Весь сегодняшний день прошел в делах для меня уже вполне естественных и привычных: Жорж заехал за мной довольно рано, к одиннадцати часам - у него было два приглашения на поздний завтрак к лорду М. (имя лорда я не нахожу возможным раскрыть в силу его титула), моду на которые он позаимствовал у лондонских богачей. Однако, завтраки его больше напоминали сборище разгульной молодежи со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Я совершенно привык проводить дни свои в сомнительных наслаждениях, в погоне за которыми я находил забвение и необходимое человеку ощущение суеты, спасительной суеты, за которой прячется человек, чтобы избавить себя от необходимости думать о смысле жизни, о своем предназначении, об устройстве Вселенной - словом, задуматься над теми вопросами, на которые каждый человек должен ответить сам для себя, но ответы на которые ему предусмотрительно даны теми, кого мы считаем авторитетами. Задумавшись над ответами, мы боимся заблудиться в дебрях неизвестного, многосмысленного, таинственного и, испугавшись неизвестности, сойти с проторенного тысячами ног пути. Движение по заданной траектории является в данном случае для многих необходимым условием жизни. У меня же вопросов было еще больше, нежели у любого другого мыслящего человека, и ответы на них могли оказаться еще более непредсказуемыми.
Итак, развлекая и ублажая свою плоть, я старался защитить свою душу. Те развлечения, которые я находил в кругу своих новых (и единственных) знакомых, часто нельзя было назвать невинными. Сейчас, после того, что произошло со мной сегодня и о чем я намерен изложить со всеми возможными подробностями позднее, мне кажется ужасающим тот неограниченный разврат, в котором, я чувствую, я тону. Моя совесть дремлет, подкупленная, как и все обиженные мной, звонкой монетой. Деньги - панацея от всех моральных недугов в этом мире. Деньгами я и мои извращенные соратники залечивали раны избитых нашей одурманенной алкоголем рукой, деньгами мы возвращали женщинам то, что в порыве необузданной страсти отбирали у них; деньгами мы затыкали глотки нечаянным свидетелям наших игрищ; деньгами, этим мелочным, ничего не стоящим богатством мы выкладывали себе дорогу к иллюзорному блаженству. Я не отставал от своих товарищей, с успехом догоняя и перегоняя их в их злодействах: поначалу робко, несмело я брел по известной дороге, которую впервые мне указал Франсуа почти год назад; затем, осмелев и почувствовав обманчивую сладость яда, я ступил в сторону и побрел своей тропой. Я вдоволь упивался пряным вином продажных ласк, сверх всякой меры предавался бессмысленным шалостям, и с каждым днем я все больше и больше ощущал твердость земли под ногами, теряя связь с душой, Вечностью, Богом: я стал слишком человеком, человеческие инстинкты, вернее, те инстинкты, которые присущи человеку в его животной сущности, абсолютно завладели мной. Эти инстинкты диктовали мне, что делать, приказывали мне кого-то любить, а кого-то ненавидеть. Я стал животным. Но если даже у животного можно встретить проявления тех чувств, которые мы привыкли считать человеческими (так, например, мать никогда не оставит своего детеныша, а вожак стаи (отец семейства) не даст в обиду "своего"), то все мои добрые чувства оказались погребены под обломками моего некогда благородного и чистого сердца, засыпаны золой разврата.
Такую жизнь вел я изо дня в день. У меня и мысли не возникало задуматься, оценить свои поступки, подумать, не делаю ли я кому-то больно, а если делаю, то разве я имею на это право?.. И только сегодняшний день заставил меня осмыслить мои действия. Как случалось нередко, я отправился один побродить по владениям виконта, чтобы как-то скоротать время до вечера. Надеясь внести некое разнообразие в мои прогулки, я пошел другой дорогой, ведущей не вдоль, а в глубь леса. Через некоторое время я увидел небольшое озеро, со всех сторон окруженное густой порослью. На ближайшем ко мне берегу я разглядел фигуру то ли женщины, то ли девушки - издалека мне было сложно это определить. Наряд незнакомки показался мне необычным: платье, хоть и простое, но удивительно белое, было подвязано широкой лентой ярко-желтого цвета; плечи ее прикрывала накидка, расшитая яркими нитками. Я подошел чуть ближе и смог разглядеть светлую косу, почти слившуюся с белизной платья. Я приблизился еще и теперь смог увидеть, что передо мной молодая девушка. Я спрятался за кустом и стал с любопытством наблюдать за ней. Девушка сидела на берегу, подогнув к груди колени, и смотрела на зеркальную поверхность озера. Не знаю, сколько времени мы провели в таком положении: она, наблюдая за водой, и я, наблюдая за ней. Вдруг она всем телом подалась вперед и легла на траву. Трава была невысокой, и я смог, наконец, разглядеть лицо наблюдательницы: оно было очень милым. Глаза девушки были большими и круглыми, что придавало лицу незнакомки выражение наивности - это, однако, совсем не портило ее, а, скорее, наоборот, украшало. Я с любопытством рассмотрел внимательнее ее наряд, но он так ничего и не рассказал мне о своей хозяйке, и я до сих пор не знал, знатная ли передо мной дама или служанка. Размышляя таким образом, я наблюдал за очаровательной незнакомкой из своего укрытия: пышные кусты позволили мне настолько близко к ней подойти, что мне даже казалось, словно я ощущаю легкий аромат, исходящий от ее платья. Должно быть, она пришла сюда на свидание: дважды приподнималась она на локотках и оглядывалась. Ожидаемый сильно опаздывал, и прекрасное создание загрустило. Затем девушка вновь села на траву и, тихо напевая, стала распускать волосы. Они, освобождаясь из крепкой завязи косы, непослушными волнами ложились на плечи и спину девушки, привлекая взгляд к ее словно выточенным искусным скульптором изгибам. Она была очень хороша: изящные плечи кокетливо подрагивали каждый раз, когда очередной виток косы оказывался распущенным и маленькие пальчики принимались за другой; тонкая талия, стянутая желтым поясом, давала понять, насколько гибкая ее обладательница, а платье, натянувшееся из-за сидячей позы девушки, давало угадать округлость бедер. Глядя на эту изящную фигурку, я почувствовал, как по мне начинают пробегать уже хорошо знакомые мне невидимые токи, заставляя мое тело напрягаться в ответ на сильнейший зов плоти. Рассудок мой помутился, воображение выполняло работу органов зрения, заставляя меня наблюдать нарисованные им нескромные картины. Тем временем девушка распустила волосы и села вполоборота, так что я смог разглядеть ее грудь, небольшую, как я угадывал за складками платья, но девически упругую и нежную. То, что было скрыто от моего взора, дорисовывало мое воображение, и я был уверен, что эта девушка - одно из самых удивительных и прекрасных созданий нашего мира, а обладание ею одно из величайших счастий, доступных мужчине. Сердце мое билось все быстрее с каждым ее движением; воображение мое совсем расшалилось, так что я уже был не в силах сопротивляться и отгонять от себя пленительные картины, которое оно рисовало: я мысленно припадал к ее губам с каждым ее выдохом, вдыхая этот сладостный нектар молодости и красоты. Я потерял ощущение реальности, я лишь видел перед собой это прекрасное создание и мысленно отдавал дань ее красоте теми способами, которым меня научила природа и мой развратный образ жизни. Я касался ее шеи, груди и получал в ответ блаженный трепет всего ее тела; моя рука плавно скользила по ее ноге, обнаженной и удивительно гладкой, туда, где укромно сокрылся алтарь, на который мне так не терпелось принести свои жертвы. Коснувшись мысленно ее бедра, я содрогнулся от неимоверного наслаждения, от предвкушения такого удовольствия, какого я еще не испытывал. Силясь отогнать наваждение, я взглянул на эту лесную нимфу в надежде, что она была лишь видением, прекрасной галлюцинацией, но девушка была на месте: она снимала накидку, из-за чего грудь ее подалась вперед, а голова, как мне казалось, призывно склонилась к правому плечу; глаза девушка прикрыла, испугавшись, видимо, солнечного лучика. Поза эта вызвала в моей душе бурю негодования. Снедаемый отчаянием и томимый теми чувствами, которые она, сама того не желая, пробудила во мне, я выскочил из своего укрытия, готовый умолять ее о снисхождении и взять силой, если она останется глуха к моим мольбам. Девушка ахнула и испуганно воззрилась на меня, не в силах ни пошевелиться, ни проронить хоть слово от охватившего ее страха. Глаза ее расширились от ужаса, но ее страх лишь больше распалял мою страсть. Я упал на колени возле ее ног, судорожно сжал ее руку, бормоча какие-то, как я теперь понимаю, невнятные слова. Затем я прильнул губами к ее ладони, устремив на нее взгляд, полный отчаяния. Бедная девочка отдернула руку и сделала попытку отползти от своего обидчика, но, зацепившись за какой-то торчащий из земли корень, порвала платье, отчего моему взору открылась ее обнаженная грудь. Я был не в силах долее сдерживать свою страсть. Словно голодный зверь, я кинулся к своей добыче, желая растерзать ее одежду, растерзать ее самое; я впился в ее белоснежную шею, отчего вместо пронзительного крика с ее губ сорвался только хрип, вызвавший во мне ассоциацию с криком забиваемой скотины. Но вся мерзость отчаянного положения девушки лишь усиливала мою похоть. Мои руки, как безумные, блуждали по ее телу, не щадя даже самых потаенных его закоулков, мои губы кусали, терзали губы несчастной жертвы, которая почти лишилась чувств в моих зверских объятиях. Я приближался к заветной цели, уже не встречая сопротивления со стороны этого юного беспомощного создания: она тряпичной куклой обмякла в моих руках, готовая к любому позору, на который ее обрекала Судьба. Я чувствовал близость ее тела, ощущал свежесть ее кожи и готовился нанести последний решающий удар, дать последнюю и самую главную битву в этом сражении; я был готов испытать все восторги экстаза, проникнув в самое сердце этого прекрасного цветка... Но я не осуществил столь желаемого мной. Я замер над девушкой, тяжело и часто дыша, все еще содрогаясь от пережитого мной волнения. Я не понимал, почему вдруг я остановился, не довел до конца того, что уже почти совершилось. Я медленно поднялся и, взглянув на распростертую у моих ног девушку, со слезами на глазах сказал ей "Прости меня!" и кинулся в лес, как можно дальше от этого места. Несколько часов я бродил по лесу, почти не разбирая тропинки. Я то хватался за голову, то рыдал, закрыв лицо руками; я падал на колени, возводил руки к небу и, что было сил, кричал "Прости меня! Я согрешил!". Отчаяние, которое заставило меня делать это, поднималось из самой глубины моей души; оно жило там давно, но я не понимал, не слышал его голоса. И эта молодая девушка оказалась спасенной лишь благодаря тому, что именно в тот роковой момент мой разум сделал свой выбор.