Какая нелегкая меня понесла в этот день на митинг! Была очередная годовщина Октября, теперь уже не великого. На Октябрьской площади собралось, как сейчас помню, семнадцать человек. Казалось, знамен было больше, чем людей. Несколько ораторов уже успели произнести свои речи. Я стал подумывать, а не уйти ли мне, как вдруг к памятнику одновременно с нескольких сторон подъехали автобусы, из них выскочили омоновцы и набросились на нас. Нет, они нас не били. Они вежливо брали под руки и предлагали пройти. Так я оказался вначале в отделении. Там составили протокол, посадили нас в другую машину и опять повезли. Через час мы въехали во двор какого-то учреждения, которое было обнесено высокими стенами с витками колючей проволоки наверху. Там нас развели по разным камерам. Последнее, что я помнил - это скрежет ключа в замке. Все. Я очутился в небольшом помещении, размером 3х3 метра, высокие потолки которого явно не гармонировали с ограниченной площадью. В камере (а это была камера, что же еще?) царил полумрак. На полу стояли кровать и тумбочка. В верхней части стены через небольшое оконце проникал свет, который и позволял что-то разглядеть. Я присел. Первоначальное возмущение, что так бесцеремонно ограничили мою свободу, постепенно рассеивалось. Оно сменялось мыслью, что если никого не подселят, я побуду наедине с самим собой, обдумаю, наконец, всю мою последнюю жизнь. На свободе мне этого никак не удавалось сделать, постоянно что-то отвлекало. Даже если я оставался дома один, то либо донимали звонки, либо я принимался за дела, которые считал важными и которые непременно должен был совершить. Сколько прошло времени, я не понял, но никакие мысли в голову не приходили. Меня стало угнетать одиночество, оторванность от цивилизации. Дома был интернет, телевизор, телефон, радио. Даже если я ни чем из перечисленного не пользовался, у меня оставалась возможность воспользоваться этими благами в любую минуту. Тут этой возможности не было, и это начинало меня угнетать. Чтобы освободиться от такого настроения, я встал и решил пройтись, хотя пространства для этого было маловато. Подойдя к стене, где было окно, я обнаружил небольшой полузасушенный кленовый листочек, свесившийся сверху. От едва заметного дуновения воздуха он слегка покачивался, словно кивая мне: мол, не унывай, жизнь не так плоха, как кажется. Я повеселел, кивнул ему, как старому знакомому, и перевел глаза на стену. Мой взгляд привлек муравей, деловито бежавший по стене от окна вниз. Присмотревшись, я обнаружил еще несколько муравьев, потом еще и еще. Все вместе, они бежали по дорожке, которая пролегала по стене и вела от окна к полу. Я присел на корточки. В углу, где сходились две стены и пол, виднелось небольшое отверстие, по бокам которого возвышалась какая-то труха. В это отверстие и сновали муравьи, туда и обратно. В камере царила неприметная поначалу жизнь. Камера была обитаема. Вот откуда-то взялась сонная муха, и начала свой бессмысленный полет по "просторам" моего убежища. В иное время я бы был раздражен появлением незваной гостьи, но сейчас я ей обрадовался, как старому другу, которого давно не видел. Я прилег на кровать и, заложив руки за голову, стал смотреть на потолок. Вначале я ничего не видел, но постепенно, по мере того, как глаза привыкали к темноте, я стал различать какие-то неясные очертания. Это были трещины в побелке. Местами она отлетела, и были видны более темные участки бетонной плиты. Все вместе это было похоже на картину какого-то художника: угадывались очертания гор, холмов, деревьев, каких-то диковинных зверей. Всюду, куда бы ни посмотрел, я находил либо неприметных обитателей камеры, либо предметы и изображения, которые, к моему удивлению, радовали и развлекали.
Не знаю, сколько я так пролежал, размышляя, чтобы все это значило. Неожиданно в коридоре послышался шум шагов, который приближался. Раздался лязг открывающегося замка. Дверь распахнулась.
- Николай Иванович Мензуркин?
- Да, - робко отозвался я, вставая с кровати.
- Выходите. Вы свободны. Произошла ошибка. Приносим свои извинения.
Я двинулся в сторону яркого проема двери, забыв о листочке, о муравьях, бегущих по стене, о мухе, о загадочных рельефах на потолке. Выйдя на улицу, я тотчас же смешался с прохожими, сновавшими вокруг по своим делам. Никто не обращал на меня внимания, никому я не был нужен. Но я был счастлив, что снова оказался там, где никто не ограничивал мою свободу, кроме меня самого.