Аннотация: Психологическая повесть о любви с элементами фантастики.
Интроверт
В его шагах, широких, как моря, -
Следы метаний.
В его глазах, прожженных мыслью зря, -
Печать страданий.
Симфония N3. 2-ая часть.
Andantino con moto, quasi allegretto.
Ян Сибелиус
Поздним зимним вечером водитель Липского маршрутного автобуса N74, как обычно, ехал по опустевшей улице на окраине города. В замерзших окнах ничего не было видно, только свет фонарей мелькал золотой россыпью на холодном стекле. Очевидно, мороз пытался что-то изобразить на нем, но то ли времени не хватило, то ли краски закончились, и картина получилась невзрачной, написанной в жанре примитивизма или абстракционизма. Сидевшие пассажиры негромко разговаривали между собой, некоторые спали. Несколько стоявших пассажиров тоже дремали; когда они чувствовали, что засыпают и начинают куда-то проваливаться, то спохватывались, резко выпрямлялись и балансировали, держась за поручни и раскачиваясь, как маятник, чтобы прийти в состояние равновесия, успокоиться и снова погрузиться в короткий и неприятный, как холодный душ, сон.
Автобус приближался к остановке "Сквер". Справа был пустырь, слева - небольшая речка с прудом в окружении сосен, за которыми виднелись корпуса НИИ лазерных технологий или, просто, НИИЛТа. На остановке, конечно, никого не было, и водитель решил, не тормозя, ехать дальше. Сразу после этого послышался робкий стук в окно водительской кабины. Тот обернулся и увидел сутулого молодого человека лет двадцати двух с нахмуренным лицом.
- Почему вы не остановились?
- А вам надо выйти? - удивился водитель.
- Да, - мрачно сверкнул глазами пассажир.
- Хорошо, - примиряюще проговорил водитель.
Он включил аварийные огни и затормозил в пятидесяти метрах от остановки. Высадив пассажира и продолжив путь, водитель подумал: "Чудак-человек! Тоже мне, ученый! Что тебе делать в твоем НИИ в половине одиннадцатого вечера?"
Старший научный сотрудник Федор Верник немного постоял, глядя вслед удаляющемуся автобусу с зеленой цифрой "74" на табло, пока аварийные огни не перестали мигать, и двинулся быстрым шагом по скользкому тротуару в сторону остановки и аллеи через сквер, с наслаждением выдыхая ртом клубящийся морозный воздух. Инцидент с водителем не удивил его. Верник уже давно считал закономерностью то обстоятельство, что именно он попадает во всякого рода истории. То из-за долгой возни с ключами от квартиры опоздает на автобус, то, прождав на остановке лишних десять минут, решит быстрее добраться с пересадкой и, перейдя на другую сторону улицы, в отчаянии заметит, как на остановку спокойно прибывает семьдесят четвертый. Теперь вот водитель. Ясное дело, кому взбредет в голову ночевать в НИИ? Только ему, Вернику.
Ночь была морозная, ясная. На небе четкими блистающими поясами разместились созвездия. Хозяйка ночи, полная луна всегда казалась Вернику его верной подругой, спутницей, советчицей. Молодому ученому нравилось ездить в НИИ в такие ясные лунные ночи, обрамленные мягким сиянием снежных сугробов. Только резкий, неестественный желтый свет уличных фонарей, ночных стражников города, нарушал эту идиллию, как символ непрекращающейся людской суеты.
Верник пересек мостик через замерзшую речку и снова очутился среди неподвижных заснеженных сосен сквера, приблизившись к показавшемуся вдали темному прямоугольнику главного корпуса НИИЛТа. Семь этажей, километры бесконечных коридоров - все было погружено в плотный безжизненный мрак. Горело только два окна: в первом, возле входа, дежурил сторож, во втором, в нижнем левом углу здания, находилась лаборатория начальника отдела, где работал Верник, профессора Покшишевского.
С негромким скрипом открылись двери, и Верник вошел в фойе, где его равнодушно встретил сторож с помятым от бессонницы, скучающим лицом.
- И не надоело вам, Федор Семенович, по ночам здесь сидеть? Только призраков пугаете, - зевнул сторож.
- Господин профессор у себя? - только и спросил Верник.
- Михаил Михайлович? Да, но сказал, что скоро пойдет.
- Ладно, - устало произнес Верник и двинулся широкими гулкими шагами по длинному коридору к своему кабинету. Мимо проплывали почти не видные в темноте электрические щиты, провода различной толщины и треугольные желто-черные знаки лазерной опасности.
"Призраков, говоришь, пугаю? - подумал, мрачно улыбнувшись, Верник. - Да я и сам скоро призраком стану".
Звякнув ключами, молодой ученый открыл свой кабинет. Две старые ртутные лампы, мигая, выхватили из темноты поцарапанный письменный стол с горой папок, полных бумаги, и еще какими-то лежащими в беспорядке чертежами, черновиками, таблицами, висящую над столом карту Липска, шкафы с линзами различной формы, кристаллами различных минералов всех цветов от прозрачного до черного и от красного до фиолетового, оптическими приборами с непонятными простому смертному аббревиатурами и звучными названиями, полки с кипами научных журналов и справочников по оптике и квантовой механике. На все это безобразие своим проницательным и чуть насмешливым взглядом смотрел Никола Тесла, тесно зажатый между рамками портрета, висящего на противоположной стене.
Верник включил электрочайник и заварил себе чай, как всегда, без сахара, терпкий, горький, на половину кружки. Молодой ученый пил чай не ради удовольствия, а просто чтобы сразу не уснуть.
Обычно днем в НИИ работали над госзаказами, поэтому для собственных идей, изобретений и опытов Верник выбрал ночное время. Сейчас его занимала таинственная история гибели великого ученого и изобретателя Евстафьева, жившего в Липске более ста лет назад. Допив чай, старший научный сотрудник взял лежавшую сверху папку и стал перелистывать ее содержимое. Это были ксерокопии старых газет, посвященных убийству Евстафьева.
Странный это был человек, подумал Верник. Ученый-энциклопедист, физик, химик, литератор, редактор научного журнала, он наивно утверждал, что изобретение им "лучей смерти" прекратит все войны, якобы из-за того, что они станут бессмысленными. За день до убийства Евстафьев прислал письмо в редакцию одного научного журнала. В письме ученый пояснил, что на следующий день он пришлет сенсационную статью, в которой будут описаны основные принципы его опытов по передаче взрывов огромной разрушительной силы на расстояние. Но этой статье так и не суждено было появиться. В тот вечер Евстафьев, как обычно, закрылся в своей комнате, где проводил опыты, и попросил не беспокоить его до полудня. Как обычно бывает в таких случаях, в двенадцать часов из комнаты никто не вышел. Стали стучать, потом выломали дверь. Окно было распахнуто, а Евстафьев был мертв. Ученого убили, когда он делал какие-то записи на листе бумаги. Последнее, что написал Евстафьев, было: "Еще раз повторить опыт с треххлористым азотом".
Хлористый азот! А ведь это очень взрывоопасное вещество. Значит, Евстафьев изобрел лазер с химическим источником питания. Очевидно, именно взрывы хлористого азота лазер каким-то образом передавал на расстояние. Только каким образом?
Убийцу так и не установили. И вообще, следствие было проведено отвратительно, кое-как, наспех. Ясно, что убийца проник в комнату через окно, хотя оно и было на третьем этаже. Верник даже ездил осматривать этот дом на Большой Озерной улице. Обычный старый дом на набережной Липского озера, с высокими окнами, балконами из гнутых металлических прутьев и треугольным фронтоном. Окно Евстафьева выходило на набережную. Вот и все. Ничего особенного.
Но что же случилось с изобретением? Один сотрудник редакции научного журнала попросил у вдовы Евстафьева чертежи ученого, чтобы сделать с них копии. Обещал вернуть и, конечно, не вернул. Сказал, что сжег их, опасаясь обыска. Надуманная отговорка. В советское время его репрессировали, и загадка чертежей, очевидно, сгинула вместе с ним в лагерях.
Так что же произошло в ту ночь? Может, отгадка кроется в этих старых газетах? Может, какой-нибудь факт, изложенный в них, и, на первый взгляд, не связанный с убийством Евстафьева, как раз и есть ключ к разгадке?
Верник стал пробегать глазами заголовки статей, пестрящих твердыми знаками, крестами ятей и колоннами десятеричных "И", пока молодой ученый не стал засыпать и его сознание не начало медленно гаснуть, как огонек сгоревшей и расплывшейся свечи.
"Прием генерал-губернатора Касперца", "Новое увеселительное заведение графа Мокрова", "Необычайное природное явление". - "Ну-ка, ну-ка..." - "Вчера жители города Липска могли лицезреть необычный природный феномен". - "Что?" - "Вчера жители города Липска... города Липска... Лип-ска..."
На чем же он остановился? "А, вот!" - "Вчера жители города Липска могли лицезреть необычный природный феномен. Одновременно светило солнце и шел сильный ливень... силь-ный ли-вень... ли-и-ивень..." - "Нет, это не то... Причем тут лазер?.. Что?.. Какой лазер?.. Ла-зер... Ла-а-а-з-зе-ер-р..."
"Нет, так дело не пойдет! Надо собраться! Собраться!.." - "Одновременно светило солнце и шел сильный ливень". - "Это было. Что дальше?" - "Новое строительство..." - "Что?" - "Стро-итель-ство... ство..."
Слова теряли смысл, будто расплываясь в тумане. Верник удивлялся, как столько лет он разговаривал на таком непонятном языке. Странные созвучия...
"Так, так, так..." - "Новое строительство на Большом Игнатьевском проспекте... про-спек-те... спек-те... те..."
"Надо проснуться! Дальше". - "Странное происшествие... Стран-ное происшест-вие на улице Туртыгинской... Тур-ты-гин-ской... на улице... у-ли-це... це... це... ц-ц-е..."
Верник шел по длинному темному коридору, напомнившему ему НИИЛТ. Правда, вокруг ничего не было видно, только в самом конце виднелся белый квадрат выхода. Верник шел туда, откуда лился этот белый свет. Сияние казалось таким близким, но до него пришлось довольно долго идти. Наконец наметились очертания светлого проема. Верник ускорил шаг и решительно вошел в свет.
Некоторое время Верник шел в густой пелене плотного, как одеяло, тумана, пока сквозь него не проступили склонившиеся фигуры в белых халатах. Верник случайно проскользнул сквозь окно, оказавшееся у него на пути, и очутился в воздухе. Верник испугался, что сейчас разобьется о мостовую, но, инстинктивно взмахнув руками, на которые он почему-то не мог посмотреть, медленно полетел над вечерней улицей, просачиваясь сквозь автомобили, светофоры и фонари.
По тротуару двигался сплошной поток пешеходов. Каждый с серьезным видом спешил по своим делам. Верник удивился, почему никто не смотрел по сторонам, пытаясь разгадать душу попутчика, почему никто не улыбался. Он стал говорить людям, чтобы они остановились, задумались. Но, странное дело! от Верника не исходило ни единого звука. Сигналили машины, слышались сухие звуки шагов, негромкий говор пешеходов, но его голос словно пропал. Верник беззвучно кричал, но все было тщетно. Его охватил ужас. Куда они идут? Зачем спешат? Почему? Сбоку от толпы скулил, всхлипывая, потерявшийся щенок с ошейником. Он в отчаянии метался взад-вперед по тротуару, но никто не обратил на него внимания. Вернее, обратили, сочувственно посмотрели и, отвернувшись, ускорили шаг. И Верник, беззвучно рыдая, летел дальше, не замечая столбов, урн и круглых пастей водостоков.
Вот вдоль тротуара, яростно бряцая музыкой (музыкой?), катится дорогая иномарка, из окон которой высунулись оскалившиеся звериные лица парней. К ним подходят три девочки, школьницы. Двое из них довольно усаживаются в уютный салон и тянут за руку третью, испуганно переводящую взгляд кротких глаз то на улицу, то на парней, то на своих подруг. Верник пытается остановить ее, кричит изо всех сил, даже преграждает собой путь. Две подруги подшучивают над третьей, из машины слышится злой заливистый хохот, и бедная не выдерживает и, беспрепятственно пройдя сквозь Верника, тоже садится в автомобиль. Когда иномарка срывается с места, Верника сжигает взрыв беспредельного отчаяния. Зачем он здесь, если не может влиять на жизнь? А разве это жизнь? Зачем он здесь, если не может прекратить этот непрерывный праздник смерти?
- Федя! Федя! - разбудил Верника голос научного сотрудника Парфелова. - Опять здесь ночевал? Удобнее спать, чем дома?
- А сколько времени? - спросил, протирая глаза, Верник.
- Полвосьмого. Скоро на работу.
- Ладно, иди, я еще посижу, - отмахнулся Верник. - Минут через двадцать буду.
Он снова заварил себе крепкий чай и пробежался глазами по газетной странице, на которой остановился. "Странное происшествие на улице Туртыгинской. Сегодня ночью в доме N18 по улице Туртыгинской раздался сильный взрыв. Есть пострадавшие. Причины взрыва полиции пока не известны".
Во тьме загадок, связанных с убийством Евстафьева, забрезжил свет. Верник приблизился к висевшей на стене карте Липска, и от осознания истины по вискам молодого ученого пробежали мурашки. Улица Туртыгинская находилась на противоположном берегу Липского озера, причем дом N18 находился в прямой видимости от дома, где жил Евстафьев. Очевидно, после совершения убийства преступник решил испытать изобретение ученого и попал в дом на Туртыгинской улице. Не имея возможности унести "луч смерти" с собой, убийца оставил его на месте. Так изобретение попало в руки полиции, где, скорее всего, было уничтожено, так сказать, на всякий случай, ввиду связей Евстафьева с революционерами.
Покидая свой кабинет, Верник, как обычно, почувствовал легкое волнение. Через десять минут он увидит ее, ту, ради которой он только и жил на свете...
Впервые Верник встретил лаборантку Ингу в столовой, где обычно обедали сотрудники НИИЛТа. Ее темные оленьи глаза и очаровательная улыбка запали в душу молодого ученого. Отсутствие косметики на ее лице и каких бы то ни было украшений выделяли Ингу среди ее подруг, сидевших за одним столом, придавали ей естественность и женственность. У Верника сразу проскочила мысль: "Вот она могла бы быть моей женой. Ах, если бы она работала со мной! Какое бы это было счастье!"
Прошло несколько дней, и Верник забыл об этом случае. Но он не учел материальности мысли. Через год после встречи Ингу перевели в их отдел, и Верник влюбился в нее без памяти. Иногда их взгляды встречались, но Верник, будучи убежденным в своем чувстве к Инге, все время сомневался, любит она его или нет. Никакие аргументы не могли убедить Верника ни в том, ни в другом. Кажется, уже весь отдел знал или, по крайней мере, догадывался о его чувствах. Наверное, знала и Инга.
Верник прошел немного по коридору и зашел в главную лабораторию третьего отдела, где уже собирались сотрудники НИИ. Поздоровался с Зинкевичем, Крапиком, профессором Покшишевским, которого все из-за его инициалов называли между собой "Михмихом", лаборантками Ольгой, Ириной, Валентиной. Инга пока еще не пришла. Верник сел на свое место возле Парфелова. Сейчас в их отделе испытывали кристаллы новых химических веществ. Целыми днями Верник измерял их оптическую плотность, коэффициент преломления и заносил все данные в электронную таблицу.
Наконец в лабораторию вошла Инга и, казалось, озарила своей красотой все пространство. Верник бросил ей: "Привет", но, видимо, сказал так тихо, как будто сам себе, что Инга не заметила этого приветствия. К тому же она сразу пошла здороваться со своими подругами.
Рабочий день начался. Верник стал измерять оптические показатели очередного кристалла, пока не заметил, что прибор выдает сомнительные результаты. Обреченно оглянувшись вокруг, Верник поднялся со своего места и решительно подошел к Инге.
- Сейчас, - отозвалась лаборантка, не поднимая глаз от двояковыпуклых линз, лежавших перед ней на столе.
Верника сковала легкая дрожь, которую он всегда чувствовал при приближении к Инге. Казалось, сделай он еще полшага, и его сердце расплавится от счастья.
Инга спокойно встала и направилась к испорченному сахариметру, так и не взглянув на несчастного Верника.
Почему она на него не смотрит? Почему? Наверное, не любит, решил Верник. Вот она возвращается. Красавица!
- Вроде настроила, - проговорила Инга.
- Спасибо!
Она идет навстречу Вернику, возвращающемуся на свое место, и смотрит на него глубоким, завораживающим взглядом. Федор не выдерживает этой сладкой пытки и опускает голову, на его лице расцветает улыбка. Неужели любит?
Верник сел на свое место и продолжил расчеты. Поразмыслив, он решил, что рано радуется. Может, Инга хотела его испытать. А Верник еще и улыбнулся. Хотя он и опустил голову, но эта самоуверенная улыбка наверняка не осталась незамеченной. Стыдно! Разве нельзя было потерпеть, скрыть свои чувства? А так раскрыл все свои карты. Как всегда, получилось глупо.
Верник вздохнул и недовольно забарабанил пальцами по клавиатуре.
Вскоре настало время обеда. Верник намеренно задержался в лаборатории, чтобы пойти в столовую вслед за Ингой и Ольгой, которые обычно шли вместе. Был ясный морозный день, солнце искрило снег, весело хрустевший под ногами. Было холодно, но Верник не ускорял шаг, шел медленно на некотором отдалении от двух подруг, с их скоростью, не спуская глаз с тонкой фигуры Инги. Дорога проходила через сосновый сквер, потом пересекала улицу со светофором и еще некоторое время проходила вдоль жилого района, в одном из домов которого находилась столовая.
В столовой, как всегда, было многолюдно. Сюда приходили сотрудники еще нескольких НИИ, расположенных вокруг, студенты и просто желающие дешево поесть. Выстояв в очереди десять минут и взяв себе салат, запеканку и сок с кексом, Верник сел так, чтобы быть напротив Инги. Верник стал обедать, не отрывая взгляда от прекрасного лица лаборантки. Та о чем-то беседовала с Ольгой, изредка смеялась, обнажая верхний ряд белых зубов. Вдруг Инга посмотрела на Верника, и того снова охватило приятной душевной дрожью. Когда Инга отвернулась, она еще несколько секунд, не мигая, смотрела в одну точку, и этот исступленный взгляд вызвал у Верника волну нежности и восхищения. Неужели все-таки любит? В голове у Верника промелькнул с десяток ласковых имен в адрес Инги.
Интересно, какова истинная цель его изобретения? Неужели жажда славы? Верник поймал себя на мысли, что хочет, повторив опыт Евстафьева, не попасть на страницы газет и экраны телевизоров, а чтобы эти статьи и передачи увидела Инга, чтобы она поняла: всего этого он добился ради нее. Хотя, с другой стороны, подумал Верник, изобретение оружия - странный способ доказать свою любовь.
Незаметно прошел рабочий день. Верник решил поспать эту ночь дома, в своей однокомнатной холостяцкой квартире, потому что вечером он собирался на концерт в филармонию. Постояв и пошатавшись от одолевавшей его дремоты в семьдесят четвертом автобусе, Верник оказался возле своего дома, старого, пятиэтажного, с сыпавшейся сверху штукатуркой. Войдя в свою квартиру на третьем этаже, молодой ученый бросил свои вещи в прихожей, разулся и сразу направился на кухню. Открывая кухонную дверь, Верник оторвал ручку и только сейчас вспомнил, что уже полгода она выпадает из гнезда. Но ремонтировать снова было некогда, он кое-как приделал ручку и пошел заваривать себе чай. Пока Верник заливал воду в чайник, его крышка, брошенная молодым ученым на край стола, немного покачалась, словно размышляя, падать ей или нет, и все-таки скатилась на пол и поспешно спряталась под кухонный шкаф. Выключив кран и недовольно покачав головой, Верник стал отодвигать шкаф от стены. Все эти действия старший научный сотрудник выполнял машинально. Было видно, что его мысли заняты в это время другими сферами: то радостными воспоминаниями об Инге, то мыслями об изобретении.
Отодвинув шкаф, Верник приятно удивился. Кроме крышки из-под чайника, под шкафом нашлась десятитысячная купюра и одно валявшееся в пыли с доисторических времен печенье. Наконец все пошло как по маслу: шкаф был задвинут, чай - заварен, а сам Верник ожидал, пока он остынет.
Интересно, подумал ученый, почему в квартирах одиноких женщин всегда чисто и уютно, а у мужчин всегда беспорядок? Может, у женщин, как хранительниц домашнего очага, более выражена практическая деятельность, а мужчины могут жить только за счет одной идеи? Поэтому и он, Верник, редко убирает в квартире. Поэтому у него никак не получается починить ручку кухонной двери. Поэтому он ничего не готовит. Зачем? Гораздо быстрее перекусить на вокзале. Поэтому одинокие женщины живут дольше, чем холостые мужчины. И только сплав идеи и практики приносит в семью покой и равновесие. Да, он должен жениться. И чем быстрее, тем лучше. Ведь у него уже есть избранница, ради которой он горы свернет. Даже горы мусора. Но пойдет ли Инга за его идеей? Ведь она такая необычная.
Через десять минут Верник уже шел по освещенной фонарями улице в сторону вокзала. Молодой ученый всматривался в лица встречных прохожих и с ужасом отмечал про себя, что они похожи на безжизненные маски. Город диктовал свои условия, и его жители играли отведенные им роли. Особенно страшили Верника лица девушек, обильно покрытые косметикой, придававшей им какой-то звериный налет. В этих лицах было что-то неестественное, отталкивающее. Неужели эти девушки думают, что они красивы? Только в кошмарных снах можно представить какую-нибудь из них своей женой, подумал Верник. Впрочем, как правило, таких интересуют только звери противоположного пола. Но молодой ученый не понимал, как можно любить таких девушек. Неужели мир так низко пал, что исказилось само представление о красоте, о ее сути? Неужели люди забыли, что красота - "огонь, мерцающий в сосуде", а не просто пустой сосуд? Верник вспомнил об Инге, о ее истинной, естественной красоте и решил, что просто обязан сохранить ее. Только он сможет сохранить этот высший образец чистой красоты, это чудо, как заповедный оазис посреди мертвой общественной пустыни.
Вскоре Верник вошел в стеклянный кристалл железнодорожного вокзала, окантованного сталью. Здание выделялось среди окружающих его старых домов. Оно как будто смеялось над своими соседями, дерзко раскрывая стеклянные пасти своих многочисленных входов и нагло подмигивая освещенными квадратами окон.
На вокзале, как всегда, было людно. Женский голос объявлял о прибытии и отправлении поездов, тихо трепетали, меняясь, зеленые буквы на табло, негромко гудели эскалаторы, из кафе лился равномерный шум пассажиров, изредка слышались тревожные гудки локомотивов. Молодой ученый купил в ларьке два кекса и шоколад, чтобы случайно не заснуть на концерте. Все-таки бессонные ночи давали о себе знать. Жуя кекс, Верник поднялся на эскалаторе на второй этаж, где находился зал ожидания.
Оглядев со скучающим видом витрины небольших магазинчиков и посмотрев в широкие окна, за которыми, казалось, висят в темном вечернем воздухе мутные шары желтых фонарей на перронах, Верник закончил свой ужин. Старшему научному сотруднику нравилось ходить по вокзалу, он был для ученого вторым домом. Очевидно, Верник любил вокзал потому, что это было одно из немногих мест, откуда можно было быстро покинуть город, вырваться из его цепких бетонных объятий.
Верник поехал в филармонию на метро. С завыванием тормозили поезда, люди плотным потоком прорывались к эскалаторам. С грохотом захлопнулись двери, послышался нарастающий гул мотора, и гранитные колонны, силуэты пассажиров замелькали в окнах, размазываясь по стеклам поезда.
Возле старого здания филармонии с массивным портиком был слышен сухой треск голубиных крыльев, покрывавший шум улицы. Возле входа толпились люди. Кто-то ожидал друзей или знакомых, кто-то пытался продать лишний билет.
Давали пятую симфонию Шостаковича. Приехал заграничный дирижер с мировым именем, и зал был полный. Верник сел на свое место в пятом ряду. Сзади него разместилось несколько французов, спереди - парень с девушкой. Наконец объявили дирижера. Из-за кулис вышел величественный старик лет восьмидесяти, улыбнулся публике, отчего на его висках появились три морщинистые складки, и, легко поднявшись по ступенькам, занял место за дирижерским пультом. Надел очки, бережно открыл партитуру, немного подождал и взмахнул руками.
Уже первые звуки дали понять, что легкой музыка не будет. Главная тема первой части звала на подвиг, на свершение великих дел, но постепенно ее исковеркали, и она, став свирепой и безжалостной, почти полностью растоптала мягкую лирическую тему. Только в конце части грустно возвратилась спокойная, тихая мелодия. Она медленно таяла, растворяясь в хрупкой тишине. Вторая часть была похожа на неестественную, дикую пляску, на полный фальшивого веселья маскарад, напоминающий лихорадочную жизнь большого города. Третью часть Верник считал лучшим произведением Шостаковича. Молодой ученый специально шел на концерт, чтобы услышать именно ее. Третья часть симфонии отождествлялась у Верника с его любовью к Инге. Эта музыка говорила о нежной, преданной любви, ничего не требующей взамен. Мелодия то достигала вершин экстаза, то блаженно замирала в тишине. Но это был Шостакович. Всех ожидал финал, перед которым парень, сидевший на четвертом ряду, шепнул своей подруге: "А теперь держись!" И не зря. Последняя часть спустила всех с небес на землю. Снова перед Верником плясала маскирующаяся под жизнь смерть, уничтожая просветление третьей части. На какое-то время возвратились светлые надежды, но вскоре они были похоронены мрачным, торжественно-веселым официозным маршем. Концерт очень понравился Вернику. Вместе со всем залом молодой ученый стоя аплодировал дирижеру, несколько раз вызывая его на бис.
Доехав на метро до вокзала, Верник пешком возвращался домой по ночным улицам. Бросив взгляд на дома, возле которых он проходил, ученый подумал, что все разговоры об архитектурной ценности - бред. И старые, и новые дома - такие же каменные гробы, в которых добровольно, заживо хоронят себя горожане. И все дома смотрят на человека одинаково. Своими желтыми зарешеченными глазами окон они смотрят как ночной хищник, приготовившийся к атаке на свою жертву. В этом взгляде есть и самодовольство, и презрение, и злорадство: все равно будешь здесь жить, хочешь ты этого или нет. Вот и арка в доме, где живет Верник, обрадовано разинула пасть и высунула длинные клыки колонн, чтобы поглотить его. Нет, и не думайте, он ни за что им не поддастся. Он никогда не будет другом города.
Наконец Верник добрался до своей квартиры, лег спать и тут же уснул.
Снова Федор летел над ночными улицами, над бурлящей рекой пешеходов, тщетно пытаясь остановить этот бессмысленный спектакль. Верник рыдал, кричал, трясся от разрывающего его отчаяния, но никто его не слышал.
Вот идут пятеро подростков. Четверо рассказывают неприличные анекдоты, смеются, пятый, идущий сзади, молчит и только изредка улыбается, испуганно глядя вокруг. Вот они останавливаются. Четверо собираются выпить и зовут в свою компанию пятого. Тот, опустив голову, неуверенно отказывается. Четверо начинают его упрашивать, мол, ты только попробуешь, и вообще, какой же ты мужчина, если не можешь выпить водки, уже пора взрослеть. Верник, надрываясь, кричит: "Не слушай их! Они врут!" Но вокруг слышны только бесстыдные шуточки, отпускаемые четверкой подростков в адрес пятого. И он все-таки сдается, соглашается. Верника вновь охватывает отчаяние, когда подростки с возгласами одобрения удаляются, растворяясь в бездушном людском конвейере. Душа Верника разрывается на части. Зачем он здесь? Кому он здесь нужен? Почему он не может ничего изменить? И Верник отчаянно ускоряет свой полет. Он хочет вырваться из этого ада и несется через кирпичные стены, холодные стекла окон и сверкающие мертвым блеском стальные крыши.
Вдруг Верника снова поглотил плотный молочно-белый туман, и Федор услышал, вернее, даже не услышал, а почувствовал два голоса. Один проговорил: "Он был хорошим человеком, хотя у него был один недостаток. Он много гонялся за женщинами". "Хорошо, - ответил второй голос, - мы сделаем его однолюбом. Пусть идет". И вновь Верник шел по длинному темному коридору, заканчивавшемуся светлым выходом. Когда Федор достиг его, он проснулся.
Верник сел на кровати и оглядел свою комнату, как будто видел ее в первый раз. Он понял, что это не просто сон, это воспоминание его души между прошлой и нынешней жизнью. Это была аллегория сегодняшнего существования Верника. Федор вдруг ясно почувствовал, что жизнь проходит мимо него. Почему он скрывает все свои мысли? Почему он все время носит чуждую ему маску? Ведь со стороны он кажется скучным, ничем не интересующимся человеком. Но ведь это совсем не так. Однако если все время молчать, никто и никогда не узнает о сокровищах, спрятанных в его душе, за внешней оболочкой. Хорошо быть в роли наблюдателя, она ни к чему не обязывает. Но как же скучно играть эту роль! Он обязательно должен изменить свою жизнь. Ведь она дана ему, Вернику, чтобы он действовал, а не просто прозябал, защищая свой внутренний покой. Вот где истоки его извечного пессимизма! А ведь Федор еще и подпитывал его модернистской литературой.
Видимо, он должен это сделать. Быстро одевшись, Верник подошел к книжной полке, взял с нее "Процесс" Кафки в мягкой зеленой обложке и пошел с ней на кухню. Аккуратно повернул дверную ручку, чтобы та не отломалась, достал мусорное ведро, с сухим щелчком зажег спичку и, держа томик над ведром, поджег его. Огонь быстро пополз по страницам, облизывая бумагу, отчего та становилась серой, все же сохраняя на себе черные несгораемые узоры текста, но очень хрупкой, разваливающейся на куски от малейшего движения. Страницы коробились, скручивались, разламывались.
"Ну, что, господин Кафка, - подумал Верник, - вы хотели, чтобы все, что вы написали, было сожжено". Что ж, он хотя бы на одну миллионную выполнит эту просьбу, предав огню всего лишь один экземпляр романа, мешающего ему жить.
Книга догорала, отдельные серые обрывки разлетелись по полу, и Вернику пришлось подметать кухню. Нечем было дышать, все помещение наполнил острый запах гари, плохо помогал включенный вентилятор. Верник улыбнулся про себя: то, что начиналось так торжественно, закончилось, как всегда, нелепо и смешно.
Из-за эпизода с томиком Кафки Верник едва не опоздал на автобус. Хорошо же он решил начать новую жизнь! Вдруг Верника окликнули. Это был Парфелов, решивший добраться в это утро до работы на семьдесят четвертом автобусе.
- Говорят, Михмих скоро пойдет на пенсию, - сообщил он.
- Не поверю, - покачал головой Верник. - С чего бы это?
- Ну, просто. Тогда ты станешь начальником.
- Почему это я?
- Ну, ты же у нас старший научный сотрудник.
- Зинкевич тоже.
- Ну, разве что Зинкевич. Неужели тебе не хочется быть начальником?
- Нет, никогда не стремился к власти и не стремлюсь.
- Почему?
- Какова бы она ни была, власть портит человека, - заключил Верник.
- Не больше, чем что-нибудь другое.
- Например?
- Ну, хорошо, назови мне какого-нибудь известного человека, который бы за всю жизнь не сделал ничего плохого. Только чтобы я его знал.
- Чтобы ты его знал? - задумался Верник.
- Да.
Назвать Христа? Нет, Парфелов - материалист, он не поверит.
- Махатма Ганди, - сказал Верник.
- Я так и знал, что ты его назовешь. Ну, и что он такого сделал?
- Добился независимости Индии без войны, без насилия.
- А сколько потом миллионов человек перебили друг друга?
Веский аргумент. Верник не знал, что Парфелову это известно.
- Но ведь он же хотел как лучше, - проговорил Федор.
Кого же еще назвать? Деятелей культуры? Писателей? Лев Толстой? Нет, можно придраться, он воевал в Севастополе. Достоевский? Нет, он участвовал в революционном кружке и потом был в ссылке.
- Хорошо, Жюль Верн.
- А что Жюль Верн?
- Писателем был, предсказал много открытий, предупреждал людей об опасности, которая может исходить от науки.
- Писатели? Писатели часто наговаривали один на другого.
- Ну, это были единицы, да и то, в основном, в советское время, - возразил Верник. - Ладно, тогда назови мне хотя бы одного хорошего правителя.
Это был маленький эксперимент. Верник знал, что Парфелов сейчас заговорит о Сталине.
- Ну, например, Сталин...
- Ну, ты загнул, Сталин! Сколько он миллионов людей погубил!
- Он выиграл войну.
- И что? Если бы он не перебил перед войной все командование, может быть, немцы так далеко бы не прошли.
- Он принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой.
- Ну и что? Простому народу нужна твоя атомная бомба? Вот скажи, тебе она нужна?
- Да, - протянул Парфелов.
- Зачем?
- Чтобы сбросить на китайцев, надоели уже плодиться.
Верник недовольно махнул рукой. Он уже привык к циничным шуточкам Парфелова в духе Мальтуса.
- А индустриализация? - продолжал Парфелов.
- Что индустриализация?
- Скажешь, она тоже не нужна?
- Нет!
Начинал разгораться нешуточный спор. Верник заметил, что уже пол-автобуса посмеивается, слушая их реплики. И куда только подевалась его интровертность? И Верник решил идти до конца.
- Что?
- За счет чего проводилась твоя индустриализация? За счет того, что полностью было разрушено сельское хозяйство. И это, по-твоему, нормально?
- Наша экономика и сейчас живет за счет тех предприятий, которые были построены при индустриализации. А сколько рабочих мест!
- Ну и что? Вообще, я считаю, что, какие бы строи ни менялись, кого бы мы ни выбирали, на самом деле ничего не меняется. Между строями нет никакой разницы.
- Как это никакой?
- Я имею в виду суть. Любая власть - это форма рабства. При смене строя форма рабства меняется, но само рабство остается, - объяснил Верник.
- А сейчас?
- И сейчас тоже. При так называемой демократии люди находятся в рабстве у денег. Это рабство скрытое, замаскированное и поэтому более опасное.
- А если у тебя много денег?
- Ну, во-первых, таких людей мало. А во-вторых, у них пропадает смысл жизни, ее цель. То, что может доставить нам радость, приносит им скуку и раздражение.
- Значит, ты против денег?
- Да, - после некоторой заминки произнес Верник.
- А как же тогда расплачиваться?
- Как в древности, когда ремесленники обменивали свои товары на продукты, производимые крестьянами.
Этот ответ был не очень обоснованным, зато это был его, Верника, ответ. Тем не менее, Федор был рад тому, что автобус наконец прибыл на остановку "Сквер".
Во время работы Верник снова засматривался на Ингу, нисколько не боясь, что этот взгляд может перехватить кто-нибудь другой. Молодой ученый решил поговорить со своей возлюбленной перед обедом.
Когда Инга с Ольгой пошли в столовую, Верник двинулся за ними на таком расстоянии, чтобы догнать подруг, пока они будут пережидать красный сигнал светофора. План сработал. Когда Верник медленно приближался к переходу, Инга обернулась и улыбнулась, увидев его. Федор приблизился к лаборанткам. Ольга тоже обернулась.
- Ну, что, Федор Семенович? - спросила Ольга.
- Ничего, - только и смог ответить Верник.
- Подключайтесь к разговору, - предложила Ольга.
Верник только этого и ждал.
- Хорошо.
Зажегся зеленый свет, и они пошли. Правда, вступить в разговор Вернику оказалось не так уж и просто. Во-первых, потому, что Ольга размышляла вслух с Ингой, стоит ли ей ехать на свадьбу какого-то дальнего родственника или нет. А во-вторых, Федор шел возле Инги, и его душа, объятая ласковой дрожью, пела от счастья, и, похоже, ей ничего больше не было нужно. Верник как будто сразу лишился языка. Все, что бы он сейчас ни сказал, меркло перед богиней, возле которой он имел честь идти.
- Я раньше в автобусе ездила с одним мальчиком, - рассказывала Ольга. - Так вот, я какое-то время не ездила на автобусе, а сегодня поехала. И он уже так радостно на меня смотрел, так радостно!
Инга засмеялась. Верник недоумевал, что могло понравиться парню в Ольге. И вообще, к чему был весь этот рассказ? Или это намек на него? Нет, не похоже.
- А еще я вчера волосы покрасила. Красивый цвет, правда? - обратилась Ольга к Инге. - Федор Семенович, скажите, что у меня волосы красивые.
Волосы как волосы, подумал Верник. Такого же каштанового цвета, как и вчера. И вообще, почему он должен говорить комплименты той, которую не любит?
- Ну, красивые, - выдавил из себя Верник.
- Эх, Федор Семенович, молчите все время, комплименты не говорите... - посетовала Ольга.
Просто ей он говорить комплименты не собирается. А вот для Инги у него всегда приготовлены десятки комплиментов. Правда, он не решится сказать ей ни одного.
Ольга стала рассказывать о своих многочисленных племянниках, и опять Вернику нечего было вставить, потому что у него их не было. Федор решил, что ему необходимо сказать: "Знаете, почему я все время молчу? Почему-то не могу найти у себя что-нибудь общее с темой разговора. А даже если нахожу, то поздно, и разговор за это время переключается на другую тему". Последнюю фразу Верник все-таки решил не говорить: она была длинной и слишком откровенной. Они все больше приближались к столовой, а Федор никак не решался сказать эти два предложения. Если он сейчас их не скажет, то будет полным идиотом. До столовой осталось сто метров. Как раз возникла пауза. Три, четыре!
- Знаете, почему я все время молчу?
- Почему? - спросила Ольга.
- Что-то не могу найти у себя что-нибудь общее с темой разговора.
Все-таки он это сделал. Ну, хоть в чем-то молодец. Верник посмотрел на Ингу, и та бросила на него прекрасный, внимательный взгляд.
- Рассказали бы о своих племянниках, - обрадованно заговорила Ольга.
- У меня нет племянников.
- Ничего, - протянула Ольга. - Мы вас разговорим.
Они вошли в столовую и, оплатив обед, сели за одним столиком. Лаборантки разместились сбоку от Верника. Несколько минут прошло в молчании. Вдруг Ольга спросила:
- Федор Семенович, а хотите, мы вас женим?
Провокация, подумал Верник. Он не ожидал такого развития событий. Ольга просто застала его врасплох. Но почему "мы"? Она что, сразу отбрасывает кандидатуру Инги? Надо спросить: "На ком?" Нет, не пойдет, Ольга станет перечислять всех своих подруг-лаборанток, за исключением Инги. Ну и что, что они все красивые? Ведь ему нужна только Инга. Посмотреть бы сейчас на ее реакцию. Но Верник побоялся поднять свою голову. Если Инга смотрит равнодушно, зачем лишний раз расстраиваться? А если не равнодушно?..
- Ну, так что, хотите? - допытывалась Ольга.
Верник совсем запутался. Ему пришлось лишь неопределенно пожать плечами.
Этот разговор оставил у Верника смешанные чувства. Снова сидя в НИИЛТе над расчетами, Федор попытался привести в порядок свои мысли. Надо провести анализ, строгий, беспристрастный. Как Шерлок Холмс. Итак, что известно? Ольга знает, что он любит Ингу? Да. Инга знает, что он ее любит? Да. Тогда зачем задавать такой вопрос? Неужели Инга его любит? Нет, нет, нет! Не может быть! Он ничего не понимает.
Надо было идти тогда до конца. Спросить, на ком они хотят его женить. Интроверт несчастный! С Парфеловым спорил так, что чуть стены не тряслись, а тут не мог сказать двух слов. Правда, после этого игра бы продолжилась, возможно, еще больше запутывая положение. Ничего, время есть, может быть, завтра он еще вернется к этому разговору. Главное, чтобы ему ничего не помешало. И он сам в том числе.
Верник остался на ночь в НИИ. Изобретение Евстафьева не давало ему покоя. Молодой ученый уже подобрал нужный драгоценный камень, который можно было использовать в химическом лазере. До взрывчатых веществ дело пока не дошло: сначала нужно было разработать сам лазер, произведя все необходимые расчеты. К тому же Верник не был химиком, он боялся, что своими экспериментами разрушит не только свой кабинет, но и пол-этажа родного НИИ.
На листах бумаги один за другим появлялись наброски чертежей лазера, исправлялись, обрастали гирляндами пометок и замечаний и решительно перечеркивались. Исписав с десяток страниц, недовольный собой Верник скомкал бумагу и откинулся на спинку стула. Видно, не судьба ему хоть что-нибудь придумать в эту ночь.
На следующий день Инга с Ольгой задержались в лаборатории, и, чтобы не вызывать лишних разговоров, Вернику пришлось одному идти в столовую. Видно, вопрос о его невесте либо откладывался на завтра, либо вообще отменялся: заговорить об этом через день было бы нелогично.
Когда Верник уже закончил свой обед, то увидел, что пришедшие в столовую Инга и Ольга садятся за соседний столик. Несмотря на всю нелепость своего вида, молодой ученый с пустым подносом подсел к подругам.
- Я вам не помешаю?
- Нет, - проговорила Ольга.
Инга как-то странно на него посмотрела и тут же опустила глаза.
Чтобы как-нибудь оправдать свой поступок, Верник задал пару незначительных вопросов по работе. Лаборантки отвечали неохотно. Наконец Ольга не выдержала:
- Федор Семенович, а все-таки, зачем вы к нам сели?
Что ж, он им ответит. Он им так ответит!
- Недавно британские ученые выяснили, - заглядывая в глаза Инге, продолжил Верник, - что, когда мужчина смотрит на красивую девушку, объем его мозга увеличивается.
- Вы считаете меня красивой? - потупив голову, проговорила Инга.
- Хочешь, скажу правду? - Верник заметно волновался. - Инга, ты... вы просто богиня! Я никогда не встречал более красивой и умной девушки, чем вы...
Нет, нет, нет! Отпадает. Только что не мог ни одного комплимента сказать, а тут они вдруг посыпались, как из рога изобилия. Да он тут сам на себя не похож.
Верник по-прежнему сидел в своем кабинете, рассматривая скомканные листы бумаги. Живописный натюрморт, подумал Федор, но тут же спохватился. Нет, все, хватит ему на сегодня. Пора спать.
Наконец снова настал обеденный перерыв. Обрадованный Верник, как и в прошлый раз, догнал подруг, идущих в столовую, у светофора и уже собирался поставить перед ними ребром вопрос о своей женитьбе. Но ничего не вышло. Как ни в чем не бывало, Ольга вновь предложила Вернику поучаствовать в разговоре, но речь шла уже совсем о другом, о школе.
- Помнишь, Инга, как мы ходили заниматься по химии в колледж? - спросила Ольга.
- Помню.
- Вы что, учились в одной школе? - удивился Верник.
- В одном лицее, - пояснила Ольга.
- Не знал, - покачал головой Федор.
- Инга у нас была отличницей, - продолжала Ольга. - Она лучше всех в лицее знала физику.
- Ну, Оля! - запротестовала Инга.
Она, действительно, богиня, подумал Верник. Именно так он и представлял свою жену.
- Не слушайте ее, она скромничает, - заметила Ольга.
- А я учился в гимназии, - сказал Верник, - в физико-математическом классе. Те, кто хуже знал математику, пошли в гуманитарный. Там были, в основном, девочки. А все остальные, кто не знал ни того, ни другого, попали в третий класс, поэтому его решили сделать с историческим уклоном.
Потом Ольга стала рассказывать о каком-то однокласснике, который вел себя с учителями очень независимо. Он подрабатывал ди-джеем в разных клубах и, не стесняясь, пропускал занятия, обосновывая это тем, что ему некогда, он работает. А однажды он пришел на занятия в шортах.
- Ну, у нас бы такое не прошло, - проговорил Верник. - У нас был деловой стиль одежды. Иногда даже директор дежурил на первом этаже и, если кто-нибудь приходил в джинсах, отправлял их домой переодеваться.
- Так ведь и у нас он просидел только до третьего урока, - объяснила Инга. - Физик у нас был очень строгий и выгнал его.
- А у нас физик был любимцем всей школы, - воодушевился Верник. - Шутил, рассказывал много. Хороший мужик, интересный.
Они дошли до столовой и сели обедать.
- А у нас в подъезде опять котенок появился, - стала рассказывать Инга. - Такой маленький, пушистый, и говорит так тихо: "Мяу, мяу!" А если его погладишь, то так громко мурлычет!
- Опять на руки брала? - догадалась Ольга. - Я тебя знаю!
Так вот откуда у Инги царапины на руках! Какая же все-таки она милая, подумал Верник.
- Нет, сейчас я уже на руки не беру, - стала оправдываться Инга, а затем продолжила: - Так вот, вчера кто-то постелил внизу газеты, коврик положил, поставил блюдце с молоком. Устроили для котенка жилище. А сегодня утром смотрю, его уже нет, забрал кто-то себе...
Сидя после обеда на работе с расчетами, Верник не переставал думать об Инге. Да, он не ошибся в ней. Она настоящее сокровище, прекрасная, умная, добрая, скромная, приветливая. Идеальная жена. Но как же ему завоевать ее сердце? Неужели лазером?
Верник задумался и не заметил, что мимо него пытается протиснуться Ирина, несущая в руках толстую кипу бумаг. Он поспешно подвинулся в кресле ближе к столу, и лаборантка, улыбнувшись, сказала:
- Расслабьтесь, Федор Семенович, все будет хорошо.
Ну, и что означает эта фраза? Разве это не намек? Ах, если бы да кабы... В мыслях Верника воцарился полный беспорядок. Федор понял, что борьба интуиции и разума бессмысленна. Он просто не будет обращать на них внимание. Он не понимает, он просто отказывается понимать женскую психологию.
Ночью Верник начал свою работу над изобретением с того, что развернул скомканные им вчера чертежи и внимательно их рассмотрел. Выбрал два, на его взгляд, лучших, нарисовал еще один, сравнил и стал их дорабатывать. Дело продвигалось медленно, шаг за шагом, с переменным успехом. Наконец Верник оказался перед непреодолимым препятствием и, бросив ручку на стол, остановился, чтобы перевести дух. Федору показалось, что на него кто-то смотрит, и молодой ученый обернулся. Это был Никола Тесла в портрете.
"Ну, что, господин Тесла? - мысленно обратился к портрету Верник. - Все смотрите своим насмешливым взглядом. Молчите. Небось, знаете, как делаются "лучи смерти". Зачем они мне нужны? Не знаю. Раньше думал, что для самоутверждения. Потом думал, для того чтобы завоевать сердце Инги. Но теперь я и в этом не уверен. И не смейтесь, пожалуйста, я все равно их изобрету, вот увидите!.."
Настало время обеда. Верник снова догонял неразлучных подруг на светофоре. Все-таки, как бы это ни было глупо, он должен задать им этот несчастный вопрос о женитьбе. Молодой ученый приблизился к лаборанткам, остановился.
- Федор Семенович, а почему вы нас покинули? - поинтересовалась Ольга.
- Я вас не покидал, - обрадовался Верник.
Они хотят, чтобы он все время провожал их в столовую! Сейчас он скажет. Как раз есть пауза. Три, четыре!
- Помнишь, ты говорила, что хочешь меня женить? - переправив "мы" на "ты", обратился к Ольге Верник. - Только мне интересно, на ком?
- На ком хотите, - ответила Ольга.
Инга шла опустив голову.
- Правда? - у Верника поднималось настроение. - Ну, тогда смотри!
- Что? - не поняла Ольга.
- Учти, что я однолюб, - пояснил Верник, - и если кого-то полюбил, то все остальные девушки перестают для меня существовать.
- Ну, и кого вы полюбили? - спросила Ольга.
- А ты не знаешь? - ответил вопросом на вопрос Верник.
Нет, не пойдет. Это уж слишком самоуверенно. И вообще, почему он так прицепился к тому разговору о женитьбе? Может быть, Ольга тогда просто пошутила. Пошутила? А зачем ей было шутить?
Верник недовольно покрутил пальцами ручку, пошелестел чертежами и посмотрел на часы. Начало четвертого ночи. Надо хотя бы немного отдохнуть.
В следующий обеденный перерыв Верник сразу пошел вместе с Ингой и Ольгой в столовую. Приближался Новый Год, а вместе с ним и отпуск, в который уходил молодой ученый через два дня.
- Федор Семенович, завтра мы будем отмечать Новый Год здесь, в НИИ, - сообщила Ольга. - Вы же придете?
- А кто там будет? - поинтересовался Верник, хотя на самом деле он хотел спросить, будет ли там Инга.
- Весь наш отдел, разве что, кроме Михаила Михайловича.
- Ну, тогда приду, - принял приглашение Верник.
- Инга, а где ты будешь отмечать Новый Год? Дома? - спросила Ольга.
- Не знаю, может, съезжу куда-нибудь, - проговорила Инга.
Вернику показалось, что Инга схитрила, отвечая на этот вопрос. Раньше он тоже говорил так, чтобы все думали, что он такой же, как все, чтобы не выделяться. Впрочем, он, может, и не прав. Вряд ли стоит равнять всех на себя.