Не хочется, да и спать, впрочем, тоже. Я достаю из куртки сигареты и выбрасываю в окно. Водитель смотрит на меня с таким видом, как будто никогда не видел как это делается. Я тоже не видел, однако выбросил. Часы всё время показывают на двенадцать минут больше, и я ещё несколько километров пытаюсь подсчитать, сколько же сейчас на самом деле. Потом как-то вдруг передумываю. Наверное, я сбился со счёта. Мысли в голове то гаснут, то снова загораются и снова гаснут - ничего определённого. Фары встречных машин.
Мимо проносятся поля кукурузы, пшеницы, ржи, или ещё чего-то зелёного и покрытого густым утренним туманом. Не знаю. Дома, дома, ферма, ещё одна, забор из тонкой сетки и за забором свиньи, тоже в домиках. Лошади. Рыжие. Ещё рыжие, вороные, белые и снова рыжие. Одна в яблоках. Стоит себе в яблоках и не знает, что как и все остальные сейчас проносится передо мной со скоростью шестьдесят миль в час. В яблоках.
Водитель курит в окно и старается расспросить меня о том, что мы собираемся делать, на сколько приехали и об остальном, что на самом деле его совсем не интересует. Я отвечаю. С опозданием, но отвечаю, делая вид, что и впрямь знаю, что будет с нами завтра. Пока она спит.
- То что не Моцарт, наверное... но всё-таки и не Дебюсси... кто это?
Из динамиков магнитолы в салон микроавтобуса мягко прорастает музыка. Как весенняя трава на лужайке перед домом. Каждую субботу после завтрака он надевает свою клетчатую рубашку и идёт стричь траву. Жена смотрит в окно. Он нарочно надевает именно эту клетчатую рубашку, которую она подарила ему на прошлое Рождество, потому что знает, что она будет смотреть, как он стрижёт траву на лужайке перед их домом. И она рада. И он тоже. И всё это он мне рассказывает по дороге в Стрэтфорд на Эйвоне.
- Кажется Барбер... да, это Самуэль Барбер - "Адажио для Струнных".
Он серьёзно интересуется музыкой, ещё с того времени, когда мама семилетним отвела его в городской оперный театр. Руджеро Леонкавалло - "Паяцы". Сейчас у него полное собрание сочинений Элвиса Пресли и "The Beatles", а также "The Who" и Бетховена. К Моцарту он равнодушен.
- Барбер был неудачником, и его забыли ещё при жизни.
Он умер в тысяча девятьсот восемьдесят первом, когда английский суд оправдал женщину, убившую своего любовника, в состоянии предменструального синдрома. Об этом водитель помнит хорошо. Семь минут "Адажио для Струнных" - одно из немногих длиннонотных произведений, способных быть сколь угодно медленными и растягиваться до двенадцати, тринадцати, четырнадцати минут... оставаясь неизменно прекрасным. Впрочем, про Барбера достаточно.
- Эти женщины умеют быть стервами, когда им этого хочется.
По встречной нас торопливо обгоняет какая-то малолитражка и мы ещё долго сигналим ей вслед, пока водитель, глядя на часы, не предупреждает, что до города осталось немногим более двух с половиной. Я с трудом прихожу в себя от столь раннего выезда и стараюсь не смотреть в окно, где всё мелькает и проносится мимо. Она спит. Мне кажется, что это к лучшему.
Вечером будет представление и ей надо выглядеть бодрой и искренней. Дети всегда чувствуют, когда ты "не в порядке". Она просто умница - спит, словно бы и не было тех бесконечных переездов с места на места. Дешёвых отелей, обедов в Бургер Кинге и ужинов в Макдональдсе. Моей измены с официанткой из ресторана в Норвидже. Болезни матери. Седых волос и морщин вокруг глаз. Словно бы и не собирается проснуться.
Щётки работают "через раз" и стекло быстро становится грязным. Водитель снижает скорость до тридцати, рассчитывая на то, что так "будет спокойнее". Я всматриваюсь в капли стекающие по стёклам. Они просачиваются внутрь машины между стеклом и резиновыми уплотнителями. Сыро и душно.
В прозрачном целлофановом мешке аккуратно сложенный костюм: панталоны, курточка и смешной колпак с бубенцами. Остроносые ботинки она убирает отдельно, в картонную коробку. Я роюсь в кармане и нахожу её клоунский нос. Вечно она отдаёт его мне, чтобы не потерять. И пищалку. Кажется, мы купили её где-то в Бристоле, в антикварной лавке. Он ещё обещал, что она принесёт ей удачу. Старый клоун, что он мог знать об удаче, кроме того, что она всё время где-то рядом.
- Вот и хорошо.
Впереди почти сухая колея и мы стараемся не выскакивать на мокрые участки трассы. За окном всё также мелькают пейзажи и населяющие их живые существа. Пустынно. На одной из развилок водитель поворачивает направо и мы выезжаем на оживлённое шоссе. До Стрэтфорда порядка часа. Я не помню, чтобы хоть раз приезжал туда так рано.
Музыка медленно сливается с шумом покрышек, мелодия Бизе наполняется новыми звуками, а водитель слушает мой голос.
Я рассказываю ему о том, как мы с ней познакомились. Она была ещё совсем девчонкой, когда приходила смотреть мои выступления на Бенбари роуд. Тогда я давал представления вместе с отцом. Одни из первых. Она почти не изменилась.
В ответ она сняла ботинки и прошлась по канату. И я больше не стал предлагать ей продемонстрировать свои способности, а предложил жить у меня, в маленькой комнате на той же улице. Отец умер спустя одиннадцать месяцев и четыре дня. Правда, в комнате из всей мебели был лишь шкаф, письменный стол, да кровать, но она никогда ни на что не жалуется. Порой я даже боюсь за неё, что она сорвётся на какой-нибудь мелочи и я её потеряю. Без неё в моей жизни ничего не было. Ничего, никого и никогда. И водитель старается просто молчать, понимая, как это для меня важно.
- А сколько лет вы вместе?
Водитель начинает считать. Потом улыбается и говорит, что больше двадцати. Наверное, он не придавал этому значения. Мы пристраиваемся за зелёным Ровером и едем со скоростью сорок миль, он смотрит на дорогу и молчит. Я не хочу никуда смотреть, кроме как на неё и на то как она мило улыбается во сне.
Просто танцевать. Просто петь. Просто смешить до слёз. Всё так просто, когда она надевает свой шутовской наряд и выходит к зрителям. Дети - всегда просто дети, только немного проще и лучше таких же взрослых. Я подыгрываю ей на пластиковой гармонике в мажорной тональности "С" и создаётся впечатление, что я смеюсь над каждым из её трюков.
Она встаёт на руки и ходит по кругу, напевая "Крошку Молли", потом вдруг достаёт из кармана воздушный шарик, надувает его до размеров футбольного мяча, обвязывает ленточкой и дарит какому-нибудь забавному малышу.
Я достаю из футляра скрипку и оставляю его открытым. Начинаю импровизировать, а сам никак не могу удержаться от смеха. Она скачет вокруг меня и корчит смешные рожицы, передразнивая прохожих. Складывает из бумажных листочков разноцветные оригами и раздаёт их первым встречным. Подыгрывает мне на детской дудочке, иногда даже угадывая мелодию. Читает странные стихи от лица всякого рода букашек. Дурачится. Дети собираются вокруг неё и по несколько часов кряду стоят плотным кольцом, утопая во всём происходящем.
Я закрываю футляр. Она сидит на бордюре и напевает "Yellow Submarine". Просто так.
- Я смотрю - ты больше не куришь...
Водитель одной рукой держит руль, а другой хлопает себя по карманам. Я наблюдаю за тем, как он тщетно пытается найти у себя хоть одну не выкуренную сигарету. Полная пепельница окурков. Я свои сигареты выбросил ещё на просёлке, и он видимо вспоминает, в каком примерно месте это произошло.
Мы въезжаем в Стрэтфорд на Эйвоне и паркуемся на улице Виндзор, сразу же за памятником "Poor Yorik". Водитель идёт в соседний магазинчик на улице Хэнли и покупает себе "Chesterfield". Я иду вслед за ним. Несколько минут колеблюсь с выбором минеральной воды, в итоге покупаю пиво. Он старается не смотреть в сторону микроавтобуса, прикуривая сигарету с фильтра. Я подхожу к Йорику и кладу перед ним пищалку и клоунский нос.