Я сел за письменный стол.
Сел на стул.
Достал лист, белый лист бумаги.
Лист лежал криво, я поправил его.
Я взял ручку и изящно вывел букву, вложив в нее много-много смысла,
смыслов и домыслов. И не спрашивайте меня какая это была буква, все
равно не скажу.
Я зачеркнул букву - она не отражала задуманной мной концепции,
не отражала вот и все, вроде бы и та буква да вот только, что-то не то.
Не хватало.
Взъерошил волосы, схватился руками за голову, стал стучать ногой об
пол, потом двумя ногами, потом вскочил со стула и стал носится по комнате,
сокрушая все на своем пути, сокрушаясь по пути сам.
Потом я подумал.
Подумал - сокрушаться бегом пожалуй неправильно и не поэтично, разве
так себя ведет человек снедаемый муками творчества.
Я лег на пол лицом вниз, скорее всего творчеством мучаются именно так.
Нехватало стенаний - я стал стенать. Стенать, лежа лицом вниз было
очень не удобно, но ради искуства я был готов на любые жертвы.
Даже на то, что ковер был изрядно грязным, кажется его чистили неделю
назад.
Потом я подумал.
Подумал - а если я стенаю неправильно, больше всего меня беспокоило это.
Как правильно стенать - с открытым ртом или с закрытым. С закрытым было гораздо
удобнее, так в рот попадало меньше грязи. Но ведь удобно это не означает
правильно.
Тогда я нашел выход.
Выход был. Он находился там где положено, то есть там где его построили
строители, там, где его запроектировали проектеры. А именно (меня часто
обвиняли - ты говоришь не конкретно). Так вот говорю конкретно.
Правая от окна стена, расстояние 3 метра, там есть выход, если через него выйти, выход превращается во вход.
Тогда я задумался.
Задумался крепко. Это потому, что у меня голова крепкая, поэтому я всегда
думаю крепко. А когда от раздумий начинает болеть голова, одеваю на нее
каску, это для особо крепких раздумий - вдруг голова не выдержит.
Или вдруг выдержит.
И тогда я вышел.
Я вышел в выход и пошел. Остановился. У меня за спиной был вход. "Как
же это так, разве можно выходить во вход" - пронеслось у меня в голове.
"Может быть я как раз не вышел, а вошел".
Да не просто все это.
Каска осталась там от куда я толи вышел, толи куда-то вошел, попробуй
теперь разбери, что уж я там сделал. Я стал разбираться и разбирать.
Я стал разбирать. Разбирать было нечего. Как же так?
Взгляд мой блуждал в поиске неразобранного, разобранно было все и
разложенно по полочкам. Оставалось только разобрать то что было
на полочках.
Потом я увидел в этом странном месте, у которого есть толи вход толи выход,
которое почему-то называют комнатой, совершенно не понятно за что.
На столе белый лист бумаги с перечеркнутой буквой.
Я понял не хватало еще одной перечеркнутой буквы, кляксы и загогулины.
Я стал искать чернила, чтобы сделать кляксу, чернил не было.
ТОгда я стал рисовать загогулину, но было совсем не ясно, где должен быть
у нее хвостик, вверху или внизу. Тогда я нарисовал загогулину с двумя
хвостиками, один вверх, а второй вниз - кто понимает в загогулинах толк,
конечно же разберется чего я там хотел сказать, будь у загогулины
хоть 50 хвостов в совершенно разные стороны.
Оставалась проблема с кляксой - чернил не было.
Выход искать я не стал, прекрастно понимая чем может закончится поиск выхода.
Вышло - две перечеркнутые буквы, "клякса" и загогулина с двумя хвостами
один вверх и еще один вниз, потом я не удержался и пририсовал к
загогулине еще один хвост - справа.
*****
"Через несколько лет, когда я стану совсем знаменитым, потомки найдут
в моем письменном столе, который конечно же поставят в музей мои
черновики. И восхищенно скажут - вот ведь как мучился человек, когда
правил свою прозу, у него даже загогулины были с двумя хвостами, совсем
не жалел себя" - подумал я: "За черновики то можно быть точно спокойным".