Будь сейчас не осень, а зима, она ни за что не заболела бы. Она не пила бы остывшего прошлым вечером глинтвейна, сваренного из вина, называемого "da Tavola", приобретенного на поминках за скверное ощущение предательства; не каменела бы сейчас от борющихся лент пламени, будто бы вплетаемых в косы деревенской бабы, не пыталась бы помочь ей, боязливо и стремительно пробегая рукой над каймой алой извивающейся полоски. Будь сейчас зима, она ожила бы, уже не являясь тем осыпающимся цветком, который, готовясь к снежным потопам, засыпает уже при наступлении обжигающего холода, поэтому зима была бы спасением, белым-белым листом с уже выцветшими с детства чернильными пятнами. Да, многие зимы она спала, но теперь...ах, почему же за окном листопад?!
Многие сентябри она проводила с ним, многие ноябри - прощалась, тщательно пытаясь подменить удушающие полгода одиночества машинальной работой, театрами, книгами. К декабрю она подходила с обедневшим букетом притязаний, но еще богатым мечтами и иллюзиями, в январе ей, наконец, удавалось растоптать надежды, ожидания, страхи, успевшие созреть за жаркие месяцы их общего "вместе", и даже наслаждаться собой, такой непоколебимой и выдержанной. А потом выдержанность каждый день, каждый чертов день нарастала и к лету она превращалась в перебродившее столовое.
Ради него она была готова на все, банально...Смешно? Отнюдь! Когда пару лет назад, встречая его в аэропорту, она услышала "Еще любишь?", произнесенное с таким детским интересом, то не смогла сдержать слез. Марочные слезы стоят дорого! Цинично? Да... Он упивался ею, потом она кончалась - он улетал, но возвращался, как оказалось, потому же, почему с убийственной периодичностью закрывал и ее дверь. Только там были ОНИ, больше двух.
Но теперь ее волновало не прошлое, нет, конечно, забыть за несколько дней того, крупицу чего ей не удавалось стереть и вычеркнуть, отодвинуть от себя за целые смены времен года, не вышло бы, да и к чему теперь? Теперь ее терзали сомнения, то, что называют женской гордостью, - страх. Она боялась позвонить, услышать сладкий, как сироп, голос другой, во всем лучше, выше нее. Она боялась услышать смех первой, победительницы второсортной, простой, "da Tavola". Глинтвейн заканчивался, поленья в камине угасали, любовник был укрыт холодным слоем земли, а она смеялась, смеялась захлебываясь совсем не марочными, столовыми слезами.