Мы носились по пляжу босиком. Горячий сухой песок обжигал ступни и забивался меж пальцев ног. Я упал на колени, усталый, истерзанный, слепой...
Она обняла меня сзади за плечи, закрыла мои глаза своими ладонями...
- Не смотри туда.
- Они всё ещё там?
- Они там.
Я встал и направился в сторону океана. Вода омыла ступни от песчинок, а глаза от слёз. Берег остался далеко за спиной, и я потерял из вида его очертания. Волны всё чаще и тяжелее наваливались на мои плечи. Я набрал в лёгкие воздуха и тотчас ушёл на глубину, низвергнув в небо прощальный фонтан.
Она осталась вместе с ними, на пустынном пляже, девушка, спасшая мне жизнь, среди сотни погибших китов.
***
Я дарю тебе море. Целиком и полностью. Бери его - оно твоё. Бери и не спрашивай зачем, не спрашивай почему - я не смогу тебе ответить когда.
Но когда это время придёт, постарайся быть благосклонной и верни его мне. Возвращай по одной волне, так, чтобы хватило нам обоим.
Я отдаю себя... тебе. Целиком и полностью. Возьми меня - я твой. Возьми и не спрашивай зачем, не спрашивай почему - я не смогу тебе ответить когда я попрошу вернуть меня назад.
Но когда это время придёт, постарайся быть благосклонной и верни мне меня. Возвращай каждый день, так, чтобы хватило на всю нашу жизнь.
***
По утрам, когда она собирала волны, он выходил на веранду и кормил морских чаек белым хлебом.
Чайки слетались со всего побережья, образуя в небе яркое снежное пятно. Они кружили над его домом до тех пор, пока он не появлялся перед ними в своем домашнем халате с неизменно воздушной халой в руках. Он разбрасывал мелкое крошево себе под ноги и чайки облепляли его со всех сторон, как вороны чучело.
Стоя по пояс в воде, она ловила каждую набегавшую на неё волну. Волны бились о её грудь. И она прижимала их к самому сердцу.
Оставляя на руках влажные следы, они просачивались сквозь пальцы и прятались за её обнажённой спиной. Пенясь в распущенных волосах.
Когда он взял её на руки и вынес на берег, чайки всё ещё кричали, вторя шуму волн, словно бы хотели заглушить звук береговой сирены доносившийся с маяка. Прижатая к её груди волна радостно плакала и шевелила ножками.
***
Здесь мы частенько вспоминали свои первые приливы, первые отливы... ещё что-то обязательно первое и непременно связанное только с нами.
Звёзды с неба, с самой глубины, когда уже и воздуха нет, а они - вот они, рукой дотянуться, крыльями раз взмахнуть...
Прозрачные зонтики над головой, такие обжигающе нежные и неторопливые... бездумно разбросанные по берегу после шторма.
Забытые тобой... воздушный молчаливый поцелуй и шум прибоя.
Вечный шум прибоя в ороговевшем потоке времени лихо закрученном по спирали.
***
Море влетело в дом, вышибло окна, двери, распласталось по полу, осело на стенах, на стульях, на столе, на тумбочке у кровати, на абажуре торшера, на моём лице, на тыльной стороне ладони, на обложке журнала "Life" за восемьдесят четвёртый год, на глиняной статуэтке Будды, на всём, что так или иначе носило отпечаток времени.
Море вытеснило все воспоминания и заполнило собой образовавшийся временной вакуум. Стены сошлись, потолок упал. Внутренность выдавило наружу.
Я открыл глаза и чуть было не захлебнулся. Море объяло меня, раздирая на мышцы, на сухожилия, на костные субстанции... на медную проволоку, на гитарные струны, на канатные веревки, на гнилые нитки... на одиночные ноты расстроенного пианино.
Оно сорвало меня с остова и бросило на мель. Море оказалось слишком близко ко мне, настолько близко, что вставать с кровати стало необязательно.
***
Долгое время я учился сначала вязать узлы, затем их распутывать. Поднимать паруса, опускать якорь. Отдавать швартовы и убирать трап. Отличать свист боцманской дудки от крика альбатроса. Спать стоя. Есть лёжа. Пить сидя. Ходить криво.
Прошло много лет, но я до сих пор у себя храню в одной бутылке забортную воду с Экватора, а в другой землю с Соловецких островов, все остальные из-под водки.
Я мечтал стать капитаном дальнего плавания и совершить какой-нибудь героический поступок. Капитаном я стал. Поступок совершил. И меня героически списали на берег.
Как-то раз, в одном из портов Южной Африки, куда мы зашли за соляркой и чистой водой, я устроил пьяный дебош в поддержку местных борцов с режимом апартеида. Судно задержали на неделю. Меня трое суток промурыжили в местных казематах. А команду оставили без провизии и связи с внешним миром. Если бы не вмешательство консула, мы бы наверное нескоро оказались дома. Но, главное... главное, что тогда я свято верил в то, что я делаю, и даже гордился этим. И моя команда меня поддерживала. Только вот жена... так и не вернулась.
Пробовал преподавать в навигацкой школе, но едва не спился. Одно время даже хотел податься куда-нибудь на материк, подальше от берегов, но по той же причине отказался от этой затеи. Устроился в рыбхоз. Уволился по здоровью. Теперь работаю на пляже, убираю мусор.
Долгое время я учился месяцами не видеть родную землю. Научиться не видеть море - я уже не успею.
***
Представь себе, что океан помещается в твоих ладонях и ты можешь баюкать его, как младенца. Можешь согреть его теплом своего дыхания. Скрыть ото всех, показать каждому. Можешь перелить его в фарфоровое блюдце или пластиковый стаканчик. Можешь выпить его, умыться им, увлажнить волосы. Можешь сотворить из него камень, творог, вино. Ты держишь его в своих ладонях, и он послушно молчит и смотрит на тебя так, если бы ты был кем-то большим, чем он.
И вот ты идёшь по пустыне, снежной пустыне. Когда всю его поверхность стягивает толщенный лёд и он примерзает к твоим пальцам. И невозможно понять жив он ещё или уже нет. И боль такая, что ногти белеют и отслаиваются, и из трещин на коже сочится вода. Но ты прижимаешь его к себе и чувствуешь, как где-то внутри бьётся сердце, твоё сердце, в нём. Ты приносишь его домой, они не хотят верить тебе, что это твой океан, а не чья-то ледышка.
И ты снова идёшь по пустыне, но уже под палящим полуденным солнцем. Лёд постепенно вскрывается и тает в твоих ладонях. Вода пребывает, выплёскивается. Губы трескаются и кожа на лице от песка и ветра превращается в бумагу. Горло пересыхает и веки перестают увлажнять роговицу. Ты радостный спешишь домой показать, доказать им, что это твой океан. Но та капля, что остаётся в твоих ладонях, смешивается со щепоткой выступившей на коже соли, и никто не верит тебе, что это не чьи-то слёзы.
Если ты думаешь, что это так просто, держать в своих ладонях нечто большее чем ты сам, представь себе, что это младенец, и ты баюкаешь его как океан.
***
- Я никогда не была на море.
- Ничего особенного, просто много воды.
- И всё же, должно быть оно удивительно: волны, шум прибоя, бриз, песчаные пляжи, одинокий парусник на горизонте...
- Там ничего подобного нет. Всё это выдумки.
- Ты была на море?
- Тысячу раз. В детстве с родителями, потом со своим парнем, с подругами, с моим вторым мужем ездили несколько лет подряд, затем кажется ещё по турпутёвке в санаторий и так просто, к сестре приезжала. У меня сестра живёт на побережье, чуть ли не у самой кромки воды.
- Вот здорово. Может, махнём на море, к сестре твоей?
- Я не люблю море.
- Ты не любишь море, но почему? Ведь у тебя столько всего с ним связанно, столько всего общего, столько воспоминаний? У тебя там сестра?
- Может поэтому я его и не люблю... потому что море для меня - это прежде всего воспоминания и моя сестра.
- А что такого у тебя с сестрой?
- Тоже, что и у нас с тобой, только без моря.
***
Мама дала ему в руки большой синий мяч и разрешила поплавать вдоль берега. Малыш с радостным воплем влетел в воду и тут же хлебнул от набежавшей волны. В глазах потемнело, на языке появился странный горьковатый привкус, а в ушах отчётливо зазвенели мамины слова - будь аккуратен.
Малыш мужественно сделал ещё один глоток, но теперь воздуха и, вцепившись обеими руками в огромный надувной мяч, что есть сил задрыгал ногами. Немного отдалившись от края берега, он повернул голову в сторону мамы и почти радостно заулыбался. Мокрые волосы лезли на глаза, во рту по-прежнему чувствовался противный привкус морской воды, но он уже спокойно барахтался на безопасном для него расстоянии.