В конце жизни моё сердце принадлежало мужчине с красивыми и сильными руками. Он ритмично сжимал его до тех пор, пока мне не стало легче.
- Легко на сердце от песни весёлой... - напевал он, а потом вдруг остановился и бросил его назад к лёгким.
- Сдох-таки, сукин сын, хоть и не Пушкин - заметил он, глядя куда-то в сторону. И быстро сняв ультратонкие латексные перчатки, покрасневшие от столь интимного контакта с моим телом, умыл руки.
Другой, всё это время остававшийся в стороне мужчина, уже менее литературно обматерил меня с ног до головы и тоже умыл свои руки. Правда, при этом он не воспользовался мылом, а лишь слегка помочил свои пальчики водопроводной водой.
Найдя друг друга, мужчины ушли курить.
Неестественный белый свет наконец-то погас прямо над моей головой, а мигающие мониторы, издававшие до этого пронзительные писки и ритмы, отключились. Медсестра подошла ко мне с эмалированной посудиной и стала наполнять её всякого рода инструментом, извлекая его из недр моего организма. Видимо она хотела сменить приборы, перед тем как те двоё в белых халатах придут и продолжат своё ремесло. Я лежал и смотрел, как она спокойно ковыряется в моей распахнутой душе, почти по локоть поместив туда свои волосатые руки. Найти всё ей так и не удалось, и она довольствовалась тем, что накопала. Мне почему-то стало жаль её, ведь оставленный во мне скальпель, пара зажимов и перчатки доктора, были мне абсолютно не нужны, а для неё, наверное, были дороги. Она неспешно выплыла из операционной, слегка покачивающейся из стороны в сторону походкой, и больше не вернулась.
Как впрочем, и те двое голубоглазых мерзавцев, раскрывших мою душу и вынувших наружу моё сердце. Зато через какое-то время в палату вошла молоденькая девушка и, не проявляя ко мне никакого женского интереса, начала мыть пол.
Неумело накрутив тряпку на швабру, она стала возить ей по всем углам. Та маленькая капелька крови, которую я имел неосторожность выплеснуть из себя наружу, благодаря её умелым действиям разрослась до немыслимых размеров. И теперь заливала собой весь пол в некогда уютной операционной. Периодически девушка опускала швабру одним концом в ведро с водой и снова принималась за старое, замешивая на крови какие-то свои неведомые мне планы. После всей этой получасовой возни, она всё же умудрилась придать полу нежно-розовый оттенок и взглянула на меня как на мужчину.
Подойдя поближе, она наклонилась надо мной и стала заглядывать мне в душу. Сиявшая изнутри темнота манила её. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что рядом больше никого нет, она бросила половую тряпку на пол и ткнула в моё сердце указательным пальцем. Потом ещё раз, потом ещё, затем вообще взяла его в руку и сжала изо всех сил.
Что-то её не удовлетворило, потому что она положила сердце назад и подошла к ведру, чтобы ополоснуть руки. Но тут же вернулась и наглым образом сдёрнула с меня простыню. Теперь её уже заинтересовало нечто иное. Мне самому стало любопытно, что же ещё такого девушка там не видела. Она повторила все те же самые действия, но уже с другим органом моего обнажённого тела. Но и в этот раз, не получив должной реакции, она оставила всё на своих местах и накрыла меня простынкой.
- Странно - сказала она и, забрав все свои аксессуары, удалилась.
Я не знал что и думать. Мой вид мне совсем не нравился, а от всего происходящего со мной стало явно попахивать мертвечиной. К тому же моя неестественная бледность, стала приобретать оттенки другого характера.
- Неужели я умер?
Она молча подошла ко мне и полностью накрыла меня простынею. Одев мне на большой палец правой ноги какой-то номерок, вроде тех что выдают вместо куртки в театре, и потянула меня за собой. Каталка заскрипела и поползла вслед за ней на выход, увозя меня из тёмной операционной в длинный коридор наполненный ярким белым светом.
- Выкатываться вперёд ногами - плохая примета - подумал я и попытался встать.