Аннотация: Лето 1942-го года, оккупированный Азов. Нацист Хелге Меньшихофман, имеющий холодное и жестокое сердце, влюбляется в русского. Кажется, это судьба. И немцу ничего не остаётся, кроме как заставить его быть рядом с собой.
1 июля 1942 года, на рассвете, Борис Годунов долго стоял у тонкой полоски песчаной косы на берегу реки Азовки и смотрел на десятки трупов, сваленных в одну гору, точно хлам. В эти мгновения мужчина понял, что должен делать дальше. Сплюнув, он пошёл в сторону Собора Успения Пресвятой Богородицы.
Внутри царил полумрак, святые скорбно глядели с икон своими огромными печальными глазами, удушливо пахло ладаном. Возле иконы Христа стоял мужчина в серой рубашке и черный брюках и протирал её тряпкой.
Чернов приблизился к старому знакомому:
- Здравствуй, Эдгар.
- Здравствуй, Боря, - тихо ответил Чернов, посмотрев на вошедшего.
Это был стройный паренек с удлинёнными русыми волосами, доходящими до середины. Правильные черты лица выдавали в нём принадлежность к славянскому народу. Серо-голубые глаза всегда были печальны и, казалось, смотрели в самую душу. Чернов обладал приятным бархатистым голосом, которым можно было заслушаться. Во всём его облике ощущалась некая внутренняя сила, стержень.
- Я решил примкнуть к Дятлову, - твёрдо произнёс Годунов.
- Ты уверен? - тихо спросил Эдгар, опуская руку с тряпкой.
- Да. Ты же сам видишь, какой ужас творится на улицах города. Я только что был у Азовской крепости. Там около сотни убитых. И будет больше...
Эдгар ничего не ответил. Он прекрасно знал, какие зверства происходят в его городе. Часть горожан предпочитала лечь под немцев: для них открывались притоны, казино, кафе и рестораны, в парках лавочки были подписаны "Только для немцев". Другие сопротивлялись, кто-то явно, а иные тайно. Дятлов был лидером антифашистского азовского движения под названием "Перевал Дятлова".
- Я могу просить тебя?
- О чём? - Эдгар снова посмотрел на Бориса.
- Если мне удастся кого-то спасти, могу я привести их сюда? Ты говорил, у собора есть подземные помещения, немцы тут появляются не шибко часто.
- Я понял, - вкрадчиво прервал его Чернов. - Можешь на меня рассчитывать.
После смерти дяди Армена, который всю свою жизнь служил в Соборе Успения Пресвятой Богородицы, заботы о нем легли на плечи Эдгара. Пока что это место не находилось в центре внимания нацистских захватчиков, но Чернов понимал, что всё может измениться в любой момент.
***
Штандартенфюрер Хелге Меньшихофман медленно встал и вода тёплыми струями поползла по его обнажённому телу. Мужчина вылез из ванной и подошёл к высокому зеркалу, видя себя во всей красе.
Хелге обладал истинно арийским телосложением: узкие бёдра, широкие плечи, умеренная мускулистость. У него было строгое нордическое лицо с прямым носом, ледяными светло-зелёными глазами и тонкой линией губ. Немец взял расчёску и принялся расчёсывать свои русые волосы по пробору, проводя по ним ладонью, приглаживая. Когда с расчёсыванием было покончено, Меньшихофман взял одеколон и побрызгался им, скользя взглядом по своей идеальной бледной коже. Неспешно облачаясь в накрахмаленную и отутюженную рубашку и форму, мужчина ощутил аромат блинов. Иные немцы довольствовались кухарками, которыми становились местные жительницы, но Хелге не доверял приготовление пищи кому попало и командировался в Азов вместе с верным слугой Крюгером.
Командующий полицией безопасности и СД Меньшихофман многим коллегам внушал страх, а то и ужас. Поговаривали, что он был настоящим волчарой, который умел держать себя в руках, что делало его ещё более опасным. Самодур, расстреливающий всех направо и налево - это не о Хелге.
Позавтракав австрийской колбасой и кофе, Меньшихофман вышел из особняка Горелова, пожалуй, самого роскошного в городе, и направился в сторону площади, куда уже сгоняли очередных пойманных партизан и правонарушителей. Каждый нацист, попадающийся на глаза штандартенфюреру, бодро отдавал ему честь. В ответ Хелге лишь слегка морщился. Он прибыл в Азов всего пару дней назад, но уже возненавидел жару, что в нём царила.
- За неподчинение и предательство, за нарушение правил поведения, вы будете расстреляны! - прокричал Шульц, глядя на то, как его цепные псы толкают и бьют горожан, заставляя их падать на колени.
Меньшихофман встал неподалёку и, широко расставив ноги, завёл руки за спину. Он смотрел на то, как его подчинённые расстреливают толпу, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Когда с русскими было покончено, Хелге вытащил из кителя белоснежный платок и приложил его к шее. Взгляд скользнул по деревьям, домам напротив, стоящей неподалёку толпе и... остановился на мальчишке. Чёрт знает что, но он выделялся и привлекал внимание. Статный, в белоснежной рубашке, расстёгнутой почти до пупа и с покоящимся на груди большим православным серебряным крестом, он казался лишним в этом убогом пейзаже. А эти глаза, выдающие характер, блестящие, даже пылающие - Меньшихофман в жизни таких не видывал! И вдруг кто-то грубо толкнул его. Хелге проморгался, возвращаясь в реальность. Штандартенфюрер медленно, скрипя сапогами, приблизился к незнакомцу и спросил на ломаном русском:
- Как твойё имья?
- Эдгар Чернов, - исподлобья посмотрев на немца, ответил тот.
- Эдгарь... Это есть Эдя? - оскалился Хелге.
- Это Эдичка.
- Эдичка... Как смьешно у вас звучьат имена, рюусский. Говоришь на немецкий?
- Говорю, - ответил Чернов по-немецки.
- О, славно, - по-змеиному улыбнулся Меньшихофман и перевёл взгляд на Шульца: - А ты чего встал? Работай! Уводи остальных!
Шульц отдал честь и поспешил выполнить приказ.
- Ты веришь в Бога? - спросил немец, касаясь кончиками пальцев в чёрной кожаной перчатке, креста на груди мальчишки. Случайно задев кожу, он улыбнулся шире, ощутив, как тот вздрогнул.
- Верю.
- Тогда молись, чтобы мою голову покинули те чёрные мысли, которые там обитают, - ухмыльнулся Хелге и, мгновенно сделавшись серьёзным, махнул стоящим неподалёку надзирателям. - Этого ко мне! Немедленно.
Чернова грубо схватили за руки и повели следом за Меньшихофманом, с великолепной выправкой вышагивающим в сторону своего особняка. Светло-зелёные глаза лихорадочно блестели, а тонкие губы подрагивали от предвкушения.
Войдя в гостиную и велев надзирателям ждать снаружи, штандартенфюрер снял фуражку и вальяжно опустился в кресло. Закинув ногу на ногу, он заскользил внимательным и даже жадным взглядом по пойманному русскому. Тот раздувал ноздри, словно необъезженный, дикий жеребец. От подобных мыслей холодная кровь немца забурлила.
- Чем ты занимаешься, kleine? - наконец, лениво спросил нацист.
- Собором. Слежу за порядком, - кашлянув, тихо ответил Чернов.
- Мой отец был ревностным католиком, - задумчиво ответил Хелге, начиная снимать кожаную перчатку: неспешно, изящно, стаскивая изделие с каждого кончика пальца по очереди. - А твои родители, малыш? Где они?
- Уже давно умерли.
- Как жаль, - протянул Меньшихофман и, закончив со снятием перчаток, отбросил их на кофейный столик. - Ты коммунист?
- Нет.
- Славно-славно. Скажи, Эдичка, ты жить-то хочешь? Или готов пойти на скотобойню, как остальные?
- Все хотят жить.
- Так уж и все?
- Да.
- Заблуждаешься, Эдичка, - сдержанно улыбнувшись, Хелге медленно встал и, скрипя сапогами, подошёл к Чернову. Остановившись прямо напротив него и утонув в мрачном взгляде шикарных серо-голубых глаз, продолжил: - Был у меня один знакомый. Никак не хотел признаваться в том, что работает на англичан. И тоже жить хотел. Спицы под ногти сделали его чуть разговорчивее, удары молотка по пенису лишили воли, а потом его забросили в клетку с дикими псами, те отгрызли ему и член, и яйца. Тогда он молил о смерти, мечтал о ней, грезил ею.
Эдгар ощутил, как по спине ползёт отвратительный холодок. В глазах немца застыла сталь, голос был столь спокоен, что казалось, это вовсе не человек. Разве же могут люди так говорить о подобных зверствах?
- ...но иногда есть выбор, - добавил Хелге. - Быть может, и у тебя он будет. Многое зависит от тебя, русский.
- Я не понимаю, о чём вы, - с хрипотцой отозвался тот.
- Я не закончил кое-какие дела. Вернусь, и мы продолжим, - мужчина вернулся к столу, взял с него перчатки и фуражку. Отворив дверь, он велел надзирателям закинуть Чернова в подвал и запереть, после чего посмотрел на напряжённого Эдгара и почти что нежно произнёс: - До встречи.