Седых Кирилл Владимирович : другие произведения.

Медуза

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стоит ли вторично приглашать на страницы журнала эту позабытую тень? Глядишь, так и другие кумиры, тоже заброшенные и вспомнившие вдруг о своей былой славе, потребуют нашего внимания - а ведь у нас нет времени разбирать их жалобы. Будут планы и поинтереснее.

Неужто же так ему теперь и сидеть на сквозняке - всю жизнь?

Рильке, "Записки Мальте Лауридса Бригге"

  "Среди многих восторженных откликов на твой материал в последнем номере, - редактор насмешливо смотрел на меня, - самым-самым восторженным оказался вот этот... Нет, не этот - вот здесь". И он, бегло пролистав пачку, протянул мне один из конвертов. Я прочел: "От кого: Лисогорова Артема Константиновича". "Не может быть!" "Да, как видишь. Суровый человек прервал многолетнее молчание, - редактор сделал комически серьезное лицо, - тотчас после того, как ты написал о нем в нашем журнале. Крепко его задела статейка, видно. Предлагает дать интервью". "Не может быть", - повторил я. Признаться, на подобное вообще нельзя было рассчитывать: Лисогоров - и вдруг интервью! Мне! Один из любимых поэтов - и только мне, потому что до прочих ему нет дела, а тут - прочитал мою глупую статью и сразу, несмотря на всю ее путаность, и очевидную незаконченность, и плохо связанные мысли, почувствовал, как сильно я ценю его творчество и как нуждаюсь в его словах. Иначе бы, зачем интервью?
  "Ты думаешь, придется ехать? - редактор все также лукаво смотрел на меня. - Стоит ли вторично приглашать на страницы журнала эту позабытую тень? Глядишь, так и другие кумиры, тоже заброшенные и вспомнившие вдруг о своей былой славе, потребуют нашего внимания - а ведь у нас нет времени разбирать их жалобы. Будут планы и поинтереснее".
  Но видя, что я уже готов взорваться, засмеялся и сказал: "Ну что ж, езжай. Найдем местечко и для твоих призраков". На том мы, довольные друг другом, и расстались.
  
  ***
  
  Время весело бежало. Придя за день перед отъездом в редакцию, я застал там незнакомую маленькую старушку. "Вы собираетесь к Тёме? Я его жена. Точнее, бывшая жена", - она пожевала бледные губки, то ли подбирая слова, то ли продумывая какие-то невероятные деяния, - "мы не особенно общаемся, знаете ли, да он в принципе мало с кем общается. И я так рада, что он вас позвал, наконец-то ему будет с кем поговорить!" Экс-жена Лисогорова неожиданно протянула мне руку, но я, чуть помешкав, так и не успел ее пожать: рука вдруг отдернулась и снова спряталась в карман маленького пальто. Выпроводив старушку, я стал перебирать бумаги на столе, пока мои мысли уносились все дальше и дальше отсюда.
  
  ***
  
  Лисогоров открыл дверь, кивнул в ответ на мое приветствие и жестом предложил войти. Писатель, как мне показалось, выглядел моложе своих немалых лет; но, с другой стороны, движения его были медленны и вялы. Он шел от двери до кресла долго, будто бы осторожно, а потом еще, сев, так же долго смотрел куда-то в угол комнаты, пока наконец не произнес: "Я читал Вашу статью". И снова замолчал.
  Я узнал этот голос, который не повредило время. Он был столь же удивителен, как и прежде: так звучит медь в спокойных эпизодах симфоний. Тем более меня расстроила сказанная банальность, повисшая между двумя скучными молчаниями. И, как-то дежурно поблагодарив, я еще добавил: "Мне кажется, статья не получилась вполне. Я опасался этого еще перед началом работы, откладывая исполнение замысла, важного для меня... долго-долго откладывая. Но потом решил: чем я рискую? Напишу не так - ну и пусть. Едва ли мир содрогнется, увидев еще одну дурную статью. И мир, на чью прочность я так рассчитывал, не подвел".
  Лисогоров усмехнулся. "Не знаю, какую статью Вы хотели написать. Впрочем, мне кажется, что это не так уж важно. Во многом Вы ошиблись, но это не Ваша вина. Вы, должно быть, не провидец, а иным путем получить нужные сведения, пожалуй, и нельзя. Поэтому не будем особенно глубоко обсуждать плюсы и минусы статьи; Вы писали ее вдалеке от событий, надеясь разглядеть их с должными подробностями в кривом зеркале моих стихов. Отважный, но невыполнимый план. Я хотел рассказать Вам нечто новое".
  Он помолчал и, словно извиняясь за какие-то будущие погрешности, добавил: "Но я мало с кем говорю в последние годы и почти привык к этому. Конечно, общение необходимо и порой очень помогает. Оно выправляет запутавшиеся в работе мысли. Но вот, с другой стороны..." И, глубоко вздохнув, продолжил: "Дело в том, что у меня особое отношение к разговорам. Однажды начатая беседа с новым знакомцем, кажется, никогда не может завершиться, поскольку все время, даже спустя многие годы разлуки, взывает к продолжению. То ли дело стихи: я знаю, как с ними справиться, приложив должные усилия. Последняя прыгающая строчка - и все, стих окончен, он целен и полностью готов к самостоятельной, не зависимой от автора, жизни. Ему уже ничего от меня не нужно. Но вот что касается общения с людьми...
  Я не знаю, может ли быть действительно окончен почти любой, пусть самый банальный разговор. По молодости я ввязывался во многие такие разговоры, легко прерывавшиеся на полуслове. Однако они не исчезали в прошлом, а, как оказалось, копились где-то в кладовке сознания, и потом вдруг начали предъявлять мне упреки в своей брошенности, незавершенности и бесполезности. А как было довести их до конца? Я не мог сделать это сам, мне нужны были те, соавторы, давно ушедшие от меня, полузабытые, утраченные..."
  Ох, признаюсь, я не вполне разбирал слова Лисогорова. Мысли мои постепенно застилал туман, веки начинали тяжелеть, хотя я и вполне выспался перед дорогой, и, пытаясь понять, что мне говорят, чувствуя, насколько это может быть важным, я, однако, то и дело проскальзывал мимо смысла звучащих слов, как будто смысл этот не был до конца ясен и самому говорящему.
  А поэт все продолжал свой монолог: "Подумайте, даже если б я и нашел тех людей, чтобы они опять отдали мне время и слова - принесло бы это нужные плоды? Весь мой жизненный опыт показывает, что, увы, нет. Мне никогда не удавалось исчерпать все темы, задать все важные вопросы - из одних побегов разговора неумолимо вырастали другие, и все дерево тогда тянулось ввысь и далеко раскидывало свои ветви. А люди уходили, но мне продолжали сниться их шепчущие губы - словно бы я мог во сне, постаравшись, разобрать их бормотание, и в том бормотании - не сказанное наяву; но результат всегда разочаровывал".
  Лисогоров откинул голову на высокую спинку кресла, пока я, отчего-то таясь, пытался расшевелить отсиженную правую ногу.
  "Новые знакомства тяготят меня, отчасти и по этой причине. Однако с Вами я решил поболтать, тем более, запланировал скорее монолог, чем беседу. Есть вещи, о которых Вы и не подозреваете, но о которых Вам предстоит узнать.
  
  ***
  
  Много лет назад я, начинающий поэт, попал в кружок относительных ровесников и единомышленников, и две состоявшиеся там встречи оказали огромное влияние на мою последующую жизнь. Я познакомился с Михаилом и его девушкой Вероникой, которую он сам - и вслед за ним все мы - называл Никой. Михаил Лаврентьев, безусловный лидер нашего поэтического кружка, стал во многом примером для меня. Не в том, что касалось собственно стихов - нет; его стихи отыскивали вовсе не близкие мне пути. Скорее, он показал мне, как следует добиваться признания читателей, как нужно с негаснущей решимостью отстаивать свое право быть поэтом. Его уже вовсю печатали к моменту нашей первой встречи, в то время как я и сочинял-то лишь от случая к случаю, будто бы окончательно не определившись, важно ли это для меня. Мишка счел это ленью, косностью, безволием, и его упреки показались мне справедливыми. Я постарался себя перебороть.
  Да, он умел и спешил влиять на людей, заставляя их меняться. Только на нем и держался наш кружок, распавшийся поэтому вскоре после его самоубийства... И так как некоторое время спустя я женился на Нике, мои враги стали распространять всякие грязные сплетни. У них полунамеками выходило, будто бы я, известный завистник и негодяй, довел друга до смерти, отняв у него и женщину, и будущую славу; в ином случае первым поэтом суждено было бы стать Мишке. Нелепая клевета. Наш роман с Никой начался гораздо позже - я отчетливо помню это, ведь события тогда еще не были так стиснуты, как впоследствии. Что же касается первого поэта... Ну, не знаю. Если Вы отыщете наши с Михаилом стихи тех давних лет и сравните их внимательно, то, я полагаю, уверитесь, что по части поэзии я уже в ту пору шагал впереди него.
  Несколько последующих лет были наполнены большой работой. Я опубликовывал один сборник за другим, и всякий новый, как мне кажется даже и сейчас, был прорывом и достижением. Тогда я еще не осознавал вполне, что работаю в каком-то странном и беспрерывном возбуждении. Не записанные еще стихи, перебивая друг друга, боролись за право родиться первыми. Ника, правда, почти не читала их; как я вскоре почувствовал, она равнодушно относилась к стихам, не только моим. Но я не обижался. Ведь тем важнее, всерьез считал я, что любит она во мне не поэта, к которому по большей части было теперь обращено внимание окружающих, а кого-то другого, неизвестного, незаметного и оттого еще сильнее нуждающегося в любви. И пока тот второй был счастлив, и поэт мог сносно существовать, наслаждаясь растущей потихоньку славой.
  Немного спустя я сообразил, что происходит, почему мои чувства так обострены и так лихорадочны мысли. Впрочем, сообразил - не совсем подходящее слово. Понимание пришло не вдруг, оно еще медленно зрело во мне, поскольку поначалу я бессознательно отказывался верить в очевидное. Но потом пришлось признать: время вокруг стало течь быстрее прежнего. Заметно быстрее, много быстрее, чем еще три-четыре года назад. Воспоминания разных лет стали переплетаться друг с другом, и не уходили вдаль, не стирались - точно описывали произошедшее вчера; а дни плыли, как прежде одно облако проплывало по небу в сильный ветер - также быстро. И когда я окончательно понял это, мне сперва даже понравился такой расклад. Было славно ощущать, как тот ветер времени приятно холодит разгоряченное лицо. Глупец, я считал себя достаточно закаленным, чтобы не простыть на сквозняке секунд.
  Вы спросите, как ускорившееся время помогало мне сочинять? Это сложно объяснить. Когда чувствуешь, что времени не хватает, невольно внутренне организуешься. Начинаешь ответственнее относиться к новым задумкам, ухватываешь каждую, только промелькнувшую в голове, не выкидываешь ту, которую отбросил бы прежде как совсем не интересную. Вдруг сгодится на что-нибудь? И не успеваешь забывать начатого, думаешь и подбираешь все новые перышки, потому что уже не хватает времени отвлекаться. Этот поток может долго нести тебя, но стоит только раз его покинуть - и тогда уже все.
  И вот, случилось. Прошли еще немногие годы, и лихорадка превратилась в апатию. Творчество я почти забросил, жизнь хлынула сквозь меня неостановимым потоком. Трудно сказать, что я делал тогда. Только ласки Ники еще приносили мне отвлечение, и весь день я ждал возвращения к ней, не испытывая подлинного интереса к чему бы то ни было другому. "Удивительно - говорили мне, - вы уже давно женаты, а страсть ваша не остывает". Давно! Кто им сказал, что что-то было давно? Если бы действительно я мог чувствовать, что живу долгими промежутками, плотно забитыми временем. Давно! Все было как сейчас.
  ...В один из этих тоскливых дней я наткнулся на Мишин дневник, очевидно, сохраненный Никой, но после затерявшийся где-то в ящиках со старыми бумагами. Я стал выборочно читать его, испытывая, конечно же, смешанные чувства. И, пролистав весь, добрался до последней записи, которая гласила: "Медуза превращала людей в камни, чтобы они жили вечно". Эти камни вечности вдруг задели меня, и я подумал: "Занятно! Должно быть, такому превращенному камню кажется, что время прочих предметов вокруг него, а в особенности людей, несется с бешеной скоростью - так что он сам не поспевает за ним". И опустив снова глаза в дневник, обратил внимание: фраза про Медузу была обведена красным, а рядом рукой Ники было приписано: "бедный".
  И пока я слезящимися глазами смотрел на красные и синие буквы - а я все смотрел и смотрел, едва ли не затаив дыхание, - мой мозг сделал вывод, бессмысленный, ни из чего не следующий, и потому в своей алогичности неопровержимый: вся проблема в Нике. Она погубила Михаила, и она вскорости погубит меня, разве что так же отметив в сердце, как в блокноте: "бедный". И тут еще откуда-то прилетели воспоминания, уверявшие: "Первое же твое прикосновение к ней раскрутило колесо времени, которое с тех пор вращается все быстрее и быстрее".
  Я постарался стряхнуть наваждение и самонадеянно решил, что мне это вполне удалось. Зазвенел дверной звонок. Я пошел открывать Нике. Стояла зима, холод вошел вместе с Никой в квартиру и обнял меня вместо нее; и тогда, взглянув в лицо жене, я вдруг заметил, как сильно она изменилась за эти несколько лет.
  Как быстро она отцвела! Моя Ника... Как решилась она так постареть, так бесцеремонно перемениться - та, которая была для меня всем? Что могло бы возместить эту потерю?.. И любовь отправилась туда же, где оставались прежние мои стихи - в прошлое, дразнящее своей близостью, своей недавностью, но всегда недоступное для повторения...
  С того момента мы немного прожили вместе. Расставание даже отчасти успокоило меня: ведь, пока Ника была рядом, я должен был постоянно ощущать эту разницу скоростей наших времен. Я почти не мог отвлечься от подобных мыслей, потому что, по правде говоря, выбор мыслей у меня стал невелик. Тогда же я окончательно отошел от публичной литературной жизни и вскоре счел себя забытым, а свои стихи - забракованными новыми временами. Тем удивительнее было прочесть Вашу статью, где все выглядит по-другому. Но вот трудно сказать, доволен ли я этим. Тот, прежний честолюбец, живший во мне, был бы доволен".
  
  ***
  
  Договорив, Лисогоров замолчал. Он по-прежнему сидел в кресле с высокой спинкой, положив руки на подлокотники, и, так как солнце, сдвинувшееся на небе, теперь слепило мне глаза, казался почти черным пятном. В тот момент, глядя на его неподвижность, легко было вообразить, что имеешь дело с камнем. "Кстати, я видел вашу Нику перед отъездом," - пробормотал я, сражаясь с пересохшим горлом, с вековой усталостью и непомерной апатией. "Да?" - Лисогоров, похоже, сильно удивился, подумал немного и с явственной печалью добавил, - "тогда, наверное, у нас с вами будет возможность обсудить все до конца". Он снова притих, а я потихоньку собирал силы, чтобы встать. Наконец это удалось, и я медленно, но верно побрел ко входной двери, с каждым шагом будто бы чувствуя, как возвращаются силы. У дверей, обернувшись, я сказал: "Увы! Это все замечательно, просто чудесно, но знаете, мне бы не опоздать на поезд. Прощайте, Артём Константинович". Ответа я ждать не стал.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"