Аннотация: Глава представляет собой мерж глав "консервация" и "дорога в Минкин" из черновика, плюс довольно много нового текста.
Консервация
Якорь медленно погружался в воды озера. Штатные двигатели ориентации и трансляции на сжатом газе были непригодны для работы в таких условиях. Но Лена и Мпуди, с некоторой помощью землян, смогли закустарить из запчастей и предоставленной землянами проволоки рулевые электромоторы. На дисплеи гермошлемов передавалась картинка: темнеющий зеленоватый сумрак и данные на скорую руку изготовленного барометрического глубиномера. Калибровали глубиномер весьма приблизительно, но рыбацкий сонар, вроде бы, подтверждал показания.
На глубине тридцать метров тьма сгустилась настолько, что Лена включила прожектор. Командир боялся, что возникнет "световой экран", когда отражающийся от взвешенной в воде мути свет не позволит рассмотреть что-нибудь на расстоянии. Но вода была удивительно чиста и прозрачна. Впрочем, дно разглядеть все еще не удавалось. По показаниям сонара, до него было еще около двадцати метров.
Якорь продолжал погружение. Вскоре появилось дно. Командиру оно показалось похожим на поверхность ядра кометы: потрескавшиеся скалы и валуны, торчащие из реголитового склона со следами многочисленных осыпей и оползней. Впечатление портили только пышные развевающиеся пряди водорослей и слизистые наросты губок.
Для закрепления выбрали большой участок реголита ("песка", поправил себя с раздражением капитан) вдали от крупных скал, в надежде, что глубина рыхлого слоя тут будет побольше. Бур вошел в поверхность довольно легко. Песок, конечно, был плотнее кометного грунта, зато он был взвешен в воде. Но на глубине около полутора метров он уперся во что-то непроходимое, наверное в скалу или крупный валун. Лена не рискнула сверлить дальше, чтобы не взрыхлять грунт. Она попробовала выпустить анкеры и проверить прочность закрепления тензодатчиками на лапах. Вроде бы, получалось, что якорь держит.
Один за другим, с катера сбросили все четыре якоря, и бортмеханик с командиром закрепили их на дне в нескольких десятках метров друг от друга. Потом началась буксировка. Три рыбацких катера впряглись в корабль. Одновременно заработали якорные лебедки. Массивная на вид чечевицеобразная туша сопротивлялась недолго. Как только тросы натянулись, корабль покачнулся и пошел вслед за буксирами. Судя по датчикам, якоря слегка покачнулись в грунте, но выдержали.
Чем больше корабль приближался к якорям, тем меньшее горизонтальное усилие получалось передавать через их тросы. Вскоре корабль двигался уже под действием одних только катеров, лебедки только выбирали слабину тросов. Компьютерная модель движения корабля была весьма приблизительной, но на малой скорости работала неплохо, скорость движения совпадала с расчетной. Модель показывала, что скоро придется переходить к торможению. Средний катер отцепил буксир, а два "пристяжных" разошлись в стороны и пошли назад.
Маневр удался не совсем точно. Катера выбрали слабину не одновременно, корабль слегка развернуло, а один из катеров - как раз тот, что опоздал - опасно накренился и чуть не зачерпнул бортом воду. Но все обошлось. Корабль остановился не совсем в расчетной точке, да и не полностью, но это уже можно было компенсировать якорями.
"Пристяжные" катера и их команды теперь уже ничем помочь не могли. Они отцепили буксирные тросы, прокричали Александру слова прощания, завели моторы и быстро исчезли вдали.
Началась подготовка к самому рискованному этапу: погружению. Конечно, лучше всего было бы сделать продуваемые балластные цистерны, как на подводных лодках. Или сбрасываемый внешний балласт, как у батискафов. Но ресурсов на такое не было: ни баллонов высокого давления, ни грузоподъемности катеров для перевозки балласта к кораблю.
В итоге, решили залить в трюмы такой объем воды, чтобы остаточная плавучесть составляла около тонны, и притянуть корабль ко дну якорями. Командир с бортмехаником наблюдали за процессом с катера, глазами и через телеметрию.
Рыбаки взобрались на носовую (теперь верхнюю) часть корабля, протащили шланги и мотопомпу к носовому стыковочному узлу и присоединили их к заранее проложенным внутренним трубопроводам. Конечно, не хотелось доверять эту операцию чужим людям, но космонавты еще не могли стоять на ногах. поэтому затопление пришлось поручить землянам.
Затарахтел мотор. Командиру казалось, что он уже привык к выхлопу катеров и дыму костра, но сизый выхлоп этого мотора пах как-то иначе, и на командира снова стал накатывать приступ иррациональной паники.
Производительность помпы была невелика, так что прошло больше трех килосекунд, пока самая широкая часть корабля не скрылась под водой. После этого дело пошло быстрее, и еще через полторы килосекунды вода начала подбираться уже к самому стыковочному аппарату.
Лена скомандовала остановить помпу. Рыбаки отсоединили шланги, задраили люк, и Лена включила еще один насос, питавшийся от батарей корабля, и создававший внутри повышенное давление. Накачав полбара, она остановилась, внимательно глядя на телеметрию на стекле своего гермошлема. Нигде не сифонило. Она снова включила насосы и продолжила наддув до двух бар. Дальше повышать давление было опасно, они уже подошли к расчетному пределу прочности гермообъемов. Лена включила лебедки.
Корабль покачнулся и быстро исчез под водой полностью. На поверхности остался только прикрепленный к поплавку оголовок бронированного шланга. Через него и поступал воздух для дальнейшего наддува.
Сечение шланга было небольшим, поэтому на глубине десять метров пришлось сделать остановку, чтобы набрать дополнительное давление. Потом погружение продолжилось медленнее. Потом обнаружилась проблема: корпус под водой быстро остывал, и пар из воздуха начал конденсироваться на стенах внешних отсеков, снижая давление. К тому же, эта вода могла привести к коррозии или вызвать ложную сработку датчиков протечек, поэтому пришлось включить кондиционеры на осушение.
Солнце уже клонилось к вечеру, когда, судя по телеметрии и эхолоту, корабль достиг расчетной глубины. Пора было затапливать воздушный шланг.
Командир снова почувствовал страх, на этот раз вполне рациональный. Он понял, что чувствовали пионеры космонавтики. Когда ракета отделяется от стартового стола, ничего исправить уже нельзя, даже самую мельчайшую ошибку в циклограмме. Если они где-то ошиблись, корвет не поднимет зонд и не выйдет на связь, и ничего нельзя будет сделать - космические скафандры для работы под водой не годятся, а добыть водолазное снаряжение на Земле вряд ли получится. Александр говорил, что нигде в Прибайкалье нет оборудования, пригодного для работы на глубинах больше десяти метров.
Командир раньше неоднократно запускал беспилотные зонды, не говоря уж о ракетах. Но их-то он воспринимал как расходный материал. А теперь он отправлял в длительный автоном целый корабль. Ну, пусть не совсем целый, не вполне ориентированный, но коммуникабельный, даже с атмосферой. Да еще в совершенно чуждой этому кораблю среде. Пусть даже это был не его корабль, а захваченный у врага приз, но все равно, командир привык относиться к пилотируемым кораблям почти как к живым.
Земляне, похоже, поняли чувства командира. А может быть, для них, привычных к водоплавающим судам, затопление плотнее ассоциировалось с гибелью. Тем не менее, командир уверенно поднял руку, дав сигнал обрезать леску, удерживавшую шланг возле поплавка. Лена отдала кораблю последнюю команду, оголовок шланга с плеском ушел в воду и исчез. Триста секунд прошли в томительном ожидании. Таймер уже дошел до нуля и начал отсчитывать время в минус, но ничего не происходило.
Командир начал уже репетировать интонацию, с которой он скажет бортмеханику: "Я теперь тебе больше не начальник". Но тут рыбаки закричали. Со своего ложемента командир не мог разглядеть происходившее под водой, мешали блики на волнах. Но стоящие у борта земляне, похоже, видели поплавок. И действительно, через несколько секунд из-под воды выскочил, подлетел на полметра в воздух и плюхнулся обратно кусок пенопласта, обмотанного проклеенной тканью.
Лена быстро набрала команду на встроенном в рукав скафандра пульте, и почти сразу же подняла руки с обоими большими пальцами вверх. Корабль был коммуникабелен и готов откликнуться на команды. Бортмеханик запросила телеметрию. По показаниям, все было нормально. Якоря держали, барометрические глубиномеры показывали расчетную глубину, датчики воды в машинном отделении молчали.
Лена приказала кораблю разрывать соединение и опускать зонд. Видно было, как натянулся под водой трос, и поплавок исчез под водой.
Здесь больше нечего было делать. Александр спросил: "ну чё, айда?". Командир со вздохом согласился. Застучал дизель, рулевой заложил штурвал влево, катер круто развернулся и пошел вдоль берега к югу.
Разговор про Минкин космонавты начали почти с самого прибытия, очень осторожно. Я сперва вообще не понял, что это такое. Командир объяснил, что они привыкли произносить это название в двойной транскрипции, с пиньинь на русский. А транскрипция по системе Палладия будет Миньцинь.
Я понял, что это где-то в Китае, но не понял больше почти ничего. Я поискал по карте и, действительно, нашел город с таким названием на довоенной территории КНР, в бывшей провинции Ганьсу. Сейчас он относится к тюркоязычной губернии протектората.
Вся Азия "на север от Гималаев и на запад от Урала", как писали в наших школьных учебниках, считается Северо-Азиатским протекторатом ООН. Эта территория порезана на три губернии: "русскоязычную", которая включает российский Дальний Восток, Сибирь и Северный Казахстан, "тюркоязычную" (Бурятия, Внешняя и Внутренняя Монголия, Тува, Алтай, Синцзян, Уйгурия, Южный Казахстан и остальная Средняя Азия) и "синоязычную" (Корейский полуостров и большая часть довоенной территории КНР).
Я к этим линиям на карте привык, и они у меня не вызывали никаких вопросов. Но космонавты, поглядев на карту, стали очень веселиться, а штурман сказал, что границы эти ваши папуасы рисовали довольно-таки от балды.
Таможен между губерниями нет, и на всей территории протектората ходит одна и та же валюта: доллары МВФ. Впрочем, каждая губерния печатает свои банкноты, с надписями на титульном языке и с рисунками в соответствии с национальной спецификой. Банкноты вызвали у космонавтов еще больше веселья, чем карта.
На русскоязычных полтинниках напечатаны ушанка (вполне аутентичная тщательно вырисованная чебурашковая ушанка рядового советской армии, даже с советской кокардой), балалайка и бутылка водки "Столичная".
Тюркоязычным повезло еще меньше. На их полтиннике нарисована войлочная шапка, немного похожая на разные казахские и монгольские традиционные шапки, но ни на какую из них конкретно, мандолина (нам в школе говорили, что это домбра, но штурман, разглядев купюру с лупой, утверждал, что это совершенно однозначно итальянская мандолина, на что указывает и расположение колков, и количество ладов и струн) и бутылка без этикетки с белой жидкостью, которая, видимо, должна была изображать кумыс.
Синоязычные купюры мы космонавтам до отъезда показать не смогли. Впрочем, уже из Минкина мы захватили несколько образцов. Там изображены коническая соломенная шляпа, китайская лютня пипа и высокий трехгранный штоф с этикеткой. Иероглифы штурману не удалось разобрать даже с лупой.
И деревня Усть-Баргузин, и полуостров Святой Нос, и Миньцинь относились к одной губернии, но при планировании путешествия это никак не могло ни помочь, ни помешать. Как я уже говорил, таможен на границах губерний нету. Но все передвижения по всей территории протектората контролируются довольно тщательно. Нельзя купить билет на поезд, даже на пригородный, не предъявив смарткарту. А у нас, у деревенских, постоянных смарткарт вообще нету. Если мы хотим куда-то ехать, надо пойти в управу, написать и получить там персональное разрешение и временную карту, подорожную, которая действительна только на определенную область.
Ну, на рыбацкой шхуне можно уйти довольно далеко. Доступен весь Байкал, Ангара до самого Иркутска, Баргузин до верховий и даже Селенга. Теоретически, по Селенге и ее притокам можно подняться до Улан-Батора. Но по реке, с ее мелями и перекатами (а на Селенге есть и настоящие пороги) идти не так-то просто. Из наших мало кто это умеет.
А главное, на берегах рек живут люди. Нарвешься на инспектора или полицай, посмотрят на регистрационный номер, увидят, что далеко от дома. Начнут задавать вопросы, а не ответишь - и шхуну отберут, и самого арестуют.
Прятаться от людей на реке можно, но тоже непросто. Двигатель шумный, поэтому тихо пройти город или деревню ночью невозможно. А бак у шхуны маленький, и против течения топлива она жрет много. Без дозаправок далеко не уйти. Вблизи родной деревни, где все знакомые, можно слить дизеля за бабки, а где незнакомые - кто знает, на кого нарвешься. Если идти вверх по Селенге дальше Верхнеудинска, без подорожной это практически невозможно.
А самое главное, Улан-Батора - это меньше, чем полпути. От него до Минкина 1100 километров по прямой. Один и один мегаметр, как говорят космонавты. И реками это расстояние не пройти, там лежит пустыня Гоби. Так что все равно надо искать наземный транспорт.
Космонавты думали о самолете. Но самолет никто из них водить не умел. Я слышал, как они обсуждали, что пираты они или где, и не лучше ли им захватить самолет вместе с пилотом. Но они все-таки решили, что угон самолета привлечет слишком много внимания, и самолет легко отследить радарами. А они не знали, сколько времени им придется провести в Минкине.
Командир говорил мне, что там есть нечто, построенное еще до войны, и что оно позволит им улететь с Земли. Но чем меньше народу будет знать про это и даже про само название Минкин или Миньцинь, тем лучше. Особенно осторожничать он стал после истории со шпагой.
В счет помощи за спасение, космонавты предложили нам взять запчасти, каким мы могли найти применение, а также разные мелочи. Например, оружие десантников "Мэйфлая", которое им так и не пригодилось при абордаже. Кто-то из кумовьев или сватов Семеныча отвез десантную шпагу в Листвянку и продал там какому-то любителю холодного оружия. Как он на этого любителя вышел и что там вообще было, мне понять толком не удалось. Но через неделю в Листвянке появились люди в котеках, которые спрашивали, не было ли тут каких-нибудь незнакомцев. А кто-то даже обмолвился про людей со звезд.
Семеныч объяснял космонавтам, что ничего особо страшного не произошло. Тот любитель того свата лично не знал, а Усть-Баргузин вообще в другой провинции протектората, поэтому розыски в Листвянке могли зайти в тупик. А спецслужбы не любят висячие дела, их за это наказывают. Как мне казалось, космонавты его объяснениям не совсем верили, но сделать по этому поводу ничего не могли.
Притопленный корабль ставил космонавтам жесткое ограничение по времени. Им надо было добраться до Минкина, все там сделать и подготовить, а потом забрать корабль вместе с командой и грузом с Байкала прежде, чем озеро замерзнет. Я, по-моему, уже говорил, что это обычно происходит в начале января, но вблизи от берегов лед встает чуть раньше, еще в декабре
Если бы космонавты не успели улететь к ледоставу, им пришлось бы ждать, пока лед сойдет, то есть еще почти полгода. Это было слишком рискованно и для них, и для нас. Больше всего космонавты опасались за груз. Он был рассчитан на длительные перелеты в открытом космосе, так что мороз его повредить не мог. А вот на влажность и конденсацию он не был рассчитан совершенно. Мы, по просьбе космонавтов, его каждое утро продували теплым воздухом из компрессора. Но никто не мог сказать, насколько хорошо это работает. И будет ли это вообще работать зимой, когда вместо росы будет выпадать иней.
Да и корабль мог бы не пережить зимовку подо льдом. Зонд мог бы вмерзнуть, и его могло бы оторвать при сдвигах ледяных полей. А значит, надо было выключить его подъем заранее, задолго до замерзания. Но если бы ошиблись с расчетами срока первого всплытия зонда после схода льда, зонд тоже мог застрять. А по весне лед двигается чаще и сильнее, чем при замерзании.
Но самое главное, если бы лишенный связи корабль разгерметизировался под водой, космонавты ничего бы с этим сделать не смогли.
В общем, причины торопиться у космонавтов были. Но торопиться они не могли. Они привыкли к искусственному тяготению своих станций и кораблей, оно всего треть от земного. Поэтому, когда они пытались встать или даже сесть, они быстро теряли сознание. Как это случилось с Машей в первый день. Им надо было несколько недель адаптироваться по специальной программе, лежа в противоперегрузочных креслах и поднимая каждый день изголовье на несколько градусов.
Кресла они сняли с корабля. Кресла и скафандры были рассчитаны на длительное пребывание в боевой готовности. Поэтому они были оснащены системой сбора... ну, короче, отходов. На корабле это все было подключено к центральной цистерне, а тут они подключили к выходным трубам непрозрачные пластиковые мешки довольно большого объема. Такого, что должно было хватить на всю адаптацию. Специально, чтобы не напрягать нас процедурой их замены.
Я не помню, кто завел этот странный разговор, но кто-то из космонавтов сказал, что надо будет перед отлетом не забыть все это запаковать на корабль. Я не понял, зачем, но оказалось, что это даже не совсем шутка. В Поясе практически нет азота. Пояс лежит как раз на внутренней границе ледяного пояса: зоны, где водный лед стабилен в вакууме. А азот в Солнечной системе встречается, главным образом, в форме аммиака. А температура плавления аммиака намного ниже, чем у воды. Поэтому аммиачный пояс лежит намного дальше ледяного, за орбитой Юпитера.
Есть также пояс молекулярного азота, но это совсем далеко, уже, практически, в поясе Койпера. Коммерческие экспедиции за молекулярным азотом для обитателей Пояса невозможны.
То есть, конечно, больше всего азота в атмосфере самого Юпитера. Но добыть его оттуда практически невозможно. В верхних слоях атмосферы содержание аммиака и азота измеряется долями процента. А добыв, было бы невыгодно поднимать из гравитационного колодца.
Еще, конечно, есть Земля, у которой гравитационный колодец гораздо мельче, чем у Юпитера, а атмосфера состоит из азота на три четверти. Да и сама она ближе к Поясу, чем Юпитер и, тем более, чем астероиды-кентавры между орбитами Юпитера и Сатурна. Но устройств, способных забрать сколько-нибудь значительное количество газа при пролете через верхние слои атмосферы на космической скорости, в Поясе строить так и не научились. Хотя я читал фантастику, где космические колонисты тырили с Земли азот именно таким способом.
Немного азотистых соединений содержится в так называемой "углеродистой фракции", которой богаты углистые астероиды. Но большая часть добычи азота ведется в аммиачном поясе. Тетя Лена мне рассказала, что их собственный корабль, фрегат "Алиса", строился как раз в качестве аммиачного клипера, для походов в этот самый пояс. Поэтому он имел нетипичную для гражданских кораблей гибридную силовую установку с реактором и солнечными батареями.
Уран в поясе очень дорог, намного ценнее азота. Азот, хотя бы, можно добывать, а уран и плутоний доступны только те, что удалось захватить с Земли при Исходе. И азот можно использовать повторно, а уран в реакторе расходуется. То есть, конечно, уран в каменных астероидах есть, но он там растворен в очень низкой концентрации. Вроде, если посчитать общее количество урана в объеме Цереры, то выходит много. Но чтобы его добыть, надо весь астероид переплавить. Поэтому реакторы для обычных коммерческих перевозок не используют.
Так вот, азот в Поясе дорог, поэтому самым главным источником азота является его вторичная переработка. После долгого трансфера случается, что содержимого цистерны хватает, чтобы оплатить не только дозаправку водой и кислородом, но и стыковочный сбор и диспетчерское обслуживание. Когда зятья Семеныча про это узнали, они долго гоготали и говорили, что если космонавтам нужно дерьма, так это не проблема.
На самом деле, большую часть работы по снятию кресел пришлось сделать мне. Та желтая складная штука, которую я увидел в первый день, оказалась погрузочным экзоскелетом. У него вполне хватало мощности, чтобы таскать кресла в земном тяготении. Им можно было управлять удаленно, но сложно держать равновесие. А если влезть в сам погрузчик, оператору надо много времени проводить в вертикальном положении. Или почти вертикальном. А еще, надо было вылезать из экзоскелета, чтобы открутить болты и отцепить кабели и трубопроводы. Поэтому космонавтам пришлось просить помощи у землян.
Все родственники Семеныча лезть в эту штуку испугались. А я влез. И оказалось, что управлять ей совсем несложно. Главное привыкнуть, что ее руки и ноги движутся медленнее настоящих рук и ног. Ремни сопротивляются, когда ты их тянешь слишком быстро, поэтому я быстро сообразил, в чем дело.
Хвостовой стрелок, его звали Макс, надо мной смеялся, что я попал в классический анимешный сюжет: обыкновенный японский школьник вдруг оказывается пилотом гигантского человекоподобного боевого робота.
Я только здесь посмотрел эти мультфильмы и понял, что он имел в виду. У нас-то в нашем интернете их не было. А тогда я и вовсе не знал, что ответить. Хотя робот был не боевой и не очень-то гигантский, всего метра три ростом. Да и не робот, строго говоря. А я был школьник, но не японский и не очень-то обыкновенный, но про это я говорить не хотел.
В общем, освоился я с погрузчиком, и мы в паре с бортмехаником - Маша ее называла тетей Леной, и я так же ее привык называть - стали доставать кресла. Главным образом, я доставал, а она командовала. У нее было кресло на колесиках, в котором она могла передвигаться по кораблю. И она следила, что я делаю, через камеры на экзоскелете и в самой кабине, с разных ракурсов.
Командовать она умела очень хорошо. Она точно помнила, что и в каком порядке надо открутить у кресла. Первый раз она мне сначала объяснила общую последовательность (открутить то, отключить это, сдвинуть кресло, отключить все остальное...). Потом, по шагам, давала мне одну команду, я ее повторял, потом делал. С первым креслом мы провозились долго, но потом пошло быстрее.
Из-за экзоскелета и этих кресел я толком не запомнил свое впечатление от первого попадания внутрь космического корабля. Я помню только некоторое разочарование, что там все оказалось не так, как я себе представлял.
После того, как корабль притопили, мы перевезли космонавтов в другую бухту. Возить их пришлось по одному, потому что на шхуну влезало только одно кресло, да и то с трудом. Мы видели, что им очень страшно разделяться. Но выбора не было ни у нас, ни у них.
В бухте, где мы их поселили, были развалины довоенной турбазы. От большинства домиков остались только силуэты фундаментов, плохо различимые в траве. Но один дом стоял до сих пор. Когда мы привезли космонавтов, один из них, штурман по должности, обратил внимание, что древесина лиственничная. Как оказалось, он интересовался Землей, читал много книг и смотрел фильмы. Не так сильно, конечно, как я космической фантастикой.
Лиственница или, на современном земном русском, листвяк - это такое забавное дерево. Вообще-то оно хвойное, но сбрасывает иголки на зиму, как лиственные деревья. От этого, наверное, и происходит название. В наших местах они растут, преимущественно, во влажных и заболоченных низинах, где более капризная сосна не приживается. Их легко отличить от сосен издали даже летом, потому что хвоя у них очень светлая. А осенью они становятся лимонно-желтыми, так что даже отдельные деревья на дальних склонах легко разглядеть среди сосен.
Самое ценное в лиственнице - это ее древесина. Она относительно мягкая, но вязкая и очень плотная, даже тяжелее воды. И она практически не гниет, так что из нее можно делать сваи, подводные части причалов, даже волноломы. На Транссибе, там, где рельсы идут вдоль байкальского берега, во многих местах есть волноломы в виде срубов, заполненных камнями. Эту технологию часто использовали в XX столетии, когда дорога строилась. И после войны многие бетонные волнорезы и подпорные стенки, вместо того, чтобы чинить, снова заменили срубами.
И дома из лиственницы тоже могут стоять веками. Вряд ли строители турбазы загадывали так надолго. Дом использовали в качестве убежища при штормах, поэтому он содержался в относительном порядке. Крышу латали, щели конопатили, в некоторых окнах даже были стекла. А те, где стекол не было, были забиты оргалитом или затянуты пленкой.
В доме была голландская печь с камином, выведенным в тот же дымоход. Мы предлагали космонавтам протопить хотя бы камин. По ночам бывало прохладно, да и проветрить комнаты не мешало бы, а камин хорошо это делает. Но космонавты очень боялись открытого огня. Я сначала не понимал, почему.
Но потом кто-то, я уже не помню, наверное, тетя Лена, мне объяснил, что на кораблях и станциях Пояса атмосфера из чистого кислорода. Не только потому, что азот дорогой, но и для того, чтобы было ниже давление - а значит, корпуса можно было делать менее прочными. Но огонь в чистом кислороде распространяется очень быстро. И горят даже такие материалы, которые в земном воздухе считаются негорючими. А еще, в замкнутом объеме корабля, даже тлеющий пожар может очень быстро отравить весь воздух. А использовать только по-настоящему несгораемые материалы очень дорого.
Адаптация у космонавтов шла с разной скоростью. Быстрее всего привыкали тетя Лена, сисадмин Мпуди и Маша. Про себя и Мпуди тетя Лена говорила, что это потому, что они ниже ростом. Но Маша была девушка высокая, для нее это объяснение не годилось. Тетя Лена пожимала плечами и говорила, что она не медик, но, может быть, дело в том, что в молодости сосуды эластичнее.
Мпуди был, пожалуй, самой колоритной личностью из всех космонавтов. Он был чернокожий, бородатый, говорил с жутким акцентом, очень резко и отрывисто, размахивая при этом руками. А когда он что-то делал - например, когда помогал готовить корабль к затоплению - он часто ругался на непонятном языке. Никто из космонавтов его перевести не мог.
Я сначала думал, что они переводить не хотят, потому что он говорит что-то страшно неприличное. Но потом я узнал, что и правда никто из космонавтов этого языка не знает. Это был какой-то из языков группы банту. Мпуди был потомком беженцев, которые прорвались на последние лифты, уходившие с горы Кения. Потом Боко Харам подорвали наземную станцию лифта. И с тех пор ничего с Земли не поднималось в космос.
Борода у Мпуди была длинная. Пока они не вылезали из скафандров, он ее даже не доставал из-под гермошлема. Потому что на ночь космонавты закрывали стекла, чтобы спастись от комаров, а заправлять бороду было неудобно.
Так вот, когда Мпуди, тетя Лена и Маша еще даже не начали вставать, а только садились, тетя Лена завела разговор о том, чтобы как-то помыться. В скафандре, кроме системы удаления отходов, есть еще система кондиционирования, которая сушит внутренние слои от пота. И вообще, с гигиенической точки зрения там все очень продумано. Но все-таки они в этих скафандрах провели, не снимая, больше двух недель.
Мыться прямо в озере мы космонавтам даже не предлагали. Хотя уже стоял август, но у мористого берега Святого Носа глубоко, вода там почти совсем не прогревается. А они в своем космосе к мытью холодной водой были непривычны.
Семеныч этот вопрос порешал достаточно быстро. Он нашел какой-то сломанный бак с солнечным коллектором, привез его, еще какие-то жерди, доски, пленку и оргалит. Космонавты дали инструменты, и мы под их руководством бак починили. Даже гелиостат удалось оживить. С гелиостатом ко второй половине дня бак прогревался настолько, что воду надо было разбавлять холодной.
Мы сколотили из жердей и досок душевую кабину, поставили помпу - ту самую, которой накачивали воду в корабль при затоплении. Воду, разумеется, брали прямо из озера. Возле галечного пляжа она даже не мутноватая. Собрали, где могли, старые простыни и полотенца. В общем, обеспечили полный комфорт.
Чистая одежда у космонавтов была, они ее достали из корабля. Но она была совершенно не рассчитана на земной климат, в ней даже на слабом ветру должно было быть зябко. Да и от комаров она спасти не могла совершенно. Так что пришлось им и одежду собирать. Конечно, новую и по размеру нам взять было негде, но и по росту примерно прикинули, и все постиранное привезли.
И вот, когда тетя Лена решила, что она уже может простоять на ногах достаточно долго, чтобы самостоятельно помыться, она нам устроила культурный шок.
Выглядело это так. Она вышла на крыльцо в скафандре, вылезла из него, и осталась в нижнем слое, он по-правильному называется термобелье. Я сначала даже не сообразил, что у штанов этого термобелья дырка на самом интересном месте. Как раз там, где система удаления отходов присоединяется. Но тетя Лена на этом не остановилась, а спокойно сняла штаны. И только после этого, оставшись голая ниже пояса, заметила наши лица, повернулась к нам и с недоумением спросила: "Я что-то не так делаю?".
Я в то время еще оставался основным каналом коммуникации. Хотя космонавты уже немного нахватались современных русских слов, а Семеныч с зятьями старорусских. Но я-то как раз растерялся больше всех. Поэтому я довольно долго не мог объяснить, что не так. А у зятьев попросту словарного запаса не хватало.
В конце концов, тетя Лена поняла, в чем дело. Штаны она обратно надевать не стала, а замоталась в простыню, типа юбки. И стала объяснять, что она, конечно, уважает чужую культуру, но и вы поймите, что у нас в космосе места мало, и такие строгие правила насчет одежды соблюдать нет никакой возможности. Я, честно говоря, до сих пор не знаю, что лучше было бы: эти объяснения или просто попытаться сделать вид, что ничего не произошло.
В общем, Машу она уже проинструктировала, так что та скафандр сняла в доме, а на улицу вышла, замотанная в простыни.
Пока Маша лежала в скафандре, я воспринимал ее как что-то ненастоящее, какое-то небесное создание. Когда она переоделась в земную одежду, она стала более реальной. Не знаю, как это понятнее сказать. Но на наших девчонок она все равно была совсем не похожа. Может быть, главным образом из-за того, что она со мной разговаривала.
Она признавалась, что разговаривать ей было не с кем - не только на Земле, но и весь полет от Бригитты. Общаться с большей частью команды ей было как-то неловко, а ее отец и тетя Лена были часто заняты.
Бригитта, где она выросла - станция маленькая. Населения там даже меньше, чем в Усть-Баргузине. И школа там еще меньше, у нас было три или четыре класса на параллели (на нашей как раз три), а у них всего два. По ее рассказам, класс у них был дружный. И у нее еще были друзья на других станциях, с которыми она только переписывалась. Но весь полет проходил в радиомолчании, никакая переписка с момента отлета "Алисы" была недоступна.
Интернет в Поясе быстрее, чем у нас, но задержка прохождения сигнала между астероидами в противоположных точках орбиты может достигать часа. Поэтому форумы с центральными серверами, как у нас, невозможны. И, тем более, невозможна прямая голосовая и видеосвязь, которая была на Земле до войны. Все доступные способы коммуникации между станциями больше похожи на электронную почту или те же форумы, только с репликацией сообщений.
Она и тетя Лена пытались помогать нам по хозяйству. Когда космонавты лежали, нам приходилось готовить им твердую пищу - жареную рыбу, главным образом. Готовили мы на костре, но потом тетя Лена с помощью найденных в компьютере чертежей соорудила печку из камней с плитой. Ну, соорудила по типу "мы пахали". Она руководила, а мы добывали материалы и, собственно, сооружали. Семеныч мне потом писал, что они этой печкой до сих пор пользуются.
Когда космонавты стали садиться и начали вставать, обсуждение экспедиции в Минкин приобрело более предметный характер. Самолет и водные средства транспорта они отвергли. Обсуждался вариант с автомобилем. Например, все-таки подняться на лодке до Улан-Батора, там угнать машину и доехать через Гоби.
Семеныч даже вывез командира в Хужир, чтобы он там смог попрактиковаться в вождении. Результаты практики командира погрузили в задумчивость. Как он говорил, противоугонка у этих машин никакая, поэтому угнать ее, и правда, не проблема. Но проехать мегаметр по горам и пескам, даже по остаткам довоенной дороги - задача, которая ему не по силам. Да еще, поскольку угнанная машина неизвестно в каком техническом состоянии, даже сама машина может с этой задачей не справиться.
Я предлагал вариант с лошадьми. Космонавты лошадей видели только на картинках, но я с ними возился и был уверен, что смог бы справиться даже с небольшим караваном. Но пройти тысячу километров получалось неприемлемо долго. Да еще по пустыне... Лошадь там не прокормится, и воду для нее найти будет проблематично. И навьючить на нее запас сена и воды на всю дорогу невозможно. Для перехода через пустыню нужны верблюды, а это была тварь мне совсем незнакомая. И космонавты резонно опасались, что мой опыт работы с лошадьми для верблюдов окажется не очень-то полезен.
Оставалась железная дорога. Конечно, не пассажирские поезда, а передвижение зайцем на товарняках. Сам я ездил таким образом в Иркутск и обратно и даже чуть дальше, до Усолья-Сибирского. Да и многие из рыбаков в детстве и молодости практиковали такие путешествия, хоть и не на очень дальние расстояния: тот же Иркутск, Верхнеудинск, некоторые даже доезжали до Читы и Красноярска.
Около магистралей существует целая субкультура "бичей", передвигающихся таким образом на большие расстояния, и зарабатывающих сезонными или случайными работами. Эти люди не склонны были задавать вопросы, но при случае могли и помочь. Затерявшись между них, можно было уехать далеко и это было гораздо менее рискованно, чем на машине или лодке.
Судя по старым картам, между Прибайкальем и Минкином было два или даже три рельсовых пути. Первый, самый короткий, путь лежал на юго-восток, через Улан-Удэ, по Трансмонгольской магистрали и затем по китайской железнодорожной сети до провинции Ганьсу. Второй путь шел на запад, по Транссибу до Новосибирска, потом по Турксибу до станции Актогай в Казахстане, полдня недоезжая Алма-Аты. Оттуда через станцию Достык в Джунгарских воротах до Урумчи, и дальше по Лансиньской магистрали до самой цели. Третий путь проходил на восток по Транссибу до Читы, далее по Китайско-Восточной железной дороге до Харбина, и оттуда по китайским дорогам до Ганьсу.
Третий, восточный путь, был длиннее трансмонгольского, обладал теми же недостатками и не имел ни одного собственного преимущества, поэтому его включили в список для полноты картины, но больше о нем не вспоминали.
Трансмонгольский путь был самым коротким, но после Монголии он проходил через Северо-китайскую равнину и долину Хуанхэ в ее среднем течении. До Исхода эти области были одними из самых густонаселенных в мире. Они сильно пострадали во время и после войны. У меня вообще не было достоверной информации, что там происходит, и есть ли там сообщение по железным дорогам. Даже по телевизору регулярно упоминали о стычках с террористами.
На фотографиях, которые делали проходившие мимо Земли корабли Пояса, были видны развалины мегаполисов. Развалины были заселенные, но никто их не пытался ни разбирать, ни систематически восстанавливать. Были взорванные или разобранные мосты, которые никто вообще не пытался восстанавливать, признаки пожаров и боевых действий.
Малонаселенные до Исхода районы, такие, как Сибирь, Казахстан и северо-западные провинции КНР: Синцзян-Уйгурский округ и Ганьсу, напротив, были почти не затронуты войной и последующими социальными потрясениями. Судя по расписаниям в Интернет, там регулярно ходили пассажирские поезда. А значит, наверняка были и товарняки.
По уму, надо было бы взять с собой бортмеханика и сисадмина, но чернокожий Мпуди, да еще с его неискоренимым акцентом, привлекал бы к себе слишком много внимания. Перебрав все варианты, космонавты быстро пришли к тому, что партия из командира и бортмеханика -- единственный рабочий состав.
Также ясно было, что без проводника-землянина экспедиция не имеет ни малейшего шанса на успех. Взрослым было сложно ехать. Смарткарт на выезд нам просто так не выдают, но учет населения все-таки действует. Если урядник заметит, что кого-то из взрослых долго нету, он начнет расследование.
Со мной такой проблемы не было. Да, с сентября начиналась школа. Но в школе можно было сказать, что я уехал к бабушке в Хужир и застряну там до ледостава. И это проканало бы, тем более что бабушка у меня в Хужире была, и я у нее однажды уже так застревал. Скорее всего, никто не стал бы ничего проверять.
Когда я поделился с командиром этой идеей, тот, первым делом, спросил, а как к этому отнесутся мои родители. Ну, я пошел, да и спросил. И вот тут... В общем, я не очень хочу про это говорить. Но по реакции отца я понял, что он сам был бы не против меня куда-нибудь сплавить. Меня это даже в тот момент не особо расстроило, потому что слишком уж соответствовало моим планам.
Когда я сказал космонавтам, что родители рады меня отпустить, Макс по этому поводу выдал длинную цитату, которую я тогда толком не запомнил, и посмотрел точный текст только здесь: "Умен, но неамбициозен. Друзей мало. Отчужден от родителей. Классический случай для вербовки Советами. Что это говорит нам о состоянии нашей молодежи?".
Семеныч, наверное, лучше всех остальных понимал, что оставаться тут до бесконечности космонавты не могут. Поэтому, как только он узнал, что экспедиция связана с попыткой улететь, он оказал всяческую поддержку. Он собрал годные в поездку вещи: котомки, засаленные ватники, в которых легче было сойти за бичей. Помог подобрать по размеру обувь, дал сушеного омуля и разных консервов. Даже отдал командиру все деньги, которые его незадачливый свойственник выручил в Листвянке за шпагу.
У космонавтов были и свои вещи, которые в поездке могли пригодиться. То есть, они были очень удобны и полезны, но показывать их простым бичам было никак нельзя. Например, у них был большой запас теплоизоляционной ткани, вроде той, которой был замотан корпус груза. Она была золотого цвета. Не золотистого, а именно золотого. Как объясняла тетя Лена, она и правда была покрыта золотым напылением. И она была очень тонкая и мягкая. Но когда я попробовал в нее завернуться, мне показалось, что она теплее толстого шерстяного или пухового одеяла.
Если бы стоял вопрос только об этой ткани, ее, конечно, было бы слишком опасно брать. Но, чтобы только оценить состояние "минкинского монстра", необходимо было взять довольно много внеземного оборудования: компьютеры, кабельные рефлектометры (электрический и оптический), осциллограф, кримперы, сварочный аппарат для оптоволокна, полста квадратных метров синего паруса... Без этих инструментов экспедиция была лишена смысла. Так что скрыть инопланетное происхождение при обыске капитану и бортмеханику было невозможно.
Я по возрасту вполне годился командиру в сыновья. У него ведь и правда была дочь, моя ровесница. Так что легенда первого уровня состояла в том, что мы с командиром и тетей Леной семья. Для бичей это было необычно, но среди них встречаются и более необычные люди.
В качестве легенды второго уровня остановились на истории, содержавшей довольно-таки большую долю правды. Мне при реальной угрозе поимки надо было как можно убедительнее прикинуться посторонним, а лучше совсем убежать. Впрочем, если мою связь с космонавтами не удалось бы скрыть, надо было рассказывать, что я к ним случайно прибился по дороге, в надежде, что если они пара, то меня обидеть не должны, и совсем не знаю, кто они такие и откуда.
Космонавты должны были признаться, что они не со звезд, а из пояса астероидов, и что они аварийно сели на Байкал. До этого момента все было правдой. Затем следовало рассказать, что корабль затонул (это было почти правдой) и они единственные выжившие, чудом сумевшие добраться до берега в районе устья Селенги. Карты и спутниковые снимки в компьютерах могли объяснить, как они добрались до железной дороги.
В зависимости от точки поимки, космонавтам следовало назвать в качестве конечной точки путешествия либо Приозерск на Балхаше, либо Байконур, либо Цзюцюань. По легенде, они надеялись там найти какие-то остатки аппаратуры, пригодной для космической связи. Имевшийся набор оборудования, вроде, этой легенде не противоречил.
Если бы эта легенда сработала, можно было бы, действительно, попросить папуасов помочь со строительством радиостанции и связаться с кораблями или станциями пояса. Рассчитывать на помощь папуасов в строительстве ракеты было бы странно. Но, судя по тому страху, который они испытывали перед людьми со звезд, может быть, они и сами были бы рады помочь пришельцам убраться.
Конечно, нельзя было бы сбрасывать со счета вариант, что легенда не сработает. Но в этом случае, наверное, сделать и вовсе ничего было бы нельзя. А тем более, что-то заранее придумать на такой случай. Звучало, конечно, это не очень хорошо, но сидеть на месте космонавтам было и вовсе нельзя.