Аннотация: Луна плыла ржавая, лапы еловые сами обламывались и на дорогу падали позади князя, будто за покойником.
Давно то было, так давно, что даже мой столетний дед всех подробностей не помнит. А он-то хоть и стар, но из ума не выжил - до сих пор в торговых рядах баклуши бьёт.
Жил некогда царь. Лютый нрав имел. Слуги лишний раз боялись ему на глаза показываться: не угодишь - казнён будешь. Были, конечно, и те, кто вживе остался, только проку-то от них: по деревням и весям с сумой пошли недобитками калеченными легенды разносить и смуту затевать - не позавидуешь такой судьбинушке.
До женщин царь уж больно охоч был. Справит, бывало, свадебку с лучшей красавицей, а через месяц-другой похороны устроит. Не выдерживали девицы-красавицы издевательств его: кто зельем травился, кто топился, кто в петлю лез.... А может, и помогали им с жизнью проститься - неизвестно.
Сотни людей царь загубил. Здоровье у него было отменное, а в смерть и не верил вовсе. Иной человек согрешит и тут же бог его карает, болезнь посылает или несчастье, а ему только старость дал.
Прознал царь, что у князя одного дочка славная подросла, рукодельница, мастерица-кружевница и решил он и на ней жениться. Седина в бороду, а бес в ребро! Опомнился на старости лет - наследники нужны, сам ведь памятью страдать стал, а царству-государству твёрдая рука надобна...
Вызвал он к себе князя: "Вези свою дочь!"
Почернел князь от горя, хотел руки на себя наложить, да такие дела второпях не решаются. Поехал он домой прощаться.
А места глухие были. Заплутал и перед Чёрным лесом очутился. Местный люд того леса сторонился, бабы с детьми в него по ягоды не бегали, а охотники боялись зверей, обитавших там, потому как что ни встречный поперечный, то чародей, что ни зверь, то оборотень клыкастый.
И вот поехал князь напрямки через ельник. "Будь что будет, - решил он, - хуже, чем есть уже не станет!"
Луна плыла ржавая, лапы еловые сами обламывались и на дорогу падали позади князя, будто за покойником. Страшные лапы, будто живые. А одна впереди коня пролетев, оземь стукнувшись, в девицу превратилась: русая коса тугая через плечо ползёт, глаза огнистые.
Остановился князь, с коня спрыгнув, к девке подошёл.
- Тогда - поехали! - сказала девица и на коня прытко вскочила.
Взял князь коня под уздцы, пехтурой идёт - хмурится. Уж больно у него душа болела, маялся бедный, не мог представить доченьку свою, кровинушку родную загубленной иродом окаянным.
- Сверни вон в те кусты, - попросила девица - купец согласился, перечить не стал. - Странный ты человек, - удивилась она, - не спрашиваешь - кто я такая, не интересуешься - куда и зачем тебя направляю. Я ж смерть!
- А мне всё равно, - сказал купец и закручинился еще сильнее.
- Другой бы на твоём месте коня пришпорил, мчался бы во весь опор, а ты - сплошное разочарование. Даже неинтересно с тобой - смерти не боишься... будто не видишь, кто я такая.
- Смерть разная бывает... - задумался князь, к девице присматриваясь - белая, холодная, будто льдина с озера, сырой землёй пахнет.
- Не обидно умирать-то тебе будет? - снова пристала она.
- А ты у мёртвого спроси, - ответил князь, и засмеялась девица...- Лучше уж помереть, нежели страдать от мысли, что над доченькой злодей треклятый измывается.
- Какой злодей? Смертный? - поинтересовалась девица.
- Может смертный, а может, и нет.... Откуда мне знать? Живет он давно, да не хворал ни разу. Много жизней загубил, да совесть его не мучает, не мешает спать. Дочку мою он в жёны захотел взять... - открылся князь перед девицей.
- Да такого злыдня черти в аду будут мучить!
- Так то в аду! - усмехнулся князь. - Сейчас бы что с ним сотворилось!
- Поехали к ироду! - подбивает девица. - Дочку он твою всё равно не видел ни разу. Я ничем не хуже её, даже можно сказать ... лучше. Ну что, рискнём, ради спасения прелестницы? Мне не в тягость!
- Рискнём! - сказал князь, обрадовавшись. -Кого хочешь уговоришь!
Развернули каурого. Сел князь рядом с девицей, и помчались по дремучему лесу во дворец.
Туман густой над землёй висел, ночницы мимо ушей стаями проносились, жалобно пища, казалось, что не кончится дорога, а коль кончится, то непременно к адским чугунным воротам приведёт...
Приехали. Старый безбожник царь ещё спать не ложился.... Доложили ему слуги прихвостни, что князь уж тут как тут, в приёмном покое дожидается, а при нём та-а-акая пава! - кожа лилейная, прозрачная, шея лебединая, очи озорные... перси монистом самоцветным сверкают.
Не выдержал "жених" - спустился. Ба! - обомлел от дивной красоты, хоть и видел на старости лет плохо.
А девица распутницей к нему как кинулась, сарафан поднявши, ножки оголив по ступенькам побежала! Как давай его обнимать и лобызать в плешивую голову, так у старика аж челюсть, задрожав выпала, поскакала зубами щёлкая, к послам шведским... одного за кафтан укусила.
Слёзы выступили из злодейских царских глаз. Стоял царь, боясь шелохнутся, а как шелохнулся, шамкая приказал попа звать и тотчас венчание устроить - не было мочи ждать, силушку былую в себе почувствовал пень трухлявый.
- А к чему нам поп? - спросила девица, жившая видать, по своим лесным законам. - Так разберёмся. Успеется ещё с венчанием, - лукаво поглядела на старика царя, и тот уступил.
Свита рты поразевала. Послы шведские тоже растерялись. Князь от стыда чуть сквозь землю не провалился, запылал щеками, как юнец сопливый - все ж думали, что он дочку дурно воспитал, с укором на него глядели...
А "доченька" старичка под руку, да в опочивальню повела приплясывая.
Как вошли, как сели на царское ложе мягкое, лебяжьим пухом набитое, вытянула она когтистые руки и царя душить...
- Ты кто такая? - отшатнулся царь.
- А ты не понял, старый дуралей?
- Да как ты смеешь царя так называть!
- Прогневил ты род людской! Проклинали тебя окровавленными ртами, смерти тебе желали мучники на дыбе и на плахе, а ты всё жил и не хворал... Так получай же!
- Не посмеешь! Нет на этом свете человека, способного самого царя убить, ибо... грех это.
- На этом свете нет, - согласилась девица, - так на том есть! - очами сверкнув, ногой топнула.
Повалился царь на пол, давай биться в кондрашке, змеёй изгибаться... а мучительница рядом одеревенела от удовольствия...
По утру вышла она из опочивальни, брови подвела, щёки нарумянила:
- Вы простите меня, люди добрые, сама Смерть ведь я, царя вашего к себе забрала, - сказала и в скрюченную бабку превратившись, добавила: - Большое наслаждение мне доставляет умерщвление тех, кто в меня не верит, - похрипела, покашляла, - а князя не осуждайте за ложь. Ещё неизвестно, как бы вы поступили, будь на его месте.
С тех пор и название нашей деревни пошло - Лапка.
Живут в ней люди, что в смерть верят. А дед мой три войны прошёл и невредимый вернулся, потому, как смерти не боялся.