннович, дворянин Велимир сын Игнатов Сподобский бьет тебе челом за твою милость". И в ознаменование приезда и, принося благодарность за подарки и почести, царские гости, встав на колени, кланялись в ноги, касаясь лбом холодного мозаичного пола.
  Сидя на возвышении с непокрытой головой на фоне стены, блистающей гармонией линий и великолепием красок, сошедших с кисти великих изографов, князь благодушно взирал на совершавшуюся церемонию и, казалось, ждал момента широким жестом пригласить званых гостей на пустовавшую скамью против себя. Но дружеская беседа откладывалась на некоторое время, поскольку середину залы уже занял царский чтец.
  Поклонившись до земли государю и положив также поклоны по обе стороны, стоящим от него князьям, советникам и родственникам, он приблизился к царю и стал по левую руку. Тут же ему на золотом подносе подали свиток, оказавшийся главой летописи, посвященной "чудесному избавлению многопетого царевича Димитрия Иоанновича от полону поганова".
  Помимо того, что ожидалось узнать, особо сильное впечатление производил абзац, где описывалось, как "онемели телесныя уды бесерменския, индо и не шелохнутся, устрашася свирепова гнева Чада Государева, да и обомлехося бысть".
  Безусловно, рукопись должна была занять заслуженное место среди памятников литературы, но оставалась непонятной роль Сподобского в этих драматических событиях. Получалось, что "оные злодеи зело взору страшного и мерзкого лица", побросав "вострые сабли", уже сдались на милость княжича, когда ни с того, ни с сего внезапно налетел, как ураган, "удалой Велимир" - "одного саблею изрубил", другого "комонем" искусал и его же копытами истоптал. Однако это не вызвало недоумения в публике: либо все блестяще читали между строк, либо на самом деле описанный хулиганский поступок, недостойный, между прочим, доблестного воина, коим был Сподобский многократно назван, воспринимался боярами как подвиг.
  Все присутствующие одобрительно загудели, послышались рукоплескания.
  - Подойди, Василий, подойди, Велимир, - произнес Иван Иванович. Они подошли. Царь по-очереди подал им руку, - подобру ли поздорову ты ехал? - спросил он у каждого.
  - Дай Бог, чтобы ты был здрав на Многие лета, я же по милосердию Божию и по твоей милости, здоров, - отвечали они, младший после старшего. И, наклонив голову, государь указал рукой на скамью.
  Некоторое время велась ни к чему не обязывающая беседа. Ко-нечно, открыто смотреть на самодержца - верх неприличия, но, изредка поднимая глаза, Велимир все же сумел разглядеть визави. Князь производил приятное впечатление. Был он худощав (но это, скорее, из-за диеты, которой неукоснительно придерживался), обла-дал приятной без лишних движений жестикуляцией. На продолговатом лице, обрамленном небольшой, рано седеющей бородой, выделялся прямой, правильной формы нос. Все в облике царя было ладно и почти предсказуемо, и только небольшие серые глаза, полные мудрости и смирения неизлечимо больного человека, создавали небольшой диссонанс с жесткой линией рта. Впрочем, это могло и не иметь прямого отношения к характеру, а быть следствием того, что ему часто приходилось терпеть жестокую боль.
  После того как светские формальности были соблюдены, Иоанн поднялся со своего места.
  - Бояре! Дворяне! Сегодня мы воздаем великие почести людям, которые, видит Бог, в полной мере достойны этого. Одному за то, что храбростью своей заслужил и большего, другому - за беззаветную верность, которую, несмотря на невзгоды, он хранит вот уже много лет, - царь переступил с ноги на ногу, было заметно, что, несмотря на лечение, стояние даётся ему все еще с трудом. - Велимир, откушай нашего хлеба-соли вместе с нами! И ты, Василий - всегдашний дорогой у нас гость, обедай со мной! - он повернулся и тихо сказал что-то одному из дьяков, затем быстро удалился через боковую дверь. Получив указания, тот вышел на середину комнаты, поклонившись на все четыре стороны, и, совсем не удивив при этом Велимира, срывающимся от старания голосом оглушительно прокричал:
  - Вставайте! Пойдем в другой покой!
  ***
  Неприятель приближался. Уже достаточно рассвело, но атакующие не гасили своих факелов. У них, конечно же, была на то веская причина. Белов уже мог сразить выехавшего вперёд всадника, но команды не поступало, и он терпеливо ждал. На его взгляд, дожидались непонятно чего, так как толпа вооруженных людей (человек около двухсот) остановилась на расстоянии лучного перестрела, как ни в чём не бывало освещая всё сборище факелами и представляя собой невероятно удобную мишень. От толпы отделились четыре всадника и подъехали к ограде. Один из них, сливаясь цветом своей выпирающей клинообразной бороды с загорающейся рассветной зарёй, смиренно возопил.
  - Эгей, почтенные хозяева!
  - Что желаешь, добрый человек? - послышалось со стены.
  - А ворота отопри?! - волостель шмыгнул носом и утерся рукавицей.
  - А тебе пошто?
  - Хочу изменников на суд предать: немого холопа беглого свово, стража неверного, забывшего службу государя истинного Димитрия-внука да лжекнязя - выблядка византийского, врага истинной святей веры праотцев наших, - выдай всех купно. А тебе бы ничто не грозит..., - он опять громко потянул носом: видно, не выспался да немного подстыл.
  - Помилосердствуй, муж праведный, таких и не имаем вовсе, - голос отвечавшего изобиловал издевательскими нотками. - Токмо гостит у нас чадо государево - княжич Гавриил, в Великом княжении во Пскове Великий же князь, да благородный человек, Василий из Беловых, об иных и не ведаем, понеже все здесь - верные слуги Царя, Государя нашего Ивана Васильевича, Обладателя и Повелителя.
  Теперь стало понятно, чего ждали осаждавшие... Вос-ток уже пылал, и в ярко окрашенном воздухе Белов увидел, как на пригорок позади сбившихся в кучу бунтовщиков поднимаются две верховые лошади, понукаемые всадниками. Густой пар вырывался не только из разгоряченных легких, но, выдавая крайнее напряжение, окутывал мокрые спины животных, повисая облаком в морозном декабрьском воздухе.
  Преодолев, наконец, трудный подъем, они уже увереннее пошли по ровной местности, волоча за собой тяжёлое, в полтора обхвата, длинное бревно с закруглённым основанием, конец которого оставлял в кроваво-красном неглубоком снегу яркую чёрную борозду.
  Вряд ли ожидание обещало быть долгим. Белов взял пороховницу, насыпал затравку на полку, плотно прикрыл её крышечкой и придвинул драгоценный нюрнбергский замок.
  - Ну ладно, - выказывая ложное смирение, высморкался волостель. - Тогда мы ворота ваши порушим? Ага?
  - Попытай удачу. Прежде же возгри подбери от греха, ползко не то...
  Взрыв хохота почти заглушил голос волостеля, который обернувшись к своим людям, крикнул: "А ну, навались!". Смешки раздавались и с вражеской стороны, однако человек двенадцать, спешившись и поплевав на рукавицы, дружно взялись за вбитые в бревно поперечные рукояти-колья и трусцой побежали к воротам. Дед Арефий молниеносно выхватил из колчана стрелу, и, красноречиво выпучив на Белова обрамленные, как часто бывает у любителей хмельного, нежно-розовыми веками глаза, заговорщически произнес:
  - Слышь, новик, ты которые с бревном - тех не бей, пусть их бегут собе. Чуешь? - Белов без лишних слов кивнул в знак согласия.
  Ну, вот и началось... Командовавший обороной Микита Данилович еле заметно взмахнул рукой, и раскаленные шелыги, тлеющие фитили бесцеремонно коснулись лепешек мякинного пороха, и все замерли в ожидании возможного, но совсем не обязательного выстрела. Белов выбрал себе мишень и запустил машинку.
  Издевательски медленно, в сравнении с привычным для него оружием, заработал бесценный часовой механизм. Поднося быстро вращающееся рифленое колесико к зажатому в курке пириту, наконец, поползла в сторону крышка, открывая затравку, и вот уже невозможно разобрать, где сноп пушистых искр, а где пороховая вспышка.
  Несмотря на все приготовления, выстрел произошел неожиданно: нешуточная отдача больно ударила в плечо, но тот, кого наметил он своей жертвой, получил в грудь круглую в полвершка пулю и тут же вылетел из седла, мелькнув в воздухе сапогами.
  - Ладно вышло, - не удержался от комментария Арефий, пускающий стрелу каждые десять секунд, - убо же сице, до вечери паче одного супостата положим.
  Белов не обращал внимания на ретроградство старого воина, кроме того, всё вокруг давно пришло в движение. Несущие таран набрали скорость и, приближаясь к воротам, готовились уже встретить их сопротивление, когда Микита Данилович скомандовал, и через блоки были подняты засовы.
  От мощного удара тяжёлые створки неожиданно легко распахнулись, и теряющие равновесие первопроходцы ворвались в узкий коридор, образованный с двух сторон деревянными решётками. В тот же момент соскочила с последнего клинышка третья решётка, ворота позади снова захлопнулись, и нарушителям неприкосновенности частного жилища, оказавшимся в западне, оставалось только в ужасе наблюдать, как, набирая скорость, на них летит, раскачиваясь на цепях, огромный котёл с кипятком. Ещё только мгновенье - и мучения обезумевших от боли, невидящих обваренными глазами людей прерваны копьями защитников подворья.
  На галереях также не сидели без дела: прозвучал уже второй, непредсказуемый во времени залп гаковниц, и несколько человек как ветром сдуло с лошадей. Горящие факелы летели на сухую древесину со всех сторон. В некоторых местах горела кровля. Белов забил верхний пыж, произвёл необходимые манипуляции и на сей раз выстрелил в человека, который, чувствуя себя в недосягаемости, крутил лебёдку, натягивая тетиву самострела. Пуля, пробив ногу всадника, сразила насмерть и его лошадь. Арбалетчик дико закричал от боли, откинулся в седле и тут же был придавлен упавшим на него мёртвым животным. К сожалению, несли потери не только нападавшие: два оборонщика были застрелены арбалетными болтами в голову через бойницы.
  Лишенные тарана злоумышленники непрерывно пускали стрелы, летели они и со стены, некоторые даже сталкивались в воздухе. Не так молниеносно, но беззвучно проносились, брошенные с ремешка сулицы, пронзая насквозь подвернувшуюся жертву. Дед Арефий без устали натягивал и отпускал тетиву, иногда приговаривая: "Вот не любо мне коней калечить, а приходится. Чтоб вам повылазило - никак не навоюе-тесь!". Повсюду алели на снегу пятна крови. Прогорела кровля над небольшим участком галереи, во избежание пожара её сбросили во двор - лишившись защиты, тут же погибло ещё несколько бойцов.
  Белов заряжал. С каждым выстрелом, казалось, всё быстрей вращается заводное колёсико адской машинки - почти как детский паровозик с часовым механизмом. Совсем как в летнем тире, падали казавшиеся плоскими скачущие мимо фигурки, всё больше крови впитывал в себя снег, всё настойчивее штурмовал неприятель порозовевшие уже стены.
  Закончился кипяток, и те, кому случилось быть обваренными, из милосердия добиты своими. Всё меньше остаётся защитников, а враг всё наглее. Ранен в левое плечо Микита Данилыч. Не так просто удалить наконечник с шипами, поэтому обломить древко покороче - единственное, чем можно сейчас помочь.
  Сколько же они ещё продержатся без помощи? Осталось всего пять пуль, дальше придётся заряжать рубленым свинцом, завёртывая каждый кусок в тряпочку для плотности, а это трата драгоценного времени.
  Князь нервничает, хотя не подает вида и сражается наравне со всеми: молодость - груз прожитого не давит на плечи и впереди - вечность. Хотя в его случае ситуация несколько другая: никогда не забыть ему подстрекательство матери на захват власти и опалу от родного отца, которому, в общем-то, тоже не сладко. В таком возрасте трудно делать выбор между сыном и единственным внуком, оставшимся после первенца: еще несколько лет назад энергичный, трезвомыслящий человек на глазах превращается в рухлядь - одутловатого пьяницу, не знающего запретов и не признающего врачей, равно, как и их советы.
  Что-то с глухим стуком уперлось в частокол, и Василий Никифорович прервал свои размышления. Осаждавшие поняли, что кипятка больше не предвидится, и, приставив непонятно откуда взявшиеся три грубые лестницы, карабкались по ним на стену.
  - Ага..., - сказал дед Арефий и взял в руки увесистый ослоп.
  Белов также хотел принять участие в рукопашной и потянулся за саблей, но Арефий его остановил.
  - Ты стреляй... Пока и сам с усам, - пользуясь тем, что участки с лестницами не обстреливались неприятелем, он, навалившись грудью на дубину, положенную на тын, со скучным видом наблюдал, как, удерживая саблю в зубах, карабкается по неудобным перекладинам первый штурмовик. Несмотря на занятый рот, здоровый, лет двадцати пяти, по всей видимости, задиристый малый, указав своему товарищу на Арефия, не удержался от колкости.
  - Уф ты! Пофматфи, Твифон, гвиб-бовофик. Гы-гы-гы!
  - Ишь ты! - поддержал тот однополчанина. - Ему уж гроб тесать, а он по полу плясать.
  - Гвустит! Фяш я иво газвефелю! - он попытался взять саблю, и вдруг, подняв на Арефия глаза, с глупым видом произнес:
  - Ой, пимевзла...
  - Во-во, - открыл, наконец, рот старый воин и опустил дубину на бумажную шапку удальца.
  Охнув, тот отпустил руки и, съехав вниз, счистил всех, кто находился позади. Дед Арефий повернулся к Белову, забивающему в ствол последнюю пулю.
  - Вот тебе и Трифон - с дуба спихан. Однако и подмоге самое время..., - опять перегнувшись через тын, он посмотрел на копошащуюся внизу компанию, и громко добавил: - Ездил в пир Кирило, да подарен там в рыло.
  ...Обещанного войска пока не видно. Подворье несёт потери; уже встали в один ряд с бывалыми рубаками неумелые отроки и самые отчаянные из женщин. Некогда уже отстреливаться - все больше сатанеет враг в желании во что бы то ни стало покорить, подмять под себя, поживиться возможной добычей. Длинными жердями опрокинуты приставные лестницы оказавшиеся лишь необъяснимой военной хитростью. Вместо них, как по команде, заброшены на тын крюки с цепями и веревками, и по ним, пренебрегая опасностью, взбираются во множестве обезумевшие от ярости люди, жаждущие отмщения своих товарищей, забыв, что только час назад они сами незвано пришли к этому дому.
  В некоторых местах враг уже на галерее, и дед Арефий не противится тому, чтобы Белов, стоя с ним спина к спине, рубил подаренной ему саблей направо и налево падающих во двор супостатов. Там пока еще только мертвые тела недруга, добитые пиками, кольями, топорами и всем тем, что попало под руку дворовым людям, но враг все прибывает, и скоро будет тесно на скользком от крови помосте.
  И вот, когда силы уже на исходе и кажется, что не будет спасения, где-то вдали, отдаваясь слабой дрожью под ногами, пока еще не ясно, но с каждой секундой все определённее, подкрепляемая гулким звуком конских копыт, звучит надежда, а вскоре и уверенность в победе и скором избавлении от напасти.
  Вот уж чего не ожидал агрессор, так это нападения с тыла - волостель даже не выставил посты, но теперь было уже поздно: с гиканьем, топотом ворвались на пригорок три сотни княжеских латников, безжалостно рубя саблями, расстреливая из самострелов и луков, добивая копьями. Не прошло и четверти часа, как за оградой не осталось ни одного живого, и только трупы да кровь напоминали о недавнем сражении. Те, кто успел преодолеть ограду, скоро были либо убиты, либо сдались на милость князя - несмотря на героизм защитников подворья, это всё же была его победа.
  Гавриил ликовал. Улыбался измученный болью, но счастливый Микита Данилович. Обнимались Белов и дед Арефий, поздравляя друг друга то ли с победой, то ли с избавлением. Вот уже осматривают рану Микиты, и княжич сокрушается, что нет при Дворе ни одного даже захудалого лекаря: всех перевел батюшка, казнив одного за другим.
  Но подождите, подождите - что-то не так, где же бывший волостель, беглый ныне господарь? На лбу Василия Никифоровича выступила испарина. Несмотря на усталость, Белов бросился в конюшню и вывел своего осёдланного ещё утром коня. Подойдя к Миките и князю, он остановился.
  - Позволь сказать, Гавриил Иванович, - он подождал, пока удивленный его сборами князь кивнул. - Микита Данилыч, сделай, как скажу, - озноб начал уже сводить зубы раненого.
  - Говори.
  - Прикажи, чтобы вскипятили побольше самой чистой воды в серебряной посуде, а отдельно пусть кипятят чистое полотно, также отдельно острые небольшие ножи да щипцы, и пусть найдут самого крепкого вина, - он повернулся к кухаркам. - Еще приготовьте макового сонного отвара, и Богом молю, дождитесь меня - стрелу не трогайте, только разденьте и рану кипяченой водой обмойте вокруг.
  - Да! Чуть не забыл: также кипятить с ножами нитки белые шелковые и серебряную иглу.
  Последнее пожелание вызвало замешательство у Микиты, но Князь кивнул: мол, найдем. Белов был уже далеко от подворья, когда вдруг вспомнил про кипячёную воду и понадеялся, что догадаются её остудить перед тем, как пустить в дело.
  ***
  Присутствуя на пиру, Велимир понял, с каким трудом давалось Великому князю придерживаться вынужденного аскетизма - столы ломились от блюд, одно изощреннее другого. В связи с чудесным спасением наследника был отменен обычный скудный рацион придворной кухни и разрешены хмельные напитки для всех желающих, чему бояре, в большинстве своём, были очень рады.
  Князь жаловал почетным гостям хлеб и соль со своего стола и рассылал угощения всем пирующим. Вносились целиком зажаренные цапли и лебеди, укрытые своим роскошным оперением, сохраненным хитроумным способом. Громадные осетры, фаршированные икрой, торжественно проплывали на серебряных подносах мимо столов, поставленных по кругу. Зайцы, гуси, утки верченые. Жаворонки, перепела, тетерева запеченные. Глухари, набитые скворцами, наполненными воробьиными яйцами с грибной начинкой.
  Воздух залы был пропитан разнообразными ароматами специй, экзотическими даже для двадцать первого века, а их умелые сочетания побуждали принять (ну, так и быть, последнее) кушанье, несмотря на переполненный желудок. Наверное, пользуясь случаем, государь решил разом покончить со всеми "пианицами": винной карте позавидовал бы любой самый престижный, современный ресторан. Десятки сложнейших для современного уха названий! Впрочем, достаточно вспомнить оставшиеся на слуху Лафит и Мальвазию, льющиеся непрерывным потоком, чтобы понять, почему один за другим, как спелые груши, валились под столы бояре, будучи не в силах удержаться сперва от соблазна, а потом и на ногах. Их аккуратно, с почтением и поклонами уносили дьяки, сообщая, как водится, на все четыре стороны, что такой-то и такой-то, откушавши, удаляются в другие покои.
  Велимир и Василий Никифорович сидели за отдельным столом, напротив государя, по правую руку от которого восседал молодой царевич, левая же сторона была вся занята братьями великого князя, среди которых одного наверняка не хватало.
  Время от времени царь обращал свой взор на почетных гостей и, подозвав одного из дьяков, требовал принести то или иное кушанье. Он лично отрезал лучшую, на его взгляд, часть и, со словами "откушайте, гости", передавал серебряный поднос и золотые кубки. Действо неизменно сопровождалось инфантильными улыбками княжича. Ещё бы! Наполненные до краев прекрасные сосуды не содержали ни капли алкоголя, лишь охлажденные морсы, компоненты которых так и остались неопознанными.
  Желудок Велимира был уже на пределе возможностей, когда в пространство между столами торжественно выступил дьяк и, потратив уйму времени на соблюдение придворного этикета, сообщил, что Царь... Государь... Обладатель и. т. д. "откушавши" и отправляются "в покои своя". Все, кто ещё остался (не так много), с поклонами неуверенно встали...
  Не успели затвориться двери за утомившимся государем, царевич сорвался со своего места и, как ребенок, изнывающий в ожидании конца торжественной части посвящённой дню своего рождения, устремился к столу напротив. Не говоря ни слова, он схватил Велимира за рукав и, раскрасневшись от нетерпения, потянул его вон из залы.
  Пребывая во внештатной ситуации, усугубляемой леностью от обилия съеденного, Сподобский не смог себе позволить сопротивляться и, передвигая ноги только для того, чтобы не упасть, устремился за инфантом. Оставшись без сопровождения, Василий Никифорович не оказался брошенным в одиночестве - князь Семён Ряполовский, залатав прореху в памяти, как ни в чем ни бывало, подсел к доктору, и завязалась непринужденная, дружеская беседа...
  Они летели долго и стремительно по коридорам дворца. Впереди - княжич, сопя и свободной рукой расталкивая попадавшихся на пути бесконечных привратников, позади - Велимир, из последних сил увертываясь от них же, подобно мячикам отскакивающих от стен.
  Наконец распахнулись нужные двери, и они ворвались в помещение со сводчатыми потолками и остроконечными зарешеченными оконцами. "Моя тайная комната", - не останавливаясь, сообщил Димитрий, отпустив Велимира, с разбегу прыгнул в подобие кресла будущего, обложенное сафьяновыми подушками, и жестом указал на такое же напротив.
  - Ну, как тебе? Нравится?!
  Конечно, нравится. После такого массированного удара по пищеварительному тракту Сподобский не отказался бы даже и вздремнуть. Он удобнее уселся на мягких подушках и посмотрел на княжича, беспокойно ёрзающего на своем сиденье. Конечно, князь Димитрий - человек непредсказуемый, но на сей раз разночтений быть не могло - существовало нечто, готовое сорваться с кончика его языка, но царевич никак не решался произнести хотя бы слово.
   Который раз за день в голову пришла мысль о необычности происшествия, ставшего причиной пышного сегодняшнего пиршества. Никак не укладывалась в голове возможность похищения царского отпрыска с такой легкостью. Воображение рисовало картины моментальной погони за похитителями с участием многочисленной стражи, с которой монаршие особы не расставались ни на минуту.
  Димитрий внимательно посмотрел на Велимира, открыл рот и, сделав вид, что закашлялся, встал и заходил по комнате. Чтобы как-то замаскировать своё замешательство, он выбрал из кучи оружия, располагавшейся посреди помещения, саблю восточной работы, ножны и рукоять которой были сплошь покрыты самоцветами, и, по-детски смущаясь, из последних сил сохраняя остатки монаршего величия, протянул её Сподобскому.
  - На-ка, вот... Это... Наш тебе... дар... Царский, на вечную память, - Велимир приблизился, принимая в поклоне драгоценное оружие, - теперь ты мне верный друг навеки. Эх, был бы жив дедушка, да матушка не в монастыре, они тебя поистине царскими милостями осыпали бы. А еще оказаться бы прямо сейчас у моего мутьянского деда - вот кто меня больше всех любит...
   - Нету больше сил возле батюшки - задушил заботою своею, матушку-голубку в монастырь заточил - якобы ереси какой-то потворствовала. Говорит, не казнил - и то хорошо, а мне всё едино, хотя и жива, да будто бы умерла - вот уже восемь лет ни одной весточки.
  Велимир как-то упустил возможность существования у Димитрия второго деда и смотрел на собеседника с нескрываемым удивлением. Нечто подобное озарению промелькнуло в голове, и последовательность событий, крутясь и накапливаясь как снежный ком, обрушилась на Сподобского и, рассыпавшись в пыль, обнажила истину.
  Всё было просто до пошлости: желая убежать к своему молдавскому деду, княжич договорился с доброхотами о фиктивном похищении, которое неожиданно для него превратилось в настоящее. Вот таким образом и удалось обойти государеву стражу. "Так они тебя обманули, князь?". Только не смейся, Велимир, не вздумай смеяться, иначе несдобровать...
  ***
  Хитрый все же человек - волостель! Только такой хит-рый, как он, мог выбрать момент, да так, что, если бы не Настя, о нём и не вспоминали бы несколько часов. Да что там момент!? Продержаться несколько лет на своём посту, грабить, убивать, клеветать - и все безнаказанно. И это, когда зорко следят за тобой такие же, как и ты, завидуют, ждут, когда ошибёшься. Тогда уж не надейся на милосердие: по одному навету (только бы побиться об заклад) с радостью явится другой волостель, и поведут тебя на суд, больно ударяя палками по глезнам, мимо тех, которых ты безжалостно обирал все эти годы. Вина твоя ещё не доказана, а тебя уже бьют! Что же будет, господарь ты наш, когда преступления освидетельствует отнюдь не один видец. И ведь будешь со страху ложно клясться на кресте, совершая богохульство и уверяя, что де не брал, не убивал, а только возмещал убытки, воз-вращая ворованное, да защищался.
  Белов, не жалея плети, погонял коня в сторону Занеглимья - там провел он последние два года, стараясь облегчить жизнь девочке, которая фактически находилась в неволе у жестокого человека, понимающего добродетель только как собственное удовольствие, и две дюжины латников, а с ними и дед Арефий в неизменном своем саадаке, пополненном новыми стрелами, еле поспевали за ним.
  Но не пришлось им штурмовать стены бунтарского подворья. Выбивающуюся из сил лошадку, везущую озлобленного, потерявшего последнюю надежду на спасение, ещё вчера коварного заговорщика, Белов настиг на подъезде к усадьбе. Вот уже хорошо видно, как отчаянно хлещет свою низкорослую кобылку рыжебородый волостель, озираясь на догоняющего всадника и оценивая быстро сокращающееся расстояние. Наконец они поравнялись...
  - Остановись! - закричал Белов. - Сдайся на милость князя!
  - Да ну?! А тебе на что? Ты-то что колотишься, пёс приблудный?! - он криво усмехнулся, даже не посмотрев на Белова. - Вот доеду и подожгу всё, чтобы никому не досталось. Ты-то, небось, первый в очереди облизываешь-ся? Так вот, не получишь ничего: скудным был - им и останешься.
  - Не нужно мне твоё ворованное добро, я о Насте беспокоюсь. Христом Богом молю - отпусти девочку.
  - Да ты не тревожься, пристроил я оборвашку твою. Ныне в тепле да в любве..., - он грязно рассмеялся.
  Кровь отхлынула от лица Василия Никифоровича, ещё не понимавшего в точности, что же могло случиться с ребенком, но уже потерявшего всякую надежду на какое бы то ни было подобие благополучного исхода.
  - Ты что сделал, сволочь?! - Белов не владел собой: ему было неважно, что это оскорбительное слово пока не появилось в лексиконе русского человека. - Говори, что сделал с девочкой, мразь! - закричал он, и конь, будто безоговорочно приняв его сторону, вдруг рванулся вперед и ударил в бок пегую лошадь волостеля. Та заскользила на своих неподкованных копытах и, не устояв, упала на колени. Вылетевший из седла всадник какое-то время беспорядочно кувыркался в снегу, но потом, удачно сгруппировавшись, встал на ноги.
  Оставив коня, к нему уже бежал Белов. На него страш-но было смотреть: в перекошенном от горя и ярости лице не было ни кровинки. Побелевшими губами он шептал что-то невнятно гневное и не разбирал дороги, видя перед собой только отвратительную рыжую бороду, подчиняясь только одному желанию - полоснуть под ней тем, что дер-жал в руке.
  Его бывший хозяин нахлобучил на голову упавший шелом, сбросил рукавицы, съел немного снега и, вытащив саблю, сделал несколько движений, разминая, видимо, ушибленную руку. Нельзя было отказать волостелю в самообладании и выдержке. Конечно же, он понимал, что нет никакой надежды на спасение, но утащить с собой как можно больше недругов, видимо, для него было теперь важнейшей задачей.
  Первый удар не достиг цели. Василий Никифорович поскользнулся, напоролся на саблю, и, если бы не бахтерец, одетый на стеганную бумажную куртку, счет волостеля пополнился бы новой жертвой. Василий Никифорович посмотрел на точащую из прорехи пеньку.
  - Во как! - прозвучал издевательский голос. - Осталось взглянуть, чем у тебя голова набита, - волостель всеми силами пытался ещё больше разозлить противника, но последняя фраза, как ни странно, несколько успокоила Белова. Подъехал сопровождавший его отряд, и, увидев лица воинов, он понял, что настойчивость мятежника в желании умереть смертью храбрых - не что иное, как страх перед мучениями на дыбе да под кнутом. Видимо, рассчитывая на меткий выстрел деда Арефия, волостель на сей раз сам бросился в атаку.
  Замахнувшись так, будто хотел разрубить надвое, он, не ожидая подвоха, налетел на своего противника и с выпученными от удивления глазами, не находя сопротивления, начал заваливаться на падающего назад Белова, который, вцепившись обеими руками в ворот стёганки и уперев ногу в живот ничего не подозревающего волостеля, провел хрестоматийно-примитивный приём дзюдо.
  Сверкнула в воздухе сталь отлетевшего в сторону клинка. Неуклюже растопырив в воздухе руки, волостель на какое-то время повис над землёй вверх ногами, затем, продолжая переворачиваться, тяжело рухнул взнак. Белов был уже на ногах. Он прижал потерявшего ориентацию бунтовщика к земле и, размахнувшись, ударил его рукоятью сабли в голову. Волостель издал хриплый вздох удивления и потерял сознание...
  Никто даже не пытался оборонять владения вора, напротив, открыв ворота, попадали ниц перед княжеским гонцом, который и провозгласил его волю: всё имущество, награбленное за годы безнаказанного произвола, объявлялось конфискованным и пополняло государственную казну. Семья заговорщика, пораженная заразой ереси, подлежала немедленному заточению в монастырь для исправления с последующим пострижением. Среди холопов провести сугубое дознание и виновных в пособничестве предать торговой казни: "женщин бить кнутом - каждой по семи ударов; мужчинам же - по десяти".
  Он не слушал. Надеясь найти Настю, он всё блуждал по подворью среди мечущихся в панике людей, заглядывал в теплые ещё, но уже лишённые жизни помещения господского терема, пока не наткнулся в кухне на забитую кухарку Акулину, на которой каждое расстройство желудка неразборчивых в еде домочадцев волостеля отзывалось его плёткой - бессчетно и без разбора. Завидев Белова, она вся напряглась, и даже в тусклом свете горевшей печи стало заметно, как по-бледнела: провёл, наверное, хозяин работу по созданию образа немого волхователя да окудника - склизкого змия на праведном теле благодетеля.
  - Акулина, где девочка? - взмолился он. - Скажи, Бога ради! - от звука его голоса та ещё больше затряслась, забилась в угол и начала креститься.
  Все пережитое за день вдруг навалилось невыносимой ношей, заливая разум гневом, делая непроходимую глупость именно этой несчастной виновницей всех его бед и потерь. Забыв о всяком приличии, он первый раз в жизни закричал на женщину.
  - Говори, где Настя! Шкуру сдеру скоморохам на бубны, старая дура! - Видимо что-то привычное в тираде Белова заставило Акулину очнуться от оцепенения, и, упав к нему в ноги, она завопила дурным голосом:
  - Помилуй, боярин, не уберегла: продал нехристь окаянный деточку нашу бесерменам на потеху, скоро уж месяц никак...
  И вдруг встрепенулась вся и накинулась, ударяя его в грудь, царапая руки о железо кованного бахтерца.
  - А сам где был, ирод..., почему раньше...
  Белов прижал к себе содрогающуюся от рыданий, про-пахшую дымом Акулину и прохрипел сквозь комок в горле.
  - Прости, прости...
  А почему, и в самом деле, не пришел раньше? Побоялся погибнуть? Нет, дела государственные - остальное второстепенно. Вот и обманывал себя, успокаиваясь тем, что не поднимется рука даже такого изверга на малолетнюю. Соглашался со всеми, что момент не настал - надо ждать. Хотел, чтобы наверняка? Ну, вот и дождался: теперь она, если жива, то так далеко, что и представить себе невозможно. Татары не станут держать у себя ценный товар, перепродадут туркам, а те - в гарем втридорога. Вот он сейчас прощения просил... Если допустить на минуту, что это не просто дежурные слова учтивости, то прощения-то ему нет.
  - Пойдем, я тебя выведу отсюда, - он положил руку на плечо Акулины, и, вспомнив её умение останавливать кровь, добавил: - Хороший человек ранен, надо, чтобы ты мне помогла.
  Они вышли во двор. Захватив с перил свежего снега, Белов вытер горевшее лицо. Передав Акулину на попечение деда Арефия, который, не упустив случая, вставил очередную прибаутку (на сей раз что-то про добычу, которая соколу одна, а вороне совсем другая), он подошел к связанному волостелю, стоявшему посреди двора и безучастно наблюдавшему за тем, как грузят в сани, помогая оплеухами да тычками, причитающую жену и плачущих детей, и посмотрел ему в глаза. Спустя несколько секунд бывший господарь отвел взгляд, и Белову показалось, что заметил он несколько капель на его щеке. Возможно, это были частички растаявшего сне-га, определённо не слезы - это ведь и вовсе невероятно. Как бы то ни было, Белов, собиравшийся ещё секунду назад многое сказать своему врагу, не стал этого делать.
  ***
  Всю обратную дорогу только и мыслей было, что о состоявшемся разговоре. Василий Никифорович, не уставая, восхищался красотами природы, Юсуф отстал, вместе с сопровождавшими их дворовыми людьми обсуждая достоинства своего нового коня. Голос доктора становился все тише, и наконец Велимир полностью погрузился в размышления.
  "Как же дружить с тобой, княжич? Какой язык годится для того, чтобы объяснить, что такое пятьсот лет, и как описать тех, которые дерзнули учинить бесцеремонную шалость и нашкодить при дворе самого Царя, Государя, Обладателя и Повелителя?
  Задумывался ли ты когда-нибудь, царевич, над тем, что такое время, почему оно течет всегда в одну сторону? Все наши свободы в пространстве оказываются мнимыми, так как скованы одной всемогущей линией, неумолимо влекущей нас к какой-то неведомой цели. Нельзя вернуться назад, исправить что-либо, поступить иначе. Так Богу угодно, скажет здесь любой, а ты, Димитрий Иоаннович, мог бы сказать даже лучше, например: "Устроил так Всевышний, чтобы человек учился каяться за грехи свои". Как это верно и просто! А Велимир об этом и не задумывался - в его минувшем будущем на это не оставалось времени.
  Сподобский вспомнил о подушках из тончайшей кожи - как же он устал за эти несколько дней. Не выдалось ни минуты для того, чтобы привести в порядок свои мысли - снова время напоминает о себе... Впрочем, все правильно - это напоминание о тех событиях, для которых ещё не наступила пора, тем не менее, благодаря высоким технологиям двадцать пятого века, они произошли.
  Теперь он человек, прокравшийся в чужую реальность, обладающий набором последовательностей будущего и, вполне возможно, не имеет права не только менять что-либо, но даже становиться наблюдателем, не побудив к действию защитные силы текущих по высшим правилам процессов. Но ведь он не из этого мира и ничего не знает о судьбе людей, которые в его отстранённой жизни давно уже являются архаизмами, а руководят и указывают путь совсем другие, более сильные, реально думающие личности. Не значит ли это, что он может находиться в этом заповедном измерении на правах аборигена и поступать, как заблагорассудится, не думая о последствиях, или эта лукавая мыслишка - все же лазейка в дела Господни с черного хода?
  Неожиданно его бросило в жар - что, если знание той иной реальности, его знание, повлечет за собой необратимые и неотвратимые явления? Притянет события, уже известные Велимиру, превратив усилия Василия Никифоровича в мыльный пузырь, и переиначит историю этого непуганого мирка, созданного его благодетелем, а он сам, Велимир, станет причиной и, возможно, даже свидетелем гибели единственного здесь человека, которому он может всецело доверять...
  - Велимир! Что случилось? Что за мысли вас так увлекли? Вы меня совсем не слышите. Если бы не отсутствие женщин на государевом пиру, я бы подумал, что это - любовь с первого взгляда. Уж извините за моветон, но я вас уже несколько раз окликнул, - Василий Никифорович испытующе смотрел на Велимира, который пока не хотел отвечать и решил сослаться на переедание.
  ***
  Грозен был на царстве Иоанн III Васильевич - врагам спуску не давал. Двадцать седьмого октября - год со дня его кончины, и великая служба в церкви Михаила Архангела, где и упокоился прах Ивана Великого.
  Два года прошло с тех пор, как слёг он, разбитый параличом, и все два года боролся с недугом, терпеливо вынося испытание, выпавшее на его долю, но ничто, казалось, не могло изменить его нрав - и одним здоровым глазом так смотрел иной раз, что оторопь брала. С каждым днём всё чаще впадал он в неожиданную дрёму, и тогда прислуживающие ему дворяне замирали, боясь шелохнуться, и стояли часами в ожидании, когда проснётся Его Царское Величество от неожиданно громкого собственного всхрапа.
  Почти до последнего дня занимался он государственными делами и четвёртого сентября последнего своего года присутствовал на свадьбе сына, женившегося на боярской дочери Елене Сабуровой, несмотря на все попытки Белова осторожно предупредить о страшных последствиях этого рокового поступка - наследник, ставший со временем своевольным и безразличным к давним предчувствиям, был непоколебим.
  Любимый внук Иоанна в опале. Прошлой зимой в заточении умерла его мать, Елена Молдавская. Теперь царит Гавриил - венчанный на великое княжение как Василий III - Великий князь и Повелитель, Государь всея Руси. А по Москве и по всей Руси, как всегда ходят слухи (воистину: "...Господь на стороне гонимого"), будто призвал Иоанн перед смертью Димитрия и покаялся пред ним, сказав, что согрешил против Бога и против него тем, что заточил в тюрьму и лишил наследства. И теперь, неустанно умоляя о прощении, возвращает всё отнятое, дабы владел венчанный на царство внук тем, что принад-лежит ему по праву. Эта речь тронула незлобивого, любящего Димитрия, и он легко простил деду все обиды, но только отошел от постели умирающего, тут же коварный дядя Гавриил приказал схватить его и снова бросить в темницу.
  Но это слухи, а записано примерно вот что: "Я, Иоаан, сначала благоволил своему внуку Димитрию, но он стал груб со мной. Все благоволят тому, кто хорошо служит и старается угодить своему благодетелю; нет смысла в благоволенье человеку, который груб к тебе".
  Бог им судья! Белова беспокоил другой вопрос. Почему все его попытки повлиять на какие бы то ни было события не приносили желаемых результатов: всё менялось для него непредсказуемо и имело тем большие катастрофические последствия, чем основательнее продумывались те или иные его действия. Порой казалось, что личности, знакомые по трудам авторитетных историков, поступают вопреки всем устоявшимся представлениям о преданиях древности. Просто назло и только лишь потому, что Белов обратил на них свое внимание, а они, заметив соглядатайство, делают ложные ходы, чтобы запутать или дать понять, что не будет так, как хочет пришлый, чужой в этом мире человек, не его это дело - менять течение событий. Вот он, тот неизвестный грех, о котором говорила бабка Федосья. Он как-то упустил из виду, что совсем близко ходят настоящие Святые. Ложатся спать, встают засветло, чтобы творить молитву. От этой мысли становилось не по себе: говорить с живым праведником, даже смотреть в его сторону - и то страшно.
  Наверняка нельзя этого делать, потому что приблизиться могут только те, которые ещё не знают, не задумываются или, не зная доподлинно, верят. Для него же табу, кощунственная ложь, великий грех и опасность быть изобличенным в этом грехе. Стоило только прикоснуться к чему-нибудь, как невозможно было узнать ещё недавно такие знакомые и привычные вехи отечественной истории. Он всё же посторонний, то есть лишний: ему здесь не место, но он попал сюда не по своей воле, и становилось досадно, что недостаточно внима-тельно смотрел на облака, которые бежали куда-то прочь от кремлевской стены. Казалось, был некий ответ в их порывистых движениях, похожих на предостережение. Но момент упущен: пренебрежение к подающему знаки строго наказывается - отныне можно надеяться только на себя. Теперь он думал именно так, живя в том самом месте, откуда началась его новая жизнь в прошлом.
  Пользуясь своими заслугами перед государем, он выпросил в качестве вотчины пустующую землю Филатовой семьи и построил в Садовниках большой просторный дом, который до отказа наполнил людьми. Но только двое из них напоминают ему о произошедших драматических событиях: кухарка Акулина да дед Арефий - кладезь народной прибаутки, которого Микита Данилыч отпустил жить теперь у Белова.
  Когда не гостит в Коломенском царь, и Белов не готовит ему охоту, они встречаются частенько, и тогда, "во смирение" протопопице, непременно приезжает на своей низкорослой кобылке отец Досифор. Он ставит посох скромно в углу. Рядом на лавку с предосторожностями укладывается широкая шляпа, похожая на гнездо большой птицы, после чего проходит в светлицу, никому не отказывая в благословении, но Акулинушке, научившейся готовить его любимый суп, оно особенное. С завидным постоянством звучат рассказы о животных, и существование некоторых, скажем прямо, весьма сомнительно, а уж о повадках... и говорить не приходится. Чего стоит одна только "змия", которая, идя на "водопой", оставляет яд свой в гнезде, "да не последи собе пьющего уморит".
  Но Белов уже не так непримирим в суждениях после встречи с косматым существом. И для него возможно вполне, что далеко на северо-востоке на многие версты ледяного простора пролегла белая страна Лукоморье: здесь всем известно, что холод способствует появлению белизны. Неважно, что в его бывшем времени эти земли давно исследованы, и никакой Грустины-Лукоморья нет и в помине. А не надо было подсматривать: сглазили целую страну - всем известно, что даже грибы замеченные любопытным взглядом перестают расти. Вот сейчас ещё мало кто видел, а раз так, возможно она еще там? Слегка подернулась дымкой, поскольку подглядели сокровенную тайну и разболтали всему свету. Гневается Иван-царь - правитель всего Лукоморья, смотрит в магическое зер-кало, из города Грустины наблюдая за человеческим любопытством, и дотрагивается до орлиного камня, имеющего силу сделать его, Иваново, Лукоморье невидимым - вот-вот повернёт магический кристалл против света. Эх, если б жить без дерзости да поступать по слову добрых людей, то отчего скрываться "диковинным человекам" с собачьими головами, когда святой Христофор так и изображен на всех образах.
  Устрашающие ликом, чистые помыслами, они охотятся и занимаются ремёслами всё лето, а когда, заметьте, подобно лягушкам и ласточкам приходит им время погрузиться в долгий зимний сон, приносят свои товары на границу их государства, а кому нужно, тот, оставляя плату, забирает дивные сосуды, хитроумное оружие, роскошные ковры и густые меха. Но, бывает, что по весне, придя на торжище, лукоморцы находят плату недостаточной, и по поводу дальнейших мер, предпринимаемых обиженной стороной, суждения общественности расходятся во мнениях. Отец Досифор, например, считает, что они непременно смиряются. Ему, несмотря на послушный нрав и неумолимую протопопову ложку, ни на йоту не уступает Микита Данилович, так кипятится, что, кажется, вот-вот схватятся в охапку.
  - Нет, воюют! Тогда случается война! - кричит, краснея от возмущения, опытный фортификатор и потирает рукой то место, где на всю жизнь остался шрам, похожий благодаря стараниям Белова, на шнуровку футбольного мяча начала двадцатого столетия.
  Жить бы и жить ему в этих благодатных местах под опекой царя - прошло время, притупилась боль. Да только не дает покоя чувство вины за то, что позволил несчастью проникнуть в детскую жизнь. Сколько их здесь холодных, голодных, не имеющих имен даже у своих родителей, и всего лишь одна девочка повстречалась у него на пути, а он так и не сумел сохранить ей детства, а, судя по всему, был должен, потому что, кажется, здесь и кроется та настоящая причина, благодаря которой не утопили его вместе с Филатом.
  Теперь каждый день, рискуя прослыть колдуном, крадётся он в Голосов овраг, укрываясь тряпьем, оставляя своего коня подальше от этого места.
  Многое он узнал уже о странной, меняющей цвет дымке, появляющейся из отростков громадной древней трещины. Будто невидимые великаны начинают, не разжигая, курить холодные сырые трубки, и тогда берегись, прохожий, - достаточно одного только легкого прикосновения, и кто сможет найти тебя по ту сторону времени, где нет ночи, впрочем, так же, как и нет дня.
  Туман появлялся почти каждый день, до восхода луны, но на короткое время и в малом количестве. Только лишь в определенные дни некто незримый в расточительной щедрости расходовал свои запасы, светящиеся в темноте.
  Клубилась, подбираясь к ногам, опалесцирующая дымка, приглашая в увлекательное путешествие, и протягивала бесплотные нити к Белову, не стесняясь открыться, но и не набрасываясь без разрешения. Он не спешил - хотел узнать как можно больше, но не о бегстве в заповедное Лукоморье помышлял новоиспеченный боярин, незачем ему стремиться к чудесному фонтану, отпить из него трижды и, став молодым, забыть невзгоды и потери. Нет! Если опять не судьба обрести здесь своё место, то есть у него особая мечта: хотя бы краешком глаза увидеть, что же будет после него. И каждую ночь приходит он на свидание с Вечностью, терпеливо изучая, пытаясь понять закономерность появления нужного для перехода количества неустойчивого вещества.
  Имелась ещё одна неразрешимая задача: скачок в про-шлое произошёл всего один раз и самопроизвольно, каким образом теперь попасть в будущее - он не знал. Вдруг перемещение происходит исключительно в одну сторону, и, погрузив ноги в опаловую муть, он окажется отброшенным ещё лет на восемьсот? Полная неизвестность... Хотя, скорее всего, принесут в жертву перед одним из своих идолов - язычники, что с них взять.
  Бежали дни, складываясь в недели и месяцы, а он ни на шаг не приблизился к сокровенной тайне. Но однажды...
  Белов сидел на одном из мегалитов лощины и наблю-дал, как туман, принимая самые причудливые формы, пы-тается дотянуться до обуви. Безмолвие... Неожиданно в полутора метрах от него, вспучиваясь, словно собирается достать до звезд, исходя неизъяснимым светом, выстрели-вает, равняясь переливчатыми клубами с верхушками де-ревьев, а в самой середине, под непроглядной плотной оболочкой, слышится стон, и кажется, что шевелится кто-то. В следующее мгновение Белов на ногах, в руке пода-ренный царем длинный прямой нож с драгоценной руко-ятью. Секунда неприятного ожидания, и вот луна, освещая всё вокруг, истребляет последние лоскутки призрачного марева, и на земле перед ним - человек и, как кажется, в одежде времён его молодости.
  Оружие тут же спрятано и, готовый оказать необходи-мую помощь, Белов стоит на коленях возле незнакомца.
  - Голубчик, - произносил он непривычно звучащие в этом мире слова. - Что с вами? Позвольте помочь - я живу здесь недалеко.
  Незнакомец с трудом повернул голову, взглянул в глаза Белову, и, вызвав у того крайнее удивление, со слабой улыбкой произнес:
  - Васька, - вот так конфуз! Ты-то как тут оказался?! Погоди-ка, погоди-ка, - он попробовал приподняться, но застонал от боли. - У нас что же, ничего не вышло?
  ***
  Все чаще утренние заморозки покрывают сединой по-черневшие от времени гонтовые крыши. Крытые соломой избы и вовсе выглядят простоволосыми старушками, распушившими истончившиеся от возраста белые волосы.
  Все больше времени проводит Велимир с царевичем Димитрием. Все глубже вникает он в сложные взаимоотношения представителей высшего руководства страны. С каждым разом княжич становится все откровеннее, и Сподобскому кажется, что вот-вот откроет тот тайну заговора, и окажет великую честь, и доверит присоединиться, чтобы бежать вместе с ним.
  Хрустит под копытами тонкий ледок утренних лужиц, пофыркивает нетерпеливый конь, недовольный медленным шагом. Прояви снисхождение, не горячись Индрик - твой всадник в высшей степени неординарен. Ровесник "Pacman", первопроходец "Doom", которого ты несешь на могучей спине, едет ко двору грозного самодержца продолжать опасную игру в непонимание, и ему надо крепко подумать.
  Во дворе Потешного дворца Индрик прядает ушами, косится глазом на многочисленные клетки с дикими животными для собачьей травли и уже совсем собирается укусить того, кто принимает поводья, но, посмотрев на Велимира, успокаивается: "Так бы сразу и сказал, что все свои".
  Димитрий Иоаннович уже спешит навстречу, размахивая чем-то наподобие арбалета, который при приближении действительно оказывается его близким родственником.
  - Посмотри, вот! - задыхаясь от возбуждения, вскричал Царевич, подбежав к застывшему в поклоне Велимиру. - Максимилиан, брат наш, прислал мне дар: шпанский баллестр на потеху, - и, наконец, окончательно поправив сбившееся дыхание, порождающее густой пар, с гордостью произнес: - Работа Пуеблоса Мадридского.
  Он схватил Велимира за свисающий пустой рукав и с силой потащил к яме для поединков, по пути рассказывая, как и чем стреляет богато украшенное позолотой и ценным лаком чудо оружейного искусства.
  Вокруг ристалища уже суетилось несколько придворных, которые, завидев приближающегося княжича, не жалея лбов и колен, попадали в земном поклоне перед наследником.
  - Офонька! - закричал в возбуждении молодой князь, заглядывая за частокол. - А ну, кланяйся Велимиру да рас-скажи нам, как это по старости лет медами по самые глаза наливаться.
  - Так не сладости ради, отец милосердный, для излечения только - совсем извел меня почечуй, будь он неладен, - Афонька сделал слезливое выражение лица.
  - Ах, так это хворь у тебя?! А у меня, к случаю, и зелие имеется: получше медов да хлебного вина. Сей же час исцелит. А знаешь, как?
  - Как же можно, благодетель! Вовек не сподобиться многомудрости твоей.
  - Тогда поворачивайся да нагибайся - вот оно зелие це-лебное, - царевич потряс испанским подарком. - Наповал сразит почечуй твой. Заодно баллестру пытание на меткость учиним, - довольный своей шуткой, он расхохотался. - Будешь знать, пес, как не почитать государевы указы, - и громко сопя, принялся натягивать тетиву.
  Зная непримиримое отношение молодого наследника к выпивохам любого рода, Велимир не ждал ничего хорошего.
  - Помилуй, батюшка-благодетель, - вдруг возопил из ямы наказуемый. - Не лишай милости своея светлыя-аа. Попусти на сей раз, отсрочи лютую казнь. Неужто не помнишь, как любил ты Афоньку во младости твоея-аа, сколько верст проскакал на этом вот хребту-уу?
  Лицо царевича перекосилось. Не в силах сопротивляться рыданиям, он, глотая слезы, вдруг громко всхлипнул и натужно заголосил:
  - Разжалобить хочешь, ехидна? Не выйдет! - и, сунув баллестр оторопевшему Велимиру, спрыгнул к приговоренному Афоньке. Там, внизу, крепко обнявшись, они затряслись в рыданиях, изредка прерываясь для того, чтобы утереть друг другу слезы.
  Остаток дня прошел спокойно и был занят преимущественно раскрытием возможностей заграничной диковины. Все, даже холопы, долго спорили по поводу настройки приспособления для более меткой стрельбы, поскольку после каждого натяжения тетивы прицельная рамка, приделанная к рычагу, сбивалась. Затем княжич велел сотворить ему "малую потешную заячью охоту" - выпустили двух обреченных, и они заметались по яме, не находя укрытия.
  "Охота" продолжалась довольно долго: выстрелы кня-жича не достигали цели. Керамические ядрышки разлета-лись брызгами, попадая в частокол, и Велимир подумал, что дед Мазай, окажись он здесь, давно бы слег с инфарктом. Наконец, необъяснимым образом шальной снаряд сразил одного из зайцев, страдания другого были милосердно прекращены хитрым придворным холопом Еропкою, который, воспользовавшись тем, что Димитрий был поглощен наведением орудия на мятущуюся цель, незаметно, но метко и сильно бросил в зверька какой-то небольшой тяжелый предмет. Заяц рухнул, как подкошенный, - Еропка с отсутствующим видом уставился на клетку с пьяным медведем, а царевич, не сомневаясь в своей исключительной меткости, издал победный крик и в обычной своей оптимистической манере сообщил:
  - Пристрелял, наконец пристрелял! Уж теперь-то промаху не даст!
  Тут же последовал приказ выпотрошить добычу и скакать на вольное место - огонь разводить, снедь жарить, потом, по княжьей милости, есть всеми. Удалось только убедить княжича сначала скакать, потом потрошить.
  Чумазое пиршество, затеянное наследником, закончилось под вечер, и возвращались в царский терем, боясь смотреть на лик монаршего дитяти, дабы не прогневить инфанта дерзким смехом. Впрочем, царевич, наблюдая просветленным взором за перемещением ворон в вечерних сумерках, казалось, не замечал ничего вокруг.
  Велимир незаметно посмотрел на молодого князя - всё же он решился и теперь готовит новый побег. А кто скажет, как теперь поступить Велимиру? Порой возникают обстоятельства, когда человек становится перед выбором. В данной ситуации потакание взбалмошным выходкам царевича и его необдуманным поступкам чревато гибелью наследника престола.
  Даже если помыслы дедушки - мутьянского господаря - светлы и чисты, как утренняя роса, и он не собирается использовать своего внука как заложника для освобождения дочери, всё равно побег сына разобьет сердце и без того тяжелобольного человека.
  Все же придется рассказать обо всём Василию Никифоровичу: больше ждать помощи не от кого, только бы он согласился молчать до поры, и, может быть, самим удастся уговорить царевича: нет желания предавать человека, особенно того, который доверяет тебе. Если же всё станет известно царю, то строгий отец в тот же день примет меры, и, может статься, попадет Димитрий под горячую руку да и отправится к своей матушке.
  С тяжелым сердцем покидал он потешный дворец. Спеша добраться до подворья Василия Никифоровича до темноты, он, выбравшись из посада, становившегося всё более неприветливым с закрытыми наглухо ставнями, запертыми воротами да громоподобным лаем меделянских собак за заборами зажиточных горожан, отпустил поводья, и конь, почуяв свободу, понес его по окоченевшей земле, со дня на день ожидающей первого снега.
  На какое-то время мрачные мысли отступили, и он почти летел по пустынной местности, полностью доверившись Индрику, прислушиваясь к мощному дыханию коня и закрывая своё лицо от колющих ударов посыпавшейся с неба ледяной крупы.
  ***
  Подъезжая к подворью, Велимир уже находился в крайне тоскливом настроении. Вспоминалась непромокаемая одежда, легчайшие и теплые куртки с капюшоном и системами теплорегуляции - все это казалось фантастикой и неописуемой роскошью.
  Да что там говорить, сейчас он готов был пожертвовать многим ради обычного полиэтиленового пакета. Суконная шапка, богато отороченная бобровым мехом, хотя и не промокла, но так отяжелела от напитавшей ее воды и налипшей крупы, что вот-вот, казалось, свалится на землю вместе с головой.
  Осадки, бодро стартовавшие "манкой", раскисли в сумерках до промозглой мороси, и не было спасения от холодных струек, стекавших за ворот. В довершение всего ему пришлось потратить весьма продолжительное время на обычные, впрочем, пререкания со сторожем, который пытался выяснить, почему без фонаря - честные люди без оного не ходят, а только лихие да тати - и, несмотря на то, что прекрасно знал, кто стоит за воротами, еще минут десять продержал Велимира под холодным косым дождем.
  Когда Сподобский вошёл в терем, у него уже зуб на зуб не попадал, и подворье, даже в отсутствие хозяина, пришло в движение.
  Акулина бросилась топить баню, несколько дворовых стаскивали с него мокрую одежду. Кто-то заваривал целебные сборы Василия Никифоровича. Когда в корзину упала последняя рубаха, Велимир понял, как сильно продрог. Зубы стучали друг о друга, а вместо слов из груди вырывалось нечленораздельное мычание.
  Баня с чередой и ромашкой помогла немного согреться. Закутав в шкуру, Акулина проводила его в светлицу, уложила на лежанку, накидала сверху теплых покрывал, и, измучившись за день, он не стал сопротивляться сну и мучить себя тяжкими думами о ситуации, в которую попал, общаясь близко с царским отпрыском. Он просто погрузился в долгожданную дрему, которую сменил восхитительный, удивительно реальный сон - привиделась Настя.
  Девушка была непозволительно близко, и он, не открывая глаз, видел и слышал, как с тихим шуршанием упали на пол многочисленные одежды, и, скользнув под душные шкуры, она прикасалась прохладными ладонями к изнывающему от жара Велимиру, снова и снова вызывая мучительный озноб. "Что я делаю, - с ужасом подумал Сподобский, более чем когда-либо ощутивший себя неблагодарным пришельцем. - Ведь она может быть моей...", - но рассудок уже покидал вместилище, которое делил с чувствами - их было больше, и они были несравненно сильнее.
  - Я тебя люблю, - шептал он, через силу ворочая язы-ком, - ... никогда не брошу, ... заберу с собой! О, Боже!
  - Абсурд!!! - строчки забегали перед глазами с чудовищной быстротой. - Невозможно! Что вы себе позволяете?! Я вынуждена доложить руководству!
  "Вот-вот, сходи пока, доложи, и не мешай", - оглушительно громко подумал кто-то за Велимира.
  - Кошмар, вопиющее безобразие - совсем с ума посходили, животные, - гласило последнее сообщение, после чего красная точка возмущенно замигала в углу правого глаза...
  Наутро Велимир к удивлению обнаружил, что от вчерашней простуды не осталось и следа, разве что во всем теле поселилась необъяснимая истома, и хотелось потянуться, размять мышцы. Появилась Акулина. Вопреки обыкновению, она молча поставила таз и кувшин с водой для умывания и, не глядя в глаза Велимиру, не отвечая на улыбку, вышла.
  Быстро приведя себя в порядок и одевшись, Сподобский посмотрел на электронные часы джампера - было девять тридцать. Вот почему Акулина надулась - много спал, здесь это не приветствовалось. Он уже собирался пойти сказать, чтобы седлали Индрика - позавтракать можно и по дороге: купить какую-нибудь кулебяку - но тут прибежал дворовый человек с известием, что его зовет к себе хозяин.
  "Успел вернуться, пока я спал, - подумал Сподобский, - Вот и хорошо, сейчас и поговорю с ним о царевиче".
  Василий Никифорович ходил по комнате с озабоченным видом. В светлице никого не было, поэтому они обошлись без утомительной церемонии приветствия по всем правилам. Доктор как-то странно вел себя: ему явно надо было что-то сказать своему всельнику, но он не знал, с чего начать и, казалось, был очень смущен. Наконец, побагровев, он произнес исчезающим голосом:
  - Скажите, Велимир, где вы были сегодня ночью? - Сподобский округлил глаза.
  - Как где?! У себя в комнате - спал до утра, как убитый. Спасибо Акулине, иначе, как минимум, воспаление легких.
  - И что же, к вам никто не заходил? - Василий Никифо-рович очень внимательно посмотрел в глаза Велимиру, но не придавший значения ночному видению Сподобский продолжал с недоумением и без задней мысли смотреть на своего благодетеля и единственного друга в двух измерениях и по обе стороны времени, несмотря на разницу в возрасте.
  Государев лекарь обнажил коротко остриженную голову, промокнул лицо и шею, вспотевшие от напряжения, и открыл уже рот, собираясь произнести самую главную и одновременно трудную фразу, как вдруг в коридоре раздался топот несущегося во весь опор привратника.
  С хрустом поклонившись розе ветров, он громогласно известил о прибытии важного гостя из Кремля. Теряясь в догадках, оба выбежали к воротам.
  Один, без охраны, растерзанный и вспотевший, несмотря на, мягко говоря, прохладную погоду, прибыл Офонасий Демианыч, или просто Офонька, как называл его царевич.
  Завидев бегущих к нему доктора и Велимира, он, не раздумывая, бухнулся на четвереньки и на удивление быстро пополз навстречу.
  - Но позвольте, - проворчал себе под нос Василий Никифорович, - это уж слишком - черт знает что такое. Прости Господи, меня окаянного! Ну, никак не могу привыкнуть.
  Скоро стали слышны унылые завывания, как обычно исполненные высокого самоуничижающего слога.
  - Несть пощады старому нерадивцу, аже и вы, премногоблагомилосердные боляре поведав о прегрешении моем возопите: "Не буди милости за прелесть твою помраченную. Проглядел, змей вселукавый Офонька, како батюшка кормилец господин наш, Димитрий Иоаннович, снова в бега тронулся, в мутьянское королевство, к деду свому заморскому на погиби-иль"!
  - Что ты мелешь, Офонасий Демианыч, какие ещё бе-га?! Да встань ты, наконец, нету сил смотреть на повадки ваши, - вспылил Василий Никифорович. Он поймал пони-мающий взгляд Велимира и, видимо, заподозрив осведом-лённость о заговоре, теперь мрачно смотрел то на одного, то на другого.
  - Сегодня хотел говорить с вами об этом...
  Но было уже поздно.
  - Дорого яичко ко Христову дню, - строго произнес доктор, оскорбленный небрежением Велимира.
  - Василий Никифорович, поверьте, я не знал, только догадывался, - смутился Сподобский.
  - Как у вас всё легко получается: там ничего не знал, тут ночью никого не было - Ангеле небесный во плоти.
  - Довольно, закончили прения! - предупредил он попытку Велимира ответить на обвинения.
  Доктор перешёл на современный ему русский, и Офонасий Демианыч, открыв рот, в испуге смотрел то на Сподобского, то на Василия Никифоровича, соображая, а не пуститься ли и ему в какие-нибудь бега.
  - Седлать коней сей же час, - обратился доктор к подбежавшему на шум Юсуфу. - Собери оружников, да скорее, скорее, каждая минута на счету.
  Он резко повернулся к Велимиру.
  - Что вы стоите? Где же ваша сабля изукрашенная, саадак и прочее, такое необходимое для спасения друга? вы же друзья, я правильно понимаю ситуацию?
   Он опять пренебрег древнерусским, и Офонасий Демианыч не выдержал:
  - Помилосердствуйте боляре, убо же напустили ужасу великого. Не внимает старый Офонька диковинным речам. Аще же страшную тайну скрываете - не погубить ли хотите старого дядьку?!
  Он снова готов был рухнуть на четвереньки, но успокаивать его не пришлось - со стороны конюшни приближалось сорок всадников во главе с Юсуфом, который привёз вооружение Велимира, и, больше не теряя ни минуты, все понеслись по направлению к Каширской дороге.
  Только бы успеть перехватить до самой Каширы: попадёт в руки татарам - либо концов не сыскать, либо безжалостный, нескончаемый шантаж. Тогда всей Руси будет плохо на долгие времена. И они без устали погоняли коней.
  Каширская дорога... Сколько горя выпало нести тебе на своей истоптанной басурманскими ичигами спине. Терпеть унизительные ордынские посольства. Видеть, как увозят последнее, нажитое непосильным трудом. И это только потому, что Повелители и Обладатели не сумели в свое время договориться между собой, и всех по одному разбил сплоченный враг, и потянулись нескончаемыми процессиями вереницы плененных соотечественников, уводимых в рабство, да подводы с живым товаром, годным для бойкой торговли с появлением первых намеков на вторичные половые признаки.
  Они только что миновали Кремль. Дорога с каждым конским шагом все серьёзнее готовилась к встрече со степью, освобождаясь от последних редких строений. Велимир машинально оглянулся и увидел отделившуюся от крепости небольшую группу всадников, делающих им знаки. Он нагнал Василия Никифоровича, который узнал в одном из наездников Ряполовского. Решили, что лучше всё-таки остановиться и узнать, в чем дело - не будет же воевода без особой нужды гоняться за первыми встречными.
  На сей раз князь Симеон сразу вспомнил имя Василия Никифоровича.
  - Беда, крамола нежданная: князь Гавриил из опалы Царской освобожден - с войском идет на Москву, бунты повсеместно, - он отдышался. - А князь Димитрий бежал, воссоединиться желает с дядей против батюшки своего, чтобы царство поделить.
  - Ложь! - не выдержал Велимир. - Димитрий Иоаннович и в мыслях не держал трон узурпировать. Поверю, что убежать хотел к своему деду - господарю Стефану, но только не восстание против отца.
  - Да как ты смеешь меня во лжи винить?! И что есть слово твое супротив княжеского, холоп, пес безродный!!! - с искаженным от злобы лицом вскричал обыкновенно выдержанный Ряполовский.
  - В другом месте холопов поищи, князь! Более того, и отца, и матушку имею, а если и пес, то не беспородный, потому собачиться с тобой не буду, - не выдержав, мрачно возразил Сподобский, - поле решит, кто прав.
  - Ах, ты...
  Князь сделал непроизвольное движение рукой к тому месту, где к седлу была привешена внушительных размеров булава.
  - Мыслится, что обиды свои, бояре, скоро разберёте в подобающем месте, - с ловкостью завзятого секунданта прервал перепалку доктор. - Мы теряем драгоценное время - царевич может попасть к татарам, нам тогда всем непоздоровится. Присоединяйтесь, князь, в такое время каждая сабля на вес золота, - он красноречиво посмотрел на Сподобского, который сделал вид, что взгляда его не заметил, и принялся успокаивать постоянно ноющего Афоньку.
  Против ожидания, княжич с сопровождением недалеко успел ускакать. Видимо, он не ожидал ничего плохого от сегодняшнего солнечного дня и, наслаждаясь погодой и возникающими видами нетронутой высокими технологиями природы, не спеша перемещался по направлению к далекой мутьянской стране с её зажигательными танцами, ореховыми рощами и гроздьями спелого винограда, в каждой янтарной ягоде которого заключена частичка жаркого молдавского солнца.
  Несмотря на долгое уже пребывание здесь, Велимир иногда все ещё чувствовал некую отрешённость по отношению к происходящим событиям. Вот справа из-за небольшого холма стрелой вылетел незнакомый конный отряд. Будто на широкоформатном экране безупречно правильно расположились элементы композиции: на фоне готовящихся к долгой и студёной зиме холмов - быстро приближающиеся татары и застывшие от неожиданности беглецы - ну, конечно, кто же посмеет нападать средь бела дня на наследника престола, хотя бы и беглого!
  Расстояние между ними быстро сокращалось. Велимир, доктор и все, кто был с ними, как только возможно подбадривали коней, но нападавшие были ближе к своей цели. Вот осталось всего каких-нибудь десять метров, и в следующую секунду они сшиблись.
  Вернее будет сказать, что кочевники ударили по отряду царевича. Человек семь ратников успели окружить Димитрия, защищая его своими телами от яростных выпадов, остальные были отброшены в степь и убиты прежде, чем успели оказать какое-либо сопротивление. Осталось только несколько человек, которые скакали по кругу, преследуемые дерзкими степными воинами, не имея возможности приблизиться к месту схватки.
  Велимир, Василий Никифорович и, благодаря новому коню, ни на вершок не отстающий от них Юсуф оторвались от основной группы. Это было замечено, и им навстречу были высланы хорошо вооружённые кочевники. Приказания отдавал рослый татарин. Будто выказывая презрение к противнику, гордо восседал он с непокрытой головой на своей коротконогой лошадке. Длинные, черные, как смоль, волосы, стянутые на затылке и спадающие на спину, композиционно грамотно поддерживались такими же ниспадающими, похожими на две толстые хамсы усами. Команд его не было слышно, но Велимир хорошо видел, как он делает условные знаки.
  На память пришли занятия с Юсуфом, и Сподобский поёжился от мысли, что навстречу ему скачут люди, с ко-торыми вот-вот придётся сражаться насмерть, а имеет ли он право на то, чтобы в чужом пространстве и времени лишить жизни кого бы то ни было? Впрочем, уже через секунду, увёртываясь от кривых сабель, видя вблизи перекошенные злобой лица, он и сам без сожаления срубал дареным оружием отороченные лисьим мехом шапки, появляющиеся в поле его зрения.
  Вокруг царила животная злоба: рычали люди, храпели и кусались лошади. Оставшаяся без всадника каурая кобылка, выкатив покрасневшие глаза, попыталась схватить Велимира за ногу, но положение её было крайне невыгодным, и внимательный в бою Индрик не преминул лягнуть злоумышленницу в грудь своим всесокрушающим копытом - лошадь издала на вдохе какой-то удивленный, почти человеческий звук, и по-собачьи села на землю.
  Наконец, подоспел основной отряд. Заграждение было смято, и они ринулись на помощь княжичу, которому самому пришлось теперь обнажить саблю: из всей охраны осталось лишь несколько израненных воинов.
  Всего-то три прыжка его могучего коня, и он окажется вблизи царевича. Велимир уже не мыслил привычными категориями, все его существо до краев было заполнено невероятно простыми, всеобъемлющими понятиями: успеть, победить, спасти любой ценой. Наверное, именно в такие минуты человек забывает об осторожности, подвергая опасности свою хрупкую жизнь.
  Всего три прыжка - напрягись, Индрик - Велимир по-смотрел вбок - с ним поравнялся князь Ряполовский. Неожиданно дружелюбно осклабившись, он посмотрел на Велимира. Сподобский отвернулся и тут же вспомнил, что начальник татарского отряда подавал кому-то условные сигналы, обратившись в их с воеводой сторону. В ту же секунду Индрик, давно взявший на себя заботу о беспечном хозяине, резко отпрянул в сторону, и не ожидавший такого маневра Велимир потерял равновесие и вылетел из седла. Он сумел сгруппироваться и быстро встать на ноги: занятия не прошли даром. И еще в этот короткий промежуток времени он понял, что Ряполовский - предатель, и развернулся навстречу.
  Раздувая ноздри подобно своему коню, князь Симеон замахивался булавой и, чтобы достать Велимира, легкомысленно кренился в его сторону. Не задумываясь ни на секунду, Сподобский нырнул под руку противника и с лёта ударил его гнедого плечом в ребро. Конь, заржав, отпрыгнул в сторону, а Ряполовский, перевалившись через разозленного Велимира, оказался в воздухе, откуда, умело направляемый, тяжело упал на подмерзшую землю.
  Поверженный враг не шевелится, и победитель вновь в седле. Царевич, как кажется, уже вне опасности: татарам не удалось сомкнуть кольцо вокруг самоотверженно сра-жавшихся ратников и Димитрия Иоанновича. Теперь Васи-лий Никифорович, не отстающий от него Юсуф и несколь-ко оружников укрепили оборону наследника, основные силы сражались с остатками татарского отряда, который вот-вот должен был обратиться в бегство. Но, чтобы доказать предательство князя Семеона, главным для Велимира было не упустить татарского командира, так же как и не дать ему погибнуть. Он вспомнил то, что сказал Ряполовский об освобождении опального князя Гавриила, и подумал, что, возможно, по возвращении доказывать что-либо будет уже некому.
  Остатки нападавших были зажаты в тиски, и татарин с усами хамсичкой-черноспинкой отчаянно пытался пробиться через воинов Василия Никифоровича, чтобы увести свой отряд к холмам, за которыми в пределах видимости могла находиться подмога.
  Индрик мчал его во весь опор, и Велимир, боясь опоздать, кричал: "Брать живым"! - но, видимо, это был неблагоприятный для Велимира день: опережая его совсем ненамного, вдруг появился рядом с мурзой один из спутников Ряполовского. Велимир видел, что татарин не был ни озадачен, ни удивлен, и тем более не ждал от него никакой опасности, скорее помощи, и спокойно отвернулся, считая себя защищенным, по крайней мере, именно с этой стороны.
  Эх, мурза, мурза, поменьше бы тебе холить модные усы, а сменять бы часть твоего табуна на добрый шелом. А ещё лучше - изучать тех, с кем сговариваешься на лихое дело. Сверкнула отточенная сабля, и брызги крови достали Велимира, протягивающего свой бесполезный уже клинок в деле спасения ценного врага.
  Не было свидетелей крамолы, не было очевидцев нападения Ряполовского, кроме Юсуфа, чьё слово ничего не значит, стало быть, надеяться можно только на себя. После целования Святого креста только поле решит, чья правда угоднее Богу.
  Биться, помолясь да выбрав удобное для себя оружие, кроме пищали или лука. Вообще, Велимир выбрал бы пулемет: не осталось благородства у Велимира для хотя и высокородного, но всё равно бессовестного предателя, если, конечно, он еще жив.
  
  ***
  Жив князь Симеон и, несмотря на ушибы, поспешил прибыть ко двору первым. Даже успел оговорить уже Велимира перед государем: "Яко взбеленилось лекарю да выблядку его сговоритися со татары на погибель царевичу". А потом якобы повернуть все наоборот да напасть на князя-спасителя, чтобы лишить наследника заступничества.
  Иоанн Иоаннович хмурится: не знает, кому верить очень уж истово крестится Ряполовский. Но и Велимир кажется ему искренним, несмотря на сдержанность. Выход один, и царский вопрос, стало быть, простой:
  - Лезешь ли на поле?
  - Лезу, Государь, - первым горячо восклицает Велимир: надоели ему оскорбления надменного и самоуверенного заговорщика. - "Подумаешь, аристократ хренов"!
  Велимир ничего не знал о своей родословной. Прабабушки старательно скрывали корни генеалогического древа от бабушки и дедушки, умерших в начале двадцать первого века и всю жизнь скрывавших от своих детей уже всё древо целиком, дабы не навредить им в сложном и агрессивном обществе. Последние же, став родителями Велимира, вероятно, по инерции, регулярно убирали из-под невидимой давно кроны случайно опадавшую листву.
  В результате Сподобский уже не знал, к какому классу он мог бы принадлежать, и до настоящего момента это его не интересовало. Но вдруг он понял, что просто жаждет стать одним из тех расхлябанных матросов, которые вместе с пролетариями и беднейшим крестьянством совершат Великую Октябрьскую социалистическую революцию там, где он сейчас находился, непременно учредив диктатуру и, как следст-вие, красный террор.
  Князь Симеон преобразился: он ползал перед царем на четвереньках, оттопыривая бороду, подобострастно заглядывал в глаза господину, как уже говорилось, не стеснялся в выражениях по отношению к Сподобскому и совершенно не походил на тех гордых и непобедимых русичей, которых Велимир привык встречать в национально-историческом эпосе. Впрочем, степень уязвимости Ряполовского еще только предстояло выяснить.
  Наконец-то Великий князь, Царь всея Руси, Иоанн IV Иоаннович, Обладатель и Повелитель решился, и ввиду того, что свидетельства сторон одинаково убедительны (опальный Димитрий Иоаннович находился под домашним арестом: его голос не учитывался), призвал положиться на божественное правосудие.
  ...Часы на Иване Великом только что отзвонили шесть утра. Велимир наблюдал, как густые стаи ворон, совершая круг почета над храмом святой Троицы Живоначальной, минуя замерзшую речку Неглинку, летели в сумеречном небе прочь от Китай-города.
  Второго полевщика пока не было видно. Может, не придёт? Но это едва ли. Ну, да пусть приходит, всё уже решено и обдумано - Велимир не боится, наверное, поэтому нет даже злости, не говоря уже о более сильных чувствах.
  Проводив взглядом ворон, он, отойдя немного в сторо-ну, стал наблюдать за двумя спорщиками по простому во-просу. Пока не начался главный поединок, народ, собрав-шийся на позор, сгрудился возле малого майдана . Кто бился об заклад, делая ставки и разогреваясь перед на-стоящей, азартной, игрой. Кто-то просто глазел на то, как, вцепившись в остриженные под горшок волосы, два дюжих посадских мужика пытались перетащить друг друга через специально вырытую канаву.
  Им было больно. Об этом свидетельствовали красные лица и сильное пыхтение. Изредка из глаз капали неволь-ные слёзы: каждый не только как можно сильнее тянул на себя, но и старался как бы случайно выдрать прядь волос у противника.
  Зрелище было потешным, и даже старавшиеся быть бесстрастными ворожеи, разного рода гадатели и физиогномы улыбались тайком в свои внушительные бороды, не говоря об остальных позорщиках, которые гоготали, не стесняясь даже представителей духовенства. Но это было только начало, настоящая потеха - потом, когда определится "убитый": ему-то и предстоит перенести на себе победителя через Неглинку, а ледок только встал: тонок, вряд ли выдержит - смех, да и только. Потом придется оплатить еще избяные пошлины и поминки недельщику, который тоже тут - наблюдает, чтобы все проходило по-честному.
  Заморозки. Будто художник прошёлся жесткой кистью по комьям земли, взрытой каким-то животным, как по фактуре гигантского холста, заодно мазнув белилом не успевшие сломаться еще осенние былинки и приготовленные загодя дрова для разжигания костров - торговцы уже хлопочут вокруг, готовя горячие напитки для сугреву продрогших.
  Велимир сегодня только в сопровождении Юсуфа, который, не переставая, дает указания и ценные советы. Он-то и придумал коварный и одновременно рискованный способ ведения поединка с князем Симеоном. А вот, наверное, и он: группа конных и пеших отделилась от кремлевской стены, медленно приближаясь. Только Василия Никифоровича не видно, хотя, несмотря на натянутые в последнее время отношения, обещал быть несколько позже: срочное дело во дворце.
  Заметив вдали ожидаемую всеми процессию, многочисленная публика ринулась занимать места вокруг ристалища. Самые прозорливые вычислили Велимира как поединщика и начали приставать с предложениями услуг. Кудесники разложили астрологи и рафли и, цепляясь за одежду, настырно требовали плату за магический бросок горошины: вдруг выпадет злая судьба и поражение, тогда гадать по "Аристотелевым вратам " - смотреть, что может исправить ворожея. Понемногу начались торги, делались заклады. На него никто не ставил, да и не мудрено: поначалу даже не поняли, что он тоже полевщик.
  Компания супротивника приблизилась настолько, что возможно уже разглядеть печальников, дружек и самого высокородного искателя высшей справедливости.
  Рассчитывая, видимо, на свои физические данные, он совершенно справедливо полагал, что Велимир облачившись традиционным способом, если и устоит, то уж точно не сможет пошевелиться. Недавний программист окончательно уверился в креативности Юсуфа и отдал должное его мудрости и военной смекалке.
  Никогда и никто не узнал бы князя Симеона в этом наряде: поверх всеобъемлющей кольчуги с рукавами, достающей почти до колен, были надеты местами позлащённые латы и поручи. Ноги прикрывали кольчужные чулки, видимо, доходившие до бёдер, подступы к голове были укреплены плотно надетым шишаком, с которого ниспадала низкая кольчужная сетка, прикрепленная на ремнях под обеими руками, защи-щёнными, в свою очередь, толстыми, кольчужными же, перчатками. В левой руке он держал цельнокованый, с двумя лезвиями, кинжал поединщика, посередине которого имелось продолговатое отверстие для ладони, в правой - не менее странное короткое копьё с вилообразно раздвоенным наконечником. За пояс князь заткнул железный топор, но этого, видимо, показалось недостаточно, так что из-за спины торчала довольно изящная секира, а к поясу привешены были сабля и средних размеров булава.
  Увидев Велимира, вовсе не укрепленного бронёй, он растерялся, но, заподозрив коварство, начал шептаться со своим окружением.
  Теперь все ждали прибытия Государя, который в сопровождении многочисленной свиты приближался к месту поединка...
  Храпят лошади. Тяжело ступая, выходит из богато украшенных носилок Иоанн Иоаннович, пожелавший присутствовать и быть судьёй. Как по волшебству, открываются ворота храма, и выносят седалище, достойное государя, и оборудуют царское место. Царь, не торопясь, шествует по персидскому ковру, садится на подушки и жестом подзывает спорщиков. Он хмурится, завидев Велимира: облачение не соответствует событию.
  Князь Симеон падает в ноги, впрочем, он уже почти рад постоять на четвереньках: видно, что устал. Князь вопиет о том, что Велимира надо одеть положенным образом. Царь, хотя согласен с ним полностью, не хочет нарушать древний обычай, однако теперь вся ответственность ляжет на самого Велимира, и в случае, не дай Бог, его гибели Ряполовский душегубом считаться не будет. "Волен в том, в чем сподручнее", - хмуро возглашает Иоанн Иоаннович и дает команду на благословение.
  Молодой священник, осеняя крестом склонившегося перед ним Велимира, шепчет: "Надень хотя бы бахтерец. Дай только знак, сей же час из храма принесут"! Упрямо мотает головой Велимир, и вот уже получили благословение доспехи Ряполовского, и супротивники занимают места на ристалище. Товарищи помогают князю дойти и оставляют его тет-а-тет с Велимиром. Князь фокусируется на противнике, и непристойности разного рода так и сыплются из-под кованой маски.
  - Ладно, железный дровосек, - несмотря на произошед-шие в нём перемены, Велимир не удерживается от того, чтобы не дать прозвище законсервированному князю Си-меону. - Начинай, твоя подача.
  Собрав в комок всю свою волю, с явным намерением сразить противника наповал князь Симеон, сильно сопя, сделал два энергичных выпада копьём и даже, широко замахнувшись, описал своим хитроумным кинжалом горизонтальную дугу. "Наскоком внезапу" воевода не добился сколько-нибудь заметного результата, только силы потратил, и теперь требовалось время для того, чтобы их восстановить.
  В этот злополучный момент и подскочил "вероломный выблядок" и тяпнул обушком топорика по шелому княжескому, сбив его с насиженного места.
  Князь Симеон в сильной злобе еще несколько раз махнул вслепую смертоносным оружием, запутался в сабле и, уколов себя копьём в левую ногу, сбивая дыхание, снова грязно выругался - получил еще разок, опять по шелому, после чего пришёл уже в бешенство.
  Лишённый полноценного обзора, забыв об усталости, он крутился в разные стороны и, изредка ругаясь пропадающим голосом, наносил удары, не достигающие цели. Наконец силы оставили его, и, выронив копьё, он упал на четвереньки, тяжело и громко производя на выдохе звуки, похожие на хриплый крик.
  Не опасаясь более нападения, Велимир подошел и, скорее для порядка, легонько стукнул по шишаку. Издав кастрюльный звук, князь покорно уткнулся в землю головой.
  - Уходил, возгреныш хитрожопый, - обреченно резюмировал он и снова сипло задышал.
  Толпа оживилась. Несколько спутников князя, проигравших заклад, колотили какого-то гадателя его же собственными "Аристотелевыми вратами". Кое-кто праздновал большой выигрыш, и этим немногим везунчикам требовались напитки утолить нервную жажду. Вместе со всеми радовались скоморохи, изображая в эпатажной пляске недавние события: кидались на четвереньки и, оголяя задранные кверху зады, бесстыдно крутили ими перед гогочущей публикой, осыпающей их мелкой монетой.
  Сопцы, рискованно надувая щеки, извлекали из своих более чем антикварных духовых инструментов визгливые веселящие всех звуки. Бухали бубны, ревели какие-то особые большие трубы, и орали сладострастные непристойности бродячие гаеры, - праздник продолжался.
  Тем временем несколько приставов подхватили посрамленного предателя и в сопровождении стражи поволокли прочь от храма - "на Варвару для расправы": на Варьской - приказ, там же узилища, в одном из которых будут держать тебя, князь, до тех пор, пока не встанет крепкий лед на Москве-реке. Вина твоя уже доказана - Божий суд состоялся, и кара здесь за такое, как, впрочем, и за многое другое, одна, хотя и в разных интерпретациях.
  ***
  Председатель закрытого Совета учредителей небезызвестной компании "Jump & back" в раздражении встал из своего левитирующего кресла и усилием мысли открыл симуляторы окон модифицированной окружающей среды.
  Стараясь ни о чём не думать, он включил блокировку программы-информатора управления социальным и физическим здоровьем. Когда наконец-то загорелся индикатор, сообщающий о том, что он оказался в виртуальном одиночестве, председатель совершил некую условную манипуляцию, и в стене обнаружился небольшой шкафчик, из которого были с нетерпением извлечены сигареты "Стюардесса", доставленные контрабандой из прошлого и такая же незаконная газовая зажигалка.
  Осторожная затяжка - приятно зашумело в голове. Он сознательно вредил своему здоровью ради удовольствия. Это было уголовно наказуемо, и сознание незаконности действия приносило истинное наслаждение.
  Пагубная привычка возникла во время последнего путешествия: несмотря на солидную стоимость, он, будучи более чем состоятельным человеком, смог позволить себе целых три тура. Но этого было недостаточно...
  Размеренное течение жизни в прошлом завораживало. Эх, если бы поселиться там навсегда - с какой легкостью он смог бы сделать себе карьеру среди первобытных дикарей, ученые которых только мечтают о продлении жизни и победе над разными смехотворными заболеваниями, а о нанокоррекции жизненно важных органов грезят только фантасты.
  У него все это имеется от рождения, а кое-что он приобрел сам, например, ту же нанокоррекцию, но уже внешнего облика. В обществе, где понадобилось единообразие в одежде, вернее, во всё большем её отсутствии, это был отличный способ хоть как-то меняться.
  Он бросил окурок в автономный утилизатор - полезная вещь для тех, кто может позволить себе небольшую преступную индивидуальность. Скоро появятся участники совещания. Это не простые подчинённые, которые у него как на ладони: сканеры эмоционального фона встроенной системы руководящего работника регулярно сообщают о малейших изменениях настроения сотрудников, но те, кто явится сегодня, так же, как и он, имеют последний уровень независимости и открыты только службе президента.
  Для подчинённых попытка сокрытия своих эмоций - должностное преступление. Кроме того, поводом к увольнению является также отказ сотрудника от подачи ежегодных сведений о двадцати персонах, использование связей которых может оказаться полезным для процветания фирмы. Кое-что его все же раздражало, самая мелочь: было бы неплохо перестать, наконец, лукавить, прекратив создавать видимость соблюдения прав человека, и снять все ограничения. Насколько легче было бы судить о нерадивости работника по количеству информации, а при существующем положении невозможно собрать данные даже обо всех родственниках, не говоря уже о чём-то большем. Любое предприятие должно ассоциироваться с большой дружной семьёй, где нет места секретам.
  Если бы не регламентирование, можно было бы использовать информацию выборочно: из большего всегда можно выкроить меньшее...
  Датчики проинформировали о начале инициализации одиннадцати объектов девятого уровня и одного, относящегося к младшему руководящему звену. Сканирование показывало, что последний нервничал и частично догадывался, по какой причине был приглашён на собеседование.
  В этот момент утилизатор выключился. "Вовремя, - подумал председатель и неспеша развернулся".
  Проявившись в пространстве, одиннадцать мало отличающихся друг от друга интерактивных воплощений, флуоресцирующих периодически исчезающими желтым и фиолетовым, удобно расположились в креслах за возникшим столом.
  Двенадцатым был Инс, он устроился в кресле, появив-шемся специально для него, но, как и положено по протоколу, несколько позже остальных (пришлось постоять) и немного в стороне. Таким образом, без лишних слов подчеркивалось превосходство руководящего состава верхней ступени. Это было в высшей степени удобно, так как сотрудник не подвергался унижению непосредственно начальником - все происхо-дило как бы само собой.
  Председатель не стал обращаться к Инсу по имени. Уж эта молодёжь, всегда от них проблемы: стали вместо имен использовать аббревиатуру занимаемых должностей. Им кажется, это остроумный протест против обезличивания, как они выражаются.
  - Доложите обстановку, - он телепатически поправил подголовник кресла, чтобы не напрягаясь смотреть на подчинённого, у которого подголовника не предполагалось, и поэтому приходилось сидеть на краешке сидения, чтобы не заваливаться назад.
  - Пока никакой интерактивности, - Инс опустил голову.
  - Сколько уже? - председатель был совершенно бесстрастен.
  - Четыре года относительного времени...
  - Время абсолютно. Что за невежество?! - он сделал паузу. - Кстати, почему нет никаких упоминаний в исторических документах? Вы хорошо проверяли?! - его тон стал жёстче.
   Инсу стало неловко. Так всегда бывает, когда начальник говорит несуразности, заметные профессионалу, и он, не поднимая головы, осторожно произнёс:
  - Мы так выражаемся, чтобы было понятно, если, например, клиент возвращается в точку отправления, то временной промежуток замыкается и как бы выпадает для окружающих, не имея для внешнего алгоритма никакого значения - это то, что касается относительности времени. Получение же информации из древних источников не планировалось изначально по той же самой причине - все джамперы работают с точкой отправления как с пунктом прибытия и представляют время одномерным.
  Индикаторы отметили всплеск эмоций, которые были интерпретированы как ликование по поводу небольшой победы над руководителем, - сопляк. На самом же деле всё было наоборот. Это Инс был значительно старше, но председатель и ему подобные никогда не были на криобирже и жили непрерывно, ощущая пополняемый багаж жизненного опыта.
  "Уволить бы тебя! Впрочем, всему своё время. Займёшь тогда ячейку глубокой заморозки и заснёшь мертвым сном в ожидании вакансии, а если она появится, тебя разбудят, и все будет как прежде: все те же желто-фиолетовые, будто и не было пятидесяти лет или семидесяти. Быдло"!
  Это слово давно было изъято из употребления, а значит, прицепилось во время путешествия, но он не помнил, когда и где. Несмотря на бурю эмоций, он не потерял над собой контроль, и ни одна жилка не дрогнула на его лице.
  - Смею напомнить - ваш подопечный должен оказаться на четыре года старше, - шутливым тоном произнёс председатель. - И это как раз то, что планировалось при Вашем непосредственном участии для получения живой памяти о прошлом, а не синтетической, восстановленной при помощи холдеров и дозы наночастиц.
  Среди присутствующих одно только это зарвавшееся ничтожество является специалистом по управлению временем. Поэтому, независимо от того, что будет сказано, важно не потерять контроль над ситуацией. Не дать почувствовать присутствующим, что он некомпетентен.
  - Кроме того, вы сами выбирали кандидатуру. Объект, по вашим же словам, идеален, вот досье, - он открыл нужные файлы, и в воздухе повисли строчки, которые, впрочем, никто не стал читать. Ну, что ж, он это сделает сам.
  - Вот основное: социальная деятельность кандидата сосредоточена на самом себе и не может иметь для будущего какое-либо значение в случае его потери. Субъект идеален - не так ли было сказано? - мысленно затянувшись сигаретой, председатель продолжил:
  - В последнее время слишком много замечаний вашему отделу, - он многозначительно посмотрел...
  Куда посмотрел? Да, собственно, никуда он в этот мо-мент не смотрел. Просто поймал себя на том, что перебирает свои искусственные воспоминания о далеком прошлом - замучила тоска. Как хочется туда навсегда - вполне возможно, при восстановлении памяти специально добавляются переживания, способствующие появлению потребности вернуться.
  Раздражение росло. Еще секунда - и он больше не сможет сохранять бесстрастное выражение лица. Председатель Совета чуть было не встал со своего места (неадекватный поступок), но вовремя выпущенная в мозг доза синтетического миртазапина помогла скрыть раздражение.
  Чтобы не выглядеть из-за действия препарата неестественно благодушным, он выдержал паузу. Этим воспользовался директор силиконового комплекса - накачанное наноматериалами подобие атлета-репликанта. Он давно раздражал его своей бесцеремонной активностью.
  - Не слишком ли много мы тратим времени и средств на подобную проблему, и так ли она важна для нас, уважаемые коллеги? Еще один клиент пропал в прошлом - какая трагедия, можно подумать, в первый раз...
  Он поморщился: всего несколько случаев за сто лет - стоило ли напоминать. Надо быстрее переломить ситуацию, и нарочито пренебрежительно перебивая на полуслове, уверенно произнёс:
  - Касательно вашего замечания, коллега, - так, чтобы все увидели, он с нескрываемой иронией посмотрел на дерзкого наглеца. - Разрешите напомнить, как совсем недавно вы первый упрекали нас в нежелании разобраться с назревшей проблемой, кроме того, созыв этого совещания - единственное, кстати, ваше предложение за последние пять лет, и вдруг, извините за архаизм, на попятную. Что это с вами?
  Среди присутствующих очевидной поддержки не наблюдалось. Один только руководитель долины синтетического питания еле заметно улыбался глазами в его сторону. Мол, будешь сговорчивее - найдёшь во мне крепкую опору.
  Этот неприятный тип его всегда поддерживал, но только лишь как объект воздыхания. Он это знал и старался делать вид, что всё еще не может решиться принять ухаживания. Флирт продолжался слишком долго: в персональной улыбке прочитывались колкости. Пора было менять тактику, но ничего пока не придумывалось.
  Слово взяла рассудительный начальник криобиржи труда. Она попросила у собрания разрешения обратиться напрямую к непосредственному исполнителю задания. Датчики зафиксировали мощный всплеск отрицательных эмоций, расцененных как сильный испуг - немудрено: этой миловидной, улыбчивой, скромной женщине стоит только пошевелить бровью, и последует увольнение, после которого длительный вынужденный отдых в холодке.
  - Уважаемый Инс, мне как неспециалисту многое непо-нятно из Вашего высокопрофессионального разговора с председателем. Но абсолютно ясно, что возникли препятствия на пути к решению проблемы. Не могли бы вы объяснить нам, в чём её суть, и предложить способ решения, ну, как-нибудь проще. Потенциальные клиенты теряют интерес к нашим услугам. Я думаю, вы должны понимать, как важно для компании получение естественной памяти.
  В данной ситуации Инс понял только одно: председателю зачем-то понадобилось упрятать его в заморозку. Этого он хотел менее всего и бережно принял спасительную соломинку от "Снегурочки": так подчинённые не без опаски называли за глаза грозную начальницу. Ему очень не хотелось принимать чью-либо сторону, но не в его положении отстаивать свою независимость: Снегурочка не стала бы просто так ему улыбаться, если бы не хотела использовать против председателя Совета и заодно дать понять, что выбора у него нет.
  - Проблема состоит в том, что объект потерялся. Собственно, об этом уже говорили. Уникальность же его заключается для нас, как ни парадоксально, в полной бесполезности данного субъекта для будущего. Его влияние на временной поток заканчивается в начале двадцать первого века вместе с полной потерей данных о его виртуальной деятельности в информационной сети в результате разрушительного действия магнитной мегабури на Солнце. Помимо всего прочего, он не оставил бы даже потомства, так как должен был вскоре бесследно исчезнуть. Как написано в милицейском про-токоле, "пропал без вести". Это как раз и явилось решаю-щим фактором в выборе подопытного, - Инс видел, что председатель давно собирается его перебить, и поспешил продолжить:
  - Планировалось переправить объект в нашу реальность с тем, чтобы в течение нескольких недель, пока необратимые изменения внешности будут незначительны, выкачать всю информацию из мозга и альтернативных носителей, подкрепить живыми интервью и развернуть рекламную кампанию с показом наиболее эффектных сюжетов из его турне - он повернул голову в сторону Снегурочки. - После чего предполагалось поместить испытуемого к вам и оставить до той поры, когда наука найдёт, наконец, способ справляться с последствиями перемещения в будущее.
  - А как же собирались сохранить память у испытуемого? - на сей раз руководитель департамента мясомолочной синтетики снова не дал председателю произнести ни слова.
  - В нашем распоряжении имеется оборудование, которое используют для эвакуации тел погибших клиентов. Его-то и хотели применить, поскольку для этого прибора не имеет значения, в какую точку времени поступает груз. Эта особенность как раз и давала возможность сделать небольшой, несколько дней всего, разрыв во времени, который и позволил бы сохранить живую память клиента. Кроме того, устройство имеет возможность безграничного поиска не только во времени, но и пространстве.
  - Гарантируете ли вы сохранность груза во время перемещения? Насколько это безопасно для..., ну, вы понимаете? - вопросы так и сыпались со всех сторон, не позволяя открыть рта тому, кто, собственно, и собрал совещание.
  - На моей памяти было три случая с летальным исхо-дом, - Инс иронично улыбнулся, - по разным причинам: злоупотребление алкоголем, например, экстремальное переедание и сексуальные излишества, но повреждений, связанных с работой экстрактора, во всех случаях обнаружено не было. Проблема, как мне видится, кроется не в этом, - он устало вздохнул и добавил, посмотрев на председателя:
  - Для того чтобы отыскать клиента, нужно установить оборудование в его времени, а значит, потребуется и полноценное перемещение специалиста, знающего аппаратуру до тонкостей. Но до сих пор это не практиковалось сотрудниками моей категории, поэтому наш глубокоуважаемый председатель пытается использовать возможность и отправиться в прошлое самостоятельно. Тем самым, не будучи профессионалом, он ставит под угрозу успех уникального эксперимента.
  Высказывание, которое позволил себе Инс, расценивалось как грубое нарушение служебной этики, но он уже сделал выбор и теперь принадлежал противной председателю стороне.
  Взгляд теряющего авторитет руководителя высек молнии.
  - Рассуждать об этом не в вашей компетенции. За недостатком информации вы не можете ясно представлять себе производственную логику.
  - Простите, - безразлично отозвался Инс.
  - Я думаю, - Снегурочка торопилась пожинать плоды неожиданно возникшего многообещающего конфликта, - никто не будет против того, чтобы теперь отпустить нашего незаменимого специалиста по управлению временем, а самим ещё немного посовещаться в присутствии председателя.
  Собственно, для него всё было уже решено. Как говаривал один знакомый, повстречавшийся в последнем временном туре, выдержка - оборотная сторона стремительности, и совершенно напрасно он относился к древней мудрости без должного почтения - не надо было спешить с созывом внеочередного собрания.
  ***
   Сколько раз уже приходилось расщепляться на разного рода легкомысленные фигурки, служа прихотям начальства. Никакое гарантированное восстановление жизненных ресурсов не в силах компенсировать потери здоровья у человека, вынужденного растягиваться во времени до неимоверных расстояний - полноценное перемещение младшему руководящему составу до настоящего момента не полагалось. Инс нервно зажмурился, несколько дней дергался правый глаз.
  Когда-то у него было детство, или казалось, что было: несколько раз он подолгу находился на бирже, (вехи, кото-рые оставляли намеренно, акцентируясь на последствиях ошибок в работе) и не мог быть уверенным в своей памяти. Сколько времени прошло с тех пор, как он родился? Не того прожитого времени, которое укладывалось от силы лет в тридцать, а времени объективного. Лет сто пятьдесят, двести или больше? А сколько раз за этот промежуток его размораживали и наоборот - сказать невозможно. Все относительно, по крайней мере, для его второй категории, особенно время, объективность которого ему не принадлежит.
  Он с содроганием думал о третьей категории, куда после некоторого количества ошибок мог попасть с легкостью, тогда практически вечная жизнь с сезонным размораживанием: снегопад, листопад, стихийное бедствие - уборка территории. О высшей лиге мечтать не приходилось, туда такие, как он, никогда не попадали. Не тот социальный уровень, несмотря на заявленные равные возможности.
   Инс долго готовился. Сначала он снова вытянется до местообитания Велимира, перенесёт аппаратуру, затем совершит настоящий прыжок. Для этого была синтезирована подходящая одежда.
   С лёгким электрическим потрескиванием желто-фиолетовый шлейф мутновато протянулся по комнате. Почти такая же ночь, как и при первой их встрече. Дома никого, кроме кота Сократа, который с шипением выгнулся дугой и почти превратился в шарик из-за насытившего комнату статического электричества.
   Инс трудился, ничего не замечая, примерно еще полчаса: приборов было не так много, но у независимого виртуального воплощения физические возможности ограничены.
   Наконец аппаратура была включена. Вместе с появлением еле различимого высокого звука посреди комнаты засветился треугольник, ограниченный по вершинам небольшими и поэтому необъяснимо тяжёлыми коробочками. Такими же черными, как и мрак, который их окутывал. Со стороны всё выглядело так, будто работал телевизор, и никто бы не подумал, что в этот самый момент посреди освещенной площадки синтезируется, растёт солидных размеров шар, пока еще никак себя не проявивший.
  Перед тем как переместиться полностью, Инс вернулся на некоторое время в точку отсчета. Отпустил сотрудников, которые, услышав о конце рабочего дня, как по команде перестали общаться и, погрузившись в личные пространства, разошлись, не прощаясь, и вдруг остановился, разглядывая унылое, опустевшее теперь служебное помещение. Под действием каких-то незнакомых до сих пор мыслей ему стало немного грустно - будто навсегда прощался с этим безразличным миром, где постепенно начинаешь верить и в собственную виртуальность...
   ...Ощущения были поистине грандиозными: никогда ещё он не оставался один на один со своим здоровьем - под действием каких-то неведомых, но всемогущих энергий перестала функционировать система жизнеобеспечения. Инс явственно ощущал собственные внутренние органы, болевшие каждый своей отдельной жизненно важной болью.
  Он не смог даже пошевелиться, не то, чтобы сориентироваться на местности. В результате его бросило на пол, и он больно ударился ребром о веревочный мячик Сократа, подло расположившийся как раз там, где менее всего нужен.
  Но разлёживаться времени не было. Потирая ушибленное место, он направился к пульту экстрактора, установленному немного в стороне от подобия "посадочной площадки". Предстояла малоприятная процедура по извлечению заблудшего пилигрима. Оставалось надеяться на то, что некий хранитель времени справится с поставленной перед ним задачей и сумеет согласовать внутренний и внешний алгоритмы, объяснив странное отсутствие человека в течение нескольких дней и такое же его очередное исчезновение.
  Но хватит уже философии. Итак, все по-порядку - сначала поиск. В режиме ожидания прибор мерцал тусклым холодным светом. Он запустил программу и ввел код ДНК Велимира, заполнив нужную графу. Набрал комбинацию необходимых действий стандартной процедуры по захвату объекта и создания для него защитного кокона. Далее, после обнаружения, должны последовать доклад о состоянии клиента (вдруг извлекать уже нечего) и вопрос о том, можно ли начинать.
  Посмотрев на кнопку "Extract", он улыбнулся: сколько времени они потратили на то, чтобы придумать "язык будущего". В отделе было весело, даже без синтезатора положительных эмоций. Некоторые смеялись...
  Однако поиски явно затягивались. Индикатор показывал, что процесс стартует в третий раз, и когда на мониторе возникла канареечная надпись, он уже знал её содержание. Сообщалось, что на заданном отрезке времени объект не обнаружен.
  Скорчив недовольную гримасу, Инс набрал код редко используемого экстренного режима с данными о положении объекта в пространстве.
  Он не понимал, что происходит, повторял операцию снова и снова, но монитор упрямо писал то же сообщение. Опытный работник, под контролем которого было проведено более двадцати успешных перемещений и три экстренных извлечения, находился в полном недоумении. Он увеличил чувствительность поиска до максимума и стал пристально смотреть за построением графика, линия которого из плавной и гладкой превратилась в ломаную, покрытую зазубринами загогу-лину. Обычно наблюдение за работой программы считалось бесполезным занятием, и такие работники, как правило, подлежали увольнению, но в данном случае поведение, не соответствующее "производственной логике", дало положительный результат...
  Возможно, просто показалось, но Инс готов был спорить, что в районе примерно одна тысяча пятьсот восьмого года линия всё же замедлила ход и как будто забуксовала, нарисовав некую мелкую, но вполне заметную фигуру, и, хотя сообщение не поменялось, Инс пришел в еще большее замешательство. Он встал и отвернулся от пульта: надо было отвлечься и дать возможность подсознанию поработать.
  Комната Велимира изобиловала невообразимо древним антиквариатом, причем функционировавшим - целое состояние. Некоторые вещи, правда, запрещены к использованию - деревянная мебель, например.
  Из прошлого посещения запомнились такие вещества, как мыло, чай, кофе, давно приравненные к наркотическим и поэтому изъятые из употребления. В вазочке почти завяли живые цветы - штраф за порчу флоры, слово, которое пока еще политкорректно, а вот фауна - ни в коем случае, "животный мир" - тем более. Он посмотрел на умывающегося в дверном проёме кота, содержание которого - уголовно наказуемое преступление - заведомо спланированное, умышленное удерживание в неволе существа, имеющего полное право на свободу и раз-множение. В этой связи излишне напоминать об ответственности за некую операцию, которой был подвергнут навсегда лишённый теперь радости отцовства Сократ.
  Странно всё же, он здесь, а его трансформирующаяся квартира, убирающаяся на время отсутствия, где-то далеко в будущем. Он сел в запрещенное кресло и стал думать о вещах, которые возникали в его доме по велению мысли. Его вдруг заинтересовал вопрос о том, куда эти предметы деваются, когда в них нет нужды? Существуют ли они в ожидании вызова или синтезируются каждый раз заново, находясь в полной зависимости от сознания? Это его развеселило - па-раллельный мир вещей... Возникает только при определённом состоянии разума и живёт в паузах основного ритма. Правда, чей ритм основной, надо ещё ...
  Он резко встал и в следующее мгновение уже был возле пульта. Теперь он был почти уверен, что его протеже-первопроходец соскользнул. Так выражались профессионалы, описывая возможность попадания в соседнее измерение - надо было проверить наличие параллельного двойника. Скорее, такого же второго Велимира там не было: возможно погиб или вовсе не родился - теперь это уже не важно. Вот ведь сэкономили!
  Хотелось бы думать, что именно из-за перегрузок, связанных с перемещением, Инс покрылся испариной. Но, если честно, положение его было незавидным: существовала реальная опасность физической утраты объекта. Тогда лучше не возвращаться - увольнение и заморозка, скорее всего, навсегда.
  В его практике подобных случаев не было, кроме того, операцию, которая была возможна только теоретически, придётся провести в одиночку. Вероятно, энергии потребуется гораздо больше, чем обычно, но он не придал этому должного значения и совершенно напрасно не провёл диагностику системы.
  ...Не возвращаться - несбыточная мечта: он весь помечен таким количеством наноматериалов, что его найдут даже в самом последнем измерении самой захолустной категории.
  Дрожащими руками он набирал коды системы подключения к внешнему информационному полю, медленно продвигаясь к решению проблемы. С первыми прикосновениями к считавшимся ранее мистическими оболочкам тонкого плана повеяло холодом, и беспричинный страх приподнял волосы на руках. Еле заметная дымка пролегла над полом, и боявшемуся оглянуться Инсу казалось, что раздвинулись стены и за спиной слышится неразборчивый шёпот.
  Здесь хранится всё, что вольно и невольно совершает человек, и если эти поступки или просто мысли согласуются с внешним и внутренним алгоритмами целостности высшего замысла, то такие отпечатки хранятся вечно, и в этом случае экстрактор не собьётся со следа.
  Он нажал на клавишу, отвечая на вопрос по поводу необходимости начала операции, больше не задумываясь о том, чем занят человек по ту сторону времени, в какой ситуации застанет его бесстрастный посланник, сверкающий неживым светом. Понемногу начал пробуждаться достигший полного размера черный матовый шар в центре треугольника. Нечто, находившееся внутри, казавшееся до этого непрозрачным, засветилось, все больше набирая яркость и обороты. Наконец, всё слилось в единую туманную массу, обманчиво мерцающую нитями несуществующего серебра, яростно перемалывающими пространство.
  Еще некоторое время понадобилось для того, чтобы шипение переросло в довольно неприятный свист, который, как показалось, поднял шар в воздух, после чего невидимая домохозяйка громко проверила готовность утюга, и экстрактор исчез, словно не было.
  Теперь надо было подождать. Инс встал и провёл рукой по лицу. В стену стучали соседи с требованием прекратить скачивание содержимого порносайтов по ночам. Он уже совсем было направился к полюбившемуся креслу, но тут взгляд его зацепился за предмет, лежавший на столе - тетрадь в переплёте из желтой кожи с золотой застёжкой. Инс подошёл .
  Никогда он не ощущал ничего подобного. Текстуры древних материалов, требующих бережного отношения, тайна и предвкушение открытия.
  То, что нашёл он внутри, превзошло все даже самые смелые ожидания, вывернув наизнанку устоявшиеся представления о природе не только пространства, но, что самое главное, и времени тоже. Инс читал ещё только первые слова, а его встроенные системы усиления интеллекта воспринимали информацию как условие некой новой потрясающей задачи и уже производили вычисления, определяя местонахождения естественного портала с неограниченными возможностями. Теперь не нужно было придумывать громкие названия, как, например, Отдел управления (ни чем иным, а самим) временем, руководитель которого не имел ни малейшего понятия не только об управлении, но и, как оказалось, о природе этого самого времени. Требовалось только лишь научиться пользоваться тем, что было дано изначально, чтобы перемещаться и в будущее, и в прошлое без последствий.
  Осталось дочитать совсем немного, но это, собственно говоря, не имело отношения к скупым научным выкладкам, да и сделаны были эти записи совсем другим почерком. Поэтому, когда знакомые уже ощущения и звуки возвестили о скором прибытии груза, он без сожаления отложил "кладезь мудрости": всё уже запечатлелось в его памяти, а в основной или дополнительной - пока не имело значения.
  Прошло ещё некоторое время, прежде чем полностью завершилась инициализация. Со звуком испаряющейся капли на раскалённой сковородке резко исчез защитный кокон. Наступила тишина, и в освещенном треугольнике остался лежать человек, на которого прежний Велимир походил настолько, насколько кот Сократ мог претендовать на схожесть со своими свободными собратьями. Экстремальное перемещение не прошло для него бесследно: он был без сознания, и тело слабо подёргивалось в подобии электрических судорог, но даже и в таком состоянии он излучал нечто необходимое, вызывающее нестерпимую зависть урбанизированного человека из-за невозможности обладать этим. Но вскоре созерцание первобытной (несмотря на царскую тиранию) независимости во плоти было прервано существенными изменениями, происходившими вокруг.
  Не каждому выпадает в жизни случай стать свидетелем работы хранителей Высшего Смысла (если, конечно подобные существуют). Куда бы Инс ни поворачивался, он успевал только заметить либо появление, либо исчезновение разнообразных деталей. Вот пропала фотография, изображающая родителей Велимира, выглядевших на ней более чем отчуждённо, вместо неё засиял в радостной рамке семейный снимок с маленьким Велимирчиком, оккупировавшим одно мамино и одно папино колени. Стоявший в уголке скромный компьютер вдруг раздулся, превратившись в мощную машину Сподобского-младшего, и, замигав светодиодом, как ни в чём не бывало продолжил свою нескончаемую работу. Появились следы недавнего присутствия самого пользователя. Раньше не было, например, небольшой кучки фисташковых скорлупок на журнальном столике, и снова возникла оставленная в прошлый раз записка.
  Это не должно было происходить и означало только одно: Инсу, как бы он ни старался, не удастся выполнить задание. Но почему? Он ещё не сделал даже попытки переправить Велимира в своё настоящее и его далёкое будущее? И тут его взгляд упал на дисплей пульта управления экстрактором - в правом верхнем углу яростно мигал красный символ, оповещающий о начале процесса самоликвидации оборудования. Он бросился к приборам, но всё, что смог прочитать, это сообщение об успешном завершении процесса и сожаление по поводу полной выработки ресурса энергетических элементов в связи с неординарным режимом экстракции - спустя несколько секунд уникальное оборудование стало исчезать в пространстве, оставляя после себя дурно пахнущий дымок.
  Инс больше не боялся своего непоследовательного председателя, но встроенные усилители интеллекта подсказывали, что надо бежать дальше, туда, где он окажется вне пределов досягаемости для таких вот экстракторов, и уже не сомневаясь ни в чём, он кинулся раздевать распластавшегося на полу Велимира.
  Прошло около двух часов. Инс без труда достиг музея-заповедника. Тех денег, которые он нашёл у Сподобского, вряд ли хватит для того, чтобы устроить свою жизнь, но его внутренние системы подскажут, что нужно сделать, чтобы обеспечить себе безбедное существование.
  Он быстро переоделся, закопал джинсы и футболку, пользуясь обломком импортной доски от помидорного ящика, и поспешил спуститься в овраг: согласно расчетам, скоро поднимется туман, возникающий в месте открытого портала. Он спешит - надо успеть добежать до пересечения двух лощин, но пока всё складывается, как нельзя лучше, и через минуту он уже уверенно левитирует к нужному проходу. Он не видит со стороны, как распадается его тело, как перемалываются нитевидными турбинами мельчайшие составляющие - от-сортировываются синтетические частицы и бережно сохраняется всё истинное и настоящее.
  Отлетели в сторону и вспыхнули искорками наночастицы, не успев понять, что происходит, растворились никогда не видевшие света холдеры, очистилась от чужих воспоминаний память и преподнесла неожиданный сюрприз: перед тем как с бешеной скоростью устремиться навстречу прошлому, при-открылась завеса его будущего.
  Он вдруг ясно увидел себя в жарко натопленной кухне, куда носил дрова и воду. Рядом с ним хромоногий человек в переднике, которому он пытается обо всём рассказать, а тот, ничего не понимая, всё покачивает головой да жалеет его, называя убогим. Картина исчезла, и, теряя сознание, он вспомнил, что его зовут Серёжей.
  
  ***
  Странный человек, называвший его Васькой, утвер-ждавший, что они друзья, и что Белов - врач в той самой школе, в которой он помнил себя учителем, умер вчера, несмотря на все старания и оказанную посильную помощь. Он много рассказывал об их дружбе с самого детства, о подготовке к перемещению и о том, как он высчитал возможность бегства в далёкое прошлое. Как было ему горько, что не может хоть одним глазком увидеть мир, к встрече с которым готовился так долго. Увы, в него всадили столько свинца, что те несколько дней, которые он провёл в доме Белова, были настоящим подарком смертельно раненому. Его звали Александром Владимировичем Сувориным, и он невероятно много знал о Голосовом овраге, о случаях перемещений, в том числе и документально зафиксированных.
  И всё же, несмотря на все свои знания, Суворин испугался. Очутившись в первый раз по ту сторону времени и увидев огромных косматых существ, указывающих путь, он повернул, в отличие от Белова, который якобы продолжал идти выбранным курсом. Но недолго Александр двигался в этом направлении. Вскоре тошнота, сопровождавшая его на протяжении всего пребывания в этом месте, стала настолько нестерпимой, что он потерял сознание и очнулся рядом с лавочкой невдалеке от оврага, там и был схвачен людьми с крас-ными повязками на руках. Приняв Суворина за пьяного, они отвели его в отделение милиции, где он провёл несколько дней, а поскольку не имел при себе никаких документов, то ему после проверки грозило тюремное заключение или принудительные работы за тунеядство.
  Это было будущее... Люди, которые с исключительным энтузиазмом крутили ему руки, приговаривая: "Теперь не уйдешь, битломан! Ты смотри, вот алкаш, все вокруг заблевал, зараза!" - назывались дружинниками, и среди них были женщины, которые получали не меньшее удовольствие от этой своеобразной охоты. Одна из них, молоденькая совсем (запомнился ее бюст, обтянутый эластичной кофточкой и умело подчеркнутый с левой стороны кроваво-красным значком), с неподдельным пафосом изрекла: "Вот из-за таких вот, с позволения сказать, такое вот кругом!".
  В отделении его первым делом неровно остригли наголо. Называя "старпёром", долго удивлялись, почему Суворин "хипует" в таком преклонном возрасте. И с удовольствием потом иронизировали над тем, что он слушает каких-то "БитлОв", а они, между прочим, с сидениями для унитазов на шее выступают. Он же, испугавшись, сказал правду, и начальник дежурной части начал уже телефонировать, чтобы вызвать медицинскую карету, когда Александру удалось все же упросить передать его более компетентным структурам, предста-вителем коих оказался уравновешенный и внимательный человек в костюме без единой пылинки из качественной, но очень унылой ткани.
  Он проводил с ним не менее четырех часов в день, присутствовал на освидетельствованиях у психиатра, прежде чем решился, наконец, обнародовать полученную информацию перед вышестоящим руководством. Об этом событии Суворин узнал после примерно двухмесячного пребывания в одиночной камере. Ему предлагалось на месте рассказать о феномене и показать, как происходит перемещение. Для наглядности из зоны заключения был доставлен "доброволец": отбывающий длительный срок рецидивист Кондратов по кличке "Булава". Александр был предупрежден: при малейшем подозрении на попытку к бегству будут вынуждены открыть огонь на поражение - хорошие стрелки имеются. Несколько дней он изучал цвет и структуру тумана, после чего пришел к выводу, что по прошествии трёх-четырёх суток наступит благоприятный момент.
  Всё было, как он и предполагал: туман приобрел нужный оттенок и поглотил несчастного Кондратова, который, показав неприличный жест, успел только с деланной мукой воскликнуть: "Волки позорные" - и исчез в прошлом. Замерев, стояли, словно пораженные громом, высшие чины контрразведки, и Суворин решил рискнуть...
  Выстрелов он не слышал, даже не почувствовал боли. Тошнило гораздо меньше, и скоро он стал различать еле заметные неровности пространства, своеобразные окна или воронки, если угодно. Впереди, на небольшом расстоянии парил Кондратов, он пытался что-то кричать, принимая угрожающие позы, но слов не было слышно. Его несло прямо в одну из нор, как назвал их про себя Александр. В следующее мгновение, если оно здесь, конечно, существовало, Булава рассыпался на разноцветные мелочи, похожие на те, что употребляют для игры в бирюльки, которые, в свою очередь, были молниеносно затянуты невидимым мощным потоком. Суворин наметил себе впадину и, как ни странно, стал перемещаться именно к ней. Дальше падение. Остальное Белов видел сам.
  ***
  Пошатнулось Иваново царство. Не выдерживая снисходительного взгляда потомков, выведавших секреты пращуров, подернулось его основание мелкой сеточкой предательских трещин, и нет больше никакой надежды на его крепость.
  Большая рать наступает с севера от Вологды, Белоозеро обложили - государева казна в осаде. С юга сговорчивые кочевники подвинули свои войска - удобный случай поживиться, побезобразить да, возможно, помочь новому царю с тем, чтобы обложить потом данью на долгое время. С запада Литовское княжество да Польское королевство снабжают мятежного князя всем необходимым, даже пушками, которые он так любит, и уже не обойтись, как на Угре, великим, но, всё же, стоянием: не тот человек князь Гавриил, чтобы бездействовать - не миновать сражения. По всей Москве костры по ночам, кордоны, ополченцы и совсем уж сухой закон.
  Велимир готовился встретить свою судьбу с теми, кто поверил в него и поддержал в трудную минуту. Не надеясь когда-нибудь оказаться в угасающем в памяти будущем, он твердо решил победить, и мечтал о той единственной, которая непостижимым образом являлась его несказанной любовью лишь в сумраке сознания. О той, к которой наяву он боялся даже прикоснуться.
  Он стиснул зубы и ударил плёткой по торчащему из-под снега репейнику. Приставучие шарики посыпались в разные стороны, парочка самих цепких осталась в привесках кнутовища. Занятый своими мыслями, он рассеяно попытался стряхнуть их, но вскоре оставил эту затею.
  Было грустно от того, что осознавал необходимость объяснения, но не знал, как это сделать. Если принять как действительность все, так сказать, видения, то он, как настоящий мужчина, должен засылать сватов, но вдруг это только сны и фантазии. Кроме того, задача осложнялась подозрительным поведением Василия Никифоровича, характер которого, растеряв романтические устремления серебряного века, дал крен в сторону домостроя.
  Как ему пробраться в женский терем или вызвать её оттуда? Остаться незамеченными ни за что не удастся. И всё же надо на что-то решаться: впереди большая война, а значит, существует возможность...
  Он не стал продолжать строить бесполезные предположения. Он просто почувствовал, что не может больше жить далее, ощущая себя неполным существом. Неважно, где он нашёл свою половину, отделённую от его плоти задолго до рождения, главное, что это была она - его Ева, и он не мог ошибиться.
  После обеда он прямо подошёл к Акулине, которая теперь относилась к нему подчеркнуто холодно, и без обиняков попросил помощи, ссылаясь на их дружеские в прошлом отношения.
  Забыв о том, что "самоуничижение паче гордыни", она, ехидно поджав губы, засомневалась, что такие вот "сирые холопи" смеют помогать "пресветлыя бояре. Албо не сами с усами? Аже токмо со свещою стояти"?
  - Не стыдно ли, Акулина, говорить такое? Я ведь в сравнении с тобой мальчишка...
  Но оказалось, что не "отрок" вовсе, а "тлилель изученный коварного латыньства", а еще "окудник в образе фряга, цветок заветный в приполе носяща, вержаща цветок тот на кого любо. Аще прилпяше к кому цветок, та же умом расслабев, помрачишася в блуде".
  - Не знаю, чем я тебя так обидел, Акулина, - не обращая внимания на страшные обвинения, спешит сказать Велимир, - но без тебя не справиться. Ты знаешь, что я издалека и обычаев не знаю, но случилось, что полюбил, и нет силы дышать без неё. Ночью привиделась, и не знаю теперь, где явь. С той поры не было часа, чтобы не думать о том. Всё перепуталось: живу лишь во сне, а сплю ли наяву, не знаю сам.
  Он чувствует, как горит лицо, и непривычно сухой язык, прилипая к нёбу и зубам, не повинуется ему, выговаривая и без того трудные древние слова.
  - Хочу быть с ней, но там, откуда я пришёл, не принято сговариваться за спиной женщины. Поэтому прошу тебя, Акулина, помоги - мне с ней объясниться надо...
  Он всё говорил и говорил. Никогда ещё Велимир - крутой программер и видный блогер - не думал так о женщине, не упрашивал униженно помочь устроить свидание. Чем изощрённее становился он в рукопашном бою, чем больше мужал, тем более ощущал себя безоружным перед своей любовью - такой нежной, что потребовалось облачиться в "полный доспех" и кольчужные перчатки, дабы не сломать хрупкое чувство.
  Тирада Велимира произвела на Акулину неизгладимое впечатление. Женщины, как говорят, любят ушами, но с большей охотой они посредством этих органов сочувствуют чужой любви. Излишне описывать перемены, происшедшие с одинокой кухаркой, достаточно сказать, что она тотчас согласилась и, совершив земной поклон, молча понеслась прочь, пытаясь от избытка восторга поклониться еще и на ходу.
  ...Пересыхает гортань, слабеют руки, цепенеют уды телесные, еще немного - и остановится сердце, замирая от счастья, которое не в силах изъяснить коснеющий язык. Анастасия и Велимир - рядом на собольих мехах, и Акулина расчесывает им волосы, обмакивая гребень в вино. Зажигаются от Богоявленской свечи пудовые брачные свечи, и осыпают молодых хмелем и деньгами. Череда последующих событий, молниеносно сменяющих друг друга, становится настоящим испытанием для Велимира.
  Запоминается камка, подложенная в церкви под ноги, да чаша с крепким хлебным вином, которую противник пьянства игумен Досифор, согласно обряду, трижды подносит молодым, после чего Велимир топчет пустую склянку, и, слепив воедино сакральные свечи, они покидают храм, чтобы поселиться в новом доме, который пожаловал верному своему другу царевич Димитрий.
  Там, в сеннике, по четырём стенам поставлены иконы, а в каждом углу воткнуто по стреле, и на тех стрелах по соболю и кунице с калачом. Столько же оловянных сосудов уже наполнены мёдом и стоят на лавках, а в середине - постель на двадцати одном соломенном снопе, там ставят они в изголовье брачного ложа символ их великого счастья - неделимые теперь уже свечи, которые призваны светить им целый год.
  Но вот подали на стол жаркое, и царевич, исполняющий роль дружки, с недвусмысленными прибаутками обернул скатертью блюдо да калач с солонкою и спешит в сенник, а вслед за ним - Василий Никифорович с бесконечными советами, как жить в супружестве, передаёт новобрачную её мужу. Акулина, которой приходиться играть многие роли, одев две шубы (одну навыворот), не жалеет осыпала, потом кормит молодых в постели, которую зерно, хмель и монеты сделали, по меньшей мере, неуютной.
  Весь следующий день, после бани, дабы не случились неприятный брак и несогласие, новобрачные ходят, взявшись за руки, да они и рады.
  Не одни они прощались с домом Василия Никифоровича. Радушный хозяин, давший обоим кров на долгие годы, отпустил с ними Юсуфа и Акулину, и, обняв Велимира, беззлобно проворчал:
  - Видно судьба: никуда не деться от племени вашего пролетарского и где вы только ни появитесь, везде одно разорение хозяйству и томление душе. Всё забрал у старика - трёх основ лишил: вкусной еды, верной защиты и утешения в старости. И ведь не знаю даже, что с нами со всеми дальше станется, а все одно почему-то счастлив.
  И вправду, хрупко счастье влюблённых, особенно тогда, когда кажется нерушимым. Пролетели несколько месяцев, и вот первые послания незаметной пока еще, но скорой братоубийственной войны - безжалостной междоусобицы и великой битвы, которая решит, кому быть царём, а дело черни - под руководством знатных людей сложить головы за правое дело каждого из претендентов на трон.
  "...Подкрадываясь ко гнезду как змей, из пустынных степей подступил нечистый кочевник к городу и, подобно ехидне, огнём прыскающей, с юго-востока поджигал строения. За ними и литовское княжество - окаянное латинство - к разделу спешит: со времён князя Александра, прозванного Невским, не даёт им покоя ни Псков, ни Новгород, а теперь ещё и Смоленск.
  Стали съезжаться с севера первые сторожевые отряды князя Гавриила и вкупе с латинянами да зверьми-сыроядцами, как аспид трехголовый, наполнившись смертоносным ядом, по трём сторонам разоряли окраины и Божьи церкви.
  Предавая мечу всех, закалывали даже детей малых, а матерей и сестёр их оскверняли блудом, и настал плач великий по всей Москве и горькая печаль; безысходное рыдание во всех пределах".
  Одно горше другого потекли известия с Белоозера. Как приступом - пушками и метательными орудиями - взяли крепость.
  "...Установили тараны и лестницы, но прежде зажгли лучины на бочках со смолой, и метали их на дома через городскую стену, и зажгли город. Из пушек стреляли по стенам, но нигде не пробили. На седьмой день пошли на приступ, и опять ничего не сделали городу, только потеряли около ста ратников. И стояли потом три дня, в четвёртый же на восходе снова приступили к городской стене.
  Поделали короткие и огромные лестницы. На них, стоя выше стен, метали бунтовщики камни, стрелы и сулицы по воинам, державшим оборону, а тем временем с коротких лестниц другие перелезали на стену - так и овладели городом.
  Воевода же, спасая казну государеву, скрылся тайно от всех, а за ним бояре и жена его, только перехватили её у сенного рынка, и привели в острог, и долго подступали, требуя от неё: "Скажи нам, где муж твой"! Сорвали ногти, посекли тело, но не открылась им. Тогда сказал князь Гавриил, опальный брат Государев: "Вскоре схвачу гонителя Нашего Иоанна! Я ваш Царь, а муж твой - воевода - был бы у меня первым сановным боярином, только пусть отречётся от самозванца. Но ответила ему женщина: "Будет проклят тот, кто забудет государя истинного. Лучше ослепнуть, чем видеть мужа иудой-отступником"!
  От лютой ненависти смутился умом князь и закричал в гневе: "Пусть случится с тобой по слову твоему"! И предал её холопам, которые ослепили несчастную стеклом, оставив глаза целыми, только незрячими.
  И вступили бунтовщики в город и ворвались в святые храмы. Ободрали окованные серебром престолы и двенадцать столпов. Сорвали с жертвенников и святых икон драгоценные камни, жемчуг и золотые цаты.
  Под трапезной монастыря нашли тайник, а в нём - бочонок чистого золота. И другие церкви в окрестностях разграбили, похитив не счесть сколько серебра и драгоценных праздничных сосудов. Монахов, монахинь и попов - всех обокрали, некоторых поубивали. Людей, оставшихся в живых, изгнали из города, потому что никто не захотел отречься от государя"...
  Потрясенные страшными событиями пока ещё малой войны, привыкшие к спокойной жизни и знатные бояре, и простые москвичи собрались на торговой площади по зову царя, который, облачившись в парадные позлащённые доспехи, прибыл в седле.
  Презрев боль, он самостоятельно сошел с коня и поднялся на помост.
  - Братья! Попущением Божиим по грехам нашим идёт на нас войной безжалостный и нечестивый разоритель, готовый ради престола раздать русские земли в полон иноземцам, чтобы снова платить нам непосильную дань татарам, которые ему теперь союзники, - он перевёл дыхание.
  - Сердце обливается кровью, потому что должен объявить коварным врагом государства брата своего, князя Гавриила, который и ранее замышлял козни против царя, и многие слушали его советов. Теперь же, после злодеяний на Белоозере, пусть его оружие поразит его же сердце, и тверди его сокрушатся. Нет имени ему более, кроме дьяволова единомышленника да предтечи антихристова. И пусть не радуется своей недолгой победе - есть ещё сила в наших руках.
  Увлекая всех к святой соборной церкви матери Божьей Заступницы милосердной, упал на колени перед храмом, обратившись к Царю Небесному со спасительной молитвой великого князя Димитрия Донского.
  "...Тремя днями позже, с самого утра покрылось небо мглою, и было темно до первого часа, и страх охватил собранных в полки людей, но вскоре развеялась тьма, простиравшаяся над землёй, и заиграло солнце. Тогда сказал Великий князь Иоанн, Царь и государь, что это есть великое и радостное знамение Архистратига небесного: с Божьей помощью рассеются сонмы врагов, и засияет солнце победы над нами.
  Двинулось княжеское войско во главе с государем и крепкой верой на север, навстречу нашествию. Разбивая по пути малые отряды бунтовщиков, и какая бы битва ни случилась, Великий князь - в самой гуще, будто не было болезни его. Не слушает своих воевод, отвечая им подобно славному Донскому, что не может прятаться за спинами своих воинов.
  Приближается войско царское к просторному полю, а с другой стороны подходит непримиримый враг, и, как было писано, "растворились врата смертные, и слетелись вороны и другие хищные птицы"...
  Теперь и Велимиру виден неприятель, и обнажает он свою драгоценную саблю.
  "...Встретились полки и двинулись навстречу, сошлись, перемешались, и земля гудела от копыт множества коней, отягощённых чалдарами. Началась сеча лютая и жестокая, покраснело обширное поле от крови, воин на воина падали замертво, и грохотали доспехи конские и людские, лязгала, покрываясь щербинами, оружейная сталь. Не было такой битвы со времён Куликовской - бились они с раннего утра до третьего часа дня, и словно дождь, падали стрелы и сулицы, легко находя свои жертвы"...
  Велимир с многочисленным отрядом в резерве по правому флангу гневается на государя: стыдно бездействовать. На другой стороне со своим неотступным Офонькой царевич, примирившийся с отцом, также ждёт. Наконец, дрогнул враг и вот-вот обратится в бегство, а у победителя нет уже сил - тут-то и нужен Велимир со свежими ратниками, и по сигналу устремляются они на противника, топча копытами своих коней не успевших укрыться врагов.
  Паника охватила неприятеля, побросав сабли, бегут, натыкаясь друг на друга и сбивая с ног ослабевших, наёмники, у которых не было другой причины для братоубийственной войны, кроме наживы.
  Всё ближе к Велимиру толпа бегущих с перекошенными от страха лицами мародёров. Но что это? Некое туманное, навевающее крайнее уныние, видение мигнуло перед глазами, пропало, и, окончательно проявившись, не приближаясь и не удаляясь, зависло перед скачущим во весь опор Индриком, превратившись в словно покрытый бархатом, самый черный на свете шар. Исчадие уставилось на Велимира единственным мертвым глазом, и последнее, что услышал он по эту сторону, был противный высокий свист. Потом очень удивился, что ви-дит Индрика сзади, скачущего с пустым седлом, и уже весь закутанный в студнеобразную массу, погружаясь в знакомую тошноту, почувствовал привкус крови во рту.
  ***
  Решено! Как и в ту теплую ночь, он спускался в овраг. Внизу - переливающаяся, манящая к себе масса. Как хочется остановиться и подумать еще, несмотря на долгие дни и годы раздумий. Но надо торопиться - луна пока не взошла, и Каин еще не тащит по ней вязанку хвороста на свой жертвенник . Вперед! Прочь сомненья - магический туман уже приобрел нужный оттенок, а вчера отданы обреченные на забвенье последние распоряжения. Подошвы касаются светящегося вещества, призрачные нити пронзают ставшее нечувствительным тело, и он парит над залитым светом бескрайним простором, блистающими лугами, не ощущая веса, не отбрасывая тени, начиная понимать, что она совсем необязательна - достаточно богатства оттенков сияния.
  Далеко внизу, ступая по колено в траве, наклоняющей стебли только по собственному желанию, бредут в никуда единственные здешние обитатели - кроткие в этом мире, покрытые шерстью первобытные гиганты. Они машут Белову, указывая вдаль, и он неведомым образом, благодаря исключительно только своей воле, направляется именно туда. Скорость возрастает. Опасно снижаясь, он чуть не касается голов незнакомых существ, и, памятуя о встрече с одним из них, невольно тянется к поясу, туда, где находится царский подарок - длинный охотничий нож с персидской бирюзой в рукояти, но рука проваливается в пустоту.
   Он уже видит так называемые норы, те самые, о которых говорил его странный и, увы, недолгий гость. Выбирает одну и, разгоняясь еще сильнее, несется к ней, рассматривая странные, неистово вращающиеся вокруг прохода серебристые спирали. Яркая вспышка, небытие и - новая реальность по другую сторону. Вот и последняя частица устремилась к новой временной станции, и позади не осталось ни малейшего воспоминания, будто и не было Василия Белова, только несколько следов от стоптанных сапог в укромном уголке его бывшего подворья, да неизвестно откуда взявшийся диковинный способ возделывания капусты. Микита Данилович, например, считает, что так её выращивал его дед и дед его деда тоже. И в эти минуты непосильных раздумий он потирает напоминающий о себе шрам и думает, что Акулина могла бы стать искусным лекарем.
  На Варьской, как и раньше, жизнь кипит с раннего утра, и в ходу разные деньги, но, как бы ни было туго, Прохор не спешит расставаться с двумя необычно круглыми монетами. Короткими безлунными ночами заноет сердце, и достаёт он из потайного места на кухне небольшой фланелевый сверток и разглядывает кружочки из жёлтого металла.
  Преображается Прохор - никто и никогда не видел его таким. Сердце его наполняется гордостью за причастность к каким-то деяниям, которые он не может вспомнить, и кажется, что вот-вот с языка слетят слова, повествующие о событиях, оградивших страну от великих потрясений. Но стоит открыть рот, как что-то промелькнет перед глазами, или неожиданно громко треснет лучина, и не может Прохор вернуть мимолетного воспоминания, а только шепчет неизвестно откуда взявшиеся странные слова: "Храни тебя Господь, пода-тель сего! Храни тебя Бог, радетель благий!".
  ... Пройдет не так уж много времени, и смертельно больной государь призовет к постели лекаря, вопрошая о том, может ли тот вылечить его, и услышит: "Я не в силах воскресить мертвого". Вспомнит Василий своего грозного батюшку, и от подобной дерзости да в единственном желании сейчас же казнить невежу сожмутся кулаки, сминая простыни царского одра. Но чьи-то ускользающие слова бросятся краской в лицо, и, оставляя государство на малолетнего сына и огненно-рыжую жену свою Елену, думая о том, что не в мести величие правителя, заметит только: "Врачеватель вынес мне смертный приговор".
  ***
  Вызывая нежелание шевелиться, по всему телу расползлась непреодолимая слабость. Вот, кажется, с таким наслаждением до хруста в суставах потянулся бы сейчас, но ни руки, ни ноги не слушаются приказов разума, да и с ним, как видно, не всё в порядке...
  Где он, и что с ним? Почему такое ощущение, что его долго и методично избивали? Такая мысль не возникла бы, если б не знакомый солоноватый привкус во рту. А почему, собственно, знакомый? Насколько он помнит, последний раз дрался еще в начальных классах.
  Всемилостивейший Боже! Отчего же уныние такое!?
  - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий помилуй мя грешного, - неожиданно вслух сказал Велимир и очень удивился церковной фразе, которой, по его мнению, никоим образом не должен был знать.
  Всё же досталось ему неслабо: вот и пятнышко красное в глазу дёргается, пляшет - кажется, из-за этого голова болит еще больше. Делая невероятное усилие, он приоткрыл глаза. В первую минуту показалось, что ничего не изменилось, но скоро он понял, что лежит в темноте, в своей комнате, и помещение освещается лишь красным светодиодом работающего компьютера - вот что мигало в глазах. Велимир слабо пошевелил пальцами - силы понемногу возвращались. Через минуту он уже приподнялся на локтях и, к своему удивлению, обнаружил, что лежит на полу и, что ещё более странно, абсолютно голый.
  Невдалеке валялся мячик вездесущего Сократа, в стену колотили чьи-то твердокаменные кулаки, и невнятные, но очень эмоциональные возгласы не сулили ничего хорошего. А в спёртом воздухе закрытого помещения стоял неприятный до тошноты запах.
  Превозмогая потребность слегка повернуться на бок и тут же уснуть, Велимир встал на четвереньки, затем, ухватившись за кресло, на ноги и, опираясь на стены, с мыслью о том, что не надо работать так много, побрёл в ванную. Включив воду, долго стоял под душем, думая почему-то о том, что не делал этого целую вечность.
  Он вышел оттуда другим человеком, ощущая даже какой-то незнакомый прилив бодрости. Подойдя к окну, Велимир повернул задвижку, совершив не совсем равноценный обмен использованного воздуха на относительно свежий. Вспомнив, что до сих пор расхаживает голым, быстро оделся и подошёл к столу.
  Всё было, как обычно: компьютер работал в стабильном режиме, живя своей собственной, мало понятной синтетической жизнью, периодически задабривая владельца необходимой информацией, мол, вот тебе, оставь только в покое и не лезь в мою электронную душу.
  Велимир проверил мобильник - один пропущенный звонок, абонент не определился - ну и ладно, кому надо, тот дозвонится. Записка: "Обязательно купить кофе - очень важно"! Он опять вспомнил ссоры с родителями и, почувствовав себя виноватым, стал собираться в магазин. Конечно, на дворе ночь, ну так что ж - круглосуточный супермаркет напротив дома, только стоянку перейти. Деньги лежали в обычном месте - он взял весь кошелёк. Сподобский ощущал себя необыкновенно голодным, причём больше всего хотелось того, что с некоторых пор стало называться фэстфуд.
  Противоречивые чувства одолевали его. С одной стороны, он все время необъяснимо радовался чему-то. Но порой накатывала такая волна печали, что, казалось, вспомни её причину - и сердце разорвётся, не выдержав горя.
  Велимир уже возвращался и почти пересёк автостоянку, когда его окликнул развязный женский голос.
  - Эй, лысый, слышь, погоди. Дай прикурить, а то уши горят! - и игриво добавила: - Глядишь, вместе покурим...
  От неожиданности Велимир вздрогнул, споткнулся о рёбра вывернутой канализационной решётки и оглянулся. Облокотившись на слегка помятое крыло тридцать первой "Волги", стояла молодая, скорее всего, крашеная блондинка и вертела в руке незажженную сигарету.
  - Чё на очко припал, борода, не стремайся - не кусаюсь.
  Велимир сделал два шага к незнакомке и, с трудом ворочая языком, почти по слогам произнёс:
  - Я не курю, и вам не мешало бы бросить...
  - Ну, ты бзданул! - блондинка скорчила презрительную гримасу.
   Тут же, как створки ларца, распахнулись двери автомобиля, испуская из его чрева клубы скопившегося сигаретного дыма и винного перегара, и высыпали наружу, окружив Велимира со всех сторон, молодые люди агрессивного склада характера. Один из них, обладатель ехидной рыжей бороды "аля Калинин", сплюнул себе под ноги и, приблизившись, злобно изрёк:
  - Слышь ты, на! Ты чё, не понял, урод!? Деньги давай, на!
  Далее в памяти Велимира возникло перекошенное злобой лицо какого-то, как показалось, очень знакомого азиата, и те замысловатые ходы, которые он впоследствии совершал с превеликим тщанием, поразили его самого не менее, чем пострадавших. Никогда до этой злополучной ночи им не приходилось испытывать такой первобытный, животный страх. Он содержался в каждом жесте, каждом точном движении этого бритоголового человека, за одну секунду превратившегося в свирепого зверя.
  Это только в дорогих блокбастерах бывают длинные красивые поединки, когда герой повергает врагов смертоносными ударами, а они, чудом выжившие, снова и снова набрасываются на него, давая возможность более полно продемонстрировать своё боевое искусство. Здесь же в ход пошло всё, что подвернулось под руку, даже блондинка, которую просто грубо схватили за бюстгальтер, выглядывавший пикантной своей частью из низко расстёгнутой кофточки, и с силой швырнули в воплощение верного ленинца и сталинца. Лязгнув зубами, девица протаранила его отвисшую от удивления челюсть и, выбив несколько передних зубов рыжебородого, надолго сохранила у себя на лбу отметины, похожие на укус шимпанзе.
  Глухо рыча, незнакомец поднял решётку сливной канализации, использовал её, как щит, прикрывшись от нескольких ударов монтировкой, и в следующую секунду обрушил всей тяжестью на ногу хулигана. Пользуясь замешательством пораженного противника, глубоко погрузившегося в яркий мир собственных ощущений, он ощупал пакет с покупками и сразу нашёл то, что требовалось. Обретя, наконец, оружие, не слушая вопли раненых, которые, надеясь на помощь, безнадёжно пытались пробудить добродетели общественности, он полностью сосредоточил своё внимание на тех двоих, которые до сих пор оставались невредимыми и которые наконец-то поняли задним умом, что именно сейчас если их и не убьют, то очень сильно покалечат.
  Тяжело глотая тягучий, переполненный различными веществами воздух, в котором было очень мало того, что так необходимо для дыхания, не придавая значения блеснувшим ножам, Велимир, подобно разъярённому леопарду, в два прыжка достиг места, где находились горемыки, повстречавшие, наконец, свою судьбу.
  Обезвредить врага! Сделать его беспомощным, чтобы никогда больше не возникло у того желания грозить оружием ближнему своему - вот цель, которую преследовал Велимир, молниеносно перемещаясь между хулиганами, получавшими взамен на судорожные выпады очень болезненные удары залежавшейся на прилавке, твёрдой, как кость, сырокопчёной колбасой, с которой, на удивление самому себе, он не смог расстаться в гипермаркете.
  Он наносил их, не задумываясь, по всем частям тела, оказавшимся в пределах досягаемости. Вскоре один из колобродников пропустил сильный удар и рухнул как подкошенный. Второй же, боясь пошевелить израненными руками, упал на колени и стал молить о пощаде.
  Не обращая внимания на стоны, Велимир молча снял ремень с побеждённого и, повалив на асфальт, связал, как учили. "Кто учил"? Мысль вызвала смутные, но невероятные, необъяснимые воспоминания, от которых отвлёк немного оправившийся двойник всероссийского старосты, но с новой силой вспыхнувшая было злоба была тут же погашена безжалостным кулаком Велимира. Потеряв способность полноценной ориентации в пространстве, рыжий некоторое время стоял на коленях, потом упал на асфальт и не менял позы до приезда милиции.
  Услышав звуки, возвещавшие скорое прибытие стражей порядка, Велимир, повинуясь здравому смыслу, поспешил покинуть поле битвы, забыв на месте сражения своё грозное оружие, только что купленный кофе и вожделенные беляши.
  Снова пришлось принять душ и сменить одежду, за ко-торой надо было идти в комнату. Он включил свет, и вдруг что-то блеснуло драгоценным блеском из-под кресла. Он быстро нагнулся и остолбенел: на полу, переливаясь руко-яткой, изукрашенной самоцветами, лежала древняя сабля восточной работы. Он огляделся - ножны также находились неподалёку, кроме того, тут же была кожаная потертая сума.
  Необъяснимое волнение охватило Велимира. Дрожащими руками он развязал ремешок, запустил руку внутрь и ощутил знакомую поверхность, которая ожила под его прикосновениями, и в свою очередь приветствовала всеми шевелящимися и чмокающими присосками.
  Память обрушилась на него с такой силой, что на не-сколько минут он совершенно оглох. Шквал воспоминаний, наверстывая четыре года, так спешил заполнить все извилины мозга, что, казалось, вот-вот разлетится на куски голова. Но встали на свои места все детали необыкновенных событий, и наступило затишье. Будто коварный убийца готовился к решающему смертоносному удару. И вот, постепенно накопившись, неизъяснимая тяжесть сорвалась и обрушилась ко-ломенскими камнями на душу Велимира.
  Он выхватил из сумы джампер и стал производить манипуляции, имевшие целью возвратить его жизнь, в которой все так просто и понятно. Где есть друзья навеки и смертельные враги, а главное - его любовь, без которой теперь уже ничего не может быть.
  Один, два три раза набираются коды, которые за годы путешествия он успел выучить наизусть. Наконец перед глазами неторопливо поплыли строчки, сообщающие о том, что устройство успешно перепрофилировалось и с удовольствием приветствует своего пользователя в качестве суперкомпьютера производства всем известной фирмы, что, собственно, полностью соответствует договору.
  - О, Боже! Настя! - простонал Велимир, и сел на пол.
  ***
  Оказалось, что предвкушение радости встречи с шестью сотками обетованной земли, было преждевременным. До того, как он успел убрать ногу с педали газа, машина, забирая влево, рванула вперед, и все, что оставалось делать, это, отчаянно вращая баранку, уклоняться от автомобилей, несущихся навстречу.
  Кое-как справившись с управлением, Игнат вернулся в свой ряд. Сдув с кончика носа капельку пота, он уже соби-рался поднажать, чтобы быстрее покрыть расстояние до показавшегося вдали поворота, как вдруг, не в силах сопротивляться испугу, пронзительно взвизгнула жена, и прямо перед капотом, почти на расстоянии вытянутой руки, Игнат увидел привидение. Вернее, ему так показалось поначалу: фигура, облаченная в последнее тряпье, опирающаяся на замусоленную палку, появилась из воздуха и застыла среди гудевших на разные голоса автомобилей, с пугающим вжиканьем исчезающих вдали.
  Бездействие длилось всего долю секунды, в следующее мгновение тряпье было сброшено. Накидка ещё летела по воздуху, когда бритоголовый бородатый человек, одетый в средневековое платье, шагнув навстречу их автомобилю, оперся рукой о капот и, сделав какое-то невероятное сальто, избежал удара, переместившись на соседнюю полосу. На миг они встретились взглядом, потом в воздухе мелькнули бывшие некогда желтыми сапоги. Сподобский вздрогнул, резко затормозил и получил вполне предсказуемый и сильный удар в зад, отчего давно уже неисправное сиденье разложилось, и со словами "А ты ЭТО тоже видел?!" его жена упала назад.
  - Прости, Наташ...! - рассеянно обронил Сподобский.
  Им повезло - автомобиль от удара выскочил на обочину, но человек, появившийся из ниоткуда и чудесным образом избежавший столкновения с их шестёркой, был всё же сбит тридцать первой "Волгой", мчавшейся по соседней полосе. Невероятной ловкости пришельца оказалось недостаточно на загруженной автотрассе.
  Игнат открыл дверцу и направился к месту происшествия. Вокруг уже стояло несколько машин, водители и пассажиры которых вели оживленную беседу.
  Решался вопрос о том, кто повезет раненого в больницу: "Волга" с забрызганными номерами покинула место происшествия. Присутствующие по разным причинам перекладывали неприятную обязанность друг на друга, и появление Сподобского было для всех сродни выпадению манны небесной. Странный наряд потерпевшего не вызывал удивления - кто-то сказал, что неподалеку снимают исторический фильм. Странный человек находился в сознании и, несмотря на боль, временами заставлявшую его задыхаться, старался слушать собравшихся вокруг автомобилистов. После короткой дискуссии единогласно пришли к выводу, что, собственно, из-за Сподобского всё произошло, так что ему и везти "артиста"...
  Несколько минут он молча гнал свою шестерку по на-правлению к ближайшей больнице. И уж кто-кто, а Игнат был уверен в том, что его пассажир полностью соответствует эпохе, в костюм которой он одет, и бесполезно убеждать себя, что все это просто кино - таких спецэффектов нужно ожидать лет сто, самое малое.
   Сзади послышался слабый стон, раненый человек, потерявший сознание, когда его переносили в машину, пришел в себя.
  - Послушай Игнат, может ему что-то надо? Воды, ска-жем...
  - Попробуй, бутылку покажи: я не уверен, что он нас понимает, - не оборачиваясь, крикнул Сподобский. Он старался держать максимальную скорость и внимательно следил за дорогой.
  - Я вас отлично понимаю - разговор мало изменился, только стал грубее, что ли, не в обиду будет сказано, - раненый напрягся, превозмогая подступившую боль. - У меня просьба: остановите, пожалуйста, очень прошу.
  - Как же я могу остановиться! Вы подумайте - каждая секунда на счету. Вам в больницу надо: рентген, укол, гипс, не знаю, что еще...
  - Нет! Прошу, мне не помогут, да и вряд ли я смогу здесь жить, я имею в виду ваше общество, а надо успеть многое сказать и просить - вы уж не обессудьте.
  - Да потерпите минут пятнадцать всего и...
  - Останови, Игнат! - голос жены звучал непривычно решительно, и он повиновался. Он даже не стал говорить, что раз они так, то пусть теперь сами и объясняются с милицией. В конце концов, Наталья сидит намного ближе к пассажиру и, должно быть лучше знает, что сейчас нужно делать. "Господи, неужели они не спасут этого человека?". Это ужасно - увидеть смерть так близко... Главное - знать, что без помощи умрет, и не сделать ничего...
  Сподобский покинул автомагистраль, проехал вглубь по просёлочной дороге, выбрал место, остановился и заглушил мотор.
  Вокруг висела тишина: оглушительно стрекотали бесконечные кузнечики, шелестели, соприкасаясь друг с другом, крылья стрекоз. Опершись колесами о дорогу, готовую сорваться вглубь старой балки, замерла машина и внимательно слушала мычание коровы и надоедливый лай, доносившиеся снизу со дна лощины, где живописно расположилось игрушечное село с небольшой церковкой.
  - Извините за бесконечные просьбы, но не могли бы вы приподнять то, на чем я лежу? Благодарю, так гораздо лучше. Красиво! Как же всё-таки красиво...
  - Скажите, какой сейчас год? - Игнат, не удивляясь, ответил. - Ух, ты! Вот это прыжок. - Он нетерпеливо пошевелился, отчего тут же застонал. - А та церковь внизу, она, что же, работающая?
  Игнат покосился на село - крест на месте, купол позолочен.
  - Да, конечно!
  - Вот как!? Занятно, право, - он криво усмехнулся. - Совсем недавно, лет этак пятьсот назад, один очень умный человек сказал мне, что у людей нет ничего, кроме прошлого, в которое превращаются выбранные и освоенные ими варианты будущего. Несмотря на всё уважение, я не могу с ним согласиться.
  Настоящее все же существует, только оно зависимо, субъективно и множественно, поскольку его носителем являемся все мы - люди, не имеющие власти замедлить путешествие в неизвестность. Но мне, всё же, повезло: я получил возможность почувствовать, что без каждого даже самого ничтожного настоящего, будущее просто невозможно. Впрочем, это уже не имеет никакого значения: чувствую, что путешествие лично моего настоящего заканчивается: не мог же я, в самом деле, создать для себя настолько далёкое будущее...
  Он неожиданно поперхнулся и, не находя себе места, вцепился рукой в сиденье. Секунда, другая - боль не отпускала. Тогда, больше не обращая на нее внимания, он вытащил из-за пазухи толстую тетрадь в кожаном переплете.
  - Возьмите... Вам будет небезынтересно... Тут всё, что я успел записать, вся моя история, и не только. Поверьте, всё это правда, - он задыхался. - Деньги... на поясе... и ещё в сапогах. Гвоздик сбоку..., каблук повернуть. Издайте, возможно, остались ещё каким-то чудом коммерческие издательства.
  Игнат хотел сказать, что только одни коммерческие и остались, но не стал перебивать.
  - Пусть узнают обо мне! Хочу думать, что я не одинок... Хотя, - он посмотрел им в глаза, - грешно гневить Бога: где бы я ни оказался - в трудную минуту мне всегда встречались хорошие люди...
  Он улыбнулся, немного напрягся всем телом, будто потягивался перед сном и, закрыв глаза, перестал дышать.
  ...Прошло несколько дней. Уладив правдами и неправдами формальности, Игнат и Наталья похоронили Василия Никифоровича в той самой низине на сельском кладбище, недалеко от маленькой церкви Воскресения Христова.
  Монет в кошельке было немного, но нумизматическая их ценность оказалась выше всех предположений, и Игнат заказал большой камень, на котором уместилась заключительная часть правдивой книги самозваного боярина Белова. Теперь каждый может это прочесть.
  "...Господи, я тот кирпичик, который, напутав что-то, отложили ангелы Твои, возводя здание Великой Твоей же Церкви. Рачительные строители не выбросили меня, приберегая на черный день, но и не употребили, найдя изъяны и постепенно забыв о моем существовании.
  Я неприкаян, я лежу на краю пропасти, проводя время в стенаниях и пеняя на свою участь. Время от времени, покоряясь гордыне, пытаюсь фальшиво вторить Тебе, нарушая стройность недоступных разуму моему гармоний. Сколько ещё здесь таких же безвестных, подобных мне, незаметных из-за выросшей вокруг сорной травы?
  Или я всё же один? Тогда "призри на мне" - нет ничего сокрытого от Тебя и невозможного для Тебя. Яви время, где станут достоинствами изъяны мои, а лучше найди меня среди мусора и бурьяна, возьми в руки свои: очисти от греха. Дай тонкий слух ушам моим, чтобы слышать! Ясный взор, чтобы видеть. Дай голос крепкий, чтобы славить Тебя, став достойным творения Твоего! Прибави крепости духу моему, проясни замутившиеся сферы разума моего и насыти их Премудростью Своею. И дай, Господи, прощение моим врагам, которых в непримиримости своей делал я врагами Твоими!"...
  Когда Игнат дочитывал последние слова, накатилась волна воспоминаний о сыне. Та другая, абсолютно лишённая родительской радости память, которая господствовала до этого, отдалялась, уходя в небытие, и он цеплялся за её обрывки, как делал бы это любой человек на его месте, желающий запомнить все худшее для того, чтобы оставаться счастливым до конца дарованной ему новой жизни.
  ***
  "Были бы крылышки у Настеньки, уж она бы облетела всю землю русскую, все сторонки безродные с городами незнакомыми, лесами дремучими, озерушками студены-ми. Спустилась бы с гор высоких ко глубоким морям - разыскала бы, повыспросила у сердешных да чужих лю-дей, где найти милого супруга. О том, как же он свою по-бедну младость погубил, как с белым светом расставался, где искать ту братскую могилушку, что его последний приют".
  - Хватит ныть, Акулина! Истинно слово - кровь в жилах стынет от твоих завываний, - Василий Никифорович передал поводья всхлипывающему Юсуфу. - И ты туда же? Что, брат, проворонил господина своего?
  - Шайтан забирать, - он сделал страшное лицо и показал руками большой шар. - Чёрный, как ночь! Юсуф видеть, на небо лететь!
  - Я тебе покажу, шайтан! Совсем распустил вас тут Велимир - развёл социализм. Да и я тоже хорош: надо было самому приглядывать, - он вздохнул. - Ладно, где хозяйка?
  Ответом было молчание. Акулина, сидя на порожках, продолжала всхлипывать и раскачиваться, а Юсуф смотрел на бывшего хозяина и тоже молчал.
  - Ну, что ещё?! - Василий Никифорович насторожился.
  - Царевича с заутра у госпожи, - Юсуф потупился.
  - Уф! А я уж подумал, что заморили уже. Шутка ли, в таком аду находиться, - он покосился на простоволосую Акулину. - Несколько часов хватит, чтобы проститься с разумом, - и, повернувшись к крыльцу, собирался уже пройти в терем, как вдруг Юсуф загородил дорогу...
   - Велеть никого не ходить!
  - Да-а?! - доктор иронически хмыкнул. И чем же они таким важным занимаются?!
  - Говорить, что плакать три дня по хозяина...
  - О, Боже, еще один причитальщик! Послушай, Юсуф, - Василий Никифорович отвёл татарина в сторону: у него уже не хватало чувства юмора, чтобы переосмыслить ту неизбывную тоску и вселенскую скорбь, которую распространяла вокруг себя Акулина. - Я знаю, ты не глупый и давно уже догадался, что Велимир - не обычный человек, - он посмотрел на превратившегося в слух Юсуфа.
  - Я не буду долго объяснять, хочу сказать только - не шайтан это был, и мне срочно надо поговорить с Настей, пока она глаза свои до дна не выплакала.
  Он еще раз оглянулся на Акулину.
  - По пути сюда я видел невдалеке всадников, похоже, что остатки воинства Гавриилова бродят в округе. Кстати, неужто царевич один прибыл!?
  - Нет, ратники его на другая сторона, чтобы не мешалась.
  - Вот и пойди, скажи, что разбойники тут бродят, пусть поохотится, и ты с ним, только возьми человек сорок...
  Василий Никифорович предусмотрительно спрятался за крыльцом, и минуты через три, поправляя на бегу амуницию и утирая кулаком слёзы, мимо пронёсся князь Димитрий и скрылся за воротами, невнятно выкрикивая противоречивые приказы.
  Теперь можно было исполнить то, за чем он пришёл. Бегом преодолев ступени, он без стука отворил дверь. Настя стояла в красном углу. Она не молилась и не рыдала, просто смотрела на образ Спасителя, будто ждала объяснений.
   "Здравствуй, милая!". Настя даже не вздрогнула, обернулась и посмотрела в глаза - всё тот же вопрос, и чтобы она не произнесла вслух обычных в этой ситуации богохульных слов, он заговорил первым, постепенно возвращая надежду на обретение украденного счастья.
  ...Жанна Кузякина - огненно рыжий сержант отряда конной милиции музея-заповедника Коломенское несла патрульно-караульную службу в районе церкви Вознесения Господня. Сегодня, впрочем, как и всю последнюю неделю, её беспокоила одна очень важная вещь: в это коварное, в некотором смысле, время года миловидное в общем-то личико, которое и без того напоминало жарко натопленную печь, регулярно обезображивалось омерзительными образованиями, именуемыми в народе веснушками.
  На этот раз их было столько, что, не умещаясь на щеках, они высыпали на голове и, казалось, уже лезли друг на друга. Весенние россыпи доставляли владелице неподдельные муки, так как неизменно генерировали глумливый юмор у нарушителей в момент их задержания.
  Кузякиной было всего только двадцать три года, и, как все молоденькие девушки, она мечтала о большой всепоглощающей любви - грезы часто принимали причудливые формы, несоответствующие служебному уставу.
  Например, однажды, как и всегда, она выполняет свой служебный долг и покачивается в седле уныло бредущей по маршруту такой же рыжей, как и её хозяйка, двухгодовалой кобылы Муськи.
  Вдруг, откуда ни возьмись (ночь же кругом - как ни появись, все равно внезапно), скажем, вон из-за того дерева, еле передвигая ноги, выходит израненный, в крови, преследуемый всем министерством внутренних дел молодой человек (атлет, красавец) и падает без чувств перед стражницей порядка. Она ничего о нем не знает, но верит ему, так как умоляющий взгляд теряющего сознание брюнета с чувственными губами ясно говорит о том, что его "подставили оборотни в погонах".
  Рискуя собственной карьерой, а может быть, и жизнью, Жанна грузит (неважно, каким образом) бесчувственное тело на Муську, прячет в укромном месте, лечит и кормит на последние деньги, а затем, используя весь известный Кузякиной арсенал стрелкового оружия, они вместе воздают по заслугам предателям Родины...
  Весенняя безлунная ночь. Воздух, в отличие от осеннего - прозрачного и совсем пустого, кажется до такой степени насыщенным просыпающейся жизнью, что трудно дышать. Душа наполняется неизъяснимой жаждой чуда и томится в ожидании прекрасного, изнывая от счастья.
  Проезжая храм Вознесения, Жанна вспомнила, что в её воображаемом романе не хватает счастливого конца, и, живо представив сцену венчания, она, как показалось, даже услышала бодрые перезвоны праздничных колоколов.
  Продвигаясь далее в своей воображаемой идиллии (появились дети), она также продолжала двигаться и по маршруту патрулирования. Вот и Голосов овраг, дальше поворот и возвращение к исходной точке, встреча с другими патрульными, и все снова и снова до самого утра.
  В этом месте воздух показался оцепеневшим и затхлым, да еще повеяло со дна лощины какой-то промозглой сыростью. Жанна вздохнула как могла глубоко и хотела уже поторопить Муську: скорей бы проехать проклятое место - она хорошо помнила рассказы дедушки о том, как его отец повстречал однажды мужика, обернувшегося громадным мохнатым существом наподобие, смешно сказать, снежного че-ловека. Кузякина уже сложила губы трубочкой, чтобы подать понятный любой лошади сигнал, и тут, наползая на реальность, закрывая собой робко распускающиеся первые листочки замученной частыми обрезками хилой растительности, появляется призрачное видение, имеющее начало и опору где-то в глубине мерцающей теперь холодным светом лощины.
  В этой незаслуженно забытой реальности не было ночи - первые лучи солнца золотили многочисленные маковки незнакомого замка и турецкими луками изогнутые крыши, неожиданно чередующиеся с высокими черепичными башенками, укрывающими тенистые галереи с арочными проёмами.
  И еще, это странно, но там была осень, и ощущение пустоты после пресыщенного чувственного весеннего воздуха было настолько сильным, что все внутри Жанны дрогнуло, и сердце сжалось, сочувствуя чьему-то далёкому одиночеству.
  Но потрясения только начинались. В следующее мгновение прямо из середины чуда, разрушая до основания торжественную тишину, с диким ржанием, похожим, скорее, на зловещий хохот, взрывая копытами землю и неся за собой шлейф некоего фантастического вещества, вылетел вселяющий ужас громадный конь, несущий на спине своей белоликую всадницу. Позади её неподвижной головы, перемешиваясь с волосами, развивались длинные красные ленты. Многочисленные одеяния из тонкой ткани довершали величавый образ.
  Не давая опомниться, зверь, который в понимании Жанны не мог называться лошадью, уставился на неё своими бешенными глазами, зловеще оскалился и, подскочив, вырвал из рук сержанта при исполнении резиновую дубинку, которую она не помнила, зачем достала, но, по всей видимости, для задержания.
  - Ой, блин! - вздрогнув от неожиданности, произнесла милиционер Кузякина, и всё на некоторое время замерло.
  Они стояли вплотную - две девушки, разъединённые чудовищным расстоянием во времени, и Жанна упивалась невероятным искрящимся видением, на фоне которого давно уже несуществующий ветер развевал волосы незнакомки.
  А Индрик, бросив игрушечное, по его мнению, оружие, был поглощен созерцанием невиданной доселе разящей красоты кобылицы Муськи. Он улыбался, как-то по-особенному пофыркивал, вдыхая ароматы неведомой ему лошадиной косметики, толкал мордой разомлевшую от грубоватых средневековых нежностей Муську и теребил губами бантик, любовно завязанный Жанной на челке своей боевой подруги.
  Первой нарушила молчание пришелица. Внимательно посмотрев на пылающую весной Жанну, она вежливо приложила руку к груди и поклонилась в седле.
  - Не из Глинских ли бояр будеши, ратница? - и опом-нившись, путаясь, заспешила, залепетала. - Сударыня, помози, Христа ради, суженого мово, болярина Велимира Игнатьича отыскать.
  "Вот это любовь! - подумала сраженная подвигом незнакомки романтическая Кузякина. - Ни время, ни расстояние не помеха. Так и надо добиваться своего счастья!".
  Не в силах вымолвить хотя бы слово или пошевелиться, она во все глаза смотрела на девушку, отмеченную красотой, не принадлежащей ни одному из времён. Не возникло даже малейшего подозрения на то, что особа выдаёт себя за кого-то другого (мало ли какие в последнее время ряженые дуры шляются по оврагам) и что совсем нелишним было бы проверить у неё документы. Но Жанна Терентьевна, хотя и служила в милиции, была рождена женщиной, и как всякая пред-ставительница прекрасного пола думала, прежде всего, сердцем, а этот тонко чувствующий орган до сих пор ни разу её не подводил.
  - Аз же кресщену Анастасиею, - делая последнюю попытку разговорить облаченную в кожу воительницу, продолжала незнакомка и, оценив молчание по-своему, потупилась и, погладив звероподобного коня по шее, тихо пошептала ему на ухо.
  Конь вздрогнул, будто опомнился, последний раз вдохнул вожделенный Муськин воздух и уверенно пошел, не оглядываясь, прочь из Коломенского. А позади, прячась в ночи, угасало прекрасное солнце заповедного прошлого, освобождая более привычные глазу асфальтовые дорожки и искрящиеся, но только лишь в темноте, ларьки с сувенирами.
  Немота прошла, и на радость опечалившейся было Муське Жанна крикнула.
  - Подожди, заблудишься - я тебе помогу...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Слова, вышедшие из употребления
  
   Аже - но.
   Аз, яз - я.
   Албо - или.
   Апоклисарий - посол.
   Асеи и фряги - англичане и итальянцы.
   Аще воистину убо правду глаголишь - неужели действительно правду говоришь.
   Басни - волшебство.
   Беспроторица - безысходность.
   Блуд - распутство.
   Блядь - ложь, непослушание.
   Бяху - было.
   Велми - весьма, очень.
   Вержаща - бросая.
   Взнак - навзничь.
   Видец - свидетель.
   Возгри - сопли.
   Втуне - без причины, напрасно.
   Выя - шея.
   Глезны - икры.
   Грядеши - идёшь.
   Грядый - прохожий, странник.
   Дивий - дикий.
   Друзи - друзья.
   Егда - когда.
   Единец - кабан.
   Живот выну - жизни лишу.
   Жиры - богатства.
   Запона - подножка.
   Здрав буди - здравствуй.
   Зело - очень.
   Зельный - сильный.
   Ино - итак, разве.
   Исповесть - передать.
   Камо - куда.
   Кий - какой.
   Ковщики - заговорщики, интриганы.
   Комонь - конь.
   Копячася - собираясь, сбиваясь.
   Корд - кортик.
   Коркодил - крокодил.
   Лепый зело - очень красивый.
   Ливер - внутренние органы.
   Мистро - маэстро в древней транскрипции.
   Мшица мухортая - мошка, тщедушное насекомое (ни-чтожный человек).
   Мутьянского - молдавского.
   Мя - меня.
   Наводити - клеветать.
   Наглетва - наглости.
   Наипаче - более чем.
   Не мудно - не мешкая.
   Нелеть - нельзя.
   Обаче - однако.
   Обоялники - заговорщики.
   Овамо - туда.
   Огнушение - омерзение.
   Окормление - управление.
   Оружник - воин.
   Осыпало - смесь монет, хмеля и зерна.
   Панфир - леопард.
   Паче - более.
   Педогогон - детородный уд.
   Поверткий - шустрый, юркий.
   Повесмо - рванина.
   Поелику - поскольку.
   Позор - зрелище.
   Ползко - скользко.
   Понеже - поскольку.
   Поострити - побудить, возбудить, поощрить.
   Последи - вслед.
   Последи - вслед.
   Почечуй - гемморой.
   Пояти - взять, пригласить.
   Припол - подол.
   Рамено - стремительно.
   Ристать - скакать.
   Саадак - колчаны и всё необходимое для стрельбы из лука.
   Снедно - съедобное.
   Сокачий - повар.
   Сонмы - собрания, сходки, общества.
   Стрекаломстрегемый - жалом уязвлённый.
   Сулица - дротик.
   Сыроядец - язычник, идолопоклонник.
   Таче - потом.
   Темь - поэтому.
   Ти - тебе.
   Тярпи на мне - терпи от меня (т. е. я неспециѓально, Гос-подь терпел и нам велел).
   Убо же - вот ведь, воистину.
   Уды - члены.
   Укоряеши - обижаешь.
   Улучи сице - получи так-то.
   Чалдар - конский доспех.
   Чесо ради - для чего.
   Шелыги - раскалённые металлические стержни для поджигания пороховой затравки.
   Яже - которая.
   Яко ведаешь - как умеешь, как можешь.
  
  Слова, вошедшие в употребление
  
   Андестендить - понимать (американизм).
   Апгрейд - англ. upgrade - модернизация.
   Винда - системная программа Виндоуз англ. Windows, егодня основная систем обеспечивающая диалог с процес-ссором компьютера и совместимость его компонентов. К сожалению нестабильна в работе. Часто даёт сбои, после которых приходится её переустанавливать, что порой приводит к потере важных данных.
   Виндовз маздай - от англ. Windows must die - пожелание гибели операционной системе, некорректную работу которой приходится терпеть.
   Въезжать - в данном случае - понимать.
   Выцепить - достать.
   Гнать пургу - нести чушь.
   Джамп энд бэк - дословно - прыг и назад.
   Зависнуть - когда программа зависает (т. е. не поѓдаёт признаков жизни) в процессе работы и приходится её перезагружать (теряется всё, что.до этого было сделано).
   Заворкает - заработает (американизм).
   Заморачиваться - утруждать себя.
   Клёво - хорошо, здорово.
   Комп - компьютер.
   Крутые галюны попёрли - серьёзные галлюцинаѓции появились.
   Кряк - искажённое англ. crack - хлопнуть, грохнуть здесь взломанная лицензионная программа, которая некорректно работает.
   Ламер - англ. lame, "увечный, хромой" - начинающий пользователь с завышенной самооценкой и неверным представлением о работе компьютера.
   Левая - пиратская.
   Литтл - немного (англ. a little)
   Мазеры и фазеры - мамы и папы (американизмы).
   Навороченный - крутой.
   Не в тему - не подходит.
   Не катит - в данном случае: не годится.
   Немеряно - много.
   Нэйм - англ. name - имя.
   Откорячка - в данном случае: оправдание.
   Отформатировать - обнулить всю информацию на жестком Диске.
   Пипец - конец, всё пропало.
   Пласты - так называли зарубежные грампластинки в 70-х годах прошлого века.
   Покоцанная - испорченная.
   Полный тормоз - совсем тупой.
   Прикид - одежда.
   Прикольно - забавно.
   Приконнектили - от англ. connect - "соединение".
   Прога - программа.
   Пэрэнты - англ. parents - "родители".
   Реально перепахать - непозволительно много работать.
   Рулез - см. клёво.
   Скорчиться - зависнуть.
   Спам - от англ. Spam - массовая рассылка рекламы без согласия получателя.
   Спикать - говорить (американизм).
   Стрёмные - страшные.
   Уматный - прикольный и клёвый.
   Фрилансинг - англ. freelance - работа на дому.
   Хай тебя по фулу - англ. hi - "привет" и full - "полный", т. е. приветствую тебя по полной.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"