Аннотация: Снова Двинцов. Новая встреча - неприятная
Глава 13
Двинцов плыл по течению, гребя почти без перерывов. В первые полдня успел с непривычки порядочно намозолить ладони, так, что горели огнём, кожа вздулась пузырями, которые почти сразу же лопнули. Приткнувшись на ночлег к берегу, долго сидел у воды, опустив натруженные руки в холодную воду, успокаивая боль. Выволок лодку, разобрал пожитки. Снабдили его, как оказалось, более чем щедро. Кроме меча, ножа и доспехов, в лодке оказались два копьеца-дротика, здоровенная рогатина на двухметровом ратовище, арбалет-самострел с запасом болтов к нему (насчитал два свёртка по четыре десятка в каждом), небольшой топорик, кремень с кресалом и трутом, рыболовные крючки, грузила, моток жильной лесы, гусиные перья на поплавки. В корме был пристроен небольшой бочонок с пивом. В мешке отыскались, кроме ржаных сухарей, сала, копчёного мяса, соли ещё и лук, глечик с квашеной капустой, пять крупных редек, несколько морковинок, две репки, мешочки с домашней лапшой и гречкой, пучки каких-то трав. Отдельно в тряпицу был завёрнут продолговатый пирог с капустой, зелёным луком и рублеными яйцами. Нашёл также заботливо уложенную посуду: медный котелок, кружку, деревянную ложку, двузубую бенечку. Оказалась в мешке и смена белья, и лоскуты чистого полотна, и овчиная безрукавка мехом наружу. Словом - на все случаи жизни.
Вскипятил в котелке воду, бросил завариваться сорванные тут же стебельки иван-чая. Следуя указаниям Семёна, задобрил сухарём местного водяного. Порезал сала, почистил луковку, неспешно жевал. Бросил копчёного мяса псам. Пух, кроме того, выцыганил луковицу. Усталость брала своё: так и не почаёвничав, уснул, завернувшись в плащ.
Следующий день пути дался уже легче, мышцы сопротивлялись меньше, исполняя ставшую уже более привычной работу. День и последующая ночёвка прошли без приключений, в размеренный ритм путешествия по реке втянулся.
Подходил к концу третий день плавания. Вадим покуда не встретил ни одного людского поселения, как ни всматривался в заросшие лесом берега. Выбрал место очередной ночёвки, устроил кострище. Решив разнообразить меню, соорудил удочку, накопал червей, пошарившись под камнями вдоль берега, набрал ручейников. Подогнал лодку к кромке камыша, причалил бечевой к камышиному пучку. Рыбачил недолго. Выудил пару сарожек, восемь окуней, одного подлещика, решил, что на ужин достаточно.
Вернулся на берег, соорудил ушицу, с удовольствием похлебал. Солнце к тому времени село, ночь обещала быть тёплой, поэтому топлива на ночь Двинцов запасать не стал. Фома и Пух уже дрыхли без задних ног возле лодки. Спать устроился в лодке, подложив под голову мешок, вытянулся, глядя на загорающиеся на небосклоне звёзды. Под ногами звякнула кольчуга, которую скинул уже в первую остановку и больше не надевал (Уж слишком доброжелательным, после всего случившегося, казался этот мир). Какое-то время справа от Вадима робко, тихохонько распевались лягушки, вскоре смолкли. Где-то вдалеке гугукнула сова, в небе на фоне белого, в сизых пятнах, блина луны мелькнула, словно на картинке из детских сказок, тень летучей мыши. Накрапывал мелкий дождик.
Вадим размышлял на тему своей поразительной везучести в этом мире. Везло крупно и постоянно. Повезло, что не потерял, вылетев из машины, зажигалку. Повезло, что не нарвался, шатаясь безоружным по лесу, на голодного хищника, на какое-нибудь злобное племя, на нечисть, которая, как оказалось, водится здесь. Повезло с дармовой зубрятиной. Повезло выбрести на берегинь. Повезло, что приняли за человека, а не за какую-нибудь нечисть, особенно принимая во внимание всё, что читал ранее про хроническую подозрительность народов, живущих в обстановке раннего средневековья. Повезло с тем, что берегини, прощаясь, одарили всем нужным и ненужным, указав к тому же верную дорогу, и, хоть вкратце, да ознакомили со здешними нравами и обычаями. Повезло, что мог понимать местные наречия. Короче - повезло кругом, при том, что ухитрялся получать блага, ничего практически взамен не отдавая, без затраты каких-либо усилий со своей стороны. Сплошные рояли в кустах, как в плохом романе. Вадим хмыкнул: "Эдак, пожалуй, совсем обленюсь! Нет, надо настраиваться на работу, в городе даром кормить никто не будет. Вот чем только заниматься? Наняться в дружину? Это если берут чужаков, если устроит примитивное владение оружием. Ведь, скорее всего, воинское искусство осваивать начинают чуть ли не с пелёнок, а скидок на возраст никто делать не будет. А владение приёмами боя, существующими в двадцатом столетии, тем паче - огнестрельным оружием, здесь никого не заинтересуют. Организовать что-нибудь вроде сыскного агентства? Сомнительное предприятие. Способы сыска преступников здесь, наверное, в корне другие, процессуальные нормы и оценка доказательств - тем паче. Штат осведомителей, при местном отношении к чести и своему слову, вряд ли организуешь. А для проведения Божьего Суда, то бишь - ордалий, сыщики не требуются. Освоить в местных условиях под спонсорством здешнего князя производство пороха, огнестрельного оружия? Проблематично: и знаний маловато, и неизвестно ещё, водится ли здесь селитра и как её при отыскании отличить, а собирать в выгребных ямах - занятие муторное и уж больно вонючею О других взрывчатых веществах и говорить не приходится, поскольку алюминия ему всяко не добыть, а универсальными познаниями героев "Таинственного острова" он не обладает. Остаётся, положась на знание рукопашного боя, устроится к кому-нибудь телохранителем или болтаться по дорогам, нанимаясь в охрану купеческих обозов и караванов... Если возьмут, конечно. Кто его знает: быть может, местные костоломы знают приёмчики и покруче, чем самбо и уж всяко действеннее, чем декоративные у-шу да прочие каратэ. Да-а-а... перспективочка. Кажется, халява, казавшаяся хронической, заканчивается.
Повернувшись на бок, уже почти засыпал, как по траве зашлёпало что-то крупное. Шаги приближались. Собаки приучены были молчать до последнего, но Фома всё же предостерегающе тихонько заворчал. На всякий случай тихонько, стараясь не шуметь, вытянул из ножен меч, положил рядом. Подумав, подтянул самострел, нашарил связку, достал болт, зарядил. Шлепки уже раздавались совсем рядом, затихли, зато явственно доносилось чьё-то сопение. Двинцов, натянув на голову мохнатый плащ, осторожно высунулся из-за борта лодки, тут же нырнул обратно и замер. Замереть было от чего.
Шагах в десяти от лодки, освещённые лунным светом, стояли на задних лапах три жутковато выглядевших голокожих, бородавчатых зеленоватых существа, о чём-то шёпотом переговариваясь. Представляли они из себя нечто среднее между здоровущими, выше среднего человека, жабами, вставшими на задние лапы, и обычными людьми. Лапы кончались пальцами с перепонками между ними, снабженными мощными когтями. Красновато светились маленькие злые глазки. Крупные саблевидные клыки верхней челюсти угрожающе свисали вниз, почти достигая оконечности скошенных назад подбородков. Одежды на них не было никакой, если не считать широких кушаков с заткнутыми за них ножами. За их спинами раздавались шаги, по всей видимости, в "гости" к Двинцову собиралась немалая компания.
Двинцов вжался в днище, стараясь дышать потише. "Упыри!" - других вариантов не возникало. "Господи, как же это я нарвался? Забыл, идиот, проверить перед ночлегом, есть рядом болото, нет ли! Предупреждали же! А, может, не учуют?" Выпустил из судорожно сжавшихся пальцев меч, приготовил самострел, замер. Храбрецом себя Вадим не считал никогда и ни при каких обстоятельствах. Более того, считал себя отъявленным и закоренелым трусом. Боялся всегда дико, почему-то особенно страшился получить по морде. Даже если это была обычная драка в подростковой компании или короткая стычка с подвыпившим любителем приключений. Страх в любом случае оказывался сильнее Вадима. А уж если обстоятельства были хотя бы чуть-чуть серьёзнее, это было вообще непереносимо. Потому Двинцов всегда, как мог, старался избежать стычки. А если уж не выходило никак, мешал ли стыд перед товарищами, прохожими, или просто некуда было бежать, как вот сейчас, то страх полностью брал Вадима в свои руки. Сразу холодело внизу живота, и словно бы кто-то шептал в ухо: "Вот и конец твой пришёл". Выручало обычно то, что при этом, вероятно, и самому двинцовскому страху становилось от слов таких невыносимо жутко, осознавал он, скотина, что с концом Двинцова конец придет и ему самому, отчего и прятался двинцовский страх в самые отдалённые глубины хозяйского рассудка, не показываясь до конца заварушки. Поэтому на душе сразу становилось легко и спокойно, на то что, якобы "пришёл конец", становилось, вобщем-то, глубочайше наплевать, а тело уж, не смущаемое более никакими чувствами, кроме злости, в том числе и на самого себя, прекрасно управлялось с ситуацией на уровне навыков и рефлексов. И только тогда, когда всё уже благополучно оканчивалось, страх вновь вылазил наружу. И тут уж он вовсю, на полную катушку отыгрывался на хозяине за всё пережитое. Выражалось это в том, что Двинцова, одновременно с сознанием того, что "пронесло", начинало трясти, что продолжалось не менее минут пяти-десяти, в зависимости от количества принятого собственным страхом переживаний.
Так случилось и в этот раз. Накатило резко, до похолодания в животе, растеклось ледяными струйками по всему телу, буравило разом со всех сторон голову.
Двое чудищ настороженно осматривались, третий ковырялся в остатках Двинцовского ужина: поднял котелок с ухой, принюхался, проворчал что-то, отшвырнул в сторону. Нашёл у кострища топор, опробовал когтем заточку, ухватился умело, примерился, как сподручнее рубить. Удовлетворённо хмыкнул, сунул топорищем за пояс. Самый длинный из упырей, тупо хихикая, помочился в тлеющие уголья. Зашипело. Упырина потолще остальных развернулся в сторону лодки, уставился немигающе, широкие ноздри его ритмично раздувались. Ветерок до сей поры, к счастью для Вадима, дул в его сторону, донося тошнотворную волну тухлятины. Вадим с трудом сдерживал позывы к рвоте. Собаки, ожидая команды, затаились. Внезапно ветер резко сменил направление на почти противоположное. Толстый, видимо учуяв человека, предостерегающе поднял руку над головой, тихонько свистнул, подзывая. Подошли, о чём-то переговаривались, толстый тыкал когтем в сторону лодки.
Терять больше было нечего. В голове прозвучало долгожданное: "Вот и всё!" Страх слинял в глубины подсознания, если ещё не глубже. Тело обрело спокойствие, Вадим, тщательно прицелившись, уже совершенно спокойно нажал на спуск. Тяжёлый стальной болт, кратко свистнув, прошил насквозь жирное брюхо и впился в запястье второго, пришпилив его левую руку к бедру. Вадим, успев уже сто раз пожалеть о сброшенной кольчуге, схватил меч, выскочил из лодки навстречу противнику, крича на ходу псам. Толстый катался по земле, визжа от страшной боли, раздирая когтями рану. Второй вскрикнув было от боли, здоровой рукой вырвал болт, метнул в Вадима, промахнулся, выхватил топор, оскалился и не спеша, приставными шагами, пригнувшись, приближался к Вадиму. Третий, хотя и вытянул нож, не двигался, выжидая, что-то кричал своим, видимо, командуя. Псы первых троих проигнорировали, проскочив мимо, резонно (с собачьей точки зрения) полагая, что с тремя противниками человек должен управиться самостоятельно. Вскоре Вадим услышал пронзительный визг, сопровождающийся гулким ударом о землю массивного тела. Псы дрались молча, верные своему принципу: только за горло! Сменить тактику не помогли и курсы защитно-караульной службы.
Сошлись. Изучая противника медленно кружили. Двинцов перехватил меч обоими руками, выставил перед собой, ударить первым не решался. Упырь прыгнул влево, одновременно рубанул сверху вниз. Вадим шагнул назад, подставил клинок. Топор с шипением скользнул по мечу, отскочил от стальной крестовины. Двинцов попытался нанести колющий удар в живот, упырь отскочил, одновременно шарахнув обухом по мечу, пригибая к земле, тут же коротко ударил от левого плеча вправо, целясь в голову. Двинцов, понимая, что не успевает, дёрнул голову влево, уводя от удара, одновременно ткнул мечом в живот противника. Совсем уйти от удара не вышло, лезвие топора, скользнув, глубоко рассекло кожу над правой бровью. Упырю тоже досталось: кончик меча, чиркнув слегка по животу, впился во внутреннюю сторону бедра. От первых ран оба пришли в дикую ярость, почти не думая уже о защите, яростно и бестолочно рубили, нанося и получая множество мелких царапин. Упырь, взревев, занёс топор над головой. Вадим ударил навстречу, перехватывая. Клинок, снеся верхние фаланги, перерубил топорище. Обрубок выпал из покалеченной лапы. Двинцов взметнул меч для последнего удара, но в этот момент левую ногу рвануло назад, в икру, разрывая голенище, вонзились когти. Развернулся: толстый, схватив ногу обоими лапами, тянул к себе, отринув собственную боль, желая повалить, упасть сверху и, покуда не окоченел окончательно от потери крови, исторгающейся из пробитого кишечника, рвать, рвать клыками, когтями ненавистную человеческую плоть, из последних сил сжимая мертвеющие челюсти на горле своего убийцы. Зло ударил мечом, срубая запястья, рубанул по голове. Меч рассёк надвое череп, ушёл в почву, завяз. Вадим дёрнул, в этот миг сзади, хрипя, навалился первый упырь, обхватил лапами горло, запрокидывая назад. Двинцов выпустил меч, вильнул тазом влево, наотмашь врезал рукой в промежность чудища. Старый, как мир, приём сработал безотказно: упырь, взвыв от резкой боли, согнулся крючком, выпустив человека, прижав лапы к ушибленному месту.
Вадим, памятуя о третьем противнике, не имея времени оглянуться, припустил к лодке, "ласточкой" нырнул внутрь, лихорадочно нашарил рогатину, выскочил наружу. Вовремя! Вытаращив налитые кровью глаза, яростно мыча, размахивая удерживаемым в раненой лапе мечом, на него бежал упырь, в трех шагах за ним поспевал второй, завладевший топором. Двинцов упёрся ногами, успел выставить рогатину. Обезумевший от боли и ярости враг не успел отклонится, по инерции, влекомый вперёд собственным немалым весом, напоролся на широкую, с ладонь насадку. Мечевидное обоюдоострое лезвие рогатины с тихим хрустом вошло в грудь гиганта. Тот, пошатнувшись, с поднятым для удара мечом, сделал ещё шаг вперёд, глубже насаживая себя на древко, навалился ещё, упёршись телом в стальную поперечину, попытался ударить, но меч выпал из уже неживой лапы, воткнувшись в землю между противниками. Из мёртвой пасти показалась густая чёрная струйка крови. Неожиданно спало напряжение, исчезла скованность, проснулись, долго лежащие без употребления в дальних чуланах памяти, необходимые навыки, древние инстинкты, превращая человека в боевую машину, смывая напрочь остатки цивилизованности. Вадим дёрнул назад, высвобождая оружие, прыгнул в сторону, ударом тупого конца ратовища, словно прикладом автомата, отбил топор. Выпад! Отбить удар! Отход! Укол! Есть! Острие, неожиданно легко разрезая мышцы, вонзилось в упыря чуть ниже правой ключицы. Топор ему уже не удержать! Ещё укол! Срезано ухо! Развернулся, бежит! Догнать! Добить! Всадить рогатину в мелькающую голую спину! Вот сюда - меж лопаток, где судорожно перекатываются под зеленоватой кожей острые позвонки, чувствуя приближающуюся гибель! Чёео-орт!
Двинцов запнулся за какую-то корягу, полетел на землю, пропахав её остриём рогатины. Восстановил равновесие, сплюнул. Упырь, вопя благим матом, мчался, разбрызгивая ногами грязную жижу, меж поросших осокой и аиром кочек. Болото! Вадим оглянулся: увлекшись погоней за нечистью, он порядочно удалился от лодки, где оставались припасы и оружие, терять которые было бы самоубийством. Тем более что тварь вопила, явно подзывая на подмогу своих собратьев. Двинцов бежал, изредка оглядываясь, на бегу заметил четверых упырей, распластавшихся на земле с вырванными глотками, пропоротыми брюшинами. Псы догрызали пятого, скорчившегося, бессильно закрывавшего морду, тихо скулившего. Двинцов с ходу всадил твари в бок рогатину, выдернул, позвал собак, втроём рванули к лодке. Болото за спиной полнилось жуткими воплями, завываниями встревоженных тварей. Уже у самой лодки запнулся за труп толстого упыря, упал, измазавшись в чужой вонючей крови, вскочил. Торопясь, собрал вещи, побросал в лодку, столкнул в реку, бешено грёб, пока не вывел на середину. Затащил вёсла, бросив на дно. Только сейчас увидел себя, извозюканного грязью, своей и чужой кровью, в порванной одежде, с хлюпающим от кровоточащей лодыжки разодранным сапогом. В нос, спасительно до того отключившийся, ударила волна жуткого зловония, сворачивая в узел желудок. Усилием воли подавил позывы к тошноте. Справившись, долго, брезгливо, зло умывался, сбросил и выкинул в реку испоганенную рубаху. Затем тщательно чистил и вытирал оружие. Перезарядил самострел. Стянул сапог, вылил скопившуюся кровь, перевязываться не стал, так как кровотечение прекратилось само по себе.
Осмотрел псов: на затылке у Пуха нашёл неглубокую рваную рану, Фома зализывал порез на бедре. Оба пса были изрядно перемазаны в вонючей упыриной кровище. Промыл, наспех перевязал. Приласкал обоих, поражаясь тому, что отделались сравнительно легко.
Промыл водой каждую царапину во избежание заразы. Серьёзных повреждений не обнаружил. Вот тут и вернулся страх. Трясло сравнительно недолго, минуты три. Только тогда посмотрел на оставленный берег. Лодка отошла уже по неспешному течению метров на двести, от места ночной драки доносились злобные завывания упырей. Ярость вспыхнула вновь, в том числе и на собственную "трясучку". Собрался было вернуться, не приставая к берегу, расстреливать свору чудовищ. К счастью, вовремя опамятовался. Грести сил почти не было, но приставать к берегу до рассвета так и не решился. Отдался на волю реки, лишь изредка подправляя вёслами, чтобы не снесло к берегу. Восход солнца встретил окончательно измотанным. К берегу, выбрав место, пристал уже "на автопилоте". Выволок лодку, улёгся рядом на траву и тут же заснул. Осторожные псы спали по очереди, карауля сон друга.