ПРАЗДНИК

  

   Что такое счастье? Как выглядит? Чем отзывается? Мне - ярким июльским днём, длинной песчаной косой посреди реки, криками кружащих над головой чаек. Песок горячий, а на песке, в ямках, пёстрые чаячьи яйца. Ветер сушит мокрые после купания волосы, и где-то там, на берегу, далеко, стоят наши палатки. И время течёт - медленное, как река. И не видать ни истока ни устья. И есть только этот день, свободный и бесконечный до вечера.

   Мы тогда вчетвером приехали, два парня две девушки - я и Оксанка. Я её случайно узнала. В одном институте учились, ездили вместе из пригорода в одной электричке. Волосы у неё были буйные -- мелко вились, густо росли, всё время норовили торчать непослушной копной. А в остальном - ничем не примечательная. Фигура обычная, глаза серые, нос слегка вздёрнутый. Общаться с ней было легко. А больше мне ничего не требовалось.

   Ребята тоже были студенты, Оксанкины однокурсники. Она меня с ними и познакомила. Но если бы знала во что это выльется, наверное, не стала бы так поступать. Треугольник, классика жанра. Я агрессором вторгалась в их мир, Оксанка стала жертвой, а Кирилл не спешил на выручку. Четвёртым углом был Наиль, он в расчёт не входил. Но у него часто оказывалась свободной квартира, и это решало всё.

   На самом деле я ни на что не претендовала. Просто проводить время. И мы проводили. И никому, кажется, не было скучно. Уж мне точно. Собирали компанию - ночь, цветомузыка, "Сангрия", танцы.

   Два "медляка" подряд, первый "Still Loving You" - и Оксанка тает в руках Кирилла. Он обнимает её почти по-хозяйски. Это даже немного смешно, но полумрак и мигающий свет окрашивают мизансцену в романтические тона. "Love, only love can bring down the wall someday" - заклинает солист. Ах, вот она какая, безответная любовь! Оксанкины волосы мерцают цветомузыке в такт.

   А потом гремит "Holiday", и Кирилл держит меня на вытянутых руках, будто хрустальную вазу. Я чувствую его деревянную ладонь сквозь тонкий шифон. Он так боится меня разбить, что даже лицо делает каменным, напряжённым. Со стороны это, наверное, тоже выглядит немного смешно. "Let me take you far away" - и мне становится не по себе, потому что за пределами танца, квартиры, институтской возни я вижу сюжет: Анри Жерве, "Возвращение с бала". Только одна перчатка, застывшее лицо, надрыв и слёзы, и тень неизбежной беды. Так всё у нас с ним непременно закончится, с поправкой на эпоху и обстоятельства. От этого кружится голова, и тянет туда, как к краю обрыва. Пусть он лучше держит меня будто вазу, и боится разбить своё хрупкое каменное спокойствие.

   С Наилем гораздо проще. И он совсем не прочь со мной "замутить", и Оксанка выдохнула бы с облегчением, если бы я "замутила". Но слишком просто. И ничего там нет кроме скуки в конце.

  

   Вот так мы и существуем. Прямо сейчас - посреди лета, под ярким солнцем. Я вижу издалека как к лагерю подруливает моторка, и отправляюсь узнать что случилось, потому что приехать за нами должны только завтра.

   Оказывается, нам привезли подарок. Осетровая голова торчит острым носом из котелка.

   - Ребята оставили на уху, - поясняет Кирилл.

   Знакомые у него, как принято говорить, "занимаются рыбой". На дне, посреди реки, расставляют "порядки" - снасти с острыми крючьями, на которые цепляются несчастные осетры. Узкая быстроходная лодка, с приделанными с боков треугольными крыльями, помогает браконьерам уходить от погони. Осетров мне жаль, а романтика криминального промысла скорее пугает.

   - За водкой надо в деревню идти, - деловито говорит Наиль. - Какая уха без водки? Так, рыбный суп.

   Наверное, он прав. Во всяком случае "Сангрию" мы выпили вчера вечером. Отправляемся втроём. Я, Оксанка, Кирилл. Они бы вдвоём справились, но сидеть в лагере скучно. Я поступаю как эгоистка, и не чувствую по этому поводу никаких угрызений совести, совершенно.

   До деревни километров пять, грунтовая дорога то идёт по заросшему полынью и солодкой полю, то прячется под кроны дубов. Земля здесь совсем другая чем в городе, чёрная, крупчатая, шагать по ней радостно и легко. Нас обгоняет белая "Нива" с прицепом, останавливается чуть впереди.

   - Подвезти? - спрашивает водитель. Наверное шутит. Весь салон автомобиля завален набитыми под завязку мешками. В прицепе тоже мешки.

   - А садиться куда?

   - Так на прицеп, сверху!

   Кирилл смотрит на нас:

   - Ну что, девки, полезли?

   Оксанка готова. Ей всё равно куда, всё равно как, лишь бы рядышком с предметом своего обожания. А мне всё равно тоже. Идея прикольная! Втроём громоздимся наверх, по сторонам от Кирилла. Он обхватывает нас за талии, прижимает к себе. Но ведь это просто для того чтобы было легче удержаться на покатых мешках!

   "Нива" трогается, набирает скорость, мельтешат, проносятся мимо деревья. Прицеп раскачивается на неровной дороге как лодка, и норовит скинуть нас в придорожную пыль. Трио наше распадается, мы с Оксанкой визжим и хохочем, каждый пытается уцепиться за мешок, обхватить его покатую спину. На ухабах мы подпрыгиваем, зависаем в воздухе на мгновение, и вновь обрушиваемся в прицеп. Очень страшно и весело!

   Машина притормаживает у деревенского магазина. Слезаем с прицепа, ноги слабые, кружится голова. Меня всё ещё душит смех, а Оксанка цепляется за руку Кирилла, будто бы без его поддержки ей теперь и шагу не сделать. Пусть её! Я бегу вперёд, на нетвёрдых ногах, и упираюсь в серую деревянную дверь, на которой висит большой амбарный замок.

   - Заперто! - кричу им.

   Кирилл подходит, дёргает замок, изучает вылинявшую вывеску, где указаны часы работы. Перерыв -- с часу до двух. Сейчас три.

   - Может куда-нибудь отошла? - предполагает задумчиво.

   Мы садимся на перила крыльца, под навес, и ждём. Ждём. Ждать можно долго. Хочется пить, и совсем не водку. Потом в палисаднике дома напротив появляется человек.

   - Вам чего?

   - Продукты хотели купить! - кричу я.

   - Какие?

   - Водку! - ставит точку Кирилл.

   Человек приглашающе машет рукой, Кирилл улыбается, вскакивает, он всё понял правильно. И через несколько минут мы становимся обладателями литровой бутыли, укупоренной пробковой затычкой. Можно идти обратно. Жаль только шофёра с его белой "Нивой" нет.

   Опять дорога, дубы, солнечная позолота на листьях. Я иду впереди, они вдвоём сзади.

   - Вместе весело шагать по просторам! - кричу я. - Ну, чего вы там, подпевайте!

   Оксанка улыбается до ушей, но молчит.

   - И конечно подпевать лучше хором, - подхватывает Кирилл. Но певец из него никакой. Это не песня, а декламирование. И оба на меня смотрят.

  

   Ночь, костёр, в облаках застряла Луна. Самогон вопреки ожиданиям совсем не противный. Он пахнет абрикосами, от него сперва перехватывает дыхание, а потом делается свободно, тепло и мягко внутри. Наши лица кажутся медными в бликах огня. А позади, за спинами, кромешная темнота, так что даже немножко страшно. Кирилл рассказывает жутковатую историю про браконьера, которого утащило на дно крючьями собственной снасти.

   - Какая ужасная смерть! - говорит Оксанка.

   Луна наконец выходит из-за облака, освещает ровным холодным светом песчаную косу, и далёкую полосу противоположного берега.

   - Солнце утопленников, - растягивая слова медленно произносит Наиль. - Любят они в такую погоду выбираться на отмели, позагорать. Обычное, дневное солнце для них слишком жаркое.

   - И зачем про такое рассказывать? - недовольна Оксанка.

   - Это же фольклор.

   - Ну и что?

   - Ничего.

   - Тогда выпьем! - Наиль разливает самогон по кружкам.

   Я чувствую, что мне уже хватит. Алкоголь то обволакивает туманом сознание, то делает восприятие стеклянным, неестественно чистым. "И надо же было так надраться" - с этой мыслью заползаю в палатку, чтобы тут же отключиться от окружающей действительности.

  

   Просыпаюсь от того, что кто-то с силой трясёт меня за плечо. Это просто невыносимо! С трудом разлепляю глаза, но не вижу почти ничего. Только смутный контур. Оксанкин голос твердит одну и ту же короткую фразу:

   - Отдай мне его! Слышишь?! Отдай! - повторяет она раз за разом.

   Мне же хочется лишь одного - спать! И я соглашаюсь легко, только бы она прекратила трясти:

   - Забирай! Забирай! И уйди! Уйди к чёрту! Оставь в покое меня!

   Всё это превращается в дурной непонятный сон. Оксанка в образе растрёпанной ведьмы летает между дубов, а я лежу в палатке, замирая от страха. И вдруг полог распахивается, в глаза бьёт белый мертвенный свет, чья-то рука хватает меня за ногу. Я в ужасе просыпаюсь.

   - Эля! Эля! - это Кирилл. - Оксана пропала!

   Светит фонариком мне в лицо. Я жмурюсь, и всё никак не могу отойти от ужаса.

   - Что? Что ты говоришь? Что случилось?

   - Её нигде нет. Я думал она с тобой, спит...

   Вылезаю наружу. Здесь холодно, ветрено. Тревожно шелестят листья.

   - А где Наиль?

   - Пьяный в дрова. Дрыхнет.

   Костёр почти догорел, и в рубиновом свете углей я вижу Наиля. Он лежит, повернувшись спиной к огню, укутав голову капюшоном ветровки.

   - Что тут произошло?

   - Мы были... Короче, она обиделась, ушла, я думал к тебе, задремал, а потом понял, что нет... Решил проверить, и вот...

   - Господи... ну что вы... - меня начинает бить мелкая дрожь, то ли от холода то ли от нервов. Но зато я почти трезва. Даже удивительно.

   Бродим вокруг лагеря, светим фонариком в разные стороны, выходим на берег. Неожиданно в пятне света оказывается тёмное бесформенное пятно. Я обмираю. Это Оксанкина куртка брошена на песок у самой воды. Машинально подбираю её.

   - Оксанка, Оксаночка... - острое чувство жалости охватывает меня.

   - Нет, - твёрдо говорит Кирилл. - Этого не может быть. Не с чего ей топиться. Пойдём, пойдём отсюда. Наверняка она в деревню ушла. Понятное дело, куда же ещё. Пошли следом, может догоним.

   Он берёт меня за руку, и я покорно иду. Мы выбираемся на дорогу, двигаемся в сторону деревни, светим фонариком.

   - Надо позвать. Если она впереди, то услышит, - предлагает Кирилл. Но мне отчего-то страшно кричать. Крик в ночи - какой ужас! Ему, наверное, тоже не по себе, потому что он берётся звать неуверенно, сдавленным робким голосом:

   - Оксана! Оксана! Ау!

   Никто не отвечает, и вот тут мне становится по-настоящему страшно.

   - Стой! Стой! Говори! Что у вас произошло? Что ты с ней сделал?

   - Ничего! Честное слово, совсем ничего! Ты что, думаешь я маньяк? Просто... просто она была слишком навязчивой.

   - Просто! Ты просто дурак! Она же любит тебя!

   - А ты? - он направляет луч мне в лицо.

   - Я не на допросе! Убери свой дурацкий фонарь!

   Я разворачиваюсь и иду прочь. Через полынное поле.

   - Ты куда? Вернись! - кричит за спиной Кирилл.

   Мне досадно оттого, что всё так вышло. Я виновата. Мне жаль Оксанку. Что я вообще тут делаю? Это мне нужно было уйти, а не ей! Я больше не буду ездить с ними на электричке. Я больше не стану танцевать с Кириллом под "Holiday". Пусть только она найдётся! Пусть только всё у неё будет хорошо!

   Посреди поля стоит громадное дерево. Крона его окунается в звёздное молоко. И если так высока крона, то корни, должно быть, пронизывают весь земной шар, и торчат баобабами где-нибудь посреди Африки, и леопарды лежат на толстых ветвях.

   Я приближаюсь, и слышу звук, будто бы жалобное мяуканье. Он то затихает, то звучит с новой силой. Может быть, это норны сидят у корней мирового дерева, плетут и оплакивают чью-то судьбу? Или русалка между ветвей, сбежавшая из поэмы?

   Но нет. Это не леопард, не норны, и не русалка. Хотя на последнюю она определённо похожа. На ветке, невысоко над землёй, сидит Оксанка и плачет, завесив лицо волосами.

   - О, Боже! - говорю я. - Что ты здесь делаешь?! - Но не слышу ответа.

   С фонариком подходит Кирилл.

   - Я нашла её, - говорю ему. - А дальше вы разбирайтесь сами. И только попробуйте не разобраться!

   И он остаётся стоять под деревом, а она остаётся сидеть на ветке. А я ухожу. И дикий, неудержимый смех разбирает меня. Я иду и смеюсь, подставив звёздам лицо.

  

   И будет солнечное утро. И новый, распахнутый в яркое небо день. И мы не будем говорить о минувшей ночи. И я в самом деле перестану ездить на электричке, потому что переберусь в город. Я буду танцевать под "Holiday", но не с Кириллом. А через год они поженятся. И через три разведутся. Без сюжета с картины Анри Жерве. Даже без большого скандала. А у меня будет любовь. И много чего ещё потом будет. Кроме счастья бесконечного времени, медленного как река.

  

   С каждым годом дальше

   Я от этих дней.

   К тем далёким берегам

   Не вернуться мне.