Семен Цванг. Анжелика в Тель Авиве

АНЖЕЛИКА

В ТЕЛЬ-АВИВЕ

Роман

ПОСВЯЩЕНИЕ

Непревзойдённый образ Дон Жуана,

Онегина блистательный портрет...

Герои поэтических романов

Вошли из книг и в жизнь и в интернет.

Они живут, волнуют наши души.

Нам дороги, близки их имена.

Созвездие поэтов - Байрон, Пушкин.

Иной размах, другие времена.

А разве виноваты мы, что ныне,

На грани новой череды веков

Куда ценней пакетик героина,

Чем томик замечательных стихов.

Возможно ли, что молох электронный

Поэзию загнал в дремучий лес?

Её затмили - голый зад Мадонны,

Наркотики, и вестерны, и секс.

И пусть любовь к поэзии поникла,

Но защитить её готов поэт.

Рождаются стихи об Анжелике,

В надежде, что роман увидит свет.

Из лучших книг я вольно ли, невольно

Твой образ выбрал. Он мне очень мил.

Прекрасное дитя супругов Голон

Я не похитил и не воскресил.

Той Анжелике жить,века листая

И жечь сердца маркизов, королей.

А у тебя судьба совсем иная,

Загадочная, в духе наших дней.

Но вы, пожалуй, чем то и похожи,

Ласкающая сердце красота,

Как отраженье в зеркале. И всё же,

Ты, Анжелика, та же и не та.

Ушедшее из жизни поколенье

Земле не отдаёт своей души

А где-то рядом в новом измеренье

Необъяснимо продолжает жить

Она француженка, а ты - еврейка.

Из родословной это я узнал.

Её черты сквозь время не померкли,

Твои - скрывала тайны пелена.

Войди в наш мир и гордо и красиво,

Перешагнув века, развей туман.

Романам Анжелики в Тель-Авиве

Я посвящаю этот мой роман.

ПРОЩАЙ, ПАРИЖ !

В душе народа память не стареет.

От прадеда и деда слышал я:

Изгнали из Испании евреев

По грозному указу короля.

Еврейская судьба горшей полыни.

Был уготовлен людям сущий ад.

Из Барселоны предки героини

Бежали пять веков тому назад.

Им прочили веками жить в галуте,*

Где травля, унижение и зло.

Гонимым - унизительно и жутко.

Но предкам Анжелики повезло.

В Париже их мараны приютили,

С оглядкой говоря: "Бог вас храни!"

Имея деньги, светлый ум и силы

Там быстро "офранцузились" они.

Их, одарённых, богом не забытых,

Удачи ждали в суматохе дел:

И блеск богатства, и дворянский титул,

И даже имена с приставкой "Де".

Напористый прапрадед Анжелики,

Тая еврейство, /в силу перемен/,

Меняет имя Даниэль Гленика -

На знатное, французское - Де Глен.

И это не тщеславие, не странность.

Ведь многие, от родины вдали,

Слукавив на строке "национальность" -

Уверенность и силу обрели.

Но наступило время, за которым,

На перекрёстке судеб и дорог,

Своим ветвям напоминают корни

О той земле, что завещал им Бог.

Узнав о таинстве происхожденья

Из дневника прабабушки родной,

Все чаще Анжелика с вдохновеньем

Рвалась в Израиль сердцем и душой.

Как будто за расстаявшим туманом

Ей виделись в совсем седой дали,

Века, где униженьем и обманом

Права на жизнь предки обрели.

Французу жить без Франции возможно ль?

Нет, расставанье с родиной не впрок.

Не зря же мы глядим, с какой-то дрожью,

Растёт ли пересаженный цветок.

И как проститься с Лувром и Монмартром .

Оставить Елисейские поля,

И свежее дыхание театров,

И всё, что нежит душу, сердце, взгляд?

Ответ таится в наших древних генах,

В неодолимой страсти родовой,

Зовущих нас к внезапным переменам,

Подсказанным сознаньем и судьбой.

Как тяжело, порою даже страшно,

Наполнив вздохом утреннюю тишь,

Рукой, коснувшись Эйфелевой башни,

Сквозь слёзы вымолвить: Прощай,Париж!

СТРАНА ДАВИДА

Плыл в небе "Боинг", как мечта крылатый.

Над Лодом день, на удивленье тих.

Нет, не туристка, а репатриантка

Сошла на землю пращуров своих.

Не дав на впечатленья ни минуты

И даже дожевать свой бутерброд,

Её тотчас служители Сохнута,*

Как говорится, "взяли в оборот".

То выложи билеты, справки, визу,

То докажи, кто бабушка твоя...

Еврейская волна бюрократизма

Вмиг омрачила радость бытия.

И так, аэропорт Бен - Гуриона,

Небесного могущества мотив.

Через аллею пальм вечнозелёных

Такси берёт разбег на Тель-Авив.

Оглядывая в зеркале гэвэрэт*

И, очарованный её красой

Водитель и рассеян и растерян,

Впервые почему-то сам не свой.

Бывалого таксиста в жар бросало

От близости её, /сомненья нет/.

То не заметил красного сигнала,

То чуть не опрокинулся в кювет.

Он вёз её, как возят знаменитых.

Стучало сердце под моторный гул,

Остановился у отеля "Хилтон"

И двери элегантно распахнул.

ШАЛОМ, ТЕЛЬ-АВИВ !

Знакомство с Тель-Авивом, как свиданье

И первое признание в любви.

Высокий взлёт великолепных зданий,

На чём не знаешь взор остановить,

Все дышит новизной и благодушьем.

А в путанице вкусов, стилей, мод,

Одно поймёшь: здесь никогда не скучно

И хмель желаний источает мёд.

От Алленби* свернёшь к центральным пляжам,

И тут же тянет выругаться вслух:

За пышностью дворцов многоэтажных -

Кварталы нищеты и развалюх,

Не обессудь, ведь город очень молод.

Лет через двадцать-тридцать поглядишь,

И скажешь гордо и самодовольно:

- Не сразу же Парижем стал Париж!

Возможно ли в порыве умиленья

Ответить на вопрос: чем город мил?

Пройдись-ка, Анжелика, по музеям,

У памятных надгробий и могил;

А в сквере, к старожилам на скамейку

Присядь - и ты поймешь их жизни суть.

Ведь в городе любом, как в человеке,

Уж очень важно в душу заглянуть.

О, гордый Тель-Авив в рубцах и шрамах.

Ты к цели шел, превозмогая боль.

Еврейские трагедии и драмы

Забыть своим питомцам не позволь

То англичане, турки, то арабы,

Загнали в море слёз мою страну.

Мечты еврейской голубой корабль,

Встречая штормы, не пошёл ко дну.

Когда-то здесь войска Наполеона,

Взяв Яффо, устремились на восток.

Какой-то звук напевный, отдалённый,

Слух полководца чуткого привлёк.

Он приказал гвардейцу - адъютанту:

-Скачи, милок, узнай, да распроси.

Гвардеец возвратился к Бонапарту,

Сказав: " Там молятся евреи, Сир.

И плачут по разрушенному храму,

Но верят, что с заоблачных высот

Придет Мессия к детям Авраама

И третий храм навеки возведет".

Вокруг война, но дикий гром орудий

Молящихся евреев не страшит.

Наполеон изрёк: - Ну что за люди!

Такой народ никто не победит!

Ты познавала сердцем Анжелика,

Чем дышит каждый дом и уголок.

На магистрали Дерех Петах -Тиква

И день, и ночь гудит машин поток.

Базар Кармель в своём наряде ярком,

Воистину восточный балаган.

Вся фауна и флора на прилавках,

Вокруг царят азарт, обсчёт, обман.

А вечерами тут в проходах дымных,

При зыбком свете тусклых фонарей,

Бродяги копошатся и олимы*

В отбросах рынка, в кучах овощей.

Понять их можно: трудно в этой жизни.

Не зря пока что стонет алия*.

Рукой костлявой жмёт дороговизна,

А начинать приходится с нуля.

Возьмёшь машканту - ты заложник банка

И не на год - на целых тридцать лет.

А если на счету твоём "баранка" -

В долгах ты, как в шелках и спасу нет.

Приехал - и терпи. Не рвись обратно.

Не с кандачка берётся высота.

Евреи - мудрецы, ума палата,

И в Кнессете палата, да не та.

Ты сделала, Анжела, верный вывод.

Не зря тебя он к действию зовёт.

В раскатах грома небо Тель-Авива,

Предгрозье над страной.Так что нас ждёт?!

В глазах вопрос, в раздумьях мыслям тесно:

Кто в этом мире прав, а кто не прав?

Вдруг, где-то рядом, зазвучали в песне

Слова: "Ерушалаим шель загав".*

-- dd>&nbs

СВЕТ ИЕРУСАЛИМА

Как озаренье - свет Иерусалима

Над городом мечты, молитв и грёз.

Нельзя словами выразить простыми,

Что видеть Анжелике довелось.

Куда ни глянешь - белый, белый камень.

Как белоснежный сон Иерусалим.

Он, возрождённый мудрыми руками,

Стал рядом с небом бело-голубым.

Раскошные дворцы в модерном стиле,

Музеи, синагоги и мосты,

И белое надгробие могилы -

Все-все из камня вечной красоты.

Бог в миросотворения минуты,

Любуясь белизной холмов и скал,

Весь остов человека, словно скульптор,

Сам изваял из глыб известняка.

Наполнив плотью, несказанным светом,

Своё творенье, Он умчался ввысь.

Иерусалим, какое чудо это,

Где в белом камне торжествует жизнь.

С тех пор, наверно, повелось веками,

Во всём земном - божественная связь.

Труд мастеров, любовь и белый камень

Ведут очаровательный рассказ.

На фоне звуков скрипки Паганини

Вид синагог, мечетей и церквей.

И, вот она - Великая Святыня,

Где верой озаряется еврей.

И Анжелика, в искреннем моленье,

Прикрыв глаза, стояла у Стены.

Подумалось в тот миг, что предков тени

Ей на экране памяти видны.

Она стояла в озаренье веры,

На исповедь, не тратя лишних слов,

Чтобы уйти, очищенной от скверны,

И тяжести своих былых оков.

Зажгла огни Иерусалим - столица,

Своих гостей, напутствуя, маня...

Стеною Плача нам не оградиться

От всех вопросов завтрашнего дня.

СТРАНА ЧУДЕС

Израиль познавала Анжелика

Своим сознаньем, сердцем и душой,

Страну чудес и малых и великих,

Где по соседству ад и рай земной.

Вдруг,получив нежданное наследство.

Богатой став в какой-то миг один,

Она купила виллу по соседству,

Открыла ювелирный магазин.

Но всё же главное её богатство -

Фигура Афродиты, красота.

Как в образе киноактрисы Кастро,

Нежна, и благородна, и чиста.

В её глазах - бездонное блаженство,

Как отраженье страсти и утех.

Она своей походкой, взглядом, жестом

Тотчас же очаровывала всех.

Почти без драгоценных украшений

Была алмазом редкостным сама.

И даже женщины, без исключенья,

От Анжелики были без ума.

Когда же обнажённая, в бикини,

Она на пляже в солнечных лучах,

Мужчины восхищаются: - Богиня!

А женщины завистливо молчат.

Она же, их, окинув взглядом нежным,

И преподав учтивости урок,

Плывёт, как божество вдоль набережной,

Адамов гордых повергая в шок.

Любя других, она себя любила.

Но на себе, не замыкая круг,

Была для всех заботливой и милой,

Звала людей к терпенью и добру.

Иной о самоотреченье трубит,

Но я с годами истину постиг:

Уж если ты и сам себя не любишь,

То вряд ли сможешь полюбить других.

С утра седьмой браслет сегодня продан.

Что ж, Анжелике здорово везёт.

И цифры пятизначного дохода

Ложатся на её текущий счёт.

Из щедрости на всякую подмогу,

По принципу Танаха: "Яд - бэяд"- *

Две тысячи дала на синагогу,

Пять тысяч - активисткам "Наамат".*

На крыше виллы, а подчас в гостиной,

Бывали, знаменитости теперь,

Актёры, бизнесмены и раввины,

И горделивый тель-авивский мэр.

На крыльях страсти к ней слетались гости,

От локона - до белой седины,

Все Анжелике посвящали тосты,

Все в Анжелику были влюблены.

По вечерам весь дом, как телевизор,

Как радуга светился особняк,

А у подъезда дома личный выезд -

Сверкающий как солнце "Кадиллак".

На ветке счастья появилась завязь,

Задуманное превращалось в явь.

А за порогом притаилась зависть,

Коварная плутовка, как змея.

Туда, где засверкает луч везенья,

И баловень удачи в дверь стучит,

Слетаются, как мухи на варенье,

Мошенники, дельцы и ловкачи.

БЕН МУРАН

Улыбкой озаряя Анжелику,

Вошёл курчаво-рыжий великан.

Привычным жестом, протянув визитку,

Представился: - Профессор Бен Муран.

-Пожалуйста, садитесь в это кресло

И угощайтесь: кофе, чай, ликёр.

Так чем я вам обязана, профессор?

-Есть тэт-а-тэт,* серьёзный разговор.

Беседы осторожное начало...

И в воздухе повис немой вопрос.

Минуту -две друг друга изучали.

И, наконец, он хрипло произнёс:

- Доверюсь вам, гэвэрэт Анжелика,

Большую тайну разговор таит:

Вы можете стать знатной и великой.

В моей руке вакцина - " Антиспид".

Я убеждён, бич грозный человека

Мне удалось у сатаны отнять.

И я задумал это чудо века

Прекрасным вашим именем назвать.

- Адон, я вашему успеху рада.

Его вы увенчайте торжеством.

Меня же возвеличивать не надо,

Я, господин профессор, не при чём.

Но Бен Муран был явно непреклонным:

- Вы, только вы решитесь в этот миг

Мне одолжить всего два миллиона

Для завершенья опытов моих.

Не возражайте, взвешайте, проверьте,

Беседуйте с людьми, которых спас.

Спид будет уничтожен на планете.

Мир возвеличит и меня и вас!

Муран разгорячился. Чуть не плача,

Он руки Анжелики лобызал.

И стал не рыжим - огненно горячим,

Горели диким пламенем глаза.

- Да успокойтесь же, подумать дайте, -

С волненьем Анжелика говорит.

И тут же, уточнив, назвали дату

Для посещенья фирмы "Антиспид".

И, вот он - жёлтый особняк у моря.

Перед фасадом цитрусовый сад.

Задумчивая тишь лабораторий,

Лишь изредка компьютеры журчат.

Держа в руках наполненные колбы,

Два человека у окна стоят.

- Знакомьтесь, это академик Кобо,

Из Токио, мой главный консультант.

А этого и представлять не надо,

Он прилетел всего лишь на три дня,

Профессор Пейч из штата Колорадо,

А это - журналисты ждут меня.

И тут же засверкали фотовспышки.

- Мы здесь подстерегаем вас с утра.

- А правда ли, что англичане пишут?

- Что нового, профессор Бен Муран?

А он, обняв за плечи Анжелику,

Изрек: - Считайте новостью пока,

Что эта, очень милая блондинка -

Моих открытий правая рука.

Друзья, прошу включить кинопроектор.

Вам, первым, доверяю посмотреть...

Вот, поражённый СПИДом Генри Бентор,

Над ним ещё тогда витала смерть.

Весь высохший, он был в ужасных струпьях.

Забрали мы его у докторов.

И тот, кого уже считали трупом,

Сегодня с нами, весел и здоров.

-А ну-ка, Генри, покажитесь прессе!

В распахнутые двери, прямо в зал,

Вошёл мулат, здоровый, интересный,

И, поклонившись, радостно сказал:

- Ну, вот и я! Здесь состоялось чудо.

Каким я был запечатлел экран.

Теперь я вечно благодарен буду,

Вам одному, профессор Бен Муран !

А журналисты будто онемели.

Профессор на прощанье дал совет:

-Всё то, что вы увидеть здесь успели,

Пока ещё не тема для газет.

У Анжелики сердце трепетало:

Какой сюрприз судьба ей поднесла!

За то, чтобы мечта торжествовала -

Она готова всё отдать сполна.

- Ну, как?-спросил профессор.

- Нет сомненья!

- Любовь моя, я безгранично рад!

И тут же, как по щучьему веленью,

Пред ними, словно вырос, адвокат.

Подписаны все важные бумаги.

А небо полыхало, как в грозу.

И, даже сам Шекспир - великий трагик,

И тот бы в этот миг пустил слезу.

...Заказан на двоих шикарный ужин.

У самых ног шумит морской прибой.

Шампанское на льду и свет потушен,

И первый поцелуй в тиши ночной.

- Имея, миллиарды денег -царствуй!

А мы поступим так, как Бог велит:

Здесь будет государство в государстве,

Как Ватикан, концерн " Антиспид".

- Поверь мне, Анж, мечта моя свершится.

Под хупой свадьбы совершим обряд.

А Анжелика: - Надо ль торопиться?

Как говорят у нас: - " леат - леат "*

Коньяк, вино, хрустальный звон бокалов.

И Бен Муран заметно захмелел.

Дошёл он от бокала - до вокала

И в руки взяв гитару, он запел:

"Чтоб дочку оградить от СПИДа,

Предупредительный король

Решил принцессу замуж выдать

За принца До-ре-ми-фа-соль.

Тот принц был близок с наркоманкой,

А наркоманка - с тощим панком .

А панк сыграл двойную роль:

Он спал с богатой иностранкой,

А с иностранкой - сам король.

От сексуального наследства

Все перешли на ноту " ля ".

СПИД охватил всё королевство -

От панка и до короля.

Для ахов-страхов нет причины.

Пусть каждый с кем захочет спит,

Но запасается вакциной

Всемирной фирмы " Антиспид ".

ПИСЬМО ЕЛЕНЕ Де САНСЭ. ПАРИЖ

С утра в квартире солнечные блики.

Часы прокуковали ровно семь.

Письмо подруге пишет Анжелика-

Француженке Елене Де Сансэ:

"От радости не мудрено заплакать.

Витает птица счастья надо мной:

Поздравь Елена, я - израильтянка,

Ещё точнее - дочь Земли Святой.

Совсем нежданно стала я богатой:

Меня наследство бабушки нашло.

Я счастлива с восхода - до заката.

Для описания всего нет слов.

От женихов отбоя нет, Елена.

Вчера по центру Алленби прошла.

Мне не дают прохода бизнесмены

И взглядом раздевают догола.

Что происходит - может лишь присниться,

Как в сказке той, о рыбке золотой.

Хочу с тобой, подружка, поделиться

И радостью, и грустью, и тоской.

Есть у меня и лимузин и вилла

И фирменная чудо - мебель есть;

Я ювелирный магазин открыла,

А в нём "алмазов солнечных не счесть".

И никуда не деться от соблазна.

Как знать, к добру всё это или нет.

Тьфу-тьфу через плечо, что бы ни сглазить.

Пожалуй, есть ещё один секрет.

Хоть от тебя, подружка, нет секретов,

Сумей-ка догадаться между строк.

Вчера на сумасшедшие проценты

Взяла я в банке ссуду под залог.

Молюсь, прошу, чтобы помог Всевышний:

Такой размах мечты, такая ширь!

Ты скоро обо мне, Элен, услышишь.

Не только ты одна - весь божий мир.

Как будет дальше, милая, не знаю.

Рискую, не страшась житейских гроз,

Пока же сильно, дико я скучаю

По улицам парижским, аж до слёз.

Париж - мой дивный свет и день вчерашний,

К нему, к тебе, любовь не утаишь.

Хочу взойти на Эйфелеву башню

И с высоты обнять родной Париж".

УДАР СУДЬБЫ

Тоска в груди до боли и до крика,

Предчувствие беды в душе, как зной.

Совсем одна в квартире Анжелика

И, словно, говорит сама с собой:

"Ну что случилось? До чего же странно,

Понять того никак я не могу.

Уже четвёртый день от Бен Мурана

Ни звука, ни привета, ни гу-гу.

Звоню ему с утра, и каждый вечер,

Звоню до тошноты я раз по сто.

Заученно бубнит автоответчик;

Звоню, а трубку не берёт никто".

Мгновение - и принято решенье:

Легко рванулся с места "Кадиллак".

Дома, столбы, мелькают, словно тени...

И, вот он - ярко-жёлтый особняк.

Мурлычет кот-бродяга у порога.

Лабораторный мусор под окном.

А в жёлтом доме тишина, как в морге,

Как будто вымер ярко-жёлтый дом.

Стучала гулко, а за дверью глухо.

Внезапно, удлиняя время мук,

Из дома, будто выползла старуха

И мрачно проворчала: "Вы к кому?"

Потом она прошамкала ни к месту,

Что квартирант её не обманул

И щедро рассчитался честь по чести,

А, уходя, оставил матану.*

Какая подлость и какое горе!

Какая в сердце гадостная муть!

У Анжелики бешенство во взоре:

"Повеситься ли, то ли утонуть,

Иль вмиг разбиться на приморской трассе

На самой страшной скорости шальной?

Какой удар судьбы, обман, несчастье...

О, гнусный Бен Муран - губитель мой!"

А он, как Ной, в предчувствии потопа,

Уплыл, преодолев животный страх.

А вслед за ним - мулат, и Пейч, и Кобо,

И "репортёры" с блицами в руках.

А за игру он брал, как Марадонна,

Хотя не футболист и не атлет.

Он прихватил с собой два миллиона,

А там, где деньги - там "зелёный свет".

Был Бен Муран, мур-мур и шито-крыто.

Всё остальное для него мура.

А то, что у кого-то жизнь разбита,

На то и есть опасная игра.

Бледна, как смерть, а под глазами тени.

Бедняжка потерпевшая, с утра

Сидела в полицейском управленьи,

Что на иврите значит - миштара.

Всё записали в стиле протокольном :

Когда, и кто, зачем, какая цель?

" - За ним угнаться, как за ветром в поле,

Заметил полицейский мэнахель,- *

Вас ловко облапошил лис матёрый.

Мурана ищут Лондон и Стамбул.

Его там называют "гастролёром".

Он вас нашёл, от нас же ускользнул.

О, вы прошли доверчивости школу

И разменяли золото на медь.

Мураном разберётся "Интерполо",

А вас, мадам, осталось пожалеть".

...На Дизенгоф кипят людские страсти:

Здесь день и ночь, какой уж год подряд,

Кафэ и ресторанов двери настежь

Безвкусицы и мод але-парад.

Здесь шекели на доллары меняют,

А деньги - на коварство и любовь.

Есть в Тель-Авиве улица такая,

Она зовёт влюблённых и дельцов.

Скрипач - оле* с талантом Паганини,

Играет, высекая сердца жар.

Вокруг толпятся женщины, мужчины,

Бросая мелочь в кожаный футляр.

Немало их, способных, гениальных,

Избрав для жизни Эрец Исраэль,

Тут горечь унижения познали -

Метлу, лопату, бедность и панель.

И всё ж, деваться некуда еврею,

В стране, какой ни есть, а свой народ.

Одни пройдут, другие пожалеют.

На Дизенгоф людской круговорот.

Открыты триссы, комнаты, как сцены.

Гляди, любуйся - тысячи программ.

В маколетах* растут ужасно цены,

Растёт число неразрешимых драм.

В толпе неугомонной, многоликой,

Не слыша сердца горестного стук,

Идёт, глотая слёзы, Анжелика.

Как призрак - в безнадёгу, в пустоту.

Беда чужая, как стена глухая.

Кто близок был, тот прячется за ней.

Вначале посочувствует, вздыхая,

Потом теряется в потоке дней.

Все на словах готовы лезть из кожи,

Чтоб Анжелике верность доказать:

"Мы не оставим!" - "Мы тебе поможем!"...

В Израиле умеют обещать.

Ей встретился раввин Менахем Коен.

Как исповедь всё выслушал. И вот,

Он бороду свою, зажав рукою,

Сказал: - "Бог забирает - Бог даёт."

ТЕЙТЕЛЬБОЙМЫ

Будь ты лицом прекрасней Нефертити,

Но коль пришла беда, то свет не мил.

Явился в дом судебный исполнитель

По порученью банка "Леуми".

В законе нет такого слова - "жалость".

Нет сердца в нём и добродушных глаз.

И Анжелика в тот же миг осталась,

Как говорится, в чём и родилась.

Всё "с молотка" ушло: машина, вилла...

Но дерево добра не без листвы:

Ей комнату любезно предложили

Олимы-ходашимы* из Москвы.

Врач-терапевт и бывшая актриса.

Жильё то не своё - эсхар дира*.

- Две комнаты у нас, мы потеснимся,-

Сказал ей доктор Тейтельбойм Абрам.

Улыбкой материнской тётя Ада,

&n Обняв Анжелу, пригласила в дом:

- Живите с нами, будем очень рады,

Нас озарите молодым огнём.

Они с ней жили рядом, по соседству.

Почуяв, что дела её, как ночь,

Супруги Тейтельбойм искали средство,

Чем пострадавшей девушке помочь.

Мы к драмам и трагедиям привыкли.

Они нам предназначены судьбой.

Твоя беда бледнеет, Анжелика,

В сравнении с их горем и бедой.

Был сын у них танкистом, капитаном,

Студенткою медина - дочь Эдит.

Борис погиб в горах Афганистана,

А дочь зарезал под Москвой бандит .

И как бы жизнь не прижимала круто,

Теперь уже троим, а не двоим,

Повеяло спокойствием, уютом

И чем-то очень близким и родным.

ДАМА ДЛЯ СОПРОВОЖДЕНЬЯ

Попалось Анжелике объявление.

Вчера узнала из него она,

Что бизнесмену для сопровождения

Сотрудница достойная нужна.

Условие: должна быть обаятельна,

А возраст - с двадцати до сорока,

Плюс знание иврита /обязательно/,

Оплата за работу высока.

На всякий случай подошла по адресу.

Успела лишь переступить порог,

Привратница, похожая на бандершу,

Её, окинув с головы до ног,

Восторженно воскликнула:- " Красавица!

Вас приглашает Джонатан в салон.

Я верю, вы должны ему понравиться."

И тут, одетый в шорты, вышёл он.

Её, увидев, автор объявления,

Был, видимо, повержен в нежный шок.

Подтянутый, спортивного сложения,

Чуть седоватый, ростом невысок.

Он ей назвался Джонатаном Джолларом.

Задумавшись, добавил он затем:

-Зарплата ваша - до трех тысяч долларов.

Коль вы согласны - завтра, ровно в семь.

Анжела поделилась с Тейтельбоймами

И рассказала, что и где, и как.

Но тётя Ада, выслушав, промолвила:

- Ах, как бы снова не попасть впросак!

Был первый выезд с Джолларом в Нетанию,

А позже - в Хайфу, Иерусалим.

В своей работе, в дерзких начинаниях

Был Джонатан, как чёрт неутомим.

Среди себе подобных Джоллар властвовал,

На запах денег первым успевал.

Он торговал земельными участками,

Вернее, он их перепродавал.

А Анжелика с искренним желанием

Вникала в секретарские дела.

Всех, покорив своим очарованием,

И связи и знакомства завела.

Сотрудница, с лукавым подозрением

Спросила, чуть прикрыв платочком рот:

-Ты стала дамой для сопровождения?

Признайся, шеф к тебе не пристаёт?

НОЧЬ В ЗЛАТОЙ ПРАГЕ

Джоллар был культурным в обиходе

И не допускал обидных слов.

Говорил, что он с женой в разводе,

Признаёт свободную любовь.

Осторожным и пытливым взглядом,

Чувством интеллекта своего,

Понимал, что с Анжеликой надо

Соблюдать сначала статус - квот.

Рядом с ней он от восторга таял,

Жаждая любви её достичь.

"Дураком, наверно посчитают,

Если упустить такую дичь".

Взять с налёта - дикая нелепость.

Птицу счастья только лишь вспугнёшь.

Гордая красавица не крепость,

Штурмом и осадой не возьмёш.

О, как влюбился Джонатан,однако,

Выработал свой особый план:

Делал очень скромные подарки,

Приглашал в театры, ресторан.

Джентльмен казался добрым магом.

И, однажды осенью, вдвоём,

На рассвете прилетели в Прагу,

А потом промокли под дождём.

Наконец, отель. Портье им сразу,

Дав ключи, предупредил вослед:

- Вами, сэр, один лишь люкс заказан.

Номеров свободных больше нет.

Джонатан был явно недоволен,

Но заботлив, трогательно мил:

- Поселяйтесь, я останусь в холле.

И не спорьте, Анж, я так решил.

А она: - Жеманиться не станем.

Нечего вздыхать и падать ниц.

Я в гостиной буду, вы же - в спальне.

Только, чур, не нарушать границ.

Он же, чувства радостные пряча,

Втайне, как ребенок ликовал:

"Вот он - случай! Вот она - удача!

Вот момент желаемый настал !"

В номер перед сном подали ужин:

Буженина, чёрная икра,

Шоколад, и яблоки, и груши...

Стол под люстрой хрусталём играл.

За окном лил дождь, не унимаясь.

В номере теплынь и бодрый дух.

Рюмка коньяка, потом вторая,

А потом шампанское на льду.

А потом звучали ритмы танго.

Всё аколь бэсэдэр,* всё о кэй!

А потом - всё ближе, шаг за шагом,

Тело - к телу и рука - в руке.

В ней и в нём всё больше страсть искрила.

Долго ли до пламени? Но вот,

Анжелика у себя спросила:

"А кто же я такая для него"?

Живчики в его крови кипели.

Полупьяный и полураздет,

Он уже клонил её к постели,

Но она, дрожа, сказала: - Нет!

Ночь не растворилась в поцелуях,

Сердце Анжелики не сожгла.

Горечь унижения почуяв,

Оттолкнув его, произнесла:

- Вот, что значит "для сопровожденья -

Распродажа совести и чувств.

Не хочу я быть во власти денег!

Не хочу вас видеть, не хочу!

И к чертям конторские бумаги,

Ночь и танго сладостный мотив!

...Утром самолёт летел из Праги.

Под крылом - красавец Тель-Авив.

АБСОРБЦИЕЙ ДАНО ПЕРЕБОЛЕТЬ

Пора понять: Израиль - есть Израиль.

Здесь надо жить, и верить, и терпеть.

Абсорбция спокойной не бывает,

Абсорбцией дано переболеть.

И вновь, как утешенье, Тейтельбоймы,

С кем Анжелика скоро целый год.

Абрам сказал: - Попей немного брома

И дикая хандра твоя пройдёт.

Лишь глянув на больного, узнавал он,

Что у тебя болит и что с тобой.

Таких врачей, как он, на свете мало,

С таким познаньем и с такой душой.

Чутьём необъяснимым и бесценным

И непонятным нынешним врачам,

Без всяческих анализов, рентгенов,

Диагноз ставил Тейтельбойм Абрам.

А здесь в застое всё его богатство,

Всё то, что накопил талантом он.

А здесь решают долго, не решатся,

Дать иль не дать Абраму ришайон.*

Удручена его супруга Ада.

Актриса. У неё волшебный дар.

Жалела вся московская эстрада,

Что Ада уезжает навсегда.

Под пальцами звучали струны нежно.

И арфа пела, плакала навзрыд.

Под звуки арфы расцветал подснежник...

Теперь она, угрюмая, молчит.

Талантливые люди приезжают

С надеждой на страну, на дом родной.

Прошу тебя, ты сделай так, Израиль,

Чтобы не гасли звёзды над тобой.

Н И К А Й О Н

Есть пытка оказаться безработным.

Идёшь, бредёшь, как выброшенный вон.

В Израиле, однако, стало модным

Олимовское слово "никайон".

Пусть для иных униженно и горько

Стать просто мусорщиком, низко пасть.

Но есть работа, никайон - уборка,

Дают пятнадцать шекелей за час.

Что делать? Анжелика согласилась

Богатую квартиру убирать.

И вот она в семье Адасы Шильман

По улице Арлозоров 105.

Как бочка, растолстенная хозяйка,

Сказала, полулёжа у окна:

-Конечно, вы подходите, однако,

Вам, девушка, протекция нужна.

Мелькают объявления в газете,

Болят глаза, от поиска устав...

Но на удачу Анжелику встретил

Менахем Коен, благородный рав.

Он поклонился ей: - Шалом, гэвэрэт!

Участливо спросил: - Ну, как дела?

В ответ шаблонное: - "Аколь бэсэдэр".

Вчера работу вроде бы нашла".

Хотя она сказала бодрым тоном,

Раввин, в её глазах заметив грусть,

Спросил хозяйкин номер телефона,

Пообещав: - За вас я поручусь!

На завтра никайон уже в разгаре.

С утра порядок в кухне навела.

За пылесосом - щётки, тряпки, швабры...

Сияет пол, сверкают зеркала.

За шесть часов сто шекелей в кармане

И угощенье - кофе, бутерброд.

А главное - никто винить не станет,

И не унизит, и не упрекнёт.

Адаса не нахвалится соседям:

- Какой у Анжелики тонкий вкус!

Сервизы переставила в буфете.

Оценка - тов мэод* и сверху плюс !

Врача с метлой увидишь и артиста.

Ведь как никак, а улицы свои.

А в том, что стал Израиль очень чистым -

Огромная заслуга алии.

СЕКТОР ГАЗА

Автобус мчал дорогой в сектор Газа.

Анжела с Тейтельбоймами, втроём,

Спешили в гости на еврейский праздник.

Арабские поселки за окном.

Среди домов высокие мечети.

А у самой дороги, стоя в ряд,

И старики, и женщины, и дети,

Сжав кулаки, неистово кричат.

В автобус камни полетели градом,

Все стёкла в окнах вмиг изрешетив.

Вокруг гремело слово: "Интифада !"-

Восстанья палестинского призыв.

Осколками стекла водитель ранен.

На лбу у Анжелики тоже кровь.

Открыл огонь солдат-израильтянин

По группе разгулявшихся юнцов.

И бросились арабы врассыпную.

К автобусу спешил армейский джип.

Так отчего ж арабский мир бушует,

Пуская в ход и камни и ножи?

Арабы - почитатели ислама

И те, что молятся богам иным,

Они ведь тоже все от Авраама,

Двоюродные братья егудим.*

Кипит вражда племён единокровных,

Не унимается страстей накал.

Кто отравил родник добра людского

И пальмовую ветку растоптал?

Кто мирно, по-соседски жил веками,

Делил по-братски хлеб и виноград -

И те сейчас хватаются за камни,

Бросая их в израильских солдат.

Не бросишь, жди возмездья экстремистов.

Твой дом сожгут, иль всадят в спину нож.

В созвучье экстремиста и фашиста -

Жестокость, и насилие, и ложь.

Теряя и терпение и разум,

О безрассудство, разбивая лбы,

Клокочут Иордан и сектор Газа

И весь арабский мир встал на дыбы.

Со всех сторон, рыча, как волчья стая,

Нам угрожают, наточив клыки.

Клочок земли по имени Израиль

Тотчас бы разорвали на клочки.

Неужто человеку на потребу

Кровавый и разнузданный террор,

Чтобы рыдало взорванное небо

И день поник, расстрелянный в упор.

Любой народ прийти к свободе вправе,

Но только выбрав мирную тропу.

Не языком Саддама и Кадафи

И не на языке камней и пуль.

Хоть интифада всё ещё упряма

И пусть её упрямства не унять,

Мир на земле святой не за горами,

Настанет время камни собирать.

К О Е Н Ы

В героях не ходил Менахем Коен,

Не избирался в Кнессэт* никогда.

Но в Тель-Авиве человек достойный,

Как вдохновитель веры и труда.

Быть коеном мог только тот, который

Когда-то первым праведником стал.

Их часто приглашали к свиткам Торы,

На самые почётные места.

Все Коены священниками были:

Его прапращур, прадед и отец.

Евреев слову божьему учили,

Сады растили и пасли овец.

Для Коена Тора - источник света.

Он в ней черпает мудрость и любовь.

К нему евреи ходят за советом,

Он каждому из них помочь готов.

Однажды в Араве,* у скал отвесных,

Овец своих он, как обычно, пас.

Там встретил девушку ,как в "Песне песней"

И полюбил навеки, в первый раз.

Он помнит: в сердце соловьи запели,

Когда под хупой* встал он рядом с ней.

Здесь у него и жёнушки Рахели

Теперь в семье одиннадцать детей.

Семь дочерей, четыре бравых парня,

Шесть шустрых внуков, правнучка одна.

Он и Рахель вошли в седую старость,

Но их любовь не выпита до дна.

Живут они в пятиэтажном доме,

В квартире, что построил "Амидар".*

Всё дышит в ней уютом, бытом скромным .

А дети, внуки - это высший дар.

Когда-то, в грозный час, он взял винтовку

Решительно пошёл в огонь и дым.

Был ранен в грудь на Арсенальной Горке,

В бою за свой родной Иерусалим.

Менахем Коен с болью вспоминает,

Как грянул по утру военный гром.

Враги, решив навеки смять Израиль,

Разбой свой увязали с Судным днём.*

Но не погасли в синагогах свечи.

И не прервав на Йом Кипур* свой пост,

Как царь Давид, народ, расправив плечи,

Взяв в руки меч, поднялся в полный рост.

Израильские танки наступали.

От взрывов содрогалась вся земля.

Дамаск, Каир бы, несомненно, пали,

Когда б над ними не рука Кремля.

Услышала об этом Анжелика,

Когда была у Коенов в гостях.

Семейные альбомы, фотоснимки,

Воспоминанья о минувших днях.

М О Ш Е

Вся мешпаха* была в тот полдень в сборе.

Опаздывал к обеду лишь один.

Уселись за широкий стол, но вскоре

Явился, улыбаясь старший сын.

Кудряв, как лев, в плечах косая сажень,

Теплынь огромных тёмно-карих глаз,

Он только что вернулся прямо с пляжа,

Ещё от солнца и воды лучась.

Представился, стараясь быть спокойным,

Хотя он ощутил волненья хмель:

- Я сын Менахема и тоже Коен,

Моше, хотя в Париже был - Мишель.

Моше струну душевную затронул -

Родной Париж, её любовь и свет.

Он уточнил:- Учился я в Сорбонне,

Окончил философский факультет.

- Мы земляки, - сказала Анжелика.

Моше добавил: - Дважды земляки!

Она к семье Менахема привыкла,

Впервые встретила людей таких.

За чашкой кофе говорили, пели.

Но вот, сыграть настал её черёд.

По просьбе обаятельной Рахели,

Сев за рояль, она взяла аккорд.

При свете люстры золотились пряди

Её волнистых, шёлковых волос.

И разбудила музыка Вивальди

Весну надежды, нежности и грёз.

Она играла страстно, с полной силой.

От волшебства ее красивых рук

Вся комната, казалось, растворилась

И прямо в небо устремилась вдруг.

Моше сиял. Так нежно и влюблёно

На женщину глядел он в первый раз.

Доверчиво, раскованно, спокойно,

Беседа двух сердец, как мёд лилась.

Цитировали Гейне и Спинозу,

Бальзака, Моруа... В потоке слов

Звучали и поэзия и проза,

Пророчества еврейских мудрецов.

Хотя Моше пошло уже за тридцать

И о любви высокой он мечтал,

Но до сих пор не повезло влюбиться,

Найти свой настоящий идеал.

Философы живут за облаками

Своих открытий, выводов, идей.

Но тут извечный "философский камень"

Всей новой гранью повернулся к ней.

И, если раньше дни плелись безлико,

Как осенью бывает - дождь да дождь.

С тех пор, как он увидел Анжелику,

Стал каждый день на праздники похож.

ПИСЬМО ЕЛЕНЕ

Тебе я очень долго не писала,

Ни чуточку тебя не позабыв.

Пойми, меня нещадно жизнь трепала,

Свидетель злоключений - Тель-Авив.

Нет постоянства на земле и в небе.

То всё в цвету, то опадает цвет.

А в жизни, полосатой, словно зебра,

Всё призрачно, всё - суета сует.

Сменяется удача неудачей,

За радостью - печаль, за ночью - день.

Богатые нередко тоже плачут,

Нет райской жизни никому, нигде.

В своём письме я прежде намекала,

Как сказочно идут мои дела.

Увы, в один момент я нищей стала,

За призраком заманчивым пошла.

Дельцы сулили мне златые горы

За экскурс в сексуальный мир страстей,

Но мне б тогда не избежать позора,

Да и презренья близких мне людей.

Я видела оскал зубов, злорадство,

В кругу моих завистников, врагов.

Я потеряла всё своё богатство,

Но вдруг нашла бесценное - любовь.

Да, я люблю и пламенно и нежно,

Своей любви, не пряча, не тая.

Да, я люблю - и это неизбежность.

Люблю - и это исповедь моя.

Моей души хозяин полновластный -

Моше, мой господин и мой кумир.

Как тот Моше, что вывёл нас из рабства

В свободный, но многострадальный мир.

Прости мне, что пишу витиевато.

Хочу писать на тысячах страниц

О том, что несказанно я богата

Любовью, у которой нет границ.

УРОК ИВРИТА

В Израиле к признанью путь тернистый.

Репатриантам же куда сложней.

Хоть есть диплом, профессия лингвиста,

Но уйма здесь своих учителей.

Надежду Анжелика не теряла:

С утра уборка дома - никайон,

А вечерами курсы посещала

Чтоб наконец-то "выбить" ришайон.*

Она давно ивритом овладела,

Когда решила выехать сюда.

Всегда пристрастье к языкам имела,

Овладевая ими без труда.

Уже остался позади экзамен,

Заветный ришайон в её руках.

Зато работа - за семью замками.

А тут еще и алии размах.

Дал Горбачёв евреям "свет зелёный",

Поток их возрастает, и теперь,

Кишит аэропорт Бен-Гуриона

Олимами. И все из СССР.

И вот,нежданно, к радости великой,

Лишь по знакомству, надо понимать,

Устроили в ульпане* Анжелику,

Доверили иврит преподавать.

Вошла в ульпан и в классе стало тихо.

Взяла мелок, приблизилась к доске.

И начала урок свой Анжелика

На самом древнем в мире языке:

"- Со времени исхода из Египта,

Та истина дошла до наших дней:

Евреи - не евреи без иврита,

Мы без него, как без души своей.

Когда же нас рассеяли по свету

И оторвали от священных книг,

Казалось, истину забыли эту

И с ней великий наш родной язык.

И разве надо спрашивать откуда

Стремление людей учить иврит,

Язык псалмов, Танаха и талмуда

Еврею знать сама душа велит.

А те, в ком искра веры не угасла,

Сквозь горечь испытаний к цели шли

И сохранили наш язык прекрасный,

Его на землю предков донесли.

Божественный язык, мудрец, красавец,

В нём древности библейской письмена.

А в буквах, цифрах - смысловая завязь

И мудрость, не раскрытая до дна".

С утра в ульпане, как в начале жизни,

Азы иврита постигают все:

Доцент московский с кафедры марксизма,

Ростовский инженер, его сосед;

Портной из Балты, врач из Кишинёва,

Известная актриса из Москвы

Колдуют целый час над каждым словом,

Подчас, не поднимая головы.

Свершилось чудо. Набирая силу,

Как из Египта, некогда грядёт,

Теперь уже из матушки-России,

Предсказанный пророками исход.

ВЕСНА ЛЮБВИ

Прислушайся, поют лесные птицы.

О жизни, о весне поют, о том,

Как сладостно в любви уединиться,

И взявшись за руки, побыть вдвоём.

И вновь слова признания услышать,

Взглянуть в глаза судьбы и в синь небес...

Оставив на поляне "мицубиси",

Моше с Анжелой углубились в лес.

Цветы и ярких бабочек порханье,

И тихий шопот ветра и травы,

Кузнечиков немолчных стрекотанье -

Всё это вместе - музыка любви.

В груди необъяснимое волненье.

Лучится радость, пальцы сплетены,

И нежная волна уединенья,

И властное веление весны.

Природа наблюдала, не ревнуя,

Как над землёй дух торжества витал.

Любовь застыла в долгом поцелуе.

Казалось, им весь мир рукоплескал.

Какой восторг сердец, какая прелесть!

Вдруг Анжелика, с искоркой в глазах,

Спросила у Моше: - Так неужели

Всё временно и превратится в прах?

Ждала, что он кивнёт, сказав: - Конечно,

Так было, есть и будет на земле.

А он промолвил: - Я хочу чтоб вечно

Источник нашей жизни не мелел.

Во всём свои законы, свой порядок.

Но тайную завесу приподняв,

Хочу окинуть отстраненным взглядом

Свои сомненья, прав или не прав.

- Я верю наши души во Вселенной

Бессмертны, возрождаясь вновь и вновь.

И в звездной бесконечности, наверно,

Есть множество, таких как наш , миров.

Где те миры? Их мудрецы искали,

Но до сих пор никто найти не смог.

Они, возможно, где-то в зазеркалье,

В том, о котором знает только Бог.

А человек, в момент своей кончины,

Всем тем, что называется душой -

Частичкою, похожей на нейтрино,

Тотчас же отлетает в мир иной.

Здесь тело предают земле, могиле,

А там, вдали от наших прежних мук,

Частичка эта набирает силу,

Чтоб новой жизнью засветиться вдруг.

Быстрее чем фотоны, скорость света,

Частички эти - тайна жития,

Летят на те безвестные планеты,

Где снова образуют наше Я.

В других мирах воспрянут наши гены,

А значит мы, назначенные жить.

В том высший смысл и закон Вселенной

Что непрерывна жизненная нить.

Мы множимся, как на деревьях ветки.

На это есть божественная власть.

В иных мирах живут и наши предки

И ничего не ведают о нас.

Пройдут тысячелетья, но едва ли,

Учёные поверят и поймут,

Что мчимся мы по звёздной вертикали,

Пока что неизвестной никому.

С тобой через века, за дальней далью,

Мы встретимся когда-то в дни весны,

Не ведая, что мы уже встречались

И до безумства были влюблены.

Она же: - Мой философ, милый гений,

Взгляни-ка из заоблачных высот

На суть метаморфозы, превращенья

Людей в животных, иль наоборот?

- Из розы вырастают только розы.

И кролика не превратить во льва.

Любые майсы о метаморфозе -

Пустые и бездумные слова.

Над лесом трели птиц не умолкают.

Конца волнующим вопросам нет.

- Скажи, каким ты видишь наш Израиль,

К примеру, через двадцать-тридцать лет?

- На это есть ответ в священной Торе:

Когда-то из заоблачных высот

Посланец неба спустится и вскоре

Он Третий Храм навеки возведёт.

Его приход пророки предрешили:

Кто праведник - его явленью рад

И торжествует, что идёт Мошиах.

А грешники трепещут и дрожат.

И пусть немало ждёт нас огорчений.

День торжества нам видится вдали,

Я верю, станет центром притяженья

Страна моя для всех людей Земли.

И до чего же будет интересно

Жить и творить нам на земле родной.

Найдут рефию* здесь от всех болезней

И даже от враждебности людской.

ГОРЬКИЙ ЛИВЕНЬ

За праздником Суккот и дождь не лишний.

Косматый ливень беспощадно льёт.

Моше привычно сел в свой "мицубиси",

Сказав: - Да будет урожайным год !

Спешил он в Яффо. Даль в сплошном тумане.

То мчал во всю, то жал на тормоза.

Он заказал в прибрежном ресторане

На триста человек роскошный зал.

Чтоб в этом зале не смолкали скрипки,

Веселье, радость, и вино рекой,

И чтоб у ног прекрасной Анжелики

Как музыка звучал морской прибой.

О, свадьба-свадьба, праздник вдохновенья!

Завертится такая карусель!

Нарядами, цветами, угощеньем

Займутся Анжелика и Рахель ;

Отец Менахем - свадебным обрядом.

Ему такое дело не впервой...

Вот, молния сверкнула где-то рядом

И раскололся гром над головой.

Взрывная вспышка озарила трассу

Всей мощью неба и земных страстей.

Взметнулся ливень в сумасшедшей пляске

При свете фар, реклам и фонарей.

В глазах то ослепительно, то тускло.

Вот скоро дом. Моше на газ нажал.

Вдруг лопнул скат - и мир перевернулся,

Дымится искарёженный металл.

"Маген Давид"* и миштара примчали.

Кровь. Труп. Остекленевшие глаза.

Врач констатировал: исход летальный.

Над Тель-Авивом бесится гроза.

...Вчера он был счастливым и влюблённым.

Какой красавец сын, в расцвете лет.

Вчера... А вот, сегодня - похороны.

Мать, плачет, восклицая: - Бога нет!

Менахем скорбно головой качая,

Молитву шепчет из последних сил.

И, к Богу обращаясь, вопрошает:

Так чем я пред Тобою согрешил?

Он людям говорил: " - Суд божий страшен".

И сам такую кару ощутив,

С какой душой он верующим скажет:

- Не гневайтесь, Всевышний справедлив.

В слезах, с Рахелью рядом, Анжелика,

Стоит, не шелохнувшись, третий час.

Как сломанная лилия поникла,

Бледна, как догоревшая свеча.

С огромной высоты упала навзничь

Её любовь. И рухнула у ног.

Ужасный приговор, страшнее казни.

За что же так наказывает Бог?

На кладбище, у черноты могилы,

Когда вся боль прощания в душе,

Она, как завещанье повторила

Слова, что произнёс в лесу Моше:

"С тобой через века, за дальней далью,

Мы встретимся когда-то в дни весны,

Не ведая, что мы уже встречались

И до безумства были влюблены".

ТЕРПЕНЬЕ И БОРЬБА

О, сколько горя перенёс Израиль.

Как много новых испытаний ждёт.

Тот счастье настоящее познает,

Кто этот путь с достоинством пройдёт.

Еврейский нрав выковывался в грозах.

"Терпенье и борьба" - его девиз.

Как только на ветру просохнут слёзы -

Вновь бой за выживание, за жизнь.

Здесь каждой мирной передышке рады.

Казалось, что такие дни пришли,

Когда бы не угрозы из Багдада -

Израиль сжечь, смести с лица земли!

Саддам Хусейн - коварный и бодливый,

Косился на Кувейт с ухмылкой злой.

Над водами Персидского залива

Запахло снова гарью и войной.

Его корили и предупреждали

На языке правительственных нот.

Он, в наглой позе, отвечал нахально,

Что всех и вся на щепки разнесёт.

И ринулся, как волк, к желанной цели.

Кувейт в огне. Смешались нефть и кровь.

В руинах школы, здравницы, отели,

Над Эль-Кувейтом плач детей и вдов.

Захватчики насиловали женщин.

Багдадский дикий зверь от крови пьян.

С ухмылкой хитрой предрекал зловеще:

" Такое ждёт и всех израильтян!"

И завертелась бешеная пляска,

Пускались в ход и бомбы и ножи.

К заливу стянут флот американский,

"Спитфайеры", "фантомы", "миражи"...

Французы, англичане, аравийцы

И боевые части египтян

Вошли в Кувейт чтоб усмирить убийцу,

Сорвать его захватнический план.

Прицельные удары по Багдаду.

Из бункера-берлоги страшный зверь

Направил на страну Израиль скады

С антисемитской маркой " СССР".

И пусть не все до цели долетали.

Иракскому диктатору, видать,

Противники последний шанс давали

Еврейское терпенье испытать.

Дразня арабский мир, он безответно,

Кроваво-подлых замыслов не скрыв,

Бросал свои /советские/ ракеты

На Рамат-Ган, на Лод и Тель-Авив;

И на вчерашних жителей Арбата,

На тех, кто в Душанбе познал погром,

Кто мёрз на Колыме, прошёл блокаду,

И кто вкусил чернобыльский синдром.

В те дни нинаандреевские дамы,

Сычёвские дружки - "громи и грабь!"

Благодарили наглеца Саддама

За тот его антисемитский залп.

И только взрывы первые заслышав,

Арабы-палестинцы, кто как мог,

Взбирались, как лунатики, на крыши

И бурно выражали свой восторг.

Но назревал конец иракским "играм",

Десантники - командос на чеку.

Израильские парни, словно тигры,

Готовы были к дерзкому прыжку.

Их яростный порыв давно известен.

Хоть прятался, как трус, Саддам - "герой",

Но вездесущий меч еврейской мести

Его достал бы даже под землёй.

Сигнал тревоги. Улица притихла.

Вот-вот бабахнет, где -не угадать.

Идёт по тротуару Анжелика,

Не думая ни скрыться, ни бежать.

Ещё в груди печаль и отрешённость.

Всё это молча пережить дано.

И, если б небо даже раскололось

И день погас - ей нынче всё равно.

Глядели на неё, глазам не веря.

Идёт красотка, скадов не страшась.

- В бомбоубежище скорей, гэвэрэт!

- Гэвэрэт, где же твой противогаз?

Она же, с неподдельной прямотою,

Достойно сохраняя бодрый вид,

Ответила уверенно, спокойно:

- Не беспокойтесь, Бог меня хранит.

Война - войной. Но до чего же странно:

В тебя стреляют - отвечать не смей

На раны и руины Рамат-Гана,

Бессонницу встревоженных ночей.

И как же можно медлить, выжидая,

Когда у ног твоих шипит змея?

Так, где ж твоя решительность, Израиль,

Где гордость непреклонная твоя?

Саддам , казалось, побеждён, задушен,

Но мир потряс позорный компромисс:

Джордж Буш вдруг сохранил Саддаму душу.

Великая Америка, стыдись!

ИСПОВЕДЬ МОЯ

Я в этот час, в январские морозы,

У стен ОВИРа мёрз в очередях.

Потом в Москву летел одесский поезд...

Так свыше года в муках и бегах.

Гора бумаг, запросы, подтвержденья,

Чиновники чинили мне допрос:

Сверяли даты, год и день рожденья

И точно ль у меня еврейский нос.

Я падал от усталости в таможне,

В порту, сдавая жалкий свой багаж.

Того нельзя грузить, а это можно.

Но можно всё тому, кто больше даст.

При всех властях красавица Одесса

Стояла и стоит на трёх китах.

И это всем и каждому известно:

На взятках, блате и магарычах.

И, наконец, в апреле, в первых числах,

/Запомню девяносто первый год/,

В моих руках спасительная виза

И сказочный билет на самолёт.

Со всей своей семьёй я в Тель-Авиве.

Сквозь розовый олимовский туман,

Сначала всё казалось дивным - дивом,

Потом узнал, где, правда, где обман.

Всё, словно запись на магнитной ленте:

Для нас, олимов, новый класс открыт.

Я здесь, в ульпане, Анжелику встретил,

Она преподавала нам иврит.

Вошла, ничуть пред нами не красуясь,

Назвала имя нежное своё.

Так, где встречал я девушку такую,

Возможно, даже именно её?

Пытаюсь вспомнить. Что за наважденье!

И вдруг, в догадке радостной застыл:

Она живёт в моём воображенье,

Как светлый образ чистой красоты.

НЕМНОГО О СЕБЕ

О ней, поведав в предыдущих главах,

Я в творческом порыве новых чувств,

По принятому авторскому праву,

Без хвастовства я рассказать хочу

Немного о себе, не утомляя,

Длиннотами тебя, читатель мой.

Приехал я апрельским днём в Израиль,

На склоне лет, уже совсем седой.

А за спиной, то солнечно, то тени,

Надежды и просчёты, вечный страх.

Мучительная маска униженья,

Запекшаяся горечь на губах.

Нас в СССР, как стадо погоняли,

А мы, на это всё, глаза прикрыв,

На площадях скандировали: - "Ста-лин!"

И громко восклицали: " -Ленин жив!"

Меня, как журналиста и поэта

Терпели, показав зубов оскал,

Печатали в журналах и газетах,

Пока кремлёвским бонзам подпевал.

Однажды петь по-свойски сделал пробу,

Но тут же надавали мне чертей,

Напомнили, что дед мой кушал кнобл,*

Короче говоря, что я - еврей.

Куда бы я ни шёл - одни запреты.

Глаза мне резал юдофобский дым.

Мечтал, когда в Израиль я приеду,

Та запою я голосом своим.

Но тут свои законы и границы.

Будь я талантлив, с детства одарён,

В Израиле без денег не пробиться,

Попробуй докажи, кто Цванг Семён.

Меня недавно похвалила пресса.

От похвалы плясать хотелось, петь.

Но кто меня готов издать без кэсэф?*

А в этом всей проблемы круговерть.

Я не стремлюсь к созвездию великих.

Судьба мне начертала быть земным.

Так, озари мне сердце, Анжелика,

Добром и обаянием твоим.

МИСТЕР ИКС

Луч солнца заиграл в оконных створах.

С утра явился очень ранний гость:

Кудрявый мальчик в синей униформе

Букет цветов чудеснейших принёс.

Сказав одно: "Зэ бешвилха, гэвэрэт".

И всё. Ни слова, от кого цветы.

Лишь надпись на открытке: "Йом голэдэт."*

Пять роз невыразимой красоты.

Тончайший аромат, как звук напевный.

Ещё в росинках каждый лепесток.

От этих дивных роз и королева

Пришла бы в умиленье и восторг.

Ах, да, сегодня же восьмое мая.

Ей, Анжелике, ровно двадцать три.

Как сказочно цветы благоухают.

Но кто же их прислал? Кто подарил?

От безответных мысленных догадок

Лишь брови к переносице сошлись:

Ни Коены и ни Абрам и Ада...

Какой то неизвестный Мистер Икс.

Не зря удивлены и Тейтельбоймы:

-Живём мы в этом доме третий год.

Вчера же нам сказал хозяин дома,

Что за жильё он денег не возьмёт.

Мол расплатился неизвестный спонсор,

За целый год вперёд чек подписал,

Просил не задавать ему вопросов.

Светились только добротой глаза.

Хороший человек стоит за этим,

Не замышляя хитроумных сцен.

К тому же неизвестный добродетель

Сам ничего не требует взамен.

Он, видимо, прочувствовал и знает,

В репатриантской жизни горек мёд.

А добродетель громкой не бывает,

Своих не рекламирует забот.

Знакомый путь домой после уроков,

Шла Анжелика по проспекту Нэс.

Вдруг, рядом с ней, у тротуарной кромки,

Остановился чёрный "Мерседес".

Водитель мигом вышёл из машины,

С трудом сумев с собою совладать.

- Шалом. Вы узнаёте, Анжелика?

- Конечно, Джонатан, как не узнать.

Сама ж подумала, "какой повеса!"

Припомнив Прагу, номер на двоих.

Да, он мужчина видный, интересный,

Но эгоист, как множество других.

Вот заведёт, как он гасал по свету,

Как продавал участки и дома.

Но по привычке начал он беседу

С дежурного вопроса: -Ма нишма?*

Пусть он себя считает птицей важной,

Секс- символом, красавцем, богачом.

Она ему сейчас с презреньем скажет,

Что позабыла навсегда о нём.

Короче, надо выложить всю правду.

Но он её опередить сумел:

- Простите, Анж, подробностей не надо.

Я знаю всё, я в курсе ваших дел.

Она же, с иронической усмешкой

Сказала неожиданно ему:

- Выходит, вы за мной ведёте слежку.

А если да, скажите почему?

А он, её горячностью любуясь,

Сверканьем глаз, игрою гибких рук,

Ответил: - Не слежу, интересуюсь,

Как поживает мой прекрасный друг.

-Хотите доказать мне, что охотник

И дичь связали дружбы узелок?

Но Джонатан в нокдауне коротком

Её удар парировать не смог.

-Я шла сама к финалу пражской сцены,

Не распознав ещё вначале цель

И суть сопровожденья бизнесмена -

Делить с ним и работу и постель.

Он, с откровенной искренней мольбою

Взглянул в её зелёные глаза:

- Ну, хватит издеваться надо мною,

Я сам себя в тот вечер наказал.

С тех пор я лишь о вас одной мечтаю

И места для себя не нахожу.

И пусть ни для кого не будет тайной -

Я только вам одной принадлежу.

Но горечь поражения осилив,

Он глухо произнёс, потупив взгляд:

-Прошу вас, Анж, чтоб вы меня простили.

Я перед вами очень виноват.

-Простить за что? - она спросила с жаром, -

Я обвинять вас, Джоллар, не берусь

Ведь я была тогда живым товаром,

Вы ж - покупатель, долларовый туз.

-Вы вправе наказать меня, отвергнуть,

На это, Анжелика, ваша власть.

Вспять не текут разбуженные реки,

Я никогда не откажусь от вас.

Она остановила Джонатана:

-Я не терплю высокопарных слов.

Ещё совсем свежа на сердце рана -

Погиб Моше, мой друг, моя любовь.

Тотчас в её глазах, в тумане грусти,

Кладбищенский кортеж в слезах проплыл.

Печально Джоллар, пальцы, сжав до хруста,

Сказал: - В день похорон и я там был.

И он вздохнул. А для неё открылось:

Никто иной - её богатый босс

В ульпан устроил, оплатил квартиру

И ей прислал букет чудесных роз.

ПИСЬМО ЕЛЕНЫ

Пишу тебе, а в сердце суматоха,

Хватаю воздух жизни на лету.

Мне, как тебе, то хорошо, то плохо,

Ну, а порой совсем невмоготу.

Ты знаешь, Анж, я по своей природе

Всему предпочитала шик - модэрн.

Но до чего ж отстала я от моды

И я уже не та Элен, поверь.

Меня друзья считали недотрогой.

Теперь же это и самой смешно:

Любовников моих в Париже много,

А вот любимых нет ни одного.

Совсем недавно стало мне известно,

Что не такой уж Де Сансэ мой клан.

Нашла я в нём и веточку еврейства -

Еврейкой бабушка отца была.

Я на ошибках горьких испытала,

Что стоит чем-нибудь похвастать нам -

И счастье, что твоим уже казалось

Немедленно летит ко всем чертям.

Пока ещё не поймана жар-птица,

Пусть и под носом у тебя парит,

Ты погоди, не торопись хвалиться,

А то взмахнёт хвостом и улетит.

Отяжелела нашей жизни ноша.

Порой хочу от дикой злости выть.

Сегодня мир, как вздыбленная лошадь,

Его, увы, кнутом не усмирить.

Мы верить в справедливость перестали,

Зато бесстыдно научились лгать.

Как будто, мы Бастилию не брали

И вновь её придётся штурмовать.

Париж наш внешне, как всегда чудесен,

Здесь празднично душе. Куда ни глянь,

Как прежде парижане в день воскресный

Спешат на Елисейские поля.

Хотя в театрах, в Лувре и не пусто,

Но властно надвигается кошмар:

Повсюду секс, эротика, распутство,

Разбой и наркотический угар.

Дворца Свободы рушатся основы.

Все ждут с немой тревогой перемен.

Мой брат Леон ушел к бритоголовым,

Его кумир взбесившийся Ли Пэн.

Ты помнишь, Анж, Кирпатру? Тихий город.

Французы да евреи в нём живут.

Теплом и радостью светились взоры.

Кто думал, что беда случится тут.

На кладбище явились ночью наци

И всё вокруг ломали, били, жгли.

Гроб тяжкий, с неостывшим телом старца,

Как звери из могилы извлекли.

Молодчики-нацисты, сатанея,

Над святостью глумились до утра.

На мраморе писали: - "Вон, евреи!"

И чёрным ядом изрыгали брань.

Мы отдаём Свободу в лапы чёрту,

Всё это признаки грядущих бед.

Где нет покоя ни живым, ни мёртвым,

Там только ночь и будущего нет.

Родная Анж, я по тебе тоскую

И одичала без тебя совсем.

Тебе своё признанье адресую

И трижды повторяю: - Же ву зэм!*

ПРОБЛЕМА ЖИЗНИ

Мы вечно от кого-нибудь зависим:

Любовь, семья - особый разговор.

Замужество проблема целой жизни,

Сама себе выносишь приговор.

Женитьба - дело сложное. Тем паче,

Что сам себе судья, сам и палач.

Сняв голову, по волосам не плачут,

Избрав жену - по голове не плач.

У Анжелики под глазами тени.

Как та улитка, вся в себя ушла.

Вновь Джонатан ей сделал предложенье,

Запас словесный исчерпав до дна.

Три дня ему ни слова, ни пол слова.

А тень его маячит под окном.

Как прежде он задумчив и взволнован.

Все думает о ней, она - о нем.

Да, Джонатан ей нравится, конечно:

Красивый, честный, благородный он.

И, становясь, всё ближе с каждой встречей,

Он, словно юноша в неё влюблён.

Но всё ж, тропа замужества опасна:

О, как бы не померк твой идеал.

Мужчина многоопытный и страстный,

Он был женат и многих женщин знал.

Его сужденья о любви свободной

Как тонкая, чуть видимая нить.

Что может оборваться через годы.

Но ведь любовь на цепь не посадить.

Ещё один вопрос - его богатство.

Не дай то бог, чтобы подумал он,

Что Анжелика наконец-то сдастся,

Косясь не на него - на миллион.

Такой доход сейчас у Джонатана.

Недавно Джоллар с новостью пришёл:

В Эйлате он открыл два ресторана

И дорогую яхту приобрёл.

Спецслужбы Анжелике сообщили,

Что найден тот, кто был неуловим.

Что Бен Муран убит на юге Чили

В гостинице сообщником своим.

И далее идёт подробный список

Всего, что там оставил Бен Муран:

Осталось восемьсот пятнадцать тысяч,

Иные деньги канули в туман.

Спасибо миштаре и "Интерполо"

За то, что часть потерь возвращена.

Так пусть услышит миллионщик Джоллар ,

Теперь не бесприданница она.

Под пальмой, у решётчатой калитки,

Вновь Джонатан её с надеждой ждал:

- Ответь мне, ты согласна, Анжелика?

Прикрыв глаза, она сказала: - Да.

Сенсация согласия звучала,

Рискованной любовью их связав,

Но Анжелика одного не знала,

Что Джонатан ведь по отцу араб.

В московском вузе имени Лумумбы

Отец когда-то защитил диплом.

Там он женился на еврейке Любе

И в Яффо он увёз её в свой дом.

Сын Джонатан у них еврей и сабра ,*

Раз мать еврейка, значит сын - еврей.

Пока же разговор пошёл о свадьбе,

О суматохе предстоящих дней.

Решили утаить восторг вселенный

От хитрых и завистливых людей.

Тут пригодился и совет Елены -

Всё делать, не хвалясь и поскромней.

Отпраздновали торжество в Эйлате,

Вдали от любознательных коллег,

На собственной своей семейной яхте,

А пригласили тридцать человек.

Всё соблюли, как надо: микву, хупу,*

Стол поручили знатным поварам.

Из самых лучших шоу-звёзд рок-группа

Гостей увеселяла до утра.

БОЙ В ДЮНАХ

У моря чайки оглашают криком

Песчаный берег и морской прибой.

На пляже Джонатан и Анжелика

Проводят здесь медовый месяц свой.

То, окунаясь в голубые волны,

То, загорая, солнца не страшась,

То, прохлаждаясь глидой,* пепси-колой,

То, поцелуем утоляя страсть.

Весна в душе, весна играет в жилах,

Звенит любви восторженная медь.

Откуда знать им, что в какой-то миле,

В открытом море притаилась смерть.

Беда взяла свой курс в порту Бенгази,

С маршрутом назначения - террор.

Чтоб омрачить святой еврейский праздник,

Пиратский бриг помчал во весь опор.

А в нём шестнадцать гангстеров отборных,

Дух мести, героином подкрепив,

В преддверье смертоносного террора

Направили свой рейс на Тель-Авив.

При этом горькой пеной изрыгая

Конечную программу диких сил:

Скорее превратить страну Израиль

В пустыню из надгробий и могил.

Уже в бинокле тель-авивский берег.

Плавсредства спущены. Сигнал: - "Пора!"

От борта корабля, стремглав, как звери,

Летели скоростные катера.

Здесь тысячи людей с утра на пляже,

И не смолкают музыка и смех.

Никто не допустил и мысли даже,

Что эти катера несут им смерть.

Что сотворилось бы в тот день, подумай,

Такое не придёт и в страшный сон...

Бандиты тайно высадились в дюнах

И рвались к пляжам с четырех сторон.

Судьбу людей решали лишь мгновенья.

Но вдруг взлетели вертолёты ввысь.

Всем показалось, что идут ученья,

Но это шёл смертельный бой за жизнь.

Итог: четыре гангстера убиты,

Двенадцати корпеть в тюрьме, в плену,

И, слава богу, есть у нас защита,

Кому беречь от гибели страну.

Молодожёны поняли едва ли,

Как в дюнах звуки боя донеслись.

О чём-то чайки над водой кричали

А в Тель-Авиве продолжалась жизнь.

ДОМ НА ДИЗЕНГОФ

Супруги Джоллар мир не удивили,

Когда не ради собственных утех,

На Дизенгоф просторный дом купили

И в доме зал на триста человек.

Гостеприимный дом для всех распахнут,

У входа пальмы выстроились в ряд.

Над входом надпись: "Клуб олимов Яхад".

Здесь этим летом побывал и я.

Делами управляла Анжелика,

А дел невпроворот в потоке дней:

То стулья закупить, рояль и книги,

Оповестить и приютить гостей...

Она людей объединить сумела,

Всех окружить заботой и теплом.

Благотворительность- святое дело.

И засиял, как светоч, этот дом.

Для многих стал он самым добрым домом,

Где на любой вопрос найдёшь ответ.

Не позабыв Абрама Тейтельбойма,

Открыла здесь врачебный кабинет.

Олимам - консультации бесплатно,

Для ватиков - приём за полцены.

Тут применил он опыт свой богатый,

Его леченьем все восхищены.

Для Ады тоже этот клуб - награда.

Концерт для арфы - чудо - бенефис.

На сцену трижды вызывали Аду

И зрители скандировали - "бис!"

Театр "Гешер" со спектаклем новым,

Певцы, и юмористы, видный маг.

Здесь выступали - Алла Пугачёва,

Кобзон, Хазанов, и Аллан Чумак...

Мне тоже в клубе отчитаться дали.

Почувствовав волнение в крови,

Стихи свои читал я в новом зале

О родине, о мире и любви.

ПРЕДВЫБОРНЫЙ БУМ

Всегда мы города твои, Израиль,

По всем известным меркам отличим:

Хайфа - пашет, Тель-Авив - гуляет

И молится за всех Иерусалим.

Страна вступила в полосу размаха

Предвыборного бума своего.

Не зря и клуб создал движенье "Яхад",

Что значит - вместе, все, до одного.

Достойный лидер - Анжелика Джоллар.

Газеты, поместив её портрет,

Красавицей её назвать изволив,

С кем говорить приятно тэт-а-тэт.

Текстовке отвели пятнадцать строчек,

Но предпослав суждения свои,

Язвительной насмешкой, между прочим,

Что "Яхад" - кошелёк для алии.

Но Джоллар им ответствовала резко,

Развеяла нападок едкий дым.

Она сказала, что народ еврейский

Не понял до сих пор своей беды:

- Не мы ль, евреи, были молчаливы,

А значит, безучастны были мы,

Когда бродило мюнхенское пиво

С бациллами коричневой чумы.

Не разглядев нацизма чёрный профиль,

Чуму "Майн кампф" и свастики разбег.

За что и поплатились катастрофой

Ценой в шесть миллионов человек.

Но если бы евреи в пику райху,

Ещё тогда сплотили бы ряды,

Решительно сказали бы - Беяхад!

То не было б для нас такой беды.

Когда штурмовики там бесновались

И книги Гейне пожирал костёр,

Когда кричали: -"Дойчланд ибэр алэс!" -

Ещё не поздно было дать отпор.

Но почему молчали бизнесмены,

Интеллигенты, даже Генрих Манн?

Кто с Гитлером игрался в сентименты,

Кто тихо укатил за океан.

Иные, руку прижимая к сердцу,

Уклончиво качали головой:

- Ведь мы же не евреи, мы же -немцы,

Германия всегда наш дом родной.

Молчали Кенигсберг, Москва и Прага,

Повсюду, отрекаясь отреклись:

-Мы - русские! - пролилась кровь Гулага,

Мы - немцы, чехи! и пришёл фашизм.

О. если бы, как в том магнитофоне,

Истории придать обратный ход,

Воспрянули б из пепла миллионы,

Прозрел бы и одумался народ.

Тогда евреи были бы готовы

Подняться на борьбу в тот грозный час.

Восстали бы, как в древности Бар Кохба

И щит Давида вдохновил бы нас.

Не тот еврей считается евреем,

Кто верит в чудеса субботних свеч,

А тот, кто сил и денег не жалеет,

Чтоб нацию спасти и уберечь.

В священной Торе есть совет хороший,

На нём я строю выводы свои:

Будь ты богат, как Бронфман или Ротшильд,

Но часть отдай на нужды алии.

Тогда исчезнут навсегда проблемы

Как встретить нам олимов миллион,

Не будем ждать подачек дяди Сэма

И не пойдём к кому-то на поклон.

Всегда звать к щедрости евреев надо.

Тот жаден, кто забывчив или глуп.

Труднее победить людскую жадность,

Чем интифаду или "хизбалу".

Уже зародыш новой Катастрофы

Пробился в эпицентре чёрных бурь.

Вышагивают новые Адольфы

Со свастикой и чёлкою на лбу.

Грозятся и боевики ислама

Оружием ужасным завладеть,

Израиль не допустит, чтоб над нами

Висела термоядерная смерть.

Речь Анжелики - луч проникновенный.

Ей часто аплодировал весь зал:

Как только же она сошла со сцены,

Ей Джонатан улыбчиво сказал:

- В тебе талант оратора весомый

И логика железная, притом,

То, словно с неба извергаешь громы,

То покоряешь нежностью, теплом.

Мой поцелуй - твой гонорар, оплата

И выраженье гордости мужской.

Позволь спросить: коль станешь депутатом,

Сумеешь ли, как прежде, быть женой?

Она же улыбнулась и, вздыхая,

Ответила, взглянув ему в глаза:

-Меня стремленье к власти не прельщает,

Сначала ты, потом - борьба, азарт.

В калейдоскопе встреч и выступлений

До края был наполнен каждый день.

Росло и множилось её движенье

И слово "Яхад" слышалось везде.

Но на пути её Шамир и Рабин,

Адон "Ликуд", Товарищ "Маарах".*

Вся пресса их, предвыборные штабы,

Больших затрат невиданный размах.

А Анжелику обвинить пытались,

Что у неё опаснейший синдром:

Парижский шик, французская ментальность,

Приправлены олимовским нытьём.

Тут сорок партий и объединений.

Не зря, наверно, люди говорят:

"Где три еврея - там четыре мненья"

И докажи, кто прав, кто виноват.

Звучат призывы, речи и молитвы,

А обещаний всех не перечесть.

Здесь выборы мы сравниваем с битвой,

И с восхождением на Эверест.

Итог для Анжелики был ударом,

Как говорят: опять не повезло.

С победой Рабин, а Шамир в прогаре.

Движенье "Яхад" в Кнессет не прошло.

Но духом не упала Анжелика,

Сказав: "- Пошла такая полоса.

Я в этой жизни ко всему привыкла.

Я оптимистка - верю в чудеса".

КТО ЕСТЬ КТО?

Кем бы ни был твой лидер, царь иль вождь,

Молва о нём нередко сердце ранит.

И разберись где истина, где ложь

И кто есть кто, твоей страны избранник.

О Рабине одно я только знал,

Что он пришёл к нам из огня и дыма,

Что он солдат, отважный генерал,

Герой свободы Иерусалима.

Завистники, чей гнев неистребим,

Судачили, что он в грехах замешан.

Но всё равно народ его любил.

А кто из нас стерилен и безгрешен?

Кто Рабина всё больше узнавал,

Как он живёт, как мыслит, как смеётся,

С почтеньем говорил: в нём сила льва,

Душа творца, а сердце миротворца.

Но вороньё всех марок и мастей

Закаркало в мечетях, синагогах:

"Как так, чтобы араб и с ним еврей,

Шли вместе, в дружбе и одной дорогой?!"

Мечте о мире объявив табу,

Они вопили злобно, словно черти.

Намалевали свастику на лбу

У миротворца, на его портрете.

Премьер весной на митинг прибыл к нам,

В кинотеатр, в центре Петах-Тиквы

И там, в фойе, у светлого окна

Увидел Ицхак Рабин Анжелику.

Он покраснел, волненья не сдержав,

Но обратился к ней спокойным басом:

-Скажите мне, я прав или не прав,

- Вы Анжелика. Я не обознался?

-Конечно нет, хоть незнакомы мы.

Я Анжелика Джоллар, это точно.

А вы тот самый Рабин, наш кумир!

-Да мы знакомы с вами, но заочно.

А познакомил нас телеэкран.

Я помню, вы сказали с чувством гордым:

"Борьба за мир не поза, не игра,

А тест на верность своему народу".

И на прощание ладонь раскрыв,

Он произнёс с торжественной улыбкой:

- Мы ждем вас, приезжайте в Тель-Авив,

Там будет праздник мира, Анжелика.

МИРОТВОРЕЦ

Израиль в окружении врагов,

Угроз и оголтелого террора,

Достойно заявил, что он готов

Не ждать войны для разрешенья спора.

С неудержимой радостью в душе

Пошёл мечте навстречу Ицхак Рабин.

Ведь это подвиг, а не просто жест

Мир даровать евреям и арабам.

Сенсация! Никто того не ждал:

В Америке, в Соединённых штатах,

Премьер-министр, бывший генерал

Пожал с надеждой руку Арафата.

Тому, кто лично направлял убийц

Взрывать и жечь и убивать евреев.

Вражде и ненависти нет границ.

Блажен, кто это зло остановить сумеет.

Когда же Рабин возвратился в Лод,

Услышал он у трапа самолёта:

-Ты, Ицхак, молодец, коль аковод!*

Ты проявил о будущем заботу.

В ответ на этот возглас и цветы,

Обнял он по-отцовски Анжелику,

Спросив: - Не к этому ль стремилась ты?

-Да, миротворец, подвиг твой великий!

- Шалом, хавер !* - послышалось вокруг.

И над восторгом дружеских объятий

Звучало искреннее слово - Друг!

А кто-то злобно выпалил: - Предатель!

...Он с нами был на Площади Царей

Под лучезарным небом Тель-Авива.

Над Родиной и судьбами людей

Звучала и сияла песня мира.

И Рабин пел, восторга не тая,

От радости душа его сияла.

Три выстрела, три вскрика воронья

И сердце миротворца замолчало.

Убийца, дикой злобою горя,

Святую заповедь нарушил подло.

Стрелял он в мир и своего царя,

А метил в сердце своего народа.

На площади бурлил людской поток,

Сердца людей тянулись к Тель-Авиву,

Где в пятнах крови песенный листок

Стал громким и святым воззваньем к миру.

Как дикий шторм ревел девятый вал,

Но злая буря не затмила солнца.

Где Рабин пел, где Рабин к миру звал

Сияет людям Площадь Миротворца.

БЕДА ЗА БЕДОЙ

Беда приходит в дом не в одиночку

И за ударом следует удар

У Джолларов нежданно майской ночью

На третьем этаже возник пожар.

С неделю Джонатан ходил в ожогах.

Казалось, даже бедам есть предел,

Но тут случись авария в дороге.

Машина вдрызг, водитель уцелел.

Остался жив. На это божья милость.

Барух Ашем:* всего дороже жизнь.

Но главная беда уж притаилась

И выжидала жертву, словно рысь.

Лишь из подъезда вышла Анжелика

На площадь из распахнутых дверей,

Как налетевший смерч, в порыве диком

Две тени в тот же миг рванулись к ней.

И, не успев, опомнится, прикинуть

То ль это явь, то ли кошмарный сон,

Как очутилась в голубой машине,

В салоне, под охраной с двух сторон.

- Как смеете! Кто вы и что хотите?

Скажите хоть куда меня везут ?

- Спокойно, госпожа, я - похититель.

Запомните, меня зовут Махмуд.

Так ей сказал водитель в куртке серой.

Потом добавил он, нахмурив бровь:

- Но, если любит вас ваш благоверный -

За миллион вернёт свою любовь.

Для Джонатана день казался пыткой:

Его в почтовом ящике ждала

Циничная, жестокая открытка -

Кровавый почерк шантажа и зла:

" В полицию бросаться бесполезно.

Всего один "лимон" нам отсчитай.

Тебе - жена, нам - деньги до зарезу,

А если нет, тогда прости -прощай.

День на раздумье. В семь пятнадцать, в среду,

На Алленби / подземный переход/,

К тебе араб-мотоциклист подъедет,

Там, в тот же час, обмен произойдёт.

Задумаешь хитрить- жалеть придётся.

Одумайся, не будь горяч и лих.

Начнёшь юлить, твоя жена взорвётся,

Быть может и в объятиях твоих.

В таких делах мы опыт накопили.

Нам нечего терять, характер крут.

А ты решай быстрее, или-или.

Час встречи изменить нельзя. Махмуд."

Впервые в жизни Джоллар был растерян.

Что делать? В чём же логика судьбы?

И, словно Гамлет, сотканный из терний,

Он в мыслях повторял: "Быть иль не быть!"

Вот-вот пойдёт ко дну любви корабль,

А отвратить беду, бессилен ты.

Но Джонатан всего себя отдал бы,

Чтобы суметь любимую спасти.

Все "за" и "против" наконец-то взвесив,

Решил, что выкуп - это верный путь.

Он деньги уложил на днище кейса:

-О, только бы себя не обмануть!

Казалось, мир - шекспировский театр.

В трагедии осталось выбрать роль.

Финал "спектакля" состоится завтра,

Сегодня же в душе тоска и боль.

ЗАЛОЖНИЦА

За дверью запертой, от смеха ржали,

Во всю бесилась пьяная братва.

Порой до Анжелики долетали

Циничные и бранные слова:

- Ну ж и красотку выбрал этот Джоллар! -

Махмуд сказал молодчикам своим, -

О, если не пойдёт богач на сговор -

Достанется кобылка нам троим .

-Уж насладимся лакомством, которым

Со страстью даже короли грешат.

Потом её тайком утопим в море,

Пусть этот кайф акулы завершат.

И вновь за дверью разразился хохот,

Потом Махмуд затеял с кем-то спор.

А Анжелике стало горько, плохо:

Уж лучше смерть, чем жуткий приговор.

Она дрожа, волнуясь, холодея,

Взывала к небу с искренней мольбой.

-О, господи, останови злодеев,

Не дай зверью глумиться надо мной

Пол дня, как Анжелика в заточенье

Всё призрачно и страшно, как во сне.

Вот копошатся пауки на стенах...

Глухой чулан, решётка на окне.

Большой матрас на голый пол постелен.

Дубовый стол и кресло у стола.

Дружки Махмуда всё предусмотрели,

Чтоб пленница исчезнуть не смогла.

Видать, что эта комната под крышей,

Своим окном на улицу и пляж.

Тут закричишь, никто и не услышит,

Махмуд избрал двенадцатый этаж.

Не выпрыгнуть, не убежать, не выйти.

Во всём чулане духота и вонь.

Лишь крохотная форточка открыта

И та мала, чуть больше чем ладонь.

На Бога уповать или на мужа,

На милость похитителей? О, нет!

Пока самой найти ей выход нужно,

Зажечь в окне безвыходности свет.

В ловушке довелось бывать нередко

И вырывалась всё же, а сейчас...

Заметив мигом на столе салфетку,

Надеждой слабой пленница зажглась.

Салфетка ей казалась, как награда

За муки, и страданья, и любовь.

И написала тюбиком помады

На той салфетке свой тревожный зов:

Короткий, яркий текст гласил: "Спасите!

Вам сообщаю мужа телефон.

Я в заточенье. На окно взгляните,

Под самой крышей, граты с двух сторон",

Ей ради жизни ничего не жалко.

Одной рукой, вцепившись за карниз,

Она салфетку вдела в "обручалку"

И через форточку швырнула вниз.

Теперь, как знать, сигнал на землю спущен.

Его заметит кто-то или нет?

Вся жизнь - гаданье на кофейной гуще,

На лишь сама судьба даёт ответ.

В ночи ей показалось будто кто-то

Её окликнул басом с высоты.

Но это близкий рокот вертолёта,

Его громкоголосые винты.

Вдруг вертолёт завис почти над крышей

И почему-то рядышком с окном.

И в тот же миг в чулане стало слышно,

Как содрогнулся от чего-то дом.

В молниеносном грохоте сверкнули

Две ярких вспышки света и огня.

А от удара двери распахнулись

И в ночь беды ворвалась свежесть дня.

О, Боже, неужели снится это?

Нет, чудное виденье не обман.

Три дюжих молодца в бронежилетах

И сразу, вслед за ними Джонатан.

Сквозь слёзы произнёс он: - Дорогая,

Любовь жива и разум победил.

О, сколько раз моя страна Израиль

Была, как ты, заложницей громил.

Но волей неба, животворной силой

Наш дом еврейский снова возрождён.

-Я верю. Джонатан, идёт Мессия,

Моё спасенье - это тоже Он.

Он сеет примиренье, свет и мудрость,

Несёт любовь и озаренье нам.

Ты видишь, милый мой, свершилось чудо.

И скоро возведёт Он третий храм.

Ночь. Звёзды, как салют на небосклоне,

В душе любви и радости прилив.

И в этот час, приветствуя влюблённых,

Зажёг огни красавец Тель-Авив.

ИДЁТ МОШИАХ*

Шла к морю Анжелика по утрам,

Где воздух дивной свежестью напоен.

На набережной, у высоких пальм,

Ей повстречался рав Менахем Коен..

По-прежнему внимателен и мил,

Лишь в волосах прибавились седины.

Менахем Анжелику пригласил

На лекции известного раввина.

Ей приглянулся пасмурный Бней Брак

Спокойным ритмом, набожностью тихой.

Почудилось в тот миг, как добрый знак,

С портрета улыбнулся ей Мошиах.

А над портретом высился плакат,

Слова в нём вызывали в сердце трепет:

Мошиахом провозгласил Хаббад

Великого Любавичского рэбэ.

И лектор тоже на него похож:

Улыбчив, обаятелен и ласков.

А в зале старики и молодёжь

Внимали речь раввина, словно сказку.

Здесь волшебство и магнетизм слов

Куда сильнее всякого гипноза.

Вливаются они и в мозг и в кровь

За каплей капля и за дозой доза.

Потом, подобно крепкому вину,

В мир вдохновенья открывает шторы.

За каплей капля - и душа в плену

Премудрых и суровых стражей Торы.

Здесь веяло надеждой и теплом

И верой в чудо, святостью дышало.

Однажды, возвратясь к себе, в свой дом,

Анжела вслух уверенно сказала:

-Бог есть! Он несомненно есть!

Он спас меня от смерти и позора.

В Его могучей власти синь небес,

Моря, земные недра и просторы...

Он в свете солнца и в сиянье звёзд,

В раскатах грома, в нежных лунных бликах,

В красе и тонком аромате роз.

Он есть во всем - и в малом и великом.

Я пред Тобой Ашем, в большом долгу.

Суди меня и праведно и строго,

Ты лишь вели, Господь, я всё смогу,

К Тебе, в Твой вечный храм моя дорога.

И перед ней открылся мир иной,

Где властвует рука священной Торы

И где, за каждым словом и строкой

Открыты перлы истины, в которой

День сотворенья жизни на земле,

Шестьсот тринадцать заповедей божьих,

Духовной пищи первородный хлеб,

Мир, где любые чудеса возможны.

В неё вливался этот дивный свет,

Открыв источники библейской выси,

В них, только в них найдёшь ответ

В чём радость бытия и смысл жизни.

ТЕНЬ ЛЮБВИ

Всё безмятежно было до сих пор

У Джолларов, без резких изменений.

Но в полночь состоялся разговор

И над любовью их нависли тени.

- С тех пор, как зачастила ты в Бней Брак, -

Сказал ей тихо Джонатан, вздыхая, -

В молитвах каждый день твой, каждый шаг,

Всё чаще ты меня не замечаешь.

Где наших отношений красота?

Я прежней страсти и любви не вижу.

Ты, вроде, та же и совсем не та,

И не жена, а гостья из Парижа.

Я вечерами жду тебя в постель,

А ты с утра до вечера в молитве.

Ко мне ложишься, лишь пройдя купель,

Обряд священный омовенья в микве.

Молитвы на еду, питьё и сон,

Все под цензурой мелочных запретов.

Мир от тебя настолько удалён,

Как от земли межзвёздная комета.

В шабат твоя машина в гараже.

Отключен телефон, камин потушен.

И, кажется, я позабыт уже.

Мне с каждым днем становится все туже.

Что за одежды на тебе висят?

На них гляжу в смятении, со страхом.

Зачем такой ты выбрала наряд,

Фигуру Афродиты прячешь в "лахи"?

- Мой милый, успокойся и смирись,

Уйми свои сомненья и тревогу.

Пойми же Джонатан, что наша жизнь

Принадлежит всецело только Богу.

И как бы ты не злился, не роптал,

Всё то, что я избрала - это свято.

На этот путь Ашем меня позвал.

Да будет так, и нет пути обратно.

А Джонатан заметно побледнел.

Всё то, что он услышал - глупо, дико.

И взглядом отрешённым он глядел

В глаза своей любимой Анжелики.

ПРОРОКА НЕТ

Израиль в мини образе - весь мир.

И день сегодняшний и день вчерашний.

Но нет здесь общности между людьми,

Как у подножья Вавилонской башни.

Земля святая собирает нас,

Откуда не возьмись - со всей Вселенной.

Здесь отпрыски народов, наций, рас,

С еврейской кровью в бабушкиных генах.

Род Авраама этим и богат,

Что верящих Ашему брал в объятья:

Среди олимов - негр иль мулат

По родословной тоже наши братья.

И всех нас примирить невмоготу.

Я сам нередко, в праздники и будни,

Встречал евреев, верящих Христу,

Санта Марие, Ленину и Будде.

Тут велики различья меж общин.

Попробуй их убрать, иль передвинуть.

Мы верим, говорим, что Бог един,

Но сами мы пока что не едины.

Иудаизм напрочь разобщён:

Одни прикрыты древнею завесой,

Идут ортодоксалам на поклон,

Другие же - сторонники прогресса.

Враждуем, судим, чей мудрее мозг

И сами же плодим проблемы, муки.

Вот и стоит на месте тяжкий воз,

Как в русской басне "Лебедь, рак и щука".

Грызём зубами мирозданья дуб,

Кричим, что мы умны, даём уроки.

Кто знает всё, тот абсолютно глуп.

Есть мудрецы в стране, но нет пророка.

О, Анжелика, где девалась нить,

Что связывала нас в единстве тесном,

Чтобы народ, страну объединить -

Бэяхад, что по русски значит - вместе?

Сама ты это слово облекла

В цель жизни новой и в свою идею.

Возможно, ты смирилась и ушла,

Иль ветер пере6мен мечту развеял.

И кто тебя в пути остановил,

В дуэт семьи вмешался чей-то голос?

И неужели зеркало любви

То ль помутилось, то ли раскололось?

ЧЕРЕЗ ВОСЕМЬ ЛЕТ

Вновь в Тель-Авиве, восемь лет спустя,

Я среди тех, кто вдохновенье будит,

И вновь в семействе Джолларов, в гостях,

Чтобы войти взволнованно в их судьбы.

От Анжелики глаз не оторвать,

Она теперь еще прекрасней стала.

Двоих детишек любящая мать,

Для Джонатана образ идеала.

В супругу он по-прежнему влюблен,

На ней, давно, остановив свой выбор.

И, кажется, судьбой доволен он,

На первый взгляд по-прежнему счастливый.

Но это внешне. Дерево любви

Подтачивают горькие сомненья.

Казалось, их благополучный вид

Едва лучится за прозрачной тенью.

Ведь Анжелика вся ушла в себя,

В Танах. Талмуд, молитвы, синагогу.

Туда же увлекла своих ребят,

Увещевая их молиться Богу.

Муж все терпел, был полон тяжких дум.

Но вдруг окончились его раздумья.

Он произнес: "- Я от тебя уйду,

Хотя я так люблю тебя безумно.

Мой мир земной - моя семья, любовь,

Но в наших душах назревает драма.

Мы вышли на границу двух миров.

Переступи - опустится шлагбаум.

Она же у раскрытого окна,

Услышав то, что ей сказал любимый,

Стояла молча, словно в царстве сна,

Спиной к нему, лицом к Иерусалиму.

Но чувствовала сердцем - рядом он,

Кто хочет к ней прижаться, прикоснуться,

Произнесла: "- Я вижу дивный сон.

Дай досмотреть его, дай мне очнуться".

То ль показалось ей, то ль наяву,

Но так правдиво, хоть проверь на ощупь.

И вдруг услышала, ее зовут

И приглашают в пальмовую рощу.

Она узнала баритон Моше.

И вот он сам живой, красивый, рослый.

Потом они в просторном шалаше,

Она и он - ее любовь, философ.

-"Глазам не верю, Анж. Ну,как дела?

О, сколько лет, как мы с тобой в разлуке!

Я радуюсь, что ты ко мне пришла,

Доверив мне сомнения и муки".

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЖИЗНЬ

Спросите, подтвердят и каббалисты,

Что праведник, ушедший в мир иной,

Однажды, скинув тлен, из дали мглистой,

Вдруг к жизни возвращается живой.

Ты встрепенешься, ослепленный чудом,

Но убедившись в том, что это явь,

Поймешь, что возвращаются оттуда

Законы мироздания поправ.

Так и Моше, не призрачно, не тенью

Пришел как светоч, чтоб развеять тьму

И трепетные, тяжкие сомненья

Любимой, не доставшейся ему.

-О, Анжелика, быть тебе счастливой,

Как тысячам других, таких как ты,

Но очень важно, стоя над обрывом,

В пучину не сорваться с высоты

Я вижу, чувствую, ты одинока,

Как чайка на высоком берегу.

И пусть я не был никогда пророком,

Но то, в чем убежден, сказать могу:

Сумеют ли раввины, раввинаты,

Советы мудрецов, жрецы наук,

Ответить, что греховно и что свято?

Лишь Книга - Книг советчик наш и друг.

В ней сам Творец и образно и зримо

Открыл врата и святость бытия.

По своему толмачат харидимы

Законы Торы. Но замечу я,

Что на скрижалях старого завета

Своей рукой Всевышний записал,

Что нам дозволено и что запретно,

Шестьсот тринадцать заповедей дал.

В угаре фанатизма, на беду мы,

Порою забываем, наконец,

Что заповеди писаны для умных,

Для человека, но не для овец.

В шабатних наставленьях говорится,

Что, строго соблюдая святость дня,

Положено молиться, не трудиться,

Не зажигать открытого огня;

Не запрягать коня, осла, корову...

Но с высоты достигнутых вершин,

Мы все свидетели открытий новых

Чудо энергии, чудо машин.

По проводам течет, воде подобно,

Энергия и света и тепла.

Иной огонь, от пламени свободный,

На нашу землю нам Господь послал.

Его не зажигаем, а включаем,

Как будто в кухне открывая кран,

И мигом, ощутив блаженство рая,

Как солнышко горит телеэкран.

В субботний день совсем легко и просто,

Разумные евреи не грешат,

На собственном авто, поехав, в гости

К родным, к друзьям отпраздновать шабат.

Поймут ли древности апологеты:

Иное время озаряет нас,

Бог даровал нам чудо интернета,

Чтоб ощутить божественную связь.

Все это признаки - идет Мошиах,

Не в ореоле, а простой с лица

Не из какой-то внеземной вершины,

Придет и скажет: - Люди, я ваш царь!

И оживут ушедшие из жизни

И воссияет в душах дивный свет.

Но надо помнить, лишь от нас зависит

Придет ли к нам Спаситель или нет".

Моше сказал и расстворился в звездах,

Как будто в голубых остатках сна.

И кто-то произнес: - Уже так поздно,

А ты стоишь так долго у окна.

-О, Джонатан, я многое познала.

Поверь, что стала я совсем другой.

И Анжелика нежно и устало

Прижалась к мужу сердцем и душой.

ПАМЯТЬ ЛИСТАЕТ ДАТЫ

Даль, бесконечность неба,

Непостижимость выси.

Ты ее не постигнешь,

Даже идя на риск.

Если нет смысла в жизни

Не унывай, не кисни,

Только ценой дерзаний

Сам придаешь ей смысл.

Время меняет лица.

Память листает даты.

Даже то, что забыто

Вновь оживит экран.

Видишь, где ты ошиблась,

Где была виновата

И почему былое

Кануло в даль, в туман.

Есть средь красивых женщин

Дамы цены алмазной.

Пусть им сейчас за сорок -

И тридцати не дашь.

Вот и ты, Анжелика,

Стала еще прекрасней,

И глубоко познала -

Жить на земле - не блажь.

Шумный поток событий

Вылился в день вчерашний.

Пеплом Нью-Йорк накрылся,

Мир, погрузив во тьму.

Боевики ислама

Насмерть свалили башни.

Значит, прав Нострадамус -

Близок конец всему.

Чудилось, власть Барака -

К миру ведет Израиль.

Воздух над Шарм аш Шейхом

Не предвещал грозу.

Жирную кость уступок

Он обещал собакам.

Но Арафат взбесился,

Чувствуя волчий зуд.

Если б не гнев "Ликуда",

Дух неприятья Осло

Не довели Шарона

Всех нас повергнуть в шок.

Но неуемный Арик

Явно назло Егуду,

С наглым вызовом грозным

К храму врага взошел.

Сколько крови и жизней

Стоила эта бравада.

Он поднялся на гору -

Горю руку простер.

А опустился в полночь,

В страшную интифаду

Ровно три долгих года

Землю терзал террор.

Как в театре абсурда

Драма идет за драмой.

Черная тень Ирака

Сеяла смерть и мрак.

Но яростный отпрыск Буша

Все же добил Саддама,

Мир расколов на стаи

Хитрых лис и собак.

Арик Шарон - упрямец,

Этот "бульдозер" в прошлом

Стал на стезю раздумий,

Как библейский пророк.

Кто бы сказал, что Арик

Сам повернется к Осло,

Пусть под другим названьем,

Скажем - "Карта дорог"

Всем нам признать пора бы

И мудрецам "Ликуда",

Что примирить народы

Можно и силой слов.

Прав миротворец Рабин,

Осло избравший мудро,

Но получил он пулю

Впрямь по вине ослов.

ТАИНСТВЕННЫЙ

И СТРАННЫЙ

На фоне распрей полудиких,

Внимая волн житейских всплеск,

Как полудреме Анжелика

Дышала воздухом чудес.

Ей грезилось, что где-то рядом

Моше, кто больше жизни мил.

Ее любовь, печаль и радость.

К ней, словно призрак, приходил.

Давно оставив Джонатана,

Красой венчая Тель -Авив,

Она была для всех желанной,

Витала в облаке любви.

А нее влюбился новый русский,

По всем параметрам еврей.

С фамилией известной Гусман,

Владелец нефтяных полей.

Красавец. Взгляд неотразимый.

С ним не угаснешь от тоски.

Он мог взять женщину как Зимний

В дни Октября большевики.

Все для него легко и просто,

К нему удачи сами шли.

Он обещал купить ей остров

С дворцом, где жили короли.

Не задавался и не лукавил,

На ветер не бросая слов.

Сказал - и все ставало явью.

И вдруг - отвергнута любовь.

Не может быть! - сказал и замер

Магнат любви, удельный князь.

Он пронизал ее глазами,

Но Анжелика не сдалась.

А в ресторане танцевали,

Шумело море за окном.

И рыжий гений на рояле

Играл о чем-то неземном.

Внезапным ветром в ресторане

Вспорхнули паруса гардин.

И в зал таинственный и странный

Вошел кудрявый господин.

А над челом его, как чудо,

Сиял манящий ореол.

Кто он? Зачем он и откуда

Сюда в полночный час пришел?

И вмиг загадочное диво

Продиктовало их душе:

-О, господи, идет Мошиах!

И Анж узнала в нем Моше.

Да, это он в своем сиянье,

Познав божественную высь,

Явился к нам не на свиданье -

На всю оставшуюся жизнь.

В наш мир, где ангелы и черти

Качают всем свои права,

Где мысль о смерти и бессмертье

Бездоказательно жива.

Рассвета радужные кольца

Вливались в световой поток.

Торжественно всплывало солнце

И заревом горел восток.

В нем, только в нем законы света,

Начало и конец всему.

Оно молитвами воспето,

Лучами изгоняет тьму.

Днем сеет радость во Вселенной,

Сжигает чернь, венчает новь.

А ночью в образе Селены

В нем отражается любовь.

Взгляни-ка, звездными ночами

Бог - солнце с неземных высот

Своими яркими лучами

Луне всю нежность отдает.

Под бой невидимых курантов

И мелодичный благовест

Сияют звезды - бриллианты

На синем бархате небес.

Любовь светла и многолика

Ее лучами мир согрет.

Роман Моше и Анжелики -

Прямой и отраженный свет.

ПРИМЕЧАНИЯ

Супруги Голон - авторы серии романов об Анжелике.

В галуте /иврит/ - в изгнании.

Сохнут - еврейское агентство по репатриации.

гэвэрэт /ивр./ - госпожа.

Алемби - одна из центральных улиц Тель-Авива.

Олимы -/ивр./ репатрианты.Алия - абсорбция.

Машканта- банковская ссуда на покупку квартиры. "Ерушалаим шель загав" -/иврит/ - Иерусалим мой золотой.Строка из песни.

"Яд бэ яд" / иврит/ - рука в руке.

Тэт а тэт / франц./ - наедине.

леат-леат /ивр./ - не спеша. Матана /иврит/ - подарок. Менахель /ивр./ - начальник.Оле -репатриант.

маколеты /ивр./ - магазины.

олимы-ходашимы - новые репатрианты,

Эсхар дира - сьемная квартира.

Аколь бэсэдэр/ ивр./ - все в порядке.

Ришайон /ивр./ - разрешение.

Никайон /ивр./ - уборка.

егудимы /ивр./ - евреи.

Кнессет - израильский парламент.

Арава - пустыня в Израиле.

Хупа - свадебный обряд.

"Амидар" - квартирное агентство .

Арсенальная горка -

памятное место боев за освобождение Иерусалима.

Судный день.Йом кипур - дни памяти.

Мешпаха /ивр./ - семейство.

Ульпан - класс для изучения иврита.

Рефия /ивр./ - лекартвенное средство.

Маген Давид /ивр./ - карета скорой помощи.

Кнобл /идиш/ - чеснок.

Йом голэдэт /ивр./ -день рождения.

Кэсэф -деньги.Зэ бешвилха -это тебе.

Ма нишма? /иврит/ - Что слышно?

Сабра /ивр./ - рожденный в Израиле. Миква-омовение.

Ватики /ивр./ - старожилы.

"Дойчланд ибэр алэс" /нем./ -Германия превыше всего.

"Ликуд", "Маарах" - название ведущих израильских партий.

Коль аковод /ивр./- молодец.

Шалом, хавер - здравствуй товарищ.

Ашем /иврит/ - Всевышний.

Мошиах - Мессия.

&nbs

&nb

С утра в ульпане,как в начале жизни,

Азы иврита постигают все:

Доцент вчерашний с кафедры марксизма

И минский инженер,его сосед;

Портной из Балты,врач из Кишинёва,

Известная актриса из Москвы...

Колдуют целый час над каждым словом,

Порой не поднимая головы.

В субботний день приветствием еврейским:

-Шабат шалом! -встречаются друзья.

И с каждым словом,с каждой новой песней

Мы возвращаем радость бытия.

Божественный язык,мудрец,красавец.

В нём древности синайской письмена.

Семен Цванг : другие произведения.

Анжелика в Тель Авиве

Цванг Семен Рувинович: другие произведения.

Анжелика в Тель-Авиве

Оставить комментарий © Copyright Семен Цванг (zvang@mail.ru) Размещен: 03/12/2006, изменен: 17/02/2009. 156k. Статистика. Поэма: Поэзия		Ваша оценка:

Комментарии: 1, последний от 14/07/2004. ? Copyright Цванг Семен Рувинович (zvang@netvision.net.il) Обновлено: 29/10/2004. 149k. Статистика. Повесть: Поэзия		Оценка: *8.656** Ваша оценка:
Аннотация: "Анжелика в Тель-Авиве" - роман в стихах.Главное, чтобы ты, мой читатель,не остался равнодушным к судьбе моей героини.