3. Выбор художника - Анима или Анимус?
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Психологическая интерпретация новеллы Э. - Т. А. Гофмана "Артуров зал" Состояние Анимы в произведениях Гофмана странно - она неуловима и лишена сексуальности. В отношениях с нею нужен посредник. Посредничеством и компенсацией такого состояния Анимы занимается мужской Анимус.
|
Оплошность
Господин Траугот - просто мелкий клерк из города Данцига, жених дочери своего хозяина - и этими двумя обстоятельствами его будущая судьба, казалось бы, полностью определяется. Однако именно сейчас он работать не настроен.
"Вероятно, ты [читатель] охотно переносил свой взор на длинный, окружающий всю залу фриз, на котором изображена веселая компания, одетая в пестрые одежды тех времен, когда Данциг был вольным городом. Почтенные горожане с умными, выразительными лицами едут на отличных, с лоснящейся кожей вороных конях. Барабанщики, флейтисты и алебардисты скачут так смело и живо, что тебе, наверное, чудились даже веселые звуки военной музыки и казалось, что вот-вот сейчас вся эта кавалькада выедет через большое окно на рыночную площадь. Не правда ли, любезный читатель, тебе постоянно хотелось, если только ты искусный рисовальщик, скопировать чернилами и пером, в ожидании, пока вся кавалькада не уехала, этого великолепного бургомистра с молодым, сопровождавшим его красивым пажом? На столах залы всегда разбросано в открытых ящиках множество бумаги и перьев, и, таким образом, готовый материал должен был манить тебя непременно; сверх того, ты, любезный читатель, был свободным человеком и мог это сделать когда тебе угодно, но вот молодой негоциант Траугот был не в таком завидном положении как ты, и весьма неприятная причина мешала ему предаться своему любимому занятию!
- Напишите немедленно авизо нашему гамбургскому приятелю, любезный господин Траугот, и уведомьте его о положении нашего дела.
Так говорил один из биржевых воротил Элиас Роос своему компаньону и жениху единственной дочери Христины".
Покамест господин Траугот в своей любви к живописи не очень серьезен. Настоящее для него - коммерция, а возможная карьера художника находится в области фантазий; никакого выбора жизненного поприща он не делал, плывя по течению. А раз так, его отвергаемый художественный потенциал готов проявиться без его воли и ведома.
"Траугот с трудом отыскал пустое место за одним из столов, взял лист бумаги, обмакнул в чернила перо и уже хотел выводить красивым, каллиграфическим почерком буквы, но остановился на минуту и, обдумывая дело, поднял глаза вверх. Волею случая взгляд его упал как раз на ту фигуру в кавалькаде, вид которой постоянно производил на его душу какое-то странное, тягостное впечатление. Это был суровый, мрачный старик с черной курчавой бородой, ехавший верхом на вороной лошади, которую держал за поводья красивый мальчик в пестрой одежде. Развевающиеся волосы и вообще вся фигура мальчика была проникнута скорее чем-то женственным, чем мужским. Но если лицо и фигура старика пугали Траугота, то лицо милого юноши будило в нем сладкие, томительные чувства. Никогда не мог он, бывало, добровольно оторваться от обаяния этих двух фигур, что случилось и на этот раз, так что вместо того, чтобы писать гамбургское авизо господина Элиаса Рооса, он все смотрел на чудесную картину и бессознательно чертил что-то пером на бумаге".
Мы не знаем, о чем томится и чего боится юный негоциант. Может быть, изображенная пара имеет какое-то отношение к традиции, передаче опыта от старшего к младшему - тогда это то самое положение, в котором находится Трауготт по отношению к Роосу. Может быть, угрюмая человечность (или дьяволоподобие) старика уступит в конечном счете божественной андрогинности мальчика. Что бы то ни было, архетипическая пара Senex - Puer имеет прямое отношение к будущей судьбе нашего героя. Пока старик жив и силен, а мальчик прислуживает ему.
"Так продолжалось довольно долго, как вдруг он почувствовал, что кто-то потрепал его сзади по плечу и сказал глухо:
- Недурно, недурно! Из тебя может выйти прок!
Траугот быстро обернулся, точно пробужденный от сна, и - остолбенел. Ужас и удивление сковали его язык; быстро взглянул он на картину, затем на говорившего: перед ним стоял живой оригинал картины вместе с прелестным, улыбающимся юношей. "Это они, они сами!" - как молния пронеслось в голове Траугота. Ему казалось, что сейчас сбросят они свои неказистые плащи и явятся в блестящих старинных костюмах.
Между тем толпа все приливала и отливала, и скоро обе поразившие Траугота личности потерялись в темноте, а он все стоял на том же месте, точно окаменев, с начатым авизо в руке".
А вот и хорошая оценка его таланта, которая могла бы помочь определиться с выбором. Оценивает работу старик. Улыбающийся юноша пока нужен лишь для того, чтобы привлекать внимание рисующего, одушевлять его.
Ничего не случится, кроме этой снисходительной похвалы таинственного старика. Рабочее место Траугота не станет тем местом, где пересекаются обыденная и волшебная реальности. Место их встречи - картина и рисунок, не более. Транс молодого клерка был настолько мимолетным, что о нем вполне можно забыть и не ожидать от него никаких последствий. Однако наметившееся противоречие не оставит без внимания и углубит другая, уже мирская, фигура, имеющая отношение к архетипу Senex'а - Элиас Роос.
"- Что это вы ищете в такой поздний час, любезный господин Траугот? спросил он. - Отослали ли вы мое авизо?
Траугот, не думая, подал ему лист бумаги. Господин Роос, как только его увидел, в отчаянии схватился за голову, затопал ногами и закричал на всю залу:
- Создатель!.. Каракули! Глупые каракули!.. Злодей Траугот! Негодный зять! Глупый компаньон! - в него вселился черт!.. Авизо! О, мое авизо! О, почта!
Господин Элиас Роос готов был лопнуть от злости; а посторонние посмеивались над удивительным авизо, которое в самом деле никуда не годилось. После первых строк "на ваше почтенное уведомление от 20 июня" и т.д. - были нарисованы смелыми линиями поразившие Траугота фигуры старика и юноши.
Друзья пытались успокоить господина Элиаса Рооса всевозможными словами, но он лишь дергал из стороны в сторону свой круглый парик, стучал палкой об пол и кричал:
- Злодей! Ему надо авизировать, а он чертит фигуры! Десять тысяч марок - фьють! - он дунул между двух пальцев и завопил опять: - Десять тысяч марок! Десять тысяч!
- Да успокойтесь же, любезный господин Роос, - сказал, не выдержав, старший из присутствовавших. - Почта, правда, уже ушла, но через час я посылаю в Гамбург курьера, которому могу отдать ваше авизо, таким образом, оно будет на месте еще раньше, нежели с почтой!
- Несравненный человек! - воскликнул господин Элиас Роос, внезапно просияв как солнце.
Траугот, оправясь между тем от этой сцены, хотел сесть к столу и скорей написать авизо, но господин Элиас Роос не дал ему даже пошевелиться и, отстранив его довольно грубо рукой, процедил сквозь зубы сердито:
- Не беспокойтесь, любезный зятек!"
Пока что старый коммерсант гневается на то, что были нарушены его правила. Ущерб, который мог бы причинить Траугот, довольно велик. Но, как оказалось, не все настолько сильно повязано на проштрафившемся, и он и сейчас относительно свободен. Роос - та часть образа Старца, что имеет отношение к установленному им порядку, к власти, и видит все, выходящее из этого уклада, как опасность. Пока мнение Траугота зависит только от мнений Элиаса Роса, у него нет шансов выбирать - он может или подчиняться, или бунтовать, или ускользать в мир своих фантазий, оставаясь несвободным. Однако "старший из присутствующих" гибче, его связи с реальностью шире, он позволяет сориентироваться в ситуации и Росу, и Трауготу.
"Пока он, усевшись, сам поспешно писал письмо, старший господин подошел к Трауготу, очевидно смущенному, и сказал:
- Вы, молодой человек, мне кажется, не совсем на своем месте. Настоящий купец никогда не позволит себе рисовать на деловой бумаге какие-то там фигуры.
Траугот должен был вполне с этим согласиться и, сконфуженный, мог только возразить:
- Ах, Боже мой! Сколько раз писала эта рука совершенно правильные авизо, но ведь бывают же иногда такие странные случаи.
- Странных случаев, любезный друг, быть не должно, - сказал купец, смеясь. - Что до меня, то мне кажется, что написанные вами авизо далеко не были так хороши, как эти, такой смелой и твердой рукой нарисованные фигуры. В них виден истинный талант.
С этими словами он взял из рук Траугота превращенное в рисунок авизо, бережно сложил его и спрятал в карман".
Так оба старца сошлись в своих оценках. "Старший господин", старик из мира сего, зашел дальше, чем Роос, указав Трауготу на то, чем он может быть. Это действительно мудрый старец, но и у него нет возможности что-то посоветовать. Он может лишь указать на то, что Траугот талантлив. Вряд ли эта фигура воплощает собою только архетип Духа, однако кое-что от Духа в ней есть.
"Неведомое раньше чувство удовлетворения охватило душу Траугота, когда он увидел, что создал нечто лучшее, чем просто коммерческое письмо. Чувство было так велико, что когда Элиас Роос, закончив писать, сказал ему тем же упрекающим тоном:
- Вы чуть не подвели меня с вашим маранием на десять тысяч марок, - то он не мог удержаться, чтобы не возразить ему, повыся голос более, чем когда-либо:
- Нельзя ли так не горячиться! А то я откажусь совсем писать вам ваши авизо, и мы расстанемся навсегда.
Господин Элиас Роос дернул себя обеими руками за парик и, оглядевшись изумленным взглядом, сказал:
- Милый друг и любезный зять! Что за странные речи я слышу?"
Юноша начал слегка бунтовать, ведь иных способов утвердить свое Я художника, кроме отказа от нелюбимой профессии, у него нет. Заметим, что значимой оказалась оценка старшего сослуживца (персонажа из реальности), а не старика с картины. Пока наш негоциант принимает во внимание лишь те оценки, что исходят из его привычной среды, не обращая внимания на требования своего внутреннего мира.
Чего же хотел старик, изображенный на фреске? Пока ему нужно было лишь воплощение, конкретное, в этом месте и в этом времени. Он воспользовался трансом молодого Траугота, но оставил какую-то надежду и ему, похвалив рисунок. Будучи воплощенным, это психическое содержание тут же спровоцировало конфликт, в котором стало ясно, чего стоят Роос и Траугот.
"Господин Элиас Роос дернул себя обеими руками за парик и, оглядевшись изумленным взглядом, сказал:
- Милый друг и любезный зять! Что за странные речи я слышу?
Пожилой господин поспешил вмешаться и, быстро восстановив между ними мир, отправился вместе со всей компанией по приглашению Элиаса Рооса к нему на обед".
И верно, хозяин оказался "бумажным львом". Но, пока Траугот не определился с жизненным поприщем, на разрыв решаться рано, так думает пожилой господин, похваливший рисунок. Видимо, он воплощает собою все же не Дух, лишь показался таким на мгновение, отнесшись к случайному рисунку своего коллеги серьезно. Видимо, он имеет отношение к наиболее трезвым и разумным установкам коллективного сознания - в отличие от тех ригидных и тревожных, которые демонстрирует Роос. Если так, то в результате своей оплошности, Траугот отчасти меняет свои сознательные установки на более зрелые и свободные.
Невеста
И вот герои новеллы в гостях у Рооса, где мы можем познакомиться с дочерью хозяина, невестой нашего нелепого клерка.
"Представь себе, благосклонный читатель, девушку лет двадцати двух или трех, среднего роста, очень здоровенькую, с круглым личиком, небольшим, несколько вздернутым носиком, ласковыми светло-голубыми глазами, которые, кажется, так и говорят каждому: "А я выхожу замуж!" У нее белая, матовая ручка, волосы вовсе не очень рыжие, сладкие губки, ротик, и не маленький, и к тому же она держит его почти постоянно открытым, но зато при этом обнаруживает два ряда прелестных, жемчужных зубов. Если бы случилось, что огонь от горящего дома соседа ворвался в ее окно, то она, наверное, бросилась бы прежде всего спасать своих канареек и укладывать белье, а затем побежала бы в контору сообщить папаше Элиасу Роосу, что его дом горит. Ни разу в жизни не случилось, чтобы ей не удался миндальный торт, а приготовленный ею масляный соус всегда бывает достаточно густ, потому что она постоянно мешает его ложкой слева направо. Ко всему этому я должен прибавить, что Христина очень любила Траугота именно за то, что он хотел на ней жениться: иначе, что ж бы ей оставалось делать на свете, если бы она не вышла замуж?"
Девушка как девушка, мещански-прелестная, умилительная. Правильная. Все ее интересы связаны с коллективной традицией и не имеют никакого отношения к душе, они совершенно плотские - в них плоть приручена, обезврежена и сделана приятной. Вряд ли это воплощение Анимы в сколь угодно далеком приближении. Это противоположность Анимы. Она любит, потому что ее берут замуж. Это установка, полезная для женщин архаических культур, которых выдают замуж, чтоб приручить врага или ввести в семью дельного мужчину. Это существо из области Персоны, мира социальных масок. Такая женщина позволяет окончательно оформить Персону мужчины по заданному образцу и, так сказать, сделать ее автоматически контролируемой: женившийся на ней станет сам исходить из ее и семейных интересов, и его уже не надо будет то и дело воспитывать.
Христина в своем роде совершенна, цельна и закончена. Она подобна поделке, украшающей жилище. Таковы пресловутые семь слоников на комоде и картины на клеенке с лебедями и оленями. Если брать классом выше, таковы и современные лощеные заставки для экрана компьютера.
"Я могу быть и банальной" - сказала Юнгу змея, его душа, и он записал это в "Красной книге". Змея говорила о круговороте страстей и желаний, эмоциональных контрастах и пафосе. Это другая банальность, иная, чем банальность Христины. Невеста Траугота тоже воплощает собою очень тривиальную часть души - ту, что не имеет ни малейшего понятия о своих жутких корнях; растекающуюся по поверхности, прозрачную, определенную. Она дарит утешение (но и надобность в утешении может не возникнуть) и комфорт. Так взрослые сентиментально придумывают себе никогда не существовавшее "золотое" время детства, и этими иллюзиями Христина живет, не желая знать ничего иного.
В присутствии такой невесты спор о том, что есть душа и что есть искусство, обязательно будет продолжен. Герои идут на прогулку, вместе с ними вынужден идти и Траугот. Пожилой господин оказался очень богатым дядюшкой, собирателем диковинок и произведений искусства.
"Дело в том, что дядя заговорил о чудесных, наполовину нарисованных, наполовину рельефных изображениях Артусовой залы, и объявил их верхом безвкусия, напав в особенности на картину, изображавшую солдат. Траугот вступился и, оставя в стороне вопрос, подходят они или нет под правила вкуса, распространялся о том фантастическом мире, который невольно захватывает каждого, кто смотрит на эти прекрасные фигуры, смотрящие совершенно живыми глазами и словно готовые заговорить. Ему даже казалось, что фигуры эти иногда говорили ему самому, что он великий художник, способный на такое же творчество, которым был одарен тот, чья таинственная сила вызвала их к жизни.
Господин Элиас Роос выслушал эту восторженную юношескую речь с равнодушной физиономией, а дядя возразил не без иронии:
- Я повторяю еще раз, что никак не могу понять, для чего хотите вы сделаться купцом, когда должны предаться полностью изучению искусства?
Траугот испытывал к этому человеку решительное отвращение и постарался во время дальнейшей прогулки примкнуть к молодому племяннику, оказывавшему ему самое дружеское внимание".
Дядя становится все банальнее. Что-то от Духа вначале было в нем, но теперь он ускользает в область коллективных оценок и норм. Так происходит со многими персонажами Гофмана, которые не поддаются однозначной трактовке - особенно это касается тех, кто имеет отношение к духовной власти - эти образы оборачиваются смешными, серьезными и пошлыми своими гранями, и ни одна из них не преобладает. Например, таков злодей из новеллы "Неизвестное дитя" - нудный учитель Тинте, он же муха, он же самозваный министр Пепразилио и царь гномов - сказочное отражение вполне реального и однозначного дядюшки, графа и министра.
Та возможность свободы, необходимая для начинающего художника, силу чьего таланта еще нельзя определить, очень узка, ее придавливает сверху понятие вкуса, моды своего времени. Дядя, если он и воплощает Дух, то дух настоящего времени, чья память коротка и не удерживает того, что было важным прежде. Над чем же иронизирует дядя - над тем, что Траугот все еще негоциант или же над художником вообще? Художник и его произведения - сырой материал для того, кто оценивает, окончательная власть принадлежит оценке и норме. Видимо, дядя осмеивает обе возможные ипостаси Траугота, что бы тот ни выбрал. Естественно, что эта двусмысленность не нравится нашему еще не художнику.
Поскольку дядя является посюсторонним воплощением Senex'а, то поблизости должен быть какой-нибудь Puer. Траугот делает выбор в пользу молодого и не определившегося - как и тогда, когда созерцал старика и юношу на картине. Он сам не собирается разыгрывать эту роль, поэтому на сцене появляется юный племянник.
"- О Боже! - говорил тот. - Как я завидую вашему прекрасному таланту! Если бы я мог рисовать, как вы! В способностях у меня недостатка нет: я очень порядочно рисую носы, глаза и уши и даже отделал три или четыре головки. Но дела! Боже мой, вечная занятость!
- Я полагаю, - возразил Траугот, - что когда чувствуешь в себе талант и истинное призвание к искусству, то тут уж не следует приниматься за какие-нибудь другие занятия.
- То есть вы хотите сказать, что следует сделаться художником? подхватил племянник. - Как можете вы так говорить? Видите ли, любезный друг, об этом предмете я думал более, чем кто-нибудь другой, и даже, как страстный почитатель искусства, может быть, глубже иного вникал в самую суть дела, а потому я могу сделать о нем самое верное заключение.
Слова эти племянник произнес с видом ученого знатока, и Траугот почувствовал к нему невольное уважение.
- Вы сами согласитесь со мной, - продолжал оратор, взяв щепотку табака и втянув ее в два приема, - вы сами согласитесь со мной, что искусство всего лишь роскошь жизни. Доставить отдохновение и освежение от тяжелых занятий вот истинное назначение искусства, и чем выше произведение, тем совершеннее оно достигает этой цели. Практическая жизнь вполне оправдывает это мнение, потому что только тот, кто смотрит на искусство именно с такой точки зрения, достигает довольства в жизни, постоянно убегающего от тех, кто в противность природе вещей делает искусство своим главным и единственным стремлением. Потому не слушайте, любезный друг, моего дядю, который советует вам отклоняться от серьезных занятий жизни и дать увлечь себя потоку, оставляющему нас без твердой опоры и похожими на беспомощных детей.
Тут племянник остановился и, казалось, ждал ответа. Но Траугот не сразу нашелся, что сказать. Доводы собеседника показались ему неубедительными, и он удовольствовался вопросом:
- Но что же вы называете собственно серьезными занятиями в жизни?
Племянник удивленно на него посмотрел и сказал:
- Боже мой! Вы, конечно, со мной согласитесь, что в жизни надо жить, а это редко удается присяжным деятелям искусства.
И затем он разразился пустым набором слов, какие только могли попасть на язык. В результате можно было догадаться, что под словом "жизнь" понимал он не что иное, как не иметь долгов, а напротив, иметь побольше денег, вкусно есть и пить, иметь хорошенькую жену и благовоспитанных детей, которые никогда не запачкают жирным пятном праздничное платье, и т.п. Трауготу стало тошно его слушать, и он был очень рад, когда рассудительный племянник наконец его оставил и он очутился один в своей комнате".
Племянник прав. Ту жизнь, что воплощается Христиной, искусство уничтожает. Искусство как роскошный придаток, готовое произведение как атрибут собственного благополучия. Сладкозвучные речи Персоны. Однако племянник завидует Трауготу, ему не хотелось бы выбирать между искусством и жизнью. Чтоб этого выбора по возможности избежать, надо пользоваться готовыми предметами искусства или развлекаться сеансами рисования. Это, в отличие от дядюшкиных установок о вкусе, нечто постоянное, вечное, повторяющееся.
Как бы ни были пошлы племянник и дядя, следует уделить еще немного внимания их речам. Эти господа хотят овладеть плодами творчества, не вкладываясь душевно в сам процесс. Содержание этой болтовни тривиально, однако за ней стоят подлинные чувства: эстетическое чутье, пусть и неглубокое, и настоящая зависть. Видимо, это то, что может чувствовать сам Траугот, отражение его собственных сомнений, ибо с точки зрения его нынешней карьеры и общественного вкуса его попытки следовать призванию выглядят попросту нелепо.
Переоценка ценностей и тупик
"- Что за жалкую жизнь я веду! - сказал он сам себе. - Прекрасным весенним утром... бегу я, ленивый и недовольный, в дымную контору Элиаса Рооса, вижу, как там сидят за безобразными пюпитрами бледные лица, и только шелест перевертываемых листов да постукивание считаемых денег прерывают скучную тишину, в которую все там погружено... Дивные образы, зарождающиеся в тайниках души, так и остаются в ней, не облекаясь в цвет, краски и форму, и он должен горестно отказываться от своих созданий! Но что же мешает мне бросить этот проклятый образ жизни? Таинственный старик и прекрасный юноша отлично дали мне понять, что я рожден для искусства. Хотя последний не сказал ничего, но я ясно прочел в его взгляде то, что жило до сих пор во мне как неясное стремление и, будучи подавлено тысячью сомнений, не смело поднять свою голову. Не следует ли мне вместо этих постыдных занятий вполне отдаться живописи?
Траугот вытащил все рисунки, которые были когда-либо им сделаны, и принялся с жаром рассматривать их испытующим взглядом. Многие казались ему сегодня совершенно иными, не такими, как прежде, и притом лучше. В особенности же, из числа этих юношеских опытов его детства, обратил он внимание на один листок, где в истертых, но знакомых чертах узнал он старого бургомистра с прекрасным пажом, и вспомнил, что уже тогда фигуры эти действовали на него каким-то странным, непонятным образом, так что однажды в сумерки, преследуемый неодолимой силой, он бросил игру с товарищами и убежал в Артусову залу, где и уселся копировать картину".
Можно посочувствовать Трауготу, но пока нельзя признать его готовым к совершению выбора. Все прежнее, воплощенное конторой Элиаса Роса, он обесценивает, чтоб придать привлекательности искусству и разрешить конфликт с меньшими издержками. Та сила, что создает из фактов его биографии связную историю, вступила в действие и отыскала важное детское воспоминание. Не так уж и важно, правда ли он чувствовал тогда столь сильно и серьезно. Главное, что по-новому осмыслен некий факт, который может стать опорой в прошлом, поворотной точкой его жизненного пути.
"Не правда ли, ты, любезный читатель, испытывал сам, что чудесный порыв первой любви обыкновенно поселяет в нас чувство какой-то безнадежности? Таковы бывают сомнения художника в своих силах. Он созерцает идеал и чувствует бессилие воплотить его в своем произведении. Ему кажется, что идеал убегает от него безвозвратно; но затем божественное мужество возвращается к нему вновь; он бодро вступает в борьбу, и сомнение разрешается сладкой надеждой, укрепляющей его в стремлении к излюбленному идеалу, к которому подходит он все ближе и ближе, хотя и не достигает его никогда.
Траугот испытывал чувство именно такой безнадежной скорби. Когда рано утром он вновь пересмотрел свои все еще лежавшие на столе рисунки, они показались ему до того слабыми и ничтожными, что он невольно вспомнил слова одного понимавшего толк в искусстве приятеля, который сказал: "Одно из неприятнейших заблуждений для посвящающих себя искусству состоит в том, что многие способность свою живо чувствовать принимают за истинное призвание"".
Эти колебания маятника, попеременные переживания совершенства и ничтожества собственных творений знакомы, наверное, любому художнику. Прежде Траугот мог не испытывать ничего подобного, не придавая своим рисункам должного значения. Теперь, когда он может испытать это сам, нужда в персонажах, исповедующих обывательское отношение к искусству, отпала, и дядя с племянником покидают повествование. Что касается способности живо чувствовать, это важная составляющая таланта. Траугот совершает ошибку, когда выворачивает эту мысль наизнанку; у него получается так: "раз я способен живо чувствовать, значит, я заведомо лишен таланта". Ошибается он и в том, что опирается на чужое, пусть и умное, мнение.
И он снова отступил, с отвращением вернулся в контору. Это тупик, так как Траугот видит только два исхода: уже быть художником и быть негоциантом. Как художником стать, он не знает, принять свое ничтожество не может и наказывает себя постылой работой. Ему так плохо, что Роос принимает его за больного. Но тупик не может длиться вечно. Энергия накопится в страдании, и может проявиться некий третий путь.
Образ "Пожилого господина" изменчив. Образы дяди и племянника параллельны. Они касаются оси Senex-Puer. Но что это за содержание - Персоны? Духа Времени? Возможно и то, и другое - см. как дух времени зависит от моды и как его создают, в "Докторе Фаустусе"
Выбор
Однажды перед самой свадьбой Траугота в конторе появился старик, который сделал глупость - продал ценную бумагу тут же, хотя мог бы получить за нее чуть позже большую сумму. Добрый совет нашего героя он отверг; оказалось, что он нуждается в деньгах прямо сейчас.
"Траугот быстро бросился к старику и сказал:
- Позвольте, милостивый государь, вам сказать, что бумага, которую вы желаете продать, стоит именно столько, как вам говорили; но курс ее, я могу вам предсказать наверно, скоро поднимется, а потому, если вам угодно послушать моего совета, повремените с продажей несколько дней.
- С какой стати, милостивый государь, вмешиваетесь вы в мои дела? - возразил старик очень сухо и сердито. - Может быть, мне в настоящую минуту вовсе не нужны эти глупые бумаги, а деньги, напротив, нужны очень".
Отрывок напоминает мотив традиционной сказки, когда за бескорыстную помощь чудесному персонажу герой получает от него волшебные дары. Здесь старик весьма упрям, никакой благодарности не испытывает. Может быть, это услуга не того сорта - Траугот показал себя только отзывчивым юношей, а старик ждет чего-то другого. Вот когда молодой негоциант пренебрег собственной выгодой, это старика заинтересовало.
"Траугот, видимо оскорбленный таким неласковым отпором старика, хотел уже удалиться, но в эту минуту упал на него умоляющий взгляд юноши, в котором сквозь слезы читалась просьба, так что он не мог удержаться и сказал:
- Мне все-таки не хочется, чтобы вы понесли такой значительный убыток. Продайте эту бумагу мне под условием, что я через несколько дней возмещу вам разницу в курсе.
- Удивительный вы человек, - возразил старик. - Пусть будет по-вашему, хотя я все-таки никак не могу понять вашего желания меня обогатить".
Юноша позволяет не прерваться контакту, адресуясь к чувствам Траугота. Он поступает вопреки воле своего старого спутника.
"С этими словами он бросил быстрый взгляд на мальчика, который стыдливо опустил прекрасные голубые глаза. Оба пошли за Трауготом в контору, где он отсчитал деньги старику, спрятавшему их с мрачным видом в мешок. Мальчик между тем тихо сказал Трауготу:
- Не вас ли встретили мы несколько недель тому назад в Артусовой зале, где вы рисовали эти прекрасные фигуры?
- Это правда, - отвечал Траугот, почувствовав, как воспоминание о несчастном авизо бросило ему всю кровь в лицо.
- О, тогда, - заметил юноша, - не удивляйтесь, если... - В эту минуту старик гневно взглянул на мальчика и тот сейчас же замолчал.
Траугот никак не мог победить в присутствии незнакомцев какого-то неловкого чувства, и они пошли дальше в молчании, которого он никак не решался прервать расспросами о чем-нибудь, касавшемся их личностей".
На контакт с Трауготом идет юноша. Видимо, он хотел что-то объяснить или предложить, несколько опережая время - до того, как сам клерк потрудится задать свой вопрос. Если это так и старик остановил юношу из "педагогических" соображений, чтоб Траугот мог определиться, то сюжет развивается классическим сказочным путем, и нашему герою придется проявить терпение и завоевать благосклонность старика. Вспомним, из-за излишней щепетильности Траугот еще раз предал свое призвание, а такой шаг не может вызвать уважения у персонажа, воплощающего собою дух искусства. Либо консервативный старик оказался в чуждом ему мире, где не доверяет никому - из косности и потому, что так проще. Пока в этой паре большую власть над Трауготом имеет старик, а юноша служит посредником, кем-то наподобие ангела, вестника божества. На уста Траугота как будто наложена печать. Правильно ли он ведет себя, не расспрашивая своих чудесных посетителей? Скорее всего, да. Как и он сам, они должны иметь время, чтоб решить, нужен ли он им.
Юноша, видимо, является пока функцией, производной от образа старика. Эта функция - чувство, живости которого так не доверял Траугот. Теперь все становится на свои места - естественность и сила чувств не являются, конечно, сущностью таланта; но именно чувствительность находит стоящие сюжеты картин, а сила страсти к искусству позволяет создать истинный талант из имеющихся в наличии способностей, умственных и волевых качеств. Итак, склонность - вещь далеко не маловажная.
Далее происходит чудо.
"Они стояли возле одного из гранитных столбов, поддерживавших свод залы, как раз напротив фигур, нарисованных Трауготом вместо авизо. Траугот вдруг прямо заговорил о поразительном их сходстве со стариком и юношей. Старик как-то странно улыбнулся, положил руку на плечо Траугота и сказал тихо и значительно:
- Вы, значит, не знаете, что я немецкий живописец Годофредус Берклингер и что фигуры, которые, по-видимому, вам так нравятся, давным-давно написаны мною, когда я был в искусстве еще учеником. В бургомистре я изобразил, на память, себя, а ведущий лошадь паж - не кто иной, как мой сын, что вы можете легко видеть сами, сравнив наши лица и рост".
История развивается, как и положено сказке - прямой ответ вызван прямым вопросом. И опять Траугот, благодаря своей интуиции, поступил правильно, выбрав место рядом с картиной - там, где миры реальности и фантазии пересекаются.
"Траугот остолбенел от изумления, но скоро, однако, понял, что человек, выдающий себя за автора двести лет назад написанных картин, должно быть, не совсем в здравом уме.
- Славный это был век дивного процветания искусства, - продолжал старик, закинув голову вверх и гордо озираясь, - когда я украшал эту залу картинами для мудрого короля Артуса! Помнится, сам славный король вошел сюда с благородной и величественной осанкой во время моей работы и облек меня званием художника, которого я до того не имел!
- Отец мой, - перебил юноша, - художник, каких немного, и вы бы, милостивый государь, не раскаялись, если бы он позволил вам взглянуть на свои произведения".
Юноша опять мягко направляет контакт в нужную сторону. Старик и правда слегка не в своем уме, он занят только прошлым и своими картинами. Косностью и ограниченностью он напоминает Элиаса Рооса. Юноша опять мягко направляет контакт в нужную сторону. Именно юноша видит проблему старца - его косность и неспособность к обновлению. Тот, кто позволил чудесным персонажам воплотиться - Траугот: он нарисовал персонажей прежнего века в своей современности, это, наверное, и позволило им ожить. Теперь от Траугота зависит и дальнейшая судьба старика.
"Старик между тем прошелся по опустевшей уже зале и, возвратясь, позвал сына идти домой. Тут Траугот подступился к нему с просьбой показать его картины. Старик пристально посмотрел на него глубоким, проницательным взглядом и произнес медленно и строго:
- Вы чересчур дерзки, считая себя достойным войти в святилище еще до окончания ваших ученических годов! Но - пусть будет так! Если взгляд ваш еще не созрел для полного созерцания, то пусть довольствуется неясным предчувствием! Завтра рано утром приходите ко мне.
Он дал Трауготу свой адрес, и тот, как можно себе представить, не замедлил, отделавшись от конторских занятий, поспешить на указанную улицу в гости к чудному старику".
Траугот сделал и второй шаг - послушался юноши и попросил показать картины. Дерзость оказалась весьма полезной, она может скомпенсировать на первых порах недостаток духовной зрелости. Старый художник решил верно: далеко не всегда следует ждать, пока дух созреет до полного восприятия образа, ведь такое возможно только в творческой деятельности.
Интермедия о четверице
Итак, вступительная часть новеллы закончена. Траугот решил следовать призванию. В этом ему очень помогли две пары персонажей, мирская и волшебная - дядя с племянником и художник с сыном. Все четверо составляют очень симметричную четверицу. Про ее обыденную и вечную половины уже было сказано. Есть половина старцев (дядя и художник), они ведают оценками, нормами, традициями, идеями, связанными с творчеством. Есть молодая половина (племянник и сын художника), от них зависят чувства, связанные со следованием призванию. При первом приближении дядя и племянник выглядят классическим воплощением Персоны, духа века сего, художник и его сын - Духа вне времени. Этим содержание четверицы не исчерпывается.
Что делают дядя и племянник для Траугота? Дядя тычет его носом в проблему профессионального соответствия. Племянник разглагольствует об опасности искусства для того, что он называет жизнью. По сути, эти персонажи делают Трауготу вызов, до крайности обостряя конфликт выбора.
По мнению В. Каст (а она опирается на мнения еще нескольких юнгианских аналитиков), у мужчины может быть Анимус. Она почти отождествляет его с архетипом Духа. Если эти архетипы могут быть отождествлены, то надобности в выделении еще и Анимуса мужчины отпадает. Различие Анимуса мужчины и Духа довольно тонко. Как и Анимус женщины, он имеет отношение к творческим возможностям, мышлению, готовым мнениям (зачастую предвзятым). Можно предположить, что Анимус мужчины - это не столько Дух, сколь та сущность, что помогает мужчине совладать с духовными содержаниями. В. Каст на материале нескольких сотен сновидений уточнила, что Анимус мужчины может проявиться в образе Мудрого Старца и Наставника. Однако тогда не совсем ясно, как Анимус выглядит в своей амбивалентной или зловещей ипостаси. Возможно, это образ Противника (близкий Тени), которому нужно противостоять.
Дядя и племянник очень ненадолго, лишь до того, как Трауготом был понят и пережит конфликт самоопределения, выступили как его духовные противники (а племянник - отчасти еще и как соблазнитель). Вся запутанность обывательских представлений и чувств о творчестве была воплощена ими.
"Очень женственная женщина имеет мужскую душу, и очень мужественный мужчина - женскую. Этот контраст из-за факта что, например, мужчина не во всех вещах полностью мужественен, но обычно также имеет женские черты. Чем более мужское его внешнее отношение, тем более вычеркиваются его женские черты: взамен, они появляются в бессознательном" (CW 6, ї804). Он обозначил женскую душу мужчины как аниму, и как мужскую душу женщины как анимус, и описал, как люди проецируют образы их душ на членов противоположного пола (ї 805)".
Эта мысль К. Г. Юнга из книги "Психологические типы" позволяет В. Каст интерпретировать Аниму как компенсацию чрезмерно мужественной Персоны мужчины. Женщина частенько формирует Персону, соответствующую образу Анимы избранного ею мужчины. Следовательно, Анима/Анимус и Персона сущностно связаны, и прежнее соотнесение образов дяди и племянника с Персоной не противоречит тому, чтоб интерпретировать их как отражение инфантильного и зависимого от отцовских влияний Анимуса Траугота.
С потусторонней парой персонажей дело обстоит несколько проще и ближе к классическим образцам. Старый художник совмещает в себе черты и Мудрого Старца, и Наставника; юноша - посредник и тот, кто может жить рядом с духом.
Важно, что область идей и область чувств как содержаний Анимуса расщеплены. Ментальная сторона стара, несговорчива, консервативна и не подсказывает готовых путей. Это уже существующие идеи, опора художника и традиция, чей консерватизм надо будет преодолеть. Юная, чувствующая часть позволяет наладить или держать контакт с областью идей.
В чем нуждается старый художник
Траугот пришел к "чудному старику".
"Юноша, одетый в средневековый немецкий костюм, отворил дверь и провел его в обширную комнату, где он увидел старика, сидевшего посредине на скамейке перед большим, натянутым на раму и загрунтованным серой краской полотном.
- В добрый час, - воскликнул старик, едва его увидев. - Вы пришли как раз в ту минуту, когда я набрасывал окончательные штрихи на одну большую картину, стоившую мне года, хотя работа была вовсе не трудна. Это будет пара к такой же большой картине, представляющей потерянный рай и оконченной мною в прошлом году. Вы ее увидите у меня также. Эта же, как вы можете догадаться, изображает рай, обретенный вновь, но мне было бы очень жаль, если бы вы увидели в ней хоть какую-нибудь аллегорию. Аллегорические картины пишут только бездарные художники. Моя картина должна не означать что-либо, но быть. Вы можете сами видеть, как эти группы людей, животных, плодов, цветов и камней сочетаются в гармоническом целом, в одном стройном аккорде небесной музыки, которая и есть истинное просветление!
Тут старик начал объяснять отдельные группы, обращал внимание Траугота на замечательное распределение света и тени, на яркость красок в цветах и металлах, на удивительные фигуры, возникающие из чашечек лилий и соединяющиеся в веселые вереницы прелестных юношей и девиц, на бородатых мужей, разговаривающих со зверями на их языке. Речь его становилась все сильнее и сильнее, но вместе с тем непонятнее".
Вот теперь становится понятным, почему художник нуждается в Трауготе. Сидя перед пустым холстом в своей мастерской, он оказывается чистым духом, создающим образы. Воплотить их он не может и сам этого, кажется, не понимает, для него картина уже существует. Однако в нашем мире она не может обойтись без того, чтоб ее написали, воплотили. Для этого нужен художник, его желание и мастерство.
Кажется, старик превысил свои полномочия мастера. Он хочет создать картину так, чтобы его рай реально существовал. Это невозможно. Понимание того, что никакое произведение искусства не может полностью соответствовать породившему его идеальному образу, может парализовать. Так произошло с Трауготом. когда он, скрепя сердце, вернулся в контору. Так произошло и со стариком, переживающим противоположный полюс творческого бессилия - иллюзорное всемогущество.
"- Пусть вечно, о высокий дух, сияет твоя бриллиантовая корона! воскликнул он, наконец, устремив горящий взор на полотно. - Сбрось с лица покрывало Изиды, которое надеваешь ты с приближением к тебе непосвященных! Зачем так крепко прижимаешь ты к груди свои одежды? Я хочу видеть твое сердце! Это камень мудрых, перед которым открываются все тайны! Разве ты не я? Зачем ты смотришь на меня так дерзко? Или ты хочешь бороться с твоим властителем? Не думаешь ли ты, что рубин, сияющий в твоем сердце, может сокрушить мою грудь? Прочь же, выходи вон! Я тебя создал, потому что я...
Тут старик вдруг упал, будто пораженный громом. Траугот бросился его поднимать, и они с мальчиком усадили его в кресло, где он немедленно погрузился в тихий, глубокий сон".
Искусство художника ограничено; старик посягнул на творческую силу Бога и лишился возможности воплощать замысел. Как и магнетизер в одноименной новелле, старик ищет упрощенных путей, прямого воздействия на дух. В этом он крайне прямолинеен. Не должен художник пренебрегать покровами, скрывающими сердце духа; его дело - воссоздавать на полотне именно эти покровы, чтоб дать возможность духу проявиться. Сейчас он ведет себя подобно инфляцированному Эго, раскачиваясь между богоподобием и полным небытием. Все относительно. Для Траугота художник Готфрид Берклингер является олицетворением Анимуса. Для самого себя это раздутое Эго нарцисса, претендующее на тождество с Самостью.
"- Вы видите, - тихо и скромно сказал мальчик Трауготу, - что бывает с моим бедным старым отцом. Злой рок погубил радость всей его жизни, и уже давно умер он для искусства, которому посвятил всю свою жизнь. Целые дни проводит он, сидя перед натянутым загрунтованным полотном, устремив на него неподвижный взгляд. Это называет он "рисовать", и вы видели, в какое экзальтированное состояние приводит его попытка рассказать содержание задуманной им картины. Сверх того, преследует его еще одна несчастная мысль, которая готовит очень горькую жизнь и мне, но я смотрю на это как на судьбу, общую для нас обоих. Но вы, может быть, хотите немного прийти в себя после тяжелого впечатления от этой сцены? В таком случае пойдемте со мной в соседнюю комнату, я покажу вам много картин, написанных моим отцом в прежнее, еще счастливое для него время".
Мальчик все еще остается посредником и истолкователем происходящего. Он, как и в конторе, не позволяет происходящему оставаться в рамках нелепой, безумной ситуации; он постоянно расширяет контекст и делает так, что ситуация течет дальше и обогащается.
Анима
Среди прекрасных жанровых картин старой фламандской школы Траугот увидел портрет неизвестной девушки и тут же полюбил ее.
"Это была прелестная девушка в средневековом немецком костюме, но с лицом, похожим как две капли воды на юношу, сопровождавшего Траугота, только с более светлым цветом волос, да и вся фигура казалась несколько выше. Немой восторг овладел Трауготом при взгляде на эту очаровательную женщину. По силе кисти и изображения жизненной правды картина совершенно напоминала Ван Дейка. Темные, полные страсти глаза смотрели прямо на Траугота; прелестные губки, казалось, так и готовы были открыться, чтобы вымолвить нежное слово любви.
- Боже! - с глубоким вздохом вырвалось из груди Траугота. - Где, где ее найти?
- Пойдемте же, - сказал мальчик.
Тут Траугот не выдержал и вскричал как безумный:
- Это она, возлюбленная моей души, она, образ которой я давно ношу в сердце, которую давно вижу в темных неясных предчувствиях! Где, где она?
Слезы покатились из глаз молодого Берклингера; он, казалось, был охвачен глубочайшим горем, которое с трудом удерживал Почти без сознания вышел за ним Траугот в другую комнату. Старик все еще спал, но вдруг проснулся в эту минуту и устремил на Траугота гневный взгляд.
- Что вам надо? - воскликнул он. - Что вам надо?
Мальчик подбежал и напомнил старику, что он сам пригласил Траугота, чтобы показать ему свою новую картину. Берклингер помолчал немного, как будто что-то припоминая, и сказал уже мягче:
- Извините меня, милостивый государь! Не взыщите со старика за такую забывчивость.
- Ваша новая картина, господин Берклингер, - сказал Траугот, - превосходна. Я никогда не видел подобных и воображаю, сколько надо потратить труда и умения, чтобы дойти в искусстве до такой высокой степени. Я чувствую в себе неодолимое призвание к живописи и беру смелость убедительнейше просить вас, достойный учитель, сделать меня вашим прилежным учеником!
Старик совершенно просиял при этих словах, обнял Траугота и обещал быть его верным учителем. С тех пор Траугот стал ежедневно ходить к старому живописцу и начал в самом деле быстро успевать в живописи. Дела в конторе опротивели ему окончательно, и он настолько их забросил, что господин Элиас Роос горько на него жаловался. Наконец дошло до того, что Траугот под предлогом болезни совсем перестал являться в контору, к великому огорчению Христины, так как вследствие этого и свадьба была отложена на неопределенное время".
Юноша-проводник называет Фелицитату своей сестрой. Траугот пока не гттов к тому, чтобы содержания Анимы напрямую посещали его душевный мир, и для этого требуется посредник, юный аспект Анимуса. То, что Анима пока представлена лишь портретом, свидетельствует о наличии представлений о ней, но не более. Тоска юноши по ней, утраченной сестре, предвосхищает новую целостность и трудности, с которыми она будет когда-то достигнута.
Анимус Траугота расщеплен - ведь старик выступил против того, что юный художник увидел эту картину. Согласилвшись стать его учителем, этот сенексный аспект мужского Анимуса предписывает Трауготу лишь одну, жесткую линию поведения - ученичество. Раздвоенность образов Анимуса говорит о том, что скоро этот аспект психики будет осознан. Кроме того, он намекает и на раздвоенность в отшонеиях с Анимой - а вот здесь до осознания Трауготу куда как далеко: у него есть невеста, вполне реальная - но есть и портрет духовной возлюбленной. И что с этим конфликтом делать? Ученичество у художника позволит если не разрешить этот конфликт, то хотя бы протянуть время. В Фелицитату он влюблен все так же, но старый художник не позволяет ему даже слишком долго видеться с ее братом; так проходит зима и наступает весна.
Сын художника нужен был только как посредник и как образец для идентификации. Старик обучает молодого Траугота: старческий аспект мужского Анимуса создает искусственные препятствия, и Траугот оказывается в своего рода контейнере, где может произойти его трансформация из не слишком хорошего клерка в настоящего художника.
Точно так же, как раздвоены Анима и Анимус Траугота, расщеплена и его жизнь - кроме ученичества он продолжает работать клерком, и юная Христина все еще собирается за него замуж; он хиреет, и будущий тесть советует ему лечиться.
"Раз один сложный счет задержал Траугота в конторе на целый день, он пропустил час своего урока живописи и только поздно в сумерки отправился в дом Берклингеров. В передней не было никого, но из соседней комнаты доносились звуки лютни. Ни разу прежде не слыхал он у них какого-либо инструмента. Он стал слушать: тихо, точно нежные стоны раздавалось пение вперемешку с аккомпанирующими аккордами. Он отворил дверь. О Боже! Повернувшись к нему спиной, сидела в комнате стройная женская фигура в старинном немецком платье с высоким кружевным воротником, точь-в-точь, как на знакомой картине. Шум, невольно произведенный входом Траугота, заставил ее встать, она положила лютню на стол и обернулась.
- Она, Фелицитата!.. - вырвалось из груди Траугота.
В восторге упал он к ногам милой картины, но вдруг почувствовал, как крепкая рука встряхнула его, схватив со страшной силой за воротник.
- Злодей! Предатель! - раздался голос старого Берклингера. - Так вот какова твоя любовь к искусству! Убить хочешь ты меня!
И с этими словами он вытолкал Траугота за дверь; нож сверкнул в его руке. Траугот сбежал с лестницы и, точно оглушенный восторгом и ужасом, едва мог добежать до дома.
Напрасно старался он заснуть в эту ночь: "Фелицитата, Фелицитата! - восклицал он, терзаемый горем и муками любви. - Ты там, ты там, а я не могу тебя видеть, не могу прижать к своей груди! Ты меня любишь, я это знаю! Я это чувствую сквозь все муки, терзающие мое сердце!"
Светлые лучи весеннего солнца проникли между тем в комнату Траугота. Он встал и дал себе слово во что бы то ни стало выведать тайну Берклингерова дома. Живо побежал он к ним, но каково было его горе, когда он увидел, что окна Берклингеровой квартиры были отворены настежь, а домашняя прислуга выметала и чистила комнаты. Он понял, что случилось".
Такая раздвоенность не может продолжаться долго - психика стремится к целостности. Художник и его сын уехали - Анимус тоже может утомиться от постоянной раздвоенности. В этом решении старый Берклингер совершенно прав: его задачей было научить юнца живописи, средствам ворческого выражения - но отнюдь не подогреть его чувства. Содержания Анимы, как то обычно и происходит, прорываются слишком рано. И приносят еще одну проблему: существует ли она в реальности или это не более чем миф? Путаница между объективной реальностью и реальностью воображения - это то состояние, что насылается Анимой, - и то, которому до поры до времени успешно противостоит Анимус.
Что ж, с раздвоенностью покончено. Вместо того, чтобы и дальше пребывать в мечтах, ученик живописца Траугот вынужден действовать в реальности, что вполне по-мужски.
...
Сначала он возвращается к Элиасу Рооту и его дочери Христине. Выбор в пользу судьбы клерка мог бы избавить его от мучительной раздвоенности, но юноша впадает в уныние и считает свое призвание живописца обманом.
Спасло его от этой духовной смерти, разумеется, чудо. Как раз накануне свадьбы
"Заметил он того самого маклера, которому Берклингер предлагал продать свои бумаги. Почти безотчетно бросился Траугот к нему и спросил:
- Скажите, пожалуйста, знали вы того замечательного старика с черной курчавой бородой, который прежде часто бывал здесь вместе с прекрасным мальчиком?
- Еще бы не знать, - отвечал маклер, - это старый сумасшедший художник, Годфрид Берклингер.
- В таком случае, - подхватил Траугот, - не знаете ли вы, куда он уехал и где живет теперь?
- Еще бы не знать, - продолжал тот, - он давным давно поселился со своей дочерью в Сорренто!
- С дочерью Фелицитатой? - крикнул Траугот так неожиданно громко и горячо, что все окружавшие их оглянулись.
- Ну да, - отвечал спокойно маклер. - Ведь это она и была тем хорошеньким мальчиком, постоянно ходившим со стариком. Половина Данцига знала, что это девочка, несмотря на то, что старый сумасшедший воображал, будто никто об этом не подозревает. Ему кто-то предсказал, что он умрет насильственной смертью, едва дочь его выйдет замуж, вот он и выдумал, дабы это предотвратить, выдавать ее всем за мальчика.
Пораженный простоял Траугот несколько минут, а затем пустился бежать куда глаза глядят - в поле, в лес, лишь бы не быть на одном месте.
- Несчастный! - кричал он. - Она была тут, возле меня! Тысячу раз я сидел с ней, чувствовал ее дыхание, держал ее нежную ручку в своих, смотрел ей в глаза, слушал ее речи - и потерял все! Так нет же, не потерял! За ней, за ней! В страну искусства! Узнаю перст провидения! Вперед, в Сорренто!"
Только это, второе, вмешательство судьбы разбудило инертного Траугота. Он отказался жениться на Христине и поехал в Сорренто. Если б не случайность, оставаться бы ему клерком - так и происходит с очень многими способными, но косными потенциальными творцами. Он отказывает невесте и своему компаньону, но это не значит, что он решился избрать живопись как призвание - нет, его интересует только девушка. Именно это эмоциональные влияния Анимы и позволяют отказаться от прежней Персоны, а не сложные технологии и моральные выборы, связанные с мужским серьезным Анимусом. Под властью старого художника, не будь портрета девушки, Траугот хоть до скончания века мог бы оставаться учеником. И не будь перед его носом нелюбимой Христины, он бы мог вечно пребывать не слишком хорошим клерком.
Девушку в Италии, но не в Сорренто он все-таки нащел.
"Девушка явно испугалась при его появлении. Траугот взглянул - черты Фелицитаты, но это была не она. Казалось, тысяча кинжалов пронзили в эту минуту сердце бедного Траугота. Матушевский объяснил в нескольких словах девушке, в чем дело. Она, видимо, сконфузилась, и яркий румянец разлился по ее щекам. Траугот, хотевший сначала тотчас же удалиться, не мог не заметить, как хороша она была в эту минуту, и невольно остановился, бросив еще один исполненный горести взгляд на милое существо. Матушевский нашелся сказать прекрасной Дорине несколько любезных фраз, чтобы хоть немного сгладить неловкое впечатление от их странного прихода. Она подняла на незнакомцев свои прелестные темные глаза и сказала, улыбаясь, что отец ее скоро вернется с работы домой и будет очень рад видеть у себя немецких художников, которых он вообще очень уважает. Траугот должен был сознаться, что после Фелицитаты ни одна девушка не производила на него такого впечатления, как Дорина. Она в самом деле удивительно походила на Фелицитату, только черты ее лица были несколько резче и выразительнее, а волосы гораздо темнее. Это были две одинаковые картины, но одна - написанная Рафаэлем, а другая - Рубенсом. Спустя некоторое время пришел ее старый отец, и тогда Траугот ясно увидел, что высота церковных подмостков, на которых старик работал, обманула его глаза. Вместо высокой, крепкой фигуры Берклингера отец Дорины оказался маленьким и худощавым старичком с лицом, носившим явные следы удрученности и бедной жизни. Обманчивая тень полумрачного церковного освещения, падавшая на его бритый подбородок, показалась Трауготу черной, курчавой бородой.
В разговоре об искусстве старик обнаружил глубокие практические познания, и Траугот решил непременно продолжить с ним знакомство, начавшееся так неловко, но видимо оживившееся в конце посещения. Веселое расположение духа Дорины и детская непринужденность ее манер ясно обличали, что молодой немецкий художник вовсе не был ей противен. Траугот отвечал ей тем же от чистого сердца. Скоро он так привязался к прелестной пятнадцатилетней девочке, что стал проводить целые дни в этом маленьком семействе, перетащил даже свою мастерскую в соседние с ними незанятые комнаты и, наконец, совсем стал их соседом".
Психика весьма инертна. Мы видим, как для Траугота повторяется та же ситуация, что и дома: есть работодатель и есть его невеста, на которой можно было бы жениться. Пусть Доринапохожа на Фелицитату, но это не она. Старика-художника Траугот, по-видимому, хочет просто использовать как собеседника и наставника, не испытывая к нему никакого трепета.
Видимо, географическое решение не помогает разрешить коллизию Анимы. Дорина похожа на духовную возлюбленную, и Траугот не хочет бросать ее, но он продолжает тосковать по Фелицитате.
"Он понимал, что нельзя достичь обладания любимой женщиной при помощи чуда. Фелицитата представлялась ему каким-то идеалом, которого он не мог ни достичь, ни изгладить из памяти. Положение его относительно нее было вечным положением влюбленных, при котором стремятся, но никоим образом не достигают обладания предметом любви. Дорина же часто представлялась ему в мыслях милой женой; сладкий трепет пробегал по его жилам, и жар загорался в крови при этой мысли, но вместе с тем брак с ней представлялся ему тяжелым преступлением против первой любви. Под влиянием борьбы этих двух чувств, его волновавших, сознался он однажды во всем старику. Признание это оказалось вовсе невпопад, потому что тот просто-напросто принял его за желание обмануть его любимую дочь".
Страсти улеглись потихоньку; но все-таки молодой ученик поехал искать свою возлюбленную дальше, в Сорренто. Год поисков не дал ничего. Потом случилось еще одно, третье, чудо. Пришло письмо о смерти Элиаса Рота и о том, что Христина вышла замуж за бухгалтера. Траугот мог вернуться домой и быть свободным от тех влияний коллективного сознания, что заставляли его метаться по Италии вслед за призраками.
Четвертым чудом было то, как секрет художника и его дочери раскрыл все тот же старый маклер:
"- Значит, вы, господин Траугот, не знаете, - объяснил маклер, - что Алоизиус Брандштеттер, наш почтенный член магистрата и старшина гильдии, назвал Сорренто свою маленькую виллу у подножия Карльсберга, в сосновом лесу? Он постоянно покупал у Берклингера его картины и в конце концов пригласил его вместе с дочерью совсем поселиться у себя в этом Сорренто. Они прожили там гораздо более года, и если бы вы дали себе труд взобраться на Карльсберг, то могли бы видеть оттуда, как фрейлейн Фелицитата гуляет в саду, одетая в свой живописный древненемецкий костюм, точь-в-точь, как на картинах своего отца. Так что вам совершенно незачем было ездить я в Италию. Вскоре потом старик... Но это печальная история.
- Рассказывайте, - глухо проговорил Траугот.
- Ну да, - продолжал маклер. - Примерно в это время вернулся из Англии молодой Брандштеттер, сын старика, и, увидев Фелицитату, влюбился в нее по уши. Раз, встретив ее в саду, он упал перед ней на колени, как это делается в романах, и дал клятву на ней жениться, чтобы освободить ее от тиранского рабства, в котором держал ее отец. А старик стоял между тем за деревьями, так что молодые люди не могли его видеть, и, в ту самую минуту, как Фелицитата готова была сказать "я ваша" - вдруг упал с глухим криком навзничь и умер на месте. И как же он был в эту минуту страшен! Весь бледный и синий; у него, видите, лопнула какая-то жила. Фрейлейн Фелиуитата не могла, конечно, после этого видеть молодого Брандштеттера и вышла замуж за надворного и уголовного советника Матезиуса из Мариенвердера, так что вы, если желаете, можете посетить по старой дружбе госпожу советницу у нее в доме. Съездить в Мариенвердер, во всяком случае, не так далеко, как в Сорренто. Она прелюбезная особа, живет хорошо и имеет уже нескольких детей.
Пораженный ушел от него Траугот. Такого исхода он не мог даже представить себе.
- Нет, это не она! - воскликнул он, наконец. - Это не Фелицитата! Это не тот небесный образ, который жил в моем сердце, наполняя его божественным вдохновением! Образ, ради которого я поехал в Италию, постоянно видя его перед собой, как лучшую надежду, как сияющую путеводную звезду! Фелицитата - советница Матезиус, да еще уголовная! Ха, ха ха! Советница! - и он хохотал, хохотал как сумасшедший и все бежал вперед, пока не вышел за городские ворота и не взобрался на Карльсберг.
Оттуда увидел он Сорренто и горькие слезы брызнули у него из глаз.
- О Боже! - воскликнул он. - Как злобно издевается судьба над нами, бедными людьми! Так нет же, не я хочу как ребенок полезть на огонь и обжечься, вместо того, чтобы разумно пользоваться его светом и теплом! Судьба явно мной управляла, но мой помраченный взор отказывался признать значение высшей силы. Я дерзко вообразил подобным себе то, что было создано и вызвано к жизни гением великого художника! Это создание хотел я унизить, низведя его до степени простого земного существа! Нет, я не потерял тебя, моя прежняя Фелицитата! Ты всегда будешь моей, потому что ты - ничто иное, как живущая во мне творческая сила. Теперь только узнал я тебя. Какое мне дело до уголовной советницы Матезиус? Ровно никакого!
- Я тоже думаю, что никакого, почтенный господин Траугот, - сказал возле него кто-то
Траугот встрепенулся, точно пробудясь ото сна, и увидел, что он, сам не понимая каким образом, очутился опять в Артусовой зале, возле гранитных колонн. Говоривший был муж Христины. Он подал Трауготу полученное на его имя письмо из Рима.
Матушевский писал:
"Дорина стала прелестнее, чем когда-либо. Она тоскует только от разлуки с тобой, дорогой друг, и ждет ежечасно, твердо веря, что ты не можешь ее покинуть. Она любит тебя искренно. Когда же, наконец, мы увидимся?"
- Я очень рад, - сказал мужу Христины Траугот, прочитав письмо, - что мы кончили сегодня наши с вами расчеты. Завтра я уезжаю в Рим, где с нетерпением ждет меня дорогая невеста".
Молодой Трауготт выбирает между коммерцией и искусством, его идентичность конфликтна и спорна.
Художник Готфрид Берклингер, сидящий у ненаписанной картины, воплощает или устаревший интегрирующий символ, или отражает реальное состояние Трауготта, который творчески бесплоден и явно боится вывести свое творчество на поверхность и воплотить. Его автопортрет с пажом и он сам с сыном - образы обновления по оси Senex-Puer. Его ученик Трауготт воплощает собою мужское Я в процессе индивидуации. Пока Трауготт находится под влиянием художника как Анимуса, и пока тот является образцом его будущей духовной идентичности, призвание ученика непрочно. Анимус может быть и тем, кто стимулирует к творчеству, и тем, кто налагает руку на уста и велит молчать, ни в коем случае не проявляя себя самого (а только идею, смысл произведения).
Мнимый "сын" художника оказывается его дочерью по имени Фелиситас ("счастье"). Это значит, что проблематика мужского Анимуса уступает место обновленной проблематике Анимы, и теперь выбор призвания будет связан с жизнью, реальными отношениями и с сексуальностью - короче говоря, с реальной личностью художника. Когда дочь выйдет замуж за художника, отец должен будет оставить их. Пара отец/сын, идеальная и общая, не относящаяся прямо к личности Трауготта, сменится вполне конкретной парой муж/жена.
Ориентация мужчины на его Анимус никогда не даст ему окончательно определиться с выбором пути в искусстве. Но тогда окажутся в тупике и женщины, помешанные на женских группах, на выявлении своей женской природы - на идентификации с женской Анимой. Ведет к освобождению разрыв с вождем того же пола, что и адепт.
Далее возникнет проблема: какова роль в этих отношениях реальной девушки Доротеи (и ее архетипического прототипа?) и реальной девушки Фелиситас, дочери художника (и ее мистического прототипа). Физическое овладение женщиной здесь запрещено, и девушка теряет сверхъестественную опору, когда к ней приближается возлюбленный.
Мытарства, связанные с Анимой, в этой новелле утомляют - мы не понимаем, существует ли она. Не знаем, подменили ли проблемы Анимуса конфликт профессионльной идентичности Траугота - мы даже не в курсе, стал ли он художником. Мы не знаем, допустимы ли проекции Анимы на его новую невесту - можем лишь надеяться, что это так.
Новелла не дает ответа на вопрос о том, от каких влияний зависит творческое становление - от мужского Анимуса или от Анимы? Тем более нет и ответа на вопрос о том, как должны сочетаться эти влияния, чтобы мужчина мог бы стать настоящим художником.