В полдень жаркого июльского дня, утомлённый бесприютным скитанием по старым улицам, путник набрёл на источник питьевой воды, располагавшийся в окружении тенистой рощи - этот скромный оазис, затерянный в тесных переулках, среди возвышенностей и впадин холмистого ландшафта, ему удалось найти почти что случайно.
Он спустился по отвесному склону холма, его привлекал доносящийся откуда-то снизу шум воды - ему грезилась долгожданная прохлада и чистые воды, обещающие утоление жажды. Местность у подножия холма была давно заброшена, едва различимые тропинки на ней поросли высоким бурьяном. Раздвинув ветви колючих кустарников, обвитых плющом и повиликой, он нашел верный путь и двинулся вперед по дорожке, вымощенной осколками плит. Вскоре ему удалось найти источник, затерянный среди молодых и старых деревьев, он приблизился к гранитному бордюру, окаймлявшему тесную купель. На её краю сидел человек в одежде чистой, но бедной, поношенной и обесцветившейся. Глаза его были закрыты белой повязкой, по правую руку от него находилась трость - было очевидно, что он слеп, однако рядом с ним не обнаружилось каких-либо поводырей.
Обычно слепцы ходили большими группами, держа друг друга за плечи, в сопровождении выученных собак, и выглядели они при этом весьма жалко. Но этот человек, казалось, был готов рисковать, перемещаясь по городу в одиночку, без посторонней помощи, да и вид у него был необычайно благородный - словно тот и не являлся обреченным на нищенство инвалидом. Как и положено слепому, он сумел почувствовать приближение постороннего, уловив его слухом или обонянием - это заставило его насторожено схватиться за трость, однако со своего места он так и не поднялся.
Путник остановился в нескольких шагах от него и поспешил представиться, заверив в своей доброжелательности:
- Не тревожитесь господин, в этот час немилосердного зноя, я желаю прибегнуть к прохладе и живительной влаге. Губы мои пересохли, а ноги давно подкашиваются от усталости. Так позвольте же разделить с вами отдохновение в этом тихом, укромном прибежище.
Слепой повернулся к нему, и спокойным, но всё ещё настороженным голосом, заговорил с ним на местном наречии:
- Не знаю, что вы за человек, но голос ваш звучит приятно, хотя явственно чувствуется, что он надломлен. Попейте воды, она здесь - чистейшая, можете не опасаться болезнетворных начал, эти воды текут из самого сердца земли и достигают поверхности в совершенно чистом состоянии. Источник заброшен, он зарос колючим кустарником - наверное, оттого и сохранились его первозданные достоинства. Удивляюсь, как удалось вам, зрячему, найти его в этих зарослях - ведь те, кто привыкли во всём полагаться на способность своих глаз, зачастую оказываются не слишком проницательными, и этот ключ остаётся вниманию их недоступным.
Слепой указал в сторону купели и пригласил путника разделить с ним покой и благодатную прохладу этого места. Он не просил подаяния, и не сетовал на свой недуг - во всех его жестах виделось удивительное благородство и уверенность в собственных силах, словно этот незрячий человек шел по жизни, как по знакомой дороге, на всем протяжении которой нет каких-либо неожиданных поворотов и препятствий. Путник почувствовал, что слепой наблюдает за ним - но не глазами, а всеми прочими чувствами и это внимание вовсе не показалось тягостным. Напротив, он заинтересовался тем, какой же образ возникнет в сознании человека, не видящего свет, и насколько тот будет разниться с действительностью. Он набрал в ладони прозрачную воду и поднёс её к лицу, на секунду залюбовавшись игрой солнечных бликов на её поверхности. Глядя на это простое, бесхитростное, но вместе с тем прекрасное зрелище, он ощутил невыносимую жалость и сострадание ко всем тем, кто лишен способности созерцать очертания и краски мира. Невольно с его уст сорвалась благодарность Господу за то, что во всех постигших его невзгодах ему всё же удалось сохранить хорошее от природы зрение, этот великий дар и главнейшее из чувств. Он закрыл глаза - и от всего источника остался только шум струящейся в нём воды, осталась бледная тень его образа, по которой невозможно было восстановить картину истинного великолепия. Эти звуки казались по-своему прекрасными, но они никогда бы не смогли поведать всю правду о том, как устроен мир и каково его непрестанное движение.
Утолив жажду, он сел на гранитные плиты, прислонившись спиной к бордюру, и позволил своему утомленному телу расслабиться. Мысли отправились в свободный полёт, и на память ему пришел один достопримечательный случай, видимый им на ярмарке во фламандском городе Остенде. Там, на глазах у толпы изумлённых горожан, какой-то чрезвычайно ловкий врачеватель провёл операцию, призванную вернуть зрение ослепшему. Подобные демонстрации были не редкостью - похваляясь своим мастерством, лекари устраивали публичные сечения камней и удаления зубов, на виду у притихших от страха жителей они вправляли вывихнутые и сломанные кости, заботясь не столько об успехе операции, сколько о её эффектности. Но в тот раз перед народом выступал на редкость честный и искусный врачеватель, продемонстрированное им мастерство оказалось выше всяких похвал. Он вернул зрение горожанину, ослепшему несколько лет тому назад, удалив из его глаза катаракту при помощи медной иглы - при этом пациент был крайне испуган, но боли, как таковой, он не почувствовал.
Ещё раз взглянув на слепца, восседающего рядом с ним с безукоризненно ровной осанкой, путник захотел узнать, что за беда случилась с его глазами - быть может, врачебное искусство сумеет помочь и ему.
- Не сочтите мой вопросы за пустое любопытство, но позвольте узнать, какой же недуг лишил вас зримого света?
- Я родился таким - размерено ответил собеседник, - и пребывал во тьме более тридцати лет, но теперь я отнюдь не слепой.
- Как же так? А к чему тогда эта повязка и трость?
- Привычка - вторая натура. Памятуя о годах безмятежной жизни, пройденных мною на ощупь, я продолжаю носить повязку, и не столь уж сильно моё желание видеть белый свет. К тому же, я не прибегал к зрению столь давно, что яркое полуденное солнце отнюдь не обрадует меня своим ослепительным сиянием.
- Постойте... Я ничего не пойму! - невольно вскрикнул путник. - Вы способны видеть, но при этом закрываете себе глаза?
- Вы привыкли видеть с самого рождения, и воспринимаете этот дар как нечто должное и необходимое. Вам не сможет представиться, каким тяжким бременем становится эта способность для того, кто с детских лет жил во мраке...
Удивленный и пребывающий в полном смятении, путник выслушал рассказ собеседника о чудесном исцелении и его противоречивых последствиях, при этом рассказчик очень ловко подстроился под его манеру речи и с лёгкостью заговорил на высоком языке.
- Вы наверняка знаете, что в Святом Евангелие повествуется о том, как Господь исцелил слепорожденного и сие есть дивное чудо, свидетельство божьей милости, ниспосланной убогим. Но задумывались ли вы о том, какова была дальнейшая участь прозревшего? Ведь дотоле он кормился подаянием и не был приспособлен к мирской жизни со всеми её превратностями. Прозреть - всё равно что родиться, обнаружив себя в мире прекрасном и грозном, в мире, исполненном ослепительной красоты и невыносимого уродства. Каким же ликом явится судьба к тому, кто жить не умеет, кто за многие годы не научился жить, оттого, что был заперт в тесном мире своей слепоты? Свет не только радует глаза, он убивает тех, кто к нему не привычен, именно это едва не случилось со мной.
Подобно библейскому персонажу, я был рожден слепым. Хотя глаза мои выглядели здоровыми и ясными, свет не приводил их в движение, и зрачки не откликались на перемену яркости, не следили за проносимыми мимо предметами. И с начала начал пребывал я в мире, окутанном тьмой, но не знал при этом, что есть тьма, как не знал и света. Моя вселенная состояла из запахов и звуков, из ощущений тепла и холода, из тончайших чувств вибрации твердых тел и течений воздуха. Мои ладони и пальцы поведали мне многое о форме предметов и о слагающей их материи, обоняние раскрыло для меня их сущность, дружественную, либо враждебную человеку.
Я ни в коей мере не считал себя неполноценным, ведь мне было просто неведомо, что значить "видеть", "смотреть", "наблюдать". Солнце было для меня теплом, вода - влажностью, воздух - прикосновением ветра. И каждый человек из окружающих представлялся мне голосом, тембром, интонацией - я внимательно вслушивался и различал тончайшие оттенки речи, на основе всего услышанного составляя свое представление обо всех этих людях. Для подобных упражнений у меня было предостаточно времени, в итоге я научился угадывать затаенные мысли и желания своих собеседников. Речь выдавала все их эмоции, и я безошибочно чувствовал, лгут мне или говорят правду, настроены ко мне благостно, или же почиют меня фальшивой вежливостью. Ни один злой умысел не мог пройти мимо моего внимания, хотя порой я чувствовал, как различные лукавцы прилагают немало усилий для того, чтобы сломать свой голос и утаить истинные намерения. Я научился проникать людям в самую душу, и даже сейчас, не забыв свои старые навыки, могу сказать, что вы - молодой, но уже порядком измученный жизнью пришелец из западной Фландрии (позвольте заметить, что звуки, соответствующие 'r' и 'g' вы произносите практически одинаково). Далее предположу, что вы - городской житель из благородного сословия, что вы тяготитесь сим городом и нашими землями вообще, что порой задумываетесь о тщетности своего пути, однако не находите в себе сил повернуться назад. Впрочем, это и так очевидно, но ваш голос может поведать мне и о большем. Скажем, к примеру, что рост у вас средний, плечи узкие а телосложение худощавое - ведь от чего зависит тембр голоса, как не от объема грудной клетки? Могу так же сказать, что вы ещё не пристрастились к вину, хотя ваш голос уже порядком надорван, зато строй речи свидетельствует о былой учёности. Вы говорите книжным языком, совсем не так, как выражаются в простонародье, поэтому и я стараюсь вести с вами беседу на должной высоте - хотя наши наречия разнятся весьма существенно.
- Всё это так, - рассмеялся путник, - но откуда вам известна книжная речь, если даже зрячие в наш век не могут заполучить в своё распоряжение желанные книги?
- Я происходил из семьи не слишком родовитой, но в то же время и не бедной - отец мой был старейшиной цеха плотников и столяров, под его началом трудилось немало славных горожан, среди них были и грамотные люди - они вели счета и торговую переписку. Родители захотели выучить моих братьев книжной грамоте, дабы они сами вели бухгалтерию, а не проводили дни на пролёт у верстака в мастерской. Кое-что от их знаний перепало и мне - я внимательно слушал, когда они учились читать, и присутствовал на других уроках. Они выучились и стали толковыми счетоводами, но меня ждала мастерская - признаюсь честно, я был рад этой работе. Представьте себе, работать с деревом можно и на ощупь - но, разумеется, под надзором других мастеров. Помню, что мне безумно нравились те звуки и запахи, что заполняли собой простор мастерских комнат - веселый перезвон инструментов, запах мебельного лака, высыхающего дерева и свежей стружки. Я различал породы дерева не хуже любого мастера, ведь у каждого растения - свой сок и своя смола. У тех рабочих, что часто орудуют резцом, руки обычно изранены и сбиты от небрежной поспешности, а я работал медленно и весьма аккуратно, оберегая пальцы, с тем же старанием, с которым все окружающие берегли зеницы своих очей. Так что моя тёмная жизнь не была сплошь безрадостной - я умел наслаждаться всеми оставшимися у меня чувствами и по-своему любил жизнь.
- Позвольте спросить, в те долгие годы, пока вы были слепым, посещали ли вас ночные сновидения? Каковы были они, если вы не имели представления о том, как выглядит весь окружающий мир? Быть может, во сне ваша душа освобождалась от телесной немощи и тогда вы могли лицезреть нечто выходящее за пределы ваших обычных чувств?
- В самом деле, весьма интересный вопрос, дай боже памяти, поведать о том что мне снилось... Могу сказать, что сны действительно посещали меня каждую ночь - но я не видел их, а слышал, обонял и осязал. Мне снились людские голоса, шум стихий и ещё какие-то неясные звуки. Нередко я слышал музыку, да при том такую, что в повседневности с подобной не встретишься - порой мне казалось, что для меня поют ангельские хоры. Во сне я чувствовал тепло и холод, ощущал вкусы и запахи - всё чаще едкий запах дыма, что, несомненно, было воспоминанием о некогда напугавшем меня пожаре в мастерской. Сны моей души были такими же грёзами, неясными фантазиями, как и у других смертных, но строились они на основе тех чувств, что были мне доступны. И в радостном сне я мог прогуливаться по весеннему лесу, ощущая запах свежей хвои, вдыхая полной грудью прохладный целительный воздух, а во сне кошмарном я убегал от преследующей меня стены нестерпимого жара и слышал ужасающие звуки стонов и криков... Но постойте, я понял, о чём вы спрашиваете. Мог ли я видеть во сне зрительные образы, имея незрячие глаза? Ответить непросто, ведь тогда я совершенно не знал, что эти образы собой представляют. И даже если бы пред глазами у меня загорелся свет, я не понял бы что это такое, но лишь обратился бы в испуг. Однако, сейчас я понимаю, что окутавшая меня тьма всё же не была сплошной. Иногда перед моим взором вспыхивали какие-то пятна - сейчас я могу сравнить их со звёздочками или искрами, но тогда понятие о виде этих предметов мне было недосягаемо. Во сне эти ощущения могли усиливаться, пятна выстраивались в цепочки и вырисовывали некий узор - но, как и подобает сну, ощущения эти оставались столь эфемерными, что я не предавал им особого значения. И тем более, я не мог подумать, что эти жалкие пятна и вспышки как-то связны с той великой способностью к зрению, на месте которой легла пропасть между мной и всеми окружающими.
- Но что же с вами случилось? Нам столь часто рассказывают о божественных чудесах, о дивных исцелениях, что вершатся силой молитвы - но, поверьте, ни разу я не становился свидетелем подобных явлений. Быть может, от вас я услышу долгожданное свидетельство чуда?
- Я и сам рад услышать хоть от кого-то истолкование того феномена, что произошел со мной без малого шесть лет тому назад. Не знаю, что случилось с моими глазами в тот день, коснулась их Божья десница, либо сам дьявол затеял эту остроумную издёвку. Могу лишь описать, как всё это происходило с моей точки зрения - то есть, не зрения, а слепого восприятия, ведь на тот момент я всё ещё перемещался по городу на ощупь, и только по хорошо известным путям, помогая себе тростью. С давних лет мне был известен этот источник, я посещал его в одиночестве и долгие часы проводил у его благодатных вод, вслушиваясь в ту музыку, что производит их течение. В тот день, перевернувший всю мою судьбу, я как обычно пришел сюда один, без сопровождения, так как был уверен, что проще зрячему заблудиться в этих терниях, нежели мне, привыкшему к ним за многие годы. Однако, тогда что-то пошло не так - пройдя к источнику, я ощутил что в его водах произошли непонятные мне изменения. Тут надо сказать, что в день накануне пролился сильный дождь и было что-то странное в его неистовстве - помню, все городские улицы тогда затопило столь основательно, что я пробирался по ним, как по вязкому болоту, старательно ища тростью твердое и сухое место, куда можно ступить. И со склона холма стекал поток воды, по-видимому, примешивающийся к ручью у подножия, и к тем подземным водам, что питают источник, в значительной мере усиливая его течение. Воды его шумели громче обычного, разнося в воздухе брызги и тонкую влагу, меня окружил совершенно непривычный запах - горький, и в то же время сладковатый аромат, которым обладают некоторые из ядовитых растений. Помню, тогда я насторожился, и мне показалось, что на этом источнике я не один - рядом со мной кто-то присутствовал, но я не мог явственно расслышать его дыхание, ведь все тончайшие звуки заглушал необычайно звонкий шум воды. А может быть всё дело в том, что мои чувства в тот день необычайно обострились? Со мной и до этого случались подобные приступы - тогда обычные звуки шагов и скрип дверей казались мне оглушительной канонадой. Не могу с полной уверенностью утверждать, находился ли в этом месте ещё кто-то помимо меня, но взбудораженные чувства упорно создавали иллюзию постороннего присутствия. И не спрашивайте меня, кто стоял в тот час за моим плечом - ангел господень, злой дух или же человек с неясными намерениями. Я сам нередко задаюсь этим вопросом, не находя на него ответ. Вероятнее всего, меня преследовало одно лишь наваждение обостренных чувств. Но как бы там ни было, тогда я пересилил свой естественный страх и решил не отступать. Следуя многодневной привычке, я подошел к источнику, омыл руки в потоке воды, затем сделал несколько глотков, и почувствовал незнакомый вкус горечи, как будто полынной или миндальной - но даже эта странность не остановила меня. И всё по той же привычке, я набрал полные ладони воды и умылся ей - в тот же миг мои несчастные глаза пронзила резкая боль, из них хлынули слёзы, и я не смог сдержать крик. Наверное, подобные чувства испытывает казнимый преступник, которому ради зверской забавы выжигают глаза. Мне стало совсем не по себе, но не думайте, что я прозрел в тот же миг. С этого дня лишь началась затяжная болезнь, в итоге обернувшаяся полным исцелением.
- Тут бы спросить у докторов, какие теории могут объяснить всё происшедшее?
- Уже спрашивал, и не раз. Наши доктора - а равно и доктора из Франции - беспочвенные фантазеры. Они рассказывали мне о невидимых истечениях, производимых светилами небес, о том, что в тот день моя планета проходила через благоприятный Дом на мировой сфере, что звёзды мои в тот час достигли экзальтации, что колесо фортуны обратилось вспять... Не знаю, при чём здесь звезды, которых я до той поры не видел и считал их чем-то расположенным высоко вверху, чем-то холодным и острым на ощупь - как лезвия столярных инструментов. Во всяком случае, с того самого момента в моем теле стали происходить какие-то странные изменения - меня лихорадило, бросало то в жар то в холод, в ушах раздавался болезненный шум. Под закрытыми веками всё чаще стали вспыхивать пятна, о которых я уже говорил, а во время беспокойно сна я видел то, что теперь могу назвать огненными кругами - скажу даже более, они были цвета изумрудного, малахитового, бериллового - и эти краски уже тогда показались мне приятными. После недельного пребывания в немощи, однажды утром я пробудился, но не спешил открывать глаза - ведь у меня не было этой привычки, свойственной всем зрячим. Однако, я ощутил, что в моё сознание проникает и бесцеремонно вторгается какое-то новое чувство - под закрытыми веками разливалась смутная краснота, из глаз потоками лились слёзы. И тогда я невольно распахнул веки, впервые открыв врата своей души для нового чувства, и свет проник в неё непрошеным, нежданным гостем. Напротив моей постели находилось окно, и прямо за ним восходило солнце, которое я дотоле знал лишь как источник приятнейшего тепла. Но в тот момент я увидел его пылающий диск и почувствовал резкую боль - лучи свет пронзили меня подобно острым стрелам, повергнув меня в трепет, наполнив всё моё существо нестерпимым ужасом. И в тот миг я решил, что после долгой болезни наступила моя смерть - яркая, пылающая, ослепительная, лучезарная - к ней походили все эпитеты, смысл которых мне был ранее непонятен. Но в своем ужасе я ошибался - это была не смерть, а, напротив, второе рождение.
- Этот день одарил вас немыслимым счастьем, помните ли вы теперь свои первые чувства и впечатления?
- А что, по-вашему, может чувствовать младенец, едва появившийся на свет? Ведь внутри материнского чрева, в том замкнутом тёмном мирке, где зарождалась и зрела его сущность, было тепло и уютно. И вдруг он выброшен в свет, подвергнут холоду, непривычной боли, он начинает дышать и кричит, тем самым криком расправляя свои лёгкие. Полагаю, что рождение не слишком приятно для чувств младенца, ведь покинутый им приют был куда спокойнее. То же случилось и со мной. Моё рождение для мира света и теней сопровождалось криком ужаса, но после того, как прозревшие глаза перестали болеть, мной овладело величайшее любопытство. И мне предстояло заново открывать для себя этот мир, устанавливая соответствия между голосами и лицами, между теплом и яркостью дневного света, между материей предмета и его видимой текстурой. Скажем, до этого я имел представление о том, что такое кувшин и какова его форма, но когда мне говорили о высоких башнях в городской стене или на здании ратуши, я не мог вообразить себе ничего сложнее формы этого кувшина. Мне были досконально известны очертания стульев и лавок, которых я изготовлял своими руками, но как выглядит церковный простор, заполненный множеством скамей, я не имел представления. И, нащупывая отдельные камни в кладке стены, оставшейся со времен римских поселений, я не мог вообразить эту стену целиком и все примыкающие к ней постройки. Да, что и говорить, мир, явленный мне зрением, очаровал меня, но вслед за сладостью пришла и горечь.
- Неужели всю радость новизны затмили последующие разочарования?
- Увы, это было неизбежно. Когда я осознал свое прозрение в полной мере, мне показалось, что я ослеп - и только тогда я понял истинный смысл этого слова. Явленная мне красота всё чаще оборачивалась уродством, одна за другой рушились крепости идеалов и весь мир, который я воспринимал как огромную мастерскую, превратился в юдоль скорби, в хоспис, в приют для обреченных душ. Я понял, что вокруг меня не столь часто созидают, сколь часто рушат прежде сотворенное. Понял, что лица притворщиков ещё страшнее, чем их лукавые голоса, что старость немилосердно калечит людскую природу, что гнев уродует людей не меньше старости, а тонкая красота увядает мгновенно. И тогда мне захотелось вернуться в свой тихий сумрачный приют, из которого я был изведен не по собственному желанию.
- Не может быть! - прокричал путник - А как же красота, что заключается в очертаниях природных творений? Неужели ваше сердце не радует облик прекрасных цветов, синева морских вод и ультрамарин чистого небосвода, неужели вы не любуетесь стаями облаков, их лёгким бегом над грешной землёй, неужели ночные звездопады не тревожат вашу душу и не пробуждают воображение? Ведь в этих картинах я обретаю отдых и усладу своим измученным чувствам, они напоминают мне о том, что мир был рожден не из зла и не ради зла, что природа блага и совершенна - её извечная гармония призывает мой дух к утраченным высотам.
- Не имею ничего против цветов - они приятны ароматом и не дурны на вид, но жить нам приходится не посреди цветущих полян и не в облачных обителях небес, а здесь, на земле, в окружение людей, нам подобных. Прозрев, я окунулся в мирскую и жизнь, и вскоре понял, что здесь я - чужой.
- Пусть злые люди могут быть вам неприятны, это я понимаю отлично - ведь на их лицах читаются страшные печати порока и вырождения. Но неужели вам так и не довелось вкусить любви, прельститься красотой женских лиц? Ведомо ли вам то пламя что сжигает и воскрешает, что мучает и ласкает наши чувства?
- Выйдя в жизнь, я столкнулся и со всем вами описанным. Скажу более - раньше я умел любить, не видя предмет свой страсти, хотя при этом и оставался безмерно далёк от него. Я мог влюбиться в один только в голос, в одну лишь речь - а когда ко всему мне известному прибавились ещё и зрительные впечатления, страсти мои воспылали, как никогда прежде. Но в том то и беда, что красота обманчива. Мне довелось познать разных женщин, и я не раз бывал обманут их внешним очарованием. Только мои прежние чувства, и необычайно развитая интуиция слепца позволяли мне распознавать ложь и хитрость в человеческих речах. И случалось так, что всякий раз слух оставался мудрейшим советчиком, а зрение обманывало, прельщаясь красотой лица. Всякий день люди носят фальшивые маски, а под масками - ещё и другие, так что каждый уже не помнит себя и теряет исконную суть. Во лжи они запутываются как в паутине - но кто здесь ловец, а кто жертва? Чего стоят все эти улыбки и трепетные взгляды, тонкий стан и гордая осанка - когда красота столь часто лжет, вводя нас в прельщение? Ни глаза цвета небесной сини, не волосы, тёмные как смоль, ни кожа мраморной белизны не прибавят человеку истинных достоинств.
- Позвольте не согласиться, ведь мне всегда казалось что лицо человека свои взрослые черты обретает не иначе как под воздействием духовных сил, и являет зримым образом всё то, что составляло его потаенную сущность. Не зря же глаза называют зеркалом души, не спроста непрестанный гнев и алчность уродуют человеческое лицо едва ли не хуже оспы. В чертах нашего облика рассеяны сигнатуры, знаки по которым мудрец может прочесть душевную суть. Да что значит здесь моё скромное мнение, когда сами учёные доктора всерьёз рассуждают о физиогномике, как об искусстве познания скрытых качеств человека посредством его внешности.
- Эмоции, что запечатлеются на лице - лишь тени, боле того - тени теней истинных чувств и духовных качеств человека. Или не доводилось вам встречать благообразных мерзавцев? И разве не видели вы, как за внешностью не слишком приветливой, может скрываться добрейшая душа?
- Так значит, мы не должны верить своим глазам? Я никогда не задумывался об этом. Конечно же, мне известны иллюзии и многочисленные обманы зрения, но все они - лишь хитроумные выдумки любителей диковин.
- Природа не менее хитроумна и подчас не менее злорадна, нежели те фокусники, что заставляют глупцов верить в миражи, сотворяемые их искусством. Откуда мы знаем, что мир таков, каким он кажется? Пока не увидишь предмет вблизи, не сможешь его рассмотреть. А как же те глубины, что открываются взору в ночном небе? Ведь мы по-прежнему не знаем ничего о природе небесных огней, не ведаем размеров и протяженности мироздания, не можем представить себе, как выглядит со стороны земной шар, покоится он на месте, несётся по волнам эфирного океана, либо вращается подобно детскому волчку. Имея пред глазами карту, пусть даже вернейшую, мы всё же должны учитывать её несоответствие с действительностью - ведь земля, по которой пролегают наши пути, отнюдь не плоская, а с небесных высот никто не исследовал и не зарисовывал её очертания.
При упоминании путеводных карт, странник тяжело вздохнул - уже много раз ему приходилось становиться жертвой недобросовестных указаний картографов. Даже в этот неприветливый город на просторах южно-германских земель он забрёл по ошибке, неверно свернув у притока реки Дунай, чья форма была обозначена на карте чрезвычайно схематично. Но теперь он благодарил судьбу за эту ошибку - ведь разговор со слепцом заставил его взглянуть на жизнь совершенно иначе, хотя это открытие опять принесло ему немало горечи. Тем не менее, он продолжал расспрашивать собеседника.
- Зрение подарило вам немыслимые прежде возможности. Полагаю, вы нашли достойное применение вновь обретенному чувству?
- А как же, очень быстро нашел, друзья помогли - но в результате мои способности едва не привели меня на виселицу. Однажды, зайдя в ближайший трактир, я увидел, как мои ровесники за столом играют в карты, и это занятие показалось мне весьма увлекательным. Очень скоро я выучил правила нескольких игр, попроще и посложнее, мне удалось занять место рядом со всеми прочими игроками. Тут я обнаружил, что мои руки действуют сами по себе, как бы в отрыве от глаз - пальцы нащупывали изорванные, поломанные края старых карт, а память сохраняла их очертания - не столько по умыслу, сколько в силу старой привычки. И мне не составляло труда опознать карту, перевернутую рубашкой вверх - таким образом, я очень быстро превзошел в шулерстве своих сотоварищей. Долгое время они не могли понять, что за дьявольская хитрость приносит мне подобный успех в игре, а я, поддавшись нездоровому азарту, был готов разорить их в пух и прах, при том, что сами они оставались весьма нечисты на руку. Но когда я, посмеиваясь над этими мошенниками, выиграл десяток партий подряд, один из них, поверженный в крайнюю досаду, приставил мне к горлу нож и потребовал объяснения секрета ловкости. Я не стал ничего утаивать и продемонстрировал им свою способность запоминать карты, ощупывая их руками, а так же ещё немало других фокусов, посильных лишь прозревшему слепцу. Тогда они поняли, что со мной не пропадешь, и ухватились за меня, как за драгоценнейшую находку. Конечно, эта шайка не отпустила бы меня просто так, и тут я взмолился Господу, не желая себе столь позорной участи - из честного мастера превратиться в карточного шулера, и дни свои окончить с петлей на шее. Мне пришлось провести в этой скверной кампании ещё несколько месяцев, но, на моё счастье, среди подельников, обрадованных небывалой наживой, начались споры и разногласия - не сложно догадаться, чем всё закончилось. После очередной попойки, в завязавшейся меж ними драке один негодяй сильно избил двоих прочих, за что сам угодил в тюрьму, а оставшиеся на воле предпочли сбежать к французским границам, в итоге я остался один, с чистыми руками, но с запятнанной совестью - божьей милостью мне всё же удалось не погрязнуть в преступном мире. После этих злоключений я проклял трактиры, таверны, и прочие питейные заведения, вместе со всем обитающим в них сбродом, и, подобно блудному сыну, вернулся в свою мастерскую. Как видите, прозрение запятнало мою честь и едва не привело к погибели.
- Но скажите, наконец - с нетерпение вопросил путник - Неужели прозрение в действительности сделало вас несчастным? Неужели для вас в этом мире нет ничего прекрасного и притягательного?
- Как же нет? Не может быть, чтобы целый мир был сотворен из одной только лжи и уродства! Красота мироздания вечна, и образ её не исчезнет из вашей души, даже если вы закроете глаза. До сих пор, в шуме ветра и волн я различаю музыку первозданной гармонии, листопад в осеннем лесу кажется мне благозвучнейшей симфонией, а весной свежесть воздуха и чувство пробуждения оцепеневшей природы наполняет душу несказанной радостью. И я по-прежнему посещаю этот источник, хотя его воды ни разу с тех пор не претерпевали каких-либо изменений, и однажды появившийся горький вкус исчез, уйдя вместе с теми водами, в которые нельзя ступить дважды за свой век. Только зрение мешает мне воспринимать эту красоту в полной мере, а зрелище городских улиц и вовсе для меня отвратительно - подозреваю, таким же показался и вам наш старый город. Желая вернуться в свой тихий приют, вновь обрести утраченное благодушие, я завязываю глаза непроницаемой тканью, сижу здесь в дневные часы, отстранившись от яркого света и наслаждаюсь прохладой. А по вечерам прихожу в мастерскую и работаю там, порой даже не зажигая света - не хочу терять исключительную чувствительность осязания, столь полезную в столярном ремесле. Каждое утро я подхожу к зеркалу и вижу в нём своё лицо, но до сих пор не могу привыкнуть к тому, что зримый в нём человек и есть я собственной персоны, ведь на протяжение многих лет я представлял себя совершенно другим. И людей я хотел видеть другими, но прозрение чувств принесло мне множество горьких разочарований. Однако, не беспокойтесь за меня, сейчас я в относительном благополучии - могу идти с открытыми глазами, и могу находить дорогу в полной тьме. Не многие люди сподобились такого умения!
- Вы говорили мне ещё о некоторых свои способностях, и проявили достойную восхищения проницательность в угадывании затаенных мыслей. Как вы считаете, что вынесу я из нашего разговора, какие чувства или сомнения пробудит во мне теперь ваш рассказ?
- Сомнения, великие сомнения! - собеседник добродушно рассмеялся. - Похоже, я заставил вас усомниться в собственной способности к истинному зрению.
Тем временем путник закрыл глаза и попытался найти в своей памяти целостный образ всего увиденного им за последние месяцы скитаний. Перед ним развернулись унылые, безрадостные картины разоренных селений и обнищавших городов, бесконечные войны, пожары, обозы, везущие раненых солдат и крестьян, покинувших разграбленные сёла. Множество лиц, прошедших перед его взором словно слились воедино, превратившись в горестную маску, в мёртвый лик, чьи черты запечатлели в себе страдания всех жертв беспощадного рока, не знающего справедливого суда, не ведающего о сострадании.
- Ваша правда, - тихо произнес путник, - когда я пришел к этому источнику, мне показалось, что вы слепы, а я - способен видеть, и мне было вас жалко. Теперь уже не столь очевидно, кого из нас стоит пожалеть... Видимо, этот источник и вправду - волшебный, прикосновение к его водам подарило вам свет земного мира, а мне - свет знания. Но сколь же безрадостно это явленное знание! Теперь мне кажется, что я был слеп тогда, когда жил в своём родимом городе, не покидая его пределов, когда окружал себя книгами и картинами, обманываясь прекрасными миражами. Только невзгоды, перенесенные мной в пути, позволили мне прозреть, открыли глаза на правду жизни, и вот мне уже хочется вернуться во тьму неведения, в свой уютный покой, в родной замок. И вы испытываете сходное желание, закрывая глаза, пытаясь отрешиться от всего окружающего - но подобное бегство не представляется мне достойным стремлением. Пусть нам тяжело смотреть на грязь и убожество жизни, и ещё тяжелее вглядываться в будущее, туманное и мрачное, как ночной горизонт, но всё же я хочу видеть. И вам я советую не прятать свои глаза под белой тканью, а пристально смотреть на жизнь, какой бы уродливой она не казалась. А иначе, зачем нам ниспослан этот дар, к чему дана человеку способность видеть и различать? Хорошо быть совершенно бесчувственным, ведь кто не чувствует, тот не страдает. Хорошо лежать камнем при дороге, ведь тот не ощущает ни холода, ни жара, ни натиска стихий. Он не почувствует даже своего крушения, когда его изымут из почвы и, раздробив, замешают в цемент. Но ведь наша душа - не камень, потому как телесные чувства не позволяют ей очерстветь. Они ранят и сжигают нас, но они же и врачуют. Я благодарен вам за урок, но прежде чем распрощаться, я хотел бы спросить вас об одном: неужели вы не испытываете ни малейшего желания снять повязку, и посмотреть на меня верным взглядом, узнать истинно зримое лицо собеседника, проверить свои догадки?
В ответ бывший слепец лишь пожал плечами, но через несколько секунд он всё же решил последовать этому совету.
- Пожалуй, я сделаю так по вашему совету, - с этими словами он опустил полотно, закрывающее его лицо.
Некоторое время его глаза привыкали к свету, он прикрывал их ладонью и не мог разглядеть собеседника. Когда же к нему, наконец, вернулось нормальное зрение, он рассмеялся и покачал головой.
- Надо же, я и впрямь немало ошибся - называя вас молодым, я подразумевал свой возраст. Кто бы мог подумать, услышав ваш голос, что ещё не столь давно вы были ребенком!