Освободиться от рачевских занятий и тренировок с оружием и без Двинцов смог только на восьмые сутки после Буйславова мятежа. Точнее, к вечеру-то свободное время иногда появлялось, но Вадим предпочитал использовать это время гораздо для себя более приятно, то есть - на сон. А спать хотелось всё время. Тем более, что Рач теперь поднимал то свою сотню (вновь почти полного состава, благо в желающих нехватки не было), то всю младшую дружину по тревоге, по ночам заставляя гонять в темноте в полной выкладке, да ещё и навешивал на спины полные мешки речного песка, грозясь вес увеличивать, дабы "растрясти жирок лоботрясам и ленивцам". Растрясать, кажется, было у всех давно нечего, но Рач так не считал. Да ещё грозился каким-то страшным ночным конным походом. А днями отрабатывали бой и в пешем строю, и в конном. Бились и рогатинами, и более лёгкими копьями, метали сулицы, ножи и стрелы, до сорокового пота рубились топорами и мечами. Причём учебными, более тяжёлыми, а, стало быть, и синяки оставляющими на теле более внушительные. Порою под вечер всё почти тело превращалось в сплошной синяк, а вдобавок к тому немилосердно гудевшие мышцы, казалось, давали понять, что наутро уж никак с постели не подняться. Однако, к удивлению своему, и поднимались, и снова бегали, рубились. И не обязательно к утру, как таковому, кое с рассвета начинается, как всем нормальным людям известно должно быть. Просто привыкли отроки меж собою называть "утром" всякое время, когда скинет их с лавок пронзительный голос сотника. И жутко всех, невзирая на обильную и сытную кормёжку, тянуло на сладкое. Потому таскали отроки с собой заедки разные на меду, купленные ли на торгу, от родителей ли принесённые (хоть и редко и ненадолго отпускал до дому да в город погулять отроков Рач-злодей), и жевали те заедки при каждом удобном случае. Даже торбочки особые для сладостей на пояса приспосабливали, как Рач ни ругался. То же и со сном. Кой-кто хвастался, что спать может даже на бегу, зацепившись ножнами за пояс впереди бегущего. А ткнулся носом в ту спину, значит всё, встала сотня, пора просыпаться. Остальные тому, впрочем, веры мало давали. Двинцов при этом лишь похихикивал внутренне, благо, способность такую в себе обрёл ещё в "отрубном мире", в армейской "учебке", и ныне той способностью с превеликим удовольствием пользовался. Да и вообще, с той поры, как Вадим впервые попал на гридницкий двор, он словно бы сбросил с себя добрый десяток лет, словно вновь став восемнадцатилетним "салагой". Потому больше не смущала его изрядная разница в возрасте между ним и его новыми сослуживцами. Хотя, что греха таить, приходилось Двинцову из-за возраста его иногда потруднее. А порой и наоборот - полегче. Но сладкое жрал не меньше прочих.
И вот всё-таки вырвался, был отпущен Рачем аж с вчера до утра. Правда, не просто так, а исключительно для того, чтобы сходить на выучку к Отокару, что Рач, отпуская Вадима, повторил трижды, не преминул добавить, что, коли б не просил его, Рача, Отокар лично (волхв, вишь, счёл у полного обалдуя наличие каких-то там способностей, во что, разумеется, он, Рач, сам не верит), то ни в жисть бы не отпустил, а лучше б ещё разок прогонял пентюха-валенка по "мучильне". Мучильней среди отроков называлось что-то вроде современных Двинцову армейских "тактических городков", с весьма изощрёнными полосами препятствий. Сам Рач, впрочем, называл этот ужас не "мучильней", а "мужильней", поясняя, что только побегав по ней, можно стать настоящим мужем. Вадим в очередной раз пристал к сотнику с вопросом, когда же его, Вадим, начнут учить приёмам "пустенья". На что Рач, как всегда, ответил, что, мол, "ещё не время", добавив, что начнёт, когда определит, что Двинцов для такого дела "поспел". Тогда Двинцов, наконец-то собравшись с духом, спросил сотника, почему он в ночь мятежа не со всеми ямурлаками использовал пустенье. Мол, с таким-то умением, можно было и без отроков обойтись, в одиночку с ямурлаками расправившись. Вадим, спрашивая, допускал , что Рач за такой вопрос на него разозлится или обидится, но тот только вздохнул:
- Думаешь, стал бы я хлопцев на смерть посылать, ежели б таким делом больше, чем с двумя-тремя управиться мог?
- А как же... Я же сам видел, как ты...
- А что, кроме пустенья, у меня и простого уменья хватает, ты не думал? То-то. Ступай уж.
Отокар встретил Вадима на крыльце своего дома, молча мотнул головой, "пойдём, мол". За спиной у него была небольшая крапивная торба. Вышли за город, прошли вдоль реки, сели на вершине небольшого взлобка, поросшего молочаем. Волхв молчал, глядя на небо. Через некоторое время Вадим не вытерпел:
- Слушай, Отокар, мы вообще зачем пришли сюда, молчать, что ли?
- Не молчать. Слушать.
- Кого?
- Мир слушать. Себя. Всё. Учиться слушать станешь. Коли б в вашем мире слушать не разучились, не в железки бы развитие пошло, а в то, что у вас ныне сказкой зовётся. В сказке бы и жили. Для начала давай определимся, что такое сознание и из чего оно состоит. Что оно материально, ты, надеюсь уже уяснил. Теперь пора тебе усвоить его состав. Ты не хмыкай, ты вникай. Человек в своей тонкой, духовной части, он вроде луковицы. Это когда за одно оболочкой внутри другая прячется, за ней - третья. Снаружи находится так называемый пустырь. Можно ещё его назвать поселенный или вселенский пузырь. Природа его пустотна, почему и возможно в него вселение того, что мы именуем собственно человеком. Называется это, впрочем, как и любое, подобное пузырю состояние сознания, Гвор. Поскольку сознание правит Силою, то следующим у нас идёт тело силы. Сила вызывает Движение, отсюда - тело движения. Запоминаешь?
Вадим кивнул. Хотел было "блеснуть познаньями", рассказав про разные ауры и чакры, но сдержался, и, пожалуй, к лучшему. Отокар продолжил:
- Движенье - основа Жизни. И мы имеем особое тело жизни с названием Собь, которым правит особая душа - Живот. Ещё её иногда не совсем правильно называют Животной душой или Паром. Жизнь же творит Тель и поддерживает её существование. И потому мы имеем тела, предназначенные для действий с веществом в условиях Земли-матушки. Внутри же тела заключено ещё одно тело, но уже гораздо более истинное - наша Чувствующая Душа. Душа - тоже тело, не удивляйся, поскольку только тела могут чувствовать боль, а что Душа-то её чувствует, ты и сам по себе знаешь. Задача Души - хранить в себе Дух, Искру Божию , кроме того, связывать с собою и сознанием все части вплоть до тела плотного - плоти нашей.
Волхв перевёл дух, достал из торбочки жбан с квасом, напился сам, предложил Двинцову, затем заговорил дальше:
- А что такое эта связь? В чём она выражается? Вадим, ты игрушку-неваляшку знаешь, видел когда-нибудь?
- Ну, видел.
- Ты её толкаешь, а она встаёт. Так? А что её вставать заставляет?
- Как что? В дно что-то тяжёлое залито. Потому и встаёт.
- То-то и оно, что так, да не совсем! Ещё раз тебе повторяю: очевидность опасна, за ней может самообман прятаться. А если я тебе скажу, что встаёт она не за счёт тяжёлого низа, а за счёт лёгкого верха? Игрушка-то с намёком! Иначе говоря, неваляшка, как и человек, тянется вверх за счёт присутствия в ней лёгкого духа, а не за счёт законов тяги земной. А поскольку место Души и, конечно ж, Духа - в груди, то отсюда и полное название лёгких - Лёгкие Ключи. Дух человеческий - он вроде матки морской. Там стрелка магнитная путь кажет, не сбиваясь. А тут Дух - как сама тяга к возвращению домой, как стрелка матки, что вложена в нас на срок нашей жизни. Чем, в первую очередь, проявляется Дух в нас? Да не больше. Чем вопросом: кто я? Откуда я пришёл и куда должен уйти? И всё! Остальные проявления "духовности", как её у вас называют, чисто культурные явления, то есть определённые обычаи, без которых вполне можно обходиться, потому что их задача - лишь прикрашивать личность, приспосабливать её к тем условиям жизни, в которые она попала. И всё! Сколько в вашем мире было любомудрствующих, а всё у них начиналось и заканчивалось одним и тем же вопросом - познать самого себя!... Усвоил? Ты, Вадим, если что не так, переспрашивай, чтоб ничего не упустить.
Отокар сделал ещё глоток, аккуратно отставил жбан в сторонку.
- Будучи по сути Тягой к себе, жаждой возвращения и самопознания, Дух может осуществить это только заглянув в Мир, в Природу, как в зеркало, для чего изливается в них Охотой и Светом. Проходя сквозь множественные тела, в Мире сущие, и охота, и сват меняются и по чистоте, и по проявлениям своим. Охота, например, проявляется и потребностями, и желаниями, и даже целями. Свет тоже приходит в Мир в разных видах. А вот что касается Души, то, пропуская Свет через себя, Душа поёт. У каждого по-разному она поёт. Больно порой, осознав всё, сказать себе о себе же подобное: "Род послал меня в этот мир гуслями, то ли свирелью, чтобы я пел. А я так испугался этого доверия, что всё думал, не как петь, а как бы сберечь эти гусли - нарастил вокруг них кучу плоти, одежды, стен, псов, коней завёл, личность завёл, чтоб лучше защищать вверенное мне достояние. И ныне Душа моя, такая вот вся защищённая, огороженная, и поёт, только как пёс цепной поёт она, не поёт почти - воет безобразно, а по-иному уж и не может."
Вадим молчал потрясённый. Да, конечно же знал он, что душа и болеть может, и ныть, но чтоб так сказать! Ведь воет она подчас, скотина, как брошенный на цепи пёс воет! А её дело - петь! Петь! Как же душу, не чужую, собственную хотя бы песне истинной выучить? Двинцов не замечал, что, размышляя, до крови прикусил губу, и тоненькая струйка уже сползла вниз по бородке, пятнает ворот сорочки. Отокар, заметив это, прервался, терпеливо выждал паузы в размышлениях Двинцова, незаметно, между делом, провёл ладонью у лица Вадима, не касаясь. Кровь унялась, ранка ссохлась бурым струпиком, который тут же отпал. Вадим мотнул головой, взглянул на волхва смущённо:
- Что? Я так, ничего, ты рассказывай, я всё слушаю. Так, призадумался на миг. Отокар продолжил:
Потому нечисть и ямурлаки петь не могут вовсе никак. Душа у них иль вовсе отсутствует, или уж так загажена, что и воя тоскливого не выходит. Тебя, небось, тоже испытывали, как в наш мир появился? Вот-вот. Понял теперь, почему? Вот мы и добрались до двух важнейших дел - возвращения и очищения. В вашем мире это звали и зовут по-всякому. И возвращение утраченного Рая, возврат народа на прародину, поиски Святой земли, Беловодья, Небесной Руси, Шамбалы, в конце концов, возврат к Богу, Спасение. Да, именно Спасение! Самое подходящее слово, пожалуй! А в чём спасение? В выборе! Зваться противоположное может по разному: Явь и Навь, Правда и Кривда, Чистое и Нечистое, Лёгкая и Нелёгкая. Это всё слова-личины, главное - суть их. Очищение же - есть освобождение от тяжести, которая делает нас телесной неваляшкой и не даёт летать. Это, в свой черёд - и очищение личности, и очищение мышления, и очищение того, что их хранит - сознания.
- Теперь перейдём к Духовному пению. Что это, догадываешься? - спросил Отокар.
Вадим пожал плечами:
- Насколько мне известно,, это когда в храмах или ещё где поют что-нибудь, посвящённое Богу, молитвы какие-нибудь.
- Ан нет! Снова ловушка. Духовное пение - это работа для выявления нечистоты сознания, наличия в нём помех и их вычищения. У сознания есть своё управление, свои внутренние составляющие. Назовём эти составные части княжествами: Медным, Серебряным и Золотым. В серёдке каждого представь Столы, иначе - Ядра сознания. Теперь, как ты уже знаешь, тело - это тоже сознание, только створожившееся. Потому звук любой издаётся не голосом или веществом, а сознанием, пусть даже и створожившимся. Значит, любое сознание можно заставить звучать, используя для этого лёгкие. Для очищения и нужно прогуживание, или пропевание ядер сознания и его слоёв. Если ты гудишь сознанием, то рождается звук, если гудишь движением, то твоя песнь будет игрой. Воинской, скажем, или пляской. Тогда тебе подвластны тела людей и ты сам творишь сказку о Гуслях-самогудах, а люди пляшут и не в силах остановиться. Не в Гуслях чудо, а в уменьи правильно гудеть. Если ты пропустишь звук и свет этот сквозь тело силы, тогда и рождается чародейская песня. Тогда тебе подвластны тела животных, и ты сможешь прорицать Судьбу. Это опасное знание и всякий знающий, пред тем, как учить, сто раз отмерит тебя, гож ли?
Но ни овладеть движением, ни силой, ни пойти дальше ты не можешь, покуда не стал Хозяином самому себе, хотя бы в отношении сознания. Ты - не в себе на сегодня, не хозяин ты в собственном доме, чуешь?
- Это почему - не хозяин, почему это не в себе? - обиделся Вадим.
- Потому, что я это вижу. Просто вижу и всё. Какой же ты хозяин, коль в доме столько сора скопил? Пока давай-ка, выучись владеть собственным сознанием... С пения и начнём. Пой!
- Чего петь-то, как петь?
- Чего? А чего тут! Бери да и пой. Как можешь и что можешь. Что сейчас хочется, то и пой. Сердцем ты светишь маленько. Работай! Возжигай Серёдку Светом. Сие есть - моление Святовитово.
- Ничего не понял!
- Смотри! Видеть свет и быть видным светом, стать тем, и кого видит свет - и свет-мир, и свет природу, весь белый свет и даже, может, видеть светом. Потому и приветствие есть такое: "Со светом и по свету!", как калики друга дружку приветствуют. Учись изливать свет из любого ядра. Давай пой! Что в голову взбрело, то и пой!
Как назло, в голову вдруг полезла всякая ерунда, которую Двинцов в жизни никогда не пел. А тут - на тебе! Двинцов, краснея от стыда, запел. Стесняться было чего, так как пел он какую-то гадость, чуть ли не "Гоп-стоп!" К его удивлению, Отокар только улыбался и подбадривающе кивал головой. Одна песня сменяла другую, переходя во всё более осмысленные и мелодичные. На "Любо, братцы, любо" Отокар остановил Вадима:
- Будет пока. Маленько поочистился. Это с песнями из тебя грязь выходила. Больше дряни петь не станешь. Легко чистка прошла, быстро. Я-то думал, что с тобой с месяц повозиться придётся. А что улыбался я, так то не от песен твоих, а от того, что ты от души пел. Потому и весело было мне, что вот нашелся человек, грязь из себя шматками выкидывает и не стесняется показать того. Прогудели душеньку твою, теперь айкать почнём.
- Это ещё что такое?
- Поймёшь. Представь, что есть у тебя на языке и в голове всего четыре слова и иных во всём мире нет вообще: ай, ой, эй и поть. Вот и начинаешь вопить на разные лады их. С переборами вопишь, украшаешь. Но делаешь всё исключительно серьёзно, не смеяться. Коли захохочешь, заставлю каждой вороне пролётной вослед каркать-граять.
Поначалу Вадим действительно не мог делать этого без смеха. Пришлось и покаркать. Затем Отокар сказал, что попробует научить Вадима вабить. Слово "вабить" Двинцову было известно из литературы, как что-то обозначающее приманивание дичи на охоте специальными свистками-манками, иначе называя - вабилами. Отокар пояснил, что вабить - это ещё и выть волком, чтоб позвать его. Двинцов загорелся:
- Когда:
- Да хоть этой ночью! - ответил волхв и засмеялся, - ты-то у нас хищник старый.
- Это ты о чём?
- Да так, рассказ твой вспомнил, как ты до нас добирался, да зубров повстречал.
- Ну и что?
- Так ты скажи: когда зубриху свежевать начал, почему сначала за печень принялся, да ещё сырую? Я в ваших книгах читал, что в Отрубном мире такой обычай был: печень врага, по-моему, даже живого ещё, сожрать, чтоб сила или что-то там ещё перешло. Так ты это исполнял, что ли?
- Да нет, - Вадим смутился, - Во-первых жрать хотел, как не знаю кто, потому и не стал ждать, покуда готовится. Во-вторых, считал, что печёнка сырая легче желудком усвоится, чем мясо. А самое главное - печёнку эту из мясного я пуще всего люблю, хоть в пирогах, хоть с чем. Вот и всё.
- А-а-а... - протянул Отокар, как показалось Двинцову, даже немножко разочарованно.
* * *
К сумеркам они вдвоём ушли в лес довольно далеко от города. Отокар выбрал интересное место - кусок полузаросшей лосиной тропки, подымавшейся на холм. Там, наверху, чуть в сторонке от тропы они и расположились, развели костерок, заварили каких-то травок "для смягчения горла" и стали ждать луну. Вадим лежал у костра, было тепло и очень спокойно, ему всё это жутко нравилось.
Как только сумерки более или менее определились и сквозь верхушки сосен проглянула почти полная луна, Отокар пхнул Двинцова в плечо:
- Ну, пошли, покажу сначала волчицей.
Они отошли на тропу. Вадим наблюдал за Отокаром с любопытством. Волхв поставил Вадима справа от себя, чуть сзади, велел слегка подогнуть расслабленные колени и "отпустить" живот. Вадим расслабился и... внезапно вошёл в сознание Отокара.
Тот немножко присел, обвис, поднёс ладони ко рту и, словно подхватив что-то с земли, вдруг издал одновременно гудящий и воющий звук, начавшийся довольно тонко, потом погрубевший, словно бы расширившийся и лёгший на землю, а потом снова медленно и долго утончающийся почти до звона, и так и отпустил его протяжной длинной нотой, чуть вскинув в сторону луны. У Двинцова всю кожу осыпало мурашками.
Отокар постоял, слегка покачиваясь, и раз за разом провыл волчицей ещё трижды. Где-то далеко раздался ответный вой. Вадима знобило.
- Пойдём, погреемся, - предложил Отокар, улыбаясь. Вадим с удовольствием побежал к костру.
Посидели у костра, попили отвару. Вадима "отпустило" и Отокар велел ему попробовать повыть самому.
Оба ушли на прежнее место. Отокар ещё раз показал, как стоять, как подносить руки ко рту, как пускать звук сначала по земле, а потом вскидывать его вверх, к луне.
Двинцов попробовал несколько раз и с какого-то мгновенья начал "чуять звук" - он заполнял сначала всю грудь, а потом поднимался, но не в рот и не в горло, а словно бы в голову, и даже зубы звенели, когда задевали друг друга. Вадим даже поймал себя на мысли, что боится, как бы эмаль у зубов не рассыпалась.
Отокар ещё несколько раз показывал вой, чтобы подправить и подстроить Двинцова. Потом сказал:
- Будет покуда, лишку бы не было.
Двинцова действительно слегка мутило, и словно плыло что-то в голове. Вернулись к костру.
Вадим спросил:
- Ну что, потяну я на охоте?
- Потянешь, - Отокар усмехнулся, - Волчицей покуда. Только они тебя всё одно пока в свою охоту не возьмут. Ручательства потребуют.
- Кто они? - не понял Двинцов.
- Волки, кто ж ещё!
- Так охота не на них?
- С чего на них-то охотится? На нечисть! Волк-то - в лесу наш первейший соратник. Злей врага нечисти нет. Их пращур самого Чернобога за пятку тяпнул, до сей поры хромает. Не слыхал, что ли? А я думал о том и у вас помнят. Думаешь, зря вторым именем волка хортом зовут? То - от Хорса светлого.
Двинцова несколько заело, что он оказался в какой-то женской роли. Хотя можно ли применять в этом мире эти понятия?.. Отокар предложил:
- Ну ладно, а матёрого хочешь?
Вадим просто молча поднялся.
- А силёнки хватит, спросил Отокар, вглядываясь во что-то в Двинцове.
- А хватит? - переспросил Вадим, отдавая Отокару право самому решать это, потому что действительно не имел понятия, сколько потребуется сил и на что.
Отокар подумал, потом предложил:
- Ну давай ещё немножко поговорим. Вот ты свет держать можешь в сердце.
Вадим вспомнил "Моление Святовитово" и как-то сразу "зажёг сердце". Отокар кивнул, глядя на Вадима:
- Ну, да. Это ты его зажигаешь... А можно и гуднуть - звучать заставить. И при пении сердечном сквозь него гудут, и при вабении. Но это, конечно зависит от желания. Если волка позвать, можно и горлом... молодых, например. А вот если обернуться... да и просто других в пении удержать, чтобы не выпадали, тоже гудеть надо и сердцем, и ярлом.
- Погоди, Отокар, - прицепился Вадим, - ты сказал "обернуться"?
- Обернуться? - волхв сделал вид, будто не помнит или не понимает Двинцова.
- Ну ладно, после, мало ли чего я рассказываю... После, я сказал. Ты сюда голос раскрывать пришёл, так вот на это и смотри. Сердцем гудишь вот так, - он загудел, но тут же прервал, указав пальцем на горло, - Я начну отсюда и поведу вниз, - Отокар провёл пальцем по срединной линии груди до солнечного сплетения (ярла - называл его Отокар), - А ты следи в своём теле.
Он загудел. Сначала Вадим просто слышал его гудение, потом вдруг почувствовал дрожь в собственном горле. Отокар набрал воздуха и ещё подержал гудение в горле. Затем он начал медленно опускать палец с горла на грудь, и Вадим действительно увидел, что звук начал опускаться в теле волхва вместе с пальцем. И, что Вадима поразило, дрожь в собственном теле тоже стала опускаться. Неожиданно для самого себя Вадим открыл рот и стал негромко гудеть вместе с Отокаром. Волхв кивнул, не останавливаясь. Звук медленно опустился за грудную кость и пришёл как раз в то место, которое Двинцов "зажигал светом", и которую Отокар называл Сердцем и Середой. И тут же пространство вспыхнуло белесым светом и поплыло вокруг Вадима.
Какое-то время Отокар удерживал звучание в Середке, а палец - напротив этой точки, и они с Вадимом гудели совместно, прерываясь лишь для того, чтобы набрать новую порцию воздуха. Затем палец Отокара начал также медленно опускаться ниже, к солнечному сплетению. Это Двинцов уже, скорее почувствовал внутри себя, чем увидел, потому что всё вокруг вдруг стало меркнуть. Костёр стал контрастным, словно нарисованный для мультфильма Диснея, а Отокар то пропадал, то появлялся снова, но с совсем другим лицом всякий раз. Вадим чуть не потерялся... Но мысли Двинцова тут же оборвались, потому что загудело и завибрировало его солнечное сплетение - ярло...
- Матёрый волк должен быть ярым и лютым, - услышал Вадим Отокара и понял, что уже какое-то время гудит один. Вадим тут же напугался, что не удержит состояние, и сорвался - голос стал колебаться, как пламя свечи, и не хватило воздуха. Вадим перевёл дыхание и остановился. Обычное виденье медленно вернулось к нему. Довольно долго Двинцов боялся, что голова будет кружиться и он упадёт, но всё обошлось.
- Ну ладно, - сказал Отокар, - Наигрался?
- Да, вроде хватило уже, - честно признался Вадим, - Голова гудит... похоже, набита... по завязочки.
- Тогда... - Отокар посмотрел на Вадима, а потом чуть подмигнул, - покажу одну вещицу... и ступай домой тогда, не заплутаешь. Головёшку вон возьми, чтоб не темно было в лесу, а то ноги переломаешь ещё. А провожатый тебе будет, сам увидишь.
- А ты?
- Меня не жди, я ещё... погуляю... Пойдём-ка.
Отокар вывел Вадима на тропку и велел спуститься вниз. Теперь луна была точно вверху над холмом, и фигура Отокара хорошо освещена на взгорке. Отокар приподнял руку и показал, чтобы Двинцов остановился. Вадим встал и почувствовал, что его охватывает лёгкий трепет от наползающего ночного холодка. Отокар постоял немного на освещённом яркой луной взгорке меж слегка шевелящихся серебристо-чёрных стен деревьев и поманил Двинцова рукой. Вадим медленно и спокойно пошёл к нему наверх.
Отокар не двигался, хотя словно бы стал пониже. Ничего не происходило, только у Вадима вдруг снова задрожало под рёбрами. Он подумал было, что это пробрала ночная прохлада, и попытался унять эту дрожь, но тут вдруг на него обрушилась нарастающая волна жуткого волчьего воя. Вадим едва удержался на ногах. Идти вперёд не было никакой возможности, и Вадим замер, позабыв себя. Отокар присел, пуская звук вниз по склону холма, а потом вой начал подыматься вверх, в небо, и у Вадима пришло ощущение, что он словно подымается вместе с ним, а пригорок уходит из-под ног. Вадим хотел понять это, хотел включить пропавший разум и начал бороться с охватившим его страхом. Но в этот миг тьма словно взорвалась там, где стоял Отокар и волхв исчез. Просто пропал из глаз. А в следующий миг дорога была пуста и залита лунным светом. Кроме Отокара всё было по-прежнему: и холм, и деревья, и луна вверху... даже вой всё ещё звучал каким-то образом в пространстве! И вой этот звучал, пока... у Вадима хватало воздуха! Только тогда Вадим понял, что это его вой! Почему-то Двинцов знал, что должен довести его до конца, удержал в этот раз колебания и из последних сил закончил, как учил волхв.
Потом он ещё в молчании посидел у догорающего костра, слушая, как со всех концов мира воют волки, и, так и не дождавшись Отокара побрёл домой, дымя головёшкой. Честно говоря, Вадим едва волочил ноги. Впереди мельтешила приземистая серая тень. Вадим как-то вяло отметился про себя, что, вероятно это и есть обещанный Отокаром провожатый. На ещё какие-то эмоции он на сегодня способен не был. "Провожатый" свернул обратно в лес, когда Вадим уже стал различать контур городской стены, а с боков на дорогу надвинулись заборы посадских дворов. Окрестные псы на "провожатого" отчего-то не гавкали. Вадим добрёл до гридницкой, отыскал свою лавку и быстро провалился в сон.