Не кленовый багрянец поднялся тем осенним днем над московскими крышами. Зарево раскинулось по всему небу, и до Зыкова долетала гарь. Мужики в леса не ушли - подтащили с речки воды побольше и принялись затачивать вилы и топоры. По тому, как крестились бабы, на них глядючи, Никитка смекнул, что старались не супротив пожара.
И верно, заявились французы. До Зыкова, правда, так и не добрались: заняли дворец, что на Петербургской дороге царица выстроила. А вскоре по сельцу пробежал слух: сам Наполеон среди них. Никитка и не утерпел, удрал ко дворцу.
Увидеть Наполеона было и любопытно, и страшно. Усищи у него, небось, как ухват, руки лопатами и глаза, как уголья, горят. Разок бы только взглянуть на него!
Пробираясь огородами к беседкам и гротам, обступившим дворец, Никитка вспомнил про заточенные вилы. Ему с вилами было не совладать: рост еще не давал. И свернул Никитка в рощу, запасся там дрыном острым, осиновым. Осина - она, сказывают, от всякой нечисти бережет. А кто Наполеон есть, если не нечисть. Попадется Никитка ему на глаза - тут-то дрын и понадобится.
Народу возле дворца собралось видимо-невидимо. Прямо в беседках раскладывали постели, привязывали вдоль стен лошадей, бегали и суетились, поглядывая то на небо, затянутое клубами дыма, то на огненное зарево, наползающее со стороны Тверской заставы. Никитку долго никто не замечал, пока вдруг не заступил ему дорогу рослый усач-француз. Вытаращил глазищи и выкрикнул что-то на булькающем своем языке.
Чудная речь была у этих французов. Никитке сразу пруд с карасями вспомнился.
Пруд в сельце имелся давно - с той поры, когда Зыково еще Высоко-Петровскому монастырю принадлежало. Стало Никитке любопытно, как караси промеж собой разговаривают. Забрался он на мостки, голову под воду свесил и давай рыбин звать. Бульканье несуразное вышло, и еще он чуть не захлебнулся тогда. Бабка его от пруда за шиворот оттащила, да еще тряпицей по шее дала. И сейчас, на француза глядючи, вспомнил он то "бульк-бульк" карасиное.
А француз все пялился на него, ожидая ответа, да еще ногой притопнул. Никитка и забулькал по-карасиному: авось, чего и поймет.
Француз вылупил на него глаза и махнул рукой.
- Птифу, - говорит.
Наверно, уходить велел. Никитка шмыгнул в сторону и очутился с восточной стороны дворца.
Здесь от огня было светло, как днем. Ветер нес жар прямо на башни, и Никитка, ненароком коснувшись каменной стены, почувствовал, как она нагрелась: точно до руки живой дотронулся. А потом поднял он голову и увидал человека, стоящего у окна.
Маленький был человек, ростом не шибко больше Никитки. Стоял и смотрел на огонь, и лицо у него было угрюмое и растерянное.
Сильный порыв ветра ударил со стороны города, по которому словно катался огнегривый зверь. Будто горстью искр плеснуло в лицо приземистому барину, и сквозь дым услышал Никитка запах паленых волос.
- Уходь! - закричал он, пожалев вдруг глупого барина, застывшего в разогретом дворце, словно в печке. И, не зная, как растолковать ему, что тикать надо, припомнил давешнего француза. - Уходь! Птифуй отсюда! Птифуй!
Барин, наконец, повернул к нему голову. Смотрел потерянным взглядом, а сам так с места и не сдвинулся. А на Никитку бежал какой-то солдат, стискивая дюжие кулачищи. Замахнулся ногой, да куда там! Увернулся Никитка от тяжелого его сапога, юркнул мимо беседок и был таков.
Дрын он где-то по дороге обронил, да и ну его. Не до дрына было в адовой этой печке.
* * *
Пока огонь не унялся, Никитка больше из сельца не отлучался:; помогал обливать водой крыши крайних домов, оберегая их от случайных искр. На третий день стих ветер и хлынул дождь, прибив пламя.
Тогда Федька и уговорил Никитку сбегать в город. Далеко не зашли: над улицами висела сырая удушливая гарь, и в воздухе, словно снежные хлопья, кружила липкая зола. У дороги растаскивали крючьями обгорелый остов кабака. На обочине лежал странный черный ком. Приглядевшись, Никитка с Федькой обмерли: несколько обугленных тел слиплось вместе, и не разобрать было, то ли трое их там, то ли четверо. Еще один мертвяк лежал рядом. Рука, откинутая в сторону, прогорела так, что в нескольких местах виднелась кость, а к ладони пристал закопченный осколок бутылки.
- Кто это? - еле слышно выдохнул Федька.
Один из мужиков, разгребавших развалины, отер пот с чумазого лица.
- Хранцузы, - сказал он, шмыгнув носом. - Гуляли тут, в кабаке, и не заметили, как занялось. Их горящей крышей и придавило.
Перекрестился и тут опомнился: уставился на белые с перепугу мальчишеские лица и закричал:
- Чего вы тут шляетесь-то? А ну кыш!
Никитке с Федькой и повторять не надо было. Дунули они от пожарища что есть сил, в сельцо через лес вернулись.
Дворец к тому времени опустел: французы ушли в опустошенную пламенем Москву. В Зыково никто из них так и не сунулся, не понадобились мужикам вилы да топоры.
Тут Никитка и поведал Федьке, что побывал во французском лагере.
- Наполеона видел? - первым делом спросил Федька.
Никитка перебрал в памяти тех, кого приметил. Сердитый усач, не понимавший по-карасиному, солдат, что пинаться норовил, и грустный глупый барин, которому волоса огнем попалило. Очень хотелось приврать, да совестно было.