На самом деле мир был сотворен совсем не так, как это всегда утверждало духовенство. Не было никакого Творца с измерительными инструментами, который дотошно размечал будущую реальность. Не было и такой его супруги, которая украшала и одухотворяла то, что получилось у мужа.
На самом деле Властитель и его Жена заключили брачное объятие и породили сонм Детей Божьих. Объятий божественные супруги так и не разомкнули, и поэтому никакой реальности в нашем понимании не возникло. Дети Божьи повисли в Пустоте, и жесткие лучи Света Вне Мира пронзали их снова и снова, причиняя бесконечную боль и безграничный ужас. И вскоре почти ослепли они из-за этого безразличного и беспощадного Света.
Тогда задумались Дети Божьи о том, как все-таки сотворить Мир. И порешили они расторгнуть родительское объятие, чтобы один из супругов стал Землей, а второй - Небом. Но было уже поздно, ибо совокупляющаяся пара превратилась в Гермафродита.
Дети Божьи не последовали примеру родителей, оставаясь все же детьми, и страстно возжелали вернуться обратно, откуда и вышли - там, как они вроде бы помнили, было удобно и спокойно, и они плавали в утробе, время от времени отпинываясь друг от друга лапами, как нерожденные котята.
Но, вернувшись, были они повергнуты в еще больший ужас, в отвращение и разочарование: плотная половина крови их Родителя была густа и темна, они вязли в ней и обжигались. Другая же половина оказалась прозрачной, жидкой и легкой, и она понравилась Детям Божьим. Тогда обнажили они зубы и когти, напрягли все свои силы и разорвали пополам сердце Гермафродита. Половину они наполнили кровью светлой, превратили ее в круглое море и поселились там - как они думали, навсегда. Вторую половину, полную густой черной крови, они оставили Родителю.
И с тех пор существует Мир: круглое море, лишенное приливов и отливов, в центре, а Властитель Земли объемлет его со всех сторон. Но тоскует Владыка - и просыпается, и, гонимый тоской, снова и снова отправляется на Берег, чтобы воссоединить свои Сердце и Кровь. Но не может этого сделать, и поэтому Луна в Мире никогда не становится полной - всегда с ее края оказывается срезанным узенький серпик.
Жесток - или бесчувствен - Властитель Земли: снова и снова повторяется ради него цикл смертей и рождений. Коротка его память, ибо не помнит он что уже сделал, чего еще не начинал. А Божьи Дети беззаботно и таинственно обитают в созданном ими Море, и едва ли помнит Владыка Гермафродит, что все они изошли из него.
Но и Дети Божьи все еще чего-то ждут от Родителя - а чего, не помнят сами или не знают. Их младшие братья, смертные существа, на свой лад чувствуют это. Тогда над Круглым Морем - люди называли его Чашей Крови и не помнили, откуда взялось такое название - предсказать невозможно, встает купол перламутрового света. И свободные живописцы Храма отправляются в путь - если Властитель Земли все еще далек от Берега, то путь их долго, если же он на берегу, то и они попадают туда к утру. В отблесках зари на воде, в рисунке на камнях и песке видят они некие картины, запоминают их воспроизводят на фресках. Но никто кроме них к Берегу никогда не приходит.
А Дети Божьи показывают художникам самые разные свои деяния - но только не историю сотворения мира, которой они стыдились. Показывают - и вроде бы не ждут ответа.
И было бы так и по сию пору, если бы не цепь некоторых странных событий.
2
***
В неведомом времени в одном большом и богатом герцогстве жил храмовый раб. Был он сыном убитого пленника, за которого так и не заплатили выкуп. Его рабыня-мать, что подметала полы храма и снимала нагар со свечей, чувствуя приближение смерти, пристроила мальчика к живописцам.
Город, где с рождения жил этот раб, служил только Храму и получал доходы именно от него. Были там искусные каменотесы, хорошие столяры и плотники, охотники на вепрей и свинари, пчеловоды и свечники, изготовители кистей, обжигатели извести, вышивальщицы и ткачихи - и алхимики, что ищут и находят самые разные пигменты и благовония. Все эти мастера были женаты и передавали свои премудрости сыновьям, а алхимики втайне передавали и историю Гермафродита, прозревая ее в поведении Властителя Земли, но никак не могли сделать так, чтоб Гермафродит был разделен, и ожили бы небеса. И деньги паломников всего королевства полноводным потоком стекались в копилки Храма. А живописцы почти ничего и не стоили: стыдясь своего возникновения, Дети Божьи запрещали им, и рабам, и свободным, отношения брачного ложа и семейную жизнь; правда, если целибат нарушал раб, посвященный Властителю Земли, на это смотрели сквозь пальцы - свободных живописцев за это ослепляли.
Но вернемся к судьбе нашего раба. Мальчиком он прибирал Храм, отроком помогал оштукатуривать стены для фресок, юношей был учеником алхимика и готовил краски из разных пигментов, а молодым мужчиной он вместе с другими рабами выкладывал мозаичный пол нового преддверия храма - там должен был появиться образ самого Властителя Земли в облике льва со змеиным хвостом и петушьими ногами, а паства, дабы показать свою преданность Морским Божествам, день-деньской, почти не замечая, должна была попирать его ногами. Когда этот образ завершили, раб получил дозволение участвовать в росписи фона фресок.
Итак, свободные живописцы изображали деяния Детей Божьих, и божества эти были подобны прекрасным крылатым людям, одетым в белое, серебряное, золотое и лазурное. Заданных мотивов для этой живописи не было, так как она определялась тем, что изволят показать Дети Божьи. Поэтому и называли этих живописцев свободными, и ценили превыше рабов. Им было дарована еще одно право - приносить немного воды из Моря Светлой Крови и переливать ее в каменную чашу, украшенную золотом и серебром, что всегда стояла на алтаре. В обрядах святую воду использовали по капельке, а епископ, глядя в нее, иногда обретал способность к проникновению в прошлое и ближайшее будущее. Рабам запрещалось не только ходить к Морю - они были посвящены Властителю Земли - но даже смотреть в сторону алтарной чаши: вот за нарушение этого запрета их не только ослепляли, но могли и повесить. Молодой раб прекрасно знал, что, когда святая вода иссякает, ее втайне разводят обыкновенной колодезной - ибо никто не мог предвидеть того, когда в следующий раз над Чашей Крови заиграет пресветлый купол, и не знал, сколько воды нужно принести с собою в Храм. Раб завидовал, и зависть его начала превращаться в ненависть.
Имени его никто, кроме его покойной матери, не знал. Он должен был писать мотивы фона фресок, посвященные деяниям и влияниям Властителя Земли. Мотивы эти был стандартны: Смерть и ее Рыба-людоед, пляски смерти, огненные колеса, что наполнены толпами людей и с головокружительной скоростью катятся с вершин гор в черноводное море, войны и казни, болезни и труд... Самого Властителя Земли никто никогда не изображал на стенах, это было строго запрещено.
Раб быстро понял чего от него хотят, и стал рисовать тщательно и очень выразительно. Фон, созданный им, мог бы вызвать отвращение, ярость и скорбь, если б кто-то обратил не него внимание. Ходил этот раб в черной сутане, немного забрызганной красками, лицо его краснело, а руки шелушились от всяческих испарений и известковой пыли. Был он невысок, крепок и черноволос, с пристальным взглядом небольших карих глаз, стригся по-рабски коротко, брил бороду и водил дружбу с лекарями, палачами, воинами и алхимиками. Ему важно было увидеть и воплотить, как происходит страдание (он был уверен, что избежать или преобразить страдание невозможно), и поэтому коллеги прозвали его Как - еще и потому, что он был довольно сердитым и ехидным. За внимание к страданиям его называли Жестоким и Скорбным - на языке королевства эти понятия обозначались одним словом.
К тридцати трем годам, когда становится понятно, чего можно еще ожидать от человека, Как Жестокий стал весьма изощренным живописцем. Зависть к свободным не оставляла его, он видел несправедливость в том, что им дано запечатлевать подвижные видения. Что ж, отобразить движение земной жизни в конце концов удалось и ему. Но скорбь его не покинула, и он не ведал, почему.
"Может быть, - думал Как, - дело в том, что между людьми и богами нет связи? И поэтому страдания непреодолимы?"
Но спрашивал он только себя, и никто не отвечал ему. Тогда он привел откуда-то почти взрослого щенка, помесь борзой, и вместо Лобного Места, базарной площади, лазаретов и мертвецких стал посещать окрестные поля и леса. Щенок с лаем гонялся за проворным зверьем, а Скорбный Как мягко смеялся ему вслед.
***
Когда Каку исполнилось тридцать три года, над Чашей Крови снова встал перламутровый купол. Свободные живописцы разошлись по кельям, чтобы помолиться в одиночестве и выспаться перед выходом в странствие, и беспокоить их не посмел бы даже епископ. А простецы утроили карнавал - как всегда, таскали смерть на длинном шесте, ели, пили, глядели непристойные фарсы, слушали жуткие истории и смеялись. Вскоре прыгающие огни факелов и фонарей затмили переливающийся волшебный отсвет Кровавого Моря.
А Как вроде бы проснулся. Он заскучал и вышел за плетеные ворота рабского общежития - рабы пили, играли в кости, смеялись и болтали о бабах. Все шло к тому, что некоторые бабы их-таки этой ночью навестят...
Как, одетый в черное, подобно тени скользнул за ворота и присоединился к процессии. Толпа казалась цельной, она ползла подобно гусенице, подобно огромному светляку, Иванову Червяку. У нее был свой ритм, довольно быстрый, веселый и монотонный. Его задавали гнусавая волынка и бубен где-то в головах, там, где к ночному небу вознеслась Матушка смерть. Сосед Кака на ходу полез под многочисленные юбки своей дамы, смеясь и подпрыгивая; она почти неслышно хихикнула, и целомудренный раб отошел обратно на обочину.
Но что же ему делать в Ночь Ночей, раз уж он решился нарушить обычай храмовых рабов? И он в раздумьях отправился в пивную, что должна была гудеть всю ночь по случаю столь редкого праздника.
Она и гудела, была набита под завязку и подвижна, как улей или осиное гнездо. Мест не было, и Как примостился на подоконнике с огромным жбаном темного пива. Он отпил здоровенный глоток и внезапно обернулся - за длинным столом пьяный старый алхимик хлопал соседа по плечу. Сосед дернулся, и кувшин полетел со стола, обливая колени желтой пеной. Сосед, могучий мужик в черном жилете, так и остался лежать головою на скрещенных руках.
Кувшин еще не упал, а мысли Кака изменили направление:
"Ага, это алхимик, мой бывший учитель, совсем пьян - и тощий, и облысел... А вот могильщики смеются, и тут же стражники задирают молодого солдата... А вот шлюха, да такая безобразная - смерть безносая - что и на карнавале ее не ждали. Тьфу на нее..."
Тут кувшин грохнулся на пол и раскололся. Это был дешевый небольшой кувшин, и он издал не звон, не грохот, а какой-то неприятный треск. Жилеточник встрепенулся, и оказалось, что это один из палачей...
"... Не тот, что всегда красуется на Лобном Месте. Это мастер закулисных дел, он только пытает. Нет только лекаря - как это нет, вот он: следит, как стервятник, не станет ли кому худо, не упьется ли кто до смерти, не убьют ли кого. Никогда-то он не отдыхает... Стой-ка, а где же обычные люди? Все на улице? А здесь только мы, возлюбленные Матушки Смерти, нам над нею смеяться и вовсе не смешно. Ну их всех к Смерти в карман".
Как отнес жбан палачу и алхимику. Те, обрадованные, попытались задержать его, но он расплатился и заторопился к себе. Вело его некое предчувствие, которого он и сам пока не понимал.
***
Прямо из пивной Как направился прямиком в преддверие храма.
"Хорошо, - думал он, - туда мне заходить не запрещено. Дай-ка я быстренько напишу этих пьяниц - свет коптилки для этого весьма кстати, да и место есть еще".
Он приладил на лоб масляную лампу и огляделся. Незаполненным остался в левом нижнем углу. Как решил писать по сухому, но, подумав, просто замазал этот бледный островок черным, и получилась ночь, а островки штукатурки стали или звездами, или огнями Ночи Ночей. Но зуд то ли в крови, то ли в голове все не оставлял его.
"Мне нельзя входить в прежние помещения Храма..."
Да, такой запрет существовал. Тут Как и понял, что же его так беспокоило. Ему впервые не хотелось работать над деталями - он просто передал впечатление... Чем тщательнее он выписывал подробности фона, тем скучнее казались ему фигуры божеств: из-за этого он так и ярился на свободных живописцев. Связи с фоном их творения не имели, это были просто летящие по отдельности слащавые люди-птицы. Так кто тут у нас рисует свободно?
Тихонько и яростно усмехнувшись, он забормотал:
"Связи нет, жизни нет, конца и начала нет... А дай-ка я зайду в следующий зал да рассмотрю, как расписывали стены в старину!"
Крошечная дверца из толстого дерева в дальней стене была предназначена только для епископа. Как дернул ручку, петли взвизгнули, и он переступил порог. Никто не видел его, но он улыбался радостно и нежно, не подозревая об этом.
Отсветы коптилки, подобно мышам, забегали по стенам запретного зала. Как медленно пошел вдоль стены. Фон здесь был пестрым, но тогда было принято воссоздавать сцены сражений и погребения королей. А вот божества были чуть иными - сильнее, радостнее. Они устраивали торжественные шествия, танцевали, дули в трубы, перебирали струны виол, несли цветы и звезды. Тут красным светом блеснула широкая медная полоса.
Это был косяк еще одной двери - целых ворот много выше человеческого роста, облицованных медной чеканкой. Узор, как понял живописец, был свит из змеек, что прятались среди тяжелых виноградных гроздьев и широких листьев. Он рванул створку на себя, рванул еще - она не поддалась. Тогда он как следует толкнул ее плечом и вывалился в следующий запретный зал.
Фон там был почти таким же, только люди мошне и красивее. Как мельком просмотрел ближайшую его часть и обратился к божествам. Боги делали зовущие жесты, протягивали руки к земле. Лица их были исполнены то тревоги, то надежды. Только зовущие божества - и больше ничего они не делали. А человеческие короли и первосвященники смотрели на них - и все. А простолюдины спокойно занимались своими делами...
Тут на пути Кака проявились ворота - мрачные, черненого серебра, тускло блестящие, еще выше и шире прежних. Таращились на него оскаленные львиные морды, топорщились когти, неподвижно взирали жуткие горгоны.
"Идти так идти", - решил раб и обреченно толкнул дверь. Она не отворилась. Как сообрази, что ее нужно отодвинуть в сторону, и она укатится на маленьких колесиках в паз стены.
Новый зал оказался не столь велик и просматривался куда лучше. В фоне - а именно к нему сначала и приковало взор живописца. В свете коптилки заплясали не только юноши и девы, но и птицы, и звери, и растения. А божества передавали людям кирпичи, и оружие, и чаши, и драгоценные украшения. Люди возвращали им цветы, свитки, младенцев...
"Странно, - продолжал размышлять художник, - никогда я не задумывался о том, как неудобно молиться в храме, где постоянно идут работы, и как неудобно работать только между службами и иногда по ночам. Почему-то не хотят, чтобы люди молились в уже расписанных залах".
В дальней стене блестели огромные золотые ворота с изображениями небесных светил; вся стена, по сути, состояла из ворот да косяков. А направо была прекрасно видна маленькая железная дверца.
"И видно как хорошо..."
Хорошо-то хорошо, да это потому, что в стенах прорезаны узкие высокие окна, и заливает стены рассеянный свет утренних сумерек.
"Ох, Матерь-Смерть, уже почти утро!"
И наш художник, как ошпаренный, выскочил во двор, толкнув ржавую железную дверцу.
***
Бегом вернулся Скорбный Как в общежитие рабов. Рабы спали вповалку, кое - кто и с женщинами. Он слил остатки пива из кувшинов в бурдючок, прихватил мешок сухарей, взял посох и в предутреннем тумане зашагал по мощенной белым камнем дороге, что вела из Храма к городским воротам. Борзой щенок молча потрусил следом. У ворот Как приказал собаке возвращаться, заплатил пошлину и ушел. Он скрылся в тумане, устроился за кустом и решил подождать, пока не рассветет и не пройдет мимо процессия свободных живописцев.
3
Примерно в это же время был на свете один доблестный рыцарь, самый искусный воин в королевстве. Звали его Добрый сэр Отверни-Лицо - потому, что выполнив назначенный ему подвиг, сей рыцарь, не оборачиваясь, тут же отправлялся к своему неведомому сюзерену. Носил он белый щит безо всяких гербов, закрытый шлем и доспех из самой обыкновенной стали; верно ему служило полосатое копье. Отверни-Лицо часто менял мечи, забирал их у побежденных противников, а своего родного меча у него не бывало вот уже много лет. Он любил своего рослого белоснежного коня, звал его Снежком и никогда не заменял ни на какого другого. Вместо чепрака была под седлом довольно старая волчья шкура, слишком большая, светлая и пушистая для обыкновенного зверя. Эта шкура принадлежала некогда оборотню. Рыцарь сразил его давно, еще в юности; наблюдая, как корчилась в предсмертных муках эта нечисть, как мучительно отслаивается звериная шкура с человеческого тела, он молил богов о том, чтобы не посылали они ему больше таких омерзительных приключений, и до сей поры боги его хранили: Отверни-Лицо сражался только с рыцарями. Постоянной Дамы у него не было, и он с одинаковым рвением защищал поруганные права любой дамы или девицы, какая бы в этом ни нуждалась.
И в тот день, когда исполнилось ему тридцать три года, обратилась к нему очередная девица. Молоденькая, пухленькая, в белокурых кудряшках, она была дочерью одного старого барона и попросила защиты: нужно было победить еще одного благородного разбойника, что разорял земли ее отца.
Вот и ехал теперь Отверни-Лицо по мощенной серым камнем дороге и думал примерно так: "Что ж, вот еще один бедолага - в рыцари его посвятили, а земель не дали. Наверное, я сражу его. Еще один поединок, еще один, еще один...А потом?"
Место, названное дочерью бессильного барона, не было ни полем, ни лугом, ни лесом. Отверни-Лицо прибыл туда еще до полудня. Окаймленная низкой порослью прогалина, ее пересекает мощенная дорога, а при дороге, хоть перекрестка никакого нет, стоит древний идол, и никто уже не помнит, кем был тот бог во времена своей силы. Четыре одинаковых плоских лица глядят на все четыре стороны света, пары тонких ручек сложены под ними, и один на всех острый шлем торчит ввысь, а у подножия несколько мелких монет поблескивают в траве.
Странно показалось тут рыцарю, но все же он протрубил в рог и немного подождал. Потом трубил еще и еще. Прискакал на прогалину рыцарь на рыжем тощем коне, уже готовый биться. Вооружение на нем странное: открытый шлем с острием на макушке и защитой для шек вместо забрала, легкий побитый панцирь, некрашеное тяжелое копье и длинный меч в скромных ножнах, но с рукоятью в золоте. Шит - красное поле с непонятным горбатым зверем и волнистой каймой, какой отмечают бастардов. Перетянул Отверни-Лицо свой щит со спины на грудь и потребовал:
- Скажи, ты ли тот разбойник, что разоряет земли местного барона? Если да, то я вызываю тебя!
- Это именно я! Ты Отверни-Лицо, и это я тебя вызываю!
- Что?!
- Да! Известно мне, что лучший среди рыцарей нанесет мне рану, которая никогда не заживет, но одарит меня непобедимостью. А не ты ли лучший, самый славный в этих землях? Что ни выйдет, я все равно выиграю: сражу тебя - будет мне слава, ты меня сразишь - будет у меня тайная сила, а если убьешь - так тому и быть. Я вызываю тебя.
Разъехались рыцари к краям прогалины, хорошенько разогнали коней, и копья ударили в щиты. Славное копье доброго рыцаря пробило дыру в разбойничьем щите и увязло, а копье разбойника напряглось, изогнулось и переломилось. Рыцари проворно освободились от стремян, тут же спешились и обнажили мечи - меч разбойника оказался длиннее. Умные кони вместе отошли в сторонку. Отверни-Лицо отбросил щит в сторону, и разбойник расхохотался.
Начали рыцари бой на мечах, да так, что только искры полетели. Разбойник теснил, Отверни-Лицо упрямо и ловко уклонялся от клинка. Прибавилось вмятин на панцирях, но серьезных кровавых ран пока не было. Почти наудачу ударил Отверни-Лицо противника в шлем, сбил его и оглушил врага. Меч скользнул вниз и отсек падающему самый кончик носа.
Поверженный рыцарь не был ни статен, ни красив - напротив, он был коренаст, лицом походил на местных крестьянок - такой же круглолицый, бледный и скуластый.
Начал Отверни-Лицо собирать оружие и вдруг затосковал.
"Рана у него не такова, чтобы одарить его чарами - царапина это, а не рана... Разве бывают волшебные раны? Кто-то жестоко посмеялся над этим сумасшедшим... Добрый у него меч - но жаль мне бедолагу, оставлю ему единственное богатство. А вот и шлем, славный шлем - дай-ка я возьму его себе; видно лучше, чем в моем... Да и панцирь хорош, легкий, и можно скрыть под одеждой. Взять и его. Странный какой герб: оседланный волк со стрелою в зубах - уж не из-за моей ли волчьей шкуры он себе такое намалевал? Лучше б не брать щита, не принесет такое удачи. А вот у седла приторочена охотничья рогатина - все лучше в пустоши и в лесу, чем копье для турниров... А если я оставлю ему мой доспех взамен того, что себе возьму?"
Так и сделал Отверни-Лицо, и сверх того положил в шлем мешочек золотых - однако, закинул за спину свой продырявленный белый щит. И поехал дальше по серой дороге, спеша удалиться, пока разбойник не пришел в себя и не потребовал объяснений.
***
Рыцарь так и не повернул назад. Солнце было уже в зените, а Снежок все рысил и рысил по серой дороге. Легкое вооружение оказалось на диво удобным, и лишь рогатину он опробовать не успел - вроде бы она оказалась острой, и то ладно. Дорога была прямой, как струна, как полет стрелы, солнышко пригрело рыцаря, и он задремал. А Снежок цокал все дальше и дальше, перелесок был все так же редок и низок, и чувствовал Отверни-Лицо, что кто-то темный неотступно следует за ними по той стороне кустов и наблюдает. Дорога длится и длится, Снежок все рысит, а солнце как стояло в зените, так и не тронулось дальше в свой небесный путь.
"Жаль, - думал Отверни-Лицо, - что жизнь странствующего рыцаря так скучна - все поединки да турниры, все обиженные дамы да девицы с беспомощными папашами, и каждый норовит пристроить доченьку. Да и грызутся рыцари между собою от зависти... Вот если б было в мире сердце зла, живое его средоточие - как бы я тогда был счастлив. Отправился бы я на поиски и не возвращался бы, пока не найду его и не уничтожу, просто не раздавлю. А где же чудеса? Ах, если б жили в нашем мире Немейский Лев, и лань, и вепрь, и Цербер, те, что когда-то убил или прогнал Геракл, как было бы хорошо... Можно было бы их приручить - такого льва не убьешь оружием, и у благородного Ивейна был друг-лев, они друг друга спасали и защищали. А какие стрелы получились бы из перьев Стимфалийских птиц! Я бы, наверное, убил только одну Гидру - потому что она отравила всю округу..."
Так бы рыцарь и уснул, и неизвестно, куда б его завела авантюра, но умный конь вдруг споткнулся, выровнялся, а цокот копыт сменился глухим топотом - не одного, а двух верховых животных.
- Ваши мысли противоречивы, сэр, одно с другим не вяжется никак, - голос смеялся, он был одновременно и мягок и высок.
- Как? Что?! Вы слышите мои мысли, госпожа?
- Нет, в дреме Вы разговаривали, - засмеялась дама.
Она сидела на мохнатом сером муле. Мул подергивал длинным ухом и жмурился. Дама или дева, она не казалась классически прекрасной - белокурые волосы не того золотого оттенка, что так любят рыцари и поэты, а скорее бесцветные, почти прозрачные и не волнистые, а прямые. Глаза не голубые, не зеленые, а какие-то перламутровые, переливчатые, серебристые. На даме длинное платье темно-зеленого бархата, похожего на мох. А вязанную из коричневой шерсти накидку над плечом приподнимает конец недлинного лука.
Дорога из серых камней окончилась, отчего и споткнулся Снежок. Впереди - лесная тропа, такая же прямая, и все такое же редколесье.
- Позвольте мне проводить Вас, сэр, - попросила дама, - Иначе ехать Вам без конца по этой тропе, и никаких авантюр не будет. Свернут здесь некуда.
- О, конечно. Но кто Вы?
- Я не спрашиваю Вашего имени, не открою Вам пока и своего. Так поедем?
***
- Как странно... Мы в пути очень давно, а солнце так и не сдвинулось с места. Неужели это нечистое место, милая Дева Леса?
- Пока тропа не повернет, солнце не покинет точки зенита.
- Но почему?
Лесная Дева промолчала. Мул все трусил впереди коня, и тут Доброго Рыцаря охватил странный для солнечного полудня холод. Дыхание вырвалось изо рта плотным паром, а края шлема тронулись инеем. Тот, кто наблюдал в кустах, подобрался, казалось, еще ближе. А Лесная Дева ехала вперед, как ни в чем не бывало. Снежок и мул тоже ничего не заметили. Отверни-Лицо решил ничего не спрашивать, чтобы не показаться трусом. Да и ответа ждать, кажется, было напрасно.
"Авантюра началась - но когда? Когда споткнулся Снежок? Когда я оставил разбойнику деньги и оружие? Когда ко мне подошла эта овечка, дочка барона? Как же холодно!"
- Не смейте дремать, сэр! Иначе поворота нам не увидать, да и Вы замерзнете насмерть.
Отверни-Лицо смущенно соскреб иней с нащечников. Дама обернулась - никакого инея на ее головной накидке не было.
Редколесье сменилось похожим на аллею строем гибких березок и цветущих лип. Кое-где зеленые листья тронула изморозь. Того, кто следил из-за кустов, рядом уже не было. А куда-то вправо петляла узенькая тропинка.
- Я уже сказала Вам, сэр, насколько неверны и опасны Ваши путаные мысли. Если где-то в мире и есть это Ваше сердце зла, то все милые Вам чудовища разом станут не нужны и исчезнут.
- Но, госпожа, может быть, оно появилось после того, как Геракл завершил свои подвиги и уничтожил всех страшных зверей?
Умный мул оттеснил коня к деревьям. Рыцарь и Лесная Дева свернули на тропу, и тут Отверни-Лицо почувствовал, как вода сочится с козырька шлема, как течет с висков на щеки. Он посмотрел в небо - солнце еще не могло заметно переместиться, но загадочный холод уже сменила обыкновенная влажная прохлада, какая бывает вблизи ручьев. Ручья, однако же, слышно не было.
Перелесок, куда уходила тропа, казался прозрачным, да и широким он не был. Минуты не прошло, как показалось большое поле - но не летнее, а осеннее, сжатое. Да и листва на этой стороне рощицы желтела многими сентябрьскими прядями.
- Стой и смотри.
Рыцарь огляделся. По левую руку, недалеко, паслось четыре бурые важенки. Одна спокойно лежала, пережевывая жвачку, а ее товарки, торопясь, обгладывали ветви. На холм по правую руку взбежал рыжий олень и затрубил протяжно, хрипло и громко. Важенки прислушались, прекратили жевать и легли, ожидая. Олень снова затрубил и бросился вниз по холму; миновал своих самочек, даже не взглянув на них, помчался дальше и вдруг встал, далеко-далеко.
Рыцарь и дама последовали за ним, не удаляясь от кромки леса. Кто-то, Снежок или Серенький, хрустнул веткой чуть позади в самой рощице. А олень бежал дальше.
- Странный какой...
- Да. Слишком далеко уходит от самок...
Справа, с холмов, трусил к рощице здоровенный черный бык, и это было тоже странно, потому что никакого жилья и никаких стад поблизости не было. Бык казался спокойным - просто бежал куда-то. Завидев его, олень поскакал наперерез. Бык не замечал его в своем медленном беге. Вблизи он казался растерянным - может быть, заблудился и не находил теперь своего стада.
Бык заметил опасность слишком поздно - только нагнул рога, а олень почти рядом. Тяжелый бык не успел повернуться - и принял страшный удар в левую половину груди, в нижние ребра. Он повалился, и Отверни-Лицо подумал, что оленьи рога не выдержат и обломятся. Олень раздраженно мотал головой, но бычьи ребра не поддавались. Расшатывая их, как топор в сыром дереве, он с противным хрустом наконец-то освободился, и рога его были целыми. Воздев к небесам кровавые рога, он отправился к ручью и выполоскал их там.
А бык вдруг встал и побрел к роще, а после этого победоносно встал на небольшом кургане. Раненого бока отсюда видно не было.
- Надо бы его добить, - шепнул рыцарь, - и жалко, и опасен.
Он подозвал Снежка, вскочил в седло и бросился к быку. Лесная Дева верхом на Сереньком не сразу смогла догнать его.
Отверни-Лицо с рогатиной наперевес входил в рощу. Там, у самой границы, уткнувшись короткими рогами в дерево, стоял на дрожащих ногах бедный бык. Раненый бок оказался с другой стороны, но слышен был отвратительный хриплый шум, бульканье и лопанье пузырей в ритм слабым и частым движениям ребер.
Рыцарь и дама обошли несчастного, и рыцарь занес рогатину.
- Постойте, - попросила Лесная Дева, - не убивайте его. Лучше подержите, если сможете.
И рыцарь добросовестно ухватился за рога. Рана была отвратительна. Рога оленя, пусть довольно короткие, но ветвистые, разорвали бок в толстые мясные хлопья. Из рваных ран стекала пузырящаяся кровь и вонючее содержимое то ли кишки, то ли желудка. Лесная Дева отстегнула от пояса короткий серебряный нож и срезала шерсть вокруг ран. Потом отцепила маленькую фляжку в плетеном футляре, капнула чем-то темным в несколько раненых мест и запела какое-то заклинание. Пока она пела, пузыри пропали, кровь прекратила течь, а мясо затянулось неровным рубцом больше двух мужских ладоней величиной. Глаза быка постепенно прояснились, и он устало замотал головой. Пришлось его отпустить, но заклинание не прекратилось. Бык как будто забыл о недавних мучениях, оглянулся и спокойно пошел через поле.
Олень вышел из торжественного оцепенения и оглянулся.
"Надо бы задержать его - а то набросится или на быка, или на мула, или, не дайте боги, на Снежка".
Отверни-Лицо мигом догнал оленя, спрыгнул с коня и ухватил его за влажный рог и за губу. Какие-то мгновения он видел только дрожащую щеку и безумный глаз, большой, как слива. Потом олень вырвался, прыгнул и вдруг побежал назад - сзади кто-то тихо, но звучно рыкнул. Рыцарь обернулся - а перед ним огромный лев, но странной, какой-то песочной масти. Дунул ветерок - но шерсть льва не шелохнулась, не двигалась и грива, а лев, между тем, ревел уже на быка. Бык немедленно нашел тропу, ускорил шаг, насколько мог, и скрылся за холмом.
Лев, не обращая никакого внимания на рыцаря, мягко побежал вперед. Отверни-Лицо снова вскочил на коня и сорвался с места.
- Не убивай его, сэр рыцарь!
- Что Вы, госпожа. Это же Немейский Лев, он в мире один такой! Я хочу посмотреть на него, а то и поговорить!
Пока они пререкались так, Лев куда-то исчез.
***
Оказалось, что уже начало сумерек. Отверни-Лицо и Лесная Дева остановились в тихом месте, где горизонт был закрыт холмами. Слева - темный лесок - справа - небольшое, но коварное болотце. И опять появился тот, кто следит незаметно. Должен был бы появиться вечерний низовой ветерок, но пока все было тихо, а ощущение слежки стало ближе. Снежок и Серенький опустили головы и от нечего делать дергали короткую высохшую травку.
И вдруг земля беззвучно вздрогнула, потом еще и еще, а дальше эти удары сложились в ритм очень тяжелой поступи кого-то, кто шел на четырех ногах. Рыцарь и дама в который раз спешились; Снежок, струсив, отскочил в сторону, а Серенький метнулся за ним.
Из за холма показалась огромная черная голова с толстым коротким рогом на носу и небольшими ушами, за нею - длинная-длинная толстая шея. Потом появилось горбатое черное туловище размером с хороший замок на длинных толстых, как колонны, ножищах, покрытое редким бурым волосом. Похожего зверя много-много времени спустя назовут индрикотерием. Зверь мерно шел, и земля под ним дрожала. Следы он оставлял такие, что лошадь могла бы сломать ногу, если бы провалилась туда - но Снежок и Серенький удирали к кромке рощи.
Отверни-Лицо перехватил рогатину и побежал к новому зверю. Тот топнул ногой, и рыцарь упал. Тогда Лесная Дева вышла вперед, и чудовище остановилось. Оно наклонило голову - пасть была приоткрыта, и оттуда стекала жидкая гнойная слюна. Отверни-Лицо видел, как страшная голова склонилась к даме и открыла пасть еще шире.
Сожрать даму чудовище не смогло бы - на его огромном языке росло крепкое кудрявое деревце размером с молодую яблоньку. Лесная Дева только охнула.
- Зверь, ты хочешь, чтобы я тебя полечила?
Чудовище тяжко вздохнуло и кивнуло головой.
- Тогда не смей дергаться и закрывать пасть. Сэр, помогите мне подержать его.
И пришлось рыцарю ухватить зверя за редкие волосья на подбородке и снова добросовестно держать. Дама снова вынула нож:
- Сейчас будет больно, - и сделала быстрый глубокий разрез, развела края, резанула еще, зигзагом. Из небольшого бледного глаза чудища сползла слезинка, но оно даже не дернулось. Лесная Дева пошарила в ране всей ладонью, провела внутри ножом и сказала:
- Нет, не получится, оно пустило слишком глубокие корни.
Чудовище застонало.
- Ну не обратить же время вспять, - проворчал очень уставший рыцарь.
- О! А почему бы и нет! Спасибо, сэр, за совет, - засмеялась дама и запела новое заклинание. Как дни и ночи сменяли друг друга, во что превращалась местность, этого рыцарь не упомнил. Он видел лишь то, как уменьшался и истончался ствол, как в него втягивались ветви, а в них - листья, на миг превращаясь в почки - и в конце концов крепкое дерево стало коротеньким свежим побегом, расщепленный край которого впился в огромный язык. Она без труда выдернула его, и ранка затянулась.
Тогда зверь глубоким певучим басом произнес:
- Спасибо, госпожа, - и медленно преклонил колено. Когда он встал, продолжил речь:
- Но это очень ценный росток. Раз он есть, его необходимо посадить.
Отверни-Лицо уже успел оглядеться.
- Но где мы? Кто ты? - Растерянно воскликнул он. Осеннее поле сменил яркий песчаный пляж. Немного дальше плескалось море цвета синего стекла, а в стороне переминались с ноги на ногу два таких же зверя, как и исцеленное чудовище, но только без рогов и чуть поменьше.
- Мы - Индрик. А в руке у тебя, госпожа, росток Древа Жизни. Скорее посади его, пока он влажный.
Пока Лесная Дева рыла ямку и сажала росток, Индрик-с-Рогом рассказывал.
- Мы Индрик, все трое, мы мастера ландшафта - разносим разные семена, и они где-то приживаются. Мы все разного пола - двое зачинают, третий вынашивает. Но рожаем мы только тогда, когда одному из нас приходит пора умереть, и рожденный наследует пол погибшего.
Тем временем Индрик-без-Рогов подошли поближе.
- Эта дама меня исцелила. А он по глупости пытался меня убить - но потому, что собирался защищать ее. Эти люди смогут побыть у нас столько, сколько захотят. А их животные могут побыть морскими конями.
Оказывается, Снежок и Серенький успели войти в воду, превратились в две высокие волны и гоняли теперь наперегонки, вперед-назад. А вода выкинула седла и уздечки на берег.
***
Так Индрик, Добрый Рыцарь и Лесная Дева с добрый час стояли и смотрели, как растет дерево. Оно раскинулось ввысь и вширь - края его были рядом, а вершина - так высоко, что терялась в ясном небе.
- Мне показалось, - спросил рыцарь, - или правда в пазухах ветвей были зеленые груди?
- Да, кормящие груди всегда там, но сейчас не видны.
К средним ветвям начали собираться облака. Листья были чуть меньше пальмового листа, мягкие, лапчатые, темно-зеленые. А плоды - с голову человека, золотисто-алые, вроде яблок, и айвы, и апельсина. Индрик подошли поближе и деловито пожевали самые нижние листья.
- Да, оно уже готово. Каждый его лист - мир, - торжественно произнес Индрик-с-Рогом, мерно кивая головой. - Но если не объедать крону, дерево быстро разрастется и упадет, и все они погибнут.
Он слегка, будто лаская, порыхлил рогом землю у корней и продолжил:
- Каждый из его листьев - мир. Такой, как ваш, но не похожий на наш. Что или кто на верху и где этот верх, мы не знаем - птиц тут не бывает почему-то.
- А корни уходят тоже на всю глубину земли.
- Об этом мы не знаем ничего, - отозвался Индрик-без-Рога, что помощней. - Только наш старший копает, да и то неглубоко. Мы знаем только о поверхности. Может быть, мыши у корней что-то знают.
Подошел еще один зверь - вроде бы огромная горилла с длинными толстыми ручищами, только голова напоминает ослиную, да и опирается он при ходьбе не на кулаки, а на огромные тупые когти. Зверь поднялся на задние ноги, поймал крючковатыми когтями ветвь, сорвал плод и прижал его к груди; прижал и понес, ковыляя, опираясь на свободную руку.
- Понес в свой гарем. Он тоже мастер ландшафта - тоже ест с дерева, только плоды, а не листья, тоже роется, но когтями. Разносит не побеги и семена, а косточки и орехи. Он жил в одном из миров, который мы только что съели. В другом мире, очень похожем, его называют халикотерием.
Облака у ветвей превратились в тучи, сверкнула молния, ударил гром, хлынул и окончился дождь.
- О, а вот и еще один!
У самых ног рыцаря прилегла вроде бы черепаха с панцирем в человеческий рост вышиною - но у черепах иначе располагаются щитки на выпуклых панцирях, да и не бывает у них волосатых когтистых лап и хвостов в сплошной костяной чешуе. Странный это был зверь - тихонько топотал и качал головой, торчали уши наподобие заячьих, подергивался коротенький чуткий хоботок.
- Броненосец-титан. Тоже любит порыться, любит прихлопывать землю брюхом. Но охотится на тех, кто живет в земле.
Странный зверь медленно и невозмутимо прошел мимо.
- Скажите, Индрик, - снова спросил Отверни-Лицо, - это вас люди путают с Медузой Горгоной и ее сестрами? Ваше облик так ужасен...
- Нет! - На сей раз, и куда резче, ответил более хрупкий Индрик-без-Рога, - Горгоны живут дальше, в скалах. А летают по всему побережью. Люди - они такие. Один придет искупаться, другой захочет поймать себе морского коня, а третий надумает срубить дерево. И гадят, и все ломают, все портят! Поэтому Сфено и Эвриале - они двое бессмертны - насылают смертный ужас на случайных простецов, а уж если и это не помогло, тогда их убивает Медуза. Тебя, воин, она бы тоже убила, а вот госпожу могли бы и отпустить.
Рыцарь долго еще сидел, наблюдая за играми морских коней. Дама рассматривала что-то у корней, а Индрик пережевывали побеги. Так они и молчали, пока не опустилось солнце.
4
Пусть Добрый Рыцарь и Дева Леса гостят пока у Индрика под Мировым Древом, а мы вернемся к злоключениям Скорбного Кака.
Борзой щенок убежал в город, и Как очень жалел об этом, дрожа в сырой канаве. Несмотря на холод, он чуть не уснул, но его вскорости разбудила легкая дрожь земли - шли свободные живописцы, и в таком воодушевлении, что они, оказалось, идут в ногу. Теперь было важно не упустить их и не попадаться на глаза. Пока канава не кончилась, Как следовал за ними в холодном тумане, а потом осмелел и вышел на дорогу. Когда туман рассеялся, он рискнул отстать и пошел следом, ориентируясь только на звук шагов и на следы. Потом отставал - намеренно - все больше и больше, шел только по следам и не раз пожалел о том, что прогнал собаку.
Сколько ни длился путь нашего живописца, особых приключений у него не было. Не успели закончиться его припасы, как достигли свободные живописцы, а вслед за ними и Жестокий Как, Моря Крови. Как остановился на границе видимости, забрался на камень, торчащий выше еловых вершин, и стал наблюдать.
Опускались сумерки. Перламутровый купол стал ярче и вдруг исчез, как лопнувший пузырь. Теперь было видно, что люди в белом стоят у кромки воды, держатся за руки и, кажется, внимательно смотрят в подвижное зеркало воды. Но, как ни всматривался раб, ничего, кроме кратких цветных вспышек на поверхности, он не увидел. Если это были знаки, он из не понял. Может быть, то был тайный язык, известный только свободным. Или их на берегу захватили видения, а он был слишком далеко.
***
В начале ночи свободные живописцы тронулись в обратный путь. Когда в лесу снова стало тихо, раб осторожно спустился и отправился к Морю сам.
" Мне терять нечего, - решил он, - потому что я уже приговорен. Не понял я этих бликов, вот досада! И жив не буду, рассмотрю, как боги живут сами по себе, а не то, что они изволят нам показывать".
Этого нельзя видеть никому, и я погибну, думал он, но все-таки шел к Морю.
Он прокрался на берег. Обыкновенная полоса прохладного песка, но, странно, нет никакого вечернего бриза. Ни окатанной гальки, ни ракушек, ни водорослей. Нет ни следа приливов и отливов - берег выглядит не как морской, а как если бы это было огромное озеро. Он прилег на камень и внимательно всмотрелся. Вода была бледной и мутной, как после сильного волнения. Ничего не видно под водой. Он попробовал воду на вкус - она была всего лишь солоноватой, наподобие слез.
"Постой-ка, не отчаивайся! Ведь давно уже ночь, и Луна сегодня не взойдет. А вода почему-то не черная, а перламутровая, да и берег ею освещен. Видимо, свечение еще не угасло".
Как, незаметно для себя, начал дышать медленно и бесшумно. Перестал даже двигать глазами. Налетели комары, но он не обратил на них внимания.
Спустя какое-то время почти всплыла огненная точка. Потом еще, а дальше - целый рой огоньков. У берега, на небольшой глубине, они уже выглядели как огненные шары. Те, кто их нес, формой напоминали птичьи тени. Один из них оставил свой шар и поплыл обратно. Вернулась уже целая гроздь огня. Огни окаймили линию берега, и их, кажется, начали выкатывать на сушу - где-то по левую руку вспыхнул огненный столб.
Как живо представил, что вспыхивает сразу вся кромка воды, вскочил и замешкался, оглядываясь; видимо, подвело его именно это промедление. Он углядел огромную ель, что упала верхушкой в море, со всех ног подбежал к ней и залег между лап на стволе. Кромка воды вспыхнула в самом деле, но не разом, а последовательно, как цепочка сигнальных огней. Берег превратился в огненную стену и просматривался теперь очень хорошо. Потянуло сквозящим ветром, ели у берега ожили, замахали в испуге черными лапами. Как и бывает в ночном лесу, казалось, что они медленно движутся - и вот-вот начнется страшный хоровод, а потом вспыхнет и он.
Но произошло нечто более странное: ветер стих, пламя замерло и выглядело теперь как стена текущей ало-золотой стеклянной массы. Тьма перестала быть просто ночной тьмой, отсутствием света - превратилась в самостоятельную сущность темнее зрачков черных глаз в безлунную ночь. Как нечто плотное она не выглядела, но напоминала запах - что-то вроде резкой хищной вони. И, наконец, плотная тень на фоне этой и так непроницаемой тьмы восстала слева от беглого раба, что-то жгучее ударило его в основание позвоночника, и он потерял сознание.
***
Утром Скорбный Как очнулся. Ни пошевелить ногами, ни повернуться на бок ему не удалось. Ног он не чувствовал вообще, но все его тело ниже пояса, казалось, горело в огне. Он осторожно завел руку за спину и нащупал толстенное древко, чуть потоньше хорошего мужского кулака, а над самым крестцом - короткую металлическую перекладину. Выдернуть такое нечего было и мечтать. Как начал расшатывать древко и через несколько часов - ему показалось, что время куда-то исчезло - он со скрипом вытянул странное оружие, отбросил, и оно легло на еловые ветви. Повернуться на бок так, как он привык, ему опять не удалось, и надо было много двигать шеей, упираться лбом, хвататься за ветви и подтягиваться, чтобы наконец-то лечь лицом к копью.
Вместо ребра жесткости вдоль наконечника тянулся желобок, по нему непрерывно ползла тонкая струйка крови, текла дальше по рыжей хвое. Как заворожено глядел и глядел, но кровь так и не остановилась, а красные капли одна за другой уже шлепались на песок и расплывались круглыми пятнами величиной с монету. Потом его взгляд заскользил дальше, и он увидел, что и наконечник, и втулка, и древко черные. Это не металл и не камень, не дерево, а незнакомые, совершенно иные материалы, вроде бы прозрачные - но тогда толщина древка должна быть неимоверной... Длины копья он тоже не смог оценить - явно больше его роста, только и всего. Раб толкнул копье, но ветви спружинили, и оно осталось лежать, чуть дрожа. Тогда он разозлился, оттолкнул его еще раз, изо всей силы. Редкие еловые лапы согнулись, копье, а следом за ним и раненый медленно съехали прямо на песок.
Как упал на спину. Небо теперь было голубовато-серым, затянутым дымкой. Он поднял голову и рассмотрел берег - никаких следов гиганта, а тем более ночного пламени там не осталось, но ведь все это было, и вот оно, копье, не так ли? Ужасное копье так и не перестало кровоточить, и теперь, при дневном свете, оказалось, что тени оно не отбрасывает.
Как со стоном уронил голову и стал ждать смерти.
***
Так бы и лежать ему, ждать внимания Матушки-Смерти и богов преисподней. Он видел свое тело, состоящее из тьмы и пламени. Видел такие же огненные тела богов. Тот, кто пронзил его, теперь выглядел как человек, только очень высокий и тяжелый. Он пришел и требовал свое копье. Живописец копья не отдавал, и гиганта втянуло в песок у самой воды. Потом стали плясать пятна света, и Как уже не понимал ничего. Потом сквозь свистящий свет пробился мерный басовитый лай - красноухая свора хозяина преисподней выследила его. Сейчас они разорвут его тело, и оно смешается с землей...
Но лаяла только одна собака. Как видел холмы за городом, смеясь, а борзой щенок носился кругами и лаял. Лай надоел, а потом в конце концов стих, что-то зашуршало рядом. Кака сначала поцеловали в нос, а потом чем-то очень неприятным заскребли по руке. Он, выругавшись, открыл глаза - борзой щенок был тут, нетерпеливо подпрыгивал, скуля. Как потрепал его за ухо:
- Ты! Я тебе что говорил, оставайся в городе. Иди отсюда, ну!
Щенок прислушался, что-то понял и ускакал. Как удовлетворенно закрыл глаза и стал умирать дальше.
Только вот умереть он опять не успел. Борзой щенок прибежал снова, и в пасти его болтался серый зайчишка. Он ткнул тушку прямо в лицо хозяину, сел в сторонке и облизнулся. И пришлось Каку, ругаясь, на чем свет стоит, переворачиваться на живот, нарезать тонкие полоски мяса вместе с шерстью о кровавый наконечник и развешивать их по еловым лапам. Так что о комфортной смерти пришлось забыть.
А потом Как оторвал большой пласт еловой коры и кровью нарисовал на его внутренней крошащейся стороне то, что видел этой ночью. Подождал щенка - пока тот уплетет заячьи потроха и переварит их - и поманил к себе:
- Вот что, - сказал он прямо в висящее ухо, - будь-ка ты моим гонцом. Гонец! Унеси это в город, живописцам, а потом вернешься.
Он оторвал полу своей сутаны и привязал рисунок на шею Гонца. Хлопнул в ладоши:
- Давай!
Щенок вроде бы понял - затрусил в лес, не протестуя.
С тех пор для Кака исчезло время, лишь отрастали борода, волосы и ногти. Рану он не лечил и даже не прикасался к ней, но Матушка-Смерть почему-то не вспоминала о нем. Щенок убегал и возвращался, иногда приносил то зайца, то зазевавшуюся куропатку. Как то прятался под еловой корягой, то выползал, опираясь на все еще кровоточащее копье, к морю. Там он то подхватывал полудохлого краба, то вглядывался в рябь на воде. Иногда ему что-то казалось, он зарисовывал это и отсылал Гонца в город. Но трухлявая кора крошилась, кровь выцветала, а рисунки были непонятны. Да и кто всерьез воспримет новости, которые приносит глупый полуборзой щенок?
5
А пока Как Жестокий ждет смерти, не пытаясь, однако, ни утопиться, ни уморить себя голодом и жаждой, мы вернемся к приключениям Доброго Рыцаря Отверни-Лицо и Девы Леса. Времени они не считали, прогуливаясь по солнечному пляжу, играя с морскими конями или беседуя с мудрым Индриком.
Как-то раз Лесная Дева попросила Индрика взять ее с собою - посмотреть, не проросли ли где-нибудь новые ростки дерев жизни. Те согласились. А Отверни-Лицо остался в одиночестве. Плавать с лесными конями ему сейчас не хотелось. Индрик казался утомительным - пусть на этом берегу земля не содрогается от их шагов, но зычные голоса наполняют сразу весь мир. Никаких новых событий, никаких новых друзей и врагов. Вот только Лесная Дева - платье ее кажется живым, как волшебные лучистые одеяния хранителя леса - но не из жесткого света, а из живого мягкого мха. Глаза ее бездонны, переливаются серебром и перламутром, а вот что же у нее на душе - да и есть ли человеческая душа у таких, как она?
Рыцарь устроился в тени дерева жизни и задремал - по своему обыкновению, как всегда, когда ему требовалось подумать. Упал мягкий лапчатый лист, способный покрыть человеческое лицо...
"Вот упал, вот погиб еще один мир, и он у меня на глазах превращается в прах - вот пришел тот, с когтями на руках, и его подобрал и унес. А Древо этого и не заметило..."
И представились рыцарю те нежные грудки, что он видел лишь мгновение в пазухах ветвей - маленькие, округлые, зеленоватые... Ничего похожего на мертвечину, только свежесть. Из этих сосцов вкушают, наверное, поэты.
Отверни-Лицо вскочил, размотал длинную веревку с грузом, которую всегда носил вместо пояса, и забросил ее на самую нижнюю ветвь. Полез по складкам коры, добрался и оседлал ветку толщиною в ослиный круп. Забросил веревку снова и полез дальше.
Так забирался он все выше и выше, а солнце поднялось в зенит и на некоторое время остановилось.
Отверни-Лицо попробовал ветку ногой и осмотрелся. Вот пазуха у ствола, и в ней покоится гроздь маленьких зеленых сосцов. Но не поэты и не ангелы, а бабочки и крошечные яркие птички с клювами кривыми и тонкими, как иглы хирургов, вкушают их сок. Птички эти так малы и быстры, что издают жужжание, подобное пчелиному. Долго смотрел очарованный рыцарь, задумался сам не знал о чем - наверное, о птичках или о милой Деве Леса, как бы ей тут было интересно и хорошо - и чуть не сорвался с ветки. Тогда он привязал веревку к сучку на стволе, закрепил на поясе и медленно пошел к краю кроны.
Выглянув из листвы, он поразился: весь мир просматривался ясно - видел он реки и горы, храмовые города, резиденции князей и королей, лес своей прекрасной госпожи, а у самого горизонта сражались два огромных войска. Долго рыцарь следил за битвой - вот пошли главные полки, вот заработали полки правой и левой руки, вынеслись из укрытий резервные отряды - но ни одна из сторон не могла одержать верх, только трупов становилось все больше и больше да повылазили из тайных мест разные мародеры. Внимательно, как полководцы или акушерки, следили за схватками вороны и волки.
Солнце покинуло зенит, и Отверни-Лицо решил, что исхода битвы ждать еще очень долго - может быть, до самой ночи. Тогда он развернулся и начал рассматривать Море.
Оно было круглым, как чаша, только небольшие заливчики делали береговую линию слегка неровной. Толстый серп на ближней стороне синел ультрамарином, и носились на поверхности морские кони, дразнили дельфинов в глубине. К центру и дальнему берегу синева незаметно превращалась в тусклую жемчужную зеленоватость, и там поверхность была спокойна. Море, как в оправе из бархата, покоилось в темно-зеленом лесу, а за лесом стена подсвеченного солнечными лучами тумана прятала иные города.
Рыцарь внимательно просматривал дальний берег - слишком уж черным казался лес в этот солнечный день. Дымка над берегом как будто специально для него рассеялась, стало видно ясно, как вблизи. Отверни-Лицо увидел огромную поваленную ель, что верхушкой уходила в море. Из-под нее выполз косматый бородач в черных лохмотьях. Рыцарь ждал, когда тот встанет на ноги, но этого не произошло. Человек с трудом вытащил толстое черное копье, всадил его в песок, подтянул и выдернул наконечник, с которого крупными каплями падала кровь. Вонзая копье снова и снова, он медленно пополз к воде, а за ним тянулся широкий след гнилостного ихора, смешанного с нечистотами.
Отверни-Лицо побежал к стволу и быстро заскользил по веревке вниз.
Когда он спустился, уже вернулись и Индрик, и Лесная дева. Рыцарь обратился сразу к ней, впервые не соблюдя правил учтивости:
- Госпожа, мне очень нужна Ваша помощь, прямо сейчас!
- Кому? - озаботился Индрик-с-Рогом, - И где?
- На том берегу моря святой отшельник, он ранен...
Дама встряхнула фляжку с целебным средством и собралась к морю, за Сереньким. Рыцарь торопливо досказал все, что он видел - особенно о странном кровоточащем копье, что не отбрасывает тени.
- Постойте, - позвал их Индрик-без-Рога робко, но весьма решительно, - Если с копья все еще льется кровь, то Ваше средство помочь ему не сможет.
- Как?!
Рыцарь опешил, и дама осталась недовольна.
- Давайте отправимся к Горгонам. Не наше это дело, возиться с оружием.
Индрик-с-Рогом повелел отправляться с ним. Пляж постепенно становился уже, на него наступали скалы, все более массивные и высокие. Черные камни разогрелись, рыцарь и дама страдали от жары, но идти приходилось быстро и пешком, потому что, по словам Индрика, сестры очень не доверяют всадникам.
Видно было, что на плато у подножия самой высокой скалы стоит толпа - да вот только слишком уж темная, молчаливая и неподвижная.
Оказавшись там, Индрик приказал своим спутникам взобраться ему на нос. Рог был необычен - не похож ни на олений, ни на бычий, но похож на слипшийся сноп волос и, несмотря на это, довольно острый и отполированный о почву и корни. Он поднял людей на скалу, всего лишь чуть задрав голову. Рыцарь подхватил Лесную и Деву и спрыгнул.
Они попали в хвост толпы. Все это были воины, в самом разном вооружении, задние прятались и выглядывали из-за передних. Лица - свирепые, потрясенные, перепуганные - были обращены к черной скале. Ржавело брошенное оружие. Сражаться нужды не было - эта каменная толпа, подобная горожанам на собрании, была каменной, и самых древних уже выщербило время. Только глаза статуй, если не выпадали из глазниц, выглядели как стеклянные инкрустации, и это было жутковато. Ветер как-то странно шипел в этой толпе.
А у скалы сидели три женщины, каждая много выше человеческого роста. Две остались сидеть, слившись с тенями, а третья, более изящная, бесшумно расправила черные мягкие крылья и заскользила сквозь каменную толпу.
Сзади поднялась Индрикова огромная голова:
- Сестрица, этот воин - мой гость, а она - нимфа.
Крылатая женщина тихо скользила дальше, и ее подол не касался земли. Тени она не отбрасывала. Рыцарь заметил очень бледный подбородок, полные плотно сжатые губы над ним и тень черного покрывала. Покрывало шевелилось, черные змейки выглядывали из-под края, трогая воздух язычками. И тонкая рука все еще теребила край покрывала.
- Госпожа Медуза, - сказал рыцарь, чтобы проверить, не превратился ли он ненароком в камень, - Мы пришли за советом. - Подобно змейкам, Лесная Дева трогала углы рта кончиком языка - то справа, то слева.
- Говорите.
Отверни-Лицо, не отводя глаз от змеек, рассказал об отшельнике и его копье.
- Что ж, - улыбнулась Медуза, - когда-нибудь найдется хитрец или слепец, что отправит меня в Тартар. Так что об оружии я знаю больше сестер и уж явно больше Вас, Хранитель, - она отвесила легкий поклон рогу Индрика. - Так вот. Чтобы зажила колдовская рана, ее трогать не надо - надо лечить оружие.
- А как?
- Нужно вернуть удар, ею нанесенный.
Не поворачиваясь, Медуза ускользнула к сестрам, села между ними и стала не видна.
- Спасибо, госпожа...
Обратный путь рыцарю не запомнился - он размышлял о том, кто, кому и как должен вернуть этот роковой удар. Но странствующие рыцари славятся не планированием (планируют подлые интриганы), а свершениями - скоро он сдался и пообещал себе "разобраться с этим на месте".
Не теряя времени, он аккуратно надел шлем, повесил на шею дырявый шит , подобрал копье и конское снаряжение.
- Снежок, ко мне!
Высокая волна с гривкой белой пены тотчас метнулась к берегу. Пару раз морской конь капризно сбрасывал хозяина, да и тот с непривычки проваливался сквозь жидкую спину. Когда Снежок перестал капризничать, рыцарь уселся поудобнее, взял седло под мышку, а копье - в кулак и оправился на тот берег моря.
6
После полудня море слегка взволновалось, и это было непривычно. Случайный ветерок мог бы разок-другой пошевелить его, не более. Бриз подул не вовремя: едва солнце миновало зенит, с моря потянуло прохладной влажностью. Поэтому Как насторожился и решил подождать, не устроят ли чего морские боги.
Ждать пришлось долго, и он не то чтобы задремал, но вместо моря увидел разноцветные вспышки и в них - чье-то темное мертвое сердце и кисть с беспокойно шевелящимися пальцами.
- Нет, не верну копья. Уходи!
Отверни-Лицо увидел берег, жалкое тело у воды, копье, вонзенное в песок по самую втулку. Отшельник вцепился в железо намертво, и кто-то невидимый гулко лаял с берега. Конь принял свой обычный плотский облик и плыл, не оборачиваясь к всаднику. Тот не касался поводьев и балансировал, придерживая седло и копье.
Навстречу скачками побежал крупный серый щенок, явно с примесью крови благородных борзых. Такая собака не станет кусать коня, не станет нападать и на человека, если он то нее не убегает. Отверни-Лицо очень не хотел бы обижать собаку отшельника...
Пес запрыгал у кромки берега и завизжал, как самая обыкновенная дворняга. Только тогда раб сумел открыть глаза. Из воды шагнул высокий белоснежный конь с кудрявой гривой. С коня легко соскочил прекрасный рыцарь - высокий и гибкий, в панцире такого яркого металла, что отблески его слепили, в сверкающем шлеме красной меди. Рыцарь бросил поклажу на песок и почти прыгнул к Каку.
- Ты бог?
- Нет, я странствующий рыцарь.
Шлем не закрывал лица, и видны были золотистые брови, широко вырезанные голубые глаза, тонкий рот. Нос, очевидно, узкий, прикрыт полоской металла - только кончик, не острый и не круглый, виднеется из-под обрубленного конца. Тонкие золотистые усы, небольшая пушистая бородка.
- Я пришел тебе помочь, святой отец.
- Я не священник, я был живописцем...
Отверни-Лицо поведал раненому, как можно исцелить рану, и остановил Кака - тот в ответ пустился было рассказывать свою историю.
- Нужно вернуть удар, нанесенный этим копьем.
- Тогда, - собрался с мыслями Как, - этой ночью мы можем довести дело до конца. Я знаю, как призвать хозяина копья, и ударю его сам.
- Хорошо, - кратко ответил рыцарь, обнажил меч и отправился в лес. Испуганный пес забился под корягу и остался там.