По окончанию веча, Буривой с Вадимом, как и собирались, завалились в корчму, которую держал Буривоев приятель, бывший сотник Третьяк, занявшийся этим делом после того, как в стычке с ямурлаками во время позапрошлогоднего сбора полюдья ему рассекли сухожилия под левым коленом. Пиво Третьяк сидел доброе, и потому не удивительно, что в корчме (или, как сам Третьяк важно называл своё заведение - храме корчемном) Вадим с Буривоем засиделись почти до самого вечера. Буривой всё расспрашивал Двинцова о встрече с Купавой, требовал каких-то подробностей, выяснял, как мать его выглядела, здорова ли была, да не сильно ли постарела. Понимая тоску сотника по родителям, Вадим отвечал, как мог, а подробности по ходу частью и додумывал, в том большого греха не видя.
В Камь-городе прогостили ещё четыре дня. Двинцов всё это время, по настоянию Буривоя, ночевал у последнего дома. Поскольку охранной сотне Стемида делать было нечего, Рач на то не возражал, хотя ворчал, что, мол, сотня в гостях окончательно распустилась, надо бы и о деле иногда подумать. Пытался даже устроить какие-то учения, но, поразмыслив, махнул рукой, после чего отправился в отведенную ему горницу, где занялся слаганием виршей купно с уничтожением княжеских запасов сорокалетнего мёда. Стемид, если не проводил время в разговорах с Лебедием, денно и нощно торчал в книгарне, читал, делал для себя какие-то выписки, и суматошно отбирал для себя копии, сожалея, что не сможет увезти домой всё, что нашёл. И без того книг набиралось с добрый воз. Лебедий понимающе посмеивался, сулился позднее переслать в Ростиславль всё, что Стемид для себя приглядит, заодно прислать своих людей для отбора книг из Стемидова собрания для последующего их размножения.
Ко времени отбытия по приказу Лебедия были подготовлены к плаванию восемь лодий, в расчёте на всех, прибывших со Стемидом и три десятка Камьгородских дружинников, отобранных Лебедием для своего сопровождения. Большего числа брать он не пожелал, отговорившись тем, что на обратную дорогу для бережения возьмёт ратников или у брата, или у того же Стемида. Нашлось место в лодьях и для коней Стемидовых отроков и погонцев. Правда, сами камьгородцы коней не брали. Возы решили с собою не брать, погонцам возместили их стоимость по Ростиславльским ценам.
Покидали гостеприимный Камь-город на рассвете восемнадцатого червня. На воде покачивались широкие краснобокие лодьи, на пристани толпились провожающие. По широким сходням завели коней, свели вниз, где привязали к кольцам-коушам, вбитым в корабельные шпангоуты-кокоры. Следом погрузили припасы для людей, мешки с овсом. Буривой добился от Лебедия позволения сопровождать своего князя. Сейчас он с Двинцовым стояли оба у правого борта головной лодьи, держась за пеньковые ложки-ванты. С берега махала мужу рукой Снежана, приподняв повыше Иворушку. Буривой махнул в ответ, крикнул:
- Домой ступай! Проводились ведь уже!
Сам обернулся к Вадиму, сказал раздосадованно:
- Терпеть не могу долгих проводов. К чему они, не понимаю, хоть убей меня! Дома ведь провожались? Провожались! А дальше зачем? Утро раннее, от реки холодит. Ещё застудит себя или Ивора. Не дело это!
Вадим согласно кивнул, поскольку и сам этого с детства не понимал и переваривать не мог.
К сотнику подошёл Лебедий, тронул за плечо:
- Буривой, ты ведь говорил, что по пути к своим заскочить собираешься, родню проведать?
- Ну, говорил.
- Так и брал бы жену с сыном с собою, чать родители рады будут!
- Так ведь...
- Что: так ведь? - князь, развернувшись, крикнул дружинникам, начавшим было втягивать широкую сходню на борт, - Погоди, хлопцы! - бросил через плечо Буривою, - Беги давай, веди своих на лодью!
Буривой опрометью кинулся на берег, подбежал к Снежане, что-то объяснял ей, размахивая руками, подхватил на руки сына, побежал назад. За ним поспешала растерянная жена. Оба поднялись, подошли к Лебедию. Буривой обратился к князю:
- Готово!
Лебедий крикнул дружинникам:
- Всё! Тяни сходню! - обернулся к сотнику с семьёй, - Ну вот, сразу бы так. Внука давно показать деду с бабкой надо было.
Снежана, ещё не опомнившись, запротестовала:
- А хозяйство как?
- Ничего, соседи присмотрят! Вон, на берегу, не Краса ли стоит? У неё дом рядом с вашим, крикни ей, всего и делов. Да и сама уже, небось, догадалась.
- А вещи? Ничего ж с собою не взяли в дорогу.
- Тю-ю! - засмеялся князь, - полные лодьи добра. И с голоду никто помирать не собирается. Да и сколь той дороги-то! Оглянуться не успеешь, как у свекрови будешь пирогами угощаться.
Снежана успокоилась, крикнула соседке, чтоб присмотрела за домом, да чтоб родителям её сказала, что вместе с мужем погостить отъехала. Иворушка тем временем бродил, заглядывал всюду, осваивался, муча вопросами да распросами каждого, кто ему на пути попадался. Сунулся было вниз, да был выловлен лодейным старшиной Громобоем и доставлен к отцу. Обиженный, задумал было поднять рёв, но на руках у Буривоя быстро успокоился, получил в утешение медовый пряник, за который и принялся сосредоточенно.
Сходни втянули на борт, выбрали освободили причальные канаты. Гребцы навалились на вёсла, кормщики выводили лодьи на стрежень. Ветер был попутный, Громобой приказал распустить паруса. Гребцы с удовольствием втянули вёсла внутрь, поскольку выгребать против течения удовольствие было небольшое.
Пристань осталась далеко позади. Люди разошлись по лодьям, обустраиваясь, всяк искал себе дела, чтоб убить время. Рач пристроился на носу играть в тавлеи с кем-то из камьгородской дружины. Стемид с Лебедием засели у мачты, оба по уши закопавшись в книги, взятые с собой. Двинцов привалился к борту, лениво рассматривал проплывающие мимо берега. Речные струи тихо звенели, оббегая червлёный корабельный борт. Над водой галдели чайки, время от времени бросаясь в воду за рыбой. Где-то у берега в камышах возмущённо надсаживалась лысуха.
Пополдневали прямо на кораблях, князья торопились, решили что к берегу приставать будут только на ночевку. Дружинники поворчали немного для порядку, затем принялись за еду, задав предварительно корму коням.
Рядом с Вадимом неторопливо, истово, полудничал Ляпун, один из кормщиков. Познакомились, после еды разговорились. Ляпун к тому же оказался корабельным плотником, руки свои в своё время приложил к постройке большинства камьгородских лодей. Да и кормщиком ходил немало, и не только по рекам, но и на Чермном море побывал, и на Беломорье, повидал немало. О своём деле мог рассказывать бесконечно. Двинцов слушал охотно, изредка вставлял вопросы, впитывал новые знания, новые слова. Двинцов из книг кое-что о кораблях знал, знал и то, что, по большей части, мореходные термины ещё с петровских времён были взяты из немецкого и голландского языков. Потому сейчас выспрашивал аналогичные славенские слова с огромным любопытством, постигая слова родного языка, словно иностранные. Корабельный киль оказался полозом, форштевень - передним стояком, ахтерштевень - задним пнём, мачта - щеглой. Двинцов с Ляпуном ходили по кораблю, спускались вниз, заглядывали во все уголки, тыча кругом пальцами. Попутно Ляпун рассказывал, как корабль строится, в какой очередности ведутся работы. О кораблях говорил он, словно о живых существах, рассказывал неспешно, размеренно, называя какую-либо деталь набора, подходил к ней, любовно оглаживал рукой.
- Вот смотри, Вадим: уложили, значит, полоз, его ещё исподним брусом зовут, а на него сверху кокоры или ребра насаживают. Полоза ты, конечно, не увидишь, пока на сухое лодью не вытащим. Да и то лишь краешек узришь. Потому как под полоз ещё лыжа поддета.
- А это тогда что? - Вадим указал рукой.
- Не спеши. То - накладка, а не полоз. Её после врубки кокор поверх полоза набивают, чтоб прочнее было. Видишь, накладка не цельная, а как бы из двух частей состоит: первая - что от переднего стояка идёт, а заканчивается вот где: в гнездо врезана. А с другой стороны из гнезда вторая часть выходит, прямо до заднего пня. Эх, не видел ты морских лодий! Там бы я тебе куда поболе показал. А здесь гнездо одно лишь, понятно, что и щегла одна только. Здесь она съёмная, пята из гнезда вынимается, и щегла вдоль лодьи укладывается. Понятно, что допрежь райну с парусом опустить нужно, их вот этой снастью поднимают, дроком зовётся, затем ложки освободить.
- А для чего её убирать-то?
- Когда у причала лодья стоит, то для бережения. На море - в бурю большую, чтоб не сломало, да не унесло. Опять же - на зиму, когда корабли на берег выносят, да под кровлю укрывают.
- Понял. Ляпун... Как тебя по батюшке-то?
- Севержич я. Мог бы и так обращаться. Тогда и своё отечество назови.
- Игоревич. Ляпун Севержич, а ветры как у вас, какие названия имеют?
- Ветры, говоришь? Ну, на реке те имена без надобности, одно только: попутный, али встречный. Вот в устьях уже по-иному. Коли с моря дует, то нагоном звать иль низовым, а ежели с берега веет, то матерой, горычь, сухмень, ещё верховым или сгоном кличут. А в море выйдешь, так там уж всяко направление своё имя имеет. Наиглавнейшие из них: сивер, летник, всток и запад. Меж ними вторые ветра. Который меж сивером и встоком, то - редкостав или ещё полуночник, заморозник. Обедник - между летником и встоком. Голоменником тот зовётся, что посредине между сивером и западом дует, его же и глубником кличут. А который между летником и западом, того зовут шалоником иль паужником. А за ними уже ветры межники идут. Тогда, к примеру, говорят: север стрик севера к полуночнику. Кль по морю ходить взялся, так их всех почище родни своей затвердить надобно. Иначе только что вдоль бережка плестись сможешь. Понятно, что и без матки в открытом море не обойтись. Слыхал про такое? Стрелка из магнит-железа, что одним концом всегда на сивер кажет.
- Слыхал.
- Конечно, и без неё можно. По солнышку, а ночью, по звёздам ходить. Но всё ж с маткою надёжнее будет. А ты, Вадим, часом не собрался делу корабельному обучаться?
- Да нет пока.
- А жаль. Я б тебя в выученники взял. А то подумай-поразмысли. Дело-то доброе.
Двинцов смутился:
- Да я так... Мне вообще всё интересно. И слова новые узнавать, и при случае о каждом деле хоть чуть чуть узнать хочу. Как-то так с детства получилось. Кто-то верхоглядством называет, а я не согласен. Иногда и на пользу идёт. В жизнь ведь всякое случается.
* * *
К концу третьего дня пути вышли к месту впадения Камь-реки в Днерь. Лодьи ткнулись носами в отмель. Коней князья выводить запретили, сославшись на возможную необходимость спешного отплытия. Люди, выгрузившись на берег, располагались на ночевку: собирали сушняк, разводили костры, готовили ужин. Сотники, собрав дружинников после ужина, установили очередность ночной стражи.
Двинцов спустился к воде, облюбовал себе подходящий камешек, сел на него, с наслаждением стянул сапоги, размотал портянки, опустил ноги в воду, по вечернему парную. Рядом пристроился Пух. К ним подошёл Ляпун, сел рядом:
- Красота-то какая! Закат солнечный над водой ни с чем не сравнить, сколько вижу, столько и любуюсь. А на море закат видал?
- Видал, - отозвался Вадим, - только мне на реке или озере больше нравится.
- А почему?
- Там глазу зацепиться не за что, - пояснил Двинцов, - Куда ни глянь, кругом одна вода. Я и степь за то же самое не люблю. Гнетёт меня почему-то всё вот такое, ровное, одинаковое.
- Так ведь лес-то тоже одинаковым назвать можно: деревья да деревья вокруг, - усмехнулся Ляпун.
- Нет, в лесу иное. И деревья разные, и земля под ними, кусты-травы ещё всякие, - возразил Двинцов.
- Что ж, каждому своё любо, - не стал дальше спорить Ляпун, поднялся с камня, - Ну, ты как знаешь, а я спать пойду.
- А я чуть позже. Неохота пока, да и зорька своё не отсветила, досмотреть хочется.
- Давай-давай, гляди, может и самого Зорьку Вечернюю узришь. А вообще, я б на твоём месте, да и на своём тоже, спать нынче поране лёг. С утра по Днери пойдём, оглянуться не успеешь, как пороги пойдут, лодьи на волок станем ставить, так что сил подкопить не мешает.
Ляпун ушёл. Двинцов какое-то время сидел, глазея на закат, поглаживал Пуха. За спиной послышались чьи-то шаги. Вадим оглянулся. К нему подходил Буривой. Двинцов, недовольный тем, что помешали его уединению, протянул:
- А-а... Это ты, сотник. С чем пожаловал?
- А ты как будто и не рад. Помешал что ль?
Вадим смутился:
- Да нет, это я так, задумался, ты уж извини. Что спать не ложишься?
- Да не спиться что-то. Своих-то уложил. Днерь-то, вот она, рукой подать.
- Ну и что?
- Как что? Это ж моя река, я в ней родился, родители мои, братья-сёстры, да вся почти родня моя здесь живёт. Я ж в Днери каждый уголок знаю, каждый камушек на дне. Вот оттого и неспокойно на душе.
- Чего ж беспокоится? Скоро со своими свидишься, с женой своей познакомишь, сына покажешь.
- Оно так, конечно, - вздохнул Буривой, - Только ведь расставались-то не по-доброму.
- Так то когда было, - Вадим встал, положил руку на плечо сотника, - Мало ли что сгоряча друг другу наговорить можно. Да и рассказывал ведь я тебе, как с матерью твоей виделся, и что просила она, всё тебе передал. Зря беспокоишься.
Буривой пожал плечами. Вадима вдруг осенило:
- Слушай! А чего мы дурака с тобой валяем? До Днери, сам сказал: два шага шагнуть. Так и пошли!
- Что, прямо сейчас? - испуганно спросил Буривой.
- А что тянуть? Если, конечно, там у тебя не спят ещё. Ну, в смысле, родители твои.
- Да не должны ещё. Мыслишь, стоит?
- Ещё как! Пошли-ка! Веди, Сусанин!
- А усы мои причём? - растерянно спросил Буривой.
Вадим фыркнул:
- Да это так: присказка из моего мира, не обращай внимания.
- А-а..., - так ничего и не поняв, протянул Буривой, но, тем не менее, тронулся с места. Вадим пошёл рядом. Пух нехотя поднялся, зевнул, потрусил следом.
* * *
Минут через пять вышли на берег Днери. Буривой, буркнув Вадиму: "Погоди здесь немного, " принялся стягивать сапоги. Двинцов удивился:
- А ты зачем раздеваешься?
- А что мне, в одежде в воду лезть?
- Так я видел, мать твоя из воды выходила, а одежда на ней сухая осталась.
Буривой, расстегивая пояс, улыбнулся:
- Так я ведь давно в людском хожу. А вечером в мокрой одежде и водяному мало приятного. Волосы вот сухими будут, сам увидишь.
- А далеко тебе до дома плыть?
- Я не до дома, я только знак дам, чтоб кого-нибудь из моих покликали, сразу и назад вынырну. На берегу вместе ждать станем. Сотник, раздевшись донага, прыгнул в воду и сразу ушёл на глубину.
Отсутствовал Буривой минут десять. Наконец вынырнул саженях в пяти от берега, окликнул Двинцова, и вразмашку поплыл к берегу, достигнув его в три мощных гребка. Выбрался на сушу, улыбаясь до ушей. Прежде, чем одеваться, спросил:
- Видишь? Волосы-то сухие, кожа тоже. Завидки не берут, а?
- Берут, ажно чёрной завистью берут, - отшутился Вадим, - Глянь, даже кончик носа уже почернел.
- Не к ночи о таком, - оборвал шутку Буривой.
- Что долго так?
- А что, думаешь, любая рыбёшка водяного поймёт так, чтоб услышанное при передаче не исковеркать. Вот и искал кого посмышлёнее, да ещё чтоб побыстрее весть доставить мог. Давай пока костерок разведём.
Ждать пришлось недолго, около получаса. Почти у самого берега с шумом вынырнул здоровенный плечистый мужик с проседью в зеленоватых волосах, следом за ним - женщина. Мужик, ослеплённый светом костра, приставил руку к бровям, прогромыхал сердитым баритоном:
- Ну, что за шуточки? Кому мы тут понадобились, да ещё вдвоём?
Буривой вскочил, сделал шаг навстречу, молвил тихо, почти прошептал:
- Батя, матушка, это я, Буривой. Вас вот повидать пришёл.
- Чего? - не понял сразу водяной, поняв, замер на миг, затем повернулся к жене, пряча в сумерках накатившую непрошено слезу, - Не поняла что ли, старая, сын к нам приехал, встречай обормота, мать!
Купава всплеснула руками, радостно заголосила, бросилась к сыну, опережая мужа. Обняла, расцеловала троекратно, тянулась к голове, гладила, затем чуть отстранила от себя:
- Худой-то какой стал! Ужас! Совсем себя загонял! Вот оно что значит, не дома-то жить! Зыбайло, ты погляди, от сына ж одни мослы остались!
Водяной пригладил усы, кашлянул:
- Да в порядке он, мать. Не тощий вовсе, а жилистый. Да и не в его годы жирок наращивать. Вспомни, я каким в его годы был. С Буривоем сравнивать, так вообще - мощи ходячие. А, насколько помню, ты меня тогда тощим не считала.
- Да ты и тогда в два раза шире его нынешнего был, - отмахнулась Купава.
- Явился, значит, - хмыкнул Зыбайло, - Хорош налим! Ну, здравствуй, что ли! - отец с сыном обнялись. Зыбайло мотнул головой в сторону Двинцова, - А это кто с тобой?
- Друг мой, Вадим. Он мне от матушки привет передал, да сказал, что обиды больше на меня не держите и навестить зовете.
- Здравствуйте, - подошел поближе Двинцов.
Купава узнала его:
- А-а, это то самое чудо, которому я до города добраться помогала! А почто ж тогда не передал, чтоб Буривой жену свою привозил, детей? - Купава обернулась к сыну, - Иль не оженился ещё?
Буривой снова обнял мать, засмеялся:
- Да привёз, привёз. И жену привёз, и внука вам доставил. Может, и у вас побудут какое-то время, коли согласятся.
- А как не согласиться! - всплеснула руками Купава, - Неж-то мне не дадут с внучком побыть! А где ж они?
- Спят уже. Может, сходить, разбудить?
- Ишь, чего удумал! - замахала руками Купава, - Дитятко от сна тормошить! Перепугаешь ещё! Да и жинке поспать надо. Умаялась, небось, в дороге-то. Потерпим уж до утра-то. Дольше ждали. Да и ты ступай, утресь вместе явитесь, и ты, Вадим, приходи, поглядишь на наши хоромы подводные. Да не бойся, там у нас сухо, не захлебнёшься. А я сейчас же угощенье готовить пойду. А ты, отец, чтоб к рассвету всех оповестил. Скажи, чтоб к нам приходили. К обеду за столы сядем.
Буривой остановил родителей:
- Погодите. Тут такое дело..., - он замялся, - Я тут не сам приехал. Я с князем своим.
- А и что? И князя своего зови! Делов-то! - засмеялась Купава.
- Да нет. Много нас тут. Мы по делу едем, в Славгород, да ещё в Ростиславль по пути зайдём. Нам с утра в путь отправляться надо.
Губы Купавы задрожали, она отвернулась. Зыбайло насупился, принялся выговаривать сыну:
- Это что ж ты, негодник, творишь? Почто мать расстраиваешь. Не успел показаться, как вновь тебя нету! Спросись у князя! Не чурбан, чай, поймёт, хоть на денёк отпустит, а то и на два. Сам ведь знаешь, что в Ростиславле их всяко догонишь, мигом домчим! Те два дня твоей службе помехой не будут.
- Так ведь люди у меня, я ведь сотник, - оправдывался Буривой, - могут и не отпустить.
Зыбайло отмахнулся:
- Нашёлся мне, незаменимый! А в бою как? Они что без тебя, только стоять да глазами хлопать могут? Не заливай мне. А коли не могут вои без тебя, значит, худо учил их, значит и сотник ты хреновый! Тем паче, без тебя от князя не убудет!
Двинцов поддержал:
- А и точно! Буривой, не валяй дурака! Отпустит ведь тебя Лебедий, в Ростиславле нагонишь. И думать нечего!
Буривой согласился попробовать. Родители до утра распрощались с сыном, напоследок взяли с Двинцова слово, что пойдет к князю вместе с Буривоем и поможет.
* * *
Сложностей у Буривоя с Лебедием Святославичем никаких не возникло. Камьгородский князь отпустил своего сотника на двое суток, с условием, что Буривой нагонит отряд в Ростиславле. Буривой звал с собою и Вадима, но Двинцов отказался, рассудив, что при встрече родственников после долгой разлуки, он будет лишним. Пообщещал Буривою, что погостит у его родни как-нибудь в следующий раз. Буривою же свой отказ пояснил тем, что не знает, как себя под водой поведут непривычные к такому Руд с Пухом, а оставлять их, мол, на чужое попечение он не желает. Буривой вздохнул, но согласился.
Ночь прошла спокойно. Наутро Буривой с женой и сыном отправились к Днери, где их уже поджидала целая орава родственников. Дружинники же принялись грузиться на лодьи, часть села за вёсла. Выгребли на стрежень, двинулись дальше. Грести против течения было делом малоприятным, особенно когда вошли в Днерь, текущую куда быстрее спокойной Камь-реки. Князья, не желая попусту утомлять людей, распорядились о более частой смене гребцов. К полудню подошли к первому порогу с ехидным прозванием "Не спи". Вытащили лодьи на берег, поставили на заранее приготовленные катки и, пообедав, двинулись в обход порога. Тянули и люди, и кони, выведенные на берег. Затем вновь двинулись в путь по воде. По пути к Ростиславлю пришлось миновать ещё три порога: Мизинец, Средовик и Большак, идущих почти вплотную друг к другу. По словам Ляпуна, основные пороги были дальше вверх, на пути к Славгороду и выше, где Днерь становиться уже, мелководнее и норовистей. Особенно буйными славились Волнивор и Ярец, которые не отваживались преодолевать даже опытные плотогоны.
К Ростиславлю дошли без происшествий, задержались там на две ночи и один день. И то лишь, для того, чтоб отрядные привели себя в порядок. Веча Стемид скликать не стал, оповестил лишь горожан через кончанских старост, что согласия с Лебедием достигли, а в подробностях народу всё будет обсказано по возвращении из Славгорода. По той же причине и пира в честь приезда камьгородского князя устраивать не стали. В Ростиславле же нагнал отряд и Буривой, оставивший на попечении родителей Снежану и Ивора, цветущий от ощущения долгожданного и почти уже не чаянного им лада с роднёй.
Выйдя из Ростиславля, причалили к славгородской пристани к вечеру пятого дня, по пути упредив Игоря Святославича через встреченную на берегу заставу. Заканчивалось двадцать девятое червеня. Со дня перехода Двицова из Отрубного мира минуло уже более двух месяцев.