Аннотация: по сути - продолжение предыдушей главы с теми ж персонажами
Глава 18
Чуть более суток спустя Сувор нагнал ямурлачий отряд. Коней при них почти не было, все, кроме Гайлюка и одного из ямурлаков, видимо старшего, шли пешими. Они остановились на ночёвку на опушке липового перелеска. Рубили на костёр молодые деревья, не внимая жалобному плачу леса, доставали припасы, устанавливали палатки, водружали над кострами походные котлы, куда бросали какие-то отвратительно смердящие травы, варили зловонное зелье. Сторожи не ставили, видимо никого не опасались. Для Гайлюка установили небольшой шатёр из бурой просмоленной холстины. Сотник признал Колуна издалека: пристроившись у шатра, тот что-то доставал из походной торбы, смачно жевал, громко отрыгивая, запивал из баклажки, обливая усы. Упырей не оказалось вовсе, видимо, те ушли в свои болота сразу после нападения на Суворов хутор. Навьи держались отдельно. Ни в пище, ни в сне, ни в укрытии от непогоды они не нуждались. По команде старшего ямурлака молча легли на траву, вытянулись лицами вниз.
Сувор пустил Сирка на полянку, наказав молчать и ждать команды, не сомневаясь в разумности и послушности старого боевого друга, с которым вот уже восемь лет не разлучались. Сам тишком пробрался к опушке, залёг в кустах малины. Темнело, повеяло прохладой. Комариная орда назойливо зудела в уши, пытаясь облепить сотника сплошным жалящим покровом. Впрочем, комары быстро забросили попытки добраться до человечьей крови через доспехи и толстую кожаную подкольчужницу, зато с удвоенной настойчивостью ринулись на лицо и руки, тыкались хоботками в пестрядь портков. Сувор не шевелился, не делал даже попытки согнать насекомых, зная чуткость ямурлаков, способных в малейшем шевелении заподозрить неладное, вкатив в такое место штук десять бронебойных стрел с узкими гранёными оголовками, прошибающими добрый доспех и тело под ним насквозь с двухсот шагов.
Ямурлаки точно никого не опасались, не ждали в этих краях. Они даже расселись вечерять лицами к огню, чего опытный воин не сделает никогда, существуй хотя бы малейшая вероятность нападения. А уж в ратном опыте ямурлакам отказать было нельзя никак. Многие из них до страшного своего перерождения были воинами, а кто и не был, выучка средь них была жестокая, но действенная.
Выучка ямурлаков сослужила свою службу Сувору и при подсчёте сил противника. Они рассаживались вкруг костров строго по десять, лишь у крайнего собралось всего четверо, включая старшего. Общим счётом оказалось их пять десятков и ещё четыре. Навьев насчитал всего пятерых, но внука средь них рассмотреть не сумел.
Стрелы были приготовлены заранее. Слава Богам, имелся в запасе и десяток с серебряными широкими, как тополиный лист, оголовками. Приподнялся на колено, встал. Руки быстро делали привычное дело: петля кожаной непромокаемой тетивы падает на лук, усилие, и второй конец тоже наброшен, левая рука с луком выброшена вперёд, правая, поймав за оперение стрелу, бросает её на лук, ловит ушком тетиву, оттягивая к уху, острие ищет цель, пальцы разжимаются в нужный миг, стрела уходит из темноты к свету, нащупывая чью-то грудь у костра, тетива с силой, способной разрубить кость, щёлкает по браслету запястья, по левой рукавице, а правая рука уже бросает поверх новую стрелу, которая тут же мчится вдогон первой, ещё летящей.
Кто это сказал, что стрелы свищут? Они бесшумны для того, чью погибель несут на своих оголовках, страшны тишиною для оказавшегося рядом с вдруг упавшим лицом в костёр соратником. Свистнувшей стрелы воины не боятся. Просвистела, значит, ушла, отныне безопасная для услышавшего. Потому и важно попасть в цель с первой стрелы, дабы не было врагу предупреждения свистящим промахом. А промахов у Сувора давно не бывало. На упрямстве своём он, пожилой уже человек, освоил ратное дело так, что за пояс мог ныне заткнуть многих из тех, кто оружие взял в руки в трёхлетнем возрасте. Сувор держал в воздухе одновременно семь стрел вместо пяти, положенных выученному дружиннику. Он не смотрел на тех, кого успел поцелить, в этом не было нужды. И не было на то времени. Увидел, что, послушные команде, вскочили с земли навьи, потянули кривые сабли, ринулись мерным полушагом-полубегом в его сторону. Метались ошалело ямурлаки. Что-то нелепое визжал, запутавшись в своём шатре Гавнилюк. Им нужно было пробежать всего-то шагов пятьдесят, но времени на эти пятьдесят шагов тоже не было. Выцелить с такого расстояния всех пятерых, утыкать каждого одной, а то и для верности - двумя стрелами с серебряными оголовками было несложно. Сувор бросил на тетиву первую... и замер, не доведя даже ушка стрелы до собственного виска. Он вдруг начал выискивать среди набегавшей нежити своего внука, попутно лихорадочно соображая, как отделить его от остальных, быть может связать, привезти в город. Быть может, волхвы да ведуны и смогут сделать что-нибудь. Да не видно лиц бегущих, слепят костры очи. Теперь сотник уже не успевал. А вслед навьям уже бежали, ругаясь чёрно, ямурлаки, успев похватать щиты. Шёл впереди их старший, вновь обретя власть, требуя громко взять дерзкого лучника живым, зная при этом, что приказ его уже будет исполнен.
А старый сотник всё ещё не мог найти своего Сварна, не решаясь пустить стрелу, не замечая того, что враг всё ближе, что уже дрожит рука, держащая неподвижно стрелу, что ползут по щекам, застилая глаза, слёзы, которых давно уже у себя не помнил. Не замечал того, что уста его, словно бы сами по себе шепчут беспрерывно: "Сварно, Сварно, Сварно..."
Где-то за спинами ямурлаков вдруг раздался тяжёлый, стелящийся над самой землёй, словно бы даже пригибая под собою травы, волчий вой. Особый, воинский клич стаи, оставившей сзади волчиц своих с малыми щенятами, вышедшей не на охоту, не на гулянье молодецкое - на смертный бой, в котором не дают пощады ни себе, ни врагу, не смотрят на свои раны, не считают чужих. Вскрикнул тонко человеческий голос и оборвался вмиг.
И словно пробудил волчий клич старого Сувора. И не его одного пробудил. Грянули небеса грозно, полыхнуло в них. И словно пробудился один из навьев: волею богов светлых отпущена была душа юного Сварно с небесных полян на краткое время. И слетела она на землю, вернулась в тело своё, изгнав, вытеснив собою чужое, корни ещё пустить покуда не успевшее, как у иных навьев пустило. Восстал Сварно во всей силе и красе своей, закрылись раны его, загорелись ясные его глаза, вмиг разум обретя, забилось крепкое сердце, вновь в себе алую живую кровь рождая и по жилам опустошённым её гоня. Крикнул Сварно мощно, звонко:
- Диду! Иду к тебе!
И пошла гулять по вражьим шеям кривая сабля. В кои-то веки кривому довелось за Правду биться! Не свалить навья таким оружием, но замешкались они, и того уже достаточно было: вновь без промаха бил из лука Сувор. Сверкали во тьме малыми молниями серебряные оголовки тяжёлых стрел. Нет защиты от славенской стрелы, пущенной с близкого расстояния, пусть и не бронебойной, и не из доброй стали, а мягкого серебра, никчемного при других обстоятельствах. Да и не было никакой брони на тварях.
А Сварно уже развернулся, с ямурлаками набежавшими бьётся. Мелькает сабля в сильной руке, чертит вязь на вражьих телах. Бросил уже лук свой старый Сувор, прорубается навстречу внуку, мелких ран не замечая, а больших ещё не имея. За ним конь его верный, Сирко пробивается, топчет вражью силу коваными копытами, грызёт крепкими зубами, шматками мясо вырывая. А за спинами ямурлачьими тоже бой идёт: братья-волки, витязи лесные, десяток числом, рвут вражью плоть, страшными челюстями своими враз бедро раскусывая, когтями кишки выпуская. Не смолкает в воздухе волчий клич. Ведёт их сам Волх Огненный Змей, оборотень великий, богатырь-заступник земель славенских. На этот раз в образе огненного волка он, человечий отринув. И леший здешний, пастырь-воевода волков тутошних тут же: белым волком обернувшись, бьётся.
Вот и соединились дед со внуком, рядом уже рубятся, словно траву косить встали. И, словно укосами ровными, ложатся по обе стороны от них срезанной травой ямурлаки. Но и тем в умении ратном не отказать: собрались разом, ударили копьями. Удержала добрая кольчуга вражьи копья, не допустила их до тела хозяина своего, в какой раз уж Сувора выручив. А на Сварно и рубахи-то не было. Плоть круша, вошли в него острые копья: три спереди, да два со спины, дёрнули руки крепкие оскепища кверху, подняв парня над землёю. Жив он был покуда, хотел было рубить, да выпала уж сабля из быстро слабеющей руки, помутились уже глаза Сварна. Недолго вышло ему вновь обретённой жизнью радоваться. Крикнуть только успел:
- Прощай, диду! - и вдругорядь уж отлетела на небеса чистая душа.
Взревел Сувор страшно. Щит разбитый бросил, шишак сбили, ремень подбородный порвав, ухо левое срублено, кровь за ворот заливает, кольчугу уж не раз просекли, до мяса живого достав. Обоеручь бьётся: в правой - меч, берегинями кованый, не иззубренный ни разу, в левую - обломок рогатины подобрал, им рубится.
Верно говорится: сила силу ломит. Но ещё вернее будет: правда силу ломит. Меньше и меньше вражьей силы становится. И вот уже один только ямурлак остался, что головой у них был. Ни единой царапины ещё не получил, хоть и за спины чужие не прятался в бою. Здоровенный, косая сажень в плечах, руки толстенные, длинные. Как и Сувор, обоеруко ратится. Ни спереди не взять его, ни сзади не достать. Сунулся волк-другой, да вмиг отлетели, чтоб не встать больше.
Остановились все дух перевести, осмотреться. Ночь-то вся вышла. Солнышко светлое просыпается, вершины деревьев красит, вот-вот над землёй взойдёт. Зорька утренняя, видать уже по небу проскакал на борзом коне своём. Волков-то всего двое осталось, да Волх с ними, уж человечью личину принявши. Лешего, что в образе белого волка дрался, не видно вовсе, видно одолели его. А ямурлак зубы скалит, крепкие, белые, совсем человечьи:
- Что, неужели сами Покон свой позабыли? На одного вчетвером собрались? Чем вы тогда от меня отличаетесь? А коли так, так может, вам сразу со мной пойти, наш хозяин своих слуг жалует, холит. А то и срубите меня сейчас, вам тогда единый только шаг к Властителю сделать останется.
Что-то узнаваемое промелькнуло в глазах ямурлака. Да и говорил он по-славенски слишком правильно для их братии. Волх, не слушая речей противника, уже занёс над ним свою громадную секиру, двинулись было вперёд волки, обнажая окровавленные клыки, шагнул из-за спины Сувора Сирко, всё ещё тяжко водивший в стороны окровавленными боками. Насторожившийся Сувор успел перехватить руку Волха:
- Стой! Враг дело говорит. Негоже так.
Огненный Змей дёрнул рукой, высвобождая. Однако оружие опустил, спросил подозрительно:
- А чего это ты, вражина, о чистоте душ наших печёшься? К чему предупреждаешь?
Ямурлак усмехнулся:
- Не признали, значит. Крепко, видать изменился. А ведь всего шестнадцать вёсен не видались. С тобой, Волх Дажьбожич, не раз за одним столом сиживали, да и ты, Сувор, что ж позапамятовал, под чьим началом многие годы хаживал. Не признали ещё? Горивой я... Верней, звался так когда-то, когда тысяцким у Ростислава был.
Волх и Сувор ошарашено молчали, выискивая в ямурлаке знакомые черты лихого тысяцкого. Тот продолжал:
- Мнили, что сгинул я тогда? Ан вот живой стою. Только ныне роту иному властителю дал. От клятвы воинской Ростиславу он нас всех тогда сам освободил. А уж от верности богам я и сам избавился вскоре. Да и вы бы то сделали, коли бы увидели да узнали то, что я видел. Ты, Волх, может и нет ещё, как-никак самого Дажьбога сын, бессмертный почти. А вот ты бы, Сувор, крепко призадумался. Сила теперь на Его стороне.
Волх перебил:
- Сила, говоришь? А Правда-то на чьей? Кривды руку взял! Почто? Опомнись! Вернись к свету, Правду божью вновь в сердце прими! Стань былым Горивоем! Первым к сердцу своему тебя прижму, обниму как брата. Не поздно то! Искупишь вины великие свои, а мы тебя не покинем. Очисти душу!
Казалось уже и ему, и Сувору, что вот-вот Горивой рассмеётся как прежде, раскинет руки для братского объятия и шагнёт навстречу. Но бывший тысяцкий покачал головой:
- Не бывать тому братству боле. Ушло время. Раз уже переметнулся, второго - не будет! Роту Чернобогу да Марёне даваючи, сам себе клятву давал, что второму перевёртышу не бывать боле. И слова того, себе данного, вовек не порушу, хоть и знаю, на что душу свою тем обрёк. Да и имя у меня ноне иное, да вам-то его знать без надобности.
Сувор выкрикнул с надеждой:
- Горивой! А почто тогда ты нас упреждал, чтоб чести своей не роняли, вчетвером на тебя нападая. Разве ж не надо тебе, чтоб ряды ваши множились? Надо, коли ты слуга господину твоему проклятому верный теперь! Почто тогда?
- Потому что, сам в яму упав, многим внутри изменившись, одно старое в себе сохранил: судьбы подобной былым соратникам своим желать не могу и не буду. Но и на казнь вам даться, не противясь не могу, гордость моя воинская не даст. А потому, становись, Волх Дажьбожич предо мной, доставай честный меч, да верши Божий суд. Только и мне напоследок меч в руки дайте. Не гоже суд Божий с кривой саблей вести. Не нужна мне в том деле помощь Кривдина. Гордость меня ведёт, она и слова, для ямурлака невместные вызвала, она и речь родную свою славенскую не забывать да не коверкать мне помогает.
Тот, кто был когда-то Горивоем, отбросил в стороны обе свои сабли, стоял, ожидая.
Сувор вмешался:
- Погоди! Горивой, ты скажи нам, что с Ростиславом тогда сделалось?
- Нет, сотник. Не скажу того. В тайне то держать тоже клятву давал. Об одном прошу помнить: не страх за жизнь свою меня тогда переметнуться толкнул, другое причиной было. И помните: тайным ямурлаком не был я никогда, и когда ещё был с вами, то честно князю своему и богам светлым служил. И ещё: коли сможете, то после вспоминайте меня не ямурлаком нынешним, а Горивоем былым. А ямурлака такого вроде бы и не было. Обещать того не надо мне, а если сможете, то и сделайте. Дай мне свой меч, Сувор. Не бойся, правый меч в кривой руке долго не удержится.
Сувор покачал головой:
- Нет, Горивой! Это мой бой! Я с тобой на Божий суд встану, не Волх.
Волх заспорил:
- Куда тебе, сотник! Ранен ты!
- Мой это бой, говорю! Его отряд семью мою погубил, они внука моего младшего Сварна навьем сделали, тело его спаскудив. Слава богам, вернули они душу в тело снова, нежить изгнав. Так твои, Горивой, ямурлаки, вдругорядь внука моего сгубили. Вон он лежит, копьями исковерканный.
Горивой ахнул:
- Так это твоих, значит, на хуторе!...
- Моих! - оборвал Сувор, - Кончать давай. Дай ему меч, Волх Дажьбожич! Солнце встало, суд вершить можно уже.
Огненный Змей молча протянул бывшему Горивою широкий меч с двумя долами на клинке.
Тот принял оружие, чуть было не поцеловал яблоко-противовес по былой воинской привычке, опомнился, отведя от себя рукоять. Затем поклонился обоим, изготовился, улыбнулся:
- Давай, Сувор, покажи чему без меня выучился!
Оба скинули брони, кожаные подкольчужницы, рубахи. Сувор, достав меч, поцеловал честное оружие, давая ему слово в правоте своего дела. Волх объявил о начале Божьего суда. Противники сошлись.
Ямурлак дрался красиво, умело, меч его мелькал, выписывая сверкающие петли, встречая меч Сувора повсюду, шутя отбивая самые смертоносные удары. Силы переполняли Горивоя. Сувор же, напротив, слабел с каждым ударом сердца, запекшаяся было кровь местами вновь отворилась, засочилась наружу, грозя хлынуть струями. Однако и Сувор и Волх видели, что ямурлак мог бы поразить противника уже несколько раз за прошедшие считанные мгновенья поединка, не делал этого. Вдруг Горивой крикнул:
- Славно потешились! Что ждать, когда меч сам мою руку покинет, коли ведает он, что не желаю я губить друга былого! Благодарю тебя, славное оружие, да не узнаешь ты бесчестья на веку своём!
С этими словами Горивой, отскочив на пару шагов от Сувора, с силой бросил меч вверх над собой, ринулся под падающее острие, изогнулся назад, подставив широкую грудь холодной стали. Меч вошёл точно в сердце, легко пронизал тело насквозь, погрузившись по самую крестовину.
Горивой с усилием удержался на ногах, выпрямился. Изо рта вытекала густая тягучая струйка крови, но он по-прежнему улыбался. Сувор и Волх замерли в изумлении. А Горивой шагнул навстречу им, протягивая открытую ладонь:
- Вот теперь и вправду свиделись! Славный у тебя меч, Дажьбожич! Вычистил он душу мою, спас. Прощайте, братья!...
Он хотел ещё что-то вымолвить, но глаза уже заволокло предсмертным туманом. Горивой ещё успел пожать протянутую руку Сувора и, стискивая её, стал заваливаться на спину. Упал на траву, посмотрел на склонившихся над ним, прошептал:
- Небо... опять голубое,... солнышко светит... Я - Горивой!... снова, я иду...
Могучая грудь опустилась в последнем выдохе, лицо Горивоя застыло: спокойное, счастливое. Глаза отражали чистое небо, сливаясь с ним.
Волх провёл по лицу погибшего ладонью, опуская веки:
Вдвоём соорудили краду, перенесли на неё останки Горивоя, Сварно, павших волков. Белого волка нигде не было. Волх спохватился:
- А где леший? Я его в самом начале потерял.
Забеспокоился, вспоминая, Сувор:
- А ты Гавнилюка не видал?
- А он здесь был? С ними?
- Неж-то утёк, гад подколодный!
- Погоди, волков спрошу.
Обернулись к волкам. Звери обессилено разлеглись, зализывали раны, на зов с трудом подняли головы.
Во время молчаливого, точнее, неслышного человеческому уху, диалога, Сувор всматривался в крупного рыжеватого волка, корноухого, с рассечённым лбом. Ещё сомневаясь, спросил, как выдохнул:
- Вулдай?
Волк приподнял голову, слабо вильнул хвостом, заскулил.
Сувор кинулся к Вулдаю, обнял за шею:
- Осиротели мы с тобой, обездомели.
Слёзы, долго сдерживаемые обоими, прорвались. Человек и зверь, оба покрытые ранами, оба корноухие, обнявшись, рыдали на влажной от росы траве.
К ним подошёл Волх, сказал, хмурясь:
- Гавнилюк-то, кажется, утёк. За ним вроде леший кинулся. Пошли, пошукаем, может, след сыщем.
След отыскался вскоре. Шагах в восьмидесяти от опушки, лежало тело белого волка. За ним тянулся темно-синий кровавый след. По всей видимости, леший в горячке ещё пытался какое-то время преследовать беглеца. Меж лопаток его был глубоко всажен кривой нож-скрамасакс. Зубы сжимали клок узорчатой окровавленной ткани. Вдаль, по-над рекой, уходила глубокая ископоть, меж нею на траве изредка попадались небольшие кровавые пятна, размытые росой.
- Ушёл, гад! - Сувор зло хлопнул рукой по бедру.
Подняли погибшего лешего, отнесли на краду.
Подожгли, постояли, прощаясь. Кой-как присыпали кострище с останками землёй.
Волх обнял Сувора:
- Бывай, брат! Пути наши покуда расходятся. Мне - на рать волчьи полки сбирать-скликать, тебе - куда сам надумаешь. Вулдай сказал, что с тобой пойдёт. Решил уже, что делать будешь?
- Решил вроде. К Славгороду подамся. Я ведь из Отрубного мира вышел когда-то в тех местах. Там, где-нибудь рядом и поселюсь. Может, Славгородский князь Игорь Святославич к себе в дружину возьмёт. Одни мы с Вулдаем остались, да ещё оба корноухими враз стали. Куда ж теперь друг без друга. Ну, бывай тоже, не поминай лихом, может, и свидимся ещё. Да и с Гавнилюком свидеться надеюсь. Скорее бы та встреча!
- А коли я его первым увижу, так уж не взыщи, тебя дожидаться не стану.
- Не искать же меня. Всё одно - не человек, Бог суд над ним сотворит.
Волх ударился о землю, обернувшись огненно-рыжим волком, кивнул на прощанье головой и, в сопровождении второго волка, неспешно потрусил в глубину леса.
Сувор покопался в перемётных сумках, достал чистую рубаху, надрал на полосы. Промыв раны, перевязал себя и Вулдая, обработал раны Сирку. Осторожно, опасаясь причинить боль, взвалил волка поперёк седла, взобрался сам позади друга, тронул слегка каблуками. Конь шагом направился вниз вдоль речного берега. Ехать было далеко.