ПРУЖИНКА

  

  Поезд тронулся. Жёлтые вокзальные фонари качнулись, поплыли назад. Валентина сняла плащ, подсела ближе к окну. Но разноцветное конфетти огней быстро кануло в густую осеннюю темноту. И потом — только редкие далёкие искорки. Кого-то они согревают, кому-то дарят уют...

  Двоюродную сестру Валентина не видела лет пятнадцать, и до сих пор не верилось — неужели только ночь осталась до встречи? А ведь могли бы они ещё Бог весть сколько не увидеться, если б не внезапное Машино предложение.

  Всего три дня назад не думала Валя, что вот так ни с того ни с сего сядет в вагон, и поедет. Но сестра настаивала по телефону:

  — Приезжай! Прямо сейчас бери билет и приезжай, пока здоровья и сил хватает. А то одни только разговоры у нас.

  — Машунь, да куда ж я поеду? — робко отговаривалась Валентина. — Может, лучше ты ко мне, а?

  — Да я ведь постарше тебя. И Лёню своего на кого брошу?

  — А я своего?

  — Ну, твой-то, вон, и на даче работает, и за матерью ухаживает. А мой сиднем сидит. В магазин и то сам не сходит. Будто не говорила тебе... Трудно ему двигаться.

  — Колюньку из садика кому забирать? — выдвинула последний свой аргумент Валя.

  — У него что, родителей нет? Неужто без тебя не продержатся? Приезжай, Валюш, хоть немного развеешься, а то как белка в колесе, только и скачешь.

  «А и правда — подумала Валентина — в кои-то веки раз, на несколько дней... Разве не заслужила?» Поговорила с мужем. Тот пожал плечами, вроде бы недовольно, но возражать не стал: «Съезди, конечно. Два-три дня мы и сами пробудем».

  Подготовилась основательно. Сварила большую кастрюлю борща, нажарила миску котлет — с голоду не помрут. Предупредила сына, чтоб до конца недели на неё не рассчитывали.

  С подарком для сестры помучилась. Это раньше сувениры возили, и дефицитом обменивались. А сейчас что дарить? Всё везде одинаковое... Наконец, придумала, — набрала ведро винограда, из последнего, что до самых холодов оставался на даче. Такого у Маши точно не будет! И вот едет в поезде.

  

  Спала неважно. Забылась только под утро, и, кажется, не успела глаз сомкнуть, будит проводница: «Пассажиры, просыпаемся! Бельишко сдаём!»

  Приметили дружка дружку издалека, но пока Валя возилась с ведром, Маша первая подоспела. Поцеловались.

  — Валечка, милая, здравствуй! Как хорошо, что приехала!

  — Здравствуй, Машенька!

  — А что за ведро?

  — Гостинчик вам. Виноград с нашей дачи.

  — И ты сама в такую даль пёрла?! — всплеснула руками Мария.

  — Так разве то я? Поезд привёз — отшутилась Валя.

  Она разглядывала сестру. Та, видно, прихорошилась для встречи — уложила волосы, подмазала веки, накрасила неяркой розовой помадой губы, на шею повязала цветастый шарфик... Но пятнадцать лет назад была Маша «ягодкой», гонористой, интересной мужчинам, а теперь расплылась, поблекла...

  Кажется и Мария, глядя на Валю, думала примерно о том же... Отчего-то заслезились глаза. Обнялись снова сёстры, всплакнули.

  — Ох, Валька, зря ты всё же это ведро притащила. Намаемся с ним. Машины-то нет теперь. Продал Лёня свою «ласточку». Ну, пошли что ли?

  К приезду сестры наготовила Маша, будто новый год собралась встречать: традиционный «русский салат оливье», фирменная её «мимоза», жареная курица, а на гарнир пюре, для которого тоже был свой, особый рецепт. Открыла банки с домашним лечо и кабачковой икрой, выставила бутылку вина, и графинчик водки — для Леонида.

  — Машенька, да тут на целую свадьбу! Куда столько?

  — Это за все годы, что ты у меня не была. Так что ешь, и не вздумай отказываться.

  — Может Катю позвать? Пусть придёт. Я бы с племянницей повидалась.

  — Так они все работают. Юра на фирме, у Катерины пациенты, Лена учится. Мы с тобой к ним завтра наведаемся. У молодых своя жизнь...

  — Ты, вроде, говорила, нелады у них?

  — Дело прошлое — махнула рукой сестра. Подбивала Юре клинья одна пигалица... Уж так перед ним выстилалась... Едва не увела из семьи. Но Катерина отвадила.

  Сели за стол. Лёня пытался за гостьей ухаживать, но выходило неуклюже. Стал он чрезмерно грузен, двигался и в самом деле с большим трудом — артроз искалечил суставы. Впрочем, подливать себе из графинчика не забывал. На это сноровки хватало.

  Валентина невольно подумала, что её Александр и в самом деле ещё хоть куда — поджарый, как в молодости, зарядку по утрам делает. А самой кусок в горло не лез. Сестринская стряпня оказалась совсем не по вкусу — слишком жирное всё, и пресное одновременно. Мучилась Валентина. Обидеть сестру нельзя, а та только знай потчует.

  День прошёл вроде и длинно, а незаметно, за разговорами и воспоминаниями, за чаем с шарлоткой, и разглядыванием фотографий. Вечером почувствовала Валя знакомую боль в правом подреберье — дала таки о себе знать жирная пища. Засуетилась в поисках сумки, где припасла как раз на такой случай коробочку «Но-шпы». Сестра забеспокоилась:

  — Валюша, что с тобой?

  — Ничего, Машунь, камешек в жёлчном пузыре у меня просто. У мамы такое было, ну вот и мне по наследству... Шевелится он иногда. Таблетку сейчас приму, и опять всё хорошо станет.

  — Камень? А почему не лечишься?

  — Видишь — лечусь. Лекарства пью — улыбнулась через боль Валентина. — А чтоб совсем вылечиться, операцию делать надо.

  — Так не делаешь почему?

  — Вот когда совсем плохо будет, увезут на скорой... Ты водички мне принеси, таблетку запить.

  Мария сходила на кухню, вернулась со стаканом воды:

  — Ну нет, моя милая! Так не пойдёт! Чего ж ты до сих пор молчала? Я бы...

  — Что?

  — Катьке надо тебя показать!

  — А она разве хирург?

  — Она лучше чем хирург! Катерина моя — гомеопат, и очень хороший! К ней даже из Москвы ездят.

  — Гомеопат? — переспросила Валя. Не верила она этим новомодным веяниям. — Вроде целителя что ли?

  — Никакой не целитель! Те все шарлатаны, а она, говорю ж тебе, — врач. Высшей категории. Гомеопатия — это такая отрасль медицины. Лечение подобного подобным. Там лекарства свои. Безвредные.

  — Так разве бывает?

  — Не веришь? Да если б не Катерина, мы б с тобой сейчас не разговаривали. Она меня год назад с того света вытащила.

  — А отцу почему ноги вылечить не может?

  — Он, Валечка, от беленькой отказаться не в силах — негромко, чтоб не услыхал муж, сказала Маша. Но Леонид смотрел телевизор, и давно не прислушивался к их женскому разговору. — Должно быть что-то одно, либо лечение, либо водка. Ну вот ему водка дороже. Но ты ж ведь не пьёшь? И правильно!

  — Значит так — решительно продолжала Маша. — Завтра прямо с утра, натощак, пойдём к Катерине. Она тебя на дому примет. Сейчас позвоню только...

  — Да не надо, Машунь! Зачем Катю беспокоить зря? У меня уж прошло всё. Таблетка подействовала, я нормально себя чувствую — протестовала Валя. Но сестра и ухом не повела. «А и ладно — смирилась с судьбой Валентина — зато не придётся снова давиться курицей».

  

  Дверь открыла молодая женщина в шёлковом японском халате, украшенном цветками сакуры. Гибкий стан, стрижка каре, цепкий взгляд глубоко посаженных, как у матери, карих глаз. Племянницу Валентина помнила студенткой первокурсницей, застенчивой и смешливой, с волосами, собранными в вечный хвостик. Контраст был велик... Она даже растерялась немного.

  — Катюшка, это ты?

  — Я, тёть Валь, я. Не узнали? — Катя улыбнулась. — Да проходите, не стойте.

  — Надо же, какая стала... Красавица!

  Валентина с интересом осматривала квартиру: блестящие, будто лакированные, потолки с маленькими светильничками, двери тёмного дерева. Намётанным взглядом отметила беспорядочно заставленный кухонный стол, высокую стопку немытой посуды в модной керамический раковине. На кожаном диване посреди гостиной кипа неглаженого белья. Катя поспешно сдвинула его в сторону:

  — Садитесь.

   «Надо же, как неудобно вышло, люди и прибраться не успели... А живут богато» — подумала Валя. Вслух спросила:

  — А твои все где?

  — Юра на работе, Ленок в школе.

  Мария, довольная, что её план удался, и гордая за красавицу-дочь тут же засобиралась:

  — Пойду я. А то у вас это дело долгое. Катюш, ты позвони потом, ладно?

  Валентина не ожидала подобного поворота, но куда теперь денешься? А Катя проводила мать до двери, и вернулась. Придвинула к дивану круглый стеклянный столик, рядом поставила кресло. Достала из шкафа чёрный приборчик с циферблатом. В отдельном мешочке лежали металлический щуп и тонкий медный стакан. Их Катерина подключила к прибору. Бросила взгляд на Валю, с интересом наблюдавшую за приготовлениями:

  — Тёть Валь, снимайте серёжки, кольца, цепочки. Сейчас замерять вас буду.

  — Раздеваться? — не поняла Валентина.

  — Нет. Колготки снимите.

  — А юбку?

  — Юбку не надо. Мне нужны только ваши пальцы на руках и ногах, и чтобы не было ничего металлического.

  Валентина повиновалась. Катя села напротив, в левую руку пациентки вложила стакан, наказав плотно обхватить его всей ладонью. Голую Валину ногу поставила к себе на колено, и принялась делать замеры, касаясь щупом разных точек на пальцах. Чёрный приборчик пищал, то совсем тоненько, то басовито, и бегала в унисон из конца в конец циферблата узкая красная стрелка. Катерина записывала показания на листке бумаги, а Валя даже пошевелиться боялась — никогда такой процедуры с нею не проводили. Катя мельком глянула ей в лицо, улыбнулась:

  — Да вы не волнуйтесь, тёть Валь.

  Видя недоверие пациентки, принялась объяснять:

  — У людей в теле есть каналы, по которым течёт жизненная энергия, связанная с внутренними органами. На пальцах рук и ног эти каналы имеют выходы. Прибор показывает уровень энергии. Если её слишком мало, или слишком много, значит орган нездоров. Понятно? — Валентина вяло кивнула.

  Прибор, каналы, энергия — всё это звучало слишком наукообразно, и потому не вызывало доверия. Она ждала, когда Катя и в самом деле начнёт диагностику — станет спрашивать что болит, где, как. И дождалась. Но за чередой «врачебных» вопросов о пищевых привычках, симптомах и самочувствии последовало неожиданное:

  — Скажите, тётя Валя, вы гордая?

  — Что? — опешила Валентина. — Ну, гордая, да.

  — Когда вас обижают, то как реагируете? — продолжала свой «допрос» Катя.

  — Обижаюсь — слегка обиделась Валя. — А зачем спрашиваешь?

  — Это нужно. Я должна уяснить ваш характер, чтобы подобрать препарат.

  — Чтобы удалить камень?

  — Если мы с вами всё правильно сделаем, вы станете счастливее, а камня больше не будет. Понимаете, камень — это признак какого-то неблагополучия. А я не лечу признаки, я лечу человека. Помогаю восстановить гармонию.

  — Да... гармонию... — отозвалась Валя. — У меня счастья и так целый воз.

  — Ну вот и рассказывайте.

  — О чём?

  — О счастье, о жизни.

  — Это долго придётся...

  — Вот и начинайте. С начала.

  В другое время Валентина не стала бы продолжать такой разговор, бередить лишний раз душу. Но вчерашние беседы с сестрой настроили на иной лад — она погрузилась в прошлое. Напротив сидела Катя, похожая на молодую Марию, знакомая и чужая. И ещё на взрослую Валентинину дочь, которой у неё никогда не было...

  

  Училась Валентина в Москве, хотя девчонке из провинциального городка поступить в столичный ВУЗ нелегко. Но, как пелось в пионерской песне: «Кто хочет, тот добьётся». Валя и красный диплом заработала. А когда вопрос об аспирантуре встал, то вдруг выяснилось:

  — Так ты не москвичка?!

  — Нет.

  — Как же так? А чего пять лет время теряла?!

  Сошлись на том, что распределят в ближнее Подмосковье, учителем русского языка и литературы, а там она личную жизнь устроит, и в аспирантуру вернётся. Может, так бы всё и сложилось, и потекла бы судьба совсем иным руслом, но не успела Валя обустроиться на новом месте, как пришла телеграмма от матери: «Срочно приезжай. Тяжело болен отец».

  Помчалась к родителям, к тому времени переехавшим в областной центр. Папа был слаб, но самое страшное миновало — эмфизема не рак. Почти счастье... «Курить надо бросить» — сказал врач. Отставной полковник, полвека дымивший, собрал свои коллекционные табаки, и устроил костёр. На радостях.

  Так осталась Валентина с родителями. Хоть манила Москва, но и здесь — город большой, а становится ещё больше. Кварталы растут, детишки родятся, учить их надо. Только с женихами у Вали не ладилось. Мужского внимания на её долю хватало, но местные ребята казались ей, сделавшейся за годы обучения «столичной штучкой», простоватыми. Их переполненная сорными словами речь, кругозор, не простиравшийся дальше дружеских гулянок и походов в кино, смешной провинциальный форс... Нет, не могла Валентина считать их ровней. А годы летели...

  Судьбу свою встретила Валя на танцах в ДК химзавода. Небольшого роста, с гладко зачёсанными назад, рано начавшими седеть волосами, он в толпе перехватил её взгляд, и больше не выпустил, пока не оказался рядом.

  — Александр — сдержанно улыбаясь, представился незнакомец.

  — Валентина — отозвалась она холодно.

  Нет, не в её вкусе он был. Вале нравились крупные светловолосые парни. Нравилось чувствовать мужскую силу и стать, чтобы притулиться податливой тонкой травинкой, спрятаться на груди. А этот...

  Если б не спокойная уверенность глаз, победно блестящих в широкой тени чёрных бровей, если б не мягкие обертона голоса, если бы не движения в танце, полные скрытой энергии... Он вёл её то нежно, то резко, будто вызов бросал.

  А ещё, надо же такому случиться, — оказались они одного, московского поля ягодки. И диплом спело-красный, и распределение сам выбирал — хоть вдали от Москвы, зато с двухкомнатной квартирой для себя и для матери. А сколько общих тем для бесед...

  Концерты Ван Клиберна, театр на Таганке, романы Хемингуэя, и стихи, стихи...

  «Чтоб ты не страдала от пыли дорожной, Чтоб ветер твой след не закрыл,- Любимую, на руки взяв осторожно, На облако я усадил» — смеясь, декламировал Саша, отрывая её от земли. А Валя визжала — какое там облако?! Вдруг уронит!

  Стоя у её подъезда, ночью, под звёздами, произносил в торжественной тишине: «Ты - женщина, ты - книга между книг, Ты - свернутый, запечатленный свиток; В его строках и дум и слов избыток, В его листах безумен каждый миг». И так легко, и так трудно было поверить: «Неужели это для меня ...? Обо мне ...?»

  Но упорная строфа, встречавшая каждое утро на бетонном заборе, не оставляла выбора: «Хорошая девочка Валя» — и три восклицательных знака.

  «Любовь? Не любовь?» — Валентина боялась задумываться, просто чувствовала: есть только Саша, его голос, глаза, руки ...губы ...запах. Светловолосый атлет, о котором мечтала, отошёл вдаль, уступил место невысокому, брюнетистому, но близкому, живому. Сашина отчаянная, почти до надрыва звенящая струнность сделалась ей дороже твердокаменных стен. За стеной можно спрятаться, но любить стену... ?

  Всё произошло быстро. Познакомились взаимно с родителями. Будущая свекровь оказалась моложавой активной женщиной. Растила двух сыновей одна — муж давно оставил семью. Саша был младшим, а старший сын жил где-то на севере. Кажется, ей Валя понравилась. Зато Валин отец долго отмалчивался, а потом проронил: «Не твой это человек, доча. Не ходи за него». Но разве отцу угодишь? Он боевой офицер, тонких нюансов не понимает. А ей что, до пенсии в девках сидеть? И так уже перестарок...

  Поженились они, красивую свадьбу сыграли. Переехала Валя к мужу. И тут началось: Не туда положила, не то сделала, не так посмотрела... Две хозяйки в доме — беда. Да и какая Валя хозяйка? Так, приживалка на чужой площади.

  В их личные отношения свекровь не лезла, сына против жены не настраивала, но и своих материнских позиций сдавать не хотела. Видно ревность в ней поднялась великая. Мужа обнять на глазах у свекрови и то нельзя — смолчит, но глянет так, что руки сами собой опускаются. А Саша будто не замечал ничего. Если случалась ссора, либо не вмешивался, предоставляя женщинам самим разбираться, либо брал сторону матери. И то — она ведь роднее, вынянчила и вырастила. Её уважать надо. А жена... жена понимать должна, и подстраиваться. Прямо в лицо не говорил, но дела красноречивее слов.

  И ведь сказать что охладел Саша нельзя — исходила от него всё та же волна, что захлестнула Валю с первых минут. И она всё так же отвечала взаимностью. Но будто встало что-то меж ними. Сначала занавесочкой, тонкой ширмочкой, потом перегородкой, а через годы — стеной. Той самой, которую не полюбишь.

  Недолго бы, наверное, их браку длиться, да забеременела Валюша, и надеялась, что новое её положение всё изменит. Свекровь и вправду смягчилась. Проснулось в ней что-то сокровенное, женское, сострадательное. Стала даже как могла заботиться о невестке.

  Беременность тяжело протекала. Донимали отёки. В день — полстакана воды. Саша утром нальёт, и хочешь сразу пей, а хочешь до ночи растягивай. Но всё-таки выносила благополучно первенца. Знала — муж очень мальчика ждёт, и сама хотела сынишку.

  Все девять часов, что провела Валя в муках на родильном столе, Саша мерял шагами вестибюль приёмного покоя. Когда вышла сестра, объявила фамилию, сказала, что родился мальчик, не поверил. Послал, чтобы уточнили. Сестра вернулась: Да, всё точно, мальчик, живой, здоровенький, восемь баллов по шкале Апгар. И тогда захохотал Александр, так, что люди вокруг вздрогнули, и оглянулись. И открылась новая большая страница.

  Страница новая, да беды старые: Не в то завернула, не так к груди приложила, подгузник сменила не вовремя. Ребёнок битый час мокрым лежал!

  Кто здесь мать, а кто бабушка? Нет, мать-то, конечно она, Валя, но у бабушки опыт — вон каких сыновей вырастила! Одна! А ты? Все тебе помогают, а ты даже подгузник не сменишь...

  Опять начались ссоры. Валя часто плакала, и очень боялась, что пропадёт молоко. Вес Толик набирал плохо. Так промыкались год. Ровно в свой день рожденья сынишка пошёл, оторвал ручки от мамы, сделал шаг, другой, третий, и прямо до бабушки.

  А через две недели, во время очередного скандала, разгоревшегося как всегда из-за мелочи, Валентина почувствовала: Всё! Край! Рыдая, собрала кое-как вещи, самые нужные, взяла сына в охапку, и ушла к родителям. Александр в это время был на работе.

  Мама встретила дочь с распростёртыми объятиями. Знала, как той живётся. Выплакались обе, успокоились. Маленького Толяшу покормили, уложили спать. Всё, вроде, хорошо. И тут отец Вале выложил:

  — Ты чего прибежала? Плакаться? У тебя муж есть, вот к нему и иди — Сказал, как отрезал. Мама закусила губу, возражать не решилась.

  — Толик ведь спит — отчаяние и обида бросились кровью в лицо. Душили, наворачивались на глаза слёзы.

  Потом, много позже, поняла Валентина — отказав ей от дома бесповоротно и резко, спас отец их нескладную, но семью. А к добру, к худу ли — жизнь рассудит.

  Она не успела вернуться сама. Пришёл Саша, поцеловал, обнял, и увёл, не тратя лишних слов. Валя никогда не узнала, говорил ли он с матерью, пока её не было, и о чём был тот разговор. Какое-то время свекровь больше не придиралась. Но поняв, что легко может выжить невестку, посматривала надменно.

  Отцом Александр стал прекрасным, внимательным, и не по-мужски нежным. Толяша души в нём не чаял — ждал с работы, тянул ручки, твердил трогательно и смешно: «Папа, папа», и забывал все свои детские горести, положив головёнку на Сашино плечо. А когда подрос, то не стало для него лучшего праздника, чем поехать с отцом на рыбалку.

  И в самые трудные, самые чёрные дни, всерьёз задумываясь о разводе, понимала Валентина — нет у неё ни права ни душевных сил рвать эту связь. Пусть будет в их трудной семье хоть один по настоящему счастливый маленький человечек. Да и как учитель, ходя по квартирам неблагополучных подростков, глаза в глаза видела, какова она есть, безотцовщина.

  Болел Толик часто, — бесконечные ангины, хронический тонзиллит. К садику привыкнуть не смог. Остался на попечении бабушки. Так свекровь стала в доме совсем уже полноправной хозяйкой.

  Приготовить на всех, убрать, возиться с маленьким внуком, — тяжёлый и почти беспросветный домашний труд. Он был для этой женщины смыслом жизни. И как законная награда — чувство, что именно на ней зиждется семейный терем-теремок с лягушкой-квакушкой, зайчиком и мышонком. Строптивая, властная — черты неприятные, но будь иной, так не вытянула бы в одиночку сыновей, кривыми дорожками пролегли бы их судьбы.

  Так прошли годы, и сложились в десятилетия. Кажется, всего и было той жизни...

  

  Валентина умолкла. Смотрела, как ветер раскачивает за окном желтолистые ветки. Катя давно уже закончила измерения, и сидела в кресле, подобрав под себя красивые ноги.

  — Да, тётя Валя, выпало вам... Я бы не смогла столько терпеть.

  — Я тоже думала не смогу, а вот видишь, пришлось.

  — Нет, нельзя так. Вы ведь тридцать лет в позиции жертвы! Принесли себя на алтарь...

  — Да, принесла! А иначе как?

  — Уходить вместе с мужем. Жить своим домом, любой ценой.

  — Ох, Катечка, да разве ж я не понимаю? Для себя сразу решила — вот хоть умирать стану, а к сыну в семью не пойду! Помогать, внуков нянчить — это всегда пожалуйста, пока силы есть. Но доживать сама буду.

  — Ладно, тёть Валь. Чину я вам прямо сейчас дам — Катя открыла шкаф, несметными рядами стояли там стеклянные пузырьки, выбрала один, и отсыпала из него в пакетик немного белых крупинок:

  — Это если опять будут колики. Как принимать расскажу. А конституцию, ваш основной препарат — тут подумать придётся. Я его подберу, и отдам, когда вечером встретимся.

  — Кать... — Валентина замялась. — Я тебе сколько должна? Лекарства, наверное, дорогие...

  — Ничего не должны. И препараты как раз очень дешёвые. Это у аллопатов фармакологическая мафия цены вздувает. Здесь нет такого. А сейчас давайте хоть чаю попьём. А то я тоже не завтракала. Чай только зелёный. Чёрный для гомеопатии антидот.

  

  Вечером снова застолье. Мария опять хлопотала: «Валечка, тебе чего положить? Грибочки можно? Нет? А мясцо?» Пришла Катерина с семьёй. Женственная, и в себе уверенная. А вот муж её Валентине не глянулся — блеклый какой-то, ни рыба ни мясо, как говорится. Вроде при усах и бороде, а всё равно — будто подросток. И что она в нём нашла?

  Улучив минуту, передала Катя два пакетика. Про первый сказала:

  — Это ваш основной препарат. Конституция. Примете раз, и будем наблюдать изменения. Заведите блокнот, чтобы записывать симптомы. Сначала может стать хуже, но не пугайтесь — потом полегчает. Запомнили? — Валентина кивнула.

  — А вот этот — Катя показала на второй пакетик, содержащий всего шесть крупинок — особый. Пружинка. Закон такой есть — действие равно противодействию. В вашей жизни он нарушался, и вы столько обид познали, столько горечи накопили. Надо избавляться от них. Примете, и то напряжение, что внутри вас сидит, разрядится. Почувствуете, как легко станет. Только лучше вы этот препарат примите, когда дня на два-три одна окажетесь. Иначе можете на свекровь или мужа сорваться, и очень сильно — Катерина улыбнулась. — Ну а, может, пускай прочувствуют, каково быть в вашей шкуре.

  

  Валентина вернулась домой. Муж, казалось, вовсе не заметил её — свекрови в очередной раз было плохо, он вызвал врача, и не отходил от постели матери. После второго инсульта такое случалось частенько. Свекровь почти не вставала. Но иногда всё же являлась на кухню, где Валя, наконец, после долгих лет была в своём праве, и мучительно глядя невестке в глаза, спрашивала: «Валя, что мне делать? Скажи, Валя».

  Она по прежнему хотела быть полезной, хотела нести хотя бы малую часть того бремени, что всю жизнь считала своим. Которое и составляло всю её жизнь. И тогда Валентина поручала ей перебрать лук, или вымыть тарелки.

  Выходные провела на даче. Надо было закончить дела, навести порядок до наступления холодов. Но пока заморозков не было, и сад стоял в осенней, такой печальной красе. Тихо качались алые гроздья калины, ветерок гулял по верхам, гладил кроны деревьев, наполовину раздетые в преддверии зимнего сна. Почти у самой вершины яблоньки, на тоненькой ветке, качалось яблочко, маленькое, краснобокое, последнее. Сорвать бы — да как? Саша, может, поставил бы лестницу, а она... Женщина вздохнула.

  Из кармана шерстяной кофты вытащила пакетик с «пружинкой», высыпала на ладонь: «Принять? Ведь специально взяла... Смешно. Старая стала, а в сказки верю... Или нет? Не в сказки? А если нет, так что же, зря было всё? Цена всей жизни, всему-всему, вот это? Шесть зёрнышек, приготовленных невесть из чего?» — Валентина зажмурилась.

  Опять налетел ветер, коснулся лица, поцеловал будто юноша, несмело и нежно, зашумел листьями, качнул на ветке красное яблочко.

  «Господи! Так я и есть этот сад! Миновала весна, промчалось лето, собран давно урожай, одно лишь яблочко и осталось. Самое спелое, самое наливное. Даром что маленькое. Висит, дожидается — приди, сорви, подставь лесенку. А я наклонюсь, помогу, ты приди только!»

  Она снова посмотрела на шесть крохотных крупинок, раскатившихся по ладони: «Нет, доченька, ничего ты не поняла. Дай тебе Бог счастья» — и просыпала зёрнышки на влажную землю. Авось что и взойдёт. По весне.

 
Октябрь, 2011