Метеорит.
                               
Телега, вздрагивая, тащится, грохочет,
И путь не скорый до деревни нам пророчат
Её колёса  по дорожной глинной гуще.
И всю дорогу шутит дед меня везущий,
Мне  не до шуток.
От дома поездом я ехал больше суток,
И вот от станции да к чёрту на кулички -
На "местной бричке".
Я то дремлю, то просыпаюсь: всё одно - 
Вокруг темно.
А конь шагает, никуда не торопясь,  
Копыта вязнут в липкой жиже - всюду грязь.

Сквозь сон я слышу, - спросит дед да сам ответит:
"Про всё расписано давно уже на свете.
Что говоришь-то, что Россия - это мы?
А ты у нашего спросил бы, у Фомы.
Он всё твердит нам, что Россия-то -  душа.
Плоха она, иль хороша,
Светла, темна,
А всё одна.
О ней писал уже когда-то Лев Толстой,
Напишет кто-нибудь другой
Через полвека или век,
Про то загадывать, что хочешь, можешь смело,
Но всё одно - уж ничего не переделать,
Ведь тут бессилен человек.
А потому-то хошь - не хошь, а так и жить,
Из века в век нам грязь дорожную месить.
А коль не так, чего ж тогда мы не Европа, не Китай?
Всё оттого-то, что Россия - есть душа. Вот то-то, знай!
А человек-то для России, словно вошь -
Грызи, тревожь, -
Всё душу-то не прогрызёшь".

Не собеседник деду я и не помеха.
Я  просыпаюсь, снова тут же засыпая,
И что-то вспомнив, мимолётно замечаю:
"Должно быть Чичиков такой дорогой ехал".
А, сквозь дремоту слышу, дед мой продолжает:
"...на что же хватит-то, когда всё дорожает?
А в телевизоре - то жизнь на что похожа?
Всё не наелись-то свободы, не уймутся,
Всё друг о друга  нагишами-то и  трутся,
Как в яме черви. Ну, понятно же - в отхожей.
И все наверх-то лезут. Знамо дело - черви!
А сверху - все равны, ни главных нет, ни первых.
Я тут недавно полистал одну газету,
Ничё в ей нету  
Ни для души и не для пользы - всё возня
Да трепотня.
Вот наши бабы, что за бабы! - в свете дня.
Ну, а под вечер соберутся у плетня
И засудачат, - кто да с кем, да кто кого.
Ну, мы-то сельские, а в городе ж - культура!
Оно, конечно, что возьмёшь-то? Баба - дура!
Да только, может,  оттого ума и нет, 
Что нахваталась разных сплетен из газет.
Сквозь них и видеть-то не может ничего.
Была в театре городском, и что с того? 
Ведь разговоры - то: "...смотрела эту, пьесу.
Ой, бабы, я вам расскажу, кого видала!
Жену там та, что с губернатором, играла.
А мужика - тот, о котором говорили,
Что дебоширил на начальственной он вилле.
А сколько бархату пошло-то на завесу..."
Да сам послушай на досуге с интересу.
Ну, между сплетнями и новости бывают,
Бывает, критикой кого-то покрывают,
Но только выглядит она-то, как реклама.
А, где и, правда, что не так -  не скажут прямо.
У нас давно в России плохо не кричат
О ком? Единственно о крупном криминале,
А сериалы эти мы про них видали.
Мальчишки все на них похожи быть хотят.
Да президентов хвалят, вроде, иль молчат,
А, погляди, когда уж годики промчат,
И перемелют кости. Тоже будут страсти
По тем, кто больше не стоит уже у власти.
Вот так вот плюнешь на кино да на газету,
За папиросу - дорогие ж сигареты -
Да на завалинку. Судачат бабы рядом -
И то отрада.
А, в общем - здесь, как на курорте, красота.
Лес зашумит  и прочь уходит маета.
Вот погоди, - и дед натягивает вожжи,
Ты приезжай-ка лучше к нам чуть-чуть попозже,
   Когда видна убогость так не будет эта,
   Да лучше - летом.
Прикроет латки на штанах теплом и светом.
А что - весна? 
Лишь грязь повсюду да убогость и видна.
Тпру, - вновь натягивает вожжи. - Стой же, Князь!
Ну, всё приехали как - будто бы. Вылазь!
Дороги нету дальше - надобно пешком.
Здоров, Пахом!"
"Здоров!" - Пахом в ответ протягивает руку.
"Везу науку" -
Мой дед с улыбкою кивает на меня, -
"Держи коня".

Пахом взял вожжи - хоть и старый, всё же в силе:
- Вот зачастили.
За все года, что здесь живу, не видел сроду,
Чтоб столько всякого наехало народу.

А дед, ткнув пальцем в небо, принял важный вид:
- Метеорит!
И посерьёзнел почему-то, глядя в лужу:
А ты скажи, Пахом, кому ты был бы нужен,
Когда б он знак, уж насмотревшись, не подал?
Не зря, не зря метеорит у нас упал!
- Ну, ты даёшь, Федос! Ужель себе в подмогу
Берёшь ты Бога?

Я  спрыгнул в слякоть прямо - вот ещё досада.
Теперь   вот брюки чем-то чистить будет надо.
А   туфли!
-  Что? - Мой дед злорадствует в усы:
- Не до красы?
Верней бы скинуть их да дале босяком -
Не далеко.
Ну, сам гляди.
А то схожу. Сапог найдётся в доме пара
Почти не старых.
- Да я, пожалуй, подожду Вас и ...спасибо.
Скорей дойти бы!

Пахом прищурился:
- Не зря чесался нос.
Не далеко живёт Федос.
И, хоть прихрамывает, на ноги он ходкий,
Да и того, гляжу,  бежать ему в охотку,
Что ты приезжий, значит, вроде как в чести,
Ты вроде гостя для него. Ну, заходи.

Во двор телегу и коня, а мы же в хату.
Нехитрый скарб, всё с виду просто, не богато,
Но всюду чисто, от белёного светло,
От русской печки и уютно, и тепло.
Хозяйка тут же с чугунками у печи.
На стол: бутыль, картошка, сало, калачи.
- Давай к столу. Да проходи же, не смотри.
- Умыться б.
- Вон же рукомойник у двери.

Расположился за столом на длинной лавке.
- Давай по маленькой. Держи-ка для заправки, -
И рюмку полную Пахом мне подаёт.
- Да я не пью.
- А здесь никто у нас не пьёт.
- Мне б чаю лучше... самогон... да и с утра...
- Дак, вон же солнце уж встаёт из-за бугра.
Пора, пора.

Я взглянул в окно: светлеет,
Горизонт уж розовеет
Полосою у леска,
Вот завиделось слегка
Вот уж по верху  скользнуло,
Дерева лучом лизнуло,
Крыши стареньких домов
И... явилось нам само.

Дверной петлёю дом тихонько заскрипел.
Федос у входа:
- Я как - будто бы успел?
- Неужто сбегал- то, Федос? Уж больно скоро!
- Да нет, не бегал. Взял тут рядом, у Егора.
Подумал, дай-ка, сапоги его займу.
Они ему сегодня тоже ни к чему.
Который день не просыхает, пьян мертвецки,
Словами крепкими ругает не по-светски
Такую власть,
Наевшись всласть
Своей никчёмности, отчаянья, лишений 
Да унижений,
Не зная, выпутаться можно ли? И - как?
Всё потому,  что из простых он, из трудяг,
Не приспособлен, не матёр да не хитёр.
Сказать попроще: не обманщик да не вор -
Весь разговор.

- И я о том, - Пахом взглянул через плечо
В окно, на поле головой едва махнул, -
Вон где разбой-то, вон где форменный разгул. 
Гляжу, не в курсе Вы толкуем мы про чё.
Так наши ж выкупил чиновник-то  поля.
И наша вроде б, да не наша уж земля.
Федос поправил:
- Новый русский вроде это.
- А мне в том разницы большой, сказать, и нету,
Что новый русский, что чиновник, суть не в том,
А в том, что поле не засеяно зерном.
Пахали, сеяли, растили столько лет...
Ох, есть ли где-то справедливость или нет?
Нужда, известно, происходит от нужды... 
И не на нашей стороне теперь суды.
Вот тут Федос, - Вы ж то слыхали - говорит,
Что, де, не зря-то к нам упал метеорит.
Мол, телевиденье приехало и пресса.
А я так думаю - не будет интереса
У них с небес своих на землю к нам спуститься,
Да разобраться -  как за землю-то судиться?
Как могут чьими-то быть  поле и река?
Меня уверьте в том, седого дурака!
На поле будет иностранный этот... гольф!
Да новый русский тот, по мне, что твой Адольф!

Пахом отвлёкся на минутку,
На сигару - самокрутку,
Да затянулся табачком,
Да кольца выпустив дымком.
А  после тихо продолжал:
"Уж я не мало повидал.
Вольно чуть вздохнёт народ,
Плечи шире чуть расправит -
Тут же сверху и придавит
Да обратно их согнёт.
Сей закон у жизни вечен:
Груз  найдётся - были б плечи".

Село покинула, совсем растаяв, тьма.
Средь покосившихся  и выцветших избёнок -
Заметил  - есть здесь и добротные дома.
А в небо тянутся, скрипя ещё спросонок,
Закостенело вековые дерева,
И март для них, как престарелый добрый отчим...
Я вижу, к свету пробивается трава:
И за селом, и во дворах, и вдоль обочин
До ран заезженных, истерзанных дорог,
Что боль свою уже терпеть почти не в силах,
Но, что ругает всё порою мужичок,
Мол, всю телегу мне, проклятая, разбила...

Простившись вскорости с Пахомом,
С Федосом мы к другому дому 
Брели.
И комья слякотной земли
Хватали за ноги нас, будто не пуская.
Дышали трубы, дым из печек выпуская.
И оживали звуки русского села.
Дорога, кажется, держала, - не вела,
Но не осталось от усталости следа.

Федос кивнул на дом:
"А нам с тобой сюда.
Уж третий год  как потерял я дочь и зятя,
Одна здесь внучка и живёт  вот в этой хате.
Сама хозяйство и ведёт
Уж третий год.
Нас на пороге с дедом встретила дивчина
С глазами карими, с косою чёрной длинной,
Со смуглой кожей, будто тронутой загаром...
- Ну, вот, Варвара, -
Меня представил Варе гордый дед Федос:
- Я на постой тебе учёного привёз.
К себе бы взял, так ведь полнёхонька уж хата -
С газет ребята.
Ну, а тебя, чай, не стеснит-то уж один?
Интеллигентный он, серьёзный. Семьянин.
Да и Варвара, - дед прищурился хитро, -
Невеста. В армии пока её Петро.
Она уж ждёт его, всё ждёт да не дождётся,
Когда ж вернётся.
- Вы проходите, да чайку поставь-ка, дед.
Я на работу, вы тут сами как-нибудь.
А я приду, быть может, к часу на обед.
- Ну-ну беги, да ключ оставить не забудь.

Как у Пахома, дом извёсткою белён:
И печь, и стены. И тепло, и хорошо.
И тем, признаться, я был очень удивлён,
Что, будто в дом свой, с облегчением вошёл. 
Я осмотрелся: печь, плита, стол, табуретки,
И скатерть с вышивкой, и с вышивкой салфетки.
Половички простые, старенький комод,
В нём, хоть не много, но красивая посуда,
И фотографии на стенах в рамках всюду.
И в старом ивовом плетёном кресле кот
Спит у окна, а дальше комната другая.
Я занавески перед дверью раздвигаю: 
И вижу в зале телевизор, два  окна,
В углу диван, на полках книги и цветы, 
И снова дверь за занавесками видна.
- Вот здесь и будешь отдыхать с устатку ты, 
А там уж комната Варвары. Ну, пойдём.
Уже побалую тебя своим чайком, -
И дед зовёт меня на кухню за собой,
Хваля свой чай с какой-то "фирменной" травой.

Весь день замеры,  вычисления - заботы
До темноты. Уже пришла давно с работы
Варвара. Сообщила: с нею зван, -
К себе зовёт на ужин дядюшка Иван.

И вот в гостях я у  Ивана и Матрёны -
Радушно встретили у входа. Удивлённо
Меня рассматривает горсточка ребят,
Стесняясь брать у незнакомца шоколад.
Иван-то рад,
Как будто я - никак не меньше - кровный брат.

На огонёк зашёл Егор:
- Добро вам в хату, хлев и двор.
Соседка, спичек часом лишних в доме нету?
Я раздобыл, гляди, свежайшую газету,
Стал -  как положено - читать,
Переворачиваю, глядь -
Про наше Кузькино, поди ты!
Почаще б те метеориты! 
- Опять Егора понесло,
Вот помело!
Матрёна стукнула ухватом:
- Поди-ка с хаты,
Да не пугай-ка ты детей.
Вот грамотей!
Забот полно без этой страсти,
Кругом напасти:
Вон ребятишек мал мала,
Без света нынче полсела,
Тот не одет, тот не обут,
А он про космосы нам тут.
Вот спички. На! Да протрезвей!
И дверь закрой в сенях плотней.

"Где, может, вправду прочитает, где соврёт -
Ты только слушай! Он не дорого возьмёт.
Что где случилось, что случится на планете,
Про то, чего и не бывает-то на свете.
Про экономику... мол, знает он давно
Как быть должно!
А то он знает!
Он ведь по пьянке-то всё больше рассуждает.
А протрезвеет и в глаза-то не глядит.
Спроси - молчит.
Уж больно эта экономика мудрёна,
А нам с Иваном лишь бы дети не хворали,
Да, чтобы меньше меж собою воевали, -
Всё продолжала, нарезая хлеб, Матрёна, -
Да чтоб хватало огорода на засол...
Айда за стол!"

"Да есть ли разница в том, трезв он или пьян, -
К столу присел, молчавший ранее Иван, -
Его ругать, Матрёна,  нам с тобой не гоже.
Быть может, враки где, а где и пьяный бред,
Но, я так думаю, что человек не может 
Придумать то, чего на свете просто нет.
Коль мысль пришла - держи за хвост!
За это тост!
Да Вы закусывайте яблоком мочёным".

Тут сорванцы - мальчишки малые Матрёны
Вдруг уронили что-то, бой затеяв в сенцах,
За что и были тут же биты полотенцем.
Досталось каждому на равных сорванцу,
Но младший в слёзы да с обидою к отцу,
К Ивану на руки, а тот ему "Ну-ну",
Мальчонке сахара кусочек протянув:

"Ты не серчай на мать сейчас, сынок, не надо.
Вот подрастёшь ещё немного и поймёшь,
Что люди тоже, что-то вроде листопада,
Сорвутся с ветки - хоть заплачься - не вернёшь.
Погорячилась мамка - с кем уж не бывает.
А ты припомни-ка, что мамки нет родней.
Ну, кто тебя нежней её-то приласкает?
А раз отшлёпала, знать, плохо нынче ей.
Так пожалей!
Мы не привыкли не жалеть да не хвалить.
Она ж, как солнце, - будто так должно и быть.

Ну, есть - и ладно, светит - и прекрасно.
Чего о нём повсюду так кричать?
Чего превозносить его напрасно?
Уж, не на Вы ли, право, величать?
И без того забот и дел вокруг немало.
И лишних нет на то  и полчаса,
Чтоб восторгаться  - вот  недоставало!
И так уже смозолило глаза.
Но вдруг, не день, не два,- сплошные тучи.
И мир темнее, злей и холодней -
Ах, сжалься, солнце, брось хотя бы лучик,
Ну, хоть чуть-чуть теплом своим согрей!"

Простившись за полночь с Иваном и Матрёной
И захмелев не от тепла печурки старой,
Мы возвращались, зябко ёжась в дом Варвары,
И я всё думал, новым виденьем сражённый,

Как деревенская сладка
Жизнь взгляду праздно-городскому,
Всё видящему с высока,
Масштабному, передовому.
Гремит стихом крестьянский плуг,
И пахарь взмокнувший - картина! -
Когда не сохнет кожа рук
И ломота не горбит спину.
И можно оды петь земле,
Когда под ногти грязь не въелась,
И хлеб оставить на столе,
И на пол бросить, зачерствелый...

Здесь так обыденно, так  просто,
А мне б всё выше, эфемерней,
Мне б к звёздам через сотни терний,
Но - до погоста. До погоста!
Без сожалений, без остатка
Себя всего терять, взлетая,
Не замечать, не видеть края,
Вниз не поглядывать украдкой.
Пусть у всего свои пределы,
Пусть взлёт не может вечно длиться -
Душа отчаянно стремится
Поднять, как можно выше, тело,
Чтоб там потом свой дряхлый остов,
Сшив ностальгии крепкой жилой,
Понять, как прошлое то мило,
Что так величественно просто...

А после:  день за днём работа,  
И каждым вечером вдвоём,
Шутя, рассказывая что-то,
Гулять с Варварой мы идём.

И с каждым днём уже теплее,
Уж листья с клейкою смолой.
И с каждым днём она роднее...
Ах, Купидон, насмешник злой!
 
Так недели пролетают.
Что там день? А был ли он?
Уж соседи замечают:
"Постоялец-то влюблён!

А Варвара? Не иначе 
И она-то влюблена.
Вон гляди, глаза-то прячет.
Ах, распутница она!"

Износив наряды в тряпки.
Кожу тоже износив.
Моют кости девкам бабки,
Головами закрутив.

Рты раззявив, кучей встали, -
Всех зубов наперечёт.
Кровь-то, кажется, едва ли
В этих рухлядях течёт.

Смотрят белыми глазами,
Будто из-под седины.
Будто в юности и сами 
Не бывали влюблены.

Будто юные красотки,
Берегли свои сердца,
Не раздаривая кротко
Их удалым молодцам.

Коль и были, позабыли.
Как стучало, как рвалось,
Будто конь с клубами пыли, 
Безрассудное, неслось.

Всех когда-нибудь находит, -
Хоть зови, хоть не зови -
Всех с ума когда-то сводит
Чувство пламенной любви.

Подобрав руками юбки.
Не жалея каблуков,
В клубе в пляс неслись голубки,
Завлекая женихов.

Расплетали в поле косы,
Милым падая на грудь...
Зябли утренние росы -
Им-то не к кому прильнуть,

И вздыхали до рассвета,
В тайне завистью горя,
Видя, как любовью этой
Разжигается заря...

...Только помнят, как кричали,
К женихам своим прильнув,
Как, прощаясь, провожали
В сорок первом на войну.

А потом за женихами
Вслед бежали босяком,
В юбке путаясь ногами,
В лужи падая ничком.

Только помнят, как всё ждали -
Воротились бы назад!
Выживали и пахали,
Хлеб растили для солдат.

Как в груди смолкали стуки,
Похоронки получив,
На сердца, как - будто руки,
Память скорби наложив.

...Были, были, позабыли...
Кто за это их судил?
И судить теперь должны ли
Тех, кто чувств не остудил?

Ну, а я под липой старой,
Невзначай порой ночной
Обниму свою Варвару:
"Ты не бойся, я с тобой.

Дай, утру тебя, дурёшка.
Что ж ты плачешь?
Заслонив глаза ладошкой -
Их не спрячешь".

Так, и сам того не зная,
Как всё это сберегу,
Обещал я, понимая -
Жить без Вари не смогу.

И не смотрел уж я назад,
Лишь видел тёмные,
Её бездонные глаза,
Глаза огромные,

Что тянут в  эту черноту,
Мне не подвластную,
За ту запретную черту...
А небо ясное.

А небо ясное...

Расшило небо рубашку звёздами
И улыбается ясным месяцем,
Бросая сверху кометы гроздьями,
В полночной тьме звездопадом тешится.

В слезинках глаз чьих-то отражается,
С мольбой просящих порою позднею,
Чтоб было послано - что желается,
И кому следует было роздано.

Украдкой парами залюбуется,
Что, не боясь своего падения,
Взлетев, на небе седьмом целуются,
Моля продлить им на век мгновение.

И будет снова - надеждой, былью ли,
Иль обстоятельств, каких стечением,
И будет снова влюблённым  - крыльями,
И будет снова продлять мгновения,

И будет снова искать мечтающий
Взгляд, что поймёт - он уж есть на свете ли? -
Как просит небо у глаз блуждающих,
Чтоб просто звёзды его заметили...

Ночь отпляшет звездопадом,
И, как тень,
Ляжет спать под сенью сада, -
Вот и день.

Солнце вылилось лучами на поля,
Зачернённые грачами, где земля
Жадно выпила ручьёв весенний мёд,
Талой влагою умылась уж и ждёт,
Ждёт: 
Когда ж мужик на поле-то придёт?

Тот день был тёплым, даже жарким,
Светило солнце в небе ярко.
И был я счастлив! Полон сил.
Уж поздно вечером к Варваре я спешил.
Варвара ждёт, конечно... Вот уже и дом...
Дверь открываю... Вижу Варю за столом,
Взгляд не холодный, но, как будто виноватый:

"Мне телеграмму принесли с утра девчата...
Остался месяц... извещает рановато.
Но он отсюда - знает местные дороги..."
Я посмотрел, быть может, зло, а, может, строго
И лишь спросил, на телеграмму глядя: "Ждёшь?".
Но: толь волненье, толи страх - не разберёшь -
Ей не позволил мне сказать в ответ ни слова,
Да я и сам не ждал ответа никакого.
Невероятной охватила силы дрожь...

Командировка подошла уже к концу...
Готов билет... Мужчине слёзы не к лицу,
А потому я улыбаюсь. Сердце плачет...
Кому-то руки пожимаю и смеюсь...
Уж на готове и пахомовская кляча...
И я шепчу Варваре: "Я к тебе вернусь!"...

Бывает так: к чему-то только прикоснёшься,
Мир крепкий рушится, опоры больше нет,
Иль в темноте об двери лбом всё время бьёшься,
Но не находишь всё же выхода на свет, -
Так и со мной...
Всё тяжелее разговаривать с женой.

"Быть может, это и смешно звучит, не знаю...
Но ошибаюсь ли? Ведь есть же, есть другая?!
Как всё красиво, всё восторженно в начале! 
По настоящему, конечно, - не забудь!
Но - жизнь счастливая до гроба - в идеале.
Венец для сказки - брак. А дальше - новый путь
С его житейскими такими мелочами,
Что променять на зов химеры каждый рад...
И, часто, с грустными и слёзными ночами,
О коих мамы вряд ли детям говорят...
Ну, нагруби же мне! Обидь! И я поплачу,
Но только сердца переполненность излей
И снова добрым чувствам волю дай, иначе
В чём смысл холодных слов и чёрствости твоей?
Но лгать не смей!
Уж лучше снова промолчи...
И - от машины дай ключи...
Сегодня гости - не забыл?
А ты и хлеба не купил!"

"Прости не думал обижать, устал я очень.
Да, про гостей забыл. Вон там ключи возьми...
Смотри, что я тебе принёс сегодня, доча.
Иди ко мне скорее, папу обними".
И снова слышу, как жена на кухне плачет.
Дочь щекочу, чтоб смехом всхлипы заглушить,
Но жить, как прежде, или как-нибудь иначе
Нет просто сил... и мне узлы не разрубить...

Гудит, как улей город днём
И по ночам не умолкает.
Зачем мы любим и живём?
Хоть кто-то знает?

Зачем, плотней друг к другу, льнём?
Лишь для того, чтобы согреться?
Зачем других мы узнаём?
Что б в них смотреться?

А, разлюбив, живём вдвоём,
Уча немилых ненавидеть, -
Чтоб в их убожестве потом
Себя увидеть?

Куда я еду и зачем, теперь не знаю,
Покинув дом.
Сквозь сон дождя знакомой песне я внимаю,
Что за окном.
А сердце мается, в груди тихонько жмёт:
"А ждёт ли? Ждёт?
Иль рядом тот?"
По рельсам ровный перестук,
Вдруг режет слух:
"Сгубил-то двух!"
Я открываю глаз один, за ним другой - 
Всё, как во сне.
- И Вы считаете всё это ерундой? -
Вопрос ко мне, -
И на меня глядит мужчина средних лет,
И ждёт ответ:
Мы тут поспорили немного, Вы слыхали?
Гляжу, Вы спали.
А мы о том метеорите говорили,
Что больше шуму в той истории да пыли.
- Я вас не слышал, - подтверждаю, -  задремал.
Меня мужчина больше спрашивать не стал
И, вновь к попутчикам вернувшись, продолжал:
А этот хахаль городской её сбежал.
Она, признаться, не сказать - была красива.
Но что-то было за её не красотой
Не без характера, однако, не спесива,
А голос чистый да спокойный, да густой.
О ком, о ком? - Ну, да конечно ж о Варваре!
Да о пожаре.
И натерпелась же она такого сраму,
Что страшно прямо!
Ну, а Петро, вернувшись, Варю не простил.
Её бензином вместе с хатою облил...
Как знать, простит ли Бог его за этот грех?
Любил же! Эх...
Бежит, болезная, да пламенем горит...
Кому он нужен, этот ваш метеорит,
Когда и жизнь уже не стоит ничего?
Тебе что ль худо парень сделалось? Чего?
Вот взяли моду туго галстуки носить.
Задушит ить..."

Пытаюсь воздуха глотнуть, но нету сил,
Как будто вовсе разучился и забыл,
Как дышат... Что же этот парень там сказал?
Про Варю?! Голос мой куда-то запропал... 

"Чего спросил? Не разберу... Да поддержите!
Сюда, сюда его, родимого, кладите.
Что стало с Варенькой? Упала и ни звука...
Такая штука.
Петро опомнился, тушить её. Обнял,
Да только пламя на себя и перенял.
Уж сорок дней, как их обоих схоронили.
Как и не жили.
За ними вскоре с горя помер и Федос,
Что смерть Варваре на возу своём привёз".




                                                                         Светлана Анина.