Погода солнечная. Я поливаю цветы, напевая "Марсельезу". Бастилия взята штурмом и разрушена. Крестьяне и ремесленники, судьи и воры, господа и граждане подбирают громоздкие сувениры - камни старой крепости, служившей не только надёжной тюрьмой, но и символом непоколебимости королевской власти. Дни монархии сочтены. Раиса Андреевна просит меня через двадцать минут позвонить Михаилу Степановичу. Я киваю головой, говорю: "Ага, ага". С Елисейских полей доносятся хлопки оружейных выстрелов, мимо пробегают добровольцы из дружины народного ополчения округа Сен-Денёф, их сюртуки забрызганы коричневой кровью побитых буржуа. Они - народ, они - сила, они - и слепое правосудие, и справедливое возмездие. Танечка кладёт черновик в лоток принтера и нервическим движением поправляет волосы над ухом. На ней красная рубашка, порванная на правой груди, в руках трёхцветный стяг. Попирая трупы павших, она служит вдохновляющей музой кровопролитному маршу революции. Снова заходит Раиса Андреевна. Она напоминает мне, что я должен позвонить. Она уходит: сегодня у её матери день рождение, а сестра больна. Я прощаюсь с ней, но едкий пороховой дым от дружного залпа выстрелов уже заволок её тусклый облик. Раненый Гаврош падает, схватившись за руку. Ужас, красным цветком распустившийся в его детских глазах, передаётся и нам, засевшим на баррикадах. Залп. Заходит уборщица. Она вытряхивает рваную бумагу из мусорных вёдер. Белые лепестки, как перья падших ангелов, падают в Сену, и, впитывая розовую воду, идут ко дну. Я звоню Никитину. Никто не подходит. Гудки становятся тише и печальнее. По улице несут чёрные гробы. За ними тащится толпа зевак, на половину состоящая из журналистов новой формации - остроносых жуликов с бегающими глазами. Когда они скрываются за поворотом, Танечка заканчивает рассказывать, как рассчитывается структура цены. Она так спокойна, как будто не видит ужасов гражданской войны раздирающей город. Её холоднокровие служит мне достойным примером. Я отворачиваюсь от окна, и вглядываюсь в окно монитора, но там то же самое, всё то же самое...
21 июля, понедельник
Два сменяющихся образа за компьютером напротив - Танечка и Надежда Борисовна. Люди за дверью. Все они пялятся на меня. Я - центр Вселенной, приковывающий взгляды гравитационной силой равной по мощи взрыву сорокатысячной атомной бомбы. Я - как поэт, гадающий на мёртвом цветке Хиросимы: любит - не любит, плюнет - поцелует..., вопрошающий: "что за день понедельник?" и тут же дающий ответ: " сплошной динамит". Голос в моей голове допевает куплет: "Словно я из железа, а где-то магнит". Это Саша Васильев лижет кошачьим языком мой зомбированный мозг. "Праздники прошли, нас настигли будни", - подпевает длинноволосый язычник. Я почтительно молчу, я такой робкий сегодня. Даже Серёга Павлов вставляет слово: "Понедельник - день четвёртый". "Почему же четвёртый?" - спросите вы, и он вам ответит... Но постойте! Пожалуйста, найдите другое место для своих бесконечных бесед. Моя черепная коробка слишком мала для этого хора. "Странные оркестры бродят в голове моей, странные оркестры. Э-эй, э-э-эй!" Эй! Я же просил. Васильев подлетает и кубарем падает на серый асфальт. Его нос кровоточит, локти ободраны до мяса - это служит хорошим примером. Тишину нарушает Раиса Андреевна, к ней присоединяется Танечка, потом Надежда Борисовна и Нина Николаевна. Боже, пошли этому замечательному квартету другого, более благодарного слушателя, чем я! Моя голова грозит отвалиться от частых кивков. Я согласен со всем и со всеми. И на всё я тоже согласен, только оставьте меня в покое.
- А скажите мне, Раиса Андреевна, нож для резки бумаги или ножницы?
- Ты что, Саша?
- Просто скажите нож или ножницы, ножницы или нож
- ???
- Отвечайте!!!
22 июля, вторник
"Сегодняшний день и завтрашний день.
На мягких подушках не въедешь в вечность".
В моей голове больше цитат из русского рока, чем в песнях Гребенщикова из Библии и Роллинг Стоунз вместе взятых.
"Утро - синоним безделья,
Безделье - синоним утра.
О, как это круто!"
Как ты думаешь, кто круче - Волшебник Изумрудного Города или Сарумян, в смысле Саруман?
Я прошёл "Соло на клавиатуре".
23 июля, среда
Аня вернулась из отпуска. Её тут же куда-то отправили. Мне начинает казаться, что она и не приходила. А была ли Аня?
Кольцо стало тяжелее. Зря я его вставил в член. Теперь его даже "Виагра" не поднимет. Сеня хнычет, что на правой ноге у него проплешина - пальцы мёрзнут. Отовсюду глядит на меня огненный глаз. Люди тычут в спину, их пальцы горят, а в ботинки стекает дерьмо. Да только мне плевать, ведь это их дерьмо. Это их проблема, а мне всё равно. Четвёртый день болят зубы. И задравши хвост, я лечу за тобой. Я очень тупой, ужасно тупой. Моё женское Я берёт верх...
Здравствуй, мой милый дневничок! Я тебе расскажу, что сегодня со мной произошло. Только ты никому об этом не говори. Пусть это останется между нами.
После обеда (мама приготовила оладьи с клиновым сиропом) я пошла гулять со своим пёсиком. Ты помнишь его, у него длинные ушки и он любит играть с моей киской. Мы шли возле леса, и я увидела за деревьями компанию ребят. Они жгли костёр, пили пиво, один играл на гитаре, и все ему подпевали. Ты знаешь: мой Билли не любит шума и считает эту территорию своей, ведь он пометил здесь каждый куст. Он же собака и не понимает, что любая территория может принадлежать только людям. И вот тогда мой Билли говорит им (на своём собачьем языке, конечно, но я всегда понимаю его): "Валите отсюда, козлы позорные, минетчики ёбаные, пока я, мать вашу, самотык вам в жопу, не оборвал вам ваши плюгавые мошонки!" А они такие сидят и делают вид, что ничего не понимают - игнорируют моего пёсика (вы представляете?). Тогда Билли обращается к ним на более доступном для этих даунов языке: "Всё, бля, считаю до одного и рву ваши узкие анусы в кровавые тряпки!" Но ребятишки и впрямь решили до конца прикидываться дебилами. Мой Билли очень спокойный и дружелюбный пёсик. Но эти ублюдки и святого вывели бы из себя. А Билли - всего лишь глупый, маленький пёсик, прошу не забывать об этом. Он не мог больше терпеть издевательства от пьяной кучки пидоров, вцепился в горло самому говорливому из них, и вырвал ему его говёный кадык. (Ой, мама зашла.) Продолжу позже, мой дорогой дневничок.
24 июля, четверг
9:50 Нас утро встречает кровавым рассветом.
Мне грозит пожизненное умозаключение без права переписки.
Вчера морил тараканов и смотрел, как они уморительно дохнут.
В моей душе осадок зла. По телеку сказали, что маньяк-душитель оказался бандой подростков с железным прутом, "действовавших из хулиганских побуждений". Сколько ещё дамочек я должен задушить, чтобы они признали моё существование?
Ани опять нет. Её куда-то послали. Была ли она вчера или мне это только привиделось? Это заговор. Они делают всё, чтобы заставить меня сомневаться в собственной дееспособности. Им нужно свести меня с ума. Кто же стоит за всем этим: правительственные спецслужбы, инопланетяне, новые религиозные культы? Если я встану к стене, то он станет стеной. Достанет всегда и везде Свет За Моей Спиной. Эти гномы всё слышат, эти гномы всё знают. У стен есть уши, у стен есть двери. Они стоят у наших постелей. Они глядят под наши подушки. У стен есть глазки, у стен есть ушки. Кто-то придумал мне имя. Знать бы только, кто этот Кто. Не заговариваться Саша, не заговариваться! Просто веди себя так же, как все, и они примут тебя за своего. Но если ты проколешься, я тебя собственными руками закопаю. Так что смотри, Саш. Следи за собой, будь осторожен, следи за собой!
25 июля, пятница
To run without any aim because unhappy heart. Знай, я хотел убежать, но мне некуда деться. Ноты и тексты ты утром получишь по почте. Я пришёл домой, расстегнул шинель, а под ней билось сердце, и это сердце никто, никогда не растопчет. Бежать из чувства, что влюблён в прекрасную мечту. Так начинался последний день рабочей недели. Я уже думал о вечере: будет ли он таким же пропащим, как и всегда? Это так просто - сочинять песни. Листать журнал, с утра бежать, упасть к ногам и быть как тень. Одно утешение - он будет очень коротким. Суббота - длинный день. Что же мне делать? "А ты бухай, Сашечка",- пропели голоса сверху. "Это вы, ангелы небесные?" "Мы, Сашечка". "Но я же пил все прошлые выходные и мне потом было очень плохо. Разве так можно?" "Теперь мы будем следить за тобой, и всё будет хорошо". "Вы уж не покидайте меня, ангелы, а то они убьют меня". "Не убьют - они же твои друзья". "А они говорят, что мы просто собутыльники". "Не слушай их, Сашечка. Они сами не знают, что говорят, когда пьяные". "Но вы же не бросите меня, ангелы?" "Мы будем с тобой до первой улыбки, а потом отлетим, у нас очень много дел". "Спасибо, ангелочки!" "Пожалуйста, Сашечка! А теперь нам пора. До завтра!" "Не забудьте, ангелы!"- крикнул я им вдогонку.
Аня не плод моей больной фантазии. Она из плоти и крови. "Какого хера?!" - кричит она, сидя напротив меня, и я спокоен - она существует. Она не в духе - что-то пропало из предъявительской, которую она делала. Спрашивает, кто такой Кевин Спейси и где он играл. Мне кажется, что это мужик из "Красоты по-американски" (хотя, я не уверен). Но Аня не смотрела этого фильма. Ладно, проехали. Как же скучно, Боже мой! Этой фразой исписаны все мои университетские конспекты с первого курса по пятый. Для меня это не просто фраза, а отрывок из песни "Агаты Кристи" "Щёкотно". Она начинается словами:
"Сезон дождей.
Почему же ветер не уносит тучи в даль?
Столько долгих дней
Было мне зимы далёкой жаль.
А там дождь на весь день.
Все думали, что мне просто лень.
Но на самом деле я боялся, но
Теперь всё равно,
И я не боюсь".
Сегодня короткий день. Мы работаем до четырёх. Аня с Ниной Николаевной обсуждают груши. Я в себе. Это так необычно. В понедельник выйдут из отпуска Аня (aka Дробовик) и Женя. Я работаю за женькиным компом. С понедельника я буду сидеть за пустым столом и читать Фрейда. Я становлюсь серьёзным и сосредоточенным. Если я доеду в таком состоянии до дома, то родители меня не пустят в квартиру - решат, что я чем-нибудь обдолбался. Надо подсесть на измену. Небольшое усилие - и я уже чувствую отвёртку, воткнутую в моё горло. Значит, "друзья", говорите? Замочат они, меня, точно замочат!