Вот сидит человек, а вот он обернулся. Он худощав и, по-видимому, рыж - но об этом можно только догадываться: голова и лицо чисто выбриты, нет даже бровей. Глаза его рыжи, подбородок углом, щеки сухи, пальцы вздрагивают. Его зовут Герма, и он - епископ. Имя он выбрал при посвящении сам, и не так уж оно отличается от имени мирского - когда-то его звали Меркурий.
После того, как вторично сбежал ведущий мастер Храма, Герму не оставляет непонятное беспокойство. Почему же? Живописец может быть свободен. Роспись завершена, рельефы по его эскизам будут делаться не один десяток лет, а новый придел строить попросту негде, но...
Сейчас епископ хочет пить, у него к тому же бессонница в полнолуние. Высшие клирики не пьют ничего, кроме воды, а воды под рукой как раз и нет. Служители спят в своей казарме, и Герма один. Поэтому он резко встал и отправился во двор. Там в лунных тенях спрятался маленький колодезь с высоким журавлем. Почти без скрипа епископ опустил и достал ведро; рассыпая крупные брызги, отлил воды в скромную чащу. В неверном свете ему показалось, что в чашу прыгнула рыбка, но она тут же исчезла. Он запрокинул голову и залпом выпил чашу. Горло перехватило, и ледяным холодом ударило в лоб. Епископ согнулся: "Ох, мое сердце", спустя секунду уже пришел в себя.
Дома он, чего никогда не делал прежде, скинул рубаху и голым влез под покрывало. Ох, август, свирепый месяц бешеных псов... Беспокойство никуда не делось, но теперь его мучила еще и духота. Глаза не хотели закрываться, и пришлось епископу прочесть длинную-длинную мантру отходящих ко сну - но привычные слова прятались где-то в памяти и проявляться не желали. Вместо привычных образов увидел он кольца огней на дне моря, и кольца эти чуть шевелились, как если бы это разминался сам Морской Змей. Подводные птицы летали вверх и вниз, то ли охотясь, то ли играя. Ничего общего это видение с мантрой не имело, и епископ Герма рассердился. Ухнула сова - она давно жила на чердаке вместо кошки. Это окончательно разбудило его.
Тогда епископ крепко уселся в постели, уперся лопатками в стену и задумался. Итак, видение, которое не подходит к привычным словам. Не подходит... Люди ходят не столько в Храм, сколько стремятся испить воды Сердца Мира... Ну и что же написал беглый художник - все вроде бы стройно, но это же хаос, сущий Хаос! Дети Божьи ничего не знают о Древе Жизни; наивный Индрик не ведают о Кипарисе-Лестнице... И в мире стали что-то значить высота и, может быть, глубина - но мастер Хейлдар больше не вернется, если даже и достигнет небес еще раз и рассмотрит внимательнее. Тогда что же делать и при чем тут Храм - разве что для покаяния. Ты возглавляешь этот храм. Стой, это же не моя мысль!
"Ты возглавляешь этот храм"
Незнакомая мысль бьется и бьется о крышу черепа, будто хочет вылупиться, как из костяного, покрытого кожей, яйца.
"Кто ты, наконец?!"
"Бог!"
Так рыбка в чаше действительно была...
"Ах ты!!! Я тебя не хотел!!!"
"Я тоже. Меня послали братья и сестры"
"Но для чего?"
"..."
"Я не понимаю..."
"..."
"Я не могу понять!!!"
Епископ не должен принимать никаких лекарств - но Герма, укутанный в покрывало и босой, выскочил во двор, сорвал головку мака и сжевал ее здесь же, холодяще-горькую. И лишь после этого он сумел заснуть.
***
Герма, человек умный и упрямый, не решился обманывать себя и думать, что ночное происшествие ему почудилось из-за недомогания. Он счел его невероятно важным и отправился в Храм. Бог пока молчал.
После ночи полнолуния храм отдыхает ровно сутки. Беспокоить его в это время нежелательно, но и епископ не имеет никаких ограничений во всем, что касается Храма. И Герма вошел в первые двери. Старые приделы не были ему нужны, и он остался у порога.
Так, росписи. Про них известно все или почти все. Но есть и иное убранство. Например, многоглавые лампы и подсвечники. Это круги или спирали, а в центре - высокий стерженек. На нем слегка закреплены вертушки со священными словами - теплый воздух вращает их, и слова складываются в текст. Лопасти из золотой и серебряной фольги слишком малы, чтобы слова можно было бы видеть в дрожащем воздухе, но прихожане знают молитвы наизусть. Вертушки...
Герма скорым шагом вернулся к себе и полез в Ларец. Вынул изображение Царя Птиц на хрупком, но все еще зеленом листе. Целый во множестве... Расстелил лист на столе, а под ним - чистый пергамент. Ухватил свинцовый грифель...
К вечеру рисунок был готов. Мельничное колесо и лошадь слева - это привод. Большой барабан в центре, он должен вращаться всегда. Резервуар для монеток. Поддон - в него падают листочки, которые выбрасывает барабан. Справа - человечек, держит в руке эти листочки, как веер карт.
Епископ свернул этот лист и достал следующий. Досадливо отложил его.
А если использовать для менее ленивых что-то вроде фишек или большой колоды карт - пусть вынимают то, что хотят или могут, и составляют собственные истории? Да, мифов очень, очень много, они плодятся, как живые, и отдельные мотивы очень хорошо складываются в самые разные сюжеты. Тогда адепт может сложить себе некую путеводную историю, и пусть она поможет ему разыскать в Сердце Мира собственного божка. А за ленивых и глупых это сделает Большая Молитвенная Мельница.
А чего я хочу для себя, ведь бог уже поселился во мне? Я боюсь - а что, если история получится бесконечной и лишенной смысла? Что, если для каждой новой истории нужен будет новый венчающий ее символ, и символы станут размножаться воистину подобно мухам, а затем и выродятся в пустые аллегории? Сколько элементов должно быть в сюжете? Какова иерархия символов? Все собрать воедино.
Для того, чтобы построить Молитвенную Мельницу, нужны слесарь, кузнец, плотник и жестянщик. Храмовые мастера украсят ее и разрисуют карты, но пока это не так важно. Главное - это поиск и сбор старых и новых мифов - и епископ решил расшевелить библиотекарей, а частью платы за посвящение пусть будет хоть какая-нибудь мифическая история или сказка, рассказанная адептом. Также он решил разослать гонцов во все известные ему земли - слушать сказителей и жонглеров, отбирать нужное и приносить в Храм.
***
Старый слесарь сказал, взглянув на эскиз:
- Нет, так не пойдет, Ваше преосвященство - где Вы тут в Храме будете гонять лошадь? Где здесь текучая вода?
- Да, не очень красиво...
- Тогда мы подумаем.
Мастера несколько месяцев колдовали с металлами и, наконец, пригласили епископа к себе. На верстаке стоял некий механизм без кожуха - сплошные шестеренки, храповик и туго сжатая, по виду очень упругая пружина, а также добротная ось, к которой привязали длинную красную тряпочку. Глава цеха несколько раз повернул ключ, и пружина собралась. Потом она попыталась расправиться, и шестеренки завертелись. Стучал этот механизм не слишком ритмично, но, главное, тряпочка так и завертелась, став иллюзией колеса.
- А вот на эту ось пусть и наденут барабан, Ваше преосвященство. Только заводите свою игрушку каждый день - только и всего.
- Спасибо, многочтимые. Когда мы ее закончим, тех, кто в рабстве, я освобожу, а свободным будут отчисляться проценты от выручки этой "игрушки" - про это договоримся потом.
Но испытаний эта штука не прошла - заводить ее приходилось чуть то утром, то днем, то среди ночи. Вернув ее мастерам, епископ Гера предложил сделать еще один вариант двигателя, основанный на другом принципе.
Мастера подумали и принесли ему чугунное ядро с плотной пробкой и двумя гнутыми трубками по бокам. Разместив этот шар над огнем, мастера показали, как он вертится, шипя и разбрызгивая пар, но епископу этот вариант не понравился категорически - это какая в Храме будет сырость, как испортятся росписи! И воду нужно подливать чуть ли не каждые десять минут.
- Нет, нет! - сказал епископ. - Это не баня, а Храм. Если вам, досточтимые, так дорога эта штука, так приладьте ее ко входу - пусть двери по праздникам открываются как бы сами по себе.
И мастера, крепко почесав в затылках, решили доработать ту штуку с пружиной.
***
А пока неназванная штука была в доработке, беспокойство епископа Гермы ничуть не шло на убыль - напротив, он все время чувствовал, что и за дневным, и за лунным светом скрывается зеленоватая вонючая темнота и караулит, чтобы прорваться. Епископ моргал, чтобы спровоцировать темноту, но свет был прочен и не уступал. Чтобы ободриться, он подготовил скрипторий и библиотеку, списался с герцогом Марком - но тот согласился отправить в Храм только троих мастеров, естественно, не самых искусных, опытных и работящих. Тогда он затеял строительство еще одного общежития - но покоя все не было. Гонцы не возвращались, а он все еще рассылал новых, писцов и даже неграмотных жонглеров и сказителей.
Частенько по вечерам епископ сиживал у окна или под вишней и наигрывал на арфе. Родом он был с оконечности большого южного архипелага, а напевал на родном языке песни о том, как некий древний город выдержал десятилетнюю осаду и прогнал варваров с железным оружием; присочинил Герма и еще одну песню - как горожане приводили в порядок разоренные врагами поля, деревни и реки, а изгнанные железнорукие варвары расселялись в приморье и на южном континенте. Потом подумал и подробно записал и старые песни, и новое сказание - так было заложено начало его знаменитой на весь мир Мифической Картотеки.
Нет, не прошла его тревога и после этого. Епископ Герма подсох, осунулся, ему все время хотелось пить. Божок молчал. Молитвенная Мельница стояла в преддверии Храма, но он потерял интерес даже к ней, и вертелась она вхолостую. Медики Храма подозревали, что епископ заболел сахарным мочеизнурением - но, как ни старались его обследовать, ничего опасного не нашли.
Ах, как инертен и хаотичен мир сей - так раздумывал епископ Герма. Как он мне надоел, как глуп и как похож своими вечными повторениями и беспамятством на черный фон, так тщательно выписанный Жестоким Каком. А вот мир иной, что увидели беглый раб и странствующий принц, куда любопытнее: там сами Случай и Хаос чему-то подчинены. Но чему? Или кому? А если пойти к Молитвенной Мельнице и запросить у нее напутствие? - но все нынешние карточки я и так знаю наперечет, и не могу выбрать себе никакой последовательности.
Чему, кому подчиняется волшебство, кто и как строит миф? Если есть некий Творец?
Опять Творец! Древний философ его родины когда-то придумал Перводвижитель, и теперь весь мир видится людям как цепочка сцепленных деталей, типа его двигателя для Молитвенной Мельницы. Творец! Да видал я этих творцов - типа кузнецов и слесарей, косных и упрямых, что создали штуку-на-пружине! Или тот же Хейлгар Зрячий - взгляд да пальцы, больше ничего знать не хочет, да и не умеет. Известно: то, что не подчиняется принципу самосборки и не умеет управлять собою, работает плохо - вот уж это епископ Герма знал точно и досконально.
Однако, Творец. Если все сводится только к этой идее, а отстать от нее чрезвычайно трудно, даже гений Аристотеля этого не избежал, что тогда? И что может быть помимо Творца? Но границы разума были непроницаемы для воли епископа; эти вопросы ели его, как черви, днем и ночью, иссушая тело и душу, а выхода не было, и тьма под светом становилась все плотней и тошнотворнее. Как можно освободить разум? Как можно управлять Богом?
***
Как-то пасмурным вечером епископ Герма сидел за столом, тупо и упрямо ждал, когда же начнется дождь или опустится ночь. Полночную медитацию он из протеста решил не начинать - и спать не ложиться, пока по-настоящему темный сон не затопит его сознание.
Тут в дверь негромко постучали, и служанка впустила курчавого толстогубого молокососа в куртке, окрашенной луковой шелухой - это был гонец, отправленный последним, только вчера. Юноша преклонил колено и стал оправдываться:
- Ваше преосвященство, я услышал очень длинную историю и решил вернуться к Вам, пока ее не позабыл. Я не умею писать...
- Хорошо, - тяжело произнес епископ, вынул очередной пергамент и сердито ткнул пером в чернильницу. - Садись и сказывай.
- Так вот, - начал гонец, присев на самый краешек стула и сложив на коленях тяжелые ладони. - Я свободный ученик мастера Хейлгара, да будет легок его путь и верен глаз, а моя бабушка - сказительница, но она не может ходить; вот меня и послали искать истории и позволили не покидать город. Сегодня я все утро гулял по базару, ничего там не услышал - нищие поют только за деньги - и пошел отдохнуть. Шел я мимо купеческих домов, проголодался, а в одном из них готовили что-то вкусное. Тогда я остановился под окном и стал ждать, не увидят ли меня служанки. Но никто не выходил, и я загляделся в окно.
В горнице сидели четыре женщины, и все они работали: прабабушка ткала белое полотно, бабушка кроила распашонки и свивальнички, а мать сшивала их тонкой нитью, совсем без рубцов. Они готовились к празднику первых родин, и для этого в доме стряпали угощение, которое можно хранить несколько дней. А сама беременная женщина, молоденькая и прехорошенькая, пряла мягкую шерсть. Она сказала, смеясь:
"Мама, Баба, милая Пра! Расскажите ребеночку историю на дорожку, чтобы он уродился счастливым!"
Тогда прабабка остановила станок и начала так, зычным басом:
"Слыхала я, что на далеком южном берегу есть большая и богатая страна медноликих людей с раскосыми глазами и густыми бородами. Люди эти прилежны и талантливы, рабов среди них нет, большая страна всегда процветает. Правит ими упрямый и умный шах, богатство которого неистощимо, а сыновья не враждуют. В нашей стране только купцы знают дорогу в этот край - есть договор с шахом, по которому никто другой из бледных варваров не может знать пути туда; если договор нарушат, то войны с меднолицыми не избежать, а народу там много, как песка на их берегах и островах, люди они выносливые и храбрые. Но тайна богатства этой страны неведома даже нашим купцам. Много редких металлов и железа, серебра и злата, алмазов, самоцветов и дорогого строительного камня родится в этой стране - если бы он продавал их сразу, а не копил и не жертвовал, то сокровища этого мира вмиг подешевели бы. Говорят, что в его морях даже песок сам превращается в крупный жемчуг. А все дело в том, что есть в саду этого шаха...."
Тут божок в голове епископа Гермы проснулся и навострил ушки.
"Есть в саду могущественного шаха некая Роза - она есть, но видеть ее может далеко не всякий. Растет она на самом сильном кусте в его саду; никогда не осыпаются ее лепестки. Вырастают они алмазными и хрустальными, а в сердцевине цветка как будто кипит расплавленная кровь самой Земли, созданная из семи великих металлов, детей семи планет. Раз в год отвердевает буйная кровь, и прозрачная искристая Роза рассылает по ветру легчайшие семена. Там, где они упадут, прорастают новые рудные жилы и гнезда самоцветов, а в море родится жемчуг. Драгоценные дерева растут верхушками вниз, и нужен особый дар, чтобы их разыскать. Ветры южной страны не выносят семена за пределы государства великого шаха - а если и выносят, то нет среди нас умельцев, чтобы разыскать ростки"
"Пра, - спросила будущая мать, - а кто сказал, что их не приносит к нам? И почему это Роза такая незаметная?"
"Не перебивай, Дейрдре! Не знаю. Так должно быть, и все. А к тем, кто случайно вдохнет семечко, нисходит мудрость и радостный покой - вот почему эти люди зря не воюют и превыше всего ценят неизменность. Роза, если хочет, становится совсем прозрачной - только воздух над нею дрожит чуть заметно, да проблескивают отсветы сердцевины, как солнечные зайчики. Только шах знает имя Розы, и перед смертью он передает его в глубочайшей тайне своему наследнику - тот может ее позвать, если захочет посмотреть на нее и насытиться радостью".
"Пра, - встряла опять правнучка, а как же ты узнала и разболтала такую тайну? И что теперь с тобой сделают?"
Тут прабабушка рассмеялась, как маленькая девчонка-сорванец:
"А что с меня взять, со слабоумной-то старухи? И что взять с моего деда, который это рассказывал, совершенно выжив из ума? Что напридумывали, то и болтаем. Это же сказка, дружочек!"
Заулыбалась правнучка и прислушалась к чему-то у нее внутри. Прабабушка свернула ткань в рулон и уселась к печке.
Божок в голове епископа Гермы вроде бы принюхивался и шевелил усами.
- Тогда бабушка отложила ножницы.
"Слыхала я, - заговорила она таинственным шепотом, - что не так далеко от нас, к северу, на самом берегу Внешнего Океана находится тайное королевство сурового Пуйхла. Когда-то он обменялся на время судьбами с богом смерти, а потом получил исконную судьбу обратно. Но с тех пор королевство его по имени Горр остается страной холодов и туманов, подданные обитают в городах под горами и в деревнях внутри полых меловых холмов, а путешественники оттуда не возвращаются - то ли гибнут там, то ли у Пуйхла, наоборот, рай на земле. Славится мудростью мрачный король, век его не отмерен, и знаний он накопил превеликое множество..."
Тут заслушался сам епископ Герма.
"Но есть одно сокровище, о котором он не знает, и за которое отдал бы душу, если б знал о нем. Не все льды открытых морей Горра могут растаять. Некоторые из них увозят к меднолицым и продают там вместо питьевой воды - даже тогда пресная льдина не успевает растаять. Но есть некий лед, что опускается на дно где-то в шхерах и фьордах Горра. Это особенная ледяная жемчужина. Каждую весну она подымается на поверхность и впитывает солнечный свет. Каждое лето и осень лежит в толще вод и запоминает все, что приносят ей воды великих рек и внутренних морей. Каждую зиму укладывается на дно, но не спит, а делает свою новую поверхность красивой и правильной. Эта жемчужина знает все, что происходило прежде в любой из земель..."
Застонало сердце епископа Гермы, но он не изменился в лице.
"... в любом из времен. Тот, что все знает, всем и управляет, не так ли? Но великий Пуйхл боится моря и не доверяет ему. Поэтому всезнающую жемчужину никто никогда не найдет, а она себя не выдаст"
"Ой, Ба, - рассмеялась внучка, но кому это нужно все знать? Тревожит лишнее знание и лишает покоя - и не знаешь, что с ним делать, разве что вытряхнуть из головы!"
А муж молодой женщины, юный купеческий сын, уже давно присел рядом с прабабкой и задумчиво, тихо слушал. На этом месте истории он несогласно покачал головой, но жена этого не заметила.
"Правильно, внученька! - похвалила ее бабушка. - Меньше печалься и думай лишь о том, что тебя, мужа и ребенка прямо касается"
Божок в голове епископа Гермы снова задремал.
- Тут мать всадила иглу в катушку:
"Слышала я о великой любви, что родилась далеко, где-то в черный лесах Востока, очень-очень давно. Там вечно живет белоснежная Дева-Лебедь. Если в ее землях случается большая беда, она покидает чащобы, облетает границы земель, и там появляется надежда. Когда все хорошо, она опекает зверей, реки, озера и деревья, совсем как наши лесные девы - но они, в отличие от нее, все-таки смертны. Но не тоскует бессмертная Дева-Лебедь. Если кто-то приходит к ней, она может дать добрый совет - но может сделать так, что злодей с нечистыми помыслами навечно пропадет в ее чащах. Правда, она не соглашается выйти замуж, ну никак - хоть ты умри у ее порога. И дело не только в том, что пути людей и божеств не должны пересекаться, такое бывало много раз. Однако же, Дева-Лебедь вовсе не жестока.
Как-то раз, когда никаких людей еще и в помине не было на земле, когда еще Гермафродит не породил сонм своих Детей, и случилось это чудо. В самой страшной, темной и глухой чащобе родился источник - сейчас его стараются разыскать так же, как и Сердце Мира. Он похож на наш родник у Лестницы детей Божьих, но куда сильнее: он не дарует ни ясновидения, ни вдохновения - но мудрость любить и прощать неисчерпаемо, а также и отрекаться от любви, если это станет необходимо. Течет он широкой ровной струей и похож на небольшой водопадик. Вода его легка, как воздух.
Как-то раз Принц Полярной Звезды заскучал. Он загляделся в этот источник и рухнул в чащобы прямо с небес. Вспыхнул воздух, загорелись и попадали деревья, сам он сильно обжегся и ушибся. Источник вскипел и изошел паром, а несчастный Принц лишился чувств.
Дева-Лебедь нашла его, но не сразу. Долго она исцеляла свои обожженные леса, а звездный Принц все никак не приходил в себя. И, когда Дева-Лебедь вернулась домой, она расплакалась от слабости и горя - так жаль ей было и прекрасного когда-то юношу, и свой милый источник. Слезы Девы-Лебедя попали прямо на ожоги, и Звездный Принц от боли все-таки очнулся.
Что поделаешь - живой юноша важнее текущей воды и погубленных деревьев, важнее лесных существ. Хранительница лесов излечила его - да и не могла не излечить - а пока лечила, конечно же, полюбила. Когда юноша поправился, охватила его вина - он по глупости погубил столько существ, живых и порожденных стихиями, причинил горе прекрасной земной деве. Принц с трудом расчистил источник, и он потек прежней ровной струей, но вода его чем-то изменилась и стала чуть горьковатой.
Звездный Принц никак не мог оставить возлюбленную, но воздух Земли вредил ему, и он начал стареть. А Дева-Лебедь погибла бы в звездном небе. Скорбя, возлюбленные расстались. Но каждую ночь принц Полярной Звезды и Дева-Лебедь вглядываются в свой погубленный и воскрешенный источник, и каждый знает, как живет другой. Может быть, они и воссоединятся, если погибнут Земля и звезды - но они, конечно же, этого не хотят и не допустят. Суждено им жить в вечной разлуке, и пусть у них получится справиться с вечной тоской"
Вдруг молодая женщина привстала и ухватилась за живот:
"Ой, мамочки!!! Кажется, началось!"
Муж так и подпрыгнул, подхватил ее на руки и унес.
А три старухи переглянулись и облегченно рассмеялись:
"Ну вот! Как вовремя началось! Теперь все пройдет как по маслу!"
И они разошлись - отпирать замки, гладить простыни, кипятить воду. А я побежал к Вам, Ваше преосвященство!
Божок в голове епископа Гермы с размаху ударился о лобную кость, потом что-то вопил, то ли скорбно, то ли зло, а юный сказитель ничего не услышал.
Юный гонец сам размечтался, пока рассказывал историю чудесного источника - епископ Герма это видел ясно. Он наградил юношу полновесной серебряной монетой и навсегда освободил от повинности собирать истории. А к неходячей бабушке послал одного их своих врачей.
***
Гонец во всю прыть побежал к бабушке, а едкая тоска епископа сменилась лихорадочным возбуждением. Сцепив пальцы за спиной, он мерил быстрыми шагами, не замечая долгожданного дождика, свой садик - от вишни, сейчас уже вновь расцветающей, к колодезю. Божок молчал и ждал чего-то.
Ах, какие милые-милые, сладкие истории - в самый раз для того, чтобы успокоить милашку на сносях, ее муженька и ребеночка. А если все это - в какой-то степени истина? Что тогда?
А если бы все три символа - Розу, Жемчужину, Воду любви и памяти - удалось бы совместить, воплотить во что-то одно? Вдруг мир станет единым и прекрасным, и тогда Дети Божьи, их Родитель и чудесные существа соединятся, станут кем-то, подобным доброму и храброму Сэнмурву? Они будут мудрыми, и им станет хорошо в этом единстве; будет лучше и людям, и исчезнет страшная инерция этого беспамятного мира.
Епископ остановился у куста дикой розы, который вот-вот собирался расцвести. Его мысли приняли более привычное направление - как же все это раздобыть?
Утром он призвал начальника гонцов - самых выносливых и хитрых нужно было послать в земли медноликих, в Горр и чащобы Востока.
А пока строительство общежития и работа скриптория продолжались. Молитвенная Мельница наконец начала одарять напутствиями взыскующих Сердца Мира - первыми были поэт, которому понадобился источник вдохновения, и несколько больных с родственниками: им захотелось ненадолго отсрочить смерть.
***
Три посланника спешно отбыли, а епископ Герма вновь закручинился - да так тяжко, что слег на несколько недель. Дела принял его самый толковый викарий, по имени Амброзий - при его правлении Герме не о чем было беспокоиться.
Как-то раз теплой и душной осенней ночью епископ Герма опустился на колени под своей любимой вишней. Божок тревожился почему-то, а епископ Герма, как всегда, был погружен в тупую тоску. После полночной медитации он призвал божка в голове и спросил:
- Тебе нравятся такие видения?
- Я их не понимаю...
А потом бессильно расплакался:
- Меня разъедает твоя беспокойная кровь, я больше здесь не могу!
- А твои братья и сестры...
- ...забыли обо мне, их вести не доходят!
- Давай тогда будем говорить.
- Но я не могу понять!
- Да, боже, это беда - я не знаю тебя, ты - меня, и мы оба друг друга отторгаем. Хочешь, пока не поздно, я выпущу тебя в колодезь?
- Я не могу, я прирос, оторвусь и умру!
- Чего же ты хочешь, что для тебя сделать?
Божок в голове призадумался. Думал долго, за это время еще раз можно было бы выполнить полночную медитацию. Луна взобралась высоко, уменьшилась и стала золотой.
- Я хочу... Да, чтобы весь мир, и люди, и боги стали едины и все понимали, не мучились бы от бессилия. И чтобы ожили мертвые небеса.
- Дождись, пожалуйста, дождись и не умирай, пока не вернутся те трое. Ведь я это для тебя и сделаю.
- Но... - для тревоги божка, переросшей в панику, не находилось слов.
- А если ты... сломаешь?
Совесть и честь епископа Гермы давно пребывали в летаргии, но несокрушимы оставались ясный разум и трезвое сострадание.
- Я знаю, что причиню, скорее всего, великое зло - за мелкие дела я не берусь. Но если, боже, зачахнешь ты? Это ужас и мерзость, каких еще не бывало, чтобы бог умер. Потерпи еще, ради Сердца Мира.
- Я не знаю...
***
Боги не любят границ, страдают и мучаются, а земная жизнь только из ограничений и состоит. Чтобы не замечать таких унизительных неудобств, божок снова замкнулся в себе и стал по-своему безмерным. А епископ Герма продолжал чахнуть.
Прошла осень, Амброзий сдал очередной отчет. Стройка идет. Рисовальщики пришли и делают карточки для Молитвенной Мельницы - на каждой символ и заглавие мифического сюжета. С Мельницей все в порядке. Мастер Хейлгар где-то совсем сгинул (Герма и Амброзий не знали, что герцог Марк хочет сохранить его для себя и поэтому не передает живописцу, зная о его нелюдимости, призыв родного Храма; имя же Мастера-Зимы еще не успело покрыться прочной окалиной славы). Три гонца не возвращаются и не подают вестей.
Епископ Герма, храмовый князь, медленно иссыхал и перестал выходить из комнаты. Он чувствовал, как день ото дня тает его тело, и ему становилось грустно и страшно, исчезающего тела было очень жаль. Страдая от тяжести одеял, он мучился от безысходной зависти. Вот, мастер Хейлгар женат и свободен, у него будут дети (а у Зеленого Короля они уже есть), а он, бывший Меркурий, обвенчан только с Храмом, даже не с богами и не со своим докучным больным божком. Он не живет ни в Храме, ни ради Храма - просто делает так, чтобы другие жили ради него. А потом и эти другие перестают жить или вовсе не начинают - так произошло и с Хейлгаром, ведь Храм не раз заставлял его вернуться. Так и боги живут в своем городе на дне Сердца Мира - им никогда не быть по-настоящему свободными. Так прикованы к своим местам Индрик, Горгоны и Сэнмурв. Так существуют и светила.
Когда зависть измучила его и иссякла, епископ стал часто задремывать. О чем задумывается, то и видит во сне - золотые семена на ветру, связки судов, впряженные в огромные льдины, виноград и оливы его родины... Так бы он и умер, если б, когда встал крепкий санный путь, к нему б не примчался на быстрых молчаливых лайках, на легкой нарте сам Зеленый Король, одетый в мохнатую волчью доху с затягивающимся капюшоном.
В спешке отряхиваясь и сбивая снег с меховых сапог (часть дороги он пробежал), он ворвался в комнату, раскрыл окно и бросил на стол толстый кожаный мешочек, пахнущий травами и жженой костью. Епископ Герма на миг очнулся от грез, дернулись и раскрылись желтые ресницы; епископ взгянул на короля, но не смог удержать веки поднятыми. Король уселся на табурет у изголовья, взял больного за руку.
- Ваше преосвященство... Герма...
- Меркурий.
- Меркурий, если не можешь смотреть, не смотри, я не обижусь. Но слушай: сейчас зима. Броселиана очень сонная, она посылает тебе лекарство, которое всегда принимает зимой, чтобы немножко ожить - я его оставил на столе. Принимай по щепотке на рассвете и перед сном и не забывай покушать. Эй, старуха!
Приковыляла старая толстая служанка, сестра покойницы Дафны.
- Слушай меня! Его отчаяние слишком глубоко, чтобы он помнил о лечении. Так что давай ему этот порошок, как я сказал, да не забывай как следует кормить, хоть через соску, поить вином, а то на такое никто у вас не осмеливается. Безобразие, вы к нему и притронуться не смеете, как будто он - нечистое существо! Врачи на время снимут с него запреты, я договорюсь. И пусть ему рассказывают все новые сказки, а не то заблудится в собственных грезах. Меркурий, дай знать, если не станет лучше до солнцеворота - тогда я пришлю за тобой собак, и поедешь к Броселиане, а там посмотрим. Волчик и Нос настоящие вожак и следопыт, они сами тебя привезут, ими не надо править.
- Аластер... Что в лесу?
- Да ничего особенного, все хорошо. Спит себе лес. А звери и зеленые рыцари бдят.
- А Сердце Мира?
- Знаешь, ведь оно никогда не замерзает, даже когда трескаются деревья. Броселиана бывает там, но не велит смотреть, чем занимается. Туда в начале заячьего сезона пришел один пилигрим на лыжах и провалился прямо в воду.
- Н-да...
- Едва спасли. Так он теперь и уходить не хочет, плещется там каждый день. Плавать научился. А живет на берегу в маленьком меховом шатре на кольях. Огонь разводит в жировой лампе с фитилями, не придерешься. Охотится по мелочи, хотя Броселиана с дочкой его подкармливают. Особо не гадит. Даже колья принес с собой - это его лыжи, посохи и копье. Умница, хоть и придурок.
- И что с ним произошло? Он как-то изменился?
Аластер Гвардхайдвад слегка пожал плечами и по-мальчишечьи ухмыльнулся в тонкие усы.
- Да ничего. Обыкновенный упрямый фанатик, такие не меняются. Но боги пока не против.
- А ты сам хочешь обрести бога?
- Ну уж нет! В моем сердце есть только моя Прекрасная Дама, моя чудная королева, и мне, рыцарю, этого достаточно.
- Ты слышал о Хейлгаре хоть что-нибудь?
- Кажется, он в землях Чернокнижника Марка, но точно не знаю.
- Нет. Если б он был там, то вернулся бы.
Когда епископ смог удерживать веки открытыми, король упер руки в боки и осмотрелся. Он проворчал:
- Ну и постель, на таких только умирать. Как зовут эту твою старуху?
- Что? Ио.
- Ио! Принеси, будь добра, меха из собачьих саней.
Прислужница проковыляла во двор и вернулась с темным свертком. Король Аластер встряхнул его, подобрал выпавшую серебристую шапочку с ушками и преподнес прислужнице; та осторожно возложила ее на кудрявые седины. Потом стянул на пол тяжелые затхлые одеяла.
- А теперь оденься и выколоти их хорошенько в снегу.
Зеленый Король набросил на своего пациента куний зимний плащ, с изнанки подбитый лисицами; он был жарким, как летний полдень на родине Меркурия, легким, и по сравнению с одеялами невесомым. Ио, кряхтя, волоком утащила одеяла за дверь, и вскоре со двора послышались гулкие редкие удары.
А Зеленый Король подоткнул плащ со всех сторон, снова уселся у изголовья больного и положил теплую руку ему на лоб.
- Все. Теперь можно засыпать, смерть пока не придет.
Епископ Герма послушно закрыл глаза. А Зеленый Король запел колыбельную на древнем лесном языке; епископ улавливал отдельные родные слова - "котик", "золото", "луна", "спи". Золотой лунный кот пришел к нему и обнял. Последнее, что услышал епископ, утопая в шерсти, было:
- Ну, давно я никого не баюкал. Ребятки мои теперь сами засыпают - бряк, и готово. А жаль.
Все-таки что-то целительное было в Зеленом Короле - то ли сказалось влияние его супруги, то ли у всех королей после коронации проявляется подобный талант. Но епископу Герме стало получше. Когда король отправился домой, ухудшения не возникло.
***
Через несколько дней тощее обросшее пугало уселось в постели и громко потребовало бритву. Убрав жесткую медную поросль, епископ Герма продолжил требования: теперь ему понадобились суп из змеиных хвостов, полтора локтя кровяной колбасы с гречкой - все это едят рабы - и большая кружка горячего молока с медом. Целую неделю он приводил в благочестивый ужас Ио - нелепыми вкусовыми прихотями и способностью засыпать в самых неподходящих местах, особенно на кучах пергамента, за столом. Ио ворчала:
- Да это сущий кот, а не епископ! Жрет и спит, жрет и спит! Проснитесь, Ваше преподобие, свитки изомнете!
А потом возложил на себя прежние запреты, принял отчеты Амброзия, ответил благодарностями и снова вступил в управление.
Он закупил наконец бронзовые зеркала. Темные, широкие, больше человеческого роста, они стоили баснословных денег (чиновники Храма, по счастью, приобрели их уже готовыми) и теперь стерегли вход в Преддверие. Того сказителя, что запомнил рассказы трех старух, звали Махон. Епископ предложил ему подумать - не хочет ли он рисовать карточки для Молитвенной Мельницы, но сильный юноша не любил перемен и предпочел, как прежде, работать резцом.
Подумав, епископ Герма сделал перестановку в Храме, и теперь движение взыскующих Сердца Мира стало более последовательным. У самых ворот, обрамленных теперь изображением грозной клыкастой пасти, сидел младший писец. Он начерно записывал первую историю адепта, плату за приближение к Молитвенной Мельнице; особенно ценились старинные и чужеземные истории, а также те, что запали в душу человека в самом детстве и работали там многие годы.
Во внутреннем дворике стояла сама Молитвенная Мельница: теперь над ее барабаном восседала крылатая Сфинкс, держа в позолоченных лапах колесо с двенадцатью рукоятками - это кожух, скрывающий устройство с пружиной. Прислужница подносила кружку, взыскующий бросал монетку, и она поворачивала ключ - много раз или один, зависело от величины взноса. Ждать иногда приходилось очень долго, час-другой-третий, и адепт тихо медитировал или молился под вращение барабана. Как использовать это время, епископ Герма пока не придумал - но предполагал, что можно оформлять в виде еще одной истории те видения и мысли адепта, что рождаются под вращение барабана. Когда барабан останавливался, адепт своей рукой отодвигал медную заслонку, и на позолоченный поднос падали карточки - три-четыре, а иногда и семь; рассматривать их сейчас было запрещено, позволялось лишь неподвижно держать в руке, чтобы не нарушить порядка, в котором карты выпали. Следующая прислужница, с лицом под вуалью, молча провожала адепта в скрипторий.
Там третья, сама старая прислужница, высокая женщина в маске, провожала его к Картотеке. Старший писец впервые позволял адепту увидеть изображения, расспрашивал о мыслях и воспоминаниях, что приходят в голову по поводу изображений; важнейшими были представления адепта о связях этих изображений с другими мифами и видениями его медитаций; однако, умствовать и строить догадки о том, как и куда идти дальше, о значении выпавших карт строго запрещалось - за такое адепт изгонялся за ворота Храма на целый день. Когда паломников станет много больше, думал Герма, срок изгнания нужно будет удлинить, а пока это невыгодно. Старший писец и адепт находили дубликаты изображений, и молодая девушка с открытым лицом уводила паломника в библиотеку. Там хранитель забирал карточки и приносил копии нужных записей. Адепт читал их сам - внимательно, и время на это не ограничивалось, или же ему читали специальные чтецы, если он не владел грамотой. Кроме этого, библиотека служила архивом и выполняла заказы на копирование книг; оригиналы мифических записей и документов на руки не выдавались никогда.
Как адепт поступал дальше? Он мог выбирать - некоторые были влюблены в сами мифы и не слишком стремились в путь; такие при желании могли стать рисовальщиками, переписчиками, собирателями мифов, чтецами или обыкновенной прислугой. Несколько оставшихся, образованные жонглеры, странствующие певцы и богатый очень знатный трубадур с юга, придумали свое, и епископ Герма это одобрил - они решили по большим праздникам ставить уличные шествия на мифические темы - с игрой актеров, пышными масками и с игрой сразу многих инструментов. Узнали об этом и цыгане, жонглер и певица, пришли в Храм, таща свою тележку с кукольным театром. Увидев и поняв свое убожество, они чуть было не повернули назад. Но сам епископ задержал их, расспросил, записал "Жесту о проданной судьбе" и заказал представление о странствии беглого раба с Сердцу Мира. Когда оно было готово, посмотрел и наградил молодых людей вороными жеребцом и кобылицей, новым фургоном и послал странствовать по всем землям верховного короля.
Те, кто подтверждал намерение разыскивать Сердце Мира - в основном это пока были поэты и больные - сами шли ко входу в Преддверие и смотрелись в черные зеркала. Еще до того, как зеркала были врезаны в стену, считалось, что только они отражают истину о душе человека, и вот почему. Прежний верховный король этих земель к старости развил жутковатую подозрительность - ему все казалось, что истинные намерения придворных и то, что они говорят ему, никак между собою не соотносятся, и люди стали для него непроницаемой тайной. Это раздражало короля; поэтому постепенно он превратился в мелкого мучителя, и получил за это имя Бан Тройные Мысли; это и был дядя Аластера, Зеленого Короля. Одним из его мучительств стал знаменитый Зеркальный Коридор, что вел в приемный зал. Стены этого длинного и довольно узкого подземного коридора Бан приказал полностью закрыть зеркалами, да еще и кривыми. Всех, кто требовал аудиенции, проводили там, освещая путь небольшими факелами. За время пути гость или терялся от страха, или путался в собственных намерениях, а старый Бан посмеивался, потирал пухлые розовые ручки, использовал замешательство гостя в своих целях и укреплялся в вере - люди, мол, существа ненадежные, опасные, трусливые и глупые. Зеркала так всем надоели, что после естественной кончины Бана Тройные Мысли их пустили в переплавку. Первое и последнее зеркала этого коридора были прямыми, не искажали ничего - их-то и успели купить на вес золота чиновники Храма.
Так вот, взыскующий Сердца Мира должен был вглядеться одно из черных зеркал, а то и в оба. Если возникали у него сомнения, или лицо казалось чуждым, то он поворачивал назад, ему предстояли исповедь, практики о познании себя и покаяние, а также и штраф за то, что понапрасну потревожил Храм. Если взыскующий был все так же уверен, то священник проводил его через залы, а из Зала Золотых Дверей уже не адепт, а пилигрим выходил через боковую дверцу и незаметно исчезал. По главной дороге он шел один или с товарищами, а у границ Броселианы его принимали зеленые рыцари; были ли и тут какие-то испытания, служителей Храма не интересовало.
***
Так в трудах прошло несколько месяцев, и появилась первая весть.
В чащи Востока был послан один из зеленых рыцарей, чужестранец Гисли, сын Кислого, по прозванию Змеиный Язык. Товарищи особенно не жалели об этом отъезде, облегченно вздохнул и сам Зеленый Король: по обычаям родины Гисли, певец сочиняет короткие хвалебные и позорные песни с очень сложной системой иносказаний и созвучий. Благодаря этим песням соревнуются в подвигах и умных делах и ярлы, и простые воины. Змеиный Язык был как раз таким певцом, позорницы удавались ему куда больше славословий, и поэтому зеленые рыцари частенько косились друг на друга и тревожились, как укушенные.
Так вот, Гисли Змеиный Язык отправился в леса Востока, а вернулась вместо него девица на сивом толстом коньке. Епископ Герма из-под своей вишни видел, что девица эта рослая и крепкая, а платье на ней уродливое - мутно-зеленое и вдобавок в круглых рыжих пятнах наподобие бородавок. Спешившись, девица решительно подошла прямо к епископу. Поклонившись, она передала ему небольшой глиняный кувшинчик.
- Здесь то, за чем ты посылал, князь Храма.
- Благодарю Вас. А как теперь это сохранить?
- Воду надо отпустить на волю, и больше ничего.
Епископ Герма вынул пробку и заглянул в узкое горлышко: вода светилась слабым опаловым светом. Он вылил воду в колодезь и вернулся. Дева почтительно стояла и выглядела, по местным понятиям, божественной красавицей. Густые волосы цвета самого лучшего льна чуть вились, а большие глаза переливались, казались то незабудковым лугом, то полем того же льна поутру. Между узкими темными бровями сверкал небольшой алмазный камень; было видно, что он вырос прямо в теле и теперь чему-то служит, как глаз, например. Отблески камня делали ее круглое лицо странно подвижным.
- Кто Вы, девица?
- Я дочь матушки Лебеди и Полярной Звезды, она освободила меня навсегда.
- Так значит, это была не сказка! Как же получилось, что я отправил к вам рыцаря Гисли, а вернулись Вы?
Звездная дева смутилась:
- Он... Он сначала влюбился в мою мать и чуть не растекся прямо у ее порога. А потом вспомнил сказание и направил свои вожделения на Деву-Щуку, мою сестру. Теперь все пытается поймать ее в сети либо на наживку.
- Но почему именно Вы?
Дева совсем покраснела, а камень между бровей померк.
- Я сама полюбила рыцаря Гисли - он так весело шутил - и решила, что привезу воду я - раз хочет, пусть охотится на мою сестрицу. Он согласился.
- Но как ваша мать отнеслась к похищению воды?
- Не было похищения. Гисли довольно долго искал Царицу-Лебедь. Нашел и попросил воды. Она ответила, что воду можно брать, не спрашивая - ничто не может исчерпать любовь Звездного Принца и Царицы Леса. А теперь, - она решительно вздохнула и посмотрела епископу Герме прямо в глаза, сверкнул пламенем ее волшебный камень, - я хочу остаться тут и дождаться рыцаря Змеиный Язык. Авось он когда-нибудь одумается и вернется, а я до той поры не состарюсь все равно.
- Что же, что же... Все лесные угодья здесь принадлежат Зеленому Королю, не мне...
- Я не желаю более жить в лесах!!!
- Но почему?!
Прекрасная дева зарделась, а камень расцвел голубым пламенем:
- Потому что в моем втором обличии я - жаба с камнем мудрости в голове, вот почему! Все мною брезгуют, а некоторые, колдуны, хотят распотрошить ради камня. Знаешь, князь, я придумала!
- Да?
- Я помню дюжину языков, а в пути сюда запомнила еще два. Еще больше языков я забыла: они так быстро меняются, и пятисот лет не проходит, а слова и правила уже иные. У тебя бывают чужестранцы, и я могу переводить для них и для тебя.
- Но тебе придется носить черное покрывало, сутану и веревочные сандалии - это всегда, не только в скриптории. А ты так красива...
- И прекрасно. Я не хочу, чтоб тут вокруг меня клубились собачьи свадьбы и чтобы тыкали пальцами в мой божественный Глаз! Пусть сожгут это мерзкое жабье платье!
- Как тебя называть, лесная дева?
- Так и называйте - Царевна-Жаба!
- Н-да...
Деву с честью проводили в женское общежитие и переодели. Епископ Герма ушел к колодцу, поднял журавль, отцепил ведро и запер крышку, а ключ повесил на шею, вместе с другими реликвиями.
***
Вторая весть пришла поздней осенью, страшно и омерзительно. Вернулся совсем истощенный белый осел, первый сын знаменитой Сметанки и привез иссушенный труп, привязанный к седлу. Голову исклевали птицы, и она превратилась в череп; на ногах были незнакомые зеленые сапоги из мягкой кожи, расшитые сложным узором. Когда ужасную мумию готовили к погребенью, лекарь нашел розовый черенок, крепко укоренившийся в мертвой груди, и осторожно вырезал его. Черенок посадили в землю, укрыли на зиму еловыми лапами, а труп на погребальном костре вспыхнул и быстро прогорел. Осел выжить не смог - уж очень глубоки оказались гнилостные раны на спине. Так и не удалось епископу Герме досконально узнать о том, как был раздобыт черенок хрустальной Розы.
***
Последнюю весть принесли в начале весны, в феврале.
Посланный к королю Пуйхлу был богатым купцом из рода крупных оптовых торговцев. Этот купец, передав письменный отчет и свой драгоценный груз, тут же уехал по делам - его заинтересовала ледяная торговля северного короля.
Епископ Герма сидел у огня и быстро вчитывался в донесение.
Земли короля Пуйхла невелики и неплодородны. Половину года на ней царит ясный день, а другую ночь, летом земля колеблется под ногами, а зимой насквозь промерзает. Теплое течение с юга омывает этот берег, поэтому там часты стойкие туманы, а везти льдины на юг очень трудно - это делают суда с рабами - гребцами, сидящими в пять-шесть рядов, и далеко не все выживают во время походов. Но люди в землях Пуйхла дешевы, а пища и товары очень ценятся, и лучшее достается семье короля.
Это сложное побережье, и привычные морские пути его минуют. Жители выпаривают морскую соль и заготавливают рыбу, излишков на продажу у них немного. Единственная статья дохода - морская соль, уходящая на восток и на запад. Иногда много денег сразу приносит продажа льдов на юг, но такое возможно только в урожайные годы. Монополию на льды сохраняет семья королей. Продают и рабов - избыток собственного населения или тех, кого изловили в набегах. Но рабы эти дики, не знают сложных ремесел и быстро погибают на тяжелых работах. Леса и ценного пушного зверя почти нет - только песцы, чьи шкурки намокают и вытираются, поэтому охотятся на них мало. Бьют морского зверя и продают жир и шкуры, но больше используют сами.
Пуйхл уже очень стар и не заинтересован в расширении торговых дел - у него какая-то своя тайная практика, возможно, выгодная. Он не показывается перед подданными и чужестранцами, а власть вершат его семь сыновей, очень невнимательно.
Первым дело посланник Храма собрал подходящие предания и узнал только то, что Пуйхл не любит моря, но почему-то контролирует именно льды. О жемчугах в этом краю ничего известно не было, предания примитивны и похожи на былички и саги - что видели, то и поем.
Потом он решил обследовать побережье. Жители этих мест, носящие меха, рисуют на любом материале очень приличные карты, с точной береговой линией, ветрами и течениями, а истории о наводнениях, ледниках и уходящей воде существуют там неизменно тысячелетиями. Купцу нужно было место, куда вода попадает извне и где она задерживается либо уходит под землю. Таковых нашлось три: два - во фьордах, одно - у губы в устье большой реки.
Тогда он нанял пятьдесят беднейших рыбаков и охотников я и послал в первый фьорд, нырять. Все погибли, замерзшие, утонувшие и разбитые о камни. Потом еще и еще пятьдесят - с тем же исходом. Семьям он эти жизни окупил, а перед Пуйхлом не отчитывался - брал тех, у кого нет ни работы, ни собственности, преступников и не платящих подати. Один старик сказал, что дно этого фьорда открывается в преисподнюю, что там ничего сохраниться не сможет. Так оно и оказалось - на огромной глубине видны были черная воронка и слабый огонек на дне ее. Это был не тот фьорд, и погибли в нем более двух сотен человек.
Тогда купец решил обследовать губу - река несет туда осадки, образуются завихрения. Для этого он нанял сотню ловцов золота. По пояс в воде они промывали песок, гибли, но не нашли ничего. Оказалось, что льды близко не подходят к этой губе, и здесь успеха добиться невозможно.
Тогда купец отправился в последний фьорд и снова нанял ныряльщиков. Опять гибли работники, но один, последний, вынырнул, плюясь кровью из-за переломанных ребер. Он нес ледяную жемчужину размером с небольшое яблоко. Сказал, что видел еще несколько подобных, куда меньше, но они раскатились от удара волны. А эта в воде мерцала, он ее и взял. Купленный знал, что наниматель заберет его с собою, в богатый край юго-запада, чтоб он не болтал здесь, и поэтому был счастлив. Купец заплатил его семье цену десяти рыболовных судов. Деньги поделили сыновья, а отец семейства вскоре умер.
Купец без приключений вернулся домой и привез жемчужину в просторной бочке с морской водой - теперь эта бочка стояла у дверей епископского домика. Жемчужина, - писал он, - может храниться и в пресной воде, но не может долго жить в закрытом сосуде - ей так скучно без новых известий, что она может растаять.
От каких-либо наград купец категорически отказался.
Епископ Герма ненадолго задумался - и решил, что жемчужину нужно опустить в колодец с лебединой водой. Но сначала он вынул дно из бочки, морщась от затхлого духа дуба и холодного моря. Жемчужина стояла в толще воды и переливалась мрачным серым светом. Он зачерпнул ее в большую плоскую чащу, принес к себе, поставил на стол.
***
Если долго смотреть в зеркальные поверхности, не двигая глазами, можно увидеть очень много любопытного. Так поступил и епископ Герма. Вот что жемчужина открыла ему. Он видел пока только самый наружный слой и удерживал внимание именно на нем. Видения были качественны - цветные, связные и объемные, как если бы он сам находился в тех местах.
Итак, к шаху меднолицых был послан самый хитрый и надежный гонец. Это был средний сын из рода знатных посланников, путешественник и ученый. Он взял только лучшего осла, серую сутану и веревочные сандалии. В государство меднолицых он добирался сначала по суше, потом с судами короля Пуйхля и в итоге на осле через завоеванные меднолицыми новые земли. Все это заняло больше полугода.
В городе шаха он сделался проповедником и вещал о странствиях к Сердцу Мира - ход рискованный для него лично и для его страны, потому что меднолицые чтили не воду и брак, а огонь и солнечный свет; правил на тот момент шах по имени Шапур, внук того, о ком говорила прабабушка. Его тайное родное имя было Лун, водный дракон, и поэтому история о чудесном море его заинтриговала. Почему Лун? Страну огнепоклонников завоевала династия с еще более дальнего востока и с тех пор управляла этой страной, не смешиваясь с население. Шапур - это было низменное имя для бородатых варваров, его подданных, а Лун - имя честное и тайное. Тайное-то тайное, думал "проповедник", но нам этот секрет известен уже очень давно.
Этот Лун Шапур был человеком мрачным, тревожным и вспыльчивым, а правление его - не совсем предсказуемым, и поэтому подданные были недовольны. В его роду поклонялся огню только правящий шах, а род сохранял верность божествам стихий и квадратным небесам своей родины - по мнению шахов, в их новой стране небес не было. Поэтому шах тайно склонялся к проповедям странника - ему хотелось поймать себе своего собственного бога и с его помощью еще более мудро управлять страной.
Много раз он звал к себе проповедника, слушал и запоминал, но тот, упрямый, все никак не давал ему пути к Сердцу Мира и уверял, что только сам человек, лично, а не его воины и слуги, может пригласить к себе бога.
Нетерпеливому шаху такое положение быстро надоело, и он призвал проповедника к себе.
Нестарый, круглолицый, с длинной черною косой за плечами, в красной головной повязке, сидел Лун Шапур на низкой скамеечке между двумя светильниками. Перед ним, скрестив ноги, сидел проповедник в сером.
- Я сдеру с тебя, живого, шкуру, а потом четвертую, начиная с рук, - устало произнес шах.
- Как будет угодно Вашему Величеству, - не поклонившись, ответил серый странник. - Я тотчас же могу проводить Вас в Храм; там Вы выполните предписанные процедуры, принесете подношения и сможете выйти на дорогу. Если Вы покинете дворец тайно, уверяю, Вас долго никто не хватится, Ваши чиновники и наместники для этого достаточно хороши.
- Но мои сыновья, что они? Нет! Я - император, и мне должны доставить бога, иначе это будет чересчур унизительно. А тебя я назад не отпущу.
- Тогда, Ваше Величество - тупик, пат.
- Если хочешь жить, предложи выход.
И тут ученого осенило! Пат!
- Я знаю! Давайте, Ваше Величество, сыграем в шахматы. Я, со своей стороны, организую Ваше путешествие в Храм...
- Нет. Бога!
- Хорошо, бога! Но и вы отдайте самое ценное, нарушая запрет - иначе я играть не возьмусь!
Шах, следуя интонациям своего родного языка, зарычал:
- Идет!
- Мой владыка хочет, - очень спокойно сказал потомок посланников, - черенок вашей Алмазной Розы.
- Пусть! Я согласен. Но только, - рассмеялся Лун Шапур, - мы государственные люди, когда играем на такие вещи. Но мы еще и просто люди, и у нас должен быть и личный интерес, чтобы играть хорошо.
- Да, я согласен.
- Тогда, если проиграешь ты, взять с тебя нечего. Дашь моим воинам маршрут к Сердцу Мира, а что еще? Ага! Я принесу тебя в жертву огню, впервые в нашей истории, публично, живым! Идет?
- Идет. А я заберу еще и Ваши зеленые сапожки, если выиграю.
- Хорошо.
Каждый думал, что выиграет он. Лун Шапур хлопнул в ладоши. Слуги в его покоях, видимо, подслушивают - этот уже нес легкий шахматный столик. Шах взял себе золотые фигуры, страннику достались хрустальные. Лун Шапур сделал первый ход.
Шах прекрасно играл в шахматы, а положение ученого было очень и очень спорным. Пришлось полагаться не на разум и логику, а на то, как играет и думает соперник. Сосредоточившись, посланник заметил, что Лун прислушивается к треску огней, то слева, то справа. Если звучит левый огонь, он воздерживается от хода. Если правый - то идет на очень рискованные или грубые комбинации. Он - Лун. Он - Шапур, он - огнепоклонник. А что же делать искателю Сердца Мира, почитателю Крови Мира?
Посланник потянулся к золотому кубку на трех ногах и отпил в волнении. Вода, проданная Пуйхлом, была горьковата и припахивала морем. Посланник сделал ход и потерял коня. Через долгое время, когда ему стало совсем туго, он представил жертвенный огонь и отхлебнул еще - вода потеряла горечь. Тогда он пошел очень рискованно и поставил противнику первый со своей стороны шах.
Так они и сражались всю ночь. Когда масло в светильниках догорело, на дне кубка еще оставалось несколько капель. Осушив их языком, посланник сказал:
- Мат! Мои сапожки!
Лун Шапур невозмутимо улыбнулся, передал сапожки и повел его в сад.
Очень далеко, у большого пруда с пестрыми пучеглазыми рыбами, и цвел тот самый куст. Алые розы перезрели и повесили лепестки. Утро было ясным и безветренным, но по цветам и листьям бегали беспокойные яркие блики. Пруд не мог отражать столько света, он был мутен и много ниже, чем невидимый источник света.
Шах просунул руку в листву, аккуратно срезал черенок и обернул раненый конец платком.
- Вот! Выиграл...
- Как за ним ухаживать, Ваше Величество?
- Он сейчас уснет. Ты только смачивай платок, и пусть твой повелитель привьет его на дикой розе своей рукой, иначе потом он не сможет ее увидеть.
- Благодарю Вас! - повалился в ноги босому шаху посланник. Потом встал и обул сапоги, сбросив привычные веревочные сандалии.
А потом шах очень пожалел о проигрыше. Бога у него не будет! Его испугало и то, что теперь, когда новая Роза разбросает семена, его сокровища потеряют в цене. У границ земель Луна Шапура посланнику послали стрелу в плечо. Он упал с осла и скатился в расселину. Преследователь не стал спускаться и добивать его. Через несколько часов человек в серой рясе и с обломанной стрелой в лопатке вылез по каменной россыпи, придерживая одежды на груди. Белый осел встретил его и стоял смирно, пока всадник садился и крепко-накрепко прикручивал себя веревкой к седлу.
Ревнивый Лун Шапур не понимает, что утраты - явление обыкновенное. Он решил собрать войска, пройти к Сердцу Мира, выжигая леса по пути, и отравить всех его богов. Клятвы в этом он, однако, не принес.
"Так, - думал епископ Герма, - это будет, но не слишком скоро. Бородатые меднолицые не любят уходить далеко от дома, воюют пешими в тяжелом вооружении, а личная безбородая гвардия Луна, всадники и колесничие, не так велика..."
Божественным холодом был охвачен его разум. Ни вины, ни страха не было.
Тут епископ сморгнул, и видение изменилось - теперь епископ смотрел куда глубже.
***
Теперь он видел мрачный зал, люстры и подсвечники из человеческих костей, украшенные золотом и каменьями чаши из черепов. В этом зале недавно был пир, гости разошлись, а белые красноухие псы жрали огрызки под столами. Факелы уже чадили.